Непрерывность

П а н к о в Н и к о л а й Н и к о л а е в и ч — академик, 42 года.

П а н к о в а С в е т л а н а Н и к и т и ч н а — его жена, 35 лет.

В ы с т о р о б е ц М и х а и л Р о м а н о в и ч — директор института, в котором работает Панков, 50 лет.

С м и р н о в Г е о р г и й А р с е н ь е в и ч — ответственный работник министерства, 42 года.

К о р о б о в а Л ю с я — сотрудница Панкова, 25 лет.

К о р о б о в а А н н а В л а д и м и р о в н а — ее мать, 55 лет.

Л о т о ч н и ц а — 40 лет.

М о р е в И в а н — 34 года.

К о н т ы р е в С л а в и к — 37 лет.

Время действия — наши дни.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

На просцениуме — П а н к о в и Л ю с я К о р о б о в а. Панков внешне в полной мере хрестоматиен и зауряден, как привычный тип современного ученого. Он в летнем пальто, с портфелем в руках, — по-видимому, собирается уходить. Люся — крупная, несколько угловатая девушка, стремительная в жесте и в разговоре.

П а н к о в (неожиданно). Если птицу в клетке продержать долго, а потом выпустить… она не знает, что делать. Все забыла…

Л ю с я. К чему это вы?

П а н к о в (сам пытаясь понять свое состояние). Почему-то вспомнилось… Читал, наверное, когда-то… (Сухо.) Так… Мы все оговорили?

Л ю с я. Все.

П а н к о в. Малейшее отклонение в режиме — и ты мне звонишь.

Л ю с я. Первые три часа думать не о чем. Гуляйте.

П а н к о в. Легко сказать. А как это делается?

Л ю с я. Вот тоже!.. В кино пойдите или по улицам…

П а н к о в (в ответ на свои мысли). Да-а… Бежал-бежал двенадцать лет, прибежал, и вдруг — пустота.

Л ю с я. К чему «гоп» до времени говорить?

П а н к о в (машинально повторяет). До времени. (Неожиданно резко.) Я должен остаться…

Л ю с я. Опять?

П а н к о в. Ты же знаешь — исключить ошибку нельзя, вероятность не равна нулю.

Л ю с я. Опять?! Да сколько ж можно?

П а н к о в (перебивает). Если я уйду… Этого никто не поймет.

Л ю с я. Все уже обсудили, все! Ведь что случись, кто-то должен начать сначала?.. А кто-то — это вы! Только вы это сможете! И потом… вы же сами подписали приказ, ведь так?

П а н к о в. Но пойми же ты, пойми, ради Христа, — это мой ребенок! Понимаешь — мой ребенок!.. У нас со Светкой нет детей… Все здесь!

Л ю с я. А я?..

П а н к о в. Что — ты?

Л ю с я. Разве ж я вам не дочь?

П а н к о в. Да… извини… верно… За десять лет ты стала мне дочерью… верно…

Л ю с я. Пора. Вам надо идти…

П а н к о в (машинально). Мне надо идти.

Л ю с я. И не волнуйтесь вы, бросьте мучиться. Вы же сами меня всегда учили — превыше всего целесообразность. Голова-то у меня вроде соображает… В общем три часа вы абсолютно свободны.

П а н к о в (потерянно). Абсолютно свободен…

Л ю с я. И поцелуйте меня на прощанье… По-отцовски.

П а н к о в (сердито). Не дури. И звони в любое время. Завтра на работу — как всегда, ровно в девять.

Л ю с я. Да… Как всегда — ровно в девять.

Затемнение.

Квартира Панковых. Звонит телефон.

С в е т л а н а (снимает трубку). Алло?.. Нет, вы ошиблись, Катя здесь не живет… Да-да, пожалуйста… (Уже совсем было собралась положить трубку, но передумала). Алло! Алло!.. Нет, не нашлась ваша Катя. Просто… просто… поговорите со мной, дяденька!.. (Смеется.) Это мужу моему однажды позвонил какой-то мальчик и вот так же… с тоски попросил: «Поговорите со мной, дяденька!»… Да о чем хотите, все равно. Мне просто нужно поговорить, по-го-во-рить, понимаете?.. А я, кстати, читала Фрейда… Нет, не изложение, а именно самого Фрейда, и, по-моему, это серьезно. Во всяком случае, интересно… Муж привез… Не помню — из Англии или из Франции, — не помню точно… Не знаю, у него не отобрали… Он? Ученый, академик… Нет, правда академик… Ну, не верите — как хотите. А вы любите дождь?.. Любите? Хорошо… А я не люблю — всегда простужаюсь и потом валяюсь с гриппом… Нет, на дождь лучше смотреть в кино — его эффектно снимают и грустно. А какой вы цвет любите? Я — голубой, а вы?.. Не знаете? Ну, подумайте и определите все-таки для себя. Человек должен знать свой цвет, а то и будете таким бесцветным… Нет, вы не обижайтесь… Просто я иногда удираю ото всего в какой-нибудь музей… Нет-нет, ни в коем случае! В музеи я хожу одна, только одна!.. Нет, серьезно, как на свидание. Да я и хожу на свидание — с какой-нибудь одной картиной, каждый раз с другой, а иногда с той же самой… Стою и думаю: почему художник написал об этом, почему вот именно так все и в таком цвете? — вообще придумываю ему жизнь… Нет, ну зачем же вы так говорите, дяденька? Вот все и испортили… Нет, никогда не увидимся. И потом, я уродина и к тому же старая-престарая, и у меня дюжина детей, а самое главное… я люблю своего мужа и, как говорится, не могу иначе. Привет Кате. У меня все… (Кладет трубку.) Дяденька…

Звонок в дверь. Светлана выходит и возвращается с В ы с т о р о б ц е м. Это мужчина лет пятидесяти, полный, но не грузный, даже с некоторой легкостью и изяществом в движениях, одет строго и просто, с чем, впрочем, контрастирует несколько легкомысленная белая кепочка. В руках чемодан.

В ы с т о р о б е ц. Черт!

С в е т л а н а. А Коли нет.

В ы с т о р о б е ц. Знаю. Одно утешение, что есть еще дома, где дверь отворяют женщины. (Ставит чемодан, снимает кепку.) Моей жены тоже нет дома. И я, когда улетал, ключей не взял, черт, чепуха какая-то. Должен был прилететь завтра. Прилетел сегодня. Вот вам. (Лезет в карман и достает какую-то безделушку, передает Светлане.) Сувенир. Индейские мастера. Индийские то есть…

С в е т л а н а. Спасибо.

В ы с т о р о б е ц. Ерунда все. Не зашел бы, наверняка бы не подарил. А?.. (Смеется.) Вот же, черт его знает. Действительно… (Вновь помрачнев.) Не могла уж вечер дома посидеть…

С в е т л а н а. Чай или кофе выпьете?

В ы с т о р о б е ц. Какой там кофе? Впрочем, давайте чай. Вот… (Достает из чемодана коробку.) Фирма «Липтон». Липтоновский чай знаете?

С в е т л а н а. Знаю.

В ы с т о р о б е ц. Вот его тогда. Заваривать умеете?

С в е т л а н а (смеется). Умею, умею, ворчун вы невозможный.

В ы с т о р о б е ц. Я не ворчун. Я администратор. По версии западной прессы — сильная личность.

С в е т л а н а. Чего же лучше? Красота мужчины — в силе.

В ы с т о р о б е ц. Ну да. И самый красивый мужчина — горилла. Кто-то меня чай пить уговаривал.

С в е т л а н а. Минута — и все будет.

В ы с т о р о б е ц. Что — минута? Чай? Ну нет. Уж лучше я сам. А вы смотрите и учитесь. Во мне есть это. Да и вообще всегда было… Педагогическое начало, я имею в виду.

С в е т л а н а. Я поняла. Вот вам самовар, вот чайник.

В ы с т о р о б е ц. Вполне в духе времени. Электросамовар, электрокамин, электродоилка… Ладно, сойдет. (Начинает заваривать чай, кивает на коробку.) Остальное оставьте себе. И еще коробку дам. Больше не дам. Я контрабандист, но не филантроп. Привез полный чемодан чая и две коробки уже просыпал… Хватит…

С в е т л а н а. Как съездили, Михаил Романович?

В ы с т о р о б е ц. Да как всегда. Отлично съездил. Отвратно. Превосходно. Я — коммивояжер. Гостурист. Полпред науки. А мне, между прочим, пятьдесят лет! И я был ученым. Пусть не таким, как ваш Панков, — он выродок. Но и я тоже был ничего себе. Обо мне говорили, писали. И члена-корреспондента я, черт побери, тоже не по продовольственной карточке получил… (Серьезно.) Вот чего я Коле никогда не прощу… (Пытаясь обратить в шутку.) Он мой враг, но это между нами.

С в е т л а н а. Ничего не поняла. При чем здесь Коля?

В ы с т о р о б е ц. Ни при чем, конечно. Я пошутил.

С в е т л а н а. Ну, выкладывайте, что у вас произошло с Колей?

В ы с т о р о б е ц (помрачнев). Ничего у нас не произошло… Когда умер Шевырев, кандидатура нового директора для всех была очевидна. И в министерстве, и в Академии, и в партийных органах — Коля. Но у Коли есть редчайший дар — при любых условиях он остается над обстоятельствами. И Коля просто рассмеялся и ушел. Причем так рассмеялся и так ушел, что всем стало ясно: уговаривать бесполезно.

С в е т л а н а. Но при чем все же Коля? Вам-то что помешало?

В ы с т о р о б е ц. Отсутствие соответствующего дара.

С в е т л а н а Так себя и вините.

В ы с т о р о б е ц. Вот именно. Тряпка. А меня в директора. А какой я, к чертям, директор? А меня — представительствовать! А это знаете, какая штука?.. (Хохочет.) Вот сейчас уезжал, так там тип один журнальчик «Плейбой» мне дарит публично, понимаете. И с улыбкой такой гаденькой. Мол, как вы на эти сексуальные аттракционы прореагируете, ась? (Хохочет.) А я взял. И поблагодарил. Спасибо, говорю, что вы так о нас заботитесь, только в данном вопросе импорт нам не требуется, своей отечественной техникой вроде справляемся! Вот рожа-то у него вытянулась. Готов чай. Нюхайте. Букет! Вот что такое чай! А то — «минуточку». Чай — это поэма, а не минуточка. Будем пить чай и смотреть «Плейбой». Неприличный, скандальный журнал «Плейбой». (Вынимает журнал из чемодана.) Вот он, голубчик-«плейбойчик». А вот вам липтон. Больше не дам. А! Черт с вами, берите третий короб — хватит вам на год.

С в е т л а н а. Спасибо… (Листает журнал.) Смешно… Непонятно только, кто это, мужчина или женщина?

В ы с т о р о б е ц. А у них это не имеет значения.

С в е т л а н а (смеется). Боюсь, что это нигде уже не имеет значения.

В ы с т о р о б е ц (глухо). Наверное, вообще ничто не имеет значения, кроме времени… А оно всегда против человека…

С в е т л а н а. Вы какой-то очень усталый. Почему вы такой усталый, Михаил Романович?

В ы с т о р о б е ц. От излишне ясного понимания перспективы.

С в е т л а н а. Что происходит? Почему вы так нервничаете?

В ы с т о р о б е ц. С чего это вы взяли?..

Светлана молча и ласково кладет руку на его сжатый кулак. Пауза.

Боюсь, вам трудно будет понять, Светлана Никитична… Да.

С в е т л а н а. А вы не бойтесь, Михаил Романович. Не бойтесь. Я… Разве уж так важно, чтобы я поняла? Вот вы будете мне говорить что-то, глядишь, и сами лучше разберетесь. Я это очень хорошо знаю, как важно… чтоб было кому рассказать…

В ы с т о р о б е ц. Вот оно что… Да-да… Какая история, черт… (Стремительно прокатившись по комнате, останавливается у телефона, стоит, покачиваясь на каблуках, затем решительно набирает номер. Ждет. Опускает трубку. Внезапно подходит к Светлане и долго молча на нее смотрит.)

С в е т л а н а (испуганно). Что с вами?

Высторобец по-прежнему молча привлекает ее к себе и целует.

(Вскакивает и мгновение стоит в замешательстве.) Почему вам так плохо, Михаил Романович?..

В ы с т о р о б е ц (опустив голову). Спасибо… Да… вы угадали… Я пропал… Кажется, я пропал… Кто бы мог подумать, да и я сам думал ли, как меня закрутит лихо…

С в е т л а н а (в полной растерянности). Вы пейте чай, остынет…

В ы с т о р о б е ц (с удивлением взглянув на нее). Знаете, о чем я подумал?

С в е т л а н а. Да.

В ы с т о р о б е ц. Всегда можно… даже в случайной доверительности, всегда можно проследить… ну, как сказать… эффект чувственного резонанса, что ли. Грек ищет гречанку, понимаете? У меня не сложилась жизнь… При всем внешнем благополучии не сложилась… Почему же так получается, что единственный человек, которому я открываюсь, — вы?

С в е т л а н а. Вы хотите сказать… Но у нас с Колей все в порядке.

В ы с т о р о б е ц. Да, у вас все в порядке. Я знаю. А у меня нет. И тем не менее я именно вам говорю об этом.

С в е т л а н а. Ну, не знаю… Почему?

В ы с т о р о б е ц. Скажите… вы могли бы меня полюбить? Полюбить, понимаете? Не сойтись, не пожалеть, не пригреть, а полюбить?!

С в е т л а н а. Михаил Романович! Ну зачем вы так со мной и с собой?

В ы с т о р о б е ц. Бросьте! Можно ради меня бросить все — и мужа, и дом, и привычки, — все к чертям?!

С в е т л а н а. О господи!

В ы с т о р о б е ц. Да-да! У меня кровь не голубая, а мужицкая, красная. Я спал и проснулся. Меня разбудили, заставили, дали понюхать этой отравы! Я попробовал и не умер. Я захотел еще. А ничего нет. Ничего, кроме обмана. (Кричит.) Почему?!

С в е т л а н а (устало). Чего вы хотите, вы знаете? Сами-то вы знаете?

В ы с т о р о б е ц. Я точно знаю, чего не хочу. Я не хочу лжи, фарса, не хочу быть смешным, не хочу быть пешкой!!! Так можно ради меня бросить мужа или нет? Ну?

С в е т л а н а. Да это казнь какая-то, Михаил Романович! Мало у вас женщин знакомых? Что вы из меня душу тянете?

В ы с т о р о б е ц. Потому, что поверю я только вам.

С в е т л а н а. И напрасно. Что я знаю? У меня весь свет в окошке — Коля. А любовь, дружба — обо всем этом у меня представления больше из книг. Советы… Боюсь, мои советы не принесут вам особой пользы…

В ы с т о р о б е ц (после долгой паузы). Да-а… Мне вот подумалось сейчас… Полнота счастья, наверное, доступна лишь умеющим забывать. А я не из их числа… Наверное, это смешно со стороны — в пятьдесят воскрешать младенчество. Когда непременно соловьи и ранние зори. И все вокруг прекрасны и чисты. И в груди постоянно холодок какой-то, тревога, грусть щемящая и сладостная. Когда любовь, по существу, даже не есть любовь к кому-то одному. Хотя да, ты его любишь, конечно, но это выплескивается твоя потребность любить и кошку, и дерево, и прохожего…

С в е т л а н а. А по утрам просыпаешься в слезах…

В ы с т о р о б е ц. Да-да! В слезах. И не от обиды вспомнившейся, нет, — оттого, что переполнен музыкой, переполнен восторгом! Ты не знаешь еще, что в этом восторге заключена, может быть, и самая большая человеческая боль. И потому праздник жизни рушится на тебя с такой щедростью, что потом, через много лет, оглядываясь на свою молодость, вообще не понимаешь, как ты выдержал, как тебя и вовсе-то не погребло под этим праздником!.. Ах, как глупо все! Боже мой, как глупо!

С в е т л а н а. Неправда, Михаил Романович! Неправда! Не глупо, а прекрасно! Какой вы счастливый, что у вас было все это…

В ы с т о р о б е ц (после паузы). Ничего у меня не было, Светлана Никитична. Ничего… Так, одни сны и мечтанья… (После долгой паузы.) Батя мой — он рабочий был, лесоруб, это у нас фамильное — сколько знаю, все на лесоповале работали. Да… Батяня ничего зарабатывал… и всю жизнь проходил в рваном ватнике… Одиннадцать человек детей, не шутка… все погодки… С тринадцати лет и мне, понятно, пришлось запрягаться, бате помогать. Тоже на лесоповале… Да… Там-то меня однажды и тюкнуло… Повредило позвоночник и парализовало к чертям… Медвежий угол, север… Стали каких-то старушек ко мне водить, колдуний. Поклялся: поднимут — буду верить в тебя, господи, в церковь буду ходить, святым стану… Не подняли…

С в е т л а н а. Что это?

В ы с т о р о б е ц (усмехнувшись). Так… воспоминание… А потом… Попал в наши места один человек, век его буду помнить. Нету уж, погиб в войну… Вытащил он меня тогда с моего запечья в Москву, в больницу… За семь лет — одиннадцать операций…

С в е т л а н а. Боже мой, какой ужас!..

В ы с т о р о б е ц. Ерунда. Страшно было другое. Семь лет на койке… Рядом люди приходят, уходят, а ты остаешься… лежишь. Всем ты в жалость и всем чужой. Принесут газеты, радио включат — за стеной страна живет, водоверть!. Пятилетки, война. А ты лежишь. Погиб батяня… за меня. Все братья… за меня. Друзья, однокашники… за меня… И все без меня…

С в е т л а н а. Да, понимаю…

В ы с т о р о б е ц. Тогда решил, не поднимусь — лучше помру. Должен подняться. Чтобы сделать что-то сто́ящее. Чтобы людям вернуть хоть частицу долга… Учился. Как одержимый. До обмороков. Под матрацем учебники прятал. Всю школу лежа закончил. Гимнастику себе придумал — ведь это ж смех и грех сказать, такое выделывал, что руку сломать ухитрился, до чего зол был. Другой раз рвота от боли начиналась, а все равно делал. Ну ладно. Поднялся… Стал вроде ученым… А все одно — комплекс вины, задолженности какой-то перед людьми так и остался…

С в е т л а н а. Но почему? Почему?..

В ы с т о р о б е ц. Видимо, Светлана Никитична, мой долг… негасимый. Разве ж моими делами его оплатишь?..

Затемнение.

По просцениуму — переулку — медленно бредет П а н к о в. В безвольно повисшей руке болтается, цепляя за ногу, портфель. Из темноты подъезда, мимо которого Панков проходит, выглядывает л о т о ч н и ц а с корзиной.

Л о т о ч н и ц а. Эй, гражданин!

П а н к о в (испуганно шарахнувшись). А? Что?

Л о т о ч н и ц а. Апельсинчика не хотите?

П а н к о в (пробуждаясь). Вы что-то сказали?

Л о т о ч н и ц а. Апельсинчика, говорю, не хотите?

П а н к о в. Хочу.

Л о т о ч н и ц а. Бери, миленький, хорошие апельсинчики, из Мороки.

П а н к о в. Ага. Таких не пробовал. (Достает кошелек.) И сколько?

Л о т о ч н и ц а. Четыре рубля.

П а н к о в. Дешевая морока… (Отдает деньги и получает взамен большой целлофановый пакет.) Что такое? Куда мне столько? И орехи. (Вскрывает пакет и, достав апельсин, начинает есть его, как яблоко, не очистив.) Берите орехи…

Л о т о ч н и ц а. Глаза б мои на них не глядели… Целый месяц одни апельсины эти да орехи ем, с души воротит.

П а н к о в. Да? А зачем?

Л о т о ч н и ц а (помрачнев). Так уж складывается…

П а н к о в. Диета?

Л о т о ч н и ц а. Когда б диета, а то… С планом второй месяц горю, сама ж у себя и покупаю. Не пропадать добру — вот и давлюсь…

П а н к о в (принимаясь за второй апельсин). Действительно… Кстати… Я, конечно, не спец в торговле, но… странно, почему вы в переулке, когда на большой улице любители витаминов косяками ходят?

Л о т о ч н и ц а. Да это так, родименький, правильно… Только ведь подумать — и в переулке кому-нибудь апельсины нужны…

П а н к о в (с интересом). Гм… любопытно… Во всяком случае, позиция… И апельсины, скажу вам, высший класс. Давно таких не ел. Дайте мне еще пару пакетиков, пожалуйста. (Достает деньги, расплачивается, укладывает в портфель пакеты, смеется.) Будь здоров отоварился! Это вам не слон под бешамелью, а?

Л о т о ч н и ц а. Думаешь, не понимаю?.. Зря ты меня жалеешь, только деньгам перевод. Меня, кстати, Маней звать.

П а н к о в. Очень приятно… (Присаживается на ступеньку.)

Л о т о ч н и ц а (садясь рядом). Штаны б не замарал. Ты по каким делам-то работаешь?

П а н к о в. По фантазиям.

Л о т о ч н и ц а. Да что ты? И такое есть? По ночам небось работа?

П а н к о в. Почему вы решили?

Л о т о ч н и ц а. Так когда ж еще сочинять-то, как не ночью?.. Свет погасишь, лежишь, и будто на всем свете никого больше нету. А ты в лодке… А лодку зацепило за что, и реку мимо несет, а ты на месте, и только и есть что ты, да лодка, да вода позванивает… Я б небось смогла по твоему-то. А как платят?

П а н к о в. Вроде ничего.

Л о т о ч н и ц а. И то слава богу. Хоть пристроенный.

П а н к о в. А вы?

Л о т о ч н и ц а. Что я?

П а н к о в. Как ваша жизнь складывается?

Л о т о ч н и ц а. Знакомиться хочешь?

П а н к о в. Для разговора.

Л о т о ч н и ц а. Эх, миленький, разве ж так вот все за раз порасскажешь?.. Другой раз думаешь: лизни сейчас собака по сердцу — и отравится.

П а н к о в. Не надо. Жалко собачку.

Л о т о ч н и ц а. Когда б меня кто пожалел, охранил.

П а н к о в. Неужто некому? А мне говорили, что сейчас перебор охранников — ходят, ищут, кого бы охранить.

Л о т о ч н и ц а. Эх, родименький, я ж с Весьегонска.

П а н к о в. Ну и что? На весьегонских спросу нет?

Л о т о ч н и ц а. Так ведь… Я там за отдыхающего вышла… У нас дом отдыха был, прямо на водохранилище, на барже. Вот оттуда один, по электричеству… Свадьбу у нас отгуляли, честь по чести… Сюда привез… Прописал…

П а н к о в. Ну?

Л о т о ч н и ц а. И бросил… Через полгода бросил, подлец. С Женькой-официанткой спутался.

П а н к о в. Ты подумай. И как же?

Л о т о ч н и ц а. Давно уж, девятнадцать лет. Привыкла… Разменялись потом. Комната у меня. Не обратно же было ехать. Сраму-то… Вот пошла на лоток…

П а н к о в. Да-а… история… А вчера бы я мимо прошел и не узнал… (Смотрит на часы.) Еще два часа…

Появляется М о р е в — невысокий, тщедушный человек навеселе.

М о р е в (кричит). Маня! Откройся, Маня!

Л о т о ч н и ц а. О господи, пропала я! Это от него я целый месяц, от проклятого, укрываюсь. Куда ж мне теперь? (Порывается бежать.)

П а н к о в. Не бойся, Маня, сиди на месте. Но пасаран.

М о р е в (заметив их, подходит). Иван Морев, русский Аршин мал алан! Я полсвета обошел, тебя, милую, нашел…

П а н к о в (загораживая лоточницу). Идите-ка, Морев, своей дорогой.

М о р е в. Что такое я наблюдаю, Мария Ивановна? Что это еще за прыщ на ровном месте?.. (Внезапно резко развернувшись, бьет Панкова в лицо.)

Лоточница кричит.

П а н к о в. Ах ты!.. (Дает Мореву сдачи.)

Затемнение.

Квартира Панковых.

В ы с т о р о б е ц. Так вы и ушли от ответа, Светлана Никитична. А очень бы мне хотелось, чтоб именно вы ответили на мой вопрос, на тот… Могли бы вы?..

С в е т л а н а (с улыбкой). Да был ли вопрос, Михаил Романович?

В ы с т о р о б е ц (после долгой паузы). Вы не знаете некоего Славика? Славика Контырева?

С в е т л а н а. Не знаю.

В ы с т о р о б е ц. Странно… Мне казалось, что его знает весь свет…

С в е т л а н а. А кто он такой? Почему вы спрашиваете?

В ы с т о р о б е ц (как-то очень буднично). Он живет с моей женой…

С в е т л а н а (после паузы). Михаил Романович… Сейчас же скажите, что вы все это придумали, все-все придумали…

В ы с т о р о б е ц. А что изменится?

С в е т л а н а. Но это же… невозможно.

В ы с т о р о б е ц. Бросьте, пустое все… Что там невозможного? Очень обычно. Проза жизни, так сказать.

С в е т л а н а. Как же? Как же вы?

В ы с т о р о б е ц. Так… Люблю я ее… Очень люблю. Вот и все… Так что простите, если можете…

С в е т л а н а. Не надо об этом, Михаил Романович. Вам же лучше теперь, правда?..

В ы с т о р о б е ц. На меня, к сожалению, гипнотические пассы не действуют. И не пробуйте… Когда представляешь себе, как вот сейчас вернешься домой, в эту большую квартиру… Вы никогда не замечали… ну, как трудно подчас даже в очень большой комнате найти свободный угол? Нет?

С в е т л а н а. Я, видно, вообще мало что еще разглядела в жизни, Михаил Романович.

В ы с т о р о б е ц. Будем надеяться, что такого вам и не придется разглядывать. О вас говорить не приходится, вы вся — вот она, как бабочка на ладони… А? Вот же черт побери! Красивые слова говорить стал. Бабочка на ладони… С ума сойти!.. Комплимент!.. (Подходит к телефону, набирает номер и ждет.) Нету… Гуляем… (Возвращается к столу.) Идти некуда. Не выгоните?

С в е т л а н а. Это после комплиментов-то? Никогда. И еще накормлю.

В ы с т о р о б е ц. Кормленый.

С в е т л а н а. Тогда продолжим чай с разговорами.

В ы с т о р о б е ц. Это — пожалуйста. Только о несчастной любви на сегодня хватит, теперь о любви счастливой. Давайте о Коле. Что такое Коля?

С в е т л а н а. В самом деле — что? Мне это, представьте, тоже небезынтересно. Так что у вас?

В ы с т о р о б е ц. А у нас ученый Коля — величайший реалист. А у вас?

С в е т л а н а. А у нас в квартире Коля не найдет, пожалуй, газ. Коля — «реалист»!.. (Смеется.) Самая большая шутка про Колю.

В ы с т о р о б е ц. Не скажите… Что отличает человека выдающегося от, ну, скажем, талантливого? По моему твердому убеждению, в первую голову — реализм. Это кастовая принадлежность каждого крупного деятеля, не важно, чем он занимается — политикой, торговлей яйцами или теорией гравитации.

С в е т л а н а. Так это же какой-то гимн приспособленчеству!

В ы с т о р о б е ц. Совершенно верно. Только наоборот. Не человек приспосабливается к обстоятельствам, а человек приспосабливает обстоятельства. И здесь, извините, огромная разница, без учета которой не было бы ни Колумба, ни Леонардо да Винчи, ни Ленина. Каждый из этой звездной плеяды при всем том, что все они были мечтателями, фантазерами, кем угодно, — прежде всего был реалистом.

С в е т л а н а. Честно говоря, реалист всегда — для меня во всяком случае — это человек, который знает, что почем.

В ы с т о р о б е ц. Нет. Человек, который знает, что зачем! Опять-таки громадная разница. И вот таков Коля. Он невероятным, удивительнейшим образом умеет, так сказать, заземлить самую абстрактную идею…

С в е т л а н а. Странно… Мне это почему-то обидно.

В ы с т о р о б е ц. Бросьте! Я мечтал бы только, чтобы такое сказали когда-нибудь обо мне. Панков!.. Я до такой степени подпал под обаяние его ума, что как личность, видимо, совсем себя растерял. Скажи он: «Миша, я подсчитал, и выходит, что тебе мешает правая нога», — я б ее отрезал, так я ему верю! Серьезно говорю. Панков — это большая наука, настолько большая, что я самоустранился от нее… ради нее…

С в е т л а н а (после паузы). Что же вы замолчали?

В ы с т о р о б е ц (в возбуждении вскакивает). Когда б вы знали, Светлана Никитична, каких демонов пробудил во мне этот разговор! Коля!.. Порой мне кажется, что я его ненавижу!

С в е т л а н а. Колю?

В ы с т о р о б е ц. Да, Колю! Разве можно любить человека, которому ты всем обязан?

С в е т л а н а. Вы? Обязаны Коле? Чем?

В ы с т о р о б е ц. Да всем! Всем! Судьбой своей, жизнью, тем, что пешка при нем, любовью, женой!..

С в е т л а н а. Михаил Романович, о чем вы?

В ы с т о р о б е ц (лихорадочно). Да! Да! Да!.. Что я понимал, что знал, кроме формул? Что?.. И вдруг — персона… Визиты, банкеты, фраки, манишки! И тут же как резюме общественного мнения: «Неудобно как-то, несолидно, Михаил Романович. Есть в неженатом человеке что-то петушиное…»

С в е т л а н а. Неужели вам это Коля говорил?

В ы с т о р о б е ц. Коля?.. При чем здесь Коля?.. Нет, это солидные люди говорили, солидные доброжелатели… Тонко говорили, ненавязчиво… Давали понять… Ну, дали. А ведь это только начни… Пока в голову не приходило, так и не замечал никого, а стоило взглянуть — боже ты мой! Да их, оказывается, тысячи вокруг, миллионы! И все молоденькие, красивые, соблазнительные… доступные, черт побери… И появилась таким образом Таня…

С в е т л а н а. Вот оно что…

В ы с т о р о б е ц. Да, вот так… Вы любите театр?

С в е т л а н а. Очень.

В ы с т о р о б е ц. Тогда вы поймете… Шекспировские мужики, шекспировские страсти… Черт! Я вот такой, понимаете?.. (Смеется.) Представляете себе Отелло где-нибудь в самодеятельности? Отелло играет короля Лира, а? Отелло в роли Лира… (Смеется.) Так это я… Это вам не слон под бешамелью… Извините, что цитирую вашего Панкова.

С в е т л а н а. Да? Никогда не слыхала.

В ы с т о р о б е ц. Позвольте, как это не слыхали?.. Да он уж лет восемь чуть не через слово дурацкую фразу эту повторяет. Мы ее и то уже все… употребляем… (Смотрит на Светлану.) Ну, честно только, — вы что, не разговариваете с ним, что ли?

С в е т л а н а (после паузы). А вы видели когда-нибудь его режим дня?

В ы с т о р о б е ц. Я и слов-то таких не знаю.

С в е т л а н а. Хорошо… Обождите минутку… (Выходит из комнаты и вскоре возвращается с листком бумаги.) Вот, двенадцать лет назад повесил над своим столом. Еще на той квартире. Теперь здесь висит. Попробуйте, поищите неучтенную минуту… (Отдает листок.)

В ы с т о р о б е ц. И никогда не отступил?

С в е т л а н а. Все случаи пересчитаю по пальцам.

В ы с т о р о б е ц. Мог бы и запомнить. Зачем было в новой квартире стены портить? Или это так, для потомков и публики?

С в е т л а н а. В его кабинете бываю только я, да и то в его отсутствие…

В ы с т о р о б е ц. Та-ак… Забавно… (Вынимает очки и, как-то по-стариковски оседлывая ими нос, читает.) «5.30 — подъем». Хорошо. Рано вставать полезно. «5.30—6.00 — зарядка, душ». Великолепно. Здоровье в порядке, спасибо зарядке… Далее. «6.00—8.30 — теория и общие идеи конструкций узлов». Ага. Это вот как раз то, что я говорил о его умении реализовать абстракцию. Что ж, понятно — утренние часы для этих дел самые лучшие… «8.30—8.40 — завтрак». Не много. «8.40 — выход на работу. 9.00—20.30 — работа». Гм… не знал. Не разрешил бы… «20.50 — возвращение домой. 20.50—21.00 — ужин…». Это что — десять минут вместе с мытьем рук?

С в е т л а н а. И с переодеванием. Перед ужином он переодевается.

В ы с т о р о б е ц. Да-а… Ну-ну… (Продолжает читать.) «21.00—22.00 — теория и общие идеи конструкций узлов». Как? Опять?! Хорошо… «22.00—23.20 — писать книгу». Да-а… Ничего… Так, и что еще? «23.20—23.30, — это значит десять минут, — стихи… 23.30—5.30 — сон…» (Возвращает листок Светлане, снимает очки и убирает их в карман.) Но зачем все же эта штука висит у него над столом?..

С в е т л а н а. Не знаю…

В ы с т о р о б е ц. И эти стихи! Зачем ему, черт, на десять минут эти проклятые стихи?! На десять минут в сутки… (Расхаживает по комнате, затем неожиданно подходит к телефону и резкими, злыми движениями набирает номер.) Алло! Высторобец говорит… Да. Соедините… Вася? Здоров… Сегодня, час назад… Так получилось, не хотел там зря торчать… Что? Экзотикой не интересуюсь. Чаем интересуюсь… Привез. И тебе привез… Все в порядке, старина, на высшем уровне. Отчет представлю по форме. Я о другом хотел. Завтра заявление привезу… Заявление! В отставку. Хватит. Сейчас предупреждаю, чтоб завтра у тебя лишних разговоров не заводить… Ничего не случилось… Говорю, не случилось… значит, так оно и есть… Извини, Вася, лишний разговор. Давно продумано, зря слов не бросаю. Хватит… Не понимаешь? И не поймешь… Все. Будь здоров. (Опускает трубку.)

С в е т л а н а. С кем это?

В ы с т о р о б е ц. Министр… Друг, называется. Учились в одной группе, ели из одной миски… (Передразнивает.) «Не понимаю…» Пусть только попробует завтра отговаривать, я ему покажу…

С в е т л а н а. Михаил Романович, вы с ума сошли.

В ы с т о р о б е ц. Безусловно. Три года назад. Сейчас, кажется, отхожу… (Хохочет.) Вот черт! Буквально физически ощущаю, как отхожу… (Вскакивает и, подхватив Светлану, кружит ее по комнате.) Вот когда заживем наконец!

С в е т л а н а (освободившись). Вы мальчишка, медведь, башибузук.

В ы с т о р о б е ц (радостно). Правильно! Фанфарон! Лапсердак! Крепдешин!

С в е т л а н а. Не понимаю ни вашего решения, ни вашей веселости.

В ы с т о р о б е ц (просто и доверительно). Светлана Никитична, если отбросить дурацкие кривляний, каждый человек вправе… на десять минут, хотя бы на десять минут, забыть обо всем. К сожалению, мы часто, слишком даже, забываем об этом праве…

С в е т л а н а (задумчиво). А что проку, если и помним? Знать — еще не значит уметь.

В ы с т о р о б е ц. Но при наличии знания даже неумелость… помогает чувствовать себя человеком. Отнимите у человека необходимость преодоления — и он превратится либо в машину, либо в труп!

С в е т л а н а. Либо в совершенство.

В ы с т о р о б е ц. А вот это самое страшное!

С в е т л а н а. Почему?

В ы с т о р о б е ц. Потому, что скука зеленая, конец… Абсурд, вот что всему начало! Гениальное рождается из абсурда! Две параллельные прямые через одну точку — абсурд! Но Лобачевский подумал так — и родилась новая геометрия. Консервы из времени — абсурд! Но Эйнштейн не испугался его — и родилась новая физика! Мало абсурдного, мы боимся его. А совершенство — это отнятый шанс… Жизнь куда интереснее и богаче… (Набрав номер и подождав у телефона, задумчиво.) Да-а… В науку я, кажется, вернусь… но как я вернусь домой?..

Затемнение.

Переулок. На ступеньке сидят л о т о ч н и ц а, П а н к о в и М о р е в. У мужчин довольно помятый вид — у Панкова оцарапана щека, у Морева затек глаз и разбита губа.

М о р е в (ощупывая глаз, смеется). Вот зараза, а?

П а н к о в. Ничего, в другой раз не полезешь. Ешь апельсинчик.

Л о т о ч н и ц а. Полезет.

М о р е в. Точно! У меня это в крови… Завожусь с ходу.

П а н к о в. Мотопед.

М о р е в. А чего бояться? Получишь, вернешь, зато никому не должен.

П а н к о в. Раскрепощение инстинктов. Оказывается, приятная штука. Раньше никогда не испытывал. Благодаря тебе, Иван, получил массу удовольствия.

М о р е в. Ты откуда драться умеешь?

П а н к о в. Тренер сборной по боксу.

Л о т о ч н и ц а. А говорил — по фантазиям.

П а н к о в. Совмещаю.

М о р е в. Лезешь к приличному человеку, а он, зараза, боксер.

П а н к о в. А ты, чудак, не лезь к приличным людям. Они теперь все боксеры. Жизнь такая.

Л о т о ч н и ц а. Вот-вот, поучи его, недоумка, и про меня объясни, чтоб отстал.

М о р е в. За тебя, Манечка, я на весь свет готов, хоть там все боксеры соберутся.

П а н к о в. Так ты не только по фигуре Дон-Кихот?

М о р е в. Не, характер. Потому и тощий — на работе переживаю. В кино работаю, киномеханик. Никаких нервов по моей-то натуре не остается… А чего ты тощий? Спортсменам не положено.

П а н к о в. Пью много, алкоголик.

Л о т о ч н и ц а. Да что ты? А лечиться не пробовал?

П а н к о в. Пробовал. Не берет.

Л о т о ч н и ц а. Ох, родименький! Вот беда-то.

М о р е в. Ничего. Хороший человек всегда пьет, потому — переживает… Маня, вот при человеке опять говорю, он поймет — не выйдешь за меня, горькую запью. Последний раз говорю, потом вспомнишь.

Л о т о ч н и ц а. Да за что ж ты меня мучишь-то, проклятый? Что я тебе сделала? (К Панкову.) Объясни ему, родименький, не пара я ему, у меня дочке восемнадцатый год, невеста, и сама я на шесть лет его старше, полоумка. Хватит уж, раз брошенная, в другой раз не хочу, не надо!

М о р е в. К чему такие обидные слова, Мария Ивановна? К тому же тебя работа на свежем воздухе хорошо сохраняет… Так что, Манечка, вполне ты меня переживешь, и мне это крайне досадно.

Л о т о ч н и ц а. Ну вот, час от часу не легче!

П а н к о в. Так ведь это же замечательно!

Л о т о ч н и ц а. Да ты что?

П а н к о в. Сейчас поясню, постой… Скажи, Ваня, по совести: ты самого себя уважаешь?

М о р е в. Странный вопрос. Понятно… А, черт, и не думалось.

П а н к о в. И отлично, Ваня, не расстраивайся! Главное другое… Ты любое свое отношение к себе от жены не скрывай — пусть размышляет.

М о р е в. А зачем?

П а н к о в. Да так, полезно иметь о себе еще одну точку зрения.

М о р е в. А ты сам-то женат?

П а н к о в. Да.

М о р е в. И своей — как, рассказывал?

П а н к о в. Я?.. (Подумав.) Честно сказать, не помню… (Посмотрев на часы, встает.) Час сорок пять… Пора мне, братцы. Много еще надо успеть.

М о р е в. А я думал — выпьем по случаю. Я б и сбегал.

П а н к о в. Извини, друг, магазинное душа не принимает. Исключительно политуру потребляю, тринадцатый номер. Так что счастливо.

Л о т о ч н и ц а. А мне чего объяснить обещался?

П а н к о в (смеется). А про охранника я вспомнил, Маня. Вот он. Любит. Так что плюнь на годы и держи крепче…

Затемнение.

Квартира Панковых. Звонок в дверь. С в е т л а н а выходит и возвращается с К о р о б о в о й, энергичной, шустрой женщиной, лицо которой отличают чрезвычайная подвижность и наивная хитроватость.

К о р о б о в а. Ох, я и не знала, что здесь мужчина… Здрасьте!..

В ы с т о р о б е ц. Здравствуйте…

К о р о б о в а (Светлане). Я — Коробова. Люси Коробовой мать…

С в е т л а н а. Это, кажется… Я как-то слышала фамилию… Коллега или ученица Николая Николаевича?

К о р о б о в а. Точно. Я на минутку.

С в е т л а н а (приглядываясь). Позвольте… Я вас видела когда-то… Определенно видела. В том доме, где мы жили раньше.

К о р о б о в а. Ну да. И мы там жили. А теперь здесь, через несколько домов. Обратно рядом.

С в е т л а н а (все еще не понимая цели визита). Какое совпадение, подумайте!

К о р о б о в а. Почему же совпадение?.. Николай Николаевич помог. Не оставляет нас, спаси его бог.

С в е т л а н а. То есть… в каком смысле?

К о р о б о в а. Я говорю, квартира у нас теперь отдельная. И у Люськи комната. Раньше мы в общей жили, с соседями. А как Николай Николаич похлопотал, так и все, исчерпанный вопрос.

С в е т л а н а. Я… Извините…

К о р о б о в а. Чего я пришла? Да, спросить Николая Николаича я.

В ы с т о р о б е ц. Панков в Хельсинки.

С в е т л а н а. Что за шутки, Михаил Романович? Коля в институте, на работе.

В ы с т о р о б е ц. Как понимать?

К о р о б о в а. Вот и я пришла — Люська письмо оставила. Звонила к ним — трубку никто не берет. А письмо какое-то чудное. Она мне отродясь вообще-то писем не писала, и слов таких я от нее не слыхивала. А тут выдала — не поймешь.

С в е т л а н а. Извините, мне не ясна ситуация.

В ы с т о р о б е ц. Черт меня побери, если я вообще понимаю хоть что-то… Сегодня двадцать восьмое… Двадцать седьмого началась конференция в Хельсинки, на которой Панков должен выступить. Что происходит? Я вас спрашиваю?

С в е т л а н а. Но я впервые слышу об этом, Михаил Романович.

К о р о б о в а. Было, было, слыхала я. Чего-то они там переиграли.

В ы с т о р о б е ц. Что переиграли?

К о р о б о в а. Да мне ни к чему было, не помню…

В ы с т о р о б е ц. Та-ак… (Подходит к телефону, набирает номер и долго ждет.) Кабинет его не отвечает…

К о р о б о в а. Что ж такое может быть? И я звонила по всем отдельским телефонам — молчат. Разве б я так-то, без дела, к Николай Николаичу осмелилась? Звоню — молчат. А тут письмо бельмом. Эксперимент у них какой-то.

В ы с т о р о б е ц. Какой эксперимент? Где письмо?

К о р о б о в а. Да вот… (Протягивает письмо Высторобцу.)

В ы с т о р о б е ц (надевает очки, читает). «Милая, любимая мамочка!..»

К о р о б о в а. Это я. Отродясь такого от нее не слыхивала.

В ы с т о р о б е ц (продолжает читать). «Сегодня мы проводим эксперимент, который итожит десять лет моих отношений с Никником»…

К о р о б о в а (перебивает). Это она так Николая Николаича зовет.

В ы с т о р о б е ц (бросив короткий взгляд на Коробову, продолжает читать). «Мне трудно объяснить тебе все, да и не надо, не важно. Главное — ты знаешь, для Никника я пойду на все. До свиданья, мамочка. Я люблю тебя. Что бы ни было, сумей быть всегда счастлива. Лично я ни о чем не сожалею. Твоя Л.».

С в е т л а н а (растерянно и беспомощно). Что это?..

В ы с т о р о б е ц (после паузы). Та-ак… Ну, хорошо!.. (Подходит к телефону, набирает номер, ждет.) Алло! Привет. Наконец-то… Да, несколько неожиданно. Сегодня… Пустое все. Слушай, Славик здесь?.. Ага… Я неподалеку, скоро подойду. Так чтоб духу его не было… Что?.. Можешь вместе с ним… Как угодно. Отныне так. Все… (Опускает трубку.) Светлана Никитична, я сейчас снесу домой вещи. Через какое-то время зайду. Если Коли еще не будет, подъеду в институт сам. Странные дела здесь без меня творятся… (Уходит.)

К о р о б о в а (обеспокоенно). Что ж это стряслось-то, господи помилуй? С чего бы Высторобцу так осерчать? Может, что я вам помешала?

С в е т л а н а. Вы и его знаете?

К о р о б о в а. Что ж я, по соседству жильцов не знать? И его. И Таньку. Вот уж скажу, ну есть оторва! Чтоб такой мужчина… видный, и как же она им крутит! Ну…

С в е т л а н а (перебивает). Извините, мне неприятен этот разговор.

К о р о б о в а (понимающе). Сочувствуете? Понятно… Наше дело бабье…

С в е т л а н а (резко). Извините, но и обобщения ваши мне… странны.

К о р о б о в а. А вы не серчайте, я — могила. Чего видела — не видела. Так что не опасайтесь, у меня не сорвется.

С в е т л а н а. Я вас, к сожалению, плохо понимаю.

К о р о б о в а (легко). А и ладно. Так если не появится Люська, я через часок еще загляну, хорошо?

С в е т л а н а. Подождите… Мне хотелось бы вас… спросить вас о некоторых моментах. Я не понимаю…

К о р о б о в а (охотно). А вы спрашивайте, чего ж! С удовольствием поговорю с культурной женщиной… (Садится.)

С в е т л а н а. Скажите… Письмо… Как его следует понимать?

К о р о б о в а. Когда б я сама поняла…

С в е т л а н а. Нет, я не о том… Я… ну, вот то, что ваша дочь называет отношениями…

К о р о б о в а. Так уж десять лет, как отношения. Вон моя-то так и пишет — десять лет… Помню, в ту пору весь двор ее боялся. Первая шпана была… да и спрос каков — безотцовщина…

С в е т л а н а. А где ваш муж? Вы извините, что я так бесцеремонно выспрашиваю, но… Мне необходимо разобраться…

К о р о б о в а. Погиб у меня муж. Задавило его машиной…

С в е т л а н а. И как же вы?

К о р о б о в а. Да вот… Так одна и осталась… Люське два годика было — одна поднимала… Не скажу, конечно, что мужчин не было… Были, да только… С утра ж до ночи на работе — на заводе по сменам и в школе уборщицей. Так и времени на эти дела не оставалось. После, Люська как подросла, а она на язык резкая, — и вовсе мужиков от дома отшила.

С в е т л а н а. А вы?

К о р о б о в а. А что я? Чего сделаешь? Бывало, надумаешь характер показать, а не больно-то… Комната одна, квартира общая. Соседей, что ли, развлекать?

С в е т л а н а. Да-а… Как все непросто…

К о р о б о в а. А Николай Николаевич как придет…

С в е т л а н а. Николай Николаевич ходил к вам?

К о р о б о в а. А как же? Каждый день. Не ко мне, конечно, чего ему за интерес? К Люське ходил.

С в е т л а н а. Не понимаю… Что у них могло быть общего?..

К о р о б о в а. Так, приглянулась ему, видать, Люська… Приодел ее… И вообще помогал…

С в е т л а н а. Но… но… Почему? Как?

К о р о б о в а. Чего ж. Занимался с ней. И всякое такое… Я-то на работе больше, а свободная была, так уходила. Чего мешать? Потом уж, когда работу бросила, думала…

С в е т л а н а (перебивает). Вы оставили работу? Почему?

К о р о б о в а. Так давно уж — Николай Николаич помогал хорошо…

С в е т л а н а. Что — он содержит вас?

К о р о б о в а. Пока Люська училась — помогал… Помню, говорит мне как-то: «Вы, говорит, сами даже не понимаете, какая ваша Люся… Ей уход нужен. И по дому, и по хозяйству — это не ее, оградите…».

С в е т л а н а. Прекрасная история! И что же? Вы решились оставить работу? Вы были достаточно молоды, кажется?

К о р о б о в а. Так ведь… Подумала я себе — пенсию выработала. У нас на заводе по вредности, если стаж есть, женщины в сорок пять пенсию получают… А мне сорок шесть было… Все одно всех денег не заработаешь… Николай Николаич помогает. Хватит, словом, на жизнь. И у девки вроде дорога намечается. Взяла да и ушла…

С в е т л а н а. И что же? У вас появилось много свободного времени. Что вы делали?

К о р о б о в а. Так по дому-то я быстро управляюсь, больше все во дворе… С одной поговоришь, с другой ля-ля, глядишь, дня и нет. Да вы и сами не работаете, знаете, как оно бывает.

С в е т л а н а. Да-да, разумеется… Завидная общность.

К о р о б о в а. Что вы?

С в е т л а н а. Так, пустяки. Вы продолжайте, пожалуйста. О близких всякие новости интересны, а такие и вовсе. Очень обяжете меня…

К о р о б о в а. Да это за ради бога. Меня не убудет… Ну, стала учиться Люська в институте. Закончила.

С в е т л а н а. И все это время Панков продолжал с ней заниматься?

К о р о б о в а. А как же? Кажный день. Если не уезжал, конечно. А пока в Москве — кажный день. И то сказать — редкостный человек.

С в е т л а н а. Да, редкостный, наверное, не то слово… И что же дальше?

К о р о б о в а. Чего ж. Стала она у Николай Николаича работать. Кандидатшей стала, ну это еще с диплома. Диплом у ней взяли прямо на кандидатку. Теперь, говорит, скоро докторшей будет. Опять же Николай Николаич после работы каждый день заходит. Только теперь они и ездят вместе — за границу, в командировки всякие.

С в е т л а н а. Ах, даже настолько… Мило.. Знаете, я вас особо больше не задержу, но… Ох, уж эти вечные бабьи «но»… Последние два вопроса, только два. Ведь это не много, правда, два вопроса?

К о р о б о в а. А вы не запаляйтесь, спрашивайте — и все… Я отвечу.

С в е т л а н а. Ах, вот как, стало быть? Чудно. Тогда первое: зачем вы взяли с собой письмо?

К о р о б о в а. Не пойму что-то.

С в е т л а н а. Письмо. Вашей дочери письмо. Оно же адресовано вам. Лично. Откровенно. Доверительно… Зачем вы его принесли сюда, в мой дом?

К о р о б о в а. Интересно! Люська дочка мне или кто? Должна я об ней интересоваться или как? Тем более я с письмом и не к вам вовсе шла, а к Николай Николаичу.

С в е т л а н а. А показали мне!.. Как вы можете?

К о р о б о в а. Что-то не туда вас повело, не…

С в е т л а н а (перебивает). Извините, но… все же как… как вы можете… и могли?! Вы! Мать!!

К о р о б о в а. Ну, будет! Нечего меня мордой в стол тыкать! Мать! Побудь-ка сперва сама матерью! Небось я не дура — мешать, когда девке такое счастье в руки покатило!.. (Направляясь к выходу.) Счастливо вам! Через час, если Люська не объявится, обратно зайду! (Выходит.)

Какое-то время Светлана сидит неподвижно, оцепенев, потом оглядывается кругом с тревожным недоумением. В двери — П а н к о в.

Занавес.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Действие не прерывалось. Когда поднимается занавес, П а н к о в подходит к С в е т л а н е.

С в е т л а н а. Что с тобой?

П а н к о в. Пустяки, споткнулся… (Как бы выполняя ритуал, смысл которого давно забыт, целует жену и передает ей портфель.) Ну, как дела в за́мке? Стража не дремлет? Камин не чадит?

С в е т л а н а. Чадит… Но ничего… Я проветрю…

П а н к о в. Отлично. (Садится в кресло, закуривает.)

С в е т л а н а (удивленно). Ты… не переодеваешься?

П а н к о в. Как видишь… Кофейку не найдется?

С в е т л а н а. Найдется.

П а н к о в. Принеси, будь добра.

С в е т л а н а. Почему ты сегодня так рано?

П а н к о в. Извини… (Заметив чашки на столе.) У нас кто-то был?

С в е т л а н а. Высторобец.

П а н к о в. Да?.. Скажите… Миша обгоняет время… Хлопотун. Ну, и что он делал?

С в е т л а н а. Удивлялся.

П а н к о в. Не устал еще?.. Чему же он на этот раз удивился?

С в е т л а н а. Тебе.

П а н к о в. Да?.. А я-то думал, что ничем уже не могу его удивить.

С в е т л а н а. Можешь.

П а н к о в. Например?

С в е т л а н а. Он говорил, что не ожидал застать тебя в Москве.

П а н к о в. И только-то?..

С в е т л а н а. И еще… Его удивили твои дела. Институтские, конечно.

П а н к о в (стремительно). Что он о них знает? Откуда?

С в е т л а н а. Здесь была Коробова.

П а н к о в. Каким образом? Материализация духов? Люся же в институте!

С в е т л а н а. Мать… Люси.

П а н к о в, Анна Владимировна?

С в е т л а н а. Да.

П а н к о в. Ну и что? Что ей здесь нужно было?

С в е т л а н а. Она приходила к тебе с очень трогательным письмом от Люси… Трогательным и проникновенным.

П а н к о в. Что?!.. Люся оставила письмо?.. Да как она посмела?

С в е т л а н а. А ты хотел, чтобы так все и осталось шито-крыто, конспиратор?

П а н к о в. То есть?

С в е т л а н а. Что — то есть? Ты кто — Зорге, Абель, Авель, Каин? Кто?! Я думала, что за двенадцать лет это узнала, а оказывается… оказывается…

П а н к о в (перебивает, искренне). Ты заболела?

С в е т л а н а. Оставь! Что у тебя происходит на работе? Почему эта девочка в письме прощается с матерью? У тебя же ничего не бывает просто так — для чего ты готовил ее все эти десять лет? Для чего? Для сегодня?

П а н к о в. Светленький… Ты затеяла странный разговор и… очень не ко времени.

С в е т л а н а. Если я узнаю́ о жизни своего мужа что-то такое, чего не знаю и не понимаю, мне важно понять!

П а н к о в. Если важно, мы поговорим, но… не сейчас. Как-нибудь в другой раз… Сейчас я… решительно не могу… разговаривать.

С в е т л а н а. Но эта девочка…

П а н к о в (перебивает). Этой девочке двадцать пять лет! Эта девочка не сегодня-завтра станет доктором наук, ученым с мировым именем! Девочка!..

С в е т л а н а. Какое все это имеет значение? То есть имеет, конечно, имеет, но… Ты хоть понимаешь, какую ответственность взвалил на себя? Ведь она же в тебя влюбилась, да иначе и быть не могло — пятнадцати лет девочка, ребенок почти, и рядом каждый день ты… Ты понимаешь это или нет? Вот так, играючи, может, ты ей всю жизнь покалечил! Знаешь ты, что она тебя любит?..

П а н к о в. Вообще-то я над этим особо не задумывался… Но… но иногда мне тоже казалось…

С в е т л а н а (перебивает). Ну и что же?

П а н к о в. Что-что? Ничего! Что я могу сделать? Не говорить же с ней об этом — глупо ведь! Словом, не знаю… Ты женщина, вот и предпринимай что-нибудь, а я… не знаю. Действительно, ужасная история… Бедняга…

С в е т л а н а. А она тебе нравится?

П а н к о в. Нравится?! Да это не то слово — нравится!.. Она… она изумительна! У нее мозги, — это же!.. И вообще… удивительно славный человек… Но за письмо я ей еще выдам, погоди!.. (С каким-то злым удовольствием.) Вот бабы! Ну, ты подумай! Даже лучшие из них! Даже если у нее голова как счетная машина. Даже если она стоит сотни мужиков! Баба все равно свое возьмет!.. (Смотрит на часы.) Ну, все… Светленький, честное слово, не будет кофе, и я умру, тут же…

Светлана выходит.

(Курит, расхаживает по комнате, смотрит на часы.) Нет, эдак тронуться можно. Еще полтора часа маеты…

Возвращается С в е т л а н а с чашкой кофе, одеколоном и пластырем. Молча обрабатывает и заклеивает ссадину.

С в е т л а н а. Ну вот… Можешь продолжать подвиги.

П а н к о в. Спасибо. Послушай, Свет… Когда ты меня ждешь, чем ты занимаешься?

С в е т л а н а. Что это вдруг?

П а н к о в. Так, обмен опытом…

С в е т л а н а. Странно… Делаю что-нибудь по дому… читаю… думаю…

П а н к о в. Понятно.

С в е т л а н а. Что с тобой? Не ешь, не переодеваешься…

П а н к о в. Не обращай внимания. Пустяки.

С в е т л а н а. В один вечер многолетние привычки не меняются…

П а н к о в. Целые жизни меняются в один вечер…

С в е т л а н а. Ну, как хочешь, — сейчас будешь есть. Чего бы ты хотел?

П а н к о в. А, все равно… Давай что дашь.

С в е т л а н а. Когда мы поженились, ты признавал только жареную колбасу с картошкой на ужин… Любимое ваше блюдо с Юркой Смирновым. Тот мог в один присест кило колбасы умять.

П а н к о в. Да-а, Юра здоров поесть.

С в е т л а н а. А как он мне помогал всегда! Теперь вон и гвоздя некому вбить. А Юрка… Да и вообще… Жаль, что у вас так получилось… Я очень любила, когда он к нам приходил. Спокойный… Какой-то весь основательный… Как придет, сразу что-нибудь начинал чинить… Обидно… Прошлое если уж что забирает, то забирает навсегда.

П а н к о в (взглянув на Светлану, молча подходит к телефону, мгновение стоит, как бы взвешивая что-то, потом, посмотрев на часы, набирает чей-то номер, ждет). Алло! Салюдо!.. Исключительно добрый вечер… Не вдруг, а по случаю… Э-э… Мог бы ты сейчас подъехать ко мне? А? Ты свободен?.. (Оживившись, возбужденно.) Приезжай, поговорим… Разве ты не знаешь?.. Ах, да, действительно, десять лет. Подумать, как летит время… (Смотрит на часы, вымученно шутит.) Ну, стало быть, круглая дата, юбилей… Ну да, в институтском доме… Четырнадцатая квартира… Жду… (С некоторой даже грустью смотрит на трубку, потом медленно опускает ее на рычаг.) Десять лет… (Подходит к Светлане.) Ну вот, все как ты хотела, Света… Сейчас здесь будет Юра.

С в е т л а н а (оторопело). Юра?

П а н к о в (усмехнувшись). Да-да, Георгий Арсеньевич… Великий высекатель искры! Что, поужинаем, как когда-то, втроем?..

С в е т л а н а. Пойду соберу… (Выходит.)

Панков беспокойно расхаживает по комнате, смотрит на часы, берется за телефонную трубку, раздумывает, закуривает и, подойдя к телевизору, включает его. Садится в кресло и угрюмо смотрит. Телефонный звонок. Панков бросается к аппарату.

П а н к о в. Алло!.. (С досадой.) Какую Катю?.. Не так, чтоб много, но пару десятков наберем. Приходите. У нас бюро добрых услуг. На любые вкусы… Ага… Привет…

Затемнение.

На просцениуме В ы с т о р о б е ц сиротливо сидит на чемодане. Появляется С л а в и к К о н т ы р е в.

С л а в и к. Здравствуйте, Миша.

В ы с т о р о б е ц (поднимаясь с чемодана, набычившись). Привет. Убрался наконец. Черт знает, сколько времени жду.

С л а в и к. Я ушел, чтобы вернуться. Я готов к борьбе.

В ы с т о р о б е ц (подойдя к Славику вплотную). Что такое?

С л а в и к. Да. Я готов, готов ко всему. Еще великий Бальзак говорил, что грязь с мрамора смывает первый же дождь. Так что можете даже облить меня грязью.

В ы с т о р о б е ц. И без того хватает.

С л а в и к. Вы меня разочаровали, Миша. Я предполагал в вас некую широту мысли, но теперь вижу, что, увы, ошибался. Как видно, и я должен испить свою чашу разочарований. Увы!

В ы с т о р о б е ц. Ну вот что! Запомни: я сказал сегодня — амба! Дважды не говорю. Пей из своей чаши хоть… сам знаешь что… Но если еще раз появишься в моем доме — ноги переломаю к чертям собачьим, понял?

С л а в и к (торжествующе). Вот-вот! Именно об этом я и говорил Танюше — вы носитель грубой материальной силы! И она мне еще не верила! Но меня вы не запугаете! Сила мышц ничто перед силой разума!

В ы с т о р о б е ц (восхищенно). Ну, фрукт!

С л а в и к (деловито). Вы домой? Танюша в состоянии депрессии. Прошу вас, хоть сегодня будьте поделикатней.

В ы с т о р о б е ц. Депрессии? Ты что ж, за аспирином побежал?

С л а в и к. При чем здесь аспирин? Я за шампанским.

В ы с т о р о б е ц. Решили обмыть?

С л а в и к. Даже в такие минуты вы…

В ы с т о р о б е ц (перебивает). Или, может, ты решил меня по голове тяпнуть, а, Славик? Бутылка подходящая.

С л а в и к. Это вульгарно, Миша! Я апеллирую к разуму! Это вульгарно! (Уходит.)

Затемнение.

Квартира Панковых. Хозяин за это время успел надеть другой пиджак. На лацкане блестят значок лауреата Государственной премии и Звезда Героя Социалистического Труда. Звонок в дверь. С в е т л а н а вводит в комнату С м и р н о в а. Он очень не похож на Панкова — своей размеренностью, обстоятельностью, отсутствием столь характерных для Панкова нервной напряженности и импульсивности.

С м и р н о в. Здорово, Панков. Что это с тобой?

П а н к о в. Споткнулся.

С м и р н о в. А, бывает… (Светлане.) А ты все такая же.

П а н к о в. Что ей делается? У нее общественная функция — быть красивой.

С м и р н о в. Что ж, справляется… (Панкову.) Первый раз тебя при параде вижу. Внушаешь.

П а н к о в (смеется). А ты как думал? Это тебе, брат, не слон под бешамелью.

С в е т л а н а. Наконец-то и я сподобилась.

П а н к о в. О чем ты?

С в е т л а н а. Так.

С м и р н о в. Ну, так что у тебя стряслось?

П а н к о в. Прошу, проходи…

Проходят к столу, усаживаются.

С в е т л а н а. Какой ты огромный, Юрка!

С м и р н о в. Огромный, но не масштабный. Не то что…

П а н к о в (смеется). Я — да, я — такой. Но ты, Юра… Перед лицом такого физического совершенства любая масштабность меркнет!

С м и р н о в (ухмыляясь и похлопывая себя по животу). Так работаем, Панков. А как ты думаешь? Одиннадцать килограммов сбросил и держусь, не распускаюсь… Уж больно интересная жизнь кругом, хочется подольше на нее посмотреть, черт ее подери. Поверишь, в пять утра встаю и два часа бегаю. Перед сном тоже бегаю полчасика вместо снотворного. Даже шагомер, понимаешь, японский приобрел. По системе йогов дышу и сосредоточиваюсь. Ну, и уик-энд, конечно, — на рыбалку. Это уж как часы… В общем научно дело поставлено.

П а н к о в. Действительно, научно… (Наливает в рюмки.) Эдак притомиться недолго… Смотри, и тост сам собой подошел — за отдых от трудов праведных!

С м и р н о в (с изумлением глядя на Панкова). Ну, дела! Неужели и ты пить начал?

П а н к о в. Еще нет, но собрался. Открываю книгу жизни заново, Юра. Хочу прочесть главу «О пьянстве».

С м и р н о в. Прекрасная глава, Панков. Понравится.

С в е т л а н а. Только этого мне недоставало! Мало мне мужа-ученого, подай мне бог мужа-пьяницу.

С м и р н о в. Так ведь все в меру, Свет. Уж на что я по этой части мастак, но и то… регламентирую. А сегодня вообще за рулем — не пью… Как, братцы, жизнь, в общем и целом?

П а н к о в. Эволюционирует.

С м и р н о в. Заметно. Квартирка у вас ничего, масштабная. Да и вообще, следует заметить, устроился ты, Панков, как бог.

П а н к о в. А ты не завидуй. Человеку, чтобы стать богом, достаточно жениться на богине. Дерзай!

С м и р н о в. Ясно… Наших кого-нибудь встречаешь?

П а н к о в. Редко.

С м и р н о в. А ты, Свет?

С в е т л а н а (словно оправдываясь). Я почти всегда дома… Коля работает до ночи, поздно приходит…

С м и р н о в. Наполеон.

П а н к о в. Наполеон? Никогда! Не устраивает. Пока побеждал — был чудовищем, когда его победили — стал гением. Увольте… Да, жалко, что ты за рулем, старина… (Наливает себе.) Ну, а я выпью. За удачу! (Пьет.) Слушай, ты не знаешь случаем, как там у этого… я часто его вспоминаю… у Витьки Выжгина? (Светлане.) Я тебе когда-то о нем рассказывал.

С в е т л а н а. Я помню… (Неожиданно огрубив голос.) Встал утром — знобит и почему-то меланхолия. Тяпнул двести пятьдесят — и на кладбище, Бетховена слушать…

С м и р н о в (смеется). Точно! Копия! Живой Витька! Бросил Витька нашу профессию. Уж лет шесть в филармонии на виолончели пилит.

П а н к о в. Серьезно? Вот молодец мужик! Характер… Значит, все-таки решился… Молодец. Я так не смог.

С м и р н о в. То есть как это?

П а н к о в. Да так это… Когда-то я всему на свете предпочел науку, думая, что выбираю лучшее…

С м и р н о в. Что значит — думая?

П а н к о в (устало). То и значит… что это была ошибка…

С м и р н о в. У тебя же спецмозги, старина!

С в е т л а н а. Что с тобой, Коля?

П а н к о в. А ничего со мной… Так… (Улыбается.) Просто… не по Пахомке, наверно, шапка…

С м и р н о в. Чего ты несешь, чего ты несешь?!

П а н к о в (посмотрев на часы). Да… Очень жаль, что ты за рулем, старичок… (Наливает себе.) За удачу!.. Скажи, что ты делаешь, когда тебе нечего делать?

С м и р н о в. Как это?

П а н к о в. Ну вот так, нечего делать — и все…

С м и р н о в (пожав плечами). Странный вопрос… Живу.

П а н к о в. И все?

С м и р н о в. А что — мало?

П а н к о в (после паузы, задумчиво). Нет, возможно, и немало… Вопрос в том — как? (Глядя на часы.) Что такое? Часы стали?.. (Подходит к телефону и, набрав «100», слушает.) Нет, правильно… Да, так о чем мы?.. Ага… Так вот, брат, все дело в том — как?

С м и р н о в. Вопросы все задаем! А вот так — жить и понимать, что это само по себе уже бесценно!

П а н к о в. Жить… Я ведь не на любую жизнь еще и соглашусь, Смирнов. Я еще повыбираю малость.

С м и р н о в. Да тебе-то чего не хватает? Тебя-то что гонит?

П а н к о в. Страх. Боюсь не успеть сделать главное. Это самое страшное — не успеть сделать главное.

С в е т л а н а. А что — главное?..

С м и р н о в. Вот ведь… интересная все же петрушка! Ни разу в жизни не встретил довольного человека. Маленький человек — чего-то ему не хватает. Большой человек, вознесло его, уж выше, кажется, некуда, — опять что-то не так.

П а н к о в. Но это же так просто!

С м и р н о в. То есть?

П а н к о в. Стоишь ты посреди большого поля. Устал. Брюзжишь, что пришлось отмахать двадцать километров из-за одной ромашки. Забрался на пригорок — господи, да, оказывается, еще ходить не переходить, чтоб добраться до чего-то стоящего. А потом взошел на Эверест — и заныла душа: жизни не хватит, чтобы обойти то, что открылось! Так и во всем… Чем выше поднялся, тем яснее сознаешь, как много не успеешь… Это ж элементарно.

С м и р н о в (с неожиданной горячностью). Элементарно?.. Что-то ты темнишь, Панков! Нутром чую — темнишь!

С в е т л а н а. Подожди, Юра! Кричишь, как будто для тебя уж все вопросы решились. Коля, ты мне так и не ответил — как же ты определишь для себя главное, что есть главное?

П а н к о в. Не знаю… (Серьезно, почти строго.) Может быть, главное — это ты… Может быть… Не знаю… Нет рецептов для человека… Каждый ищет сам… (Помрачнев, с какой-то угрюмой убежденностью.) Одно, наверное, непреложно: чтобы найти, нужно быть беспощадным к себе. Жестоким и безжалостным… к себе.

С м и р н о в. Годы идут, а Панков в своем репертуаре… Ну ладно, есть там всякие фанаты и прочие. А если взять нормального человека — кому это надо, кто это на себя покатит?..

П а н к о в (просто). Я…

С м и р н о в. Об этом я и толкую.

П а н к о в. Чудак… Найти… получить гарантию, что крошечный, почти неуловимый клочок, шагреневую шкурку времени, отпущенного тебе, истратил не зря… Я бы с радостью, как Фауст, продал душу черту, чтобы узнать это. Но чертей теперь нет, и поэтому, хотя мне милее Фауст, я вынужден быть Вагнером.

С в е т л а н а. Посредственностью?

П а н к о в. Работягой!.. Пошутил над нами Гёте, шутник. Нет Фауста без Вагнера. Настоящий Фауст всегда и прежде всего — Вагнер…

С м и р н о в. Да, грустная история. Так и бежим по жизни.

П а н к о в. Ты на себя-то не наговаривай. (Наливает себе.) За удачу!.. (Пьет.)

С м и р н о в. Эка ты эту даму ублажаешь… Не пойму, все-таки чем ты-то недоволен? Ты. Лично. Что тебя-то не устраивает?

П а н к о в (усмехнувшись). Мало получаю.

С м и р н о в. Ну, знаешь, это уже наглость…

П а н к о в. Радости мало получаю… Вот есть человек, и строит он, ну, скажем, дворец… Всю жизнь… Чтобы однажды в конце жизни, возможно, порадоваться… А другой строит дома, простые рубленые избы, без всяких там затей и выкрутасов… И видит людей, которые в эти дома въезжают, видит их радость и сам радуется… Множество раз на своем пути…

С м и р н о в. Это все так. Но что дальше?..

П а н к о в (после долгой паузы). Наверное, я из этой породы. Мне нужны пусть маленькие, но верные и частые радости, а не одна большая и сомнительная… Наверное, поэтому я и Выжгину позавидовал, что он решился уйти пилить на своей виолончели… Мне тоже иногда хочется аплодисментов…

С м и р н о в (душевно). Значит, ты недоволен…

П а н к о в (криво ухмыльнувшись). Да… недоволен… (Смотрит на часы.) Переход фазы…

С в е т л а н а. Ты очень побледнел. Тебе нехорошо?

С м и р н о в. И правда, старина. Без привычки-то… Не пей больше.

П а н к о в. Пустяки… Мне хорошо…

С м и р н о в. Эх, старые мы, старые… как ни крути. Годы свое берут, хоть мы и делаем вид, что это не так. До сорока — иллюзии теряешь, после сорока — создаешь… Ребят встречаю наших — лысенькие, пузатенькие, седенькие. В тираж выходят… Мне сорок два. Тебе, Коля, тоже?.. Коля! Коля! Очнись…

П а н к о в. Что ты?.. Я не понял.

С м и р н о в. Заснул, что ли? Тебе, говорю, сорок два?

П а н к о в. Кажется.

С м и р н о в. Надо сказать, вы оба довольно удачно законсервировались.

С в е т л а н а. В собственном соку.

П а н к о в (смотрит на часы, возбужденно). Будет, Света, и дудка, и свисток тебе будет, подожди только еще немного. Что поделаешь, раз попали в одну упряжку, тебе тоже ничего не остается больше — надо тянуть. (Смотрит на часы.)

С в е т л а н а (взглянув на мужа). Ты что, ждешь еще кого-нибудь?

П а н к о в (смотрит на часы Смирнова). Почти час…

С в е т л а н а. Совсем побелел.

П а н к о в. Пустяки… Я… в порядке.

С в е т л а н а. Я открою окно… (Подходит к окну и распахивает его.)

Слышна улица — гудки машин, голоса.

П а н к о в. Ну что ж… А я… (Наполняет свою рюмку и выпивает, для него это, видимо, много — последняя рюмка его как-то ошеломила, и мгновение он сидит, тупо покачивая головой, как после удара; затем, стряхнув оцепенение.) Ну, а что я?.. А я… открою грусть… Это, наверное, последнее, что открываешь в конце долгого пути… (Проходит в угол комнаты к магнитофону и включает его.)

Тихо звучит музыка. Панков присаживается на подоконник и, прислонившись к оконной раме, погружается в угрюмое молчание. Молчат и Светлана с Юрием. Неожиданно Панков начинает читать стихи — они рвутся из него без всяких усилий, рвутся самопроизвольно, как долго копившаяся и освобожденная наконец сила.

(Расхаживает по комнате.)

С м и р н о в (после долгой паузы). Ну-с, говори… Для каких собеседований ты призвал на пир меня?

П а н к о в. Скажу… Я призвал тебя потому, что теперь вновь смогу отвечать на твои вопросы. Понимаешь?.. Вижу, что нет, как и тогда… Вечно стремящийся и никогда не могущий.

С м и р н о в. Ну-ну…

П а н к о в. Вечно стремящийся понять и задающий вопросы, чтобы не понять…

С м и р н о в. Та-ак…

П а н к о в. Но тогда у меня не было времени, а теперь… Теперь я опять могу отвечать на твои вопросы. Я даже хочу отвечать на твои вопросы, ибо ты — Великий Высекатель Искры.

С м и р н о в. Должно быть, это что-то очень лестное для меня?

П а н к о в. Да… Знаешь, я открою тебе сейчас тайну. Ты ведь, наверное, до сих пор не понял, почему я тогда не захотел больше работать с тобой?

С в е т л а н а. Коля!

С м и р н о в. А-а… Ну, давай, давай! Я не забыл еще твою резолюцию на моем заявлении об уходе: «Согласен без двухнедельной отработки…» (Передразнивает.) Не захотел работать… Это ж надо! Сказал бы уж попросту — выгнал, убрал! Так интересно, почему же ты меня убрал?

П а н к о в. Хорошо. Если тебе так больше нравится, пусть убрал… Хотя ты был моим единственным другом.

С м и р н о в. Что ж, любопытно.

П а н к о в. Я убрал тебя, Юра… потому, что ты… был единственным, кто мог позволить себе меня спрашивать. Без конца спрашивать. Обо всем… А я должен был бы тебе отвечать, подробно… как другу — должен.

С м и р н о в. Ну и что?

П а н к о в. А я не имел права тратить на тебя время, потому что ты спрашивал не для того, чтобы понять, а для того, чтобы не понять, чтобы всенепременнейше опровергнуть! Потому что ты — традиционалист! Потому что для тебя закон — всегда закон… Закон Архимеда, закон Паскаля, закон Ньютона, законы, законы, законы! Огородились ими, как забором, все нельзя, нельзя, нельзя! А они, может быть, и писаны для того, чтобы их опровергать! Понимаешь?

С м и р н о в. Нет.

П а н к о в (посмотрев на часы). Хорошо, старина… Обожди меня часок — я только на работу заеду, сразу обратно и все объясню. Идет?

С в е т л а н а. Ты с ума сошел! Никуда я тебя не пущу!

П а н к о в (лихорадочно). Мне нужно. Я ее уговорю. Хотя бы на несколько минут. Не могу больше, понимаешь, Свет? Не могу!

С в е т л а н а. Коля, успокойся. Ты посмотри на себя — куда ты поедешь? На тебе лица нет… Тебя уложить надо…

П а н к о в (в отчаянии). Да что ж это такое?! Человек я или нет? Мне надо, понимаете, надо!..

С м и р н о в. Нет, Панков, стой. Так дело не пойдет. Начал — кончай! Я тебе не мальчик.

П а н к о в. При чем здесь мальчик или девочка? При чем здесь это?

С м и р н о в. Не я начал этот разговор — ты! А уж коли начал — давай до конца! Почему ты не захотел со мной работать?

П а н к о в. Так я же сказал: потому, что ты традиционалист! Потому, что объяснять тебе — это бесполезнейшая трата времени. И если это еще было возможно сначала, до искры… то потом стало невозможно… Потому, что ты — тра-ди-ци-о-на-лист!

С м и р н о в. Да что ты заладил?

С в е т л а н а. Он пьян. Николай, прекрати!

П а н к о в. Не прекращу! Это еще Павлов открыл. И это важно — закон: первая реакция организма на незнакомый раздражитель — всегда рефлекторное отталкивание…

С м и р н о в. Ага, все-таки ты признаешь закон?

П а н к о в. Это признаю… пока…

С м и р н о в. Ну хорошо, Павлова я знаю, а вот…

П а н к о в (перебивает). А вот кто был Белинский, ты знаешь?

С м и р н о в. При чем это?

П а н к о в. Нет, ты скажи, кто такой был Белинский?

С м и р н о в. Ну… Белинский… Великий русский критик. Дальше?

П а н к о в. Правильно. А кто такой Блок, знаешь?

С м и р н о в. Да что ты идиотничаешь?!

П а н к о в. Нет, говори, знаешь?

С м и р н о в. Проходили. Дальше?

П а н к о в. А кто написал «Гамлета»?

С м и р н о в. Слушай, иди ты к черту!

П а н к о в. Итак, Белинский — великий русский критик. Блок — великий русский поэт. Шекспир — величайший гений человечества, и «Гамлет» — лучшая пьеса на земле. Так?

С м и р н о в. Так! Так! Ну и что?

П а н к о в. Так вот Блок записал у себя в дневнике: «Позор Белинскому!», потому что не сошелся с ним по одному вопросу. Но для этого понадобился Блок, которого, между прочим, тоже учили, что Белинский великий русский критик. А Толстой назвал Шекспира пьяным дикарем… и не признавал «Гамлета». Дико? Дико! Но и в этом их гений — они позволили себе подумать иначе по этому поводу, чем десятки миллионов людей привыкли мыслить. Улавливаешь? Привыкли!

С м и р н о в. И поэтому ты не захотел со мной работать?

П а н к о в. Да!

С м и р н о в. Кого же ты нашел взамен?

П а н к о в. Почти никого! Много сотрудников, много помощников — и почти никого, кому бы все до конца, кто был бы единомышленником во всем… И это мое проклятье, моя бездарность, моя вина, моя болезнь! И нет мне прощенья за то, что я не сумел создать школы, не создал компании, веселой, мудрой компании, где можно все делать сообща, понимая друг друга с полуслова… Впрочем, одна ученица у меня все-таки есть — и это огромно! Если хочешь знать, одна, но такая, что скоро переплюнет и меня, коли уже не переплюнула.

С в е т л а н а. Люся?

П а н к о в. Люся! Золотая девчонка! Совершенно непредубежденный ум, открытый для чего угодно. Я-то сам тугодум, а у нее феноменальная комбинационная скорость. Я это тогда еще, при первой встрече во дворе, обнаружил, когда она с ребятами в карты резалась. Она относится к категории «веселые нахалы».

С м и р н о в. Это еще кто такие?

П а н к о в. Ребята, которые с первого взгляда схватывают суть и не делают различий между усвоением и присвоением.

С м и р н о в. Не понимаю.

П а н к о в. Вот, к примеру, такой нахал познакомился с законом… ну, скажем, Эйнштейна. И с той же минуты наплевать ему и на Эйнштейна, и на его закон. Он его принял как нечто банальное, не обязывающее к поклонению, не как барьер, а как инструмент, который, если перестал устраивать в какой-то момент, можно заменить другим, более подходящим.

С м и р н о в. Стало быть, такую компанию ты и хочешь подобрать?

П а н к о в. Пойди подбери. Пока только Люся… И еще Высторобец — Человек, Не Боящийся Брать На Себя. Вот, пожалуй, и все.

С м и р н о в. Ну хорошо… Значит, Люся твоя — «веселый нахал», Высторобец — «смельчак-молодец», я — «высекатель искры». Что, это все или еще есть?

П а н к о в. Если глубоко копать, старина, можно перечислять бесконечно.

С м и р н о в. Целая система, я смотрю.

П а н к о в. Есть такая страстишка — классифицировать явления… Профессиональная, должно быть.

С в е т л а н а. А тебе не кажется, что в такой человеко-схеме есть что-то унизительное?

П а н к о в. Для кого? В том, что алмазы делят по категориям, нет ничего унизительного для алмазов.

С в е т л а н а (после паузы, неожиданно). Боже мой! Боже мой!.. Какие же вы все дураки!.. Алмазы, алмазы, небо в алмазах… Для чего все ваши системы, для чего все ваши функции и прочее и прочее — если в комнате три человека и им плохо?

С м и р н о в. Мне совсем не плохо…

С в е т л а н а (перебивает). Если они не понимают друг друга и если они забыли, что такое любить и что такое дружить…

Затемнение.

На просцениуме Л ю с я К о р о б о в а.

Л ю с я (присев на какой-то приступок, держит в руках маленькую деревянную фигурку и обращается к ней). Ну-с, болванчик, можно и закурить… До следующего перехода фазы еще почти час, приборы пока без нас управятся… (Закуривает.) Помните, как я вас украла, ваше краденое величество?.. В прошлом году, у Никника из пиджака, из кармана… Гангстерский налет влюбленной идиотки. А он даже и не заметил… Эхе-хе… Плохи наши дела, деревяшечка. С нашим шефом не больно-то ублажишься. Ни сантиментов, ни аплодисментов… Говорят, у Лемешева вот так же когда-то из гардероба галоши крали… Что же нам делать, а?.. Гробануться, что ли? Оч-чень заманчиво… Венки, соболезнования, и наш Никник безутешно плачет… Черта с два.. Будет стоять с логарифмической линейкой и прикидывать, что не сработало… Да-а, ни сантиментов, ни аплодисментов… А, дурачок деревянный, что молчишь?.. Плохо?.. Да-а, как ни посмотри, кругом плоховатенько… Главное, что влюбились мы в нашего шефа без памяти, маленький… А он нас совсем не для этих дел подбирал… Но и нашей вины здесь нет, ведь так? Мы же его не просили, верно ведь? Жили бы себе и жили, никого не трогали. А теперь… Что же мне делать теперь?.. И кто это сказал, какой дурак сказал, что любовь облагораживает? Об-ла-го-ра-жи-ва-ет… Как же! Неправда все это, неправда, малыш… Если б ты знал, сколько всяческой ерунды и мути в душеньке у меня поднимается, только заговори… Уж лучше помалкивать. Помалкивать… Тебе-то просто помалкивать, ты деревянный, а мне?.. Так и останусь, наверное, синим чулком на всю жизнь… А, да и это неправда!.. Разве ж так бывает?.. Выйду за кого-нибудь в конце концов, детей нарожаю кучу… Что за черт?.. Минута такая, можно сказать, историческая — и ни одной великой мысли в голову не приходит… Как это? (С чувством.) «Идущие на смерть приветствуют тебя, Цезарь…» (Смеется.) И достаточно — торжественная часть была короткой… (Смотрит на часы.) Еще пара минут есть… Сейчас начнется скандалец в науке… Ты, малыш, не бойся… Я-то не гробанусь, кто-кто, только не я. Плевала я на эти железки, которые бунтуют. На то нам и мозги даны, ведь так, а? Мы еще и Никнику сюрпризец подкинем, такое, до чего и он не додумался… Не додумался… Если разобраться, малыш, вытащила я в жизни лотерейный билет с громадным выигрышем… Дурой надо быть, чтоб скулить, как я… Это ж подумать — десять лет проработать с Панковым… и как проработать… До чего он додумался, это дай бог хорошей академии… Понял, чурбан, что такое человек, которого я полюбила?.. Э, да разве тебе понять? Это надо быть такой бабой, как я, чтобы полюбить такого! Так что и моей любовью краденой он мне возможность дает собой гордиться. Вот что такое Никник, малыш… (Встает.) Что ж, пойдем.. Все-то у меня краденое — и любовь, и ты, талисманчик мой деревянненький, а все же… и я, пожалуй, здоровенный кусище счастья от жизни себе отворочала… Пошли, дурачок… Перекур окончен…

Затемнение.

Звонок в дверь. С в е т л а н а выходит и возвращается с В ы с т о р о б ц е м.

П а н к о в. А, Миша… С приездом.

В ы с т о р о б е ц. Привет. Приветствую, Георгий Арсеньевич. Не ожидал.

С м и р н о в. Добрый вечер, Михаил Романович. С приездом.

В ы с т о р о б е ц. Спасибо… (Здоровается со всеми за руку, садится.)

П а н к о в. Как съездил?

В ы с т о р о б е ц. Про съездил — это пустое все… (Мнется.)

П а н к о в (смеется). Зная твою чистую душу, Миша, представляю, каково тебе сейчас, — и розог мне дать охота, и под удар начальства меня подставить опасаешься. Не боись! Для нас это не начальство, а друг Юра. Так что шпарь невзирая!

С м и р н о в. Нет уж, братцы, шпарьте без меня. У вас тут, я чувствую, поднакопилось, а мне тоже есть что Светке сказать.

С в е т л а н а. Кстати, проконсультируешь свое коронное блюдо — жареную колбасу.

С м и р н о в. Когда это было, Свет! Подзабыл.

С в е т л а н а. Вот и устроим вечер воспоминаний…

Смирнов и Светлана выходят.

В ы с т о р о б е ц. Ну, пока один, говори, что ты тут натворил без меня? Почему не уехал? Что у тебя происходит?

П а н к о в. Навалился. Не успеешь, что ли? Потом поговорим.

В ы с т о р о б е ц. Нет, не потом. Это с меня голову будут снимать потом, а сейчас я хочу узнать за что, понял?

П а н к о в. Все в порядке, Миша, не дергайся.

В ы с т о р о б е ц. Понятно! С тебя-то взятки гладки. (Кого-то копируя.) «Что с него возьмешь — искатель истины. А они — вы же знаете — все немного того… блаженные». Вот ты и резвишься. А на ковер к начальству директора потянут.

П а н к о в. И в торжественной тишине сделают тебе харакири!.. А ты как думал, Миша? Ты — власть. А за власть надо расплачиваться!

В ы с т о р о б е ц. Шуточки шутим, понимаешь! Ты не крути, говори, что с Финляндией?

П а н к о в. А что с Финляндией? По-моему, все в порядке. Продолжает сохранять нейтралитет.

В ы с т о р о б е ц (разозлившись). Кончай ваньку валять, черт побери!

П а н к о в. Чего ты кипишь? Кто тебя под топор отправит? Я ж говорю — все в порядке. Вместо меня Корешков уехал. Сделает сообщение, — подумаешь, важность. Начальство знает, наверху согласовано.

В ы с т о р о б е ц. Согласовано. Деятель! А зачем?! Не мог на два дня оторваться? Всего же о двух днях речь шла.

П а н к о в. Не мог.

В ы с т о р о б е ц. Один ты такой, видите. Находят же другие время.

П а н к о в. Ну, а я не нашел. Не было у меня двух дней. Занят.

В ы с т о р о б е ц. Чем, интересно бы узнать? Что-то я в твоих планах такой срочности не упомню.

П а н к о в. Это пока ты был директором. А стал я директором… (Подняв руки, смеется.) И-о, и-о, и-о! Вот стал — и появилась срочность. Завтра вернешься в свое кресло — узнаешь.

В ы с т о р о б е ц. Говори, что затеял?

П а н к о в. Успеешь, Миша, не хлопочи.

В ы с т о р о б е ц. Кончай! Я хочу знать, что у тебя происходит.

П а н к о в. Порядок, Миша, говорю тебе — полный порядок. Главное, хладнокровно! Любопытную одну штуку доводим, попозже расскажу.

В ы с т о р о б е ц. Ну, вот что, хватит, Панков! Не первый день знакомы, слава богу. Из-за пустого каприза ты поездку не отменил бы. Так что никаких попозже! Попозже — это каждому счет представлен будет. А мне — сейчас. И я хочу знать сейчас!

П а н к о в. Да ты никак испугался?

В ы с т о р о б е ц. Меня на испуг вряд ли возьмешь, Коля, сам знаешь. Я и когда ты на меня институт перепихнул, не испугался. Не забыл еще, нет? Директором-то тебя сажали, не меня. А ты? Рассмеялся только — и нету?! Фантомас. И всегда прав!

П а н к о в (смеется). Ну, тогда-то я был правей всего в жизни!

Звонок в дверь. В комнату входят С в е т л а н а со С л а в и к о м К о н т ы р е в ы м. В руках у него бутылка шампанского. Следом появляется С м и р н о в.

В ы с т о р о б е ц. Те же и Контырев Славик. Не рекомендую.

С л а в и к. Миша?! Вы здесь? Что ж, тем лучше… Мою решимость не поколеблет даже это. (Всем.) Здравствуйте. Вячеслав Арнольдович Контырев… (Раскланивается.) Извините, я к академику Панкову.

П а н к о в (вставая). Панков… Чем обязан?

С л а в и к (протягивая бутылку). Это вам. У меня правило — не приходить в приличный дом с пустыми руками…

П а н к о в (берег бутылку и ставит ее на стол). А в неприличный дом?

С л а в и к (с достоинством). Не посещаю.

П а н к о в. Так чем все же обязан? А то я нынче немного не в себе.

С л а в и к. Исключительно деликатное дело.

П а н к о в. Извините, оставить друзей не могу.

С м и р н о в. Да я…

П а н к о в (перебивает). Нет. Никогда.

С л а в и к. Мне будет крайне трудно… здесь…

П а н к о в. Ничем не могу помочь!

В ы с т о р о б е ц. Не волнуйся! Он себе и сам поможет.

С л а в и к. Ваши комментарии, Миша, равно как и ваше присутствие, мне безразличны… Хорошо! Если не можешь победить обстоятельства, приспособь их! Я буду говорить при всех!.. Николай Николаевич! Вы для меня и Танечки Высторобец последняя надежда и последняя инстанция. Вы единственный, кто влияет на этого человека… (Указывает на Высторобца.)

П а н к о в (смеется). На этот счет не особенно обольщайтесь. Но в чем дело?

С л а в и к. Дело в том, что мы — я и Танюша — любим друг друга. Наше духовное слияние абсолютно и гармонично… Но Таня любит, и его… (Указывает на Высторобца.)

Светлана, не выдержав, проходит к телефонному столику и, присев, берет какой-то журнал и начинает его лихорадочно листать.

С м и р н о в (Панкову, на ухо). Что происходит, старина?

П а н к о в. Погоди, узнаем.

С л а в и к (продолжает). Любит! Это какая-то психическая аномалия, я этого не понимаю, но… Видимо, он пробуждает в ней все же какие-то инстинкты, или… не знаю, что-то в нем ей созвучно, быть может. Так или иначе — это существует, и я терпим. Я поднимаюсь над условностями и на что-то закрываю глаза, а на что-то смотрю ее глазами, ибо я человек мыслящий!

В ы с т о р о б е ц. Стоило бы тебе, пожалуй, набить морду, мыслитель.

С л а в и к. Спокойно, Миша. Ваш уровень мне теперь, увы, известен. Но я пришел сюда как гомо сапиенс к гомо сапиенсу! И я не закончил…

С м и р н о в (Панкову). Слушай, чего ты глядишь? Гони этого подонка!

П а н к о в. Молчи. Это же тип! Не мешай.

С л а в и к (продолжает). Так вот… Разумеется, проще всего на инструменте жизни исполнить одну какую-то тему. Две — сложнее. А три — это уже Бах. Какое-то время мне казалось, что у нас получается, что мы трое звучим гармонично, а стало быть, прекрасно. Но вот сегодня…

В ы с т о р о б е ц. Да, припозднился я! Раньше надо было тебя, подлеца, выкидывать!

С л а в и к. Меня так просто не выкинуть, Миша! Судьбе было угодно сделать из нас трех сиамских близнецов. Мы неразрывны. (Панкову.) В этом-то и заключается трагизм ситуации. Устранение любого из нас троих для остальных смерти подобно. Я не могу без Танюши жить! И она не может без меня. Но она не может и без Миши. И вот сегодня Миша запретил нам с Танюшей видеться!

С м и р н о в (не сдержавшись). Да как же иначе-то?

С л а в и к. Не спешите! Жизнь, как говорится, прожить — не поле перейти. И история знает, как трудно и болезненно разрешаются подобные случаи. Вспомните, с какой болью Тургенев — Тургенев!! — писал: «Всю жизнь я провел на краешке чужого гнезда!» И это Тургенев. Что делать, что нам делать, Николай Николаевич?! Вы человек значительного интеллекта и широты мысли. Вы должны, вы обязаны повлиять на Мишу ради его же блага, не говоря уже о благе еще двух людей! Каждый человек обязан оставить что-то после себя. Все мы живем в мире и должны быть достойны его!

В ы с т о р о б е ц. Моль коверная!

С л а в и к. И вновь я вас призываю — спокойно! Николай Николаевич, прошу вас, сядьте. Садитесь и вы, Миша… Садитесь. Кто знает, когда и кто из нас сумеет вновь это сделать…

С м и р н о в (Панкову). Невозможное дело, Коля. Да его давить…

П а н к о в. Тихо. Доведем эксперимент до конца.

Высторобец продолжает стоять, Панков садится и с интересом смотрит на Славика.

С л а в и к. Я вижу, Миша упорствует в своем нежелании внимать разуму. Что ж, бог с ним… Задумывались ли вы когда-нибудь, Николай Николаевич, как удивителен окружающий нас мир? Во всем, в наинеприметнейших мелочах. Вот, например, посмотрите на этот телевизор. Какая строгость линий, как вот здесь все прямо, прямо. И вот здесь вдруг — овал, понимаете, овал! Гениально!

П а н к о в. Гениально!

С л а в и к. А стул! (Высторобцу.) Ну что вы на меня так смотрите, вы, кто постоянно грубит мне, пользуясь своим физическим превосходством?! Стул! По-вашему, это просто, да? Просто? Ножки! Четыре! И именно четыре! И спинка… Прямой угол, понимаете? Гениально!

П а н к о в. Гениально!

С л а в и к. Гениально, говорите? Естественно. Ваш ум открыт миру. Но посмотрите — бутылка! Пятьсот граммов! Пол-литра! Одна вторая, я бы даже усугубил — ноль пять десятых! Понимаете? Ноль пять! И ни грамма больше! Вот что гениально!

П а н к о в. Гениально!

С л а в и к. Все гениально, все! Дверь! Туда и сюда. Именно, заметьте, — туда, а потом сюда, и всегда туда после сюда! Или наоборот! Философия! Закон отрицания отрицания! Гениально!

П а н к о в. Гениально!

С л а в и к (почти элегически). И вот теперь, Николай Николаевич, я позволю себе задать вам вопрос: а к чему все это? Зачем?.. Ну, уйдет от нас Миша, уйдет в мир иной… И никто, никто, заметьте, никогда, ничего о нем и не вспомнит.

П а н к о в. Гениально!

С л а в и к (обиженно). При чем здесь гениально? Прискорбно.

П а н к о в. Ах, да, простите. Конечно, прискорбно. У меня, видите ли, гипертрофирована защечная подражательная шишка… (Касается рукой пластыря.) Вот сегодня даже прорвало. И поэтому я с большим трудом поспеваю за вашими исключительно смелыми и оригинальными поворотами мысли… Если я вас правильно понял, Вячеслав Арнольдович, мне следует повлиять на Михаила Романовича таким образом, чтобы он смог наконец занять достойное место в гармонической картине мира, столь удачно проиллюстрированной вами четырехногостью стула и поллитровостью бутылки. Так?

С л а в и к. В примитиве.

П а н к о в. О, на большее мы и не претендуем, Вячеслав Арнольдович… (Доверительно.) Степень сложности категорий, которыми человек мыслит, определяется уровнем способностей каждого, как вы понимаете.

С л а в и к. Разумеется.

П а н к о в. В таком случае сообразно нашему уровню и приступим. Юра, я думаю, мы избавим Михаила Романовича от необходимости уподобляться телевизионному овалу?

С м и р н о в (вставая). Да я…

П а н к о в (перебивает). Вот-вот, достаточно. Именно это я и имел в виду… Видите ли, Вячеслав Арнольдович, я сегодня впервые в жизни споткнулся о кинопрокат и, поверите ли, получил огромное удовольствие. Так вот сейчас я испытываю почти непреодолимое желание повторить это удовольствие, споткнувшись о вас.

С л а в и к. Боюсь, что я вас не понимаю.

П а н к о в. Как?! При вашей глубине анализа и широте осмысления не понять меня? Вы шутите, должно быть? Или… О-о, да-да, я, кажется, понимаю… Вам, привыкшему мыслить масштабами вселенной, телескоп подменяют примитивными очками! Вячеслав Арнольдович, ионосферный, я бы даже усугубил — трансцендентный брат мой! Вы попали в скверную компанию. Нам-то уж не помочь, но вы!.. Бегите, спасайтесь, бросьте все…

С л а в и к. Никогда!

П а н к о в. Бросьте!

Высторобец молча хватает бутылку шампанского со стола и замахивается на Славика.

(Удержав руку Высторобца, отнимает у него бутылку и возвращает ее Славику.) Вот, кстати, сохраните для действительно приличного дома. Ваш высокий жребий должен быть сильнее обстоятельств! Он должен властно вести вас по пути вашего исключительного предназначения! Что вам Миша? Забудьте о спасении его души! Спасайте себя! Ступайте, ступайте! (Подталкивает Славика к двери.) Бегите что есть силы! Скорее! Ибо кто-нибудь из нас может не выдержать и побежит за вами следом! (Выталкивает Славика за дверь и возвращается в гостиную.)

С м и р н о в. Что ты тут цацкался с этой дрянью?..

П а н к о в (неловко). Черт его знает… В какой-то момент… мне даже стало жаль его. Извини, Миша…

В ы с т о р о б е ц (мрачно усмехнувшись). Нормально, старина…

С м и р н о в (продолжая кипеть). А я бы…

В ы с т о р о б е ц (перебивает). Хватит… Пополоскали… Выпьем, что ли?

С в е т л а н а (возвращаясь к столу, с преувеличенной радостью). Отличная идея!

Панков наполняет рюмки.

В ы с т о р о б е ц. Скажи что-нибудь, Коля, что-нибудь высокое! Ведь есть же, черт побери, и у нас что-то, за что можно себя уважать…

П а н к о в (подумав). Есть… (Поднимает бокал.)

Аминь…

В ы с т о р о б е ц. Принято! (Пьет.)

С м и р н о в. Еще один гимн труду? Ты часом не свихнулся на этом, Коля? А то ведь медицина зафиксирует — «пунктик Панкова»: требуй с рыбака труда, чтоб вынул рыбку из пруда! (Хохочет.)

П а н к о в (резко). Да, Юра, да! Будь здоров пунктик! Без него и мое дело не было бы сделано.

С м и р н о в. Кстати, ты вот уже несколько раз сказал, что дело сделано.

П а н к о в. Да, ну и что?

С м и р н о в. Но я слежу за твоей работой, и мне казалось, что еще ничего не сделано. Это если вообще допустить мысль, что в этой проблеме можно что-то сделать. Я пока ничего не заметил.

П а н к о в. Естественно, что не заметил, Шерлок Холмс. Я ведь общую задачу, о которой тебе когда-то втолковывал, раздробил, поделил на частные задачи, имеющие абсолютно самостоятельное значение, ими и занимался. Так они включились в план, так и финансировались.

С м и р н о в. Допустим. Не ясно только, к чему были такие сложности, раз уж ты так верил в свою правду?

В ы с т о р о б е ц (со странной улыбкой). Тайны мадридского двора.

П а н к о в. К чему такие сложности, спрашиваешь? О, брат… Много причин… Первое — павловский рефлекс, на тебе уже проверено было… Заяви я сразу, что имею в виду конечной целью, такая буря началась бы, что больше времени и энергии пришлось бы потратить на то, чтобы противников убеждать, чем на работу. Рациональней показалось убеждать результатом. Второе… Уже тогда стало ясно, насколько трудным окажется практическое воплощение идеи. Подними я шум сразу, а потом застопорись на чем-то — я такой возможности не исключал все время, — да это ж ужас что было бы. И тем более тогда же обрисовался путь, как этого риска избежать: я имею в виду самостоятельно значимые промежуточные этапы. Вот и начал щелкать орешки. Только они одни загрузили работой целиком все лаборатории в отделе. И вот это (касается рукой наград) тоже за них. Так что, надеюсь, они были важны.

С м и р н о в. Это все понятно. Но когда и как ты мыслишь начать собирать все эти звенья в цепочку?..

П а н к о в (встав, торжественно). А я их уже собрал. И через… (смотрит на часы) через… тридцать одну минуту должен быть завершен эксперимент по полному циклу…

С м и р н о в (тоже встав). Что?! Что ты сказал?!

П а н к о в. Я сказал, что сегодня, сейчас завершается полный цикл.

С м и р н о в. Без утверждения?!

П а н к о в. Зачем же? С утверждением директора.

С м и р н о в. Какого? (Смотрит на Высторобца.)

П а н к о в. Панкова, исполняющего обязанности директора во время командировки товарища Высторобца в Индию.

В ы с т о р о б е ц. Глупо, Коля, предельно. Неужели сейчас?

П а н к о в. В эту самую минуту Коробова со свойственной ей наглостью цепляет, должно быть, к моему открытию еще какое-нибудь звено — свое… И через… (смотрит на часы) двадцать девять минут все будет кончено…

В ы с т о р о б е ц. А если я остановлю эксперимент?

П а н к о в. Бесполезно. Расчетная инерция системы порядка сорока минут. Раньше я вам ничего бы не сказал…

С м и р н о в. Хорошо… Почему же ты здесь?

П а н к о в. Потому что там я уже не нужен. А Коробова… Это тот самый веселый нахал, о котором я толковал недавно. При ее самонадеянности я бы только мешал.

В ы с т о р о б е ц. Ты уверен, что это безопасно?

П а н к о в. Теоретически — абсолютно. Практически… (Выходит из комнаты.)

С в е т л а н а. Не понимаю, что здесь происходит?

С м и р н о в. По-моему, что-то ужасное.

В ы с т о р о б е ц. Погоди каркать, каркало!.. Почему он от меня скрыл, что все это — сегодня?

Возвращается П а н к о в. В руках у него лист бумаги.

П а н к о в. Практически может оказаться недостаточной точность сборки. Технологическая ошибка, вероятность ее вот какая…

В ы с т о р о б е ц (коршуном набросившись на расчеты, у него даже голос сел от волнения). Так… так… Абсурд… Черт побери…

П а н к о в. Видите?

В ы с т о р о б е ц. Абсурд… Боже мой…

П а н к о в (подходит к коллегам). Вот какая может быть ошибка, Юра.

С м и р н о в. Вижу.

П а н к о в. Наличие ошибки, и…

С м и р н о в. И Коробовой конец…

П а н к о в. Да…

Высторобец, вынув из кармана блокнот и ручку, погружается в расчеты.

С м и р н о в. Поэтому ты здесь?..

П а н к о в. И поэтому тоже…

С м и р н о в. Это подлость. Ты понимаешь?

П а н к о в. Нет.

С в е т л а н а. Господи, что это такое?

С м и р н о в. Подлость.

С в е т л а н а. Коля, что он говорит?

П а н к о в. Ему не понять, Светлана. Я знал, что он не поймет.

С м и р н о в. Да, разумеется, этого я не пойму. И тем горжусь!.. (Вставая.) Только теперь до меня дошло, зачем ты меня позвал… Я чуял, что все неспроста, но дошло-то вот только что. Сперва думал — хочешь унизить, теперь вижу — не то. Ты позвал меня потому, что тебе нужно сочувствие, если все рухнет. Тебе нужно сочувствие — вот, мол, я мучился, я не мог оставаться один, я даже Смирнова позвал, которого десять лет назад выгнал… Ну, нет, шалишь, парень, черта с два! Этого я тебе не обеспечу! Мучайся! (Наливает в бокал водку и плюет в нее.) Вот. Прощай… (Направляется к выходу.)

П а н к о в. Чудак… Неужели бы я позвал тебя, чтоб топтать или искать какие-то гарантии… Я думал… мне казалось, что мы сможем наконец объясниться… Я захотел тебя вернуть, чтобы опять вместе… чтобы начать вместе… опять спорить и работать.

С м и р н о в. А потом? Опять выгнать, так, что ли?

П а н к о в. Не знаю… Возможно.

С м и р н о в. Ну, вот что, друг дорогой! Иди-ка ты!.. (Выходит.)

Некоторое время в комнате тишина.

С в е т л а н а (потерянно). Он ушел…

П а н к о в. Иначе он не мог… Поэтому-то у меня и не было в жизни друга, кроме него…

В ы с т о р о б е ц. Единственно, что у Смирнова пропорционально массе, так это порядочность.

П а н к о в. Ты думаешь, в наше время этого мало?..

В ы с т о р о б е ц (перебивает). Ничего я сейчас, брат, не думаю… (Вновь склоняется над листками.) Какой абсурд… Какой редкостный, прекрасный абсурд… (Оторвавшись от расчетов.) Как можно было о таком молчать? Почему скрыл от меня?

П а н к о в. Ты слишком любишь меня, Миша, вот почему. Желая мне помочь, ты стал бы согласовывать, пробивать, доказывать, и на это уходило бы время. А его не было.

В ы с т о р о б е ц. Эх, дитя… Ну хорошо, а теперь-то… на полный цикл зачем пошел без меня, в мое отсутствие?

П а н к о в. Это уж по обратной причине — не хотел тебя под удар ставить. С меня-то что возьмешь — сам говорил, за блаженненького прохожу.

В ы с т о р о б е ц. Наивно, Коля, да и спасает только до времени. Неужели ты не понимаешь, как нагадил и себе, и мне главным образом? Ведь я слово дал, что не выпущу дело из-под контроля…

П а н к о в (ошеломлен). Какое слово? Кому?

В ы с т о р о б е ц. Министру.

П а н к о в. Каким образом ты…

В ы с т о р о б е ц (перебивая, но без снисходительности, а так, как отец говорил бы сыну). Чудак, неужели думаешь, что твои дела мимо меня пройти могли?.. Да я уж через две недели своего директорства, как только полностью всю институтскую картину для себя уяснил, тотчас на твою работу обратил внимание. Не скажу — все понял, но учуял, что ты какую-то громадину в секрете одолеваешь.

П а н к о в. Три года?..

В ы с т о р о б е ц. Конечно. Уж больно логично выглядела последовательность твоих работ. Ясно было, что за этим что-то кроется… что-то очень большое кроется…

П а н к о в. И ты не полез?

В ы с т о р о б е ц. А зачем? У тебя же были соображения, раз ты молчал. Зачем же было вмешиваться и дергать? Тебя, что ли, не знаю — слава богу, и знаю, и верю. Вот и старался по возможности ускорять финансирование, чтоб хоть об этом у тебя голова не болела. С министром, правда, трудновато пришлось объясняться, но ничего, доказал. «Что это, говорит, за дела, Высторобец? У нас вроде не детский сад, чтобы в жмурки играть?» Но все же поверил, согласился. Под твое имя согласился и под мое слово, что неожиданностей не будет. И вот… сюрприз… Черт! Глупо!.. Если вся эта затея сегодня рухнет, что будешь делать?..

П а н к о в (пожав плечами). Начну сначала.

В ы с т о р о б е ц. Если тебе дадут… А мне кажется, что тебе на этот раз не простят даже удачу… (Склоняется над листом.) Господи ты боже мой… Черт возьми!.. (Внезапно резко встает и, подойдя к телефону, набирает чей-то номер, ждет…) Уехал… Домой, наверно, поехал… Не дай бог, если нет… (Набирает другой номер.) Алло? Вася!! Ну, дорогой ты мой, молодец, что дома… Слушай! То, что я тебе говорил сегодня, — наплевать и забыть! Понял?.. Да, конечно, брат, все правильно, есть обстоятельства… Не кота поперек живота, а меня поперек чего, не скажу! Словом, какое-то время мне необходимо сохранить все по-старому!.. Да-да, завтра, как и договорились… Привет! (Опускает трубку на рычаг и нежно несколько раз ее гладит.) Привет. Умница ты моя… Сразу все понял правильно…

Светлана удивленно смотрит на Высторобца, тот прячет глаза.

П а н к о в. С кем это ты?

В ы с т о р о б е ц. Так, одно дельце…

П а н к о в (посмотрев на часы). Еще двадцать минут…

В ы с т о р о б е ц. Насколько я понимаю, наибольшую опасность представляют моменты перехода фаз?

П а н к о в. Да. Они ложатся на пик концентрации энергии.

В ы с т о р о б е ц. Первый пройден час назад. А второй?..

П а н к о в. Второй — в последние десять минут. Он — решающий.

В ы с т о р о б е ц (посмотрев на часы). Я успеваю. Машина у подъезда — я вызвал загодя.

П а н к о в. Ты куда?

В ы с т о р о б е ц. В институт.

П а н к о в. Зачем? Впрочем, ясно. Я с тобой.

В ы с т о р о б е ц (властно). Нет. Ты не в форме, да и вообще не нужен. А я…

П а н к о в (перебивает). Миша, хоть ты-то… Ведь если и ты, не дай бог, там…

В ы с т о р о б е ц. Ерунду городишь! О деле думай! Теперь это уже не только твое дело.

П а н к о в. Я должен быть там. Смирнова слышал?

В ы с т о р о б е ц. Дурак твой Смирнов. Можно рисковать в деле, но не делом.

П а н к о в (собирая листки с расчетами). Я должен быть там.

В ы с т о р о б е ц. Чушь! Ни один генконструктор испытывать свой самолет не сядет, испытатель садится. И это правильно! Для пользы дела правильно. И кончим! Испытатель у тебя на месте. А я… Я, брат, капитан, и сейчас мое место там. Я обязан был знать, и я все знаю и все контролирую. В противном случае при неудаче делу конец! Вот о чем думай. Я-то вижу, что это за дело! Не дай бог ему пропасть. Сейчас нужно жестко, без фиглей-миглей! Так что сиди. Кстати, не хочешь еще разок проверить расчет ошибки?

П а н к о в. Не хочу. Все уже проверено-перепроверено…

Никем не замеченная, входит К о р о б о в а.

Вероятность ничтожная, но исключить ее нельзя — существует… Наличие расчетной ошибки — с Коробовой… (Делает выразительный жест.)

К о р о б о в а. Что? Что с Коробовой?..

Пауза. Панков внешне очень спокоен и собран. Светлана, побледнев, каким-то беспомощным движением расстегивает ворот блузки. Высторобец, набычившись, что-то лихорадочно соображает.

В ы с т о р о б е ц (вздохнув, встает и накатывается на Коробову). Как вы сюда попали, сударыня?

К о р о б о в а. Через дверь. Дверь была отворена, Михаил Романович.

В ы с т о р о б е ц. Извините, я, кажется, не имел чести быть вам представленным. А жаль! Всю жизнь упускаю интересные возможности! Так признавайтесь, откуда вы меня знаете?

К о р о б о в а. Кто ж вас не знает?

В ы с т о р о б е ц. Вот это да! Благодарю. Не подозревал о такой популярности. Чем обязан? По какому случаю осчастливили нас?

К о р о б о в а. Так я… Люську вот хотела… Николай Николаич, что с Люськой-то?

П а н к о в (вставая). Я…

В ы с т о р о б е ц (перебивает). Это служебные дела, э-э… извините, не знаю вашего имени-отчества?

К о р о б о в а. Анна Владимировна.

В ы с т о р о б е ц. Очень приятно. Так это, уважаемая Анна Владимировна, служебный вопрос секретного, простите, свойства. Да-да, исключительно важная государственная тайна, связанная с работой вашей Люси. Вот со Светланы Никитичны пришлось даже взять подписку о неразглашении. А с вами, боюсь, документик уже не успеем оформить. Так что, Анна Владимировна, любезнейшая, как ни жаль, а придется наш разговор покуда прервать. Надеюсь, со временем продолжим. Люся на работе… М-м-м… я ее попросил задержаться и сам вот сейчас к ней лечу. Мы скоро вернемся вместе с Люсей в моей машине и будем пить, как гусары, из башмачков прекрасных дам! Я надеюсь, у Люси крупная ножка?

К о р о б о в а (смеется). Да уж хватает, слава тебе господи!

В ы с т о р о б е ц. Вот и прекрасно! Стало быть, напьюсь! А пока… прелестнейшая Анна Владимировна, у Николая Николаевича еще много дел сегодня, так что давайте не будем ему мешать. Если позволите, я вас провожу, и, ради бога, не серчайте на меня за то, что похищаю на сегодня вашу дочь. Сударыня, вашу ручку!.. (Берет Коробову под руку, направляясь к выходу.) Коля, я позвоню. Привет.

К о р о б о в а. До свиданья…

Высторобец и Коробова выходят.

С в е т л а н а (после долгой паузы). Как же тебе все служат… Хотят… не хотят… Никто тебя не любит, и все служат. Нет, неправда, любят… В том-то и дело, что, несмотря ни на что, любят… Даже Юра… Нет, он больше других… больше всех… Почему же он ушел, куда?

П а н к о в. Это-то ясно — куда… В институт.

С в е т л а н а. Зачем?

П а н к о в. Наверное, чтобы… при случае… погибнуть… Вместо меня…

С в е т л а н а. Какое-то безумие… Я все еще не могу понять. Неужели ты говоришь серьезно?

П а н к о в. Этим не шутят… Юра из таких друзей, которые… При всем его прозаизме он убежден ведь, что должен лично искупить мою подлость.

С в е т л а н а. Но… но если так… Кто же дает вам право?..

П а н к о в. На что?

С в е т л а н а. Да на все! На жизнь такую!

П а н к о в (с кривой усмешкой). Право!.. Это проклятие, крест, а не право. Потребность, которая тебя убивает, истачивает изнутри.

С в е т л а н а. Но зачем?

П а н к о в. А зачем ты дышишь, зачем ешь, спишь? Потому что так уж ты устроена, иначе ты не можешь… Вот и мы так устроены, и мы не можем иначе…

С в е т л а н а. И где же выход? Какой он? Или нет выхода?

П а н к о в. Нет… Да и к чему?.. Это сладостная мука… и радостный крест.

С в е т л а н а. Но людям-то что от этого?.. Вы мучаетесь, страдаете… но ищете-то вы что-то такое, чего наши глаза не видят. Все это где-то так далеко, что мы не можем ничего увидеть. Что все ваши формулы умирающему от рака или голодному? Зачем?!

П а н к о в (яростно). Ложь!! Гнусная, кухонная ложь! Никогда не поверю, что и ты можешь так думать!

С в е т л а н а. Но я так думаю! Что же мне делать, если именно так я думаю?..

П а н к о в. Когда-то какой-то человек придумал колесо, и над ним, верно, тоже смеялись, что он занимается пустяками, вместо того чтобы идти и добывать пищу. Смеялись… пока он не приделал это колесо к телеге… Отдача приходит… но не сразу.

С в е т л а н а. А какой ценой?.. Ты задумывался когда-нибудь о цене? И о правомерности ее? Эта девочка… Выходит, я была права? Когда ты вернулся домой, когда я пристала к тебе с вопросами, — я была права? Выходит, ты и вправду все эти десять лет готовил ее для сегодняшнего дня?

П а н к о в. Что ты говоришь, подумай?!

С в е т л а н а (перебивает). А что, я не права?..

П а н к о в (после долгой паузы). Может быть… Может быть, и права… Но я никогда так не думал…

С в е т л а н а. Не думал, но сделал! Что дает тебе право так рисковать? Спокойно ждать…

П а н к о в (перебивает, задохнувшись). Спокойно?! Да понимаешь ли ты, что там всегда легче, чем здесь? Самому куда проще умереть, чем умирать за другого! Но в разведке никто не дает никаких гарантий… Никто… И никогда…

С в е т л а н а. Как это страшно…

П а н к о в. Да… (Словно заново оценив для себя.) Да, страшно… Очень страшно… Но что же делать, если человек не может иначе? Плачет, кричит, бьется, — а иначе не может!.. Всякая живая тварь, всякая козявка, и атом, и частица атома во всей вселенной стремится к естественному для себя состоянию. То же и человек, для которого единственно естественное состояние — свобода! Никогда, нигде человек не мог смириться с унижением зависимости и рабства. А невежество, незнание, бессилие — это одно из самых очевидных проявлений рабства. Нет более оскорбительного унижения для человека, чем не знать! С радостью и на эшафот, и на крест, и в костер, и на смертельный риск — лишь бы знать!..

С в е т л а н а (после долгой паузы). Как странно… Не сомневаюсь, что ты искренен, верю тебе — и не могу разделить с тобой радость… Почему?..

Затемнение.

На просцениуме Л ю с я и В ы с т о р о б е ц.

В ы с т о р о б е ц (раздраженно). Я хочу пройти.

Л ю с я. Нельзя, Николай Николаевич запретил пускать кого бы то ни было.

В ы с т о р о б е ц. Чертовня пустячья! Я хочу пройти, понимаете?

Л ю с я (спокойно). По плану эксперимента вы у нас запрограммированы на завтра. Знаете картину «Не ждали»?

В ы с т о р о б е ц. А наводнение в Гонолулу и высадку марсиан вы тоже запрограммировали?

Л ю с я (невозмутимо). А как же? Все учтено, Михаил Романович. Поэтому-то посторонним здесь делать нечего.

В ы с т о р о б е ц (на мгновение оторопев). Кто посторонний? Я?.. Да вы в своем уме?!

Л ю с я. Знаю — вы директор. Только, по мне, хоть сам господь бог, Михаил Романович. Раз Панков сказал — нельзя, значит, нельзя. Идите, пожалуйста, мне некогда. (Поворачивается, чтобы уйти.)

В ы с т о р о б е ц. Вот что, друг мой. Преданность — штука похвальная, но никогда не осуществляйте ее с помощью наглости. Это, во-первых, как отеческий совет. А во-вторых… (Жестко.) И это уже приказ — немедленно пошли к пульту!.. (С улыбкой.) Приказ согласован с вашим Никником. Прямо от него приехал… Сколько до второго перехода фазы?

Л ю с я (взглянув на часы). Минуты полторы…

Затемнение.

Квартира Панковых.

П а н к о в (подходит к окну). Оказывается, на улице весна… Впервые за столько лет время остановилось…

С в е т л а н а. Коля, прошу тебя… Объясни мне…

П а н к о в. Время… Оно точно в заговоре против меня. Мне всегда его не хватало. Оно летело и кривлялось, как обезьяна, — на-ка, поймай-ка, догони-ка! И теперь вновь… кривляется, вновь как обезьяна — на-ка, поторопи-ка, сдвинь-ка меня с места…

С в е т л а н а. Коля…

П а н к о в (возвращается к столу и с каким-то восторженным изумлением смотрит на Светлану). Светка… я тебя очень люблю… Ты моя Единственная Женщина, знаешь?..

С в е т л а н а. Наверное…

П а н к о в. Помнишь… Это было сто лет назад… Мы заключили с тобой союз…

С в е т л а н а. О-о!.. Это было много тысяч лет назад… Помню…

Вся последующая сцена — это как бы цитируемый наизусть диалог, составляющий часть какого-то давнего обряда.

П а н к о в Женщина, пойдешь ли ты по тропе мужчины?

С в е т л а н а. Пойду…

П а н к о в. Мужчина задумал дерзкое и непонятное… Он своеволен и слаб… Тебя не пугает это?

С в е т л а н а. Нет… Не пугает…

П а н к о в. А слово «навсегда» тебя не пугает, женщина?.. Навсегда… Это страшно и необъяснимо… Навсегда…

С в е т л а н а. А мне-то что в слове? Я ничего не боюсь с тобой…

П а н к о в. Но достанет ли у тебя сил?.. Я действительно слаб… и потому… и потому пойду по своей тропе не оглядываясь. Понимаешь? Ни разу не оглянувшись… Иначе я не дойду… А я ничего не пожалею ради того, чтобы дойти…

С в е т л а н а. Хорошо.

П а н к о в. О своей слабости я говорю только тебе, в первый и последний раз. И мы оба должны забыть это мое признание.

С в е т л а н а Хорошо…

П а н к о в. Тебе придется всегда быть рядом… Даже когда тебе покажется, что я забыл о тебе и слишком далеко ушел по тропе. Рядом. Мне это необходимо — всегда знать, что ты рядом…

С в е т л а н а. Хорошо…

П а н к о в. Долгие годы будут только пустыня, одиночество, труд и ноющие от лямок плечи… Готова ли ты, женщина, к столь долгой дороге?..

С в е т л а н а. Не знаю… Но я пойду с тобой… Потому что я буду думать о том, как люблю тебя… И это придаст мне силы. Да, милый?

П а н к о в. Надеюсь… Иначе — худо…

Звонит телефон, возвращая героев к реальности.

С в е т л а н а. Алло?.. А, это вы… Опять ошиблись… Катя здесь не живет.. Да, опять попали к нам… Вчера? И сама записала?.. Она пошутила. Так бывает… Не за что.

П а н к о в (смотрит на часы). Всё… Конец…

С в е т л а н а (возвращаясь к столу). Ну, так что же, Коля? Я шла с тобой и думала о тебе — все как договорились… И куда мы пришли в конце концов? Объясни мне.

П а н к о в. Этого не объяснишь… Я устал.

С в е т л а н а. Ни разу за эти годы я не пожаловалась на усталость. И ни о чем не спрашивала…

П а н к о в. Ты полагаешь, сейчас самый удачный момент?

С в е т л а н а. Не знаю… И тем не менее… Я вправе знать…

П а н к о в. Вправе… (Смотрит на часы.) Пора, пора звонить…

Светлана опускается в кресло, плачет. Панков смотрит на нее в растерянности, потом выбегает из комнаты и тут же возвращается со стаканом воды. Светлана неудержимо, как-то горько и по-детски беспомощно рыдает. Она пытается пить воду, проливает ее, сквозь слезы выдавливает слова.

С в е т л а н а. Устала… Я ни разу… не легла… раньше… тебя и позже… не встала… И… даже в последние… твои последние десять минут тоже… стихи читала… угадать пыталась… какие ты читаешь…

П а н к о в. Я этого не знал.

С в е т л а н а. Не хотел знать.

П а н к о в. Чего ты хочешь, скажи?..

С в е т л а н а. Не знаю… Теперь не знаю… Раньше… хотела… Хотела жить как люди, с людьми, по-человечески. Видеть друзей, разговаривать, смеяться. Я же забыла, как люди смеются. Разве что увижу иной раз по дороге в магазин, или по телевизору. Я хотела, чтобы маленький кусал мне грудь… А-а… Что говорить. Все пустое… Я просто человек, самый обычный, а ты…

П а н к о в (посмотрев на часы). Почему же они не звонят?..

С в е т л а н а (встав с кресла, тихо). Коля… Я от тебя уйду… Сейчас…

П а н к о в. Куда?

С в е т л а н а. Не знаю… Найду…

П а н к о в. Хорошо.

Светлана выходит.

(Долго смотрит ей вслед.) И вспомним черствый хлеб своей радости… (Смотрит на часы, берет рюмку, поколебавшись, выпивает; встает, подходит к телефонному столику, берет журнал, возвращается с ним к столу, садится, листает, отбрасывает в сторону. Тихо, как заклинание.) Я не умею тебе об этом сказать, Светланка… Если ты уйдешь сейчас, я пропал… Если уйдешь ты, я пропал…

Появляется С в е т л а н а с чемоданом в руках.

С в е т л а н а. Прощай, Коля.

П а н к о в. Прощай. Спасибо за все… Так мы и не успели пожить с тобой…

С в е т л а н а (останавливается, смотрит на мужа, потом, бросив вещи, подбегает и опускается на колени). Дурачок!.. Какой же ты у меня дурачок!.. Ничегошеньки-то в жизни ты не понимаешь… Напялил на себя какую-то дурацкую броню и задыхаешься под ней. Все прячешь от всех свою слабость, человеческую свою слабость…

П а н к о в. Почему они молчат?.. Время вышло… Время вышло, Светка!! Почему?!

С в е т л а н а (встав, тихо). Коля… Там все в порядке… Только спокойно… Ты не обращай внимания, что я тут наговорила. Мало ли что наговоришь, когда зашалят нервы. Это так, бабье, пустяки.

П а н к о в (словно заледенел, ни одного жеста, лицо как маска, голос глухой, говорит ровно и буднично). Пять с половиной минут… со знаком минус…

С в е т л а н а. А ты позвони сам.

П а н к о в. Нет.

С в е т л а н а. Ну, хочешь, я позвоню?

П а н к о в. Не надо… Не изменишь.

С в е т л а н а. Ну-ну, ты что это, Коленька?.. Подожди, мало ли что… Ты же знаешь, как бывает — то, сё…

П а н к о в. Нет… Раз не было звонка, значит, нет…

С в е т л а н а. Коленька, милый… мы же вместе… Что бы ни было, я же с тобой и буду с тобой рядом… что бы ни было… Ты не думай, я выдержу. Сколько нужно будет, столько и выдержу. И если все сначала, если опять так же на годы — ты не оглядывайся, я рядом, всегда рядом. Это ничего, что я жаловалась, кому ж мне и пожаловаться, как не тебе. Но это ничего, минута. А теперь опять — в любую дорогу. Как ты, так и я. А иначе ты ж у меня пропадешь и я пропаду. Нет, нет! Теперь всё! Я тебя всю жизнь заставлю начать заново, по-другому, всё переверну! Только вместе!

П а н к о в (беспомощно). Светка… Светленькая… Я же все забыл… Мне придется всему учиться сначала…

С в е т л а н а. Нам обоим придется. Это и здорово. Как будто жизнь только начинается.

П а н к о в (посмотрев на часы). Минус двенадцать минут… Теперь уже всё… О чем мы тут с тобой говорим, Светка? Ты понимаешь? Там же все — и Люся, и Миша, и Юра… Все…

С в е т л а н а. Ты не забыл, что тебе сказал Миша перед уходом?..

П а н к о в. Нет… Не забыл… Мне теперь только и остается, наверно, вспоминать, кто что сказал…

Звонок. Оба вскакивают. Панков бросается к телефону. Светлана — к двери.

Алло! Алло! Алло!

В комнату входят Л ю с я и В ы с т о р о б е ц, за ними С в е т л а н а. По лицу ее текут слезы. Она молча обнимает и целует Люсю.

С в е т л а н а. А что Смирнов? Он был там, у вас?

Л ю с я. Был.

С в е т л а н а. До конца?

Л ю с я. Да…

С в е т л а н а. Тогда где же он?

Л ю с я. Не знаю… Уехал… Он не захотел… сюда… (Подходит к Панкову.) Ну вот и все… Пойду домой! Завтра поговорим на работе… Устала зверски, да и мать волнуется…

Панков кивает головой. Люся уходит.

В ы с т о р о б е ц (сразу, как вошел, начинает неуклюже пританцовывать, нелепо размахивая руками и напевая). Лапсердак, четвертак, крепдешин, поморин, лапсердак, четвертак, крепдешин… (Резко оборвав себя, Панкову.) Глядишь?.. А во что государству обходишься, знаешь?.. А теперь еще и в новые расходы вгоняешь, чертов сын! Чего буркалы-то выкатил? Все к чертям, все начисто! Новые учебники, понимаешь, писать придется. А бумага нынче почем?.. Гений на нашу голову, черти б тебя драли… (Вновь начинает пританцовывать, напевая.) Лапсердак, крепдешин, поморин, лапсердак, четвертак, крепдешин…

Панков, бессильно опершись о край стола, смеется. А может быть, плачет.

Занавес.