Несерьезные размышления о жизни

Глава 19

Сытый Гоша вперевалку топал впереди, а мы с Федором еле плелись сзади. Сами знаете, на ходу очень трудно целоваться.

На дороге послышался шум мотора. Мы подошли к колоннам парадного входа как раз в тот момент, когда к дому подкатил скромный «Форд», и из него вышел Галицкий. Лев Бенедиктович был одет в ладно скроенный темно-серый костюм, белоснежную рубашку и при галстуке.

— Простите, я опоздал, — извинился он, запирая машину. — Что, уже все разъехались?

— Нет, самые близкие люди еще здесь.

Действительно, вся компания сидела в оранжерее, никто и не думал расходиться, хотя время уже перевалило за полночь.

Глаша внесла очередной поднос с бутылками и свежезаваренным чаем и кофе. Мужчины наполнили рюмки чем-то изысканно-крепким, дамы согласились на розовое вино.

— Вы уже, наверное, немало хороших слов сказали в память Эммы Францевны, — качнул своей рюмкой Галицкий. — Давайте помянем женщину непростой судьбы, незаурядного ума и железной воли. Не ошибусь, если скажу, что ее смерть, так же как и жизнь, стала значительным событием для присутствующих здесь людей.

Мы выпили, не чокаясь, и задумались. Не знаю, как остальные, а я силилась понять, на что намекал Лев Бенедиктович в своем прощальном слове.

— Так мы отклонились от темы, — прервал молчание Аркадий Борисович. — Кто же перенес тело Эммы Францевны с одной лестницы на другую?

— Тот, кто и устроил этот несчастный случай, — ответил Федор. — И я догадываюсь, как было дело. Давайте проведем следственный эксперимент. Прошу всех пройти к парадной лестнице.

Все поднялись, запаслись горящими свечами и послушно проследовали в фойе. Федор жестом фокусника вынул свою трость из китайской вазы.

— Смотрите, трость с круглым набалдашником. Если ее положить вдоль на одну из верхних ступенек… вот так… то нога непременно попадает на нее. Трость катится, и все, несчастный случай обеспечен. Эмма Францевна падает, подсвечник издает лязг, свеча ломается… Посветите, пожалуйста, здесь где-то должны остаться кусочки парафина… Ага, вот, — Федор что-то поднял со ступеньки. — Затем тело прячется в одной из комнат, куда редко заглядывают, например, в музыкальный салон. А когда все засыпают, труп переносится к боковой лестнице.

— Зачем столько сложностей? Зачем переносить труп? — всхлипнула Ариадна.

— Ну, чтобы подозрения падали на всех обитателей левого крыла, а, впрочем, не знаю.

— Но кто же это сделал?

— Арифметика здесь простая, — задумчиво произнес Федор. Преферансисты исключаются. Остаются четверо: я, Полина, дядя Осип и Глаша. У Полины мотив шкатулочного размера, я Эмме Францевне жизнью обязан, остаются домоправительница и повар. У обоих нет алиби, и могут иметься веские причины для убийства. Дядя Осип, если Вы смогли доставить меня из флигеля в большой дом, то для Вас не составит труда отнести тело пожилой женщины к боковой лестнице.

Все сделали шаг назад, дядя Осип остался стоять у ступенек в одиночестве.

— За что ж ты меня так, сынок? — растерялся он. — Не мог я этого сделать. Я ж Эмме Францевне верой и правдой… Не жалея сил…

— А что? Гостиница и ресторан «Националь» не один миллион стоят, подлил масла в огонь Влад. — В наше время и за меньшую сумму убивают.

— Что ж ты, Осип, — хихикнула Глаша. — Али запамятовал, как говаривал: «Барыня мягко стелит, да жестко спать, кого хочешь к рукам приберет. От нее не убежишь, хоть живой, хоть мертвый». Может, надоело тебе на нее спину гнуть, а тут такой подходящий случай: завещание уже подписано. Ты и ускорил событие, а?

Дядя Осип хватал ртом воздух, прижимал руки к груди и переводил отчаянный взгляд с одного участника следственного эксперимента на другого. Все осуждающе молчали.

— Я вот что подумал, — сказал Федор. — Если бы дядя Осип нес тело Эммы Францевны, я бы услышал, у него поступь тяжелая… Кто у нас в доме ходит неслышно? Глаша.

Все покосились на Глашу.

— Господь с Вами, Федор Федорович, — махнула она рукой. — Нечто мне под силу поднять барыню, да донести ее до боковой лестницы?

— Поднять — вряд ли, а вот волоком дотащить — это вполне вероятно. Помните, Эмма Францевна была в розовом атласном халате. Гладкая ткань легко скользит по натертому паркету.

— Ой, шутник Вы, голубчик, напраслину на меня возводите. А палкато, на которой барыня споткнулась — Ваша.

Все посмотрели на Федора.

— Трость я потерял в лесу несколько дней назад. Вы, Глаша, часто в лес ходите. Вот, за Божьим человеком приглядывали. Наверняка, Вы ее и принесли в дом.

— Все-то Вы придумываете! Как же я могу барыне зла желать. Мы с ней, почитай, всю жизнь рядом, как родные. И пожизненная рента — не бог весть что. Нет у меня этого… мотива.

— Да, мотив… С этим у меня проблема. Давайте вспомним, что еще приключилось такого, отчего Эмма Францевна заторопилась написать завещание, переинформатировала компьютер и испытала острую необходимость спуститься вниз по парадной лестнице?

— Мы занимались спиритизмом, — напомнила Ариадна. — Но ничего ценного дух нам не сообщил. Гоша устроил переполох. У Эммы Францевны разбился лорнет. А во время ужина она рассказала забавный случай из дореволюционной жизни.

— Аркадий Борисович попросил меня поведать что-нибудь из архивов Бурцева-старшего, — добавил Влад. — Я говорил о партийных деньгах, об их загадочной судьбе, о книге на ту же тему, которая недавно вышла в печати.

— Вы еще упомянули о добровольном помощнике, который готов раскрыть Вам тайну анонимного вклада, — уточнил отец Митрофаний.

— Я имел в виду Лизу. Я все еще надеялся, что она вспомнит свое обещание и сообщит реквизиты счета… Но Эмма Францевна отрицала какое-либо свое отношение к партийным деньгам, сославшись на то, что все ее воспоминания — всего лишь отголоски работы в архивах музея Революции.

— Эмма Францевна говорила правду, — раздался голос Галицкого, и все повернулись в его сторону. — Я тут расследование небольшое провел… Вы уж простите, Федор Федорович, сбежал я тогда… Так вот, за два дня мне удалось узнать кое-что интересное из биографий Эммы Францевны и Глаши. Барыня наша, действительно, немало лет проработала в музее Революции, тема ее докторской диссертации была: «В.И.Ленин во Франции глазами современников на основе мемуарных источников». В 1996 году она неожиданно подала заявление об уходе, не доработав до пенсии всего один год, и начала ссужать деньгами российских предпринимателей… Теперь о Глаше… Она также работала в музее Революции гардеробщицей и уволилась в том же году. Среди сотрудников Глаша слыла женщиной малоразговорчивой, однако, ходили упорные слухи, что она из семьи видных революционеров, погибших во время сталинских репрессий… Я покопался в ее документах и вот, что выяснил… Глаша родилась в 1935 году, видимо, в лагере, там какая-то сложная номерная аббревиатура. Ее мать проходила по статье «враг народа», однако имя ее везде замазано цензурной краской. В папке дела сохранился пожелтевший листок бумаги, анонимный донос. Неизвестный доброжелатель вспоминает лето 1911 года в Лонжюмо, и пишет, что все ценности, экспроприированные у мировой буржуазии, переправлялись куда-то на аэропланах, а отвечали за эту операцию некий Поэт и его любовница. Доносчик клялся, что ему достоверно известно, что эта женщина писала дневники, и указала в них, где спрятаны партийные деньги… Есть у меня подозрение, что Глаша нашла дневники своей матери, и из гардеробщицы стала миллионершей. А Эмму Францевну она использовала в качестве финансового директора, так как по своей малограмотности не знала, как связаться с зарубежным банком и возобновить работу анонимного счета.

— А вот и замечательный мотив, — продолжил Аркадий Борисович. Влад намекнул на утечку информации через своего добровольного помощника, а Глаша подумала на Эмму Францевну, так как Лиза уже была мертва. И думаю, Глаша помогла ей покончить жизнь самоубийством с помощью своей настойки. Ведь именно она передала Лизе письмо от Влада, в котором тот просил открыть ему тайну счета.

Все отшатнулись от Глаши.

— Ну вот, на бедную Глашу все шишки валить, — теребила она концы своего головного платочка. — Коли нет других доказательств, так можно все выдумать про дневники и про убийство. Свидетелей-то — нет!

— Я — свидетель, — сказал Лев Бенедиктович.

Все опять обернулись к нему.

— Я совсем засиделся в шкафу… Вы, Федор Федорович, в курсе… И когда услышал звон посуды в час ночи, решил прогуляться, посмотреть, в чем дело. С верхней площадки парадной лестницы в лунном свете мне было видно, как Глаша тащит по полу какой-то сверток. Вскоре она вернулась со свечой и обыскала ступеньки и пол фойе. Она подобрала обломок свечи и домашнюю туфлю с помпоном и скрылась в коридоре. Но мне и в голову тогда не могло прийти, что свертком было тело Эммы Францевны. Глаша, под каким предлогом Вы заставили барыню спуститься вниз?

Не дожидаясь конца фразы Галицкого, Глаша сорвалась с места, и хромым вихрем понеслась к входной двери, распахнула створки и скрылась в темноте. Никто не шелохнулся, все застыли в каком-то столбняке. Один Гоша не растерялся, он бросился вслед за домоправительницей. Он радостно лаял и путался у нее под ногами, думая, что с ним играют в догонялки.

На крыльце раздался короткий вскрик, Гоша замолчал. Мы очнулись от столбняка и выбежали к колоннам портика. Внизу, у ступеней лежала навзничь Глаша, ее пальцы судорожно царапали землю. Аркадий Борисович проворно спустился к ней и заглянул ей в лицо, приподняв голову.

— Ну вот, — тяжело вздохнул он. — Еще один кандидат в богадельню. Машину скорой помощи в такое время суток вызывать — дело безнадежное в наших краях. Кто поможет отвезти Глашу ко мне в больницу?

Вызвался Влад. Они с доктором аккуратно загрузили домоправительницу и уехали. Ариадна и отец Митрофаний побрели в деревню в домик при церкви. Дядя Осип ушел к себе, в надежде хоть чуть-чуть поспать. Галицкий предложил отвезти нас с Федором в столицу.

Я решила захватить с собой шкатулку для рукоделия, которая стояла в будуаре Эммы Францевны на изящном столике. Сундучок имел внушительные размеры, стенки и крышку его украшала затейливая инкрустация из разных пород дерева и перламутра. Шкатулка была заперта, маленький ключик болтался, привязанный шнурком, на ручке. Федор поднял сундучок, удивился и сказал, что, судя по весу, рукоделием мне придется заниматься всю жизнь, а, может быть, и дольше.

К моему дому мы подкатили уже на рассвете. Лев Бенедиктович помог нам занести вещи в квартиру. Федор с чувством пожал ему на прощание руку и сказал, что с большим удовольствием возьмет его к себе в отдел на работу.

В квартире все было в порядке, никаких признаков потопа или других стихийных бедствий, которые обрушиваются на жилплощадь в отсутствие хозяев, не наблюдалось. Мы попили чаю, и острый приступ любопытства победил меня.

В торжественном молчании, я отвязала ключик, повернула его в замке и откинула крышку шкатулки. Чего в ней только не было: кольца, ожерелья, серьги, броши, камеи и многое другое, применение которому трудно найти в повседневной жизни. Была там и ривера из черных бриллиантов, а на самом дне лежали мой паспорт с пустым квадратом вместо фотографии и компьютерная дискета.

— Я, кажется, догадываюсь, что может быть на этой дискете, присвистнул Федор.

— И что же ты думаешь по этому поводу?

— Не было ни гроша, да вдруг — алтын.

Один знакомый пудель по кличке Алтын утверждает, что варварский обычай приносить в дом срубленные елки, наряжать их игрушками и водить вокруг хороводы, связан с тем, что люди не до конца победили в себе мистический ужас перед явлениями природы. Украшая деревья и поклоняясь им, двуногие создания, тем самым, задабривают языческих богов. Слабые существа, они не понимают, что таким примитивным способом стихию не ублажить и счастья не выпросить!