Нерушимый 8

Глава 15 Горячий прием

Помнится, в позапрошлом году на сборы мы ехали в плацкартном вагоне в старый, как наша раздевалка, евпаторийский санаторий. В этом все было иначе: первый класс самолета, новейший спорткомплекс в Симферополе, гостиница рядом.

Стартовали мы девятого января, Матвеич с нами, остался в Михайловске собирать дубль. Гусака, хвала богине, единственный раз допросили и больше не трогали. Я так и не понял, одаренный он или нет. Озарения у него случались только на границе сна и бодрствования, а он жил с родителями, потому оказаться рядом в такой момент и прочувствовать я не мог. Оставалось ждать, когда нам вручат ключи от новых квартир.

А сроки сдачи новостроек перенесли на первый квартал 2025 года: что в этой реальности, что в той имело место национальное русское раздолбайство. Наверное, иного не стоит ожидать от народа, в языке которого казалось бы одинаковые слова — тюль и мышь — разного рода, много подобных нелогичностей и масса исключений.

Два раза в неделю нас возили тренироваться на другие стадионы — чтобы не привыкали к одному. Даже в закрытый строгий Севастополь нас пустили, и после тренировки мы побродили по ночной набережной. Вода качала отраженные огни Северной стороны, и бухта скорее напоминала широкую реку, только запах водорослей и йода напоминал, что это море, да огромные чайки, голосящие и летающие даже ночью.

И в пышной уже знакомой Евпатории мы побывали, наведались в кафе, где встряли в неприятности два года назад, раздали автографы и перекусили. В этот раз все было чинно и благородно. А в ресторан на набережной, куда нас не пускали в прошлый раз, не пошли из принципа.

Ялта удивила почти весенним теплом, помахала веерами пальм, как старым знакомым. Керчь встретила настороженно, но не устояла перед нашим обаянием и все-таки приняла нас, выключила дождь.

И если города средней полосы чем-то схожи, как братья и сестры, то крымские города точно не родственники. Вот Симферополь и Евпатория — ну разные же ведь! А Евпатория и Ялта так вообще.

Жаль не получилось подняться на Ай-Петри на подъемнике — просто не было времени.

Южный воздух и солнце сделали свое дело, и Игнат выкарабкался из околодепрессивного состояния. Зря я боялся, что после смерти Энн он уйдет в пике.

Одиннадцатого февраля, как только закончатся сборы, мы должны были полететь в Киев на товарищеский матч с «Динамо», где играли мои знакомые по национальной сборной, в том числе Вовочка Пинчук, который был слишком дерзким, за что его изгнали из сборной.

Судя по тому, что о «Титане» писали в Комсети и говорили местные эксперты, Пинчук позаботился о том, чтобы нас встретили «тепло» если не сказать «горячо».

На подлете мы поняли, что нас тут не любят не только люди. То ли из-за ветра, то ли из-за облачности самолет долго нарезал круги над Киевом, аж пассажиры заволновались.

А когда мы вынырнули из густой, как кисель, тучи, стало ясно, нас встречает вьюга, и все замело. Надеюсь, стадион тут крытый, а то не посмотрел в Космети, иначе нам придется катать по полю большой снежок.

Черт, не получится Киев посмотреть! Наверняка он, как и Москва, не изуродован архитектурными выкидышами нулевых, и каштаны на площадях целы… Но весьма заснежены.

Вон как дует и метет! Взлетки не видно. Хорошо хоть вообще смогли приземлиться!

— Че, игры не будет? — спросил прилипший к иллюминатору Левашов.

— Да будет игра, обычная погода, брат! — прогудел Сэм.

Я хотел уточнить, крытый ли в Киева стадион, но Димидко будто мысли мои прочел.

— И не надейтесь! Играть будем в тепличных условиях, так что все пучком!

— Спасибо, что не будет журналюг! — радостно выдохнул Клыков. — Остальное мы переживем!

Когда вышли из самолета, и ветер пробрал до костей, мне даже показалось, что нет, не переживем. Благо до развозки идти пару метров, но всем и секунды хватило, чтобы продрогнуть. Капюшоны сдувало, снег набивался за шиворот. Мы погрузились в электромобиль, и нас повезли к автобусу.

— Капец, вот это Антарктида! — задумчиво сказал Ведьмак. — Вот же повезло! Я такого не помню.

— А я помню! — вставил свои пять копеек Цыба, голос ему будто был на пару размеров велик — грудной бархатный баритон. — В две тысячи тринадцатом, кажется, году, в марте наш классом повезли на экскурсию — точно так же было! Все замело, а утром народ машины выкапывал. Идут себе мужики, видят — кто-то сугроб разгребает, ну и пикируют на него помогают всем миром.

— Да фигня, братаны, у нас всегда так! — крикнул Сэм и, подавая пример доблести и героизма, выскочил из электромобиля, рванул к желтому силуэту автобуса. Был бы он белый или серебристый, вообще потерялся бы.

Перед выходом Колесо размашисто перекрестился и выскочил в непогоду. За ним — Марк Круминьш и Егор Борода. Ну, эти здоровенные, их не сдует, а за Микроба и Цыбу волнительно.

Я выходил предпоследним. Ух! Снежинки не просто залепляют лицо, они его будто бы царапают. Горизонтальный снег, вороны, летящие вперед хвостом, девушки…

Я оторопел, глядя на девушку в короткой шубке, мини-юбке и в сапогах на огромных каблуках. Шапки на ней не было, и копну кудрявых волос ветром вздымало вертикально, словно течением под водой. Подняв воротник, знойная красавица упрямо прорывалась вперед и вскоре исчезла из виду, как мимолетное виденье.

В автобусе снег мгновенно растаял, и волосы промокли.

В гостиницу мы бежали так же. Вжух — и там. Зарегистрировались, заселились, потом собрались в коридоре, и Димидко, почесывая в затылке, объявил:

— Итак, мужики, новость: киевляне не готовы топтать главный газон.

— И почему я не удивлен? — скривился Круминьш, скрестив руки на груди.

— Не пошли бы они нахер! — поддержал его новый защитник, Егор Борода.

Такие разные, они быстро нашли общий язык.

— Чем мотивируют? — спросил Колесо.

— Еще, говорят, рано ему. Лежит под пленкой, подрастает. Поэтому предложили играть в манеже, под крышей.

— Так если в Манеже, — тут же поинтересовался Микроб, — выходит, тренировочная игра, а не товарищеская, да? Кроссовки, кеды и даже можно без щитков — так ведь?

Тренер посмотрел тяжело, вздохнул не легче:

— Товарищеская. И даже больше, чем товарищеская. Киевляне нас ждут и зубами скрежещут.

— Да читали, — сказал Клыков недобро. — За что они нас не любят?

Пришлось признаваться:

— Из-за меня. Меня взяли в национальную сборную третьим вратарем. Второй вратарь, Владимир Пинчук, захотел показать, что он круче…

— Ой, дура-ак, — покачал головой Микроб.

— Переусердствовал, — продолжил я, — и вместо Уругвая он поехал в Киев.

— Ха! — воскликнул Колесо. — Теперь понятно. Болелы нас шапками закидают и, по-хорошему, нужна охрана.

— Она была, — сказал Димидко. — Милицейская машина у автобуса, просто вы ее в пурге не заметили. И в гостинице сейчас дежурят. Но все равно будьте готовы к сюрпризам.

— Вернемся к нашим баранам. Вот этот сегодняшний матч нам многие припомнят, если выйдем против киевлян на расслабоне — чисто потренироваться и связки понаигрывать. Рассматривайте как официальную игру. Но в манеже.

Вспомнилось, что у нас «Спартак» раньше так играл, пока стадиона своего не было.

— И премии, значит, будут? — возбудился Жека.

— Куда в тебя лезет, а? — пробормотал Саныч. — Да ты выиграй сначала!

— Поставь меня в основной состав — увидишь, — вызвался Жека.

Они с Левашовым были равны по полезности, но, когда нужно нападение, Саныч выпускал Жеку, если больше важна защита — менял Воропая на Левашова. Получалось, что на поле они выходили через раз.

— Напоминаю, — проговорил Димидко, что манеж — это жесткий пластиковый газон, трико телесное и кеды. А без трико сожжете себе кожу в первом же подкате. Сдерете, как тёркой. И гостевая форма. Потому что «Динамо», оно и в Киеве «Динамо». То есть бело-голубые. Ну или синие, что ли. В общем, как в те разы — опять мы попали на свои цвета.

Наша гостевая форма была необычная, яркая: верх — цвета огня, низ — цвета золы. Если с трибун смотреть, словно языки пламени по полю носятся.

— Давайте, парни, — по номерам и спать. Погода сложная, — он зевнул. — На улице свищет и воет…

— Киев воет, матом кроет, — сымпровизировал Микроб, — дули снежные крутя, сколько б он ни мыслил злое — обыграем, как дитя.

— Беруши нужны? — спросил Сан Саныч. — Вам выспаться надо.

— Как по мне, так ветер скорее убаюкивает, — мечтательно проговорил Клыков и тоже зевнул.

Мы разбрелись по номерам, и под свист ветра уснуть удалось мгновенно. А когда я проснулся, царила хрустальная тишина. Еще не рассвело, но из-за выпавшего снега в номере было светло. В воскресенье народ спал, и тишину не нарушал ни шелест шин, ни голоса или детский смех. Если выйти на улицу и замереть, можно услышать, как падают снежинки. Или не падают?

Я подошел к окну. Снег прекратился, а внизу все, что ниже человеческого роста, укрыло снегом. Урны напоминали грибы с белыми шляпками, а с крыши соседнего здания свешивались огромные сосульки. Красота! Я даже заскучал по снегу. Пока мы были на сборах в Крыму, он так и не выпал, лишь вдалеке белела спина Чатыр-Дага. Зато нас неоднократно радовало по-весеннему теплое солнце.

И именно потому, что сегодня выходной, играли мы не вечером, а в три часа дня. Как раз съедим чего-нибудь легкого — и в бой.

Пока не подъехали к манежу, все было спокойно. Видимо, местные болелы просто не знали, в какой гостинице нас поселили, иначе устроили бы осаду крепости. С каким же остервенением они накинулись на автобус! Полетели снежки, донеслись крики, болелы развернули плакаты «„Титаник“ — на дно». Неужели ничего оригинальнее не придумали?

Как же это Лиловск напомнило! Вот только менты тут оказались поживее, ринулись на болел, пару человек скрутили и потащили к автозакам, втоптали транспарант в снег, перемешанный с песком. Остальные болелы отбежали и принялись расстреливать автобус издали.

На это менты не отреагировали — опасности для здоровья-то нет. Зато, когда автобус остановился, из манежа вышли ОМОНовцы со щитами и организовали нам коридор.

О, как же шумно было на улице! Ревели мужики, верещали женщины, и слов было не разобрать. Изредка только долетали отдельные проклятья. Ну как же, я их вратаря обидел! А что он сам нарвался, никому в расчет брать не хотелось.

Манеж имитировал стадион, были и трибуны, но вмещали они немного, пару тысяч максимум. Представляю, какой бой был за билеты. Это дает надежду, что соберутся в основном блатные и особо бесчинствовать не будут. Все-таки неприятно играть, когда тебя ненавидит столько народу.

Впрочем, переживать нам не о чем, мы вроде как сыгрались.

Расстановка была привычной: только Жека вместо Левашова. Молодые защитники, Колесо на скамейке. В нападении Рябов и Сэм, а дальше, как пойдет.

Сборы дали ощущение друг друга. Появились собственные наработки. Теперь Самат мог, к примеру, отдать пас пяткой, а Рябов ударить по воротам. А могли и наоборот. И полузащита стала покрепче. Ну а защитники мои — стена! Главное лоси-то какие! Колесо хоть и хорош, но был мелковат.

В общем, вышли мы на поле спокойно и уверенно.

И чуть не пригнулись под свист и скандирование: «Титаник — дно», «Колхоз», «Блатняк», «Кривоногие». Вроде трибун-то мало, но в зале голоса звучали ну очень уж громко.

На объявлении составов мне свистели так, что думал, барабанные перепонки лопнут. Я прижал руку к сердцу, а потом, чуть поклонившись, театральным жестом обвел зал рукой, типа да, я вас тоже люблю. О-о-о, какое беснование началось! Зря я рассчитывал на вялую публику, киевское «Динамо» — герои республики, у них по всему СССР болельщиков хватает. Пожалуй, только у «Спартака» больше.

Прозвучал свисток.

Начали на равных. Пободались в центре поля. Пошла под радостный ор волна на мои ворота, потом — в обратную сторону, но — под оглушительный свист. Удар издали мне, удар издали Вовану. Пинчук — он на самом деле нормальный вратарь. Просто человек хреновый.

А потом, минут через пятнадцать, начались странности в судействе. То не заметят удара по ногам, когда наш валяется, а их спокойно уходит с мячом. То опять не заметят опасного подката сзади — и даже без устного предупреждения! То чистая рука не вызвала свистка. Правда, рука эта была в центре поля — так что пусть себе, но все же неприятно. Потому что нашим свистели четко. Не придумывал ничего судья, а радостно отмечал каждое наше нарушение.

И это, и вызывающее поведение болел злили. Злость — хорошо, он идет в топку, и внутренний огонь разгорается с удвоенной силой.

И ведь не скажешь, что подсуживает! Сфолил? Отвечай. Свалил нападающего? Штрафной. Зацепил убегающего? На тебе желтую карточку.

Не возразить! Но как же бесит! Главное, чтобы никто из наших не психанул, а Круминьш может, учитывая его биографию.

Только вот динамовцам, если посчитать, свистели в два раза реже. Выборочно, так сказать.

Кстати, киевляне — мастера стандартов. Вот и опять. Штрафной чуть ли не из центрального круга, а опасно! Мяч пошел по дуге и оказался не у их нападающего, которого держали сразу Круминьш и Думченко, а у выскочившего на простор Цыганкова. Витя сходу зарядил в верхний угол. Но я момент удара видел, сместился вовремя, достал.

О, какой поднялся вой и свист!

Трибуны сыпали проклятьями, стоило нам коснуться мяча. Ну чего им не хватает? Игра же — болей за игру!

Но игры не было. Были мелкие фолы, какие-то провокации, подначки. Чуть что — грудь в грудь, глаза в глаза.

Время первого тайма потихоньку истекало, а явных голевых моментов не случалось ни у одной команды. И тут кто-то из киевлян докричался. Судья не выдержал, на ровном месте махнул желтой карточкой.

Трибуны как взорвались! Как они поливали судью! «На мыло», старенькое и приевшееся, даже не использовали. Находились другие слова — обиднее и злее.

Но игру судья, пунцовый и злой, не остановил. Не прошло и минуты в таком оре, и вдруг — красная! Прямая красная, да не динамовцам, а Самату! Ну ни за что же! Сэм отреагировал на верховой мяч, скакнул козликом, руки врозь. Из-за его спины выскочил киевлянин и лбом ударился о его руку. И упал, как подкошенный. Лицо закрыл, лежит, не двигается. Убили басурмане окаянные!

Но блин, невозможно же все время руки вдоль тела держать!

Сэм не сразу понял, что это ему карточка. Остановился, руки растопырив, головой туда-сюда завертел. Осознал, набычился. На нем повисли Игнат и Микроб, он уже стойку на судью сделал, но вдруг будто бы сдулся, поплелся с поля под радостные вопли местных болел.

Уж его как только не обзывали из-за национальности! Аж самому стало за Сэму обидно, захотелось подняться на трибуны и врезать плешивому мужичку с голосом кастрата, который орал громче всех.

От крика, думал, крышу снесёт.

И пошли мы на перерыв вдесятером. Без нападающего. Все злые, взвинченные. А уж в раздевалке как грянул мат! Особенно Микроб негодовал. Димидко был подавлен, но нашел в себе силы расправить плечи и как гаркнул:

— Хочется врезать, да?

— Да! — ответили все дружным хором.

— Так врежем! Только осторожно. В размен не идем, а аккуратно так — тюк, — напутствовал Димидко. — Это же товарняк, он нужен только для того, чтобы мы поняли, на что способны. Мы увидели, что равны сильнейшей команде.

— Ну я же не виноватый, да? — спросил Самат, который, похоже, и не понял, что он сделал.

Борода похлопал его по плечу.

— Тебе просто попали под руку.

— Ну зачем так делать, да? — возмутился Сэм. — Зачем нечестно, да? Так играть хотел! Шешенс-с-с котакбас! — А дальше полились уже знакомые русские ругательства.

В прошлом матче Самата даже заменили специально, чтобы он красную не отхватил. Такое ощущение, что теперь все по нему играть будут и нарываться.

— О судействе — ни слова! — напомнил Димидко. — Мы не можем говорить о реакции арбитра на нарушения другой команды. Мы можем — о себе. Нам было что-то, что можно опротестовать?

— А красная Сэму — это как? — возмутился Микроб.

— А так. Увы, любой эксперт тебе скажет, что повод был. Самат, касание было?

— Ну, касание, да… Но я его не бил!

— Было касание — есть удаление. Такая игра — футбол. Жека, где ты тут? Все еще про премиальные думаешь?

Он скривился и махнул рукой.

— Вы теперь не проиграйте, братцы. Хотя бы не проиграйте. А для этого Воропай при любой возможности смещается под нападающего. От тебя на этой позиции больше толку будет.

— Врежем? — с задором сказал я и сделал глоток воды.

— Врежем! — вскинул кулак Микроб и подмигнул.

— Давай, Федор, включайся, самое время, — поддержал его я, хотя понимал, что при таком раскладе и талант Микроба может не спасти.

Ну и пошли не проигрывать под свист и проклятия, которые превратились в фоновый шум.

Без одного игрока, конечно, тяжело. Его нагрузка ложится на остальных. Да не на всех — на тех, кто на атакующих позициях. И там теперь носиться надо за двоих. И бить!

Ух, Рябов и долбанул по мячу! Всю злость вложил в удар. Но — четко по центру ворот, Пинчук пошатнулся, но взял.

А теперь атака киевлян, я приготовился, послушал гадости, бросил их в огонь. Человек пять сразу вылетели, четко распасовывая мяч. И удар!

Но теперь я все видел. Пусть не спокойно-спокойно, пусть с трудом, но мяч взял и удержал.

Тут же привычно забросил налево к центру поля. Там, как и положено, уже бежал вдоль бровки, набирая скорость, Микроб. Он тут же перекинул мяч через все поле, подключая вышедшего вперед Клыкова. Тот сделал два шага — и навес в штрафную. Рябову осталось только подставить голову. Правильно подставить.

Тюк!

Трибуны смолкли на мгновение… У меня аж сердце пропустило удар. Неужели гол? Я встал на цыпочки, но броуновское движение на поле не дало ничего рассмотреть. Судя по возмущенному ропоту трибун, таки да! Гол!

Но судья махнул рукой, показал на бокового (линейного, линейного — боковой только ветер, слышал я такое!). А тот четко держал флажок — вне игры. Ну, тут не поспорить. Рябов стоял один в штрафной. Между ним и вратарем — никого. Чистый офсайд.

Трибуны снова завелись, запрыгали, заорали. Борода зычно выругался, у стоящего ко мне спиной Круминьша сжались кулаки и уши покраснели.

Пришла пора отбиваться. Пока силы были, наши контратаковали. Судья поглядывал, но уже так часто, как в первом тайме, не свистел. А потом «титаны» просто прижались к штрафной, сгрудились и вышибали мяч подальше, чтобы хоть отдышаться.

Напрыгался я так, как на тренировке не прыгал, падения отрабатывая! Но куда деваться? Вот в таких концовках матча и понимают люди, что вратарь — половина команды.

Опять свисток! Да сколько можно?

А-а-а, конец игры. Фу-ух. Закончили. Выстояли. Ничья. Настала пора жать друг другу руки, Пинчук пожал всем нашим, а мне не стал, демонстративно отвернулся. Зато Цыганков и Зинченко, если камень за пазухой и держали, то виду не подали, даже радость изобразили. Я сосредоточился на желаниях одного и другого: они хотели выигрывать и побеждать — не более.

Хоть мы и не проиграли, но ощущение осталось, будто нас облили помоями. Душа жаждала реванша.