Непогода

Глава 25

Несколько секунд он смотрит на меня пустым взглядом. Моргает, словно приходит в себя, и, опустив глаза на зажатый в левой руке телефон, сипло отвечает:

– Отец. Умер.

Вместо слов у меня вырывается тяжелый выдох. Я растерянно замираю, не зная, что сделать и что сказать. Сколько всего мной прочитано, обдумано о смерти, а при столкновении с ней, даже опосредованном, слов – нет. Только грудную клетку распирает исходящая от Антона боль и в голове шумно стучит пульс.

– Чем тебе помочь? – спрашиваю я тихо и с осторожностью дотрагиваюсь до его правого предплечья.

Мне нужно поделиться с ним силами. Хотя бы вот так. Отдать свои тепло и поддержку одним нерешительным жестом – легким скольжением ладони по шерстяной ткани рукава.

На мгновение Антон крепко зажмуривается и лишь затем откидывается на спинку сидения. Мрачное напряжение медленно уходит из его тела, дыхание становится ровнее, мышцы лица разглаживаются. Теперь моя рука неподвижна. Я жду.

Проходит еще пара секунд, прежде чем Антон открывает глаза и переплетает наши пальцы. Я сжимаю его ладонь в своей, запуская по коже к коже импульс, и чувствую остро разбегающиеся от точки нашего соприкосновения мурашки. Любовь к Антону и безграничная, печальная нежность будто вытекают из меня в него, – и становится чуточку легче. Нам обоим.

– Посиди со мной, – просит он.

Я киваю.

– Конечно.

Я слышу приглушенные звуки улицы, слышу урчание мотора и шум кондиционера, пока постепенно погружаюсь на глубину, где течение времени становится неисчислимым. Наши с Антоном вдохи и выдохи синхронизируются, пульс в наших переплетенных ладонях стучит в такт – быстро, но без нервной спешки. В это долгое и скоротечное мгновение мы едины.

Разорвать эту временную аномалию кажется святотатством, и, будь на то моя воля, я просидела бы в машине всю ночь, игнорируя затекающие от неподвижности мышцы, но сейчас Антон и его состояние важнее моих желаний.

– Тебе нужно поспать… – Мои негромкие слова разбивают невидимый купол, как тяжелый молоток хрупкое стекло.

Антон вздрагивает и выпускает мою ладонь. Проверяет на телефоне время, потирает глаза и с силой надавливает пальцами на веки.

– Извини, – говорит он. – Я тебя задерживаю. Сейчас поедем.

– Не за что извиняться.

– Хорошо. – В мою сторону Антон не смотрит, словно теперь ему неловко за случившуюся между нами молчаливую интимность.

– Как ты? – Я, напротив, не готова играть в равнодушие. – Только честно.

– Не знаю. – Он дергает плечом и поворачивает руль, выезжая из двора. – Не понимаю, что чувствую.

Что ж, последняя фраза ничуть меня не удивляет. Далеко не впервые я убеждаюсь в том, что при столкновении со сложными переживаниями Антон всегда выбирает необременительное игнорирование вместо сложного препарирования и долгого анализа.

Мне хочется спросить, были ли он и его отец близки, но едва ли стоит начинать этот разговор сейчас, когда всякое слово может непредсказуемо и глубоко ранить.

– Когда ты полетишь домой? – Теперь я тоже смотрю вперед, хотя краем глаза продолжаю следить за Антоном, стремясь уловить даже самый блеклый проблеск чувств в выражении его лица.

– Завтра. Наверное.

– А работа? Когда тебе в рейс?

– Должен был завтра выходить. – Он растерянно хмыкает и качает головой. – Утром буду решать с заменой.

– Понятно. – Я киваю. Впрочем, больше для себя: только бы что-нибудь делать. – Как твоя мама?

Его лицо мрачнеет.

– Держится. Вроде. Она не очень эмоциональный человек, так что… Нормально.

– Будем надеяться, что так.

Сомневаюсь, что мама Антона сейчас чувствует себя «нормально»: едва ли утрата супруга после более тридцати лет брака дается скупым на эмоции людям проще, чем людям очень эмоциональным. Однако я не могу судить наверняка: мне ничего не известно о той, что родила и воспитала моего мужа.

– Скажи мне, – заговариваю я вновь, – если нужна будет какая-нибудь помощь. Обязательно.

Антон отрывисто кивает и на короткий миг поворачивается ко мне. В его глазах – благодарность и что-то еще, трудно определимое, проникающее прямиком в сердце. Я отвечаю на его взгляд слабой улыбкой.

– Спасибо, – произносит Антон спустя несколько минут. – С тобой мне… легче.

Загорается красный свет светофора, и мы останавливаемся на перекрестке, на котором, по иронии, удобно повернуть как в сторону когда-то нашего с Антоном дома, так и в другую – ту, где теперь расположен мой собственный временный дом.

Я взволнованно сглатываю и предлагаю Антону то, что предлагать определенно нельзя:

– Если хочешь, я могу остаться с тобой. Сегодня.

На один удар моего сердца его фигура застывает, а затем я вижу медленный, почти неуверенный кивок и слышу ровное:

– Я буду рад.

Антон находит мою руку и осторожно, чуть ощутимо сжимает. Наши пальцы переплетаются вновь.

Я делаю судорожный вдох и сильнее смыкаю губы, удерживая внутри неожиданный всхлип. Сама толком не понимаю, отчего першит в горле и жжет влагой глаза.

Едва на светофоре загорается зеленый, Антон резко двигается с места и поворачивает в сторону дома. Нашего.

Теперь мы едем быстрее. Я смотрю вперед, лишь иногда позволяя себе бросить взгляд в сторону водительского кресла. Тепло лежащей на моей руки Антона греет сильнее жара печки, посылает через мою кожу в вены волны тоски и радости, от которых болит сердце и отрезвляюще громко стучит в висках пульс.

Только что пролетающие перед глазами смазанные желто-красные пятна уличных фонарей исчезают, уступая мысленное пространство сцене из недавнего прошлого. Я часто – пожалуй, слишком часто, – вспоминаю, чем окончилась наша предыдущая личная встреча с Антоном. Я слышу его голос, произносящий убийственно-ясный ответ на мой вопрос:

«Не знаю. Просто не вижу», – сказал он тогда.

Может быть, другая на моем месте удовлетворилась бы и этими словами. Может быть, их действительно достаточно, чтобы самостоятельно додумать остальное; произвести анализ и интерпретировать скупые фразы в подсознательное признание о большем, но я хотела иного. Хочу до сих пор.

Искренности. Открытости в чувствах. Любви вместо привычки или привязанности.

И тем не менее еду с Антоном в наш общий в прошлом дом. Не могу противостоять собственному порыву быть с ним рядом хотя бы сейчас. Принять на себя часть боли его утраты.

Знакомый двор предстает перед мной в свете фар спустя несколько минут, и я, сама того поначалу не замечая, ждано всматриваюсь в полумрак, впитываю облик места, по которому скучала, и внимательно исследую каждый доступный взгляду уголок на предмет изменений, пока не глохнет мотор. Антон первым нарушает наше длительное молчание:

– Пойдем?

– Да, конечно. – Я киваю и открываю дверцу, чтобы ступить на покрытый льдом асфальт.

Все во мне тянется к этому двору. Дому. Воздух здесь кажется насыщеннее и свежее, чем в любом другом районе города, и я дышу – глубоко и часто. На пути к подъезду запрокидываю голову и недолго любуюсь темно-синим небом с редкими вспышками звезд в расслоении облаков.

Мы заходим в подъезд, и даже тут, в окружении однотонных стен меня посещает чувство, схожее с тем, что испытываешь, вернувшись наконец в родной дом. В кабине лифта я прячу от Антона взгляд: я не готова показывать ему, насколько выбита из колеи.

Сложнее всего, ожидаемо, становится в квартире. С порога я погрязаю в метаниях между положением гости и хозяйки. Антону, вероятно, и в голову не приходит, чем наполнены сейчас мои мысли.

Пропустив меня вперед, он закрывает за собой дверь. Включает в прихожей свет, сбрасывает обувь и помогает мне снять пальто. Я поспешно разуваюсь, пока он развешивает нашу верхнюю одежду, и потерянно замираю.

– Уже три, – заглянув в телефон, говорю я, лишь бы не молчать. – Нужно поспать.

– Пойдешь в душ? – Антон оборачивается ко мне: голос полон спокойствия, выражение лица не выдает ни капли напряжения или смущения, словно мы до сих пор живем вместе и просто-напросто вернулись домой.

Его вопрос встает для меня неловкой дилеммой: без водных процедур я вряд ли усну, скорее буду нервно маяться всю оставшуюся ночь, но просить у Антона смену одежды, полотенце и прочие атрибуты чистоты… Глупость несусветная, но смущает ужасно.

– Да, – решаюсь я наконец. – Дашь мне что-нибудь из одежды?

Он отрывисто кивает.

– Сейчас принесу.

Набравшись смелости, я захожу в ванную комнату, оставив дверь открытой для Антона. Волнение вдруг взлетает внутри испуганной птицей, и в пропасть от центра груди до живота срывается что-то колючее и холодное. Взгляд против моей воли пробегается по всем полкам и горизонтальным поверхностям. Вероятно, чтобы отыскать признаки присутствия другой женщины. Но их нет.

Я раздраженно трясу головой, беззвучно посмеиваясь над собственным поведением, и с горечью думаю о том, что жизнь без Антона помогла мне меньше, чем ожидалось.

– Вера. – Я вздрагиваю и оборачиваюсь. Антон протягивает мне стопку вещей. – Держи.

– Спасибо, – благодарю я тихо. – А…

– Из твоих баночек что-то точно осталось, – перебивает он. – Посмотри в шкафу.

– Хорошо. – Я опускаю взгляд себе на руки. – Спасибо.

– Не за что.

Дверь за Антоном закрывается через несколько секунд.

Стоя под теплыми струями воды, выдавливая на ладонь свой любимый гель для душа, я пытаюсь не думать о том, что за прошедшие пару месяцев мой почти бывший муж не выбросил принадлежавшую мне косметику. Лишь по неведомой мне причине убрал многочисленные флаконы с полки над ванной в шкаф под раковиной.