Ненужная крепость

Глава 8

Из семерых выживших при набеге и троих найденных после него выжило шестеро. Двое своих раненых и двое подобранных умерли, правда, в разное время — первый, из найдёнышей, потерял много крови. Он почти не приходил в себя, посерел, как пепел, мёрз, не смотря на жару, и тихо ушел на тростниковые поля Запада еще на руднике, пока посланцы в Кубан были в пути. Второй был свой. Он и сам про себя всё понял, уж больно это плохое дело — рана в живот. Бедняга сначала пил вино, всё больше и больше, но, похоже, это только усиливало его мучения. Он словно сгорел почти что в момент прибытия подмоги. Лицо страдальца словно стекло куда-то, как будто кроме черепа под кожей уже ничего не оставалось. Он так кричал, что десятник помог ему уйти к предкам, и это было правильно. Третий, снова найдёныш, не пережил дороги до крепости, хотя его и несли всю дорогу на носилках. Четвёртый уже благополучно попал к лекарям, они давали ему нужные сильные зелья, прикладывали к ране жир, мёд и корпию, творили заклинания и волшбу, и вроде он даже пошёл на поправку, но… Видать, не зря говорят, что нет сильней колдунов, чем в Нубии. Вечером он заснул весёлый, а утром не проснулся. Среди уцелевших и среди солдат гарнизона чёрной слизью пополз слух, что они — прокляты колдунами. Но тут уж десятник доказал, что не зря он командир. Жрец из храма Гора, владыки Кубана, херихеб — чтец списка и сам сильный чародей, прочёл молитвы, окурил и окропил их, и взяв при этом двойную плату за обряд. Именно это почему-то всех убедило, что теперь дела пойдут на лад. И действительно, больше не умер никто. Снадобья ли, молитвы ли, а может, заклинания и обряд снятия порчи делали своё дело, и раны начали заживать. Даже у тех, кому врачи сказали, определяя рану и лечение её не успокаивающую фразу «эту болезнь я вылечу», а тревожное «эту болезнь я буду лечить и постараюсь вылечить»[64]. Дольше всего выздоравливал сам десятник, по сути, спасший всех тем, что вовремя собрал под рукой всех сопротивлявшихся, и последний из спасённых, Иштек, как раз тот, которого стукнули по голове и который прятался среди мёртвых. Уже здесь, в Кубане, лекарь, осматривая Нехти, лишь одобрительно крякнул, налил ему вина и сделал алебастрово-полотняный лубок. Править кости, к счастью, не пришлось, молитвы и заклинания завершили дело. Раны же все заживали просто здорово, впрочем, у Нехти так было всегда. Кроме того, в городе было теперь две власти. Старшим воинским начальником, комендантом крепости, назначили, прислав из Бухена, тамошнего господина конюшен Пернефера. Никаких разъяснений — он ли подчиняется правителю города, или, наоборот, Хуи становится под его руку, дано не было ни тому, ни другому. Так что в Кубане было некоторое двоевластие. Кроме того, Пернефер хорошо знал и отличал Нехти, так что десятник, предъявивший порядком подвялившиеся кисти убитых им воров и бунтовщиков, получил награду, благодарность нового коменданта и отдыхал, наслаждаясь жизнью да еще тем, что, кроме отдыха и выздоровления, делать больше ничего не мог.

Хуже было с Иштеком. Видно, удар по голове немного повредил что-то в его сердце[65]. А может, это лежание в обнимку с покойниками на припекающем солнце так подействовало… Ранее весёлый и озорной, тощий и долговязый молодой маджай стал немного… ну, странен, наверное, и больше всего походил на застывшего в поисках и ожидании добычи богомола. Если он и разговаривал с кем-то, то, в основном, с собой. В первые дни его тошнило, постоянно болела голова и хотелось пить, слабость не давала двигаться. На солнце удар по черепу напоминал о себе тем, что кружилась голова и подкашивались ноги. Но это постепенно уходило в прошлое. Остались же с ним запахи. Ему казалось, что сладкий смрад мертвечины въелся в него, в кожу, мышцы и кости. Он постоянно стирал свои вещи и мылся сам при первой возможности, и хорошо, что на руднике был обильный колодец, потому что, закончив стирать набедренную повязку, он мог начать делать это снова сразу же, немедленно… В привычку для Иштека вошло постоянно себя обнюхивать — он и сам не замечал, как, оборвав себя на полуслове, склонял голову к плечу и шумно вдыхал запах своей кожи, после чего мог, не закончив фразы, отправиться в очередной раз мыться и стирать свои тряпки. Парик он сменил, благо этого добра хватало, но и новый он постоянно срывал со своей небрежно обритой головы и обнюхивал порыжевшие от возраста и беспрестанного мытья растительные грубые локоны. Неприятней всего непривычному человеку было наблюдать, как Иштек нюхает себя под мышками или, сев на песке, обнюхивает собственные ступни и между пальцами ног. В полную луну он не мог спать, выходил из палатки и выбирал место для засады — нападения он теперь ждал всегда. Каждый жест он вымерял и соразмерял, от всех держался на дистанции, ибо подсознательно был готов, что напасть может любой и готовым надо быть ко всему и всегда. Даже когда он полностью обнажался для мытья и стирки, он всегда держал под рукой оружие. Несколько раз ночью он закапывался в песок, считая, что земля заберёт из него запах и укроет при нападении. К волосам на теле и голове он стал относиться небрежно. Про себя он думал, что застрял на полпути между миром живых и мертвых на полях блаженных, впрочем, может он и не думал ничего.

Порядком уже отдохнувшего и отъевшегося, отоспавшегося и разнежившегося Нехти тоже вызвали к старшему офицеру гарнизона вместе с Хори. Он был неприятно удивлён тому, что его подчинили какому-то ребёнку, но ничего не сказал. За недолгий путь к казармам он, однако, успел поменять свое мнение — у них с Хори состоялся очень короткий, но ёмкий обмен мнениями, из которого стало ясно, что Хори отдаёт себе отчёт в слабой выучке своего отряда, собственной неопытности, но, тем не менее, командир он и никак не иначе. Он уважает Нехти за опыт и отвагу и прислушивается к его советам. Наедине. И уважает как подчинённого, а не равного. Если завтра поступит приказ, меняющий их местами, он будет уважать Нехти как командира, и выполнит любой его приказ мгновенно, но до того ждёт подобного от десятника. Как ни странно, Нехти этот разговор не разозлил, а успокоил. Парнишка ему понравился, и видно было, что он не только в школе проводил время. А ершистость… Кто в его годы не торопится доказать себе и всем свою взрослость и значительность? В конце концов из такого может вырасти неплохой командир, пусть только вовремя совершит свои ошибки и набьёт свои шишки. Главное, чтобы рядом был толковый унтер — нянька при набирающемся опыта офицере. Видно, ему этой нянькой и быть. Что ж, места известные, и риска, видимо, никакого, наверняка дикие уже разбились на мелкие группы и с добычей разбежались по своим кочевьям и селениям.

Хори тоже приглядывался к нехсиу (хотя чаще называл его потом про себя маджаем, как называли части туземных войск, набранные в основном из маджаев. Так уж повелось, хотя разницу между этими народами Хори прекрасно знал и видел). Пожилой, уже далеко за 30. Высокий, жилистый, с мускулом мелким, но твёрже черной бронзы, и выделяющемся так, будто под кожей не было ни полдебена жира. Лицо правильной формы, удлинённое, некрасивое, но выдающее силу, испещрено ритуальными шрамами на щеках и морщинами везде. Нос орлиный, чуть крупноватый. Умные карие глаза с желтоватыми белками спокойным и рассеянным взглядом смотрят на мир. Голова бритая, на ней парик, рыжий от возраста — обычный армейский. Вместо набедренной повязки из льна — юбка из шкуры, и, сколько мог судить Хори — из львиной. Левая рука на перевязи. На каждой руке на предплечье — кольцо из меди за храбрость, на левой — явно только что полученное. Запястья широкие. Говорит правильно, но акцент иногда становится силён — налегает на «А», некоторые гласные глотает, некоторые согласные тоже. Когда волнуется, фразы строит с повторениями и дополнениями, звучащими странновато. Именно благодаря разнице в говоре он не показался Хори похожим на Иаму, тот говорил как жрец-херихор, гладко, правильно и красиво.

Нехти направил посыльного за своими солдатами. Они же вместе с Хори отправились в третий крепостной двор, где, ожидая своего юного десятника, расположились его подчинённые. Все остальные солдаты, прибывшие из Абу на других кораблях, уже отправились размещаться в крепости. Кто-то из них усилит гарнизон, кто-то — тоже отправится в патрули… Но, насколько знал Хори (и Нехти), нигде больше десятника из анху не назначили начальником отряда.

Завидев Хори с незнакомым унтером, его солдатики оживились, те, кто сидел на корточках или развалясь, вскочили, и потянулись к нему, ожидая новостей и приказов. Хори скомандовал отряду построение. И вновь Нехти понравилось, как без панибратства, но и без излишней жёсткости Хори держит в руке своих мальчишек — а то, что почти все остальные были ещё резвящимися юнцами, сомнений не вызывало. Без разговоров, пререканий и напоминаний он собрал и построил всех, объявил, что Нехти — его заместитель, представил Нехти старших по тройкам и всех остальных, сам познакомился с его маджаями, слегка застыв при виде обнюхивающего себя Иштека. Объявил о месте назначения и задачах, которые они будут на этом месте выполнять. И, если мелюзге из Джаму Нефер это пока ни о чём не говорило, для солдат из неполного десятка Нехти сказанное с одной стороны означало, что отдых и приятные увеселения в городе закончены, с другой — шансов загреметь на тяжёлые и неприятные работы, подвернувшись под руку какой-нибудь мелкой штабной шишке, не будет. Проверив оружие и экипировку у новичков, Нехти недовольно забубнил что-то под нос. Но на этом он не остановился. Нубиец проверил, как они владеют пращёй и стреляют из лука, как сильны с метательной палицей, включая и самого командира, и остался крайне недоволен. Он отозвал в сторону Хормени и о чём-то пошептался, после чего отряд распустили на полчаса, а командиры вернулись к коменданту. Про себя десятник-ветеран уже начал думать, как и что подсказывать малолетнему командиру на постое в башне, хотя само место назначения опасения и не вызывало. Рука уже не болела, а ныла и чесалась, хотя с нападения прошло всего две недели, это раздражало и мешало думать, но не мешало ей пользоваться так сильно, как раньше. Кроме того, Нехти философски решил, что именно это позволило ему, опытному десятнику, бывалому маджаю смириться с верховенством малолетки, равного по чину и отставшего в опыте — неполноценность маджая как бойца и работника словно ставила их вровень.

Войдя к коменданту Пернеферу, Хори испросил разрешения присутствовать и для Нехти, после чего, произнеся нужные слова почтения, передал слово последнему.

— Отец мой, — обратился Нехти к Пернеферу (это прозвучало «Атец м-й!), — прошу выслушать меня без гнева. Мой командир не служил пока в восточной пустыне, и не всё о ней пока знает. Это не беда, но беда то, что отряд его не оснащён должным образом, и не подготовлен правильно. Ты знаешь, отец мой, махар[66] и марьяну[67], что лишний вес оружия в Красной земле мешает, и знаешь, что воюют тут на расстоянии. Разве не ты прошёл страну Ибхат и далее, до самых высот Хуа? Ты ведаешь форму третьего колена Хапи и знаешь вкус бури той, что в песках. Ты заботишься о своём отряде, твои кони быстры, как шакалы, когда их пускают вскачь, они подобны ветру из Западных пустынь, ветру тому. Ты сжимаешь поводья и поднимаешь свой лук — тверда рука твоя. Ты отец своим воинам, князья и великие Вавата глядят в твою ладонь. Смилуйся же над своими детьми и вразуми их. Они должны быть подобны молнии, натёртой маслом, их же щиты излишне велики и тяжелы. У них нет добрых луков и всего два сносных лучника, считая молодого господина, неджеса доброго среди джаму его. Пращей неплохо владеют шестеро, и это радует, но пращи их стары и истрёпаны. Метательных дротиков нет ни у кого, кроме господина моего Хормени, и метательных палиц — тоже. Дозволь довооружить их из крепостного арсенала по своему разумению. И дозволь ещё взять припас для ремонта башни и ещё немного нужных добрых вещей — палатки, одеяла, жаровни для еды…

— А сладкого черного вина из подвалов чати[68] с печатью великого быка не надо? Или какую-нибудь из шепсет[69] в поварихи? — смеясь, спросил комендант. Даже Хори было видно, что он в добром настроении и, кроме того, неплохо относится к маджаю.

— Отец мой, я не прошу излишнего, того-этого, как хлеб из Камха[70] или хлеб-келешет, как гвардейцам. Я прошу лишь потребное!

— Хорошо, я подтверждаю твою просьбу. Вызови сюда начальника кладовых, я дам ему распоряжение.

— Отец мой, зачем себя утруждать? Давай на черепке напишем приказ выдать мне желаемое, и ты подпишешь его?

— Угу, и узнаю, что ты вывез половину складов крепости? Нет уж, зови его сюда и сам приди с ним. А потом проводи десятника и его десяток в дом еды — молодые всегда голодны.

— Тогда я тоже молод, отец мой, и присоединюсь, с твоего позволения, к ним со своими людьми.

— Хитрец! Ладно, держи моё разрешение на это непотребство, — и он протянул особой формы деревянный жетон десятнику.