ПРОБУЖДАТЬ СПЯЩИХ Драма в двух действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Д ж о р д а н о Б р у н о Н о л а н е ц — беглый монах, ученый.

М а р и я О р и э л л и — женщина из Неаполя.

И н к в и з и т о р в В е н е ц и и, }

в Р и м е } — один актер.

Д ж о в а н н и М о ч е н и г о — венецианский дворянин.

Ф е д е р и к о К о н т а р и н и — прокуратор Венеции.

Д ж а м б а т и с т а Ч о т т о — книготорговец.

П е р в ы й }

В т о р о й }

Т р е т и й }

Ч е т в е р т ы й } — ребята на все руки: у нас они будут слугами в домах Мочениго и Марии, монахами, членами трибунала Святой службы, палачами, стражей инквизиции и мастерами-портными.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Старт космической ракеты. Усиленный динамиками, гремит голос, начавший отсчет: «Пять, четыре, три, два, один… Пуск!» Мощные струи вырываются из сопел двигателя, сотрясая в нетерпении устремленный в небо корпус. Вот ракета оторвалась от земли, зависла, начала медленно подниматься. Сквозь грохот двигателя из темноты сцены доносятся голоса.


П е р в ы й г о л о с. Эй! Что там полыхает под этой штукой?

В т о р о й г о л о с. Костер, в котором сожгли Джордано Бруно.


На авансцене появляются ч е т в е р о — с л у г и в доме Мочениго. Садятся в кружок на пол и начинают играть в кости.


П е р в ы й. Сейчас осень. Осень 1591 года.

В т о р о й. Венеция.

Т р е т и й. Палаццо мессера Джованни Мочениго, сына светлейшего Марко Антонио.

Ч е т в е р т ы й. А мы слуги в этом доме. Бессловесные.

В т о р о й. Имей совесть — кормимся, и слава богу.

П е р в ы й. Ага. Значит, иметь совесть — это иметь жратву. Я люблю точность.

Ч е т в е р т ы й. А по-моему, иметь совесть — значит не иметь жратвы. Я люблю честность.

В т о р о й. Нет. Иметь совесть — значит иметь жратву и помалкивать об этом. Я люблю скромность.

Т р е т и й. Ну, а я люблю жратву и потому считаю, что иметь совесть — значит помнить, из чьих рук жратву получаешь.


Появляется Ч о т т о.


Ч о т т о. А вы по-прежнему все философствуете, бездельники?

С л у г и. Здравствуйте, доброго здоровья, с приездом, синьор!

Ч о т т о. Здравствуйте, здравствуйте. Хозяин дома?

П е р в ы й. У себя.

В т о р о й. В малой зале.

Т р е т и й. У него духовник фра Джованни Габриэлле де Самоццо и светлейший Федерико Контарини, прокуратор Венеции.

Ч е т в е р т ы й. Обсуждают мировые проблемы. Мыслители.

Ч о т т о. Ну-ну, спасибо… (Уходит.)

П е р в ы й (ему вслед). Он стоит полтора миллиона.

Т р е т и й. Что за фамильярность? Не он, а синьор Джамбатиста Чотто.

В т о р о й. Книготорговец.

Ч е т в е р т ы й. Пройдоха.


Уходят.

Комната в доме Мочениго. М о ч е н и г о, К о н т а р и н и и И н к в и з и т о р. Входит Ч о т т о. Мочениго, увидав его, вскакивает и бросается навстречу.


Ч о т т о (ко всем). Добрый день!

М о ч е н и г о (схватив обеими руками руку Чотто; в тоне его первой фразы скорее вопрос, чем приветствие). Со счастливым возвращением, Чотто.

Ч о т т о (мягко освобождая руку). Благодарю вас, мессер Мочениго.

М о ч е н и г о (настойчиво). Какие новости привезли вы нам?

Ч о т т о. Хорошие, как всегда. (Как бы давая понять Мочениго неуместность делового разговора.) Святой отец! Благословите вечного странника. (Подходит к духовнику, опускается перед ним на колени и целует протянутую руку.)


Тот осеняет его крестом.


Я слышал, что вас назначили верховным инквизитором. Поздравляю.

И н к в и з и т о р. Разве поздравили бы вы отца своего, когда б назначили его верховным чистильщиком выгребных ям? Спору нет, это нужно, но… тяжек будет мой труд.

Ч о т т о. Все зависит, святой отец, от отношения к запахам. Я помню…

И н к в и з и т о р (смеясь, перебивает). Я привык к ладану, сын мой.

Ч о т т о. Тогда все обойдется, святой отец… А мессера Мочениго вы, стало быть, бросаете?

И н к в и з и т о р. То есть?

Ч о т т о. Кому же он теперь будет исповедоваться?

И н к в и з и т о р. Покуда я жив — мне.

Ч о т т о. В таком случае за грехи мессера Мочениго я тоже спокоен. В моей Венеции все слава богу, как я посмотрю. О других местах такого не скажешь. (К Контарини.) Кстати, ваша светлость, я привез вам приветы от всех ваших знакомых из Лондона, Парижа, Тулузы, Женевы, Франкфурта-на-Майне и Праги. (Хотя Чотто обращается к Контарини, адресованы его слова явно к Мочениго, и тот это понимает.)

К о н т а р и н и. Ого! Ради этих приветов вы объездили всю Европу. Благодарю вас, синьор Чотто!

Ч о т т о. Не за что. У меня был свой интерес в поездке.

М о ч е н и г о (несколько более заинтересованно, чем предполагает предмет разговора). И вы успели в нем?

Ч о т т о. О да! Я человек дела, а не турист. Я пускаюсь в путешествия лишь при условии, что могу на них заработать.

И н к в и з и т о р. Что же вы искали, сын мой?

Ч о т т о. Зарубки на песке, святой отец, слова в воздухе.

И н к в и з и т о р. Что это?

Ч о т т о. Человеческая память.

М о ч е н и г о (вновь выдавая себя). И вы сумели проникнуть в нее?

Ч о т т о. У меня был свой интерес, мессер Мочениго.

К о н т а р и н и. Понятно — синьор Чотто искал, по-видимому, какую-то редкую книгу.

И н к в и з и т о р. Зачем?

К о н т а р и н и. Чтобы переиздать ее и продать с выгодой. Верно, а?

Ч о т т о (удивленно). Знаете, вы почти угадали.

И н к в и з и т о р (к Мочениго). А почему это тебя так занимает, сын мой?

М о ч е н и г о (вопрос застал его врасплох). М-м… с чего вы это взяли, фра Джованни?

И н к в и з и т о р. Я знаю тебя с колыбели.

Ч о т т о (приходя Мочениго на помощь). В таком случае, святой отец, вы могли заметить, как любит мессер Мочениго редкие книги.

И н к в и з и т о р. Ну-ну… И что же… их автор?

К о н т а р и н и. Кто в наше время вспоминает об авторах?

И н к в и з и т о р. Наверное, те, кто в них заинтересован. (К Мочениго.) Не так ли, сын мой?

М о ч е н и г о (вяло). Возможно…

Ч о т т о. В Праге со мной приключилось…

И н к в и з и т о р (перебивая). Ну-ну, синьор Чотто, неужто и вы позабыли имя автора?

Ч о т т о. Я? Разумеется, нет. Я не покупаю кота в мешке. Его имя Джордано Бруно из Нолы.

И н к в и з и т о р. Я так и думал. (К Мочениго.) А ты, сын мой? Расскажи-ка мне о нем.

М о ч е н и г о (сдаваясь). Я пригласил его к себе. Сюда. В Венецию. В мой дом. Я умолял его на любых условиях стать моим учителем. Я…

Ч о т т о (становясь непроницаемым). А вот этого я, к сожалению, не знал. Я передавал письма. Кстати, я привез вам его ответ. (Передает Мочениго письмо.)


Тот жадно хватает его, вскрывает и быстро просматривает.


М о ч е н и г о. Он согласен! Он приедет ко мне! (Тихо, глядя на гостей.) Он согласен…


Инквизитор, Контарини и Чотто встают и уходят. В комнате остается один Мочениго. Стремительно входит Б р у н о.


Б р у н о. Я — Джордано Бруно.

М о ч е н и г о. Это вы!

Б р у н о. Я.

М о ч е н и г о. Да будет благословенна минута, когда вы наконец вняли моим молитвам и прибыли в мой дом.

Б р у н о. Не вашим молитвам, а своим желаниям. Не в ваш дом, а к себе на родину… Далеко отсюда до моего дома, но говорят-то хоть по-итальянски. Здравствуйте!

М о ч е н и г о (завороженно глядя на Бруно). Здравствуйте!

Б р у н о. Земля итальянская, небо итальянское, пища итальянская, женщины итальянские. Женщины, черт побери!

М о ч е н и г о (радостно смеясь). Не всякий сумел бы в одной фразе дважды согрешить.

Б р у н о. Во-первых, грешат не словом, а делом; во-вторых, не каждого приглашают из далекой страны обучать философии.

М о ч е н и г о (восторженно). С этой минуты вы один из самых богатых людей Венеции, потому что все в этом доме — ваше. Я озолочу вас!

Б р у н о (смеется). Позолота со временем стирается…

М о ч е н и г о (заискивающе). Я мечтаю проникнуть в тайны ваших книг.

Б р у н о. Записанное в книги не содержит тайн. Тайны в незаписанном… Когда мы начнем занятия?

М о ч е н и г о. Сегодня, сейчас, сию минуту!

Б р у н о (подходит к распятию). И начнем мы, пожалуй, с того, что вынесем отсюда вот эту мебель.

М о ч е н и г о. Как — бога?

Б р у н о. Его изображение. Почему я должен верить кому-то, что господь именно таков? Мне нравится иметь собственные мысли…

М о ч е н и г о (ошеломленно). Но… Но для этого… надо слишком много знать.

Б р у н о. Разве можно знать слишком много? Увы! Того, что знаешь, всегда мало… слишком.

М о ч е н и г о (понемногу приходя в себя). Откуда же у вас такая воинственная уверенность?

Б р у н о. Как объяснить это вам, ходящему по земле?.. Я пью из источников, бьющих по ту сторону небесных сфер.

М о ч е н и г о. Не понимаю. И никто, наверное, вас не понимает. Мне говорили, что у вас по всей Европе… как бы это выразиться… ну… скандальная известность.

Б р у н о (усмехнувшись). Не каждый любит, чтобы его будили…


Затемнение.

С л у г и Мочениго играют в кости, сидя на полу.


В т о р о й. Сколько он, месяца три у нас живет?

П е р в ы й. Два месяца и восемнадцать дней.

Ч е т в е р т ы й. Хозяин от его ученья и вовсе очумел.

Т р е т и й. Бедняга. Тут и покрепче мозги не выдержат.

Ч е т в е р т ы й. Выпить он не дурак и до баб лют.

П е р в ы й. Последние девять дней одну и ту же водит.

В т о р о й. Притомился, значит. А вчера пришел на кухню и давай нам рассказывать, как на звездах жизнь устроена. Чудно.

Т р е т и й. Чем только эти чудеса кончатся?

Ч е т в е р т ы й. А то ты не знаешь.

Т р е т и й. Ясное дело — нет.

Ч е т в е р т ы й. Кончится как все чудеса… Продажей.


Уходят.

Затемнение.

Комната Бруно. Б р у н о и М а р и я О р и э л л и.


Б р у н о. Все!.. Все, все, все, все! И слушать не хочу. Невозможно!

М а р и я (смеется, довольная). Но и в самом деле невозможно, Джордано. В Венеции такого не бывало, чтобы любовница наемного учителя открыто проживала с ним в доме хозяина.

Б р у н о. Не любовница, а возлюбленная. Не наемного учителя, а приглашенного философа. Не в доме, а во дворце. Не…

М а р и я (хохочет). Хватит, Джордано!.. Уж больно ты любишь все приукрасить.

Б р у н о. Ты говоришь, в Венеции не бывало такого. А в Италии, да что в Италии, на всем белом свете такое бывало, чтобы женщина ждала мужчину пятнадцать лет?

М а р и я. Дура баба весь свой век ждет беглого монашка. А он…

Б р у н о. А он вспоминает о ней каждый день и…

М а р и я. Не надо, Джордано. На такую-то малость у меня ума хватает — я же не претендую на твое прошлое.

Б р у н о (опускаясь перед ней на колени и зарываясь лицом в ее ладони). Спасибо, родная… (Поднявшись.) Когда я бежал из Неаполя, ты… Я-то готов был к тому, что меня ждет. А ты была такая трусиха…

М а р и я. Я и теперь трусиха. Люди ведь редко меняются, Джордано… Говорят, любовь делает человека сильным и смелым… Неправда. Отнимает она смелость. Если и была, то отнимает… Господи, как я дрожала за тебя. Ты ведь такой глупый. Ничего не понимаешь — ни жизни, ни людей.

Б р у н о. Ну вот, на́ тебе! Договорилась!

М а р и я. Конечно… Умный человек умеет промолчать… Ты не умеешь.


Бруно смеется.


(Жалобно.) Джордано…

Б р у н о. Что, родная?

М а р и я. Джордано, я хочу тебя поцеловать…


Бруно стремительно подходит к Марии.


(Целует его в лоб и задерживает на мгновенье.) Поклянись, что больше никогда не оставишь меня. Что бы ни было.

Б р у н о. Разве можно стремиться что-нибудь удержать в наше время?

М а р и я. Это придумали лицемеры. Они хотели удержать, просто не смогли.

Б р у н о. Но я лист, гонимый ветром.

М а р и я. Вокруг тебя одни враги, Джордано! Никто не умрет за тебя… Кроме меня.

Б р у н о (пытаясь обратить все в шутку). Женщина! Всего девять дней, как ты здесь, а я уже чувствую себя семейным человеком. Угомонись, покуда я не взял в руки плетку.

М а р и я (не принимая шутки). Я никогда не учила тебя, Джордано, что делать, когда и как. Мне всегда казалось, что все, что ты делаешь, правильно.

Б р у н о. И что, больше не кажется?

М а р и я (со слабой улыбкой). В том-то и дело, что кажется… Но я старею, к сожалению.

Б р у н о. Ты самая красивая и умная. Черт меня побери, если не так! У нас еще все впереди, родная!

М а р и я. Боюсь, что для меня твой оптимизм воплотится во что-то реальное слишком поздно.

Б р у н о. Э! Лучше немного позже, чем немного хуже.

М а р и я (смеется). Господи! Ничего с тобой годы не делают. Ничего! Смотри, Джордано, лопнет мое терпение.

Б р у н о. Угрозы?!

М а р и я. Возьму и выйду замуж.

Б р у н о. Шантаж?!

М а р и я. Ты знаешь, что однажды я была уже близка к этому? А?

Б р у н о (смеется). Ну, дружочек, «умирает» еще не значит «умер». Как сказал один святой отец: «Когда умрет, устроим погребенье».

М а р и я. Не слишком ли вы уверены в себе, синьор учитель? И самонадеянны. Видно, не так уж вам было плохо, как я думала.

Б р у н о. Еще Вергилий в «Георгиках» писал: «К концу похождений и я не могу удержаться от смеха…»

М а р и я. Знаешь, было время, когда я старалась не видеть людей. Сил моих не было смотреть на них. Мне казалось, что я убью любого, кто попробует ко мне подъехать… И каждую ночь был один и тот же сон — ты лежишь на какой-то соломе, и вся нога у тебя объедена крысами.

Б р у н о. Каждую ночь?

М а р и я. Каждую ночь.

Б р у н о. Крысами?

М а р и я. Крысами.

Б р у н о. Фи, какая гадость! Я бы переменил постель.

М а р и я. Дурак!


Бруно хохочет.


Дурак и распутник! Пока я так терзалась одна-одинешенька, ты таскался по проституткам.

Б р у н о. Синьора! Проституция в Италии имеет свои статусы, законы и привилегии. Никто не лишен права ходить к этим жрицам любви…


Входит К о н т а р и н и.


К о н т а р и н и. Быть может, я не ко времени? Прошу прощения. Некого было послать вперед, предупредить. Весь дом пуст, как колокол.

Б р у н о. И я в этом колоколе, должно быть, язык, которым звонят. А вы — веревка, которой язык раскачивают. Добрый день!

К о н т а р и н и. Добрый день, синьор Бруно.


Мария порывается уйти, но Бруно ее задерживает.


Б р у н о. Куда, Мария? Ты у себя. Принимай гостя. (К Контарини.) Позвольте представить — Мария Ориэлли, моя покровительница и наставница. Его светлость Федерико Контарини патриций не только по крови, но и по кошельку, интеллектуальный лакомка, причем подозреваю, что для большинства его вкусы представляются извращением. Во всяком случае, ежедневные пиршества с синьором Бруно на десерт набили, по-моему, основательную оскомину друзьям его светлости.

К о н т а р и н и (смеется). Какая скромность!

М а р и я. Какая гордыня!

К о н т а р и н и. Бога ради, не слушайте его, синьора Ориэлли. Я самый обыкновенный, самый пошлый богач, который всю жизнь не знал, как распорядиться своими деньгами и своим временем. Только и всего.

Б р у н о. Не так уж мало, нет, нет, совсем не мало. Обычно кто больше имеет, больше хочет и меньше пользуется. Вы, ваша светлость, почти исключение…

М а р и я. А почему мы стоим?

Б р у н о. В самом деле… Господь благословил сидящего.


Усаживаются.


К о н т а р и н и. Вся Венеция, синьора, я имею в виду, разумеется, свой круг, уже говорит о вашей необыкновенной красоте. Признаться, мой визит отчасти был вызван и этим соображением.

М а р и я. Вы очень любезны.

К о н т а р и н и. Но, право же, все слухи о вас бледнеют рядом с вами.

Б р у н о. Что сталось бы с прекрасным, когда б копии превзошли оригиналы?

К о н т а р и н и (задохнувшись от восторга). Синьор Бруно! Чего ради вы торчите в доме у этого болвана?.. Прошу прощения — у Мочениго. Ничему он не научится. Переезжайте ко мне. Ни с каким ученьем я к вам лезть не буду: иллюзий у меня на свой счет нет. Будете спокойно работать, а появится свободная минута, да и желание — мы сможем без помех беседовать, общаться, черт возьми!.. Н-да.

Б р у н о. Благодарю.

М а р и я (после паузы). А зачем это вам, ваша светлость?

К о н т а р и н и. Ах, синьора! Имея возможность постоянно видеться с вашим… э-э… Вы не цените своего счастья, синьора.

М а р и я. Ну, положим, я к своему счастью шла довольно длинной дорогой… Пятнадцать лет… А потом, знаете ли, здесь многое еще не ясно. Князь ди Конка, к примеру, содержит свое княжество, получая с него полтора скудо в день. А французский король, говорят, с трудом управляет королевством, расходуя на него в день иной раз по десять тысяч. Ей-богу, не сразу скажешь, кто из них двоих богаче и кто должен быть довольнее!


Бруно хохочет.


К о н т а р и н и. О синьора! Черт меня побери… Н-да. Прошу прощения. Вы достойны своего счастья…

М а р и я. Слава богу, Джордано, мне разрешили. Спасибо, ваша светлость. Но только я из Неаполя, вот что. И привыкла — если мое, отдайте. А Бруно мой… И он сам это знает. Хватит, побегал!

Б р у н о. Эй-эй, женщина! Не горячись. Еще много дел впереди, не трать силы.

М а р и я. Какой ты умный на счет других! Научи-ка себя!

Б р у н о (смеется). «Научи себя» равнозначно «пойми себя». А это невозможно… И вообще… должен заметить — умная женщина есть общественное зло. Глупой можно сказать: «Уйди, ты глупа». Умной приходится объяснять и тратить время. Мария! На улицу! На воздух! Немедленно! Сегодня воскресенье. Кстати, ваша светлость, потому и дом пуст — все в церкви.

К о н т а р и н и. А вы?

Б р у н о. А вы?


Смеются.


Ну и прекрасно. Видимо, мы достаточно глупы друг для друга, чтобы избежать взаимных объяснений.

М а р и я. Перестань кокетничать.

Б р у н о. Опять… Нет, это невозможно. Кажется, я выдам ее замуж.

М а р и я. Я признаю лишь церковные браки, милый.

Б р у н о. Хорошо, я выдам тебя за беглого монаха. И все! И довольно об этом! Я хочу гулять!.. Пойдемте навестим Чотто, а? Заодно поглядим у него в лавке, каковы нынче цены на ложь и на истину…


Уходят.

Затемнение.

Появляются ч е т в е р о м о н а х о в.


Т р е т и й (задыхаясь). Ну уж!.. Действительно!.. То есть…

В т о р о й (смакуя). Наглец.

П е р в ы й. Какое там — видна птица по полету. Еретик.

Ч е т в е р т ы й. Да, пожалуй, он человек неосторожный.

Т р е т и й. Меня учить! Меня! Ария он мне толкует, видите ли. Сопляк! Невежда! Неуч!

Ч е т в е р т ы й. Не задохнись. Чего теперь-то кричать? Ты бы там ему отвечал.

В т о р о й. Неудобно. Кругом люди. Неприлично поминать господа всуе при стечении народа.

Ч е т в е р т ы й. Стечение народа не есть стечение обстоятельств.

П е р в ы й. Господа всуе поминать неудобно, а побитым уйти обидно.

Т р е т и й. Аристотель учит: «Из двух плохих предпосылок предпочесть следует менее скверную».

П е р в ы й. А он этим пользуется. Нашей верой. Тихостью нашей. Богохульник. Сегодня же донесу.

В т о р о й. Бесполезно. О нем и так все знают. Но закрывают глаза. Слишком сильные покровители.

Т р е т и й (злорадно). Ничего… Все до времени. Кончатся их игры, начнутся наши…


Уходят.

Затемнение.

Комната Бруно. Б р у н о и М а р и я.


М а р и я (взволнованно). Джордано! Ты ведешь себя… по меньшей мере странно. То ты толкуешь о каких-то великих целях, которые поставил перед собой, то сам же лезешь под нож. Чего ты все время выскакиваешь? Чего ты задираешься?

Б р у н о (раздраженно). Остановись… (После паузы, как бы рассуждая сам с собой.) Так уж устроен мир… Если человек почему-либо оказывается на виду, все тут же начинают его поучать — друзья для его спокойствия, враги для собственного. Причем и те и другие руководствуются личным опытом и миропониманием. Но…

М а р и я (нетерпеливо). Я не о том. Ты не понимаешь.

Б р у н о (жестом останавливая ее). Но данный человек именно потому и оказался на виду, что его опыт и миропонимание присущи только ему… Представь, что было бы, когда бы удалось создать некий единый нивелир, под который подогнали бы всех живущих. Миллионы духовных близнецов слонялись бы по миру одним огромным стадом, в одно время принимаясь за еду, любовь, работу, в одно время начиная кричать, плакать, смеяться и прочее.

М а р и я. Все это абстракции. Я говорю о тебе.

Б р у н о. Абстракции, говоришь? И церковь тоже абстракция? Или человеческое невежество? А всячески культивируемый институт догм? Если все это абстракции, откуда тогда возникают конкретные революции? Разве всякая революция, всякий переворот в сознании не есть протест веры против догмы? Отвечай, что ж ты замолчала?

М а р и я (устало). Бесполезно… Говорить с тобой бесполезно… Тебе о камне, ты о горе. Тебе о земле, ты о небе.

Б р у н о (подумав, с горькой усмешкой). Хорошо, давай о камне…

М а р и я. Я люблю тебя, Джордано… Больше жизни…

Б р у н о. Да, возможно… Но я никому не позволю диктовать мне. Даже тебе не позволю. Скорее всего тебе придется уехать домой, в Неаполь.

М а р и я. Нет.

Б р у н о. Быть может, и нет… Не знаю еще. Но скорее всего да.

М а р и я. Если я даже мешаю тебе, Джордано, и если я даже пойму это, все равно я не смогу, не смогу… Я боюсь за тебя.

Б р у н о. Как же мне найти слова, которым ты поверишь?.. Действительно, Коперник сделал не меньше меня, хотя и осмелился заговорить лишь перед смертью. Может быть, и в самом деле высшая мудрость в сознании собственной правоты… Берешь, пишешь все свои соображения, излагаешь все свои аргументы… и в стол, для потомков… Но… Наверное, я не очень уверенный в себе человек. И потому всякий раз я должен увидеть сам и противник должен сам осознать, что ему нечем больше ответить мне: вот тогда-то в его злобе я черпаю силы и уверенность, в его угрозах — вдохновение… Без этого не было бы меня конкретно, меня, Джордано Бруно из Нолы.

М а р и я. Ах, Джордано, как все страшно…

Б р у н о. Этот разговор у нас последний, Мария. Последний на эту тему. Теперь ты знаешь все — почему, из-за чего и как… Больше разговоров не будет… Можешь принять меня таким — хорошо, нет — уезжай…

М а р и я (после долгой паузы). Я… попробую. Но… скажи мне честно — ты любишь меня?

Б р у н о (удивленно). Конечно.

М а р и я. Как же ты можешь тогда так легко?..

Б р у н о (усмехнувшись, угрюмо). А кто тебе сказал, что это легко?..


Входит М о ч е н и г о.


М о ч е н и г о. Я не помешал?

Б р у н о (резко). Помешали. Почему вы входите без стука?

М о ч е н и г о. Я полагал…

Б р у н о. А вы не полагайте. Стучите — это проще.

М о ч е н и г о. Почему вы так грубите мне, синьор учитель?

Б р у н о (усмехнувшись, жестко). Учитель?.. По праву учителя, мессер Мочениго. Плохому ученику положены розги.

М о ч е н и г о. И все же для учителя вы довольно-таки неинтеллигентны.

Б р у н о. Пометьте себе где-нибудь: интеллигентность не качество, а потребность.

М о ч е н и г о. И в общении со мной вы ее не испытываете, так, что ли, понимать?

Б р у н о. Почти.

М о ч е н и г о. В таком случае… В таком случае… Кто эта женщина?

Б р у н о. Тихо-тихо, осадите-ка слегка.

М о ч е н и г о. В моем доме я не…

Б р у н о (к Марии). Извини, родная, тебе лучше пока выйти…


Мария выходит.


Что это значит, мессер Мочениго?!

М о ч е н и г о (волнуясь). Вы могли бы заметить, синьор Бруно, я никогда не ищу ссор с вами.

Б р у н о. Ну.

М о ч е н и г о. И на очень многое закрываю глаза.

Б р у н о. Ну.

М о ч е н и г о. Я готов и впредь вести себя так же, но…

Б р у н о. Но?

М о ч е н и г о (с неожиданной твердостью). Да, «но». Я не могу потерпеть…

Б р у н о. Прекрасно. Будьте здоровы. Сегодня же мы расстанемся. Этого еще не хватало.

М о ч е н и г о (холодно). Одну минуту… Ведь все не так просто, а, синьор Бруно? И вы, и я прекрасно понимаем, что вы у меня на крючке, более крепком, чем если бы он был сделан из чистого железа или чистого золота. А? Верно? Конечно. Нигде вы не имели бы таких условий для работы и такого прикрытия. И, по-моему, этим не следует бросаться по пустякам… А теперь чисто мужской разговор, откровенно… Вы пренебрегаете мнением общества, я — нет, а если и да, то не публично. Поэтому я могу поселить в своем доме синьора Бруно с женой, но не с любовницей. Вы понимаете? Жить здесь она не может. У нее должен быть свой дом. Если хотите, я об этом позабочусь — скажем, куплю ей дом и оформлю его на ее имя. Словом, так или иначе, Венеция должна знать, что синьора Ориэлли живет в своем доме по такому-то адресу. Остальное ваше дело. Понимаете? И если уж на то пошло, синьор Бруно, неужели в таких мелочах должна утверждаться ваша принципиальность?

Б р у н о (после паузы). Вы правы… Да… Вы правы… Хорошо! Вопрос исчерпан!

М о ч е н и г о. Я счастлив, что вы со мной согласны.

Б р у н о. Вы были очень убедительны. У вас прекрасное произношение.

М о ч е н и г о. Не понимаю.

Б р у н о. Демосфен сказал: «Главное достоинство оратора заключается в произношении».

М о ч е н и г о (обидевшись). Напрасно вы не принимаете меня всерьез. Я желаю вам добра.

Б р у н о. Ну-ну, не обижайтесь, мессер Мочениго. Я с благодарностью принимаю ваш совет… (После паузы, потягиваясь.) Устал… Хорошо!

М о ч е н и г о. Опять, наверное, всю ночь не спали?

Б р у н о (смеясь). Не спал… Слишком мало отпущено жизни, чтобы тратить ее на сон. Вам бы тоже не мешало, кстати, внушить себе эту мысль.

М о ч е н и г о. Я внушил себе столько за последнее время, что пора и остановиться. Тем более что все вокруг да около. А я хочу наконец постигнуть тайну.

Б р у н о (резко). Прежде попытайтесь понять очевидное, то, что нас окружает. Мир! (Успокаиваясь.) Интеллект не открывает мир идей, стоящих вне реального мира. Пока вы не поймете этого, нельзя двигаться дальше.

М о ч е н и г о. Все это непонятно и противоречит писанию.

Б р у н о (закипая). Непонятно и… противоречит?

М о ч е н и г о (упрямо). Да. И к тому же Аристотель…

Б р у н о (взрываясь, перебивает). И Аристотель. Черт бы вас всех побрал! И Аристотель! До чего же удобна формула: «Аристотель не ошибался». Любой осел рад за ней укрыться. Не зная при этом Аристотеля. Не зная ничего, ни черта не зная!

М о ч е н и г о (схватившись руками за голову). Сил моих нету больше! Голова кругом! (Убегает.)


Входит Ч о т т о.


Ч о т т о. Что случилось? Светлейший едва не сбил меня с ног. Даже не узнал. Он так бежал, словно ему за это платят.

Б р у н о (смеется). Темперамент невежд выливается, как правило, в движение. Пусть побегает. Дубина, возмечтавшая стать кедром. (С внезапной тоской.) Чотто! Уедем отсюда куда-нибудь. Возьмем с собой книги, мою Марию возьмем и уедем, а?

Ч о т т о (сочувственно). Потерявшему корни и ветерок кажется ураганом. Но вы-то не такой… Поссорились?

Б р у н о. Так… Некоторое разночтение…

Ч о т т о. Что-то часто в последнее время.

Б р у н о. Естественно. Накапливается обоюдное раздражение.

Ч о т т о. Вы говорили мне как-то, что Контарини предлагал вам жить у него. Может быть, стоит воспользоваться?

Б р у н о. Нет.

Ч о т т о. Почему?

Б р у н о. Этот подлец Мочениго сейчас довольно точно все сформулировал. Я действительно у него на крючке.

Ч о т т о. Неужели деньги? Так я…

Б р у н о. Спасибо, Чотто. Не в них дело. Есть разница в характере заинтересованности его и Контарини. Я необходим Мочениго, нужен ему, вот что. А в значении слов «нужен» и «интересно» есть кой-какое отличие, верно?

Ч о т т о. Да… Мне ли этого не знать. Но все равно… Не дразните его, Джордано. Он корыстен и недалек, а потому злобен.

Б р у н о. Не страшно. Я буду напоминать ему, что Христос призывал к всепрощению.

Ч о т т о. Джордано… все до времени.

Б р у н о. Я на этот счет не заблуждаюсь, Чотто. И чем кончу, хорошо себе представляю. Дорожка моя проложена… (Помолчав.) Поверьте, Чотто, я не ищу себе красивой смерти. И с гордостью своей я смогу расплеваться, если надо…

Ч о т т о (перебивая). Для чего надо?

Б р у н о. Для главного.

Ч о т т о. А что главное-то?

Б р у н о. Истина, открытая мною. Я обязан ее сохранить.

Ч о т т о. И вы, умный человек, думаете, что она кому-то нужна? Большинству из тех, кого я знаю, нужен вкусный обед и чтоб можно было сладко поспать после него.

Б р у н о. Ничего… Кое-кого я еще успею разбудить на этом свете. А там будь что будет.

Ч о т т о. Ну, бог с ними. Бросим этот грустный разговор.

Б р у н о. Прекрасно, Чотто! Пошли к Контарини?

Ч о т т о. А что?

Б р у н о. Каждый вечер приглашает. Светлейший любезно предоставляет мне возможность поразвлечь его, ну, и заодно кое-кому лишний раз вколотить кое-что в голову…

Ч о т т о. Понятно… Спасибо, Джордано… Я не пойду. При виде крови меня тошнит. Я вегетарианец. Всего хорошего. Берегите себя. (Уходит.)

Б р у н о (глядя ему вслед, задумчиво). Вот этого-то я и не умею… (Уходит.)


Затемнение.

У Инквизитора. И н к в и з и т о р пишет письмо.


И н к в и з и т о р. «…Если помнишь, в семидесятом году его призвали в Рим, к Пию Пятому, показать и применить на практике теорию «искусства памяти», которую он разработал. Мы были с тобой на этом приеме. Ему прочли незнакомый древнееврейский псалом, и он повторил его слово в слово. Все были потрясены. Больше двадцати лет прошло с тех пор, мой дорогой друг. Как же просыпается песок времени сквозь пальцы твои, господи! И вот теперь он здесь, в Венеции. Разумеется, я никак не показал, что знаю его. Зачем? Пусть все идет своим чередом. Но воистину это удивительный человек! Быть может, последний из когорты великих. Я испытываю какое-то сладострастное чувство, наблюдая за игрой его ума. Это наваждение, гипноз. Интеллектуальный гипноз. Я понимаю, что он враг, унижающий меня, и… благоговею перед ним. И ужас нашего положения в том, что мы не можем ничего возразить ему по существу. В лучшем случае мы способны на него накричать или… ну, скажем, сжечь. Но это не аргументация…»


Затемнение.

Появляются ч е т в е р о — с л у г и в доме Мочениго.


Т р е т и й. Мается хозяин наш, мессер Мочениго. Лица нет.

П е р в ы й. На то и май, чтоб маяться. Двадцать второе мая тысяча пятьсот девяносто второго года.

В т о р о й. Вчера опять все в комнате у синьора Бруно перерыл. И чего он только ищет, не пойму?

Ч е т в е р т ы й. Каждый у другого ищет, чего сам не имеет. Небось искал, куда синьор Бруно ум прячет.


Уходят.

Затемнение.

Комната Марии. Б р у н о и М а р и я.


М а р и я. Джордано, ты веришь в предчувствия?

Б р у н о. Верю, а что?

М а р и я. Знаешь, меня гложет что-то… Даже холодеет внутри.

Б р у н о. А хочешь, согрею?

М а р и я. У тебя все одно на уме! Я об этом сейчас и думать не могу.

Б р у н о. Так ты не думай. Раздумьем движет жажда познания, а этот предмет, по-моему, у нас с тобой изучен достаточно глубоко. Разве нет?

М а р и я (смеется). Ты великий грешник, Джордано.

Б р у н о. Почему?

М а р и я. Но сказал же святой Павел: «Прелюбодеи не унаследуют царствия божия».

Б р у н о. Надо же — вспомнила. Ну и что, ну и сказал.

М а р и я. А почему он это сказал?

Б р у н о. Импотент был, наверное. От зависти. Иначе не объяснишь. В том, что так прекрасно служит природе, не может быть ничего грешного.

М а р и я. Так можно все для себя оправдать. А для чего же тогда законы, мораль?

Б р у н о. Я тоже часто задаю себе этот вопрос, родная.

М а р и я. И что же?

Б р у н о. У меня получается все то же. Вера воплощается в догмат веры, и нужно неверие, доходящее подчас до абсурда, чтобы на развалинах старого возникла новая вера.

М а р и я. Которая в свою очередь закрепится в догме?

Б р у н о. Конечно.

М а р и я. Но это ужасно. Мне кажется, если так думать, то у любого руки опустятся. Значит, выходит, нет никаких надежд?

Б р у н о. Напротив. Целая куча надежд. Большущий воз. Человек всегда или почти всегда в проигрыше, человечество — в выигрыше…

М а р и я (после долгой паузы). Временами мне кажется, что в конце концов я тебя возненавижу.

Б р у н о (понимающе кивнув). Переварить все это непросто.

М а р и я. Да… И все же ты страшный человек… Хотя, быть может, твоей вины в этом нет.

Б р у н о. Ты права. От своих занятий я получаю почти что чувственное удовольствие.

М а р и я. Вот-вот… Как подумаешь, вся история состоит из имен, имен людей, получавших удовольствие от своих занятий. А тем, кто жили с ними или после них, это приносило только горе, потому что им приходилось расхлебывать всю кашу… Потом проходит время, все забывается, и остаются только имена.

Б р у н о. И это обидно?

М а р и я. Очень… Вы все, такие, как ты, считаете себя вершинами средь ровного поля. Черта с два! Никакие вы не вершины. Ты видел когда-нибудь, как мостят дороги?

Б р у н о. Приходилось.

М а р и я. Так вот, вы — колья, которые вколачивают в землю. Знаешь, к которым привязывают веревки, чтобы направление точно прокладывать… Только есть одна разница — не в землю вас вколачивают, а живым людям в грудь… И они кровью исходят от таких вколачиваний…

Б р у н о. Люди придумали много слов, родная.

М а р и я. Для чего?

Б р у н о. Чтобы легче было скрыть их истинный смысл… И каждый вколоченный по твоей теории окровавленный кол — это несколько очередных понятий, которым возвращен истинный смысл…

М а р и я. Вряд ли это может утешить.

Б р у н о. Не знаю… Кто что ищет, наверное. Может быть, тебя утешит то, что всякой дороге приходит конец?

М а р и я. Когда?

Б р у н о. Когда открывается смысл последнего, самого сокровенного слова.

М а р и я. Какого?

Б р у н о. О, кабы знать… Увы… (Встает, подходит к Марии и целует ее.) Будь здорова, родная. До вечера. (Уходит.)

М а р и я (машинально, вся в своих мыслях). До вечера.


Затемнение.

Комната Бруно. В кресле сидит Ч о т т о и задумчиво барабанит пальцами по столу. К нему подходит Б р у н о.


Б р у н о. Здравствуйте, Чотто!

Ч о т т о. Я уж было подумал, что не дождусь вас, Джордано.

Б р у н о. Ходил к обедне.

Ч о т т о. Вы?

Б р у н о. Был у Марии. Мои обедни — любовь, Чотто. Это единственное богослужение, которое я признаю.

Ч о т т о (ласково). Джордано… Я к вам по делу.

Б р у н о (становясь серьезным). Слушаю.

Ч о т т о. Вам пора уезжать.

Б р у н о. Куда?

Ч о т т о. Куда угодно, но только поскорее. Удирать, сматываться!

Б р у н о. Почему?

Ч о т т о. Доверьтесь моей интуиции торгаша. Я еще ни разу не ошибся и не влип в историю. Потому я и миллионер, а начинал когда-то простым гондольером.

Б р у н о. У вас есть основания?

Ч о т т о. У меня есть основания… Я сказал все. Имеющий уши услышит. (Вставая.) Прощайте. Бог даст, встретимся где-нибудь на книжной ярмарке.

Б р у н о. Вы хороший человек, Чотто.

Ч о т т о. Просто я человек дела. Вы пробуждаете спящих. Бодрствуя, люди размышляют. А при этом большинство склонно искать подтверждения возникшим у них мыслям в чужих, но записанных. И покупают книги. Так что такие, как вы, нужны мне живыми.


Входит М о ч е н и г о.


М о ч е н и г о. Я не помешал? О, Чотто!

Ч о т т о. Здравствуйте, ваша светлость. И до свидания. Спешу… (Уходит.)

М о ч е н и г о. Я хотел бы с вами объясниться, синьор Бруно.

Б р у н о. Я к вашим услугам.

М о ч е н и г о (расхаживая по комнате и нервно потирая руки). Я полагаю, что пора прекратить комедию.

Б р у н о. Что такое?

М о ч е н и г о (все более возбуждаясь). Да, да! Я терпеливо выслушивал все ваши кощунства, ваши высказывания о том, о чем другие и думать не осмеливаются, я уже давно понял, что вы убежденный еретик, но на все это я закрывал глаза… Я надеялся, что в конце концов вы вспомните, что я не школяр, а человек, на преданность и благодарность которого можно рассчитывать. Я полагал, что вы передадите мне свои секреты.

Б р у н о (резко). Не много ли вы на себя брали, мессер Мочениго?

М о ч е н и г о. А почему бы и нет? Или я недостоин постижения тайн сверхъестественного? Проникли же вы в святая святых природы вещей, получили же вы ключ к великому могуществу.

Б р у н о (холодно). Да, получил. Но вам-то что до этого?

М о ч е н и г о. То есть как это что? И я хочу, как вы…

Б р у н о. Многие науки, как оружие, можно вкладывать лишь в достойные руки. Прошу прощения — не в ваши!

М о ч е н и г о (растерянно). Так вот вы как…

Б р у н о. Да, так. И вообще разговор наш беспредметен, поскольку я решил завтра покинуть Венецию.

М о ч е н и г о (ошеломленно). Что?.. Что?!

Б р у н о. Ничего особенного. Я выполнил свои обязательства перед вами, и здесь меня больше ничто не держит.

М о ч е н и г о. Уехать?.. Пили, ели, получали деньги, а теперь уехать?.. Мало того, что вы проходимец, так вы еще и… вор?

Б р у н о. Ну, вот что!.. (Сдержав себя.) Достаточно… Не я звал вас к себе, а вы меня звали. Не я умолял вас, а вы меня умоляли обучить вас искусству памяти. И если вы не успели в этом, то не по моей вине, а из-за недостатка способностей.

М о ч е н и г о (моментально утратив весь лоск и светскость). Не валяйте дурака, Бруно! Плевал я на ваше искусство! Очень надо! Вы отлично понимали, для чего вас зовут, и нечего. Что?! Кто-то больше предложил за секреты? Да? Так смотрите, не пожалеть бы вам, милейший. Род Мочениго обид не прощает!

Б р у н о (презрительно). Уж не пугаете ли вы меня, мессер Мочениго? Или вы разучились разговаривать с мужчинами?

М о ч е н и г о. Зачем же пугать? Ну что вы… (Кричит.) Венецианец, замахнувшись, бьет! Эй, слуги! Запереть синьора Бруно в подвал! Живо!


Затемнение.

Книжная лавка, за прилавком Ч о т т о. Вбегает М а р и я.


М а р и я. Слава богу! Вы здесь!

Ч о т т о. Что случилось?

М а р и я. Беда.

Ч о т т о. Что?! Джор…

М а р и я (плачет). Да, да! О! Какая же я несчастная…

Ч о т т о. Что произошло? Только спокойно, прошу вас… Вот, выпейте воды.

М а р и я (потерянно). Все пропало, все пропало.

Ч о т т о. Неужели я опоздал?

М а р и я. Мочениго приказал схватить Джордано. Меня он не принял и не велел впускать в дом. Что же делать, синьор Чотто, что делать?

Ч о т т о. Главное — держать себя в руках… Для начала. Так. А теперь будем думать… И считать… Как это произошло, вы не знаете?

М а р и я. Нет.

Ч о т т о. Ах, сволочь, скотина, тупая скотина! Нет никого опасней дурака. Умный враг не страшен — его можно перехитрить, обмануть, купить и мало ли что еще! А дурака — дудки! У него просто не хватает воображения представить себе еще какие-то возможности, кроме той единственной, которую он сам придумал. Убил бы тебя, проклятого! Какое предприятие рушится! Мерзавец!.. Все, синьора… Я отвел душу. Теперь за дело.

М а р и я. Только научите, синьор Чотто, — я на все готова.

Ч о т т о. Я понимаю. Так. У меня есть деньги. Это немало, но сейчас нужно еще кое-что. Нужны связи… Хорошо. У нас есть и связи. Идемте к Контарини.

М а р и я. Контарини? Вы думаете?

Ч о т т о. Да. Он достаточно скомпрометирован.

М а р и я (вставая). Мы пойдем сейчас?

Ч о т т о. Да. Немедленно.


Входит К о н т а р и н и. Он несколько возбужден и, что называется, не в своей тарелке.


К о н т а р и н и. Куда это вы собрались, ха-ха, вдвоем, н-да?

Ч о т т о (бормочет). На ловца и зверь…

К о н т а р и н и. Добрый день. Прелестная синьора, вы еще больше похорошели, н-да… А? Что это? Вы плакали? Не надо, зачем же? Все уладится, ха-ха… Конечно. Ничего страшного.

М а р и я. Вы уже знаете?

К о н т а р и н и. Знаю, да, конечно, знаю. Мне донесли. Н-да. Ничего, ничего. Ну, погорячились, ха-ха, бывает, с кем не бывает.

Ч о т т о. Между прочим, мы собирались к вам.

К о н т а р и н и. Ко мне? Очень рад, н-да, а что?

Ч о т т о. По делу.

К о н т а р и н и. Ко мне? И по делу?

М а р и я. Ваша светлость!

К о н т а р и н и. Да-да, милая синьора, что вы хотели?

М а р и я. Спасите Джордано, ваша светлость. Спасите, ради всего святого! Умоляю вас…

К о н т а р и н и. Минуточку, прошу прощения… То есть… я совершенно не выношу женских слез. Н-да!

Ч о т т о. Синьора Ориэлли! Будьте любезны, оставьте нас одних на некоторое время. Пройдите ко мне в дом. Я вас позову немного погодя. (Подойдя к Марии.) Прошу вас… Мне нужно поговорить с ним один на один… Не бойтесь. Я… за вас.

М а р и я. Хорошо… (Уходит.)

Ч о т т о. Итак?

К о н т а р и н и. Итак, сезон кончился… Дела меня не держат, думаю податься в Париж. Скучно.

Ч о т т о. Страшно. Вы хотели сказать — страшно.

К о н т а р и н и (усмехнувшись). Да, синьор Чотто. Я забыл, что разговариваю с синьором Чотто. Впрочем, вы не совсем точно выразились. Не то чтобы страшно — чего, собственно, бояться мне? Н-да. Но в спектакле я предпочитаю быть зрителем.

Ч о т т о. Черт возьми, вы струсили крепко. Мне это не нравится. Да. Мне это совсем не нравится.

К о н т а р и н и (нервно расхаживая). Но… В конце концов, не я его сюда звал. И почему я должен теперь грузить на себя какие-то моральные обязательства? Н-да. Не понимаю.

Ч о т т о. Не понимаете?

К о н т а р и н и. Что вы от меня хотите?

Ч о т т о. Я? Ничего. Я думал, напротив, это вы от меня хотите чего-то.

К о н т а р и н и. Почему?

Ч о т т о (возбужденно). Не знаю — почему. Откуда мне знать — почему? Что я, ясновидец, что ли? Понятия не имею. Я лично к вам собирался пойти и говорю вам об этом. А мог бы и не сказать. Но вы-то пришли, пришли сюда, ко мне. (Кричит.) Зачем?!

К о н т а р и н и (беспомощно). Да… Чотто… Да… Я опять забыл, что… что разговариваю с вами…

Ч о т т о. Бросьте, синьор Контарини. Бросьте! Или — или… Пока не случилось худшего.

К о н т а р и н и. Хорошо. Хватит. Нечего на меня давить. Н-да. Чего вы хотите? Говорите, ну!

Ч о т т о. Вы опять путаете.

К о н т а р и н и. Не хотите говорить? Хорошо, старый лис. Я вам скажу. Уговорить Мочениго невозможно — трата слов. Он как пес, вцепившийся в кость. Применить власть я тоже не могу — не только по политическим соображениям, но и практически. Стоит мне вмешаться, и он просто утопит Бруно. С него станется. Наймет гондольеров — и концы в воду. Скажет, что уехал, — потом иди и доказывай. Остается одно — отбить. Напасть ночью на его дом и отбить.

Ч о т т о. Браво! Как видно, и в самом деле каждый из сильных мира сего в прошлом разбойник. Глупо! Предки Мочениго стоят ваших. Это будет побоище, на которое сбежится вся Венеция. Отпадает.

К о н т а р и н и. Больше я ничего не придумал.

Ч о т т о. А духовник Мочениго?

К о н т а р и н и. Верховный инквизитор?

Ч о т т о. Да. Если и есть шанс, то это — единственный.

К о н т а р и н и. Синьор Чотто! Я не верю в успех, говорю вам заранее. Н-да. Считаете это вариантом? Думаете, мое присутствие на что-то повлияет? Хорошо, я пойду с вами… Н-да…

Ч о т т о. Ну-ну, не томитесь. Чего вы не договариваете?

К о н т а р и н и. Мне кажется, нам не мешало бы наметить линию поведения на случай неудачи.

Ч о т т о (глядя в глаза Контарини). Здесь обсуждать и намечать нечего, ваша светлость. Все ясно. Если Мочениго донесет, это не все. У инквизиции принцип: «Один свидетель не свидетель». Мы тут ни при чем. А Бруно человек каменный.

К о н т а р и н и. Говорят, что капля и камень точит.

Ч о т т о. Ну, хорошо, не каменный — алмазный. Повторяю: здесь говорить не о чем.

К о н т а р и н и. А женщина?

Ч о т т о. Какая?

К о н т а р и н и (кивнув в ту сторону, куда ушла Мария). Эта.

Ч о т т о. Это его женщина.

К о н т а р и н и. Но она женщина. И если зайдет достаточно далеко…

Ч о т т о. Возможно… (Зовет.) Синьора Ориэлли!..


Входит М а р и я.


Синьора! Его светлость и я отправимся сейчас с одним весьма ответственным визитом, на результат которого мы очень рассчитываем. Не скрою, однако, что возможна и неудача.

К о н т а р и н и (вмешиваясь). В этом случае, синьора, мы полагаем целесообразным для вас уехать из Венеции.

М а р и я (холодно). Все?

К о н т а р и н и. Синьора, это необходимо. Поверьте.

М а р и я (высокомерно). Плохо вы меня знаете, ваша светлость. Спасибо, конечно, что взялись помочь Джордано. А о себе я уж как-нибудь сама позабочусь. Не думайте, если что, я прибегну к вашей помощи. Но не сейчас. До свидания. (Уходит.)

К о н т а р и н и. Неплохо… Н-да.

Ч о т т о. Я же сказал — это его женщина… Идемте, время не терпит.


Уходят.

Затемнение.

Ч е т в е р о м а с т е р о в примеряют Инквизитору новую сутану.


Т р е т и й. Все было учтено и продумано, ваше преосвященство. Вот эти линии подчеркивают мудрость.

П е р в ы й. А эти — беспристрастность.

В т о р о й. А эти — удивительную скромность.

Ч е т в е р т ы й. А эти ничего не подчеркивают, но ничего и не скрывают.

И н к в и з и т о р. Хорошо, хорошо. Все хорошо. Не жмет, не тянет, не… Ничего я в этих тонкостях не понимаю. Словом, хорошо. Можете идти… Идите.

Т р е т и й. Это все потому, святой отец, что с утра до ночи, пока шили вам платье, мы славили господа и читали молитвы.

И н к в и з и т о р. Лучше бы вы мылись. От кого это так смердит?

В т о р о й. Не гневайтесь, святой отец. От меня. Я так старался, ваше преосвященство.

П е р в ы й. Просто он немножко переусердствовал.

Т р е т и й. Он хотел угодить, святой отец.

Ч е т в е р т ы й. Э, чего там! Наложил в штаны от страха, только и дел.

И н к в и з и т о р. Да-да. Идите. Деньги получите у отца казначея…


Четверо уходят.


Эти линии подчеркивают мудрость, эти — скромность… Все-то вы учли, мастера, одно забыли — под этой сутаной человек из плоти и крови… Человек, а не нравственная схема…


Входят К о н т а р и н и и Ч о т т о.


О! Дети мои. Я очень рад. Что привело вас ко мне?

К о н т а р и н и. Добрый день, ваше преосвященство.

Ч о т т о. Добрый день, святой отец. К сожалению, сегодня мы пришли к вам вкусить не от вашей мудрости, а от вашей власти.

И н к в и з и т о р. Я слушаю.

К о н т а р и н и (обращаясь к Инквизитору, но по существу внушая самому себе). Ваше преосвященство! Скажите по чести — род Контарини славен в Венеции? Дал он ей достойных рыцарей, государственных мужей и отцов церкви? Достаточно ли наше имя уважаемо и защищено от каких-либо подозрений в бесчестии?

И н к в и з и т о р. Сын мой, вы ошеломили меня потоком вопросов, ответить на которые можно лишь одним коротким «да».

К о н т а р и н и. Благодарю вас, святой отец. В таком случае к делу… Мочениго арестовал Бруно.

И н к в и з и т о р. Что?!

Ч о т т о. Да, это так, святой отец. Он схватил его, посадил в подвал и выставил стражу.

К о н т а р и н и. Я полагаю, ваше преосвященство, что нам нет нужды объяснять вам ни причин, ни последствий.

И н к в и з и т о р. Нет.

Ч о т т о. Только вы можете повлиять на мессера Мочениго.

К о н т а р и н и. Бруно ни в чем не виноват ни перед богом, ни перед людьми — в том порукой мое имя.

И н к в и з и т о р. Ваша горячность, сын мой, делает честь вашему сердцу.

К о н т а р и н и. Но не моему уму, вы хотите сказать? Пусть так.

И н к в и з и т о р. Я этого не сказал.

К о н т а р и н и. И все же это прозвучало. Н-да.

Ч о т т о. Пришло время дел, а не слов. Быть может, уже сейчас он пишет донос, и тогда будет поздно. Только вы в силах остановить эту руку.

И н к в и з и т о р. Судьбы людские вершатся на небесах. Я верю в предопределение.

Ч о т т о. Это злая воля, а не предопределение.

И н к в и з и т о р. Сын мой, не бывает воли ни злой, ни доброй. Есть свободная воля, а она определена господом.

К о н т а р и н и. Не странно ли, святой отец, что господь избрал выразителем своей воли такой инструмент, как Мочениго?

И н к в и з и т о р. В божьих руках любой инструмент звучит божественно.

Ч о т т о. Короче говоря, вы отказываетесь помочь!

И н к в и з и т о р. Я отказываюсь вмешаться, сын мой, вмешаться, не более того. Нельзя грубой рукой разрушать гармонию.

К о н т а р и н и. Подумайте, ваше преосвященство! Волосы встают дыбом при мысли, что судьбу гения держит в руках ничтожество…

И н к в и з и т о р. Кто знает, сын мой, быть может, именно потому, что мир населен ничтожествами, мы и узнаем иногда о гениях.

Ч о т т о (с болью). Мы играем в слова, а…

И н к в и з и т о р (перебивает, устало). Не надо, сын мой, оставьте. Зачем говорить о невозможном? Место каждого в этом мире определяет его поведение… Я не есть я сам по себе в окружении человеков. Так же, как и вы… к сожалению… Благослови вас господь, дети мои! Идите с миром…


Затемнение.

Подвал. М о ч е н и г о и Б р у н о.


М о ч е н и г о. Ну что, синьор учитель, надеюсь, ночь в подвале вас отрезвила?

Б р у н о (словно констатируя). Мочениго, вы — подонок.

М о ч е н и г о. Напрасно, зачем же так? Я вам предлагаю сделку: вы обучаете меня магии, я возвращаю вам свободу.

Б р у н о. Магии? (Усмехнувшись.) Ну-ну.. Не на того поставили, Мочениго. Я не маркитантка, не торгую…

М о ч е н и г о (орет). А если тебя кормить одной селедкой, без воды, а? Или вовсе не кормить? Я могу! Убью, и никто не хватится, понял?!

Б р у н о (с издевкой). Должно быть, мессер Мочениго так нервничает из-за того, что излишне потратился на мои уроки?.. (Кричит.) Так продай мои старые подштанники, у меня их несколько пар!

М о ч е н и г о. Мне нужны тайны магии.

Б р у н о. Я не колдун, а философ.

М о ч е н и г о. Ну конечно, ты поднял руку на Христа потому, что защищен философией. И весь мир пошел бы за тобой, прельщенный твоей дерьмовой философией! И баб ты завлекал философскими разговорами! Я, видите ли, только что родился… Ах, спасибо вам за откровение, маэстро! Так слушай же, ты! Или даешь немедленно согласие, сейчас же, сию минуту, или я выдаю тебя Святой службе.

Б р у н о (медленно и внешне очень спокойно). Я тебя не боюсь, светлейший. Ни тебя, ни кого-либо другого. Запомни… Мы из разного времени люди, и я неуязвим для вас, мертвых. А теперь, мессер Мочениго, убедительно вас попрошу — не откажите в любезности, подите вон из моего подвала!


Затемнение.

У Инквизитора.


И н к в и з и т о р (читает). «Я, Джованни Мочениго, сын светлейшего мессера Марко Антонио, по долгу совести доношу вам, достопочтенный отче, о слышанных мною высказываниях Джордано Бруно Ноланца…» Он решился. Решился выдать Ноланца… Все… До этой минуты я еще мог каким-то образом влиять на события, мог не замечать, не слышать, взвешивать… Теперь все. Колесо покатилось… (Кричит.) Стража!


Появляются ч е т в е р о.


Именем Святой службы приказываю немедленно арестовать Джордано Бруно Ноланца, проживающего в доме мессера Джованни Мочениго.

Ч е т в е р о. Служим господу!


Затемнение.

Подвал. К Б р у н о подходят ч е т в е р о.


Т р е т и й. Именем трибунала Святой службы!

П е р в ы й. Ну, парень, запомни сегодняшний день. Суббота двадцать третьего мая тысяча пятьсот девяносто второго года.

В т о р о й. В тюрьму пойдем. В монастырь Сан-Доменико ди Кастелло.

Ч е т в е р т ы й. На казенный харч.

Б р у н о. Пошли, святые люди, поспешим… (Смеется.) Поспешим… Господа славить!..


Уходят — Бруно впереди, четверо за ним.

Занавес.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Трибунал Святой службы. За столом сидят ч е т в е р о и И н к в и з и т о р. Перед ними стоит Ч о т т о.


Т р е т и й. Джамбатиста Чотто, книготорговец, вы находитесь перед трибуналом Святой службы. Положите руку на Евангелие и клянитесь говорить только правду.

Ч о т т о (невозмутимый и безмятежный, кладя руку на Евангелие). Клянусь говорить только правду.

П е р в ы й. Расскажите трибуналу, где и при каких обстоятельствах вы познакомились с некиим Джордано Бруно из Нолы.

Ч о т т о. Пожалуйста, даже с удовольствием расскажу… Синьора Бруно я впервые встретил… м-м… во Франкфурте почти два года назад на осенней ярмарке. Он, знаете ли, философ… Грамотный человек… Ну, потом в Венеции, само собой, виделись. Синьор Бруно приходил часто ко мне в лавку. Книги покупал. Я, понимаете ли, книги продаю. Вот он и…

П е р в ы й. А как Бруно очутился в Венеции?

Ч о т т о. Я так понимаю, что его мессер Мочениго пригласил, это который сын светлейшего Марко Антонио. Он мне письмо принес однажды и попросил передать его синьору Бруно. Я и передал — мне что, трудно, что ли. А потом синьор Бруно приехал сюда месяцев семь или восемь тому назад.

В т о р о й. А что он делал в доме Мочениго?

Ч о т т о. Ну, уж тут, конечно, точно ничего сказать я не смогу. Слышал так, краем уха, что обучал он мессера Мочениго, это который сын светлейшего Марко Антонио, памяти обучал его и… другим наукам.

Ч е т в е р т ы й. Что вы еще о нем знаете?

Ч о т т о. Весьма мало… Вообще говоря, ничего…

В т о р о й. Католик ли он и живет ли по-христиански?

Ч о т т о. Лично я от синьора Бруно ничего такого не слышал, чтобы усомниться.

Т р е т и й. Учтите: если вы выгораживаете еретика, привлеченного к суду Святой службы, то и вам не поздоровится.

Ч о т т о (холодно). Я не мальчик, прошу прощения, и прожил достаточно, чтобы понимать опасность своего положения. Но я повторяю, что никогда не слышал от синьора Бруно ничего порочащего веру. В противном случае я сам первый пришел бы к вам и донес на него.

Т р е т и й. Кто здесь, в Венеции, дружил с Бруно? Кто может рассказать нам о вещах, нас интересующих?

Ч о т т о (сокрушенно). Очень жаль, но… Откуда? Я никого не знаю… У меня свой круг. Я, видите ли, книги продаю. Вот. Конечно, если что узнаю, сразу же к вам.

П е р в ы й. Перечислите все сочинения Бруно, которые вы читали или видели, их тему и место издания.

Ч о т т о. Видите ли, я книги-то не читаю — трата времени, я их продаю только. И потом у меня, к сожалению, с памятью… да… плоховато. Ничего сейчас не припомню. Слышал так, краем уха… Говорят, что книги его произведения редкого ума и весьма любопытны.

И н к в и з и т о р. Хорошо… Вы свободны.

Ч о т т о (кланяясь). Рад служить. Всегда. (Поворачивается, чтобы уйти, но тут же возвращается.) Да… Так вы меня ждите — как только что-нибудь узнаю, тут же к вам…


Затемнение.

Книжная лавка Чотто. К о н т а р и н и и М а р и я.


К о н т а р и н и. Как долго… Неужели я так и не дождусь его?

М а р и я. К ним только попади — всю душу вытрясут.

К о н т а р и н и. Еще не все потеряно, синьора. Не падайте духом.

М а р и я. О чем это вы?

К о н т а р и н и. Э, дорогая моя! К чему играть? Н-да. Вы все прекрасно понимаете.

М а р и я (давая выход накопившемуся раздражению). А вы, значит, сообразили про мою понятливость и таким дешевым способом ко мне подъехать надумали? Вот, мол, посочувствую, поучу, бабенка-то растерялась, обмякла — и все в порядке. Так, что ли?

К о н т а р и н и (после паузы). Может быть, и так, а может быть, и нет… Все равно сейчас это только слова. Н-да… А словам вы не верите.

М а р и я. Джордано сказал мне как-то: «Люди придумали много слов».

К о н т а р и н и. Для чего?

М а р и я. Вот-вот, и я его то же самое спросила. А он ответил: «Чтобы легче было скрывать их истинный смысл».

К о н т а р и н и. Да… Синьор Бруно — мыслитель… Великий мыслитель… И человек он редкий… и стойкий… Он до такой степени над людьми, что тех, кто не узнал его достаточно близко, должно это отпугивать… Н-да. Но меня он обольстил, увлек… более того — убедил. И знаете чем?

М а р и я. Вас? Знаю.

К о н т а р и н и. Ни за что не поверю, что знаете. Чем?

М а р и я. Вас? Терпимостью…

К о н т а р и н и. Невероятно!.. Как вы догадались? Я думал, что к такому парадоксальному выводу пришел один. Н-да…

М а р и я. Ну уж, вы извините, но… таким-то пустякам, ваша светлость, Джордано меня успел научить.

К о н т а р и н и. Чему тут можно научить? Как научить?

М а р и я. Тому, что минус на минус дает плюс. Вот чему. И теперь я это знаю… Терпимость на деле означает величайшую нетерпимость ко всякой нетерпимости.

К о н т а р и н и. Боже мой! Чтобы женщина была так умна!

М а р и я (с горечью). А! Чего зря говорить, ваша светлость. Дура я набитая, вот что. Не поверит ведь никто: из Неаполя и дура-дурища. Лясы тут с вами точу, нет чтобы дело делать. Ведь у самой-то что спереди, что сзади — ничего, кроме Джордановой материи. А у ней только и хорошего, что бесконечная… (Смеется.) Дурища, она и есть.

К о н т а р и н и. Напрасное самоуничижение, синьора Мария. Н-да. Впрочем, порой вас трудно понять. Вы…

М а р и я (насмешливо). Ну-ну?

К о н т а р и н и. Вы очень неожиданная женщина, вот как я бы сказал о вас. Н-да! (Вставая.) А теперь, к сожалению, вынужден вас покинуть. Видно, у Чотто это надолго. Мне пора — дела! Вы остаетесь?

М а р и я. Да, я буду ждать.

К о н т а р и н и. Всего наилучшего, синьора!.. (Уходит.)


Слева на авансцене появляется Ч о т т о. Его догоняет М о ч е н и г о.


М о ч е н и г о. Чотто! Чотто! Постойте. Едва угнался за вами.

Ч о т т о (сухо). Чем могу быть полезен, мессер Мочениго?

М о ч е н и г о. А что, мы не можем больше так вот просто поболтать, душу отвести?

Ч о т т о. Извести.

М о ч е н и г о. Прошу вас, Чотто, хоть вы-то не побивайте меня камнями.

Ч о т т о. Кто-нибудь уже пробовал?

М о ч е н и г о (угрюмо). Пусть попробуют. Живо шею сверну. Я в своем праве.

Ч о т т о. Потому-то вы и впутываете меня в свои дела? Чего ради я должен из-за вас трястись перед судом инквизиции?

М о ч е н и г о. Свои дела? А что, разве это не ваши дела больше?

Ч о т т о. Нет. С вашей помощью они перестали быть моими… Мои дела — это мои дела, другими словами, это деревья плодоносящие.

М о ч е н и г о (смеется). Что, всё? Кончилась большая любовь?

Ч о т т о. Конечно. Чего ради? Теперь все это потеряло смысл.

М о ч е н и г о. Ну-ну… И вы по-прежнему покойны и безмятежны?

Ч о т т о. Конечно. Не вижу, что бы могло отягчать мою совесть.

М о ч е н и г о (раздраженно). Да что вы заладили: «Конечно, конечно»! Ничего не «конечно». И при чем здесь совесть? Есть принципы и есть позиции… У меня, я имею в виду.

Ч о т т о. Конечно. У кого же еще им и быть.


Заходят в лавку. Мария при их появлении скрывается внутри дома.


М о ч е н и г о. Да, есть, и я всегда дорожил ими и никогда и ни в чем не поступился. Как хотите!

Ч о т т о. А я ничего не хочу… Хочу только, чтоб у меня покупали книги. Вот, не купите новое Евангелие? Прекрасное издание. Гравюры великолепные. (Открывает Евангелие.) Например, Иуда пришел в храм в утро осуждения Христа. Изумительно сделано. (Читает.) «…говоря: согрешил я, предав кровь невинную. Они же сказали ему: что нам до того? Смотри сам. И, бросив сребреники в храме, он вышел, пошел и удавился…» Превосходное издание. Самое лучшее, пожалуй, из того, что я когда-либо продавал…

М о ч е н и г о. Чотто! Вы первый и последний, кто безнаказанно на меня тявкнул. Я вас не удавлю и не трону. Вы слишком умны… (Уходит.)

Ч о т т о (шипит ему вслед). Как же! Умных-то ты давишь. Я слишком богат, шкура…


Входит М а р и я.


М а р и я. Синьор Чотто!

Ч о т т о (вздрогнув от неожиданности). Свят-свят! С нами крестная сила. Сплошные наваждения, черт бы вас всех побрал… Откуда вы взялись?

М а р и я. Я давно вас жду, синьор Чотто. Часа три уже. С синьором Контарини я пришла, да он не дождался — спешил.

Ч о т т о. Так-так… Очень хорошо… Вы ко мне по делу?

М а р и я. Нет. Решила вот взглянуть, как вы, что.

Ч о т т о. А-а, ну, смотрите. Пожалуйста. Как видите, меня не сожрали. И не сожрут, будьте уверены.

М а р и я. Дай бог… Только б цена не была высока.

Ч о т т о. Ничего, сторгуемся… Ну, а вы, не собрались еще уезжать в свой Неаполь?

М а р и я. Я и то думаю: что меня держит? Глупости одни… С другой стороны, и Неаполь не подарок. Тоже, знаете, начинай все сначала. Здесь по крайней мере домик у меня теперь есть, то-сё.

Ч о т т о. А тронут?

М а р и я. Не тронут. На что я им?

Ч о т т о. Не скажите… (Наблюдая за Марией.) Начни мучить женщину при возлюбленном или наоборот — не каждый сумеет молчать… Вам что, дурно?

М а р и я. Нет, нет…

Ч о т т о (приглядываясь). Вы побледнели.

М а р и я (смеется). Рассказывайте… Мне все можно рассказывать. Можно. Не волнуйтесь, слушать я умею.

Ч о т т о. Извините.

М а р и я. Кого? Вас? Или, может быть, Мочениго извинить? Или… Что, лучше вам без него стало? Спокойней? Вернулись в свою серость сытую? Ненавижу вас всех. Всех ненавижу… Убила бы… Сама. Своими руками…

Ч о т т о (смеется добродушно и благорасположенно). А домик как же? То да сё? Не надо убивать нас, ей-богу, не стоит, синьора. Себе дороже. Попробуйте лучше без этого…

М а р и я (после долгой паузы). Лис… Вас, кажется, так называют? Старый лис?

Ч о т т о. Я сам себя так зову.

М а р и я. Да, старый лис… Верно живете, правильно учите… Что было, то ушло. А тем, кто живы, надо жить.

Ч о т т о. Разумно и реалистично. Короче, правильно. Жить нужно… Но на что?

М а р и я. Есть у меня одна мыслишка! Насчет безналогового промысла… Пожалуй, у меня выйдет.

Ч о т т о (понимающе, как-то очень посерьезнев). Вон вы о чем… Нелегкий путь выбираете, синьора.

М а р и я. Знаю… Ничего, справлюсь.

Ч о т т о. Ну что же… Нужна будет помощь, совет… а то и в долю могу войти… Приходите.

М а р и я. Приду… Вы легкий человек, вам объяснять не надо. Сами понимаете.

Ч о т т о (улыбается). Вроде бы.

М а р и я (пошла уже было, но вдруг стремительно возвращается). А как у него там, что, случайно не знаете?

Ч о т т о. Пока не знаю…

М а р и я. Ну и ладно… На что нам это теперь, правда? Не надо… Нам жить нужно… (Уходит.)


Затемнение.

У Инквизитора. К о н т а р и н и, М о ч е н и г о и И н к в и з и т о р.


М о ч е н и г о (как бы подводя итог). Хорошо! Благодарю за совет — так, видимо, я и поступлю. А теперь не буду вам мешать. До свидания.

И н к в и з и т о р. У тебя есть время?

М о ч е н и г о. Да.

И н к в и з и т о р. Тогда останься. Неплохо, если и ты примешь участие в нашем разговоре.

М о ч е н и г о (не понимая). Пожалуйста.

К о н т а р и н и (с улыбкой). Приготовления настораживают.

И н к в и з и т о р. И не без основания, сын мой… Тяжелые времена… Думал ли я когда-либо, что вот так вот, как сейчас, нестерпимо захочу сказать кому-то: «Человек! Будь вместо меня». Это слабость, я знаю. Но не судите строго, дети мои. Забудьте на сегодня о моей мантии и своих титулах. Мне хотелось бы сейчас беседовать с вами очень доверительно…

К о н т а р и н и. Мы само внимание, ваше преосвященство.

И н к в и з и т о р. Рим категорически требует от нас выдачи Бруно.

М о ч е н и г о. В Рим? Но это невозможно! Почему?

И н к в и з и т о р. Они считают Бруно особо опасным ересиархом и полагают, что не в нашей компетенции решать его судьбу.

К о н т а р и н и. Вы сообщаете об этом так, как если бы просили совета.

И н к в и з и т о р. Что ж, почти… Видно, в какой-то момент устаешь нести единолично бремя ответственности… и хочешь разделить его с другими… Покуда я лишь сообщаю вам о требовании Рима. От себя же могу добавить — то, что в Риме лишь мнение, для Венеции приказ.

М о ч е н и г о. Венеция независимая и суверенная республика. По какому же праву нам приказ?

И н к в и з и т о р. Не вам, а мне.

К о н т а р и н и. Но он вам не нравится, да?

И н к в и з и т о р. Разве солдат обсуждает приказы? Папа говорит в Риме: «Думаю, что так», а я слышу в Венеции: «Так должно!»

К о н т а р и н и. Хорошо, я вас понимаю. Н-да.. Понимаю. Но формула приказа… скажем мягко, неточна. О Бруно говорят как об изобличенном ересиархе, а это… простите, еще нужно доказать.

И н к в и з и т о р. Да, вы правы. Юридически доказать это непросто.

К о н т а р и н и. И тем не менее?

И н к в и з и т о р. Да… Трибунал готов выполнить приказ Рима.

М о ч е н и г о. Но Рим — это смерть!

И н к в и з и т о р. Разве не ты, сын мой, столкнул первый камень?

М о ч е н и г о. Да, столкнул. Но не для того, чтобы убивать его. Бруно нельзя убивать. Нельзя, понимаете? С ним умрет тайна.

К о н т а р и н и (меланхолично). Я часто думал, глядя на него: насколько же он счастливее меня… Н-да. Дух его так совершенен и вознесен над плотью, что позволяет ему, наслаждаясь жизнью, тяготиться ею. Плевал он на жизнь. На что она ему? Жизнь — единственное, что отделяет его от бессмертия.

И н к в и з и т о р (начиная раздражаться). Хотелось бы услышать резюме.

К о н т а р и н и. Я считаю, что смысл всякого наказания в страхе перед ним. Иначе оно бессмысленно.

И н к в и з и т о р. Допустим.

М о ч е н и г о. И что же?

И н к в и з и т о р. Я уже сказал — трибунал готов исполнить приказ.

К о н т а р и н и. Меня не покидает ощущение, святой отец, что вы чего-то не договариваете. Чего-то, что, как вы думаете, вынудит нас отдать Бруно.

М о ч е н и г о. Не существует такого.

И н к в и з и т о р. Увы… существует.

К о н т а р и н и. Что же еще?

И н к в и з и т о р. Папа разгневан. Он узнал, что Венеция не только укрывает беглых повстанцев из Италии, но и ставит их под свои знамена.

М о ч е н и г о. Ха! Открытие. Эти повстанцы — хребет нашей армии.

И н к в и з и т о р. Папа намерен сломать его… Чтобы не потерять все, поступаются частью.

К о н т а р и н и. Так-так… Н-да… Понятно.

М о ч е н и г о (решительно вставая). Ну, а мне понятно то, что я всех этих дел понимать не желаю. Не желаю — и все. Равно как и поступаться своими принципами.

И н к в и з и т о р (терпеливо). Хорошо, сын мой, сохрани их для себя. И чем крепче ты их будешь хранить, тем лучше будет для всех. Благослови тебя господь! (Осеняет его крестом.)

М о ч е н и г о. Благодарю, святой отец. До свидания.

И н к в и з и т о р. Да, и еще одно… Боюсь, в последнее время из-за своей занятости я стал небрежен в священных обязанностях твоего духовного пастыря. Видимо, мне придется сложить их с себя. Прими это к сведению, сын мой. До свидания.

М о ч е н и г о (растерянно). До свидания… (Уходит.)

К о н т а р и н и (после долгой паузы). Но если так… то… почему же Рим?

И н к в и з и т о р. Хорошо… Я скажу… Что есть я? Я есть человек среди людей, облеченный властью… Что есть власть? Власть означает ответственность… Что есть ответственность? Необходимость служения… И первое, и второе, и третье — понятия повсеместные и вневременные… И если я в Венеции, другой в Риме, а третий где-то еще, то это случайность. Я бы мог оказаться в Риме или где-то в другом месте, а кто-то еще мог бы сидеть сейчас здесь и разговаривать с тобой. Ничто не меняется при этом в условии игры, ибо условие задано необходимостью служения. И потому я здесь, в Венеции, беседую с тобой, но и я же в Риме жду твоего решения, и я же где-то еще сейчас ничего не знаю о происходящем здесь и в Риме… Вот и все.

К о н т а р и н и. Н-да… Н-да… Поистине есть разница между служением и службой. Видит бог, мне не дано подняться до таких высот. Я просто служу.

И н к в и з и т о р. Время не терпит, сын мой.

К о н т а р и н и. Но я не готов дать ответ, святой отец. То есть я готов сказать «нет», но… Могу я просить об одной милости?

И н к в и з и т о р. Какой?

К о н т а р и н и. Могу ли я повидать Бруно, святой отец?

И н к в и з и т о р. Вы должны его повидать, сын мой. Сейчас его приведут к вам.

К о н т а р и н и. Спасибо.

И н к в и з и т о р. Благословение господне с вами. (Осеняет Контарини крестом и уходит.)


Некоторое время Контарини взволнованно расхаживает по комнате. Входит Б р у н о — голова опущена, руки за спиной.


К о н т а р и н и (увидев Бруно). Синьор Бруно! Боже мой, как я рад вас видеть!.. Здравствуйте.

Б р у н о. Здравствуйте, ваша светлость.

К о н т а р и н и. Присядьте, я хочу поговорить с вами.

Б р у н о. Благодарю. (Продолжает стоять.)

К о н т а р и н и. Почему вы в такой странной позе?

Б р у н о. Так предписано тюремным уставом.

К о н т а р и н и. Но здесь не тюрьма и… и вас никто не видит.

Б р у н о. Разве?.. Нет сокрытого от господа.

К о н т а р и н и (в некотором замешательстве). Н-да… Да, разумеется. Э-э… Как вы себя чувствуете?

Б р у н о. Ваша светлость, вы и на самом деле встретились со мной, чтобы поговорить о здоровье?

К о н т а р и н и. Ну да, то есть… в некотором роде, черт возьми… Прошу прощенья… А что, вы не рады встрече со мной? Или вообще любой встрече вне стен тюрьмы?

Б р у н о. Я… да, я рад… Но я живу иной жизнью теперь, и помыслы мои иные. Сегодня я ближе к господу, чем год назад, ваша светлость.

К о н т а р и н и. Что за чертовщина, ничего не понимаю… Это от сырости, должно быть. Может, приказать вина?

Б р у н о. Нет, нет, о, что вы! И без того я грешил много. Нет, благодарю, не надо.

К о н т а р и н и. Послушайте, синьор Бруно… Я всегда был искренен с вами, и… по-моему, вы знаете, как я отношусь к вам. Н-да… Вы уверены, что со здоровьем…

Б р у н о. Здоровье мое в руках господних, ваша светлость. Стоит ли нам думать о нем? Сказал Иисус: «У вас же и волосы на голове все сочтены».

К о н т а р и н и. Синьор Бруно, постарайтесь понять. Я должен сделать выбор — или как-то попытаться отстаивать вас, понимаете, вас, которого я так люблю и… Черт возьми! Помогите же мне… Поймите, я на вас ставил. Я полагал прежде и сейчас уверен, что только вы способны устроить проветривание нашего болота. Только вы. Н-да… Мох с наших мозгов и сердец можно содрать только наждаком вашей ереси!

Б р у н о. Что-то я никак в толк не возьму, ваша светлость, что вы и кому пытаетесь внушить. Мне? Себе? Или, может быть, здесь еще кто-то есть, вопреки вашим заверениям, а? Я грешник, ваша светлость, великий грешник! Запомните это! Не еретик, а именно грешник. Да!

К о н т а р и н и. Скажите, чего вы добиваетесь, синьор Бруно? Чего вы хотите?

Б р у н о. Жизни! Единственно. Жизни!

К о н т а р и н и. Жизни? Вы?

Б р у н о (зло). Да! Да! Да! Жизни. (Истово.) Грешник я и должен прожить долго, дабы успеть в постах и молитвах искупить грехи свои. Помолимся, ваша светлость. Помолимся вместе. (Деловито.) Тридцать третий псалом Давида… (Опускается на колени и затягивает.)

Величайте господа со мною, и превознесем имя Его вместе.

Очи господни обращены на праведников и уши Его — к воплю их.

Взывают праведные, и Господь слышит и от всех скорбей их избавляет.

Близок Господь к сокрушенным сердцам и смиренных духом спасает. Избавит Господь душу рабов Своих, и никто из уповающих на Него не погибнет.

К о н т а р и н и (в полной растерянности). Что же это делается, господи?.. Ведь я должен выбрать — Венеция или Рим?..


Затемнение.

Трибунал Святой службы. За столом ч е т в е р о и И н к в и з и т о р. Перед ними стоит Б р у н о.


Т р е т и й. Вы стоите перед римским трибуналом Святой службы.

П е р в ы й. Имя?

Б р у н о. Филиппе Бруно из Нолы.

Ч е т в е р т ы й. Почему зоветесь Джордано?

Б р у н о. Пятнадцатого июля тысяча пятьсот шестьдесят пятого года, семнадцати лет от роду, я стал послушником доминиканского монастыря в Неаполе. При посвящении был наречен Джордано.

Т р е т и й. Род занятий?

Б р у н о. Литература и все науки.

В т о р о й. Почему сбросили рясу?

Б р у н о. В тысяча пятьсот семьдесят шестом году я находился в Риме, в монастыре Марии делла Минерва. Я прибыл, чтобы представить оправдание, так как в Неаполе против меня дважды возбуждали дело. В первый раз меня обвинили в презрении к святым образам, так как я выбросил из кельи иконы. А во второй раз и вовсе из-за пустяка — меня неправильно поняли. Один послушник читал «Историю семи радостей богородицы» в стихах. Я сказал ему, что лучше бы он почитал что-нибудь другое и выбросил эту книгу. Когда же я прибыл в Рим, это дело возобновилось из-за каких-то других обвинений, содержание которых мне неизвестно. Поэтому я счел целесообразным снять рясу и покинуть Рим.

П е р в ы й. То есть бежать?

Б р у н о. Это уже терминологические тонкости.

Ч е т в е р т ы й. Ну, и дальше?

Б р у н о. Скитался по миру, как блудный сын. Север Италии, Женева, Тулуза, Париж, Оксфорд, Лондон, вновь Париж. Последние годы, с восемьдесят шестого по девяносто первый, провел в различных городах Германии… Нигде я не прижился, нигде не было мне покоя. У католиков — из-за волнений гражданской войны, у еретиков — из-за расхождений в вере.

П е р в ы й. Как вы смотрите на таинство святой обедни и пресуществления?

Б р у н о. Целиком разделяю.

Т р е т и й. Что разделяете?

Б р у н о (падая на колени). Все! Все разделяю!

В т о р о й. Встаньте!

Б р у н о. Недостоин.

В т о р о й. Трибуналу известно, что вы позволяли себе кощунственные выпады против Христа, называли его злодеем и поносили богородицу.

Б р у н о (вставая с колен). Кто? Я?! Да у меня и в мыслях такого не было. Я все, чему учит святая матерь церковь о Христе и приснодеве, считаю истинным! Если я что-нибудь высказывал противное, можете меня любой каре подвергнуть!

П е р в ы й. По-прежнему ли вы считаете, что существует бесконечное множество других миров?

Б р у н о. Да… Ибо то, что господь сотворил однажды, он мог творить бесконечно.

Т р е т и й. И эти миры обитаемы?

Б р у н о. Да, каждый мир состоит из тех же элементов, что и Земля. Там тоже есть моря, реки, горы, животные и растения.

Т р е т и й. Но люди, люди? Церковь учит, что люди живут лишь на Земле, а на небесах живут ангелы. А вы как считаете?

Б р у н о. Я допускаю возможность того, что там живут разумные животные. Наука не знает сегодня, смертны они или нет. И я не могу утверждать, что они смертны… Быть может, это и есть ангелы. А что? Бессмертие от милости божьей, а она бесконечна…

П е р в ы й (перебивая). Хорошо, с этим ясно. А что вы говорили о чудесах Христа, творимых при помощи магии? И сами еще похвалялись, что можете являть чудеса и намерены повести за собой весь свет!

Б р у н о. Что это? Кто же так чернит меня? Господи! Огради! Лучше умереть, чем выслушивать такое!

В т о р о й. Почему вы без дозволения хранили колдовскую книгу под названием «О печатях Гермеса»?

Б р у н о. Практическая сторона астрологии меня никогда не привлекала, но я хотел познакомиться с ее формой и теорией. Я полагаю, что мне можно заниматься любыми науками.

П е р в ы й. В вас говорит непомерная гордыня.

Б р у н о. Но сказал же святой Фома: «Всякое знание — благо».

П е р в ы й. Нам известно, что вы устно и письменно излагали идеи, противные католической церкви и…

Б р у н о (перебивая). Поверьте мне! Все свои теории я излагал согласно христианским догмам. (Вновь падая на колени.) Поверьте же мне! Я вовсе не считаю себя безгрешным и ничего не хочу утаить от Святой службы. Прошу вас! Примите меня в лоно святой церкви и даруйте мне необходимое исцеление. Я все, все выполню, что вы посчитаете нужным для спасения моей души. Даруйте прощение, святые отцы! Даруйте, дабы мог я, грешный, искупить соблазн, вызванный моим прошлым.


Затемнение.

Рим. Комната Марии. Ч о т т о по-хозяйски обстоятельно рассматривает обстановку, щупает обивку кресел, драпировки. Наконец, удовлетворенный, садится. М а р и я настороженно наблюдает за ним.


Ч о т т о. Ну как, пообвыкла?

М а р и я (резко). Ты зачем сюда приехал, чего тебе здесь нужно? А?

Ч о т т о. Ну-ну, не горячись… Вот, решил навестить. Кстати, и дела кой-какие в Риме. Заодно уж.

М а р и я. Я тебе говорила, что видеть вас никого не хочу. Хватит, наговорились!

Ч о т т о. Э-э, милая, да ты нервная стала какая-то, дерганая. Так не годится. Твои главные козыри — ум, размах и безмятежность.

М а р и я. Не учи. Нечему меня больше учить. Все постигла.

Ч о т т о. Рад, очень рад.

М а р и я. Ах, ты рад? Вот и хорошо. И катись отсюда куда подальше! Остальное по почте. Я себя ждать не заставляю, верно? Регулярно все шлю.

Ч о т т о (усмехнувшись). Да, претензий у меня к тебе, кажется, нет… А книги посмотреть все же не мешает.

М а р и я. Какие еще книги?

Ч о т т о. Приходно-расходные… Я как-никак глава компании, и работаем мы с тобой из процента.

М а р и я. Ну, знаешь…

Ч о т т о. Знаю, знаю… В такой чудесный день, как сегодня, немного поэзии не лишнее. А что может сравниться с поэзией цифр, записанных в колонки… Так что…

М а р и я. На, держи… хозяин. (Подает Чотто книги.)

Ч о т т о (листая книги). Вот, вот, видишь, как… Изумительно… Прекрасно… Божественно… Я вложил в предприятие сто тысяч. Цифра невероятная, фантастическая. Даже по масштабам Рима. Сто тысяч! Звучит-то как… Другие князьишки себя богачами считают, не имея и половины. Но у меня есть нюх, черт возьми! Для успеха такого предприятия нужен размах, потому что твой ум и твоя безмятежность требуют драгоценной оправы… Вот она, оправа, — этот роскошный дворец, эти ослепительные туалеты, лучший в Риме выезд, возможность тратить на представительство не считая… Так… Вот, вот. А теперь пошла и отдача. Чудесно. Хорошо. (Внезапно захлопнув книгу, резко.) Но мало! До погашения вложенного капитала еще сорок тысяч осталось! Плохо! Плохо работаешь! Компания возможна лишь при честном выполнении обязательств обеими сторонами. Я свои выполняю, а ты?

М а р и я (едва слышно). И я свои… выполняю.

Ч о т т о (сразу сменив тон). Хорошо, хорошо. И ладно. Не обижайся. Просто не люблю, когда мне грубят.

М а р и я. Извини.

Ч о т т о. Ты пойми — я сам всего достиг. Не то что эти шаркуны — только и умеют, что проматывать отцовское. Нет, я сам, все сам. Своим горбом, своей головой. Потому и обидно бывает, вот что…


Входит М о ч е н и г о.


М о ч е н и г о. Здравствуйте!

М а р и я (вздрогнув). Проклятье! Сегодня же выгоню к чертовой матери всех слуг! Полный дом дармоедов!

Ч о т т о (несколько переигрывая). В самом деле, какой конфуз — никто даже не проводил вас. Мессер Мочениго! Исключительно приятная встреча! Какой сюрприз!

М а р и я (взяв себя в руки). Мессер Мочениго всегда был большим мастером сюрприза.

М о ч е н и г о. Вы в самом деле рады мне, синьора Ориэлли?

М а р и я. Конечно. И по многим причинам.

М о ч е н и г о. Если не секрет?!..

М а р и я. Ради бога. Во-первых, мессер Мочениго, вы запали мне в душу еще в Венеции. Так что стоило вам появиться, всю усталость с меня как рукой сняло. Во-вторых, когда в дверь входит прошлое, через ту же дверь убегают годы, отделяющие тебя от этого прошлого. Так что стоило вам появиться, я стала моложе… И, наконец, в-третьих… (Подходит к столу и из шкатулки вынимает какую-то бумагу.) Вот купчая на дом, который вы когда-то приобрели для меня в Венеции… (Передает бумагу Мочениго.) Так что стоило вам появиться, как я смогла почувствовать себя богатой и независимой.

М о ч е н и г о (пряча бумагу). Ну что вы, право, стоило ли вспоминать?

Ч о т т о. Синьора Ориэлли так хорошо относится к вам, мессер Мочениго, что…

М о ч е н и г о (перебивая). А вы откуда об этом знаете?

Ч о т т о. Я достаточно изучил характер синьоры.

М о ч е н и г о. Каким образом?

М а р и я. Мы стали компаньонами.

М о ч е н и г о. Вот как?

Ч о т т о. Да. Небольшое дельце.

М о ч е н и г о. Если не секрет?

М а р и я. Скотоводство, мессер Мочениго. Исключительно скотоводство.

М о ч е н и г о. Ах, вот что… А я полагал…

М а р и я. Что?

М о ч е н и г о. Собственно, я поэтому только и приехал.

М а р и я. Да в чем же дело, черт побери, чего вы тянете?

М о ч е н и г о. Признаться, я совершенно другой смысл вкладывал в ваш переезд в Рим… Вы не знаете, синьора Ориэлли, как обстоят дела у синьора Бруно?

М а р и я. Понятия не имею. А что?

М о ч е н и г о. Я, видите ли, связывал… Да.

М а р и я (не повышая голоса). Что, решил и на меня донос наклепать?

Ч о т т о. Держи себя в руках.

М а р и я (не глядя на Чотто). Пошел вон… (Подходит вплотную к Мочениго.) Так что же ты молчишь, ублюдок? (Бьет его наотмашь по щеке.)

М о ч е н и г о. Как вы смеете? За что?

М а р и я (тихо и внятно). Подонок. Недоносок. Мразь. Да как ты решился войти в мой дом?

М о ч е н и г о. Я ни в чем не виноват! Я не хотел!

М а р и я (продолжая наступать на Мочениго). Тварь. Жаба.

М о ч е н и г о. Я был против того, чтоб его отправляли в Рим! Это Контарини!

М а р и я (бьет Мочениго по щеке). Гадина. Тупица. Иуда. Позабыл, что в Риме ты иностранец?

М о ч е н и г о. Я думал только припугнуть его. Я знаю, что для инквизиции один свидетель не свидетель! Я приехал в Рим, чтобы помочь ему.

М а р и я. О ком ты тут все время бормочешь? Ты! Гадина! Знать я никого не знаю. Ни тебя, ни твоих знакомых. (Кричит.) Эй, слуги!


Вбегают ч е т в е р о.


На кого смахивает эта рожа? А ну-ка, быстро!

П е р в ы й. Это как посмотреть, госпожа.

М а р и я. Слышишь, подонок?! Госпожа!

Т р е т и й. Наверное, он тот, за кого вы его считаете.

В т о р о й. Вслух и не скажешь, неудобно.

Ч е т в е р т ы й. А по-моему, он похож на вора.

М а р и я. Слыхал, недоносок? Ты похож на вора! Так вот это четвертая причина, почему я обрадовалась твоему приходу. Стоило тебе появиться, как я почувствовала свою силу. (Слугам.) Вы правы! Он вор! Вышвырните его отсюда и спустите на него собак! Живо!..


Слуги выволакивают Мочениго.


Ч о т т о. И какой же это дурак сказал, что можно иметь дело с женщиной?

М а р и я (падая на колени). Господи! Господи боже! За что это мне? За что мне этот крест, господи?!


Затемнение.

Трибунал Святой службы. За столом И н к в и з и т о р и ч е т в е р о.


П е р в ы й. Сегодня двадцать четвертое марта тысяча пятьсот девяносто седьмого года. Уже четыре года и десять месяцев он упорствует.

В т о р о й. И где? В Риме! В конгрегации Святой службы!

Ч е т в е р т ы й. Поневоле задумаешься о степени нашей собственной состоятельности.

Т р е т и й. Папа недоволен. Он сказал, что мы возимся с Бруно, словно он простой богохульник, а не злейший ересиарх.

И н к в и з и т о р. Да-а… Тяжелые времена… Ну что ж. Если Бруно даже и прав, он, открыв истину, оскорбил нас в нашем невежестве. Сказано: «Если царство разделится само в себе, не может устоять царство то; и если дом разделится сам в себе, не может устоять дом тот…» Он посягнул на наш дом. Так пусть же расплачивается за это. Вначале подвергнуть пытке, затем заставить признать, что его философия суть ересь, именно его философия, именно философия!


Затемнение.

На табуретке сидит Б р у н о.


П е р в ы й (подходит к Бруно). Пытать буду.

Б р у н о (улыбаясь). Как дряблым членам избежать стыда? Кто в изможденном теле жизнь утроит? Пытай, палач, не бойся, пытай. В боренье с плотью дух всегда сильней, когда слепцом не следует за ней.

П е р в ы й. Ты мне стихи брось, я этого не люблю. Ты мне сразу точно скажи: орать будешь или нет?

Б р у н о. Не буду.

П е р в ы й. Вот и хорошо. А то не люблю. (Загораживает Бруно.)

Г о л о с И н к в и з и т о р а. Признаете ли вы, что внушали верующим еретические мысли?


Первый отходит в сторону.


Б р у н о. Не признаю.

В т о р о й (подходя к Бруно). Я человек скромный. Служу и служу. Вот сломаю вам сейчас тихонечко ручку или ножку — и ладно. А уж вы, пожалуйста, тоже потихонечку, без крика. Хорошо?

Б р у н о. Хорошо.

В т о р о й. Ну спасибо. (Загораживает Бруно.)

Г о л о с И н к в и з и т о р а. Признаете ли вы, что внушали верующим еретические мысли?


Второй отходит в сторону.


Б р у н о. Не признаю.

Т р е т и й (подходит к Бруно). Что тебе больно, так то положено, потому как ты еретик. А нам-то за что ж ты боль причиняешь, нас зачем мучаешь? Вот я тебе, к примеру, ухо обрежу, глаз, может, выколю, или… из спины ремней наделаю… Да вот еще, скажем, ногу в испанский сапог зажать можно — считай, ноги уж нет, — а к телу раскаленное железо приложить… Так мне, думаешь, что, легко?

Б р у н о. Думаю, что нелегко.

Т р е т и й. Знаешь ведь, подлец, а мучишь. (Загораживает Бруно.)

Г о л о с И н к в и з и т о р а. Признаете ли вы, что внушали верующим еретические мысли?


Третий отходит в сторону.


Б р у н о. Не признаю.

Ч е т в е р т ы й (подходя к Бруно). Знаете, я, возможно, в душе и сам как вы. Поэтому уважаю… Я для вида здесь над вами помахаю, а вы уж покричите погромче, хорошо?

Б р у н о. Нет.

Ч е т в е р т ы й. То есть как «нет»?

Б р у н о. Не буду кричать, не хочу.

Ч е т в е р т ы й. Не будете?

Б р у н о. Не буду.

Ч е т в е р т ы й. Не будешь?

Б р у н о. Не буду.

Ч е т в е р т ы й. Ах ты гад, не будешь, говоришь? Ну, посмотрим. (Загораживает Бруно.)

Г о л о с И н к в и з и т о р а. Признаете ли вы, что внушали верующим еретические мысли?


Четвертый отходит в сторону.


Б р у н о. Не признаю.


Освещается трибунал Святой службы.


И н к в и з и т о р. Тяжелые времена, тяжелые испытания. Я так и знал, что вы будете упорствовать, и лишь хотел продемонстрировать правильность своей версии перед остальными членами трибунала.


Четверо занимают свои места за столом.


А потому…

Б р у н о (перебивая). Какое сегодня число?

П е р в ы й. Пятнадцатое февраля тысяча пятьсот девяносто девятого года…

Б р у н о. Шесть лет, восемь месяцев, двадцать три дня… Восемьдесят один месяц…

И н к в и з и т о р. О чем вы?

Б р у н о. Нет-нет, ничего… Простенькая задача по арифметике.

И н к в и з и т о р. В таком случае я продолжу. Святая служба поручила кардиналам Роберто Беллармино и Альберто Трагальоло составить список еретических положений, извлеченных из ваших книг. Речь идет об основах ваших научных взглядов и вашей философии. Если вы признаете их ересью и отречетесь от них, вас ожидает несколько лет тюрьмы. Если же нет, вас, как формального еретика, нераскаянного и упорствующего, Святая служба вынуждена будет передать в руки светской власти…

Б р у н о (после долгой гнетущей паузы). Хорошо… Я готов принести отречение… в любое время… и в любом месте… по желанию Святой службы…


Затемнение.

У Марии. М а р и я, Ч о т т о, К о н т а р и н и.


М а р и я (хохочет громко, до слез). Ой, нет сил… Не могу… А дальше, дальше-то как?

К о н т а р и н и. После того, как синьор Эльяно застрял в трубе, оскорбленный муж приказал развести огонь.

М а р и я (продолжая смеяться). Ну-ну! И что, сгорел?

К о н т а р и н и. Что вы! Говорят, весь дом едва не развалился, но он вылез! Как он это сделал, объяснить невозможно — синьор Эльяно по крайней мере в два раза толще, чем проход в трубе. Но он вылез. Весь черный, в лохмотьях, глаза сверкают, зубы сверкают — черт, да и только. Вокруг переполох, свист, крики. Н-да… Пришлось его оштрафовать за появление на улицах Венеции в таком виде.

М а р и я (смеясь). Рассказывайте, рассказывайте! Страсть как люблю смешные истории.

К о н т а р и н и. Да вроде бы и все. Венеция стоит на окраине мира, в центре которого — Рим. Так что теперь ваш черед, синьора. Я помню, когда-то вы были отменной рассказчицей.

М а р и я. Ну, это когда было… Быльем поросло.

Ч о т т о. Глядя на вас, синьора, забываешь о времени.

М а р и я. Будет врать-то, старый лис. Да и темнить при его светлости нечего — он человек свой.

Ч о т т о (с интересом взглянув на Марию). Вот как? Смотри, твое дело.

М а р и я. Вы не удивляйтесь, ваша светлость. Чотто, он хитрит все, любит потемнить. А у нас с ним уж много лет дельце одно общее, так что это все равно как родственники.

К о н т а р и н и. Я понимаю, разумеется… Н-да. Теперь я припоминаю. Что-то такое мне говорил в свое время мессер Мочениго.

М а р и я. Мочениго?.. (Смеется.) Вот тоже смешной человек.

К о н т а р и н и. Признаться, я рад, что вы так легко на все это смотрите.

М а р и я (искренне). О чем вы?

К о н т а р и н и. О прошлом.

М а р и я. А-а… Некогда, ваша светлость, ковыряться в брошенном поле. Новые надо распахивать. Тем более мне. Женщинам оглядываться противопоказано.

Ч о т т о. Еще бы!

М а р и я. У меня хорошее настроение, Чотто. Не лезь.

Ч о т т о. Похоже, оно теперь всегда хорошее у тебя.

М а р и я. И то верно.

К о н т а р и н и. Н-да… К сожалению, о себе этого не скажу. Тогда, в Венеции, я обязан был выполнить свой долг. И еще неизвестно, кому теперь труднее — ему или мне. Ему-то что: хочу — так скажу, хочу — эдак, хочу — не покаюсь, хочу — отрекусь. А мне? Я же ему поверил. Н-да…

М а р и я. Жаль его, конечно… Хороший был человек.

Ч о т т о. Бруно пока еще не сожгли.

М а р и я. Боже упаси! Я ему худого не желаю.

Ч о т т о. Все мы добрые, когда сыты.

М а р и я. Что ж, ты прав. Я по себе поняла, что добро от покоя…

Ч о т т о. А я-то, дурак, думал — от боли.

М а р и я. Не хитри, старый лис. Добро от покоя, я знаю.

Ч о т т о. А покой — от сытости. Верно. Ты молодец, Мария. Далеко пойдешь.

М а р и я. Надеюсь… Кстати, компаньон. Подумала я, что пришла пора нам расстаться.

Ч о т т о. О!

К о н т а р и н и. Я, возможно, помешаю?

М а р и я. Нет, нет, что вы! Свои люди… Старею я, Чотто, нужно и о себе подумать. Сверх вложенного капитала я тебе передала двадцать тысяч, еще десять дам в компенсацию. И будет. Хочу земелькой заняться.

Ч о т т о (спокойно). Хорошее дело. Цены на землю растут.

М а р и я. Вот-вот. Присмотрела я неплохое поместьице — дом, виноградники, луга. Поживу-ка на старости лет в деревне. Хорошо. Отдохну от хлопот. Может, замуж выйду.

Ч о т т о. Что же. Ты все решила. Я не против.

М а р и я. Так я и думала. Ты человек деловой. Твои уроки пошли мне на пользу.

К о н т а р и н и. О-о! Синьор Чотто дает уроки? Поучите меня, если есть время.

Ч о т т о. Я дорогой учитель, ваша светлость. Марии мои уроки обошлись в тридцать тысяч.

М а р и я. Ничего, я в накладе не осталась. Теперь я спокойна. И вот ведь какая смешная штука, — оказывается, покой отнимает чертовски много времени!

Ч о т т о. Еще бы! Торговля промысел хлопотный. А покой покупается только продажей. Продал — купил. Продал — купил. Верно, Мария?

М а р и я. Меня не собьешь, Чотто.

К о н т а р и н и. Прошу прощенья, но мне кажется — нам пора. (Встает.)


Следом встают и остальные.


У синьоры и без нас, наверное, много дел.

Ч о т т о. Это как водится. Пока купишь да пока продашь…

М а р и я. Постарел ты, лис. Маловато у тебя зубов для меня. Ничего. Не огорчайся… А документы я тебе вышлю. По почте. (К Контарини.) Будете в Риме, навещайте. Говорят, старая дружба не ржавеет.

Ч о т т о. Железо и то ржавеет. А уж люди, что они — мясо да кости. Тлен. (Как бы между прочим.) Вот и Бруно отрекся.

М а р и я (побледнев). Что?!

К о н т а р и н и. А вы разве не знали? Уже с полгода, как синьор Бруно дал согласие на отречение.

М а р и я. Не знала… Значит, есть еще у тебя зубы, лис…

Ч о т т о. Встречаются. Да-а… с землей ты это вовремя, в самый раз. Он выкарабкался. И у тебя на душе покой.

М а р и я. Чотто, я ведь из Неаполя.

Ч о т т о. Слыхали. (Зло.) Только вот что я тебе скажу. Когда ты мне орала: «Ненавижу вас всех!» — я смеялся. Старый, знаю всему цену. Там продажей не пахло. А теперь мы тебе безразличны. Вот ты как умеешь, милая… Так удавись! (Резко повернувшись, уходит.)

К о н т а р и н и. Извините, синьора! (Уходит следом за Чотто.)

М а р и я (кричит). Чотто! Подожди, Чотто!.. (Тихо.) Плохо же ты меня знаешь, старый лис… Чотто…


Затемнение.

У Инквизитора. М а р и я и И н к в и з и т о р.


И н к в и з и т о р (сухо, констатируя). Вы ходатайствуете о свидании с заключенным Джордано Бруно из Нолы.

М а р и я. Да.

И н к в и з и т о р. Знаете ли вы, что даже ваша просьба сама по себе беспрецедентна? Стены тюрем Святой службы непроницаемы для людей из мира.

М а р и я. Я знаю об этом, святой отец. Но меня заверили, что церковь поддержит мои хлопоты.

И н к в и з и т о р. Действительно, под вашим ходатайством подписи чуть ли не всего трибунала… Оказывается, я работаю и живу в окружении людей, прекрасно вас знающих. Почему же мы с вами встретились лишь сегодня?

М а р и я. Но мы встретились, святой отец. В этом суть. Зачем подгонять события? Сказано же: «Человек подобен дуновению, дни его как уклоняющаяся тень».

И н к в и з и т о р (поколебавшись мгновение). Присядьте, поговорим…


Мария садится.


И, чтобы все упростить, я упрежу беседу согласием на ваше посещение Бруно.

М а р и я. Благодарю.

И н к в и з и т о р. Не стоит благодарности. Вы и так прекрасно понимали, идя сюда, что я не откажу в просьбе вашим поручителям. Но объясните мне, если можете, почему вы добиваетесь этого посещения?

М а р и я. Святой отец! Каждый день вы с утра до ночи копаетесь в человеческих душах — зачем вам еще одна?

И н к в и з и т о р. В этом мое предназначение. Я ловец душ человеческих, точнее, сеть, поставленная господом.

М а р и я. Отпустите меня с миром, святой отец. Боюсь, вы вынудите меня врать, а мне почему-то не хотелось бы врать именно вам. Вы поморщились? Я знаю, это у меня есть, я малость грубовата, но воспитывалась-то…

И н к в и з и т о р (усмехнувшись). Избавьте себя от труда, дитя мое, сообщать мне свою биографию. Я изучил ее досконально.

М а р и я. Давно?

И н к в и з и т о р. Как только вы появились в Риме.

М а р и я. Мой приезд в Рим вас удивил или встревожил?

И н к в и з и т о р. Позабавил.

М а р и я. Значит, именно поэтому вы, зная обо всем, оставили меня в покое?

И н к в и з и т о р. Разумеется! Для меня вы гораздо ценнее в сегодняшнем качестве, нежели в том, прежнем.

М а р и я. И вы уже тогда предвидели это превращение?

И н к в и з и т о р. Во всяком случае, предполагал его.

М а р и я. Вы, наверное, очень презираете людей, святой отец?

И н к в и з и т о р. Нет, просто я их достаточно хорошо знаю… Но, говоря откровенно, в цепи моих умозаключений выпадает вот это внезапно возникшее у вас желание встретиться с Бруно. Зачем?

М а р и я. Человека трудно уложить в логическую схему, святой отец.

И н к в и з и т о р. Ах, вот что… Протест… Возмущенная гордость… Об этом я не подумал… Извините, глупо!.. Очень редко, крайне редко подвиги совершаются назло другим. Назло себе — никогда!.. Вы пускаетесь в опасное плавание, синьора… В плавание, из которого можно не вернуться. Мы скорее не замечаем врагов, чем прощаем отступников.

М а р и я (беззаботно). Возможно, святой отец. Поглядим. Вам, верно, нужны только сильные союзники?

И н к в и з и т о р. Нам нужны только вербные слуги… Идите с богом. Я буду молиться о вас.

М а р и я. До свидания, святой отец… (Смеясь.) Глядишь, я и вернусь еще… (Уходит.)

И н к в и з и т о р (тихо, ей вслед). Боюсь, несчастная, даже тебе не войти в одну и ту же реку дважды…


Входит М о ч е н и г о.


М о ч е н и г о. Здравствуйте, святой отец.

И н к в и з и т о р. Сын мой, какими судьбами ты в Риме?

М о ч е н и г о. Дела.

И н к в и з и т о р. Какие времена — только дела приводят человека к человеку… (Тихо.) И к богу… Как поживает мой дорогой друг Джованни?

М о ч е н и г о. Здоров и передает вам привет.

И н к в и з и т о р. Благодарю. Он по-прежнему твой духовник?

М о ч е н и г о. Нет, святой отец. За недостатком времени он снял с себя эту обязанность.

И н к в и з и т о р (успев утратить интерес к беседе, машинально). Хорошо… Это хорошо.

М о ч е н и г о. Я пришел к вам с просьбой, ваше преосвященство.

И н к в и з и т о р. Да-да, я слушаю тебя.

М о ч е н и г о. Я хочу встретиться с Бруно.

И н к в и з и т о р. Да ты в своем ли уме, сын мой?

М о ч е н и г о. Я должен с ним увидеться, святой отец.

И н к в и з и т о р. Кажется, я перестаю понимать людей. Тебе-то зачем его видеть? Или ты думаешь, он обрадуется встрече с тобой?

М о ч е н и г о. Ваше преосвященство, удовлетворите мою просьбу.

И н к в и з и т о р. Нет.

М о ч е н и г о. Но почему?

И н к в и з и т о р. Я берегу тебя от тебя же.

М о ч е н и г о. Но он отрекся, святой отец!

И н к в и з и т о р. Пока он только дал согласие на отречение.

М о ч е н и г о. Какая разница?

И н к в и з и т о р. От замысла до исполнения долгий путь. В противном случае людям не понадобился бы рай небесный.

М о ч е н и г о. Восемь лет тюрьмы не прошли для него даром. Время должно было источить его.

И н к в и з и т о р. И ты решил, что пора подставить кувшин?

М о ч е н и г о. Да.

И н к в и з и т о р. Думаю, твой кувшин останется пуст.

М о ч е н и г о. Я в своем праве, святой отец. А я никогда не отступаюсь, когда я в своем праве. У меня тоже есть принципы.

И н к в и з и т о р. Это хорошо. Принципы — это очень хорошо. Настолько хорошо, что их лучше никому не показывать, чтобы не украли. Так что советую тебе смириться, сын мой. Со временем ты привыкнешь к мысли, что твои вложения пропали.

М о ч е н и г о. Не могу.

И н к в и з и т о р. Тогда молись, как я.

М о ч е н и г о. Пробовал.

И н к в и з и т о р. И что, не помогает?

М о ч е н и г о. Нет.

И н к в и з и т о р (безжалостно). Тогда страдай, как я. Мучайся.

М о ч е н и г о (отшатнувшись). Я не хочу больше, не могу.

И н к в и з и т о р (усмехнувшись, жестко). А я хотел?.. А инквизитор Венеции, твой духовник, мой друг Джованни, хотел? Но ты не спросил нас. Ты просто поставил нас перед фактом.

М о ч е н и г о. Не понимаю.

И н к в и з и т о р. В этом твое счастье. И не ищи объяснений, сын мой. Понятое не оставляет места для иллюзий…

М о ч е н и г о. Я хочу видеть Ноланца.

И н к в и з и т о р. Ты же слышал — нет.

М о ч е н и г о. Умоляю вас, как о величайшей милости прошу — разрешите, ваше преосвященство!

И н к в и з и т о р. Ты не можешь, не имеешь права компрометировать себя больше. К сожалению, ты не один замешан во всей этой истории. Мы все теперь повязаны одной веревочкой — умные и дураки, невинные и мерзавцы.

М о ч е н и г о. Если я увижусь с ним, он поймет, что я действительно рад его отречению, рад тому, что он остался жив. Когда его сошлют, я помогу ему попасть в хороший монастырь и сам поеду с ним. И там наконец я познаю тайну… мне откроется Нечто.

И н к в и з и т о р. Бруно… Вместе с ним все мы вольно или невольно вошли в историю. А человек, приобщенный к истории, еще при жизни обязан подготовить легенду, которую сохранит время… Сын мой! Возвращайся в Венецию. И хорошенько подумай над моими словами.

М о ч е н и г о. Но я еще увижу его?

И н к в и з и т о р. Не знаю… Каждый из нас может лишь то, что может… Поезжай… Господь с тобой и со духом твоим.


Затемнение.

Тюремная камера. На тюфяке лежит Б р у н о. По другую сторону решетки стоит М а р и я. Она долго и молча смотрит на узника.


М а р и я (как-то очень по-бабьи). О-ох! Господи… Что ж они с тобой сделали, миленький!

Б р у н о. Кто, кто это? Не вижу… (Встает, подходит к решетке.)

М а р и я. Я, Джордано… Я… Мария…

Б р у н о. Ты?.. Ты… Возможно ли это?

М а р и я. Да, я. Вот видишь, пришла.

Б р у н о. Теперь вижу… Действительно, Мария. Подумать только — не прошло и восьми лет, а ты уже здесь.

М а р и я. Однажды на это ушло пятнадцать лет.

Б р у н о. О! То совсем другое. И возраст, и отсутствие. Но ничего, пустяки. Я не в упрек тебе, не думай… Как это тебя ко мне пустили?

М а р и я (усмехнувшись). Связи.

Б р у н о. Ах, да-да, конечно, у тебя связи… Ты хорошо выглядишь.

М а р и я. Не упрекай меня. Не моя вина, что ты здесь, а я там.

Б р у н о. В мире вообще не бывает виновных. Бывают лишь не сумевшие доказать свою невиновность.

М а р и я. Мне казалось, что здесь время ничего не значит. Что оно остается за стенами.

Б р у н о. Напротив. Особенно ночи…

М а р и я. Привет тебе от Чотто, от Контарини.

Б р у н о. Лежишь, а твое тело ноет и стонет. Каждую кость чувствуешь, как будто ты разобран на части.

М а р и я. Письмо от них вчера получила. Собираются вскоре в Рим приехать.

Б р у н о. Крутишься-крутишься, все думаешь — вот сейчас как-то прилажусь и боль уйдет. Пустое, только хуже еще.

М а р и я. А я все о тебе знаю.

Б р у н о. Откуда?.. Впрочем, да, у тебя связи. И что же, осуждаешь?

М а р и я. Не кокетничай, Джордано. Все я понимаю и горжусь тобой. Не бойся, никто в тебя камнем не бросит.

Б р у н о. Не утешай меня, женщина. Обо мне печется церковь.

М а р и я. Если б ты знал, как я за тебя рада. Ведь теперь тебя оставили в покое, да?

Б р у н о. Да. Теперь я покоен. У тебя тоже, наверное, стало на душе полегче, а?

М а р и я. Ты дал согласие на отречение. А когда же само отречение?

Б р у н о. Какая разница? Не знаю. Меня не трогают. Мне не говорят. Кормят — и спасибо…

М а р и я. Родной ты мой, бедненький… Как же ты устал.

Б р у н о. Ничего, впереди у меня долгая, спокойная жизнь. Отдохну.

М а р и я. Я принесла тебе кое-что. Ватрушки, печенье. Вот возьми, поешь.

Б р у н о. Не хочу, спасибо.

М а р и я. Почему?

Б р у н о. Не имеет значения. Не хочу — и все.

М а р и я (покорно). Хорошо… Я понимаю. Измучился ты здесь, не до меня тебе было. Вот ведь что… Сначала забыл. Потом вспомнил и возненавидел… За то, что я дышала воздухом, а ты смрадом. За то, что я видела все небо, а ты только кусочек его. За то, что меня поливал дождь, обжигало солнце…

Б р у н о (кричит). Замолчи! Замолчи, ты!.. Ты не нужна мне. Сейчас! Никогда! Всегда! Убирайся! Я не хочу тебя видеть! Не хочу. Я никогда не любил тебя! Знай это.

М а р и я (смеется, с горечью). Боже мой! Монашек. На кого ты сердишься? Если бы ты знал хоть самую малость…

Б р у н о. Я все знаю, Мария, и оставим это. Уходи.

М а р и я. Ты? Ты все знаешь? Здесь? В этих стенах?

Б р у н о. Стены отрезают пути новому знанию, но обостряют старое. А я знал многое… Именно потому я здесь. Здесь, ибо большое знание, как мне объяснили, не есть общественное благо. А вот ты здесь никогда не будешь, потому что блудницы есть общественное благо. Так считали Солон и Ликург. Довольно неглупые люди, должен тебе заметить.

М а р и я. Откуда ты знаешь, что я стала куртизанкой?

Б р у н о. С чего бы это такая стыдливость? (Передразнивает.) «Куртизанкой»! Проще надо, как принято, — проституткой, шлюхой! Как узнал? Прочел на твоем лице. Так-то вот, бывший дружок. Такое клеймо не вытравишь.

М а р и я. А ты специалист. Разбираешься.

Б р у н о. Ничего, не огорчайся, работа как работа. Не хуже многих других. Когда-то мы с тобой говорили об этом.

М а р и я. Да, я тебе всем обязана. Все, что я знаю и умею, — от тебя. Это тоже.

Б р у н о. Да ты никак сейчас слезу пустишь?

М а р и я. Не дождешься. Честь свою я не уронила, а объяснять тебе ничего не собираюсь.

Б р у н о. Ты для окружающих фигура страдательная, правда? Наверное, кое-кто почитает тебя за мученицу. Ты, конечно, всем пожертвовала ради меня, а?

М а р и я. Откуда…

Б р у н о (перебивает). Откуда я знаю? Ты это хочешь спросить? Я могу рассказать о тебе все. Слишком очевидна логическая цепочка: твое появление здесь, твоя обмолвка — «связи» — и твое лицо. Так слушай. Меня арестовывают. Ты в отчаянии. Что делать?.. Конечно, первое — отойти в тень: сразу мне не поможешь, и сразу меня не съедят… Ты делаешь вид, что тебе на меня наплевать. Меня переводят в Рим. И ты начинаешь действовать. Ты умна, красива… Значит — постель. Всех попов — в постель. Затащить их в постель, а потом вытряхнуть из них меня. Что ж, хороший план. Но нужны деньги, много денег. У кого их взять для начала? У Чотто. Ну конечно. Он-то даст. Ведь для него речь идет об игре без проигрыша. Не выгорит со мной — на тебя все равно можно ставить. Итак, Чотто дает деньги. Отлично. Вы, конечно, ставите дело на широкую ногу. И, конечно, ты мучаешься. И, конечно, до времени не открываешь карт. И, конечно, тебе бешено сочувствуют. Впрочем, нет. Никто ничего не знает. Страдалица ты только для себя и отчасти для Чотто. Да, да. Потом… Да! А-а-а… Ха-ха-ха-ха! Знаешь, что стало с тобой потом?

М а р и я. Довольно. Хватит и этого. А потом… неинтересно.

Б р у н о. Ну что, все верно?

М а р и я. Да. Как будто ты прожил все это время у меня под кроватью. Но… За что же меня презирать, Джордано? Я сделала так потому, что любила тебя. И ты сам знаешь об этом. За что ж? Я же хотела…

Б р у н о (перебивает). Ты же хотела… (Смеется.) То, чего ты хотела, у тебя не вышло. Извини, но здесь это смешно. Именно в этом месте, в этой каменной бутылке, в которой я заперт. Смешно, поскольку то, что у тебя вышло, ужасно смешно.

М а р и я. Ты можешь смеяться надо мной? Ты способен смеяться?

Б р у н о. Я способен. Что еще остается.

М а р и я. Так объясни мне по крайней мере предмет твоего веселья. Посмеемся вместе.

Б р у н о. Пожалуйста… Ты перестала страдать. Тебя это больше не унижает. Тебе понравилась твоя жизнь. (Кричит.) Ты благополучна!

М а р и я! Как ты узнал? Тайну-то мою как ты узнал, проклятый?

Б р у н о. По твоему лицу. Тоже по твоему лицу. Думаешь, только порок оставляет печать? Нет, милая, нет. Можешь мне поверить на слово — довольство ставит печать не менее неизгладимую, чем Каинова. Ты дважды клейменная! Дважды!!

М а р и я. Поняла, спасибо… Унижение ты бы мне простил. Благополучия ты мне простить не можешь… Ладно. Бог с тобой. Ты выкарабкался, теперь живи, как умеешь. Видно, так уж оно устроено — каждому своя дорожка. Прощай, Джордано.

Б р у н о. Прощай.

М а р и я. Не поминай меня лихом.

Б р у н о. Все прошло. Теперь уходи. Прощай.


Мария уходит.


(Долго молча смотрит ей вслед, потом возвращается к своему тюфяку и садится.) Постой-ка, братец… Прочь эмоции. Пришло время во всем спокойно разобраться… Без малого год, как я согласился отречься… Обо мне забыли. Жизнь спасена. Вокруг все счастливы… Враги — потому, что отрекся. Друзья — потому, что отрекся… И я сам — потому же… Где-то вкралась ошибка, в чем-то ошибка. В чем?.. Я сохранил себя ради истины, носителем которой являюсь. Я сыграл в комедии свою роль до конца и поступился всем, чтобы сохранить единственное. Эффектная смерть, костер… зачем? Бессмыслица… Главное — поиск истины… (Что-то вспомнив, смеется.) Бедный Мочениго! Что ему до моих абстракций, ему нужен продукт, навар, отдача… Обманулся светлейший. Кукиш в кармане получил. Ничего, кукиш карман не ломит… Итак, я — носитель истины… Сосуд… А-а-а… Понимаю. Проклятье! Как же это не пришло мне в голову раньше? Я лишь сосуд, хранилище истины! Не я, так другой — она-то существует помимо меня. Разве, изъяв меня конкретно, остановишь человеческую мысль вообще? И я, глупец, полагал, что защищаю истину. Вот ошибка, восемь лет, потраченных на ошибку. Поступиться всем из-за ложной посылки, а в итоге дискредитация… Нет, не истины, конечно, она вне меня, это уже понятно… здесь другое… здесь… дискредитация причастности, моей причастности к истине… Ну что ж, восемь лет на ошибку, час на исправление…


Затемнение.

Трибунал Святой службы. За столом сидят И н к в и з и т о р и ч е т в е р о. Перед ними стоит Б р у н о.


И н к в и з и т о р. Джордано Бруно Ноланец, вы подали на имя папы заявление, в котором отказываетесь от отречения, оспариваете решение трибунала и упорствуете в своих научных и философских заблуждениях.

Б р у н о. Взглядах. Взглядах, а не заблуждениях. Я отстаиваю свои взгляды и, что главное, свое право иметь их.

П е р в ы й. Это грех!

Б р у н о. Бросьте шутовство! Спектакль окончен.

В т о р о й. Вы стоите перед трибуналом Святой службы — здесь каются, а не поучают.

Б р у н о. Каяться в том, что я разбил вымышленные хрустальные сферы и распахнул окно в бесконечность? Ну, нет! Я открыл людям истину.

Т р е т и й. Что вы там толкуете об истине? Взгляните на себя — восемь лет вы гниете в каменном мешке, кожа ваша отливает зеленью, вы почти ослепли — вот истина. Женщины больше не полюбят вас, да вы и не сможете подарить им любовь — вот истина. Ваши открытия никогда не переступят порога этой комнаты…

Б р у н о (перебивая). Нет! Здесь началась ложь. Дело не в том, что я открыл истину, а в том, что она существует. Если бы не было Колумба, Америка все равно была бы. А мысль человеческую не остановишь. И в этом ваша трагедия.

И н к в и з и т о р. Джордано Бруно Ноланец! Встаньте на колени!

Б р у н о (спокойно и просто). Я не встану на колени. В этом фарсе я больше не актер.

И н к в и з и т о р. Как закоренелый еретик, нераскаянный и упорствующий, отказавшийся признать свои взгляды ересью, вы приговариваетесь к лишению сана, отлучению от церкви и передаче в руки светских властей.

Б р у н о. Конечно, конечно. Вы же не караете, вы прощаете ближним своим. Меня сожгут светские власти… Комедианты!

И н к в и з и т о р. Все ваши работы будут публично сожжены на площади Святого Петра и внесены в индекс запрещенных книг. Да свершится воля господня!

Б р у н о (с улыбкой). Если бы я владел плугом, пас стадо, обрабатывал сад или чинил одежду, никто не обращал бы на меня внимания, никто не упрекал бы меня, каждому я мог бы легко угодить… Но я измерял поле природы, пытался пасти душу, мечтал обрабатывать ум — вот почему мне угрожали, кусали, нападали на меня. А теперь меня пожирают…


Слышен далекий перезвон церковных колоколов, возносятся к небу звуки католической молитвы. Четверо, опустив капюшоны, встают и подходят к Бруно. В руках у них горящие факелы.


Когда-то писал я: «Если придется Ноланцу умирать в католической римской земле, то шагай он даже среди бела дня, в свите с факелами недостатка не будет…»


Процессия медленно трогается и уходит. За столом трибунала остается один Инквизитор. Вбегает М о ч е н и г о.


М о ч е н и г о. Где он?

И н к в и з и т о р. Его уже нет, сын мой. Трудные времена, тяжкие испытания…

М о ч е н и г о. Сгорел…

И н к в и з и т о р. Мы сладко спали в нашем доме, а он распахнул ставни и разбудил нас. Свет его истины нас ослепил, и… мы убили его.

М о ч е н и г о. Сгорел…

И н к в и з и т о р. Убив, я возвеличил его в веках… Убив, я… в веках себя… проклял… Он был прав, господи, он был прав!

М о ч е н и г о. Сгорел, скотина, подлец, сгорел… (Уходит.)

И н к в и з и т о р (кричит). Ко мне!


Вбегают ч е т в е р о.


(Ожесточенно.) Девицу Марию Ориэлли убрать. Убрать! Засохшую ветвь срезают, засохшее дерево рубят. Мы должны быть сильны. Пройдут века, и нам придется находить силы, чтобы признать свое злодейство во имя господне. Трудно нам будет найти их, и потому начинайте сегодня. Убейте ее, ибо она помнит! (Уходит.)

Ч е т в е р о. Служим господу!


Появляется М а р и я.


П е р в ы й. Сегодня ты умрешь. Ночью. В реке утопим.

М а р и я. За что? Я не хочу! Нет! Нет! Я же вернулась к вам.

Т р е т и й. Но ты помнишь.

М а р и я. Я ничего не помню. И я хочу жить. Я не устала еще жить.

В т о р о й. Ты помнишь о нашей слабости.

М а р и я. Пощадите. Я забуду о ней.

Ч е т в е р т ы й. Но ты не забудешь о Бруно.

М а р и я (сразу сдавшись). Да… Это правда… Джордано, я обещала, что умру за тебя!.. Так и вышло, будь ты проклят… Спасибо тебе, Джордано, что помог мне сдержать слово…

Загрузка...