Непрерывность

К и р и л л З а х а р о в и ч Б е л о к о н ь — 54 лет.

З и н а и д а Т и м о ф е е в н а — его жена, 46 лет.

Т а н я — его дочь, 17 лет.

С е р а ф и м а Т и м о ф е е в н а — сестра Зинаиды, 49 лет.

И в а н Т р о ф и м о в и ч Т е р е х о в — старшина, 29 лет.

П р о х о р Ф о м и ч Щ е р б и н а — ефрейтор, 54 года.

Н и н а Б л а г о в а — санинструктор, 20 лет.

Н и к о л а й П у з и к — 20 лет.

То, о чем мы расскажем, происходило в последних числах мая — начале июня 1942 года на Северо-Западном фронте. Здесь, в самом центре России, посреди дремучих лесов и мертвых болот, где раскиданы были десятки маленьких, оторванных друг от друга деревушек, в надолго затянувшемся, изнурительном противостоянии упорствовали две армии. Фронт был, но он словно бы растекался посреди этих зыбучих топей, теряя выраженную четкость и меняя географию порой по нескольку раз за день. Какая-то кочка посреди болота, на которой и окоп-то настоящий нельзя было толком отрыть, потому что его тотчас заливало водой, становилась вдруг объектом кровопролитной схватки. Все было аморфно, неопределенно и потому особенно яростно. Там, где вчера были немцы, завтра могли оказаться наши, и, наоборот, в тыл к нашим неожиданно могло просочиться какое-то подразделение гитлеровцев.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Школа на краю деревни. Точнее, даже не на краю, а в стороне, у дороги, над рекой, у ее излучины. Вокруг синева леса, за школой и влево, насколько видно, вишневый сад. Перед нами класс — с партами, доской, картой на стене и всем прочим, чему положено быть в классе. Окна выходят в сад и на дорогу. Раннее утро, около четырех часов. Солнце взошло и потянуло кверху туман. Из-за школы, оттуда, где жилые помещения, выходит З и н а и д а Т и м о ф е е в н а — худая, сутулящаяся, в темном платье с белым кружевным воротником. Подходит к воротам, глядит на дорогу.

З и н а и д а. Куда она подевалась?.. Каждый день что-нибудь. Пришла война — отворяй ворота. Маня!.. Манечка!.. Все теперь нервные. Манюша!.. Все войной взвинченные, даже Маня. А Сима ругаться будет… Хорошо бы заиметь домашнего гнома. Не стало бы проблем… (Поворачивается к саду, мгновение стоит, замерев и прижав руки к груди, — видимо, в экстазе.) Господи! Чудо какое!.. Все-таки дожила… Дождалась, что ты зацвел! Милый мой, родной сад!.. (Кидается к деревьям, целует, обнимает цветущие ветви.) О мой милый, мой нежный, прекрасный сад!.. Моя жизнь, моя молодость, счастье мое!.. (Точно заново оценив только что сказанное.) Как это верно… Удивительно… (Кричит.) Кирилл! Таня! Сима! Сима-а! Скорее! Сюда!..

Появляется, на ходу вытирая о передник руки, С е р а ф и м а. Следом вбегает Б е л о к о н ь. Во взволнованной поспешности его появления есть некое противоречие с корректностью его костюма — он одет полностью и даже при галстуке.

С е р а ф и м а. Что такое, Зина? Я только хлеб поставила. Что слу…

Б е л о к о н ь (почти одновременно с Серафимой). Что? Что произошло? Таня?!

З и н а и д а (скорее всего не слыша их, раскинув руки). Дожили… Еще раз… (Плачет, оглядывается на подошедших.) Вы видите?..

Б е л о к о н ь (по какой-то внутренней инерции, почти рефлекторно). О мой милый, мой нежный, прекрасный сад!..

З и н а и д а (захлебнувшись от удивления и благодарности). Моя жизнь, моя молодость, счастье мое! Представляешь, я тоже только что вспоминала это. И ты помнишь…

С е р а ф и м а. Ты еще удивляешься? Даже я помню. Двадцать с лишним лет каждую весну мы слышим, как ты цитируешь Раневскую. Немудрено запомнить.

З и н а и д а. Зачем так, Сима?.. Ты же знаешь — мне это больно.

С е р а ф и м а. Между прочим, моя дорогая, четыре часа или около того. Разумеется, чувствительность в это время обостряется, но все же лучше б ты пошла и подоила Маньку. Уму непостижимо! Тут встаешь утром и не знаешь, на каком ты свете: пришли немцы, не пришли немцы, есть фронт, нет фронта, живы мы или… А эта с вишнями своими!

З и н а и д а. Кирилл, объясни ей. Я так и знала.

Б е л о к о н ь (вынув из кармана часы и взглянув). Да…

З и н а и д а. Я даже подумала — заиметь бы домашнего гнома.

С е р а ф и м а. Зачем?

З и н а и д а. Тогда исчезли бы проблемы.

С е р а ф и м а. И возникли бы новые проблемы. С твоим гномом… (Зябко передернув плечами.) Туман… Как тихо сегодня… Что за жизнь — все плохо! Стрельба — плохо. Тихо — уже думаешь: к чему бы это? Не стряслось ли чего?

Б е л о к о н ь. Тихо… А в тишине… шевелится, ползет, живет, умирает… на болотах…

З и н а и д а. Что-нибудь… Кирилл, что-нибудь случилось? У тебя что-нибудь болит?

Б е л о к о н ь. Как червяки…

З и н а и д а. В самом деле, Кирилл… Что у тебя, сердце?

Б е л о к о н ь. Да… (Помолчав.) Нет… Нет, Зина, не сердце… Не обращай внимания.

С е р а ф и м а. Не понимаю… Что-нибудь новое?

Б е л о к о н ь (взглянув на часы). Без пяти четыре. Вы бы занялись чем-нибудь, что ли… не знаю…

З и н а и д а. Господи! Да я только разглядела — галстук и прочее… Ты что, не ложился?

Б е л о к о н ь. Выдумаешь тоже… (Неожиданно.) Не могу простить себе, Сима, что не послушал тебя тогда, осенью… Надо было уходить, уходить непременно! Наплевать на все и уходить!

С е р а ф и м а. Во-первых, это никогда не поздно. Во-вторых, что это ты вдруг сейчас об этом?

З и н а и д а. Не ушли, и слава богу! Хоть дома живем. А так — где бы нас мотало? Подумать страшно!

С е р а ф и м а. Кирилл, в чем дело? Что на тебя нашло?

Б е л о к о н ь. Что-то нужно делать, срочно. Мы должны…

С е р а ф и м а. А, пустое, Кирилл. Что мы можем? На час, на полчаса вперед ничего не загадаешь. Что мы можем?

Б е л о к о н ь. Не знаю…

З и н а и д а. Помолиться бы… Господи, как давно это было! Родители, церковь… (С неожиданной страстью.) Сейчас нет войны! Вы слышите — в это нужно только очень поверить, что нет войны! Есть рассвет, тишина, цветущие вишни, а войны нет! Правда, Кирилл?

Б е л о к о н ь. Нет… Когда война, она всегда — и когда не стреляют, и когда рассвет, и когда цветут вишни.

З и н а и д а. Какой ты черствый, Кирилл! Черствый! Я всегда это знала, но сейчас!.. И этот галстук, и пиджак! И все в себе, всегда! Я же не дура, я вижу! Но спрашивать-то бесполезно, ничего не вытянешь, клещами не вытащишь! Что за человек, ну, вы подумайте! Даже в малости не может другому…

С е р а ф и м а (перебивает, но так, как если бы Зинаида вовсе не говорила). Да, кстати, Кирилл, ты сегодня поедешь к начальству?

Б е л о к о н ь. Да, если… (Замялся.)

С е р а ф и м а. Ну, разумеется, если мы живы будем и все такое. Это само собой. Попроси там у них сахару.

З и н а и д а. На что ты толкаешь Кирилла, Сима? Это же стыдно!

С е р а ф и м а. Да? Я не знала. Я думала, если четыре месяца нет ни кусочка и негде взять, это не стыдно — попросить. А Кириллу сахар вообще необходим! Если вы такие щепетильные, я сама поеду, мне не стыдно!

Б е л о к о н ь (с какой-то щемящей, обычно, видимо, не свойственной ему интонацией). Сима… Я тебя прошу, Сима… Мне… не до этого…

З и н а и д а. Вот и мне… тоже как-то не по себе.

С е р а ф и м а. Что такое, Кирилл? Что с тобой, в конце концов? Ну?

Б е л о к о н ь. Мне послышалось — или правда голоса?

З и н а и д а. Нет, ничего нет…

Б е л о к о н ь. Да… ничего… Как давит тишина…

Все трое прислушиваются.

С е р а ф и м а. Какая тишина…

З и н а и д а. Будто не осталось больше никого на свете, правда?..

Отчетливо слышен скрип.

(Вздрогнув.) Что это?

Б е л о к о н ь (как видно, он испытывает такое огромное облегчение, что в эту минуту даже поглупел от счастья). Это ветер, Зинуша! Ставень! (Хохочет.) Скрипит наш домишко, как старый старичишка! (Кричит.) Танюшка, давай вставай! Хватит лежебочить!

С е р а ф и м а (пристально взглянув на Белоконя). Ах, вот оно что…

З и н а и д а. Зачем ты ее будишь? Пусть поваляется.

Б е л о к о н ь. Нечего, нечего! Татьяна!

Появляется Т а т ь я н а.

С е р а ф и м а. Ну вот, а наша девочка уже встала, оказывается.

Т а н я. Доброе утро, папа, мама, тетя Сима.

С е р а ф и м а. Прелестно. Какой воспитанный ребенок.

З и н а и д а. А что? И воспитанный. Что это — плохо? Таня, где ты так вымокла? Боже, все мокрое! И туфли, и чулки, даже платье!

Т а н я. Да? (Осматривает себя.) Наверно, когда умывалась.

З и н а и д а. Пойди немедленно переоденься.

С е р а ф и м а (смеется). Переоденься.

Б е л о к о н ь. Сейчас она все сделает, Зинуша. А ты собери-ка нам покуда чай.

З и н а и д а. Хорошо… (Уходит.)

С е р а ф и м а (Тане). Глупо, девочка! Если имеешь секреты, умей их хотя бы обставить должным образом!

Б е л о к о н ь. Где ты была?

Т а н я. В каком смысле?

С е р а ф и м а. Прекрати! Как видишь, отец даже не ложился.

Т а н я. Извини.

Б е л о к о н ь, Где ты была?

Т а н я. Я не могу этого сказать.

С е р а ф и м а. Ну, знаешь! Потрясающе!

Б е л о к о н ь. Оставь, Сима. Все не так просто.

С е р а ф и м а. Думаю, это даже серьезней, чем ты думаешь.

Т а н я. Если вы мне в принципе верите!..

Б е л о к о н ь. Да, верю. Хотя и не убежден, что твой возраст позволяет точно прочертить границу доброго и злого.

Т а н я. Это не геометрия, папа, и мой возраст…

Б е л о к о н ь (перебивает). Да-да, твой возраст сам по себе добро, и тем не менее… вряд ли этого достаточно…

С е р а ф и м а. Ну вот! Кажется, хлеб горит! (Убегает.)

Б е л о к о н ь. Я не знаю, где ты была… И… (Заметив на лице Тани гримасу боли.) Что с тобой?

Т а н я. Ногу сводит.

Б е л о к о н ь. Устала? Сядь… (Начинает массировать Тане ногу.)

Т а н я. В Старой Руссе каждый день вешают. Туда со всего Плавского района согнали на строительство укрепления. А на Поповом болоте лагерь пленных, гниют прямо в болоте. А мы в свое удовольствие… А этот сидит! Как я его презираю! Ничтожество! Вокруг такое, такие люди… а он, а вы!..

Б е л о к о н ь. Ты забываешься.

Т а н я. Да, да! Я забываюсь! Я действительно забываюсь! Война! По радио каждый день такие сводки, а я!.. (Заплакала.) Я дрянь!.. Это нервы… Я давно уже сама себе противна! Если бы мои товарищи знали, они… Никто из них не допустил бы… Они-то… А я не могу! Не могу сделать так, как обязана! Это ужасно — знать, как ты обязан поступить, и…

Б е л о к о н ь (перебивает). Единственное, что меня сейчас занимает, дочка, — война остановилась в четырех километрах от нас. И всю ночь я думал только о том, что тебя нет дома и с тобой может произойти все что угодно. Не хочу поучать. Ты сама знаешь, какое серьезное время…

Т а н я (перебивает). Как сказала бы тетя Сима — думаю, что оно даже серьезней, чем ты думаешь, папа!

Во двор с дороги вкатывается телега, в которую вместо лошади впряглись д в а с о л д а т а. На телеге лежат какие-то ящики. Следом входит д е в у ш к а в форме санинструктора.

Т е р е х о в. Е-мое, сад! Ну и сади́на, гляди!.. А запах!.. Хлеб пекут, нет, в натуре, слышь, Фомич, хлеб!.. (Заметив Белоконя и Таню.) Здрасте!

Б е л о к о н ь. Здравствуйте.

Т е р е х о в. Извиняюсь, кто будете?

Б е л о к о н ь. Я директор этой школы.

Т е р е х о в. А чего не убегли? Война рядом.

Б е л о к о н ь. Пока есть дети, школа должна работать.

Т е р е х о в. Во как… Понятно… Гвардии старшина Терехов Иван Трофимыч. Это мы, значит. Гвардии ефрейтор Щербина Прохор Фомич — вот он, так. Санинструктор Благова, попросту Нина. К себе в часть везем, чтоб выручала. Верно я говорю, Нина?

Н и н а. Ладно веселиться. Не доехали еще.

Т е р е х о в (с удовлетворением). Во, видал, деловая! Не подскажешь нам часом, директор? ЧП у нас. Лошадь нужна. Как болотом сюда двигали, гать там в одном месте разошлась, коняка передние ноги поломал. Там же и добили. Ну вот, сюда дотянули, а дальше найти бы чего. Сам понимаешь, бесконный не казак, а, как говорится, бесконного полка пеший ездовой. В деревне ни у кого лошаденки не будет?

Б е л о к о н ь. Не знаю. Боюсь, что нет.

Т е р е х о в. А чего бояться? Если есть, так мы расписочку.. Вот про Козловых нам чего-то говорили…

Т а н я. Правда, у Козловых есть. Вчера была, я видела.

Появляется С е р а ф и м а.

С е р а ф и м а (Белоконю). Кто это?..

Б е л о к о н ь. Да вот неприятность у товарищей.

С е р а ф и м а. Надеюсь, ничего серьезного? Здравствуйте! Ну-ка, быстро все к столу! Чай пить будем.

Н и н а. Только чаем сейчас и заниматься! Черт знает что!.. (Направляется странной, какой-то напряженной походкой прочь со двора.)

Т а н я (бросаясь ей наперерез). Стойте! Прошу вас! Не уходите! Вы же устали! Ну, подумаешь, несколько минут. Пожалуйста, я вас очень прошу! Сейчас попьем чаю, а потом и за лошадью сходим. Пожалуйста!

Б е л о к о н ь. Дочь права — позавтракайте, успеете за лошадью.

Т а н я. А я вас провожу.

С е р а ф и м а. Ну, ты-то больше никуда не пойдешь. Нагулялась.

Появляется З и н а и д а с подносом. Подходит к столу под деревьями и начинает расставлять чашки.

З и н а и д а. Это мне, это Кириллу, это Симе, это Тане, это…

Б е л о к о н ь (поспешно). Зина!

З и н а и д а. Да?

Б е л о к о н ь. У нас гости. Будь добра, еще чаю и к столу что есть.

З и н а и д а (она растерялась и в неловкой попытке куда-то спрятать пятую чашку попросту опрокидывает ее). Здравствуйте. Очень рада. Мы гостям всегда рады, присаживайтесь, устраивайтесь. А с продуктами теперь плохо, так уж чем богаты, не обессудьте. У нас видите какое чудо? Зацвели вишни сегодня, все разом.

С е р а ф и м а (решительно взяв сестру под руку). Пойдем, пойдем…

Т е р е х о в (кивнув на пятую чашку). Ожидаете кого?

Б е л о к о н ь. Кого так рано? Так, если б кому-то не хватило. Присаживайтесь, в ногах правды нет, говорят.

Т е р е х о в. Нам, земляк, рассиживаться особо некогда — война ждет. Но, однако, благодарствуем. Чайку после болота не лишнее. Верно я говорю, Нинок?

Н и н а. Только без амикошонства, пожалуйста, товарищ гвардии старшина.

Т е р е х о в (искренне). Ами — чего?

Щ е р б и н а. Значит, Иван, вежливости не забывай и без рук.

Т е р е х о в (Нине). Да ты что? Ты чего это себе мнишь? Ты мне, как говорится… Ладно. До чего, однако, вы тут, в России, чиниться любите, спасу нет.

Т а н я. Почему тут, в России? А сами вы — из Африки?

Т е р е х о в. Африка — часть света. Площадь свыше двадцати девяти миллионов квадратных километров. Население свыше ста восьмидесяти миллионов человек. Отделена от Европы Средиземным морем и Гибралтарским проливом. Климат тропический, жаркий. Животный мир… (Смеется.) Не, сестренка! Мы с Амура, река такая… (Прихлебывает чай.) У нас люди проще, открытей. А насчет меня, санинструктор, не сомневайся, я женатый. В самый что ни на есть день войны и женился…

Появляются З и н а и д а и С е р а ф и м а с чаем и какой-то незатейливой снедью.

Утром расписались, а днем в эшелон…

З и н а и д а (напевно). К столу, к столу, всех прошу!

Щ е р б и н а. Спасибо. Даже неудобно — целый пир.

З и н а и д а. А как же! Для нас это радость — солдатиков принять. Все же мимо идут, к нам и не попадает никто.

С е р а ф и м а. Кстати, как вы на нас набрели? Насколько я понимаю…

Т е р е х о в. Да, точно, не сюда нам, к переднему краю… Моя промашка. Они-то городские, им простительно, а уж мне никак. Крутанул я по болоту километров на пять, не меньше. Попросту сказать, заблудился. Да еще обезлошадели. В общем, если б не пацаны…

Б е л о к о н ь. Какие пацаны?

Т е р е х о в. Да встретили на болоте — в тыл они к немцам ходили с засадой. Побили там фрицев кучу и офицера шлепнули, вот документы его и несли.

З и н а и д а. Это партизаны?

Щ е р б и н а. Нет, с нашей стороны.

Т е р е х о в. Рассказывали, как немцы на засаду ихнюю напоролись, — умора! Геройские ребята. Из ваших мест, видать, раз мы к вам. Может, даже знаете.

Т а н я. Туман сегодня легкий, к теплу. А у вас задание, да?

Щ е р б и н а. Из госпиталя возвращаемся. Ну, и, понятно, кой-чего со склада подбросить велели.

З и н а и д а. Вы были ранены?

Т е р е х о в. На этот раз пронесло. (Смеется.) Отощали малость.

Н и н а. Хороший смех — дистрофия!

С е р а ф и м а. Что это значит? Что, вас не кормят?

Щ е р б и н а. Вы о боях на Сучанском болоте слыхали? Плацдарм там держали почти месяц в окружении — слыхали? Это мы.

Т е р е х о в. Было дело. Поперебивались с пуговки на петельку… Почти всех ребят там положили. Так и хоронили в ржавой воде — опустишь, и нету…

Б е л о к о н ь (тихо). А зачем?.. Я знаю эти места — что дало…

Щ е р б и н а (перебивает). Понятно, ясен вопрос. Да ведь можно и город отдать — зачем он, мол, мне, и стратегия на нем невелика. А можно и за пенек уцепиться — не отдам, последний!

Т е р е х о в. Страх сколько фашиста там придавили — по десять атак за день, а другой раз и двенадцать! Весело!

С е р а ф и м а. Какое уж тут веселье? Помилуйте!

Н и н а. Под вишнями да за чаем этого не понять.

Т е р е х о в. Что ты! Самый кураж по такой драке! С харчем только слабо было, отрезаны, понимаешь. Ага! Котелок сухарей и банка консервов на двадцать человек в день, вот тебе и весь харч! Не больно жирно по такой работенке!

З и н а и д а. Ешьте, ради бога, ешьте, мы еще что-нибудь соберем.

Щ е р б и н а (смеется). Спасибо, что вы! В госпитале нас подкормили. Теперь уж порядок.

Т е р е х о в. Двадцать один человек у нас на прорыв осталось, когда приказ пришел — прорываться, уходить, значит. Однако прошли. А как дошли, так попадали… (Смеется.) Отощали.

С е р а ф и м а (Нине). Вы тоже… с ними?

Н и н а (сухо). Нет, у меня другое было.

Т а н я. А вообще… Вас когда-нибудь ранило?

Щ е р б и н а. Само собой… На войне без этого не бывает. Все уже меченые.

Т а н я. А больно это? Я имею в виду, когда ранят, очень больно?

Н и н а. Больно… Когда тело рвет железом, больно.

Щ е р б и н а (вздохнув). Да уж… не подарок…

Б е л о к о н ь (Щербине). Простите, имя-отчество ваше…

Щ е р б и н а. Прохор Фомич.

Б е л о к о н ь. Благодарю. Сколько вам лет, Прохор Фомич?

Щ е р б и н а. Пятьдесят четыре.

Б е л о к о н ь. Вам пятьдесят четыре? Мы ровесники, оказывается.

Щ е р б и н а. Да ну? Тогда что ж, понятен интерес. Непросто в мои годы воевать, прямо скажу. Но и то… Я ж не призванный, своей волей пошел, выходит, грех жаловаться.

З и н а и д а. А семья?

Щ е р б и н а. Да… С семьей у меня неважно получается… Одни женщины и не шибко могучего здоровья. Пока мы под Москвой воевали, нам зарплата от своей работы шла. Ну, вроде как ты в командировке. А перешли сюда — все, получай ефрейторские…

Н и н а. До этого ли сейчас?

Щ е р б и н а. Это, дочка, жизнь называется. Пока жив, всегда до этого. У меня в Москве-то семь ртов моей получки ждет. Это, между прочим, тоже в мой счет фашистам вписано.

Т е р е х о в. Чего там — счет! Давить их, гадов, давить и давить, пока не прочухают! Мне, к примеру, некогда. Спешу крепко. Вот сижу, а чувствую — горит внутри, в драку тянет! За всех дружков моих!

Т а н я. Правильно! Мстить беспощадно!

Б е л о к о н ь. Нет! Никогда! Россия никогда не мстила.

Т а н я. Они убивают наших… моих… а ты говоришь — нет? Ты…

Б е л о к о н ь. Месть — это расплата той же монетой! Разве мы учили вас убивать детей?

Щ е р б и н а. А кто о них говорит, о детях?

Б е л о к о н ь. Вы говорите о мести. А месть — это зуб за зуб, око за око, это разговор на том же языке.

Щ е р б и н а. Не сходится тут. Какой же у нас общий язык с фашистом может быть?

Т е р е х о в. Хитро все у вас как-то — месть не месть! Кто их звал? Я их сюда звал?.. У меня что, других дел нету, как с ними колупаться? Я каждый день, как спать ложусь, только глаза прикрою, а перед глазами одно и то же — как посадили нас в тот телятничек и стою я, гляжу из него, что твой бычок, на свою Маруську. Жену мою Марусей звать. Да, гляжу я на нее и говорю: «Вот, поженились мы с тобой, а вроде бы и не поженились. И ты меня лаской не подарила, и я до тебя не дотронулся». А у меня Маруська — это ж!.. Слышь, Фомич, — как гора, натурально! Ей, кроме меня, и не подойдет никто! Чего я спешу так…

С е р а ф и м а (громко). Кхм!

Щ е р б и н а (кося глазом на Таню). Ива-ан!

Т е р е х о в. Чего?.. (Заметив знак Щербины.) Ага… Вот я и говорю: чего я спешу так кончать скорей эту военную работенку? А потому, что не может дом долго без хозяина, — там забор, а тут, глядишь, крыльцо и вообще чего-нибудь физическое… Вот. Стою я в своем телятничке и гляжу на Маруську. А она молчит. Уж поезд тронулся, а она рядом идет и молчит, смотрит только. Тут на меня и накатило в первый раз. Такая злость накатила! Ну, думаю, гады, ужо мы вас достанем! А тут Маруся рот открыла, вслед кричит, а чего кричит, не слыхать. Может, важное что, а я не понял, далеко уже стало, не разберешь… С того дня и не виделись, без малого год. Так… (Без всякого перехода.) Благодарствуем за угощенье. Пошел за тяглом… (Встает из-за стола, собираясь уходить.)

Б е л о к о н ь. Если вам позволяет время, подождите меня. Я сегодня буду отправлять документы и смогу вас проводить.

Т е р е х о в. Не, отец, спасибо, сам управлюсь. Некогда.

Щ е р б и н а (тоже поднявшись). Благодарю и я вас, уважаемые. Иван, погоди!

Т е р е х о в. Чего?

Щ е р б и н а. За конем я схожу.

Т е р е х о в. Чего вдруг?

Щ е р б и н а. Пожилому скорей откроются, а то у тебя внешность больно оборотистая.

Т е р е х о в. Думаешь? Ну давай. Хотя чего тебе мой портрет не нравится, непонятно. Ладно, Фомич, жарь по-быстрому, чтоб на все про все за час управился. Понял?

Щ е р б и н а. Так точно, товарищ гвардии старшина!

Т е р е х о в. Валяй!..

Щ е р б и н а. А сад у вас, хозяйка, и правда… В такой силе цвет, что глаза жжет, хоть прикрывай… (Уходит.)

З и н а и д а (благодарно, словно это ей комплимент). Спасибо… Какой хороший человек… (Начинает прибирать со стола.)

Серафима ей помогает.

Т е р е х о в. Так что час у нас есть или около того… До войны… (Незаметно оглядывается, быстро и цепко прощупывая все вокруг глазами.) А все же пятого они ждали… кого-то… Мы амурские, нас на фук не купишь… (Подходит к телеге, берет винтовку, расстилает тряпицу, начинает чистить, смазывать — все это споро, весело, с той особого рода магнетической привлекательностью, которой невольно увлекаешься, наблюдая работу умелых мастеровых людей. Громко поет.)

Т а н я (подойдя к Терехову и присев рядом). Чистите?

Т е р е х о в, А как же… Кормилица. Дома у меня знаешь какая висит? Под жакан. Знаешь, что такое жакан? Свинец рубленый. Медведя на бегу валит, во сила. Подержи-ка. К земле гляди не прислоняй.

Т а н я. А вы убивали?

Т е р е х о в. Это с этой-то? Шестьдесят семь гнидюков ухлопал. Я ж снайпер. Видишь зарубки? Мои помечены.

Т а н я. А потом? Вы про них потом не думаете?

Т е р е х о в. Вон ты про что… Конечно, когда на штык берешь или на нож… особо если в первый раз… И матерого мужика крутит… с непривычки. Потом уж, как обвыкнешь… ничего. А с винта — просто. Не слышишь ведь, как он там кричит или, может, плачет… Вроде… вредное насекомое — и все. Или змея… Давай затвор… Готова красавица. Нина! Оружие в порядке?

Н и н а. Конечно.

Т е р е х о в. Ну, я еще разок гляну, не помешает… (Укладывает на телегу свою винтовку, берет автомат Нины.) Во смертонос! И глупый — не то что винтовка, а страшно. Особо если для ближнего боя. Окрошку устраивает.

Т а н я (тихо). Я знаю.

Т е р е х о в. Ну, тебе это знать невозможно. Видеть надо.

Т а н я. Да…

Т е р е х о в, Вы тут небось фрицев и не чухали?.. Порядок, Нина! В полном порядке твоя машина, можешь воевать! Да, вот я и говорю — повезло вам тут… на фрицев…

Т а н я. Не всем… С нашей школы уже четверо погибли.

Т е р е х о в. Вон оно с чего у вас разговор пошел с папашей твоим, ясно… В школу-то к вам небось с разных деревень бегали? Кой-какие сейчас и под немцем?

Т а н я. Да… там… (Кивает куда-то за сад.)

Т е р е х о в. Понятно… Вас-то болота укрывают. Мертвые болота.

Т а н я. Да. Кто не знает — не пройдет… А в прошлом году на нас немцы вышли, собака их провела… по следу… Они с той стороны на деревню вышли.

Т е р е х о в. Да что ты? Много?

Т а н я. Говорят, человек десять.

Т е р е х о в. И чего?

Т а н я. Не пустили их. Женщины с детьми на болото отошли, а у нас в деревне пять стариков есть, они еще в первую империалистическую с немцами воевали.

Т е р е х о в. Ну-ну, ясно!

Т а н я. Не пустим, говорят, немца, и все! Мы, говорят, георгиевские кавалеры. Стали стрелять и не пустили. А потом, наверно, немцы дорогу потеряли, а может, и не надо им было сюда.

Т е р е х о в. Возможное дело… (Оглядывается по сторонам.) А приглядеться, что к чему, однако, не помешает… Так по следу, говоришь, собака провела?.. Бывает и так. Давай, сестренка, дальше к войне готовиться… (Снимает с телеги вещмешок, достает из него белье, нитки, иголку, начинает так же аппетитно, как прежде чистил оружие, штопать).

Нина, сидя у стола, массирует ноги. Белоконь, задумчиво глядя на нее, весь в себе. Через какое-то время он, впрочем, пробуждается.

Б е л о к о н ь. Зачем вы это делаете?

Н и н а. Массаж? Укрепляет мышцы, делает их эластичными. Женщине это полезно.

Б е л о к о н ь. Вас призвали в армию?

Н и н а. Нет, я сама, добровольно.

Б е л о к о н ь. Откуда вы?

Н и н а. Ленинградка.

Б е л о к о н ь. Да? И где вы там жили?

Н и н а. А вы знаете Ленинград?

Б е л о к о н ь. Отчасти…

Н и н а. Вы там жили?

Б е л о к о н ь. Мы живем здесь, как видите.

Н и н а. Это я понимаю. А раньше?

Б е л о к о н ь (усмехнувшись). Раньше…

Н и н а. Давно вы уехали из Питера?

Б е л о к о н ь. О-о! Сто лет… В декабре семнадцатого…

Н и н а. А потом?

Б е л о к о н ь. Потом?.. Много чего было потом… Свадьба… Екатеринодар, Новороссийск… Тиф… Харьков, где Зина пекла пирожки, а Серафима их продавала… Все было, милая девушка… Приезд сюда, школа, сад и дети, которых нужно было очень многому научить… Это не могло умереть, понимаете? Непереносимо было думать, что вдруг оборвется цепочка. То, что Россия взращивала веками, ее гордость, прекрасных и высоких духом сыновей… Мы хотели служить этому… И выжить… (Машинально проведя рукой по щеке, вдруг встает.) Покорно прошу простить — совершенно забыл, что небрит… (Откланивается и уходит.)

Н и н а (продолжая массировать ноги). Женщине это полезно. Верно, Ниночка?..

В класс входят С е р а ф и м а и З и н а и д а.

З и н а и д а. Здравствуйте, мои дорогие! Сегодня мы с вами побеседуем о прекрасной пьесе Антона Павловича Чехова «Вишневый сад». Кто мне скажет, какова, по вашему мнению, основная мысль пьесы?.. (Садится за парту и поднимает руку.) Да, Зинуша, пожалуйста, прошу… (Встает.) Мне кажется, что свою главную мысль Чехов выразил словами студента Трофимова: «Вся Россия наш сад». (Смеется.) Ставлю тебе, Зиночка, пятерку…

С е р а ф и м а. Ремонт надо делать… Как его теперь делать, ума не приложу.

З и н а и д а. Боже, все у тебя, Сима, проблемы. Как всегда. Позовем ребят, дядю Мишу…

С е р а ф и м а. Проснись, Зинаида. Где твои ребята и где дядя Миша? Война на дворе. Ты хоть замечала, сколько на последние уроки к тебе ходило учеников?

З и н а и д а. Ну… (Замялась.)

С е р а ф и м а. Четверо. Четверо мальчиков. Из нашей деревни. Все… Конечно, мы и сами сделаем… но провозимся, наверное, все лето.. И материалы…

З и н а и д а. Как ты все знаешь, Сима… Просто удивительно, какой у тебя практический ум! В кого?.. Ни папа, ни мама ничего этого…

С е р а ф и м а. А! Всегда есть кто-то, кто должен… А им это просто не нужно было… (В ответ на свои мысли.) Впрочем, не исключено, что ничего и не нужно будет…

З и н а и д а. Как это? Ты о чем?

С е р а ф и м а. А?.. Ах, о чем?.. О том, милая моя, что еще, возможно, придется все бросить и уйти!

З и н а и д а. Какие крайности! О чем ты говоришь?

С е р а ф и м а. О войне…

З и н а и д а. А как же… а как же… сад?..

Терехов, закончив штопать, любуется своей работой.

Т е р е х о в. Видал! Как новые!

Т а н я. Все-то вы умеете.

Т е р е х о в. А ты думала! Не в том вопрос, что маленький, зато на великие дела гожусь! (Весьма довольный собой, запевает во все горло.)

(Хохочет.)

С е р а ф и м а. Как он меня раздражает, кто бы знал! Все у него просто, сомнений никаких, единожды один — един!

З и н а и д а, Ты сама всегда говорила, что именно эти люди соль земли.

С е р а ф и м а. Говорила и говорю. Но не о таких. Вот ефрейтор, который пошел за конем, он же не такой. Соль — это тоже натрий хлор, соединение двух элементов. Хотя бы два, а не один. Элементарно!

Входит Т е р е х о в.

Т е р е х о в. Что за шум, а драки нет? Не помешал?.. (Подходит к карте.) Во, видал, карта мира… Все помечено… Сколько ж их тут… и у всех разное… Как это образовалось? Интересно… Во, Швейцария!.. Горная страна в Центральной Европе. Главные города — Берн, Цюрих… где он? Ага, вот… Базель, Женева, Лозанна… Название-то какое: Лозанна… (Слушает.) Хоть пой… Гео-гра-фия… Наука о земле. А это что же?.. (Показывает на нижнюю крепящую рейку на карте — она сломана.) Непорядок. Инструмент есть? Пила, рубанок или хотя б на крайность топор? А?

С е р а ф и м а. А что, собственно, вы хотите?

Т е р е х о в. Так починить надо б. Нехорошо…

С е р а ф и м а. Да?.. (Смотрит с удивлением на Терехова.) Сейчас я принесу… (Уходит.)

Т е р е х о в. Опасливая какая женщина. Будто еж. Наперед себя иглы держит. Незамужняя, что ль?

З и н а и д а. Да. Сима — это мой крест… Она старше меня на три года. Тогда, в семнадцатом, мне было двадцать один, ей двадцать четыре. Теперь мне… Словом, так она и осталась. Как мне тяжело это!

Т е р е х о в. Это как водится, женщине свой срок упустить — тяжелое положение у ней происходит.

Входит С е р а ф и м а с топором — вид у нее довольно внушительный.

З и н а и д а. Тебе идет. Атаман!

С е р а ф и м а (смущена). Вечно ты с глупостями!.. (Подает Терехову топор.) Вот… Вас это устроит?

Т е р е х о в. Годится. Тупой, правда. Да у меня камень есть, я сейчас, мигом… (Выходит.)

З и н а и д а (с недоброй проницательностью). Сколько в тебе еще девичьего, оказывается. Смущенье тебе идет не меньше, чем топор.

С е р а ф и м а. Как же ты мне надоела, Зина, кто бы знал!..

У телеги Т е р е х о в точит топор. Подходит Белоконь с полотенцем, кружкой воды и бритвой, споласкивает и вытирает бритву, затем лицо.

Т е р е х о в. Опасной бреетесь?

Б е л о к о н ь. Да. Привычка…

Т е р е х о в. Ага… (Внезапно.) Я понимаю, раз ребята, школа работает. А если немцы?

Б е л о к о н ь. О чем вы?

Т е р е х о в. Вот ты е-мое! Если вдруг эти, хенде хох, придут, что делать будете?

Б е л о к о н ь. Школа должна работать. А если… не дай бог… Вокруг болота, уйдем… Здесь всегда уйти можно…

Т е р е х о в. Рисковые люди или войны не знаете. Я б так не рисковал, честно скажу. Ну, это, как говорится, у каждого своя голова… Видал топор? Что твоя бритва! Доска какая в хозяйстве найдется?

Б е л о к о н ь. Конечно. А что вы?..

Т е р е х о в. Починить надо кой-чего. Где доска-то?

Б е л о к о н ь. Идемте, я дам… (Уходят.)

Н и н а по-прежнему массирует ноги. Рядом Т а н я.

Т а н я. А зачем вы это делаете?

Н и н а (она уже на пределе). Что вам всем от меня нужно? Что вы ко мне вяжетесь? Зачем? Почему? Откуда? Как? Я же к вам не пристаю с вопросами!

Т а н я (растеряна). Извините, просто мне сегодня тоже папа, я…

Н и н а. Что — ты? Что ты еще понимаешь? А квадрат плюс Б квадрат! Что? Зачем? Все вам надо! Видела ты мои ноги? На! Полюбуйся! (Вздергивает юбку и через мгновение вновь ее опускает.)

Таня, закрыв рот руками — ей дурно, — убегает в сад, Нина сидит, раскачиваясь вперед-назад, как заведенная, и, не утирая слез, плачет. Входит Т е р е х о в.

Т е р е х о в (кинувшись к Нине). Ты чего, Нинок? Обидел кто? Ты что?

Н и н а (продолжая плакать). Когда мы наконец поедем? Сколько можно ждать? Чего мы ждем? Ну чего мы дожидаемся? Когда мы наконец…

Т е р е х о в. Да что ты, Ниночка, ну что ты?.. По войне заскучала?

Н и н а. Не могу я больше, Иван! Сил моих нет! Не могу я больше здесь. Давай поедем. Давай сами потянем! Хочешь, я тоже впрягусь? Ваня, поедем скорей, миленький! Прошу тебя!.. (Плачет.)

Т е р е х о в (вконец потерялся). Да что ж с тобой стряслось такое, Нинок? Ну? Ну, скажи мне, Ниночка, родненькая, что ты? Чего сделать-то я могу?

Н и н а (со стоном, почти в крик). Больно мне! Видеть никого не могу! Не могу, как они с вишнями своими сидят, чай пьют, спокойные, рассуждают обо всем! Ненавижу их! Вольно мне, Ванечка! Все плывет, бо-льно-о!!! (Теряет сознание.)

Т е р е х о в. Мать честная, что ж это делается-то?..

Подбегает Т а н я.

Т а н я. Нина, простите меня!..

Т е р е х о в. Без памяти она, Татьяна. Давай-ка дуй за маманей или тетку свою тяни! Быстро!..

Таня, вскрикнув, убегает.

(Поднимает Нину, усаживает ее на скамью, начинает тихонько похлопывать по щекам.) Ну!.. Ну же, Нинок!..

Вбегают Т а н я, З и н а и д а, С е р а ф и м а и Б е л о к о н ь. Серафима тут же начинает обтирать мокрым полотенцем лицо Нины.

Т а н я. Там у нее такое! Невозможно смотреть! Я как посмотрела, мне плохо стало, вырвало! Как она только терпит?..

Н и н а (приходя в себя, стонет). О-о-о!.. (Открывает глаза.) Что это?..

С е р а ф и м а. Что с вами? Как вы? Лучше?

Н и н а (все поняв и сразу же замкнувшись, сухо). Это вас не касается! Оставьте меня!

С е р а ф и м а. Мы хотели только…

Н и н а. Мне ничего не надо. Уйдите… Прошу вас, уйдите все…

З и н а и д а. Как странно… Не понимаю…

С е р а ф и м а. Это необязательно… (Резко повернувшись, уходит.)

Терехов, взяв Зинаиду под руку, отводит ее к деревьям.

Т е р е х о в. Я слыхал, там еще, в госпитале, что ноги у ней раненые. Но не знал, что худо ей до того…

З и н а и д а. Какой ужас…

Т а н я (Нине). Прошу вас, простите меня, я не хотела.

Н и н а. Иди, ладно… Ты тут ни при чем…

Т а н я. Хотите, я вам сделаю что-нибудь?

Н и н а. Иди-иди, ничего не надо. Эти дела не для тебя. И видеть тебе этого не надо бы. И вообще — уехать бы тебе куда-нибудь отсюда.. Не для девочек это — война.

Т а н я. Вы даже не представляете, как бы мне самой хотелось сейчас оказаться где-нибудь далеко-далеко. Простите… (Уходит.)

Б е л о к о н ь (приблизившись). Ну, а я, с вашего разрешения, останусь. Просто посижу рядом молча, хорошо?..

Н и н а. Скамейка ваша…

В классе Т е р е х о в топором зачищает рейку для карты. Рядом за партой сидит З и н а и д а.

З и н а и д а. Мне показалось, что мы ее раздражаем. Почему?

Т е р е х о в. Так ведь это… Если, к примеру, я бревно волоку, упираюсь, а другой, обратно же, на травке полеживает и ко мне все с разговором пристает: чего я такой взмокший, да чего у меня хрип в груди, и еще там чего?.. Какая ж у нас любовь?

З и н а и д а. Как несправедливо… И вы тоже считаете меня такой?

Т е р е х о в (деликатно). Ну, почему же…

З и н а и д а. Я встала в половине четвертого, посмотрела сад, потом помогла Симе с завтраком, даже Маньку доила!

Т е р е х о в. Корова?

З и н а и д а. Коза. Я ее очень боюсь, она нервная.

Т е р е х о в. Бывает… А с вишен варенье варите?

З и н а и д а. Совсем немного. Ведь это все не наше.

Т е р е х о в. То есть как?

З и н а и д а. Это же… Ну, мечта, когда-то мне пригрезилось… Не понимаете?.. Когда мы сюда приехали, ничего не было, болото — и все. Совершенно мертвое болото. Вот я и предложила…

Т е р е х о в. Правильное предложение. От болота вред один и лихорадка, а пользы никакой. По делу предложено.

З и н а и д а. Нет, я об этом не думала, вы не поняли. Ведь он как белое облако, словно фата невесты… Боже, чего это стоило, столько труда!.. Возили землю, осушали буквально по метру… Решили так — каждый ученик посадит десять деревьев. И потом, если даже старое дерево, его не рубить, пусть растет просто как память… Ведь они все здесь для меня с именем. Это Коля посадил, это Вася, а это Верочка… А когда вишни поспевали, их дети снимали, почти все, мы себе почти ничего не брали. Зачем нам? А Кирилл вообще не ест варенья, не любит почему-то… А вы? Любите варенье? Хотите? У меня есть немного…

Т е р е х о в. Нет-нет, чего там… нам это ни к чему… сладкое… Мы, мужики, больше, как говорится, по горькому. Как ваш-то, употребляет?

З и н а и д а. Вы о чем? Я, извините, не поняла.

Т е р е х о в (характерным жестом щелкнув себя по горлу). Ну, это самое!

З и н а и д а. Выпивать? Кирилл?!

Т е р е х о в. А что? Нашему брату это полезно. Проверено, мамаша, в боевых условиях. Как говорится, ворошиловские сто грамм, а когда есть, так и больше не во вред… (Как всегда, разговоры не мешают Терехову делать дело. Вот и теперь он, закончив, любуется работой.) Порядок! Могут ваши пацаны обучаться географии!

З и н а и д а (заговорщически). А вы хотите выпить? Если хотите, я принесу, у меня есть.

Т е р е х о в. Ну да?

З и н а и д а. Честное слово! (Кивает на окно.) Они не знают. Я сейчас… (Уходит.)

Б е л о к о н ь и Н и н а по-прежнему сидят у стола. Нина вновь принялась массировать ноги.

Б е л о к о н ь. Как же вы… кто же вам разрешил, если у вас такое, на фронт?

Н и н а. Разрешили.

Б е л о к о н ь. Но почему, зачем? Без вас…

Н и н а (перебивает, зло). Без нас теперь ничего не обойдется, ясно вам? Мы теперь, мы!.. А если надо, так без вас!

Б е л о к о н ь. Вы ведь еще девочка, почти ребенок. Почему вы так озлоблены?

Н и н а. А вы зато… (Не находит слова.) А вы знаете, что такое ранение обоих бедер, осложненное газовой гангреной? Что такое, когда тебе предлагают двустороннюю ампутацию как крайнюю меру для сохранения жизни? Знаете?

Б е л о к о н ь. Нет… не знаю… Я ненавижу войну… Она в человеке все сжигает… Когда-то я поклялся, что ни при каких обстоятельствах не возьму больше в руки оружие… Чего бы это мне ни стоило.

Н и н а. Слова! Легко сказать — чего бы ни стоило!

Б е л о к о н ь. Нелегко… В восемнадцатом году в Екатеринодаре мы попали к Деникину, и меня… приговорили к расстрелу… за отказ… То, что я сижу здесь, разговариваю, — чудо… Благодаря Симе… Да. Так что поймите меня правильно, мое любопытство не праздное. Как-никак, я ведь учу таких, как вы, мне важно…

Н и н а (перебивает). Интересно, чему вы могли их научить?

Б е л о к о н ь. Научил — не знаю, а учил… Мне кажется, я кое-что понимаю в вас. В вас конкретно, в своих учениках, в Тане своей… В сущности, все вы одно поколение, и это поколение близко нашему при всей видимой разности. Мы похожи, и вы, и мы… Трагические поколения России… Время растворило нас в слове «необходимость». У моего поколения это проявилось в самоотрицании, у вашего — в самоутверждении.

Н и н а. Ну, если это, по-вашему, трагедия, что же тогда счастье?

Б е л о к о н ь. Самовыражение. Возможность выразить себя полностью.

Н и н а. Как странно… Со мной никто так никогда не разговаривал…

В классе Т е р е х о в подтесал оконную раму, и теперь шпингалет свободно входит в гнездо. Появляется З и н а и д а с сумкой.

З и н а и д а. А вот и я! Долго?

Т е р е х о в. Да ничего. Я тут покуда окошко наладил. Спокойно теперь и малой замкнет-отомкнет, если надо.

З и н а и д а. Отлично! Идите сюда. Глядите, что я принесла. Боялась, что Сима войдет, увидит, так что уж что успела… (Говоря все это, Зинаида выставила из сумки на учительский стол два стакана, химическую колбу с притертой пробкой, два соленых огурца и кусок хлеба.)

Т е р е х о в. Я, мамаша, в чужом добре не спорщик, что поставят, то и пью. Верно?

З и н а и д а. Конечно, верно, голубчик!

Т е р е х о в (разливает). Стало быть, муж у вас не употребляет, а вы пользуете?

З и н а и д а. Иногда. Снимает нервное напряжение.

Т е р е х о в. А они, значит, не одобряют?.. (Нюхает.) Это что же, спирт?

З и н а и д а. Да. Чистый. А что, вам, может быть, нужна вода разбавить? Или некоторые еще запивают.

Т е р е х о в. Порядок, мамаша! Мы, как говорится, привычные. Поехали, что ли? За победу!

З и н а и д а. За победу!

Т е р е х о в. Как у нас старший политрук говорит: «Проучим гитлеровских шарлатанов!»

З и н а и д а. Проучим!

Пьют.

Т е р е х о в. Ух ты, едрена корень! Забирает зелье!

З и н а и д а. Ага, забрало? А меня, видите, ни капельки! (Ей уже достаточно, она то, что называется «поплыла».) Вот выпила — и хоть бы что, абсолютно! А они мне все — жу-жу-жу, жу-жу-жу, жу-жу-жу! Запилили совсем! Подумаешь, рюмочку выпью, ах, какой скандал! А если я жизнелюбка! Я раньше, может, на столе танцевать любила — не позволяю же я себе такого больше! А им все не так, все не так! Думают — я дура, ничего не вижу. Шутите, все я вижу, все-все-все! А если молчу, так это еще ничего не значит. Умный всегда промолчит, правда же?

Т е р е х о в. Точно! Золотые слова! Еще повторим? Или вам не стоит, может, больше?

З и н а и д а. Отчего же мне не стоит? Очень даже стоит! Я даже не почувствовала пока! Мы же немного совсем, по глоточку!

Т е р е х о в. Порядок… (Разливает.) Ну, чего там, нынче дело у нас одно — за победу!

З и н а и д а. За победу!

Т е р е х о в. Разгромим гадов!

З и н а и д а. Всех до одного!

Т е р е х о в. И чтоб второй фронт не задерживался! Верно?

З и н а и д а. Золотые слова, Ванечка!..

Пьют.

(Зинаида сидит мгновение, приходя в себя, потом начинает смеяться.) А Сима-то, Сима! С топором!.. Еще смущается!.. Господи, думает, я дура!.. (Смеется.)

К телеге подходят С е р а ф и м а и Т а н я.

С е р а ф и м а. Сколько ненависти в этой санитарке!

Т а н я. Ей больно очень. Я видела. Это ужасно.

С е р а ф и м а. Да, это ужасно. Не боль, я о другом. О ненависти. О ржавчине на сердце.

Т а н я. Но ведь война! Они…

С е р а ф и м а (перебивает). Да, они… Война… Когда-нибудь войны кончаются, а ржавчина, наверное, остается.

Т а н я. Ну и пусть, пусть остается! Лучше это, чем они…

С е р а ф и м а. Да… Так ты и не прилегла.

Т а н я. Не хочется, тетя Сима.

С е р а ф и м а (задумчиво). Тетя, тетя… Нервы, нервы… (Внезапно.) Таня, мы сегодня уйдем отсюда, все. Пойди собери свое самое необходимое.

Т а н я. Как?.. Ничего не понимаю… Кто это решил? Когда?

С е р а ф и м а. Я решила. Тебе этого недостаточно? Я решила. Сейчас.

Т а н я. Но мне нужно сначала…

С е р а ф и м а. Что?

Т а н я. Ну…

С е р а ф и м а. Ты кого-нибудь ждешь?

Т а н я. Да.

С е р а ф и м а. Хорошо. Так или иначе, уйдем сегодня. После того, как ты кого-то дождешься.

Т а н я. Тетя Сима, если любишь, любимому многое можно простить?

С е р а ф и м а. По-моему, если любишь, не прощаешь.

Т а н я. А если бы вы тайно любили, вы бы могли кому-нибудь про это рассказать?

С е р а ф и м а. Нет.

Т а н я. Почему?

С е р а ф и м а. Потому, что тайна — это ответственность, которую нельзя взваливать на других.

Т а н я. А папа с мамой? Они знают, что мы уходим?

С е р а ф и м а. Узнают…

На лавке сидят Н и н а и Б е л о к о н ь.

Н и н а. Когда мне предложили ампутацию, я отказалась. Категорически. Зачем? Уж лучше умереть со своими ногами, чем без них жить. Ну, коллеги все же рискнули, прооперировали. Все удачно, только тут самое-то и началось. Ноги искалечены, послеоперационные рубцы. Стала тренировать — в обморок падаю от боли. Уговорила я лечащего там, во фронтовом госпитале, чтобы дал мне справку о годности без направления на врачебную комиссию. Я хотела в действующую часть попасть, в стрелковые роты. В бою нервы в таком напряжении, что любая боль не так чувствуется. Это известно. Так что во время боев я свои рубцы разработаю, постепенно, конечно.

Б е л о к о н ь. Какой у вас холодный ум. Удивительно!

Н и н а (улыбается). Знаете, мне врач почти так же сказал. «У вас, говорит, Нина, ум экспериментатора».

Б е л о к о н ь. Он прав…

Н и н а (после паузы). Ничего он не прав… И вы… ничего вы не знаете… Боль в конце концов и в тылу бы прошла. Но я должна быть там, где их убивают, понимаете? Каждый день, каждый час! Я видеть должна, как их убивают, и сама тоже… их убивать… хочу…

Б е л о к о н ь. Кого их?

Н и н а. Их…

В классе З и н а и д а и Т е р е х о в.

З и н а и д а. Какой вы душка, Ваня… Была бы я помоложе… Ваня, поцелуйте меня, а? Мне очень хочется, чтоб вы меня поцеловали…

Т е р е х о в (неожиданно серьезно). Невозможно, Зинаида Тимофеевна. Уж извините… Я свою Маруську жалею…

З и н а и д а. Вы свою Марусю жалеете. Почему жалеете, за что?.. Непонятно. Меня Кирилл пожалел когда-то и до сих пор… Все-то вы что-то жалеете… Между прочим глагол «жалеть» равно относится и к жалости, и к жадности. Так что там у вас, мужчины, а?

Т е р е х о в. У нас порядок полный, как говорится! Точно!

З и н а и д а (смеется). Все вы ужасные хвастунишки. А на деле… Кирилл сказал мне тогда: «Ничего больше не бойся, Зинуша, ничего. Я сильный, я тебя на руках пронесу через все страшное». А я болела, и мне было так страшно… и так хотелось ему верить… И я поверила… Когда-то у меня была няня. Она часто говорила: «Жизнь пережить что море переплыть — побарахтаешься, да и ко дну».

Т е р е х о в (внезапно). Вот мы давеча, как пришли, ты, Зинаида Тимофеевна, чай принесла, пять чашек, а вас четверо. Кому пятая-то?

З и н а и д а, Пятая? Так это… (Сразу же и полностью протрезвев.) Какая пятая? О чем вы?

Т е р е х о в. Ну, пять, пять чашек-то было, а вас четверо. Нас-то вы еще не ждали.

З и н а и д а. Правда? Пять я принесла? Ну, не знаю, так, должно быть, не знаю. Не знаю. По-моему, вы что-то путаете.

Т е р е х о в. Эх, мамаша! Путаю, говоришь? Навряд ли…

В класс входит С е р а ф и м а.

С е р а ф и м а. Ах, вот что! Прелестно! Я ее ищу повсюду, а она, видите… (Подходит к столу, берет колбу.) Того лучше! Спирт из кабинета. А у меня из-за этого едва не сорвался урок тогда, не с чем было проводить опыт. Ну, моя милая, по-моему, на этот раз ты превзошла самое себя!

З и н а и д а. Да перестань, Сима! Вечно ты!.. Даже неловко перед человеком. Ваня починил карту, а потом еще окно…

С е р а ф и м а. Ну конечно! И окно тоже! И уже Ваня! То есть просто нет слов!

З и н а и д а. Нет — и не надо. Не ищи, ради бога. Потом сами придут. У тебя это обычно не задерживается.

Т е р е х о в. Да не серчайте, чего там. Может, и не увидимся больше никогда, чего уж теперь. Лучше примите и сами — для компании, как говорится.

С е р а ф и м а. Я?!

Т е р е х о в. Ну, не хотите — не надо. Я вот чего хотел спросить — не найдется у вас карты какой завалящей? Может, употребленная, рваная даже. Я починю.

З и н а и д а. У тебя же всегда все есть, Сима. Помоги человеку.

С е р а ф и м а. Ничего у меня нет. И вообще — зачем вам географическая карта? Почему именно география?

Т е р е х о в. Знак мне такой, судьба, значит. Обучиться этой самой географии…

Н и н а и Б е л о к о н ь.

Н и н а. Все из-за них, все! Мама умерла в Ленинграде от голода. Письмо получила, написала соседка. Юра погиб четыре месяца назад здесь, недалеко, уже в госпитале узнала. Мой самый близкий друг. Отец… Все из-за них. И уж от меня-то пусть не надеются… на жалость…

Б е л о к о н ь (задумчиво). Вот так это и рождается… око за око… Извините, Нина, мне нужно поговорить с дочерью… (Уходит.)

Класс.

Т е р е х о в (доставая из-за пазухи книгу). Вот… Барков и Половинкин. Физическая география. Учебник для неполной средней и средней школы…

С е р а ф и м а. Зачем вы это носите с собой? Чушь какая! На войне…

Т е р е х о в. А на войне и добыто, мамаша. Прошлый год, аккурат в осень, ботва картофельная пожухла… Там и нашел, в огороде…

З и н а и д а. Географию в огороде нашли?

Т е р е х о в, Девочку нашел, Зинаида Тимофеевна… пацаночку махонькую… Изнасиловали ее… гады… и лицо порубали… Так и лежала там… в картофельной ботве помятой. Учебники-то все кругом… кровью залиты, а этот, значит… Вот я его и подобрал… а как минута выпадет, теперь читаю… Понятно?..

З и н а и д а (стучит кулаком по столу). Они не люди! Не люди! Не люди! Они не люди!!! (Плачет.)

С е р а ф и м а, Когда бы так, было бы просто и не страшно. Эка невидаль — звери… А страшно… потому что люди… Потому что и в каждом из нас, потому что, мне кажется, сейчас и я бы смогла!

З и н а и д а. Что ты говоришь, Сима?

С е р а ф и м а. Да, да! Прямо из пушки! Из миллиона пушек! Потому что люди!.. Нет, бежать, бежать! Немедленно! От самих себя!

Т е р е х о в. Где ж это место такое, куда от себя?..

Входит Б е л о к о н ь.

Б е л о к о н ь. Где Таня, Сима?.. (Смотрит на стол.) Что здесь происходит?.. Зина, ты пила?

З и н а и д а. А, оставь… Глупости! Я абсолютно…

С е р а ф и м а. Все ерунда. Есть разговор, Кирилл.

Б е л о к о н ь. Да, и у меня… Я, кажется, все понял про Таню.

Во время этого разговора Терехов деликатно отходит к карте и начинает ее рассматривать.

З и н а и д а. Господи, о чем вы? Шифр у вас, что ли?

С е р а ф и м а. Пустое это, не сейчас! Кирилл, надо уходить!

Б е л о к о н ь, Да.

С е р а ф и м а. Сегодня же.

Б е л о к о н ь. Да, Сима. Как хорошо, что ты есть.

З и н а и д а. Вы бы хоть не при мне уж!

С е р а ф и м а (невозмутимо). Зинаида, начинай собираться. Мы уходим. Бери самое необходимое. Что сможем унести в узлах. Остальное оставим. Школу заколотим.

З и н а и д а. Куда уходим? Зачем? Здесь мой сад! Моя память! Мой покой! Ты мне обещал покой, Кирилл! Ведь обещал же, правда? Не сама же я это придумала!

В отдалении раздаются выстрелы. Их никто, кроме Терехова, не слышит. Терехов, насторожившись, подходит к окну.

Б е л о к о н ь. Но пойми, Зина…

З и н а и д а. Я ничего не хочу понимать! И никуда не уйду! Оставим этот разговор. Сами можете как хотите, а я…

С е р а ф и м а (перебивает). А ты пойдешь и…

Терехов распахивает окно. Стрельба становится слышнее.

Что такое?

Т е р е х о в. Где это, а?

Б е л о к о н ь. По-моему, на том конце деревни. Ничего не понимаю.

Т е р е х о в. Да-а… Ждали с гор, ан подплыло низом. Е-мое, вот это влипли!.. (Выбегает из класса.)

З и н а и д а. Господи! Неужели немцы?..

Занавес.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Действие не прерывалось.

З и н а и д а. Господи! Неужели немцы?..

Все устремляются к выходу.

Во дворе к Н и н е подбегает Т е р е х о в.

Т е р е х о в. Слышишь?

Н и н а. Неужели? Не пойму только.

Т е р е х о в (прислушиваясь к выстрелам). Это наша… И это… А это шмайсер, еще, еще… Обратно наша, шмайсер… Они, Нинок… Попали…

Н и н а. Да откуда им тут взяться?

Т е р е х о в. Откуда-откуда! Оттуда! Я почем знаю! Черт их знает, откуда! Сматываться надо, Нинок, а то и правда влипнем.

Н и н а. А они?.. (Кивает на дом.)

Т е р е х о в. Они? С нами. Ты скажи вот, Щербины нету. Черти его носят. Послал деда, за смертью его посылать.

Появляются З и н а и д а, С е р а ф и м а и Б е л о к о н ь.

Пришли? Очень хорошо. Где Татьяна?

С е р а ф и м а. А зачем она вам?

Т е р е х о в. Понадобится. Ладно, пока так, значит. Объявляю общую тревогу до выяснения обстановки. За старшего буду я. Директора назначаю заместителем по подготовке к отходу. В боевое охранение выделяю санинструктора Благову. Давай, санинструктор, бери свой автомат — и на дорогу! Быстро!

Н и н а. Слушаюсь!.. (Направляется к телеге за автоматом.)

Появляется Т а н я.

Б е л о к о н ь. Где ты была?

Т а н я. Я зашла в комнату, и вдруг меня сморило, прилегла прямо в платье. Но не уснула, так… И тут слышу…

Т е р е х о в, Татьяна! Направляю тебя в разведку. Мотай в деревню и выясни, что такое! Остальные…

С е р а ф и м а. А по какому праву вы тут командуете?

Т е р е х о в. Не я командую, война. Так что разговорчики отставить! Всем готовиться к отходу. Брать что ценное, ну, и там… документы и прочее.

С е р а ф и м а (упрямо). И все же я не понимаю, почему вы здесь командуете! Мне это не нравится! Мы — гражданское население!

Т е р е х о в. Вот я вам, как это самое гражданское, и объявлю, как его… мобилизацию, во! Слушай мою команду!

С е р а ф и м а (решительно). Ну, вот что, молодой человек. Здесь вам не плац, и оставьте нас в покое.

З и н а и д а. Сима, но как ты так можешь говорить! Ваня же знает, что делать. Он военный!

Т е р е х о в. Да, с вами, пожалуй, кашу сваришь!.. (Тане.) А ты все еще здесь? Я тебе что велел?

Т а н я. Так я… вот… Тетя же… Я сейчас.

Т е р е х о в. Эх, ты! Тетя! Сиди уж…

Вбегает Щ е р б и н а.

Щ е р б и н а (задыхаясь). Немцы!.. Терехов!.. Немцы!.. (Садится в изнеможении.)

Т е р е х о в. Да откуда они свалились, чтоб их? С кем бой? Наши кто?

Щ е р б и н а. Старики из деревни.

Т е р е х о в. А, деды. Немцев много?

Щ е р б и н а. До взвода, может, меньше немного. С собакой, она их по следу. Кричат: знаем, мол, что здесь армии нет. Никого не тронем, только выдайте террористов! Понимаешь? Это за мальчишками они, которых мы встретили.

Таня, побледнев, садится на лавку. Серафима и Белоконь молча переглядываются.

Т е р е х о в. Ну, ясно, дальше!

Щ е р б и н а. Старики начали стрелять — они в ответ. А собака их вдруг в сторону потянула. Верно, парни-то не через деревню шли, а болотом. Ну, они оставили там человек шесть-семь, вроде заслона, а остальные за собакой. Наверно, туда и выйдут, где мы ребят встретили. Так я понимаю.

Т е р е х о в. Возможный случай.

Т а н я. Они сюда придут.

Т е р е х о в. Почем ты знаешь?

Т а н я. Знаю.

Б е л о к о н ь. Да, она знает.

Т е р е х о в. Веселые дела.

З и н а и д а (вдруг начав бестолково метаться). Так чего же мы ждем? Что мы стоим? Время же идет, а мы стоим!

Т е р е х о в. Спокойно, мамаша, спокойней! Сколько сюда ходу? Идти им сколько?

Б е л о к о н ь. Кто знает, пройдет за полчаса. Идти можно только след в след, там в сторону нельзя сделать ни шага. Это еще двадцать — тридцать минут, потому что они пойдут с опаской.

Т е р е х о в. Точно! Делаю расчет времени — имеем примером пятьдесят минут да Щербина минут десять бежал да рассказывал, значит, сорок минут, да, считай, десять минут на запас, чтоб от них оторваться, как у нас женщины и малолетние, стало быть, полчаса. На все про все полчаса имеем! Шевелись!

С е р а ф и м а (Белоконю). Я соберу документы… (Уходит.)

З и н а и д а. А что брать? Я не знаю, что нужно.

Т е р е х о в. Считай так, мамаша, что после них ничего не останется.

З и н а и д а (вновь начав метаться). Боже мой! Боже мой! Боже мой!.. Из хат, из келий, из темниц они стеклися… Боже мой! Из темниц… Они стеклися для…

Б е л о к о н ь. Зина!

З и н а и д а. Какая смесь одежд и лиц… Они стеклися.

Б е л о к о н ь (подходит к Зинаиде и крепко берет ее за руки). Зина! Успокойся, слышишь? Я с тобой, успокойся!

З и н а и д а. Боже мой, боже! Кирилл, я боюсь, мне страшно! Ко мне опять вернулся страх, господи! Они нас всех убьют, Кирилл, они всех убьют!

Таня, сидевшая до этой минуты на скамейке в каком-то тупом оцепенении, словно очнулась и, подбежав к матери, обняла ее.

Т а н я. Мамочка! Милая моя! Прости меня! Прости!

З и н а и д а. Простить? За что? Дочуня, маленькая! Неужели они убьют нас, неужели убьют?!

Б е л о к о н ь. Зина, мы сейчас уйдем. Никто нас не тронет! Ну, прошу тебя, соберись, возьми себя в руки!

З и н а и д а. Да-да, я возьму, я должна! У меня дочь, я ее должна!.. Ради нее! Я возьму! Мы уйдем, Танечка, мы далеко, нас не найдут, моя маленькая!

Щ е р б и н а, Да что уж вы так себя, хозяйка! Даже обидно! Нас еще, между прочим, укусить пусть сумеют. Как-никак мы при оружии, это тоже, знаете, не фунт изюму.

Т е р е х о в. Вот это точно сказано! По-нашему! Как говорится, лаком волк до баранинки, да обух жжется! Верно я говорю?

З и н а и д а. Верно, Ванечка! Спасибо вам, дорогой! Мы друзья, правда? Мы так хорошо подружились, правда? Не оставляйте нас!

Т е р е х о в. Как можно, Зинаида Тимофеевна…

Подходит Н и н а.

Н и н а. Ну что, уходим?

Т е р е х о в (машинально). Ага… Постой! Тебе кто велел с поста уходить, а? Это что такое?

Н и н а. Да я только хотела…

Т е р е х о в. Я тебе покажу — хотела! С поста уйти — за это знаешь что полагается? Обалдели от тыловой жизни, понимаешь, хотя и в госпитале!

З и н а и д а. Не ссорьтесь, пожалуйста. Я уже иду. Кирилл, я пойду соберу кое-что. Таня, пойдем?

Т а н я. Иди, мама, я останусь. Иди сама.

З и н а и д а (покорно). Хорошо… (Уходит.)

Т е р е х о в (ей вслед). Да не копайся, мамаша, поживее! (Нине.) А ты!..

Н и н а (отмахнувшись от него, идет к Щербине). Погоди, Терехов!.. Прохор Фомич, что это? Вы ранены? Кровь? (Смотрит его руку.)

Щ е р б и н а. Где?.. Ах ты, мать честная, зацепило! Вот горячка что значит — даже не заметил! Вроде и чувствую, что жжет, а поглядеть ни к чему!

Н и н а (продолжая осматривать руку). Ничего страшного… Сейчас обработаю, через недельку и думать забудете… (Достает из сумки бинт и йод.)

Щ е р б и н а. Да ты всерьез за меня приняться думаешь? Погоди, после уж, как приедем. Прихвати пока бинтом, а после…

Н и н а (строго). Раненый Щербина!

Щ е р б и н а. Йоду до смерти боюсь, сестрица! Даже холодеет внутри!

Н и н а (обрабатывает рану). Раненые, подвергнутые в первые часы ранения хирургической обработке, дают наилучший прогноз. Ясно?

Щ е р б и н а. Ясно. А я, значит, какой прогноз даю?

Н и н а. Приличный!.. Все с вами, раненый. Будете жить!

Щ е р б и н а. Спасибо, дочка! Может, и я когда…

Появляется С е р а ф и м а.

С е р а ф и м а. Вот, Кирилл, возьми, здесь все самое важное. (Передает Белоконю сверток.)

Б е л о к о н ь. Хорошо.

С е р а ф и м а. Таня, почему ты не собираешься?

Т а н я. А я не пойду с вами, тетя Сима…

Б е л о к о н ь (после паузы). То есть как?

Т а н я. Не могу, папа. Мне нужно кое-кого дождаться.

С е р а ф и м а. Господи, как же это я?.. Совершенно выпустила…

Б е л о к о н ь (пытаясь, достаточно, впрочем, безуспешно, сохранять спокойствие). Но ты же слышала, Таня, — сюда идут…

Т а н я (перебивает). Я знаю. Ничего…

Б е л о к о н ь. Как это — ничего? Что значит — ничего?

Т а н я. Ну, то и значит.

Т е р е х о в (Серафиме). Мамаша, я карту заберу, а?

С е р а ф и м а. Какую карту?

Т е р е х о в. Да ту, что чинил. Чего зазря ей пропадать, а?

С е р а ф и м а. Господи, берите что хотите! Какое это сейчас имеет значение?

Т е р е х о в. Вот за это спасибо! Ну просто не знаю!.. (Уходит.)

Б е л о к о н ь. Таня!

Т а н я. Не будем заводить разговоров, а, папа?

С е р а ф и м а. Кирилл, есть обстоятельства, которые мы упустили. Словом, мне придется остаться. Молчи, Таня! Не спорь со мной! Это самое разумное. Я все сделаю как надо.

Б е л о к о н ь. Что за бред, Сима! Что ты собираешься делать.

С е р а ф и м а. Прости, Кирилл, но если я что-то говорю — ты знаешь…

Б е л о к о н ь. Да. Это меня и удивляет.

Т а н я. Но при чем здесь вы, тетя Сима?

С е р а ф и м а. Все зашло слишком далеко, детка.

Появляется З и н а и д а.

З и н а и д а. Я ничего не собрала. Я не знаю, что взять. Ничего не могу выбрать. Просто теряюсь — тысячи вещей, которые жалко. И потом мы забыли про Маньку. Что с ней делать? Не можем же мы ее оставить!

С е р а ф и м а. Татьяна, возьми у отца сверток и положи его на телегу.

Т а н я. Хорошо… (Берет сверток и уходит к телеге.)

Там Терехов уже укладывает карту.

С е р а ф и м а. Зинаида! Сейчас не до тебя. Так что стой и не открывай рта. Иначе!..

З и н а и д а. Я молчу, Сима!

С е р а ф и м а. И прекрасно… Ребята придут сюда, Кирилл, понимаешь? На обратном пути они должны зайти к Тане.

Б е л о к о н ь. Не может быть!

С е р а ф и м а. К сожалению. Поэтому Таня…

Б е л о к о н ь. А перехватить?

С е р а ф и м а. Не успеваем. Этот вариант я, естественно, уже прикинула. Сделать что-то можно только здесь. Я думаю, нужно сказать солдатам.

Б е л о к о н ь. Нет. Сказать — значит заставить их остаться. У нас нет такого права.

Подходят Т а н я и Т е р е х о в. В руках у него винтовка.

Т е р е х о в. Ну, поехали? Еще, конечно, время есть, а все ж лучше бы…

Б е л о к о н ь. Стало быть так, товарищ Терехов… Поезжайте. С вами уйдут… вот Зинаида Тимофеевна и Таня. Мы с Серафимой Тимофеевной должны будем задержаться.

Т е р е х о в. Вот это фокус! Что вдруг?

З и н а и д а. Кирилл, что вы придумали?

Т а н я (бросается к Белоконю и целует его). Папочка! Я знала! Я знала, что ты замечательный папка у меня! Мы вместе!..

Б е л о к о н ь (освобождаясь от Таниных объятий). Ни при каком условии!

Т а н я (отбегая в сторону). Я все равно не уйду! Так и знайте!

З и н а и д а. Да скажет мне кто-нибудь?..

Из-за школы появляется Н и к о л а й П у з и к с тетрадью в руках. Не замечая общей растерянности, машинально раскланивается с солдатами и направляется к Белоконю.

П у з и к. Кирилл Захарович! Поздравьте меня! Доброе утро!

С е р а ф и м а. Сумасшедшее утро! Про него-то я вообще забыла!..

Б е л о к о н ь (застонав). Только этого…

Щ е р б и н а (потирая руку). Вот когда задергала! Дух забирает!

Н и н а. Так всегда бывает. Уж вы потерпите, пройдет, миленький.

Щ е р б и н а. Да я терплю, куда деваться.

П у з и к. Всю ночь сегодня не спал и, похоже, закончил, Кирилл Захарович! Взгляните… (Отдает тетрадь Белоконю.)

Тот начинает быстро ее просматривать.

Осталась шлифовка. Еще пару денечков, ну, три самое большее. Обалденная штука. Жутко все просто в итоге! Элементарно! Почему на нее никто не вылез раньше?

Т а н я. Никто из математиков не просиживал по году взаперти, наверное.

П у з и к. Очень может быть!

Б е л о к о н ь. Неужели это я тебя учил математике, Коля? И в моем жалком домишке родилось это?! (Потрясает тетрадью.)

Т е р е х о в. Вот он, значит, и пятый… Дезертиров прячем, выходит, товарищи хорошие? Так, что ли?..

Б е л о к о н ь. Я вам все сейчас объясню. Это мой…

Т е р е х о в (перебивает). Ну да, близкий сродственничек — наша Марина вашей Катерине двоюродная Прасковья. Будет! Время вышло нам тут объясняться. Объяснимся еще. Потом. И не тут… (Передергивает затвор винтовки.) А ну-ка, парень, давай топай!

П у з и к. Куда? Мне никуда не надо! Кто вы такой?

Т е р е х о в. Поговори у меня! На месте ухлопаю, гнидюк!

П у з и к. Гнидюк — такого слова я не знаю. Пробел в моем образовании. Будьте любезны, поясните, что это?

Т е р е х о в (побледнев). Вон ты как… смеешься… Ну, ничего, скоро тебе объяснят. В штрафбате быстро объяснят, хорошо. Пошли!

Б е л о к о н ь. Оставьте его! Он болен! Ему нельзя!

Т е р е х о в. На фук амурских не возьмешь, директор! Бесполезно! Когда б законно все было, не прятали бы.

Щ е р б и н а. Погоди, Иван, разобраться надо.

Т е р е х о в. Некогда годить, все уж перегодили, что могли. (Толкает Пузика.) Давай-давай, двигай!

П у з и к. Не толкайте меня!

Щ е р б и н а. Иван, не дело так. Послушай людей.

Т е р е х о в. Наслушались, Фомич. Они-те напоют. Все утро пели, певцы. Когда б я им поверил…

Б е л о к о н ь. Что вы себе позволяете, старшина? Кто дал вам право…

Т е р е х о в (вызверившись). Право кто дал?! Права на меня решил качнуть, паскуда? Пришил бы небось, и рука б не дрогнула? Право кто дал? Дружки мои погибшие дали! Понял? Маруська дала, от которой ушел! Россия дала, гад, понял? Россия, которую ты продал!

Белоконь бьет Терехова по щеке. В то же мгновение Терехов вскидывает винтовку, но между ним и Белоконем оказывается Серафима.

С е р а ф и м а. Ну что, начинайте, молодой человек, как вы это назвали… а, да — пришивать! Только придется начать с меня. Вас устроит?

К Терехову бросается Щербина. Кричат все одновременно.

Щ е р б и н а. Ошалел, Иван? Ты же красноармеец, а не бандит!

Б е л о к о н ь (отодвигая Серафиму в сторону). Россию продал?! Я?! Россию?!

С е р а ф и м а. Ну что же вы вдруг? Я думала, такие, как вы, не останавливаются!

Т е р е х о в (вырываясь от Щербины). Ты ж погляди, Фомич! Ты ж погляди только! Да здесь гнездо! Меня, гад; ударил!

Т а н я. Товарищи! Мы советские люди! Как можно?

З и н а и д а. Ах, боже мой, Ванечка! Ну как же так? Мы же… мы с вами почти что на брудершафт, можно сказать!

Н и н а (Белоконю). Эх, вы! А я-то вам поверила, еще рассказывала что-то. А вы!

Т а н я, Ниночка! Но поймите — это не так. Папа…

Скандал обрывается неожиданно — Терехов, вырываясь от Щербины, задевает его раненую руку, и тот со стоном оседает на землю.

Т е р е х о в. Фомич! Неужто я тебя так? Ей-богу, вот же будь я неладен! Нескладеха чертов!.. (Вместе с Белоконем помогает Щербине подняться.) Ну что, полегчало?

Щ е р б и н а. Ладно.

Т е р е х о в. Извини, Фомич, честно! Никак, вишь, не думал, что зашибу. Вообще про руку забыл.

Щ е р б и н а. Забыл… А про немцев ты часом не забыл? Уходить пора.

Т е р е х о в. А этого? Неужели оставим? Что ж получается — мы, значит, черная кость, в болотах гноись, а ему тут молоко от Маньки? Так?

Щ е р б и н а. Ты кто, Иван, бог или особый отдел? Откуда тебе все известно? Может, не так это, как тебе кажется? Сам говоришь, времени нет разбираться, значит, людям должен поверить. Нету у нас возможности им не верить — за них воюем.

Т е р е х о в. Ну, это ты врешь, Фомич, — за них! У меня кроме них хватает!

Т а н я. Можно, я вам все объясню?

Б е л о к о н ь. Я сам объяснюсь с товарищами, Таня… Нам еще предстоит, по-видимому, расхлебывать последствия одной твоей инициативы. Пока этим и ограничимся, без новых вспышек.

Т а н я. Так вот как ты относишься…

Б е л о к о н ь (перебивает). Нет. Извини, я раздражен. Я жалею, что так сказал.

Т а н я. Но ты сказал… (Поворачивается и уходит.)

Б е л о к о н ь (глядя ей вслед). Да… (Солдатам.) Так вот…

С е р а ф и м а. Умерла бы, не стала б оправдываться!.. (Уходит.)

Т е р е х о в (рассмеявшись). Ну, народ!.. А ты говоришь, Фомич, — за них.

Щ е р б и н а. А народ — он, Иван, разный. Не все такой, как ты понимаешь.

Б е л о к о н ь. Давайте не будем отвлекаться. Николай Пузик мой ученик. Родителей не имеет — погибли два года назад во время пожара. Несчастный случай. У Коли незаурядные математические способности. За три года он окончил курс в Московском университете и приехал сюда, ко мне.

З и н а и д а. У него больше никого нет. Вы понимаете?

Б е л о к о н ь. Да. Он приехал весной прошлого года, чтобы писать у меня диплом. Что еще?.. В июне началась война. Почти в это же время у него обострилась язва желудка.

Н и н а. Почему вы не отправили его в больницу?

Б е л о к о н ь. Мы не смогли это сделать.

Т е р е х о в. Если больной, чего прячете?

Б е л о к о н ь. Я знаю, что такое война, старшина. В такой горячке кто стал бы смотреть его анализы? А с язвой он бы погиб в армии.

Щ е р б и н а. Ну, это врачам решать… и совести, Кирилл Захарович. История, прямо скажу… не того. Ведь год прячется парень! И все с язвой?

З и н а и д а. Некоторые страдают всю жизнь! И диета! При язве же требуется специальная диета.

П у з и к. Послушайте! Я понимаю благородное желание Кирилла Захаровича взять сейчас все на себя, но как-то это не по правилам, по-моему.

Б е л о к о н ь. Подожди, Коля, не мешай! (Солдатам.) Есть одно обстоятельство… Постарайтесь понять… После того, как Николай сделал диплом, он приступил к задаче… Математики всего мира бьются над этим уже триста лет — большая теорема Ферма! Понимаете? Никто еще не сумел найти ее решения в общем виде. А Коля…

Н и н а. Вы нашли решение?

П у з и к. Да.

Т е р е х о в. Не знаю… Если он такой для науки ценный и котелок у него так варит, чего ж его здесь прятать? Для таких, как говорится… И вообще, как с ними быть, государство решает.

Б е л о к о н ь. А в этой ситуации я был государство! Никто, кроме меня, не мог здесь определить в полной мере государственной ценности Пузика, и сам он в первую очередь. Этот мальчишка, если хотите знать, даже осмелился спорить со мной, когда я приказал ему сидеть и работать! (Размахивая тетрадью перед носом Пузика.) Так кто оказался прав, а? Кто?.. (С неожиданной деловитостью солдатам.) Прошу прощения, еще два слова. Я рассказал вам все это потому, что хочу просить вас взять его с собой.

П у з и к. Зачем? Я же еще не закончил!

З и н а и д а. Кирилл, ты ему…

Б е л о к о н ь. Все изменилось, Зина. Ситуация изменилась. Коле надо уходить.

Т е р е х о в. Всем надо. Слушай, директор. Обиды я на тебя не держу, как говорится. Забудем! Всем вам уходить надо. Пропадете.

Б е л о к о н ь. Я и Серафима Тимофеевна остаемся в любом случае. Здесь говорить больше не о чем.

З и н а и д а. Что значит — не о чем? Что значит — ты и Сима?

Б е л о к о н ь. Зинуша, бога ради, избавь сейчас!

Появляются С е р а ф и м а и Т а н я.

С е р а ф и м а. Закончились объяснения, надеюсь? Пора бы уже.

Б е л о к о н ь. Да. Я решил отправить с ними и Колю.

С е р а ф и м а. Разумно. Хотя и с опозданием на год.

П у з и к. Но мне осталось работы на два-три дня!

Б е л о к о н ь. Коля! Это невозможно!

П у з и к. Почему? Ставлю вопрос так: если я свободен и меня не выгоняют, тогда я иду в дом работать, если я арестован — требую одиночную камеру, бумагу и карандаш! Все!

Б е л о к о н ь. Коля… Сюда идут немцы. Через пятнадцать — двадцать минут они будут здесь.

П у з и к. Как то есть немцы? Какие немцы?

Т а н я. Те самые.

С е р а ф и м а. Так что, Пузик, поспешай. Ты у нас ценный фонд.

П у з и к. При чем здесь я? Теорема — вот это действительно важно. А я — что я? Значение конкретного человека единомоментно. Он всего лишь передаточное звено в общем усилии человечества.

Щ е р б и н а. Ну, математик! Рубит как по писаному!

П у з и к. Но это серьезно — немцы? Ведь нужно тогда что-то предпринимать. Если немцы.

Т е р е х о в, О том и речь. Двигаем. Время вышло… (Направляется к телеге. Словно уговаривая себя.) Не могу я здесь торчать больше, права не имею!

Т а н я (Белоконю). Но учти, папа, я остаюсь! Знай!

Б е л о к о н ь. Да, уже понял это. Зина, ты?

З и н а и д а. Неужели я уйду, если вы остаетесь?

С е р а ф и м а. Ну, чудо-сестрица!

Н и н а. Так остаетесь?

Б е л о к о н ь. Да. Так надо. Прощайте. Не поминайте лихом! Прощай, Коля! Ты ничего не берешь с собой?

П у з и к. А у меня и нет ничего. Все в голове. И тетрадь.

Щ е р б и н а. Почему остаетесь — не ясно. Дело хозяйское, конечно, только жаль! Уговаривать не буду. Жаль! Прощайте. (Идет к телеге.)

Н и н а. До свидания… (Уходит.)

Т е р е х о в. Последний раз спрашиваю — пойдете или нет? Как?

Б е л о к о н ь. Езжайте, езжайте.

Т е р е х о в. Мы-то поедем, нам стеречь нечего.

С е р а ф и м а. Так. Проводим моментальное оперативное совещание. Обсуждаем варианты. Первый — поджечь школу. Как?

З и н а и д а (всплеснув руками). Сима? Ты тронулась со страху?

С е р а ф и м а (невозмутимо). Нет.

Б е л о к о н ь. Сомневаюсь. Могут не понять. Мало ли почему горит.

С е р а ф и м а. Тоже верно… (Задумывается.)

У телеги.

П у з и к. А как вы думаете, что, если?…

Щ е р б и н а (перебивает). Погоди, парень, не мельтеши!

Т е р е х о в. А того лучше — дуй себе сам, пока цел, со своей фермой! (Начинает обстоятельно проверять веревки, которыми увязана кладь на телеге. И он, и остальные при этом все время наблюдают за оставшимися.)

С е р а ф и м а. Вариант второй — устроить какой-нибудь скандалец, так это, знаете, с хорошим шумом, скажем, со стрельбой. Как?

Б е л о к о н ь. Каким образом?

С е р а ф и м а. Это как раз проще всего. Татьяна, принеси сюда автоматы.

Т а н я. Какие автоматы, тетя Сима?

С е р а ф и м а. Ну, сейчас мы в прятки играть не будем. Немецкие, трофейные. Которые ты прячешь в погребе. Поняла, какие?

Т а н я. Тетя Сима, откуда…

С е р а ф и м а. Смешно, моя дорогая. Четверть века возиться с такими оболтусами!.. Ну-ка, быстро, одна нога здесь, другая там!

Т а н я. Тетя Симочка, родненькая! (Целует Серафиму и убегает.)

З и н а и д а. У нас в доме оружие?..

Б е л о к о н ь (с грустью констатируя). Так этой истории не первый день…

З и н а и д а. Что же все-таки происходит?

Б е л о к о н ь. Ребята, о которых говорили солдаты… ты понимаешь, Зина, — это наши ученики.

З и н а и д а. Какие ребята?

С е р а ф и м а. И круг замкнулся. Чудо!.. А к поджогу я бы все-таки подготовилась. Кто его знает, как все обернется. Не помешает.

Б е л о к о н ь. Хорошо. Дрова, солома, керосин — все есть. Пошли…

З и н а и д а. А я?..

С е р а ф и м а. Лучшая помощь от тебя — когда ты не мешаешь. Не мешай. (Начинают обкладывать класс соломой.)

У телеги.

Т е р е х о в (ворчит). Интеллигенты! Чтоб за кило вишни помирать!

Щ е р б и н а. Похоже, поджигать собрались. Гляди, что делают.

П у з и к. А что, если разделить меня с тетрадью, а? Как вы думаете? Скажем, тетрадь вам, а меня…

Н и н а (перебивает). Не говорите глупостей! Вы не имеете права рисковать!

Т е р е х о в (глядя на приготовления остающихся). Не понимаю… Темнилы… (Начинает злиться.) На все-то у них свое соображенье! Не можем мы тут задерживаться, Фомич, предписанье у нас!

Щ е р б и н а. Разве ж я что говорю?

Появляется Т а н я с оружием.

Т а н я. Вот, тетя Сима. Три шмайсера. И запасные магазины есть.

С е р а ф и м а. И что с ними делают? За что тут дергать-то?

Б е л о к о н ь (взяв автомат). Какая изящная вещь! Сколько человеческого разума здесь сконцентрировано… Как его перезаряжают?

Т а н я. Это очень просто. Смотрите… (Начинает показывать.)

У телеги.

Н и н а. Смотрите.

Т е р е х о в. Дело, как говорится, керосином пахнет…

П у з и к. Одну секунду, извините… (Подходит к Тане.)

Т а н я. А, это ты? Еще здесь.

П у з и к. Таня, как ты относишься к тому, что я ухожу?

Т а н я. А я к тебе никак не отношусь, Пузик.

П у з и к. Это неправда! Кто же мне письма тогда писал? Что я задавала. И что у моей вишни… А потом, что если я наконец уеду, кто-то вздохнет с облегчением. Кто писал?

Т а н я. А ты подумай, Пузеныш, кто тебе писал? У тебя же голова! Как арбуз! И уши! Самолет! Писала! Все-то ты знаешь, Пузик. Ничего я тебе не писала. Очень надо!

П у з и к. Таня, для меня эта работа…

Т а н я (перебивает). Ну и прекрасно! И катись себе, занимайся дальше!

П у з и к. Мне очень важно, Таня, чтобы именно ты… Я же сам, пока не приступил к работе, сам хотел на фронт. Белоконь просто силой… Я даже удрать хотел! Но теперь, когда практически закончено, ну… Танечка, я не могу даже на мгновенье себе представить, что умру и дам пропасть результату. Понимаешь? Дело не в смерти вообще, плевать на смерть! Но это аморально — умереть и не сохранить.

Т а н я. Ладно, Пузик, прощай! Я преклоняюсь перед твоим высоким моральным обликом. Доволен?

П у з и к, Какая ты красивая, Таня!

Т а н я. Поздно увидел, Пузеныш. Будь здоров! Пока! (Возвращается к своим.)

П у з и к. Пока… (Идет к телеге.)

Щ е р б и н а. Иван, я, понятное дело, тебе ничего не указываю, ты у нас старший…

Т е р е х о в. Вот и помалкивай! Все! Едем! (Пузику.) Давай впрягайся, головастый!

Н и н а. Товарищ гвардии старшина! Я останусь. Я…

Т е р е х о в. Отставить разговоры! Есть дисциплина или нет? Что?!

Н и н а. Не кричи, Ваня, ты же на себя кричишь. Я вижу… Не на танцы у тебя прошусь. А бросить их не могу. Как предательство получается.

Щ е р б и н а, Значит, такое дело, Иван. Как я тебе тоже сейчас не помощник из-за руки, не потяну я телегу, рука вот, понимаешь ли, так я тоже… того… Ты с ученым как раз и утянете вдвоем, а я тут уж… помогу… Такое дело.

Т е р е х о в. Да вы что? Под трибунал захотели?

Щ е р б и н а. Брось, Иван, нас-то, пуганых, чего пугать? Другое скажи. Давеча я перед директором выступал… Можно и город отдать, а можно и за пенек уцепиться… А сам, значит, драпану, чуть засквозило… Не сходится что-то, Ваня, не по-нашему…

Н и н а. А на нас они даже не смотрят.

Щ е р б и н а. Само собой. Разошлись дороги… И хозяйке опять же сказал я, что мы с оружием, не сразу, мол, нас укусишь… Сколько авансов получается. Платить надо.

Т е р е х о в. За компот вишневый драться, Фомич?

Щ е р б и н а. Зачем компот? Цвет вишневый! Гляди, кругом Россия, Ванюха! В жизни не видал, чтоб красота такую силу набрала! А фашист — он фашист и есть, куда ни придет…

Т е р е х о в. Эх, Маруська ты моя, милая моя! Ждешь меня пождешь, а я все, непутевый, где-то застреваю… На душе у меня весело нынче, ребята! Подраться охота! Обратно же по роже я схлопотал…

Н и н а. За дело.

Т е р е х о в (легко). А я и не спорю! Может, и так. Однако фрицам оттого легче не будет, это уж точно!

К телеге подходит Б е л о к о н ь.

Б е л о к о н ь. Почему вы не уходите?

Т е р е х о в (весело). Угощения мало показалось! Душа еще просит!

Щ е р б и н а. Ладно, Иван, не ершись. Не о потехе речь. Порешили мы вот тут, Кирилл Захарович, промеж себя, чтобы остаться… Такое дело…

Б е л о к о н ь (просто). Спасибо… Теперь, думаю, у нас наверняка выйдет.

Н и н а. Что? Что должно выйти?

Б е л о к о н ь. Мальчики, которых вы встретили, наши ученики. На обратном пути они обязательно зайдут сюда, к Тане. Они вместе ходили в тыл к немцам. Вы понимаете, если бы мы ушли…

Щ е р б и н а. Ну да… А тут фашисты.

Б е л о к о н ь. Совершенно верно. Если они услышат стрельбу, то поймут и смогут уйти.

Т е р е х о в. Законно! Готовь, братва, оборону!

Щ е р б и н а, А что с математиком? Как?.. Придется тебе, паренек, самому уходить, уж извини.

П у з и к. А что, если…

Т е р е х о в (яростно). А ну! Дуй отсюда, раз башка!

П у з и к. Не кричите на меня. Прощайте!.. (Уходит.)

Б е л о к о н ь (глядя ему вслед). Он дойдет… Он вырос здесь… Он пройдет через болота… Ну что, к моим девочкам?

Т е р е х о в. Точно! А то я уж заскучал… (Подойдя к Серафиме.) Принимай пополнение, мамаша! Регулярные части Красной Армии подошли! Вернулись до хаты!.. (Смеется.)

С е р а ф и м а. Дай я тебя поцелую, солдат. Хороший ты человек. А я дура старая. Старая и злая… (Целует Терехова.)

Т е р е х о в. Однако целуешься как молодая! Чую, пропаду я тут с вами!

З и н а и д а. Кажется, я сейчас закачу самую грандиозную сцену в жизни! Если ты еще хоть раз, Сима, моего Ванечку!.. А вы тоже хороши — мне отказали, а сестре…

Т е р е х о в (кинул пилотку оземь). Э-эх! Все едино горю!.. (Целует Зинаиду.) Во житуха! Как на пасху. До чего жаркие сестры, однако! Как ты тут, Кирилл Захарыч, такое выдерживал? Экватор!

Т а н я. А Коля?

С е р а ф и м а. Ушел, и слава богу! Терпеть не могу слюнтяев!

Т а н я. Он не слюнтяй. Это совсем другое.

Б е л о к о н ь. Да, это другое… Итак, друзья мои!..

Т е р е х о в. Значит, так. Драться будем со школы. Стены прочные. Артиллерию, конечно, не выдержали бы, а так… вполне подходящий дот. Ясно излагаю?

Н и н а. Ясно, но много.

Т е р е х о в. А я, Ниночка, перед боем всегда говорливым делаюсь. Со страху, наверно.

Т а н я. Неужели и вы боитесь?

Щ е р б и н а. Это, дочка, только дурак ничего не боится. Другое дело, понятно, что ты страх свой в узде должен удержать, тогда будет у тебя понятие, какая тебе опасность и откуда. И всегда выход найдешь. А потерял узду — паника называется. На войне это конец.

Т е р е х о в. Вот человек! Что ни скажет, все точно! Да… Так, значит, из школы драться будем. Из окон обзор хороший, на все стороны подходы просматриваются.

З и н а и д а. Но… извините меня, конечно… Я, может, опять, как всегда, глупость скажу, но… Это же школа! Здесь дети учатся. Как же…

С е р а ф и м а. Мы говорили с тобой сегодня об этом, помнишь? Будем делать ремонт, вот все и поправим. Тебя ведь это волновало, да?

З и н а и д а. Да. Я забыла про ремонт.

Т а н я. Ребята скоро придут, совсем уже, наверно, скоро. Пока туман на болотах держится. Они разведчиков поведут к немцам в тыл…

Во двор входит П у з и к.

Пузеныш! Вернулся!..

Пузик подходит к телеге, вынимает из кармана перочинный нож и отрезает им кусок брезента, которым укрыта кладь. Затем заворачивает в брезент свою тетрадь и проходит к деревьям. Выкапывает под одним из них ямку и прячет в нее свой клад. Так же молча и обстоятельно закапывает, поднимается, отряхивает колени.

П у з и к. Все видели? Пусть каждый запомнит дерево. Сейчас это самое главное. Таким образом в восемь раз возрастет вероятность спасения тетради. (Тане.) В еще большей степени эта вероятность возрастет, если ты уйдешь. Из нас всех, кроме меня, одна ты знаешь на этих болотах все проходы.

Т а н я. Чтобы я ушла от мамы и папы?

П у з и к. Да? Ты представлялась мне менее сентиментальной. Впрочем… Знаешь, меня поразила там, на болоте, одна мысль. Понимаешь, вот эти болота и деревья, и небо, и все — они были столетия назад и будут, а мы… Понимаешь, в их жизни века короче, чем секунды в нашей. Им некуда спешить, перед ними вечность.

С е р а ф и м а. Ты очень полезно прошелся. Тебя, видимо, просто надо было чаще выгуливать. Это моя оплошность. Учту!

Т е р е х о в. Ладно, Пузик! Зачисляю тебя в отряд. С этой минуты больше ты не Пузик, а боец Пузик. Уяснил?

П у з и к. Да.

Т е р е х о в. Не «да», а «так точно»! Уяснил?

П у з и к. Так точно!

Т е р е х о в. Способный. Схватываешь. Какое оружие знаешь?

П у з и к. Никакое. То есть, прошу прощения, винтовку могу.

Т е р е х о в. Щербина, передай винтовку бойцу Пузику. Сам возьми у Татьяны шмайсер.

Щ е р б и н а. Слушаюсь!

Т е р е х о в. На огневой рубеж шагом марш!..

Все направляются в класс.

Т а н я (задержавшись). Пузеныш!.. Это я писала…

П у з и к. Сколько сегодня замечательных событий — и теорема, и ты! Мой самый счастливый день!

Т а н я. Я ужасно тебя презирала, Пузеныш, что ты прячешься. И ужасно из-за этого всего переживала.

П у з и к. А скажи, это правда, я слышал, Белоконь говорил, что ты ходила в тыл к немцам?

Т а н я. Да.

П у з и к. Так это они за тобой сюда топают?

Т а н я. Да.

П у з и к. Какое счастье! Ну, я им покажу!

Т а н я. Бежим, Пузеныш! Все уже в школе… Убегают.

В классе.

Т е р е х о в. Значит, расставляемся так. Которые с оружием — к окнам. (Серафиме и Зинаиде.) Вы, мамаши, покуда чего, побудете в резерве. До возможной надобности.

С е р а ф и м а. Ну вот, дожили. До возможной надобности!

З и н а и д а. Ванечке виднее, Сима. Он кадровый военный.

С е р а ф и м а. Ты мне уже сегодня об этом говорила.

Н и н а (похлопав шмайсер, который держит в руках Белоконь). Вот вы и нарушили свою клятву, Кирилл Захарович… не брать никогда оружие.

Б е л о к о н ь. Разве?.. Действительно, в самом деле. Как-то не подумал об этом. Извините… Зина, ты бы села на пол.

З и н а и д а. Зачем?

Б е л о к о н ь. Так мне было бы спокойнее.

З и н а и д а. Я не могу. Это неэстетично — на пол.

Входят Т а н я и П у з и к.

П у з и к. У меня есть предложение!

Т е р е х о в. Предложений не надо. А вот рамы снять надо.

П у з и к. Зачем?

Т е р е х о в. Чтоб добро не пропадало. Потом обратно стеклить и все такое… (Споро, как всегда, снимает оконные рамы и аккуратно укладывает их в угол класса.) Теперь порядок… Еще вот что… От лесу до школы метров сто будет…

П у з и к. Девяносто один.

Т е р е х о в. Что девяносто один?

П у з и к. Девяносто один метр. Я измерял в свое время для определения угла падения луча…

Т е р е х о в. Угла чего?.. Ну ладно, потом расскажешь. Значит, девяносто один. С разбегу это десять секунд бежать. Ясно? Какая задача получается? Укладывать их на выходе из лесу, лупить, чтоб головы поднять не могли. Понятно?

Б е л о к о н ь. Понятно… Скорее бы уже.

Т е р е х о в, Придут. Было бы болото, черти будут.

Щ е р б и н а (смеется). Это как поглядеть, Иван. Кругом болота, может, мы и есть те самые черти… (Смеется.)

И то ли так заразителен его смех, то ли просто сказалось нервное напряжение, но смеяться неожиданно начинают все.

Некоторое время в классе слышен лишь смех, прерываемый иногда чьими-то вскриками и восклицаниями. А когда волна смеха спала и мгновенно, как это бывает, установилась тишина, в ней с какой-то жуткой отчетливостью прозвучал тихий голос Терехова.

Т е р е х о в. Ну, а вот и гости дорогие… пожаловали… Всем занять свои места! Без команды не стрелять! Дай им выползти, змеям…

Раздается выстрел — это Пузик.

Ты что же делаешь?! Да…

П у з и к. Боец Пузик нечаянно нажал на спуск!

Т е р е х о в. Ну, гляди, боец Пузик! Я с тобой еще займусь… после, конечно… Вон она, псина… которая провела… Вишь, обученная… не лает… (Стреляет.) Вот так! И на тот свет молча!

З и н а и д а. Вы убили собаку?

Т е р е х о в (спокойно). Ага… Сейчас и проводника ее приласкаю… (Стреляет.) Упал, рыжий! Не зарься на чужую землю!.. Давай, ребята, самое время их малость успокоить!

Защитники школы начинают стрелять, фашисты отвечают.

(Кричит.) Скупей, скупей стреляй! Злей выходит!..

Пузик вскрикивает, Таня кидается к нему.

Т а н я. Что с тобой?

П у з и к (продолжая стрелять). Пустяки! Щепкой по лбу двинуло. Это я от неожиданности заорал.

Т е р е х о в. Легли, гады, не нравится. То-то! Отбой! Пусть поостынут…

П у з и к (Тане). Кстати, эта щепка оказалась весьма отрезвляющей штукой. Я вспомнил, что здесь могут и убить, между прочим, а это достаточно нелепо. Идиотизм…

Щ е р б и н а. Плотно стреляют… Автоматов двадцать.

Т е р е х о в. Ничего, Фомич, врут, что блины пекут, — только шипят.

Н и н а. Кирилл Захарович, ради бога, не высовывайтесь, зацепит!

З и н а и д а (сползает с парты на пол). Умоляю, не презирайте меня! Я не могу, когда это свистит над головой!..

С е р а ф и м а. Ощущениями поделишься после. Лежи.

Щ е р б и н а (вскрикивает). Ах ты, будь ты проклята! Опять!

Н и н а (подбегая). Я перевяжу, миленький!

Щ е р б и н а. Годи, сестрица, потом! Пока стою еще. Видать, сейчас поднимутся.

Г о л о с (усиленный мегафоном). Не стреляйт! Выдайт террорист!

Т а н я. Это из-за меня… Это все из-за меня.

П у з и к. Танечка… Я обдумал кое-что… Извини…

Т а н я (быстро). Да-да, тебе нужно уйти! Твоей головой нельзя рисковать! Как я этого не понимала раньше, дура!

П у з и к. Ты что-то не то говоришь, Танюша, какие пустяки… Когда это интеллигент выходил из боя?

Т е р е х о в. Приготовились! Давай! Плотней, ребята, чище, паси каждый своего!..

Защитники стреляют.

Вот так!.. Пусть полежат… Как гарнизон? Без потерь? Порядок…

Г о л о с. Выдайт нам террорист! Мы никого не трогайт!

П у з и к. Я что хотел предложить, Танечка… Срочно нужно сделать план, хотя бы в самом общем виде. Понимаешь? Ну, чертежик, схемку, где тетрадь. Понимаешь?.. Сейчас главное — сохранить мою работу. Сделаешь? А то у меня что-то руки подрагивают.

Т а н я. Сейчас, Пузеныш… сейчас, мой родной… Сейчас мы что-нибудь придумаем… Ведь это все из-за меня… (Целует Пузика в щеку.) Сейчас. (Направляется к Белоконю.)

Т е р е х о в. Куда?

Т а н я. Сейчас, сейчас… (Белоконю.) Ты был прав, папа, это геометрия, и нужно уметь прочертить границу. (Целует отца.) Я горжусь тобой, папка!

Б е л о к о н ь. И я тобой, дочь. Будь осторожна…

Т а н я. Мы сейчас расхлебаем эту мою инициативу… (Идет к Зинаиде.) Мамочка… Не бойся, милая… Не бойся, хорошая моя, самая добрая, самая красивая!

З и н а и д а. Не могу. Мне стыдно, но я не могу. Мне даже не страшно. Я просто не могу поднять голову!

Т а н я. Сейчас, сейчас… Не бойся, родная! (Целует мать.) Тетя Сима! Береги ее! На, подержи мой автомат. Ответственность нельзя взваливать на других, правда? Мудрая моя тетя. (Целует Серафиму. Ко всем.) Это я виновата! Они пришли за мной! И вы не должны из-за меня… Прощайте!.. (Выскакивает из двери класса.)

З и н а и д а (это даже не крик, это скорее вопль раненого зверя). Таня! Детка моя! (Выбегает следом.)

Выстрелы. Крики.

Т е р е х о в (страшным голосом). Всем на месте стоять! Огонь! Поднялись гады, огонь!

Все стреляют, к защитникам присоединяется и Серафима. Через двор пробегает Т а н я, выскакивает на дорогу.

Т а н я (кричит). Это я! Вы за мной! Это я! Прекратите! (Падает, срезанная автоматной очередью.)

Бежит, даже не бежит — летит З и н а и д а.

З и н а и д а, Таня! Таня! Таня! (Ее срезают прямо на выходе со двора.)

Т е р е х о в. Легли… Не давай им поднять голову! Со всех автоматов! Лупи, ребята, я сейчас! (Бежит к двери.)

За ним устремляется Пузик.

Куда?! Зашибу!

П у з и к (отталкивая Терехова). Сам крестьянский! Так сейчас зашибу, не обрадуешься! (Выбегает из класса.)

За ним Терехов.

Щ е р б и н а. Ну, теперь вся надежда на нас одних, братцы! Теперь держись! Прижимай змеенышей плотнее!

Двор перебегают Т е р е х о в и П у з и к.

Т е р е х о в. Значит, так, броском! Я к мамаше, ты к дочери! Пошел!

В несколько прыжков достигают лежащих и падают рядом. Терехов взваливает на себя Зинаиду, Пузик — Таню. Возвращаются во двор, укладывают тела. Мгновение Терехов стоит согнувшись, потом, покачиваясь, выпрямляется.

П у з и к. Зацепило?

Т е р е х о в. Ничего… Врете, подлюги, меня не убьешь… Прощайся, да пойдем… Чисто убрали девочку, на месте… А мамаша… в живот, еще помучается… Зинаида Тимофеевна…

П у з и к (целует Таню). Прощай… Не уберег я тебя… (Уходит.)

З и н а и д а (застонала, зашарила по земле руками). Таня…

Т е р е х о в (испуганно). Погоди чуток, мамаша, я мигом… Я сейчас за ними… Потерпи… (Уходит, пошатываясь.) В класс входит Пузик, молча берет свою винтовку и встает к окну.

Щ е р б и н а. Кончили стрелять, стой!.. Ну что, Коля?

П у з и к (стреляя). Теперь не кончили! Теперь только начали! Я им покажу! Они еще узнают! Они узнают!

Входит Т е р е х о в.

Т е р е х о в. Пойди к ним, Кирилл Захарыч, простись… Жена-то еще дышит. И ты, Серафима Тимофеевна, можешь… Мы удержим…

Белоконь, положив автомат, молча выходит.

С е р а ф и м а. Я по покойным не плачу… (Начинает стрелять.)

Н и н а. Сильно тебя, Ваня?

Т е р е х о в. Хватает… Однако потерпим… (Стреляет.) Вот так! Отгулялся, гнидюк фашистский!

Во дворе появляется Б е л о к о н ь. Он подходит к Тане, опускается перед ней на колени, смотрит на нее, потом, погладив по волосам, целует.

Б е л о к о н ь. Прости меня, доченька… Прости…

З и н а и д а (стонет). Таня… Кирилл…

Б е л о к о н ь. Да, Зинуша, мы здесь, мы с тобой…

З и н а и д а. Какой-то шум… О-о-о!.. Как больно. Холодно… Где Таня?.. Таня!

Б е л о к о н ь. Она здесь, Зинуша, рядом… Здесь…

З и н а и д а. Да… Я вижу… Как она выросла… О-о-о!.. Почему же так больно?.. За что?..

Б е л о к о н ь. Сейчас пройдет, совсем скоро, родная.

З и н а и д а. Ты знаешь?

Б е л о к о н ь. Да.

З и н а и д а. Хорошо… Тогда я… потерплю… Таня…

Б е л о к о н ь. Ты помолчи. Тебе лучше сейчас… помолчать…

З и н а и д а. Больно… (Неожиданно ясно и осмысленно.) Я умираю?

Б е л о к о н ь. Ну что ты, Зина?

З и н а и д а. Ты никогда мне не лгал… Зачем… Сейчас?.. Я… умираю?

Б е л о к о н ь. Да.

З и н а и д а. Не грусти… Потом пройдет. Это проходит… я знаю. Не женись… больше… Я не хочу…

Б е л о к о н ь. Да.

З и н а и д а. Почему так… холодно?.. Ты любишь меня?

Б е л о к о н ь. Да.

З и н а и д а. Очень?

Б е л о к о н ь. Мы с тобой четверть века вместе, Зинуша, и всегда, всегда… и вставал, и ложился — все ты, всегда. Я тебя очень люблю, любимая… Как жизнь… нет, больше. Так люблю, что… У нас не принято было говорить об этом. Ты вошла в меня как отрава. Все заполнила собой. Ты во всем — в мыслях, в планах, в мире вокруг. Я тебя так любил, что иногда ловил себя на мысли: если б тебя вдруг не стало, я принял бы это как освобождение. Прости… я не то говорю…

З и н а и д а. То… Замучила тебя.

Б е л о к о н ь. Я был счастлив с тобой…

З и н а и д а. Какой красивый… Взгляни…

Б е л о к о н ь. Кто?

З и н а и д а. Вся Россия… наш сад… (Умирает.)

Б е л о к о н ь (целует ее в лоб). Прощай… (Уходит.)

В классе Н и н а заканчивает перевязывать Т е р е х о в у плечо.

Т е р е х о в. Туже, Нинок! Туже! Что есть мочи тяни! Я стерплю, не бойсь! Мы живучие…

Входит Б е л о к о н ь, берет свой автомат и встает к окну.

С е р а ф и м а. Все?

Б е л о к о н ь. Да.

С е р а ф и м а. Зина мучилась?

Б е л о к о н ь. Да.

С е р а ф и м а. Кирилл…

Б е л о к о н ь (перебивает). Не надо, Сима. Извини, но… помолчим…

С е р а ф и м а. Хорошо…

Терехов подтаскивает к окну стул и садится на него.

Т е р е х о в. Люблю с удобством воевать! Так-то оно лучше!

П у з и к. А я теперь всяко люблю! Без разбора! Лишь бы…

Н и н а. Не стервеней, Коля. По себе знаю — плохое лекарство.

Щ е р б и н а (вскинувшись). Ты подумай! Как они меня нынче метят!.. (Падает.)

К нему бросается Нина.

Т е р е х о в. Поднялись! Огонь!

Н и н а (поднявшись и начав стрелять). Нет больше Щербины, Терехов! Убили Щербину!

Т е р е х о в. Стреляй, Нина! Мы еще с ними поквитаемся! За Фомича горло порву, лично! Пузик!

П у з и к. Да?

Т е р е х о в. Ты ничего парень, Пузик!

П у з и к. Ты тоже.

Т е р е х о в. Я-то само собой, а ты вот вдруг оказался… Ах ты! (Его буквально переворачивает вместе со стулом и отбрасывает от окна. Некоторое время он лежит, распластавшись на полу, потом встает на четвереньки.) Врешь, суки, Терехова не убьешь! Не получится… Винтовку, гады, разбили… Снайперскую…

Н и н а. Жив?

Т е р е х о в. Стреляй… (Кричит.) Стреляй!!! (На четвереньках добирается до Щербины и берет автомат.) Я им за тебя, Фомич, горло… лично… (Доползает до окна и, уцепившись за подоконник, встает.) Я… Лично!.. У нас не прорвешься… (Стреляет.)

Б е л о к о н ь (вскрикивает). Сима!.. (Падает.)

Н и н а (кричит). Кирилл Захарович!

С е р а ф и м а. Не надо, Нина!.. Это мои дела… (Склоняется над Белоконем.) Кирилл…

Б е л о к о н ь. Все, Сима… Кончен бал.

С е р а ф и м а. Не говори так! Только не ты! Кто угодно, но не ты!

Б е л о к о н ь. Она не выбирает, Сима… Как это просто… оказывается… Повезло. Я всегда боялся… долгой смерти… Всем в тягость.

С е р а ф и м а. Не мне, нет, мне не в тягость! Милый мой, родной, ненаглядный! Я всегда… нет, не то что любила, я поклонялась тебе! Мой, мой, единственный мой! Я не отдам тебя! Боже, как я на тебя молилась! Издали, молча, чтобы никто не видел, чтобы никто не догадывался. Зину охаживала, берегла, не любила сестру свою, иной раз убить была готова — и берегла. Ради тебя. Только Зина догадывалась, даже ты никогда…

Б е л о к о н ь. Сима, прости… Мало времени, Сима… Скажи…

С е р а ф и м а. Что? Что, родной мой?

Б е л о к о н ь. Сима… Не зря?

С е р а ф и м а. Что?

Б е л о к о н ь. Здесь… Эти годы… Не зря?

С е р а ф и м а. Ты же видишь, любимый, прекрасный мой, ты же видишь! Это за нашими ребятами так рвутся немцы! За нашими!

Б е л о к о н ь. Не зря… (Умирает.)

С е р а ф и м а (она плачет в голос, по-бабьи, не таясь, быть может, впервые в жизни). Кирилл!.. Нет!.. Кирилл! Кирилл! Кирюшенька мой!..

Т е р е х о в. Вставай в строй, Серафима Тимофеевна! Биться надо… Мы еще живые покамест…

С е р а ф и м а (продолжая плакать). Да… Да, Ванечка, биться… (Встает, берет автомат и, продолжая плакать, не отирая слез, начинает стрелять.) Мы еще живы, Кирилл! Мы еще живы…

П у з и к. Вандалы! Варвары! Убийцы! Есть же в мире высшая справедливость! Раз есть гармония, раз есть математика, должна быть! Не бог, но высшая справедливость! Как же ты допустила такое — мой учитель, открывший мне смысл жизни, убит и лежит мертвый, а его убийцы, эти ублюдки, пожиратели сосисок, ходят по моей земле! Как это оказалось возможно? Кто мне ответит? Как?!

Т е р е х о в. Кончай, парень, сердце надрывать. И себе… надрываешь, и людям тоже. Справедливость! Какая там справедливость? Они и слова такого не ведают. Вон, видел? Задергался фашист! Жуй землицу нашу, гнидюк, жуй! Вот ему и вся справедливость! Дави их, пока шевелятся, Пузик!

П у з и к. Вот именно, Иван! Давить! Ненавидеть и давить! Удивительно емко ты сформулировал, Иван!

Н и н а. Мы не мстим, Кирилл Захарович! Вы боялись этого слова. Я поняла вас — мы не мстим. Это не месть, это возмездие!

П у з и к (выронив автомат и покатившись по стене). Дерево!.. Запомните дерево!.. (Умирает.)

С е р а ф и м а (продолжая стрелять). Пузик?

Т е р е х о в. Да… Такой головастый парень… (Взглянув на лежащего Пузика.) И пуля-то ему в голову пришлась, другого места не нашла, дура!

С е р а ф и м а. Я виновата перед ним… Кирилл его очень любил, как сына… Считал, что он гений, быть может, новый Лобачевский. А я терялась, перед мальчиком терялась… и меня это страшно унижало, я начинала говорить резкости… Он и мальчиком мыслил совершенно независимо. Я никогда не могла угадать его внутренний ход… И поэтому не любила. Какая суетная глупость! Как много мы совершаем глупостей… Как мало мы успеваем исправить… Мы всегда верили, что наши дети — это будущая слава России… Мы так и говорили о них друг другу: вот этот будет Менделеевым, а этот Толстым, а этот Мусоргским, а этот великим земледельцем… Кирилл всегда мечтал… (Совершенно на той же интонации.) Ванечка, я почему-то ничего больше не вижу… Кажется, меня убили… (Роняет автомат.) Если не удержитесь, поджигайте. Лишь бы они… Потом выстроят… новую… (Падает.)

Н и н а. Я ее возненавидела вначале, подумала… А, какая разница теперь, что я подумала! Раз ее уже нет!

Т е р е х о в. Держись, Ниночка! Самую малость еще! Подержись еще, золотце! За все мы с ними, не бойсь, за все сочтемся! Не бойсь.

Н и н а. А я не боюсь. Даже радуюсь!.. (Плачет.) И умирать мне совсем не страшно, нисколечко, честное слово! (Падает.)

Т е р е х о в. Кто это говорит тут — умирать? Чтоб я такого не слыхал! И думать не моги! Мы еще поживем, подружка! Еще как поживем! Погоди помирать! Мы еще гнидюков этих всех прикончим, а до того нам нельзя помирать! Не имеем права! Мы еще с тобой сюда после войны приедем. Памятник сложим… Я лично сложу, умею по камню работу делать… Так и сделаем… Значит, три учителя, при них ученик, и все они вместе дерево вишневое сажают… Вот такой памятник… из белого камня… А вокруг Маруська моя цветов насадит. Любит она цветы, толк в них большой понимает. Лучшего сада, чем у ней, во всей области нашей, считай, и не было. Вот она сама и посадит… Пусть будет вокруг них красиво. Верно я говорю? (Оглядывается, видит, что Нина мертва.) Ниночка! Как же так?.. (Стреляет.) Ну, гады! Держись теперь! Сибирь пошла! Амурские гуляют! Дрожи, фашистское отродье!.. (Терехова вновь ранят, он падает, но, упрямо цепляясь за стену, опять поднимается и, навалившись грудью на подоконник, продолжает стрелять, не прячась больше, не укрываясь — на это нет уже сил, их едва теперь хватает на то, чтобы удерживать прыгающий в руках автомат и не дать наплывающему со всех сторон тяжелому тусклому облаку захлестнуть сознание.) Врешь, смертяка, я живой! Живой я! Дерусь, ребята! Слышишь, Ниночка, дерусь! Фомич, Кирилл Захарыч, стоит Иван! Слышите, мамаши, Танюха, Пузик, бьем гадов! Стоит Россия! Стоит!.. Гляди, Маруся, как твой Ванюха до тебя поспешает! Видишь, как упираюсь, родная! Поклон тебе!

Во внезапно возникшую паузу врывается дружный треск автоматных очередей откуда-то со стороны болота. Еще. Еще. Еще.

Пацаны… Успели… Сделана работа… Слышь, учителя, сдаю работу… Пацаны ваши… (Враз обессилев, сползает на пол.) Живите… за нас, милые…