Необыкновенный рейс «Юга»

4

На третий день нашего хотя и ненормального, но продолжающего быть благополучным плавания по всему судну из уст в уста начала передаваться вдруг новость о том, что с судна исчез якобы пассажир индус.

Эта новость была настолько нелепой, что ей никто сперва не хотел верить. Чего ради и каким образом ни с сего ни с того исчезать было трезвому и спокойному индусу с судна? Если бы оно стало у берега в порту, то исчезновение пассажира с судна было бы понятным: пассажир мог бы незаметно сойти на берег, и все было бы ясно. Но судно было ведь не у берега, а в открытом океане. Куда же мог здесь исчезнуть индус? Первым открыл исчезновение индуса дневальный машинистов — Казимир. Индус, как каютный пассажир третьего класса, столовался вместе с машинистами, у которых был отдельный от команды стол. Не видя индуса за столом во время завтрака, Казимир отправился в каюту к индусу, но в незапертой каюте индуса не оказалось.

Не оказалось его в каюте и через час, и в одиннадцать часов, когда Казимир пошел звать его к обеду.

Усматривая в отсутствии индуса что-то неладное, Казимир начал спрашивать о нем всех встречных на палубе, в коридорах и кубриках, но никто не мог припомнить, видел ли он в этот день индуса или нет.

Предположив, наконец, что индус, может быть, неожиданно заболел и лежит в лазарете, Казимир отправился туда, но и в лазарете индуса тоже не оказалось. Кое с кем посоветовавшись, Казимир доложил об исчезновении индуса старшему помощнику капитана. Выслушав Казимира и заглянув к индусу в каюту, старший помощник тщательно пересмотрел с боцманом и подшкипером все пустующие на судне помещения, но ни в одном из них индуса не оказалось. Окончив обыск по судну, старший помощник в присутствии боцмана, подшкипера и Казимира тщательно осмотрел все вещи индуса, но они как будто были не тронуты. На стенке каюты в туфельке висели хорошие швейцарские часы, в одном из ящиков столика в портмоне лежали в свертках золотом и в бумажках 120 фунтов стерлингов. Даже намека на грабеж и на возможное в связи с грабежом убийство индуса не было.

Старший помощник запер каюту индуса и, велев боцману собрать на шканцы всю команду и судовую администрацию, сам пошел доложить обо всем случившемся капитану.

Когда команда и судовые чины, за исключением вахтенных, были в полном сборе, в сопровождении старшего помощника на шканцы пришел сам капитан. Поздоровавшись с командою, он начал расспрашивать о том, кто видел в последний раз индуса, кто с ним больше всех вел знакомство и кто заметил, какие у него были наклонности. Больше всех вел знакомство с индусом кочегар Лярош, но Лярош ничего интересного не мог сообщить об индусе. Он почти каждый вечер после ужина играл час или полтора с индусом в шахматы, но пространных разговоров с ним не заводил.

И Лярош и машинисты, лучше других знающие индуса, утверждали, что он был спокойным, вежливым, выдержанным и всегда ко всем приветливым. В кубриках команды был всего два раза, но к лакеям, которые помещались в одном с ним коридоре, он, когда Лярош шел в восемь часов на вахту, заходил иногда поиграть в домино или шашки.

В последний вечер Лярош, которому помешали отдохнуть дневные тревоги, у индуса не был. Сам индус у лакеев тоже в тот вечер не был. Расспросив ещё кое о чем, капитан велел команде разойтись, а старший помощник, позвав к себе в каюту Ляроша, Казимира и боцмана, стал составлять акт о таинственном исчезновении пассажира.

Неожиданное и подозрительное исчезновение индуса вызвало на судне, как и следовало ожидать, всевозможные толки и предположения. Все они были нелепы, но нужно же людям для объяснения произошедшего что-нибудь предположить. Одни говорили, что индус, желая покончить жизнь самоубийством, выбросился ночью за борт. Другие, высмеивая такое, как им казалось, нелепое предположение, выдумывали свое, еще более нелепое, о том, что любивший постоять вечером на баке индус мог, наклонившись через релинг, свалиться в море неожиданно даже для себя. Третьи утверждали, что индус мог сойти неожиданно с ума и выброситься за борт, сам этого не осознавая. Четвертые робко пробовали предположить, что индус был, может быть, немецким шпионом, думал взорвать в море наше судно, а так как это не удалось, то он…

Версию же об убийстве индуса, благодаря тому, вероятно, что все вещи и ценности его были целы, не выдвигал никто.

Разговорам об исчезновении индуса не было конца. Это событие десятки раз на разные лады обсуждали, делали изменения, вносили поправки и вновь жадно смаковали и обсуждали. Ни один человек о самом индусе не пожалел. Наоборот: почти все были нескрываемо довольны тем, что это происшествие внесло волнующее разнообразие в жизнь судна.

Насытившись разговорами об исчезновении индуса, все вдруг по чьей-то мысли начали опять говорить о том, что индус может даже еще объявиться. Эта мысль вызвала новые предположения, и все почти весело стали нетерпеливо ждать и надеяться, что индус в самом деле появится и расскажет о своем исчезновении нечто такое, чего даже ничья фантазия представить себе не может.

В загробную жизнь никто из команды не верил и все же ночью кое-кому, кто проходил по коридору мимо комнаты индуса, казалось в темноте, что за ним бесшумно следует индус.

Ночью на судне люди вертятся на палубе меньше, чем днем. Через каждые четыре часа идут на вахты, идут с вахт и ходят по разным служебным и неслужебным надобностям. К этим шатающимся людям никогда раньше никто не присматривался. Но после разговоров о том, что индус, может быть, появится опять на судне, все, даже не веря в эту возможность, стали вдруг подозрительно всматриваться в каждую людскую фигуру, одиноко двигающуюся в темноте по палубе или по коридору.

На следующий день во время завтрака третьей вахты, когда разговор опять завертелся вокруг темы об исчезновении индуса, долго молчавший эстонец Олаф на ломаном русском языке серьезно заявил вдруг:

— Нет, я хорошо знаю, что индус утонул и никогда мы его уже не увидим.

— Откуда ты знаешь? — спросил кто-то. — Во сне видел, что ли?

— Не во сне, а знаю. Хорошо знаю, что утонул, и знаю даже, от чего, и это очень просто, — упорно твердил Олаф.

— Ни черта ты не знаешь, — недовольно буркнул опять кто-то. — Пятьдесят душ до сих пор ничего не придумали, а вот он… С твоей головой…

— А вот все равно знаю, — не унимался Олаф. — Вы все пятьдесят душ и все дураки, а я вот знаю.

— Да говори уж, умный, говори, черт с тобой.

И Олаф не спеша и безобидно спросил вдруг:

— Вы слыхали когда-нибудь о лунатиках?

— Слыхали, — с изумлением от догадки ответили чуть ли не все кочегары.

— Ну так вот: если он был лунатиком, так он мог лазить везде. Мог ходить по планширу и, конечно, мог свалиться за борт. Я думаю, что с ним так и случилось…

Эта мысль Олафа показалась всем настолько правдоподобной, что сперва никто не нашелся что сказать, все только с удивлением смотрели на губатого Олафа.

— А ведь губатый черт, похоже, что и правду говорит, — нарушил молчание, как бы очнувшись от удивления, кочегар Ростов.

Вслед за Ростовым заговорили все. Начали припоминать вдруг и рассказывать эпизоды о лунатиках, соглашаться с тем, что индус действительно мог стать жертвой лунатизма, и удивляться тому, что никто не догадался подумать об этом раньше. Через каких-нибудь полчаса догадка Олафа стала достоянием всего судна и все, казалось, были даже рады тому, что все вдруг разъяснилось так неожиданно просто.

Только вернувшийся с вахты вечный скептик Бородин, выслушав новые предположения об исчезновении индуса, подумав немного, спокойно заметил:

— Чепуха все это… Если бы была лунная ночь, то это могло еще быть, а луны ведь нет уже несколько ночей… Лунатики бродят при луне только.

Это спокойное и авторитетное заявление Бородина как бы отрезвило всех от возбуждения и опять повергло в бестолковщину и путаницу прежних никого не удовлетворяющих предположений. Олафа за то, что так неожиданно подвел всех, на все корки, как водится, выругали.

На третий день по исчезновению индуса, когда третья и первая вахты после обеда валялись на койках, в кубрик вошел вдруг с широко осклабленной и вымазанной углем рожей кочегар из второй вахты Акулов.

— Лежите? — широко улыбаясь и интригующе обводя всех глазами, спросил он у лежавших.

— Лежим, а тебе что? — спросил у Акулова, ни о чем не догадываясь, кто-то с койки.

— Нашелся, шельма, — не меняя застывшей улыбки на лице, заявил вдруг Акулов.

— Нашелся?! Кто нашелся? — заговорили сразу несколько человек, смутно догадываясь, в чем дело, и почти все лежавшие и дремавшие на койках люди поднялись с мест.

— Нашелся индус, шельма, — продолжал широко улыбаться Акулов.

Кочегары в чем были повскакивали с мест и тесным кольцом обступили грязного и мокрого Акулова.

— Где нашелся?… Что ты мелешь?… Какой индус?… Да врешь ты!.. Где он? — кричали все разом, напирая со всех сторон на Акулова.

— На котлах, — невинно обводя всех счастливыми глазами, сообщал Акулов.

— На котлах?! Да чего его черт понес на котлы?

— Он живой?

— Повесился?

— Живой…

— Да где он? Говори, где он?… Что ты тянешь, как… — нетерпеливо и сердито крикнул кто-то Акулову.

— Где он?… А сидит сейчас на четвертом номере трюма.

— На четвертом номере?!

Дальнейшего ответа от Акулова кочегары ждать не стали и густой лавой двинули в одних исподниках на шканцы к четвертому номеру трюма.

Такой необыкновенный и очень торопливый бег толпы человек в двенадцать не мог остаться незамеченным на палубе. Все, кто был на палубе и на мостике, видя почти взапуски бегущих к шанцам кочегаров, не мог, конечно, удержаться, чтобы не крикнуть вдогонку: «Эй! Куда вы?». На крик «Куда вы?», кочегары, естественно, отвечали на бегу: «К индусу! Индус нашелся!» и сами перли дальше. Через минуту все на судне толпились у совершенно пустого четвертого номера трюма, с недоумением о чем-то спрашивая друг у друга, что-то друг другу разъясняя, кого-то ругая, плюясь и дико гогоча. Вся история с объявившимся на котлах индусом оказалась не больше, как артистически «отлитой» Акуловым «пушкой». За «пушку» эту, по распоряжению капитана, Акулова на один рубль оштрафовали. После «вылитой» Акуловым о найденном индусе «пушки» интерес у команды к исчезнувшему индусу почти моментально исчез, и говорить о нем стали очень редко и с неохотой, А когда невзначай и начинал кто вспоминать о нем, то его вдруг резко и сердито обрывали:

— Да брось ты к чертовой матери своего индуса!.. Еще не надоело говорить о нем?