Несерьезные размышления о жизни

Глава 4

Гоша очень обрадовался моему возвращению в светелку. Целый день он просидел в одиночестве, голодный, не выгулянный. Мне было стыдно перед ним.

Я взяла поводок и поплелась на улицу. Закат окрасил яблоневый сад в красные, оранжевые и бордовые тона.

Гоша веселился среди деревьев, а я вспоминала этот сумасшедший день…

Не успела я прийти в себя от запаха нашатыря и вспомнить, где я нахожусь, и что со мной произошло, как события стали развиваться дальше в стремительном темпе.

Эмма Францевна похлопала меня по руке.

— Ну-ну, милая, не надо так все близко к сердцу принимать… Ну, подумаешь, скелет в шкафу! С кем не бывает?! Возьми, Лизонька, себя в руки…

Глаша тем временем прикрыла останки скатертью. Я кое-как взяла себя в руки и смогла прохрипеть:

— Воды…

Но напоить страждущего так никто и не удосужился, так как со стороны подъездной аллеи донеслись переливы автомобильного клаксона импортного производства.

— Ах! Ариадна! — воскликнула Глаша. — Вот ведь нелегкая принесла… Что делать будем?

Эмма Францевна выпрямилась и поднесла к глазам лорнет. Она походила на полководца перед решительным сражением.

— Лиза, ступай к себе. Оденься поприличнее и спускайся в главную гостиную. Глаша, готовь чай в зимнем саду!

Отдав приказания, моя двоюродная бабушка удалилась встречать гостью.

Я вбежала в свою светелку и надела бежевые вельветовые брюки и белую кофточку. Ничего приличнее у меня не было. Гоша радостно прыгал вокруг меня, думая, что мы опять собираемся на прогулку.

— Гоша, оставляю тебя за хозяина. Веди себя хорошо. Не тявкай без дела и на моей кровати не валяйся.

Поспешно причесавшись перед зеркалом, я опрометью бросилась искать главную гостиную.

Сначала я попала в музыкальный салон, затем — в парадную столовую, и лишь третья попытка увенчалась успехом. В громадной комнате с неисчислимым количеством козеток, кресел, диванов, столов, картин, зеркал и хрустальных люстр беседовали моя родственница и «Царица египетская» (так я окрестила про себя эту Ариадну). Гостья была хороша собой: классические черты лица, огромные черные глаза, волнистые волосы цвета воронова крыла зачесаны наверх и уложены в затейливую башню с помощью костяных палочек, как на японских гравюрах. Высокая и статная, она была одета в пестрый балахон из легкой ткани. Все движения ее были плавными и удивительно красивыми. На счет возраста могу лишь сказать: где-то между тридцатью и сорока.

— …ах, мушка! — говорила Ариадна грудным голосом, подняв глаза к портрету кокетливой прелестницы в парчовом платье екатерининских времен. — Прелестное изобретение. Надобно ее опять ввести в моду. Как многозначительно выглядит она на женском лице или теле. А каков тайный смысл, сколько экспрессии!.. Вот, например, большая мушка у правого глаза называется «тиран», крошечная на подбородке — «люблю, да не вижу», на щеке — означает согласие, под носом — разлука… Здравствуй, Лиза, — шагнула она ко мне. — Без разлуки не было бы встреч, — Ариадна коснулась моей щеки музыкальными пальцами. — Замечательно выглядишь!

Я улыбалась и кивала головой, не зная, как и что отвечать. На «ты» мы с Ариадной или на «вы»? Положение спасла Глаша. Она влетела в гостиную, как хромой ураган.

— Стол в зимнем саду накрыт, — прочирикала она. — И батюшка, отец Митрофаний, прибыли.

— Проводи его в зимний сад. Мы уже идем туда.

Вслед за хозяйкой дома мы прошли в залитую солнцем оранжерею. Боже! Какая красота! Столик, накрытый к чаю, был установлен среди апельсиновых деревьев, карликовых пальм и розовых кустов. Где-то журчал искусственный водопад. Аромат цветущих роз, казалось, уплотнял воздух. Солнечные зайчики притаились на зеленых листьях и прозрачном фарфоре чайных чашек.

Батюшка был просто загляденье. Лет тридцати, не больше. Высокий, плечистый, в модных очках, с окладистой бородкой для солидности, а в глазах — вместо божьей благодати — веселые искры. Черный цвет рясы был ему к лицу. Вот уж не ожидала в таком захолустье встретить красавца богослужителя. Интересно, а попадья у него — есть?

— Здравствуйте, дщери мои, — окатил он нас звучным баритоном. Благослови вас Господь!

Эмма Францевна поклонилась батюшке, Ариадна фыркнула, а я от растерянности сделала книксен.

— Я по делу заехал, — продолжал он, обращаясь к Эмме Францевне. Не одолжите ли на денек граммофон, что стоит у Вас в малой гостиной. У Матрены на чердаке обнаружились старые пластинки с голосом Шаляпина. Вот, хочу паству просветить… Вы не беспокойтесь, я сам его заберу…

Бабушка лишь слегка побледнела, а я вся покрылась испариной. Труп в гостиной! Мне показалось, что меня застигли на месте преступления.

— Конечно, конечно, о чем речь, батюшка?! — пришла в себя Эмма Францевна. — С удовольствием одолжу Вам граммофон… Да, это не к спеху. Присаживайтесь, разделите с нами скромную трапезу.

Батюшку долго уговаривать не пришлось. Мы расселись за столом, ломившимся от «скромной» трапезы. Отец Митрофаний и Ариадна оказались друг напротив друга.

Хозяйка взяла инициативу разговора в свои руки и глубокомысленно рассуждала о погоде. Я вставляла безличные реплики, Ариадна хмурилась, отец Митрофаний уплетал варенье и хитро поглядывал на свою визави.

— … и такое небо бездонное, что душа рвется ввысь, и забываешь о своих годах! — с придыханием сообщила Эмма Францевна. — Кстати, о годах… Давно хотела спросить Вас, святой отец. Мы говорим о «возрасте Христа», подразумевая тридцать три года. Это фигура речи или исторически достоверный факт?

— Интересный вопрос… — отец Митрофаний аккуратно поставил фарфоровую чашку на блюдечко и погладил ладонью серебряный крест тонкой работы, который висел на цепи с палец толщиной. — Скорее всего, число «тридцать три» должно означать расцвет человеческой жизни. На самом деле Господь наш Иисус погиб в возрасте тридцати семи, тридцати восьми лет. Дело в том, что в древнем мире не было общего календаря. В VI веке монах Дионисий Малый сделал расчеты, согласно которым Рождество приходилось на 754 г. от основания Рима. Эта дата и принята для установления «новой эры». Однако дальнейшие исследования показали, что Дионисий ошибся на несколько лет. Согласно Матфею Иисус родился незадолго до смерти Ирода Великого. Астрономические исследования показали, что затмение луны, которое случилось перед смертью этого царя, произошло в марте 4 г. до нашей эры. А сближение «царских» планет Юпитера и Сатурна, в котором волхвы увидели вещий знак, имело место за 7 лет до нашей эры. Сопоставляя даты правления императора Тиберия и тетрарха Лисания, учитывая время строительства Храма в Иерусалиме, а, также принимая во внимание некоторые другие косвенные данные, историки пришли к выводу, что Иисус родился около 7–6 г. до нашей эры.

— Вы хотите сказать, что летоисчисление ведется от неправильной даты? — изумилась Эмма Францевна.

— Вот! — воскликнула Ариадна. — Вся Ваша религия, отец Митрофаний, также хромает, как и летоисчисление. Слишком много неточностей, комментариев и откровенного обмана. Взять хотя бы известный догмат о непорочном зачатии. Вряд ли в те времена практиковалось искусственное осеменение. Сдается мне, что это был единственный способ завуалировать супружескую неверность!..

Святой отец отбросил ложечку и скрестил руки на груди. Прищуренные глаза и выпяченная бородка показали, что он сейчас ринется в бой.

Тут я перехватила взгляд Эммы Францевны. Она чуть прикрыла веки и едва заметно кивнула мне головой.

— Простите, я на минуточку… — пробормотала я, не заботясь о том, чтобы меня услышали, и выскользнула из зимнего сада.

В коридоре меня уже поджидала Глаша. Глаза ее весело блестели, а сморщенное личико лучилось лукавством.

— Ай, да барыня, ай, да Эмма Францевна! Теперь у них спор пойдет не меньше, чем на час. Успеем прибраться…

Мы поспешили с ней в малую гостиную, где все еще лежал на полу неизвестный мученик, прикрытый скатертью.

Я с большим трудом заставила себя притронуться к останкам. Все время казалось, что меня сейчас вывернет наизнанку. Глаша, заметив мое состояние, логично заметила:

— Что ж его бояться, он уже давно среди ангелов проживает. Живые людишки гораздо страшнее и противнее бывают.

Страдалец был не тяжел, но громоздок и неповоротлив. Он напоминал вяленую воблу исполинских размеров.

Сначала мы попытались запихнуть его обратно в шкаф. Но он почему-то отказывался проходить в дверцы тайника, цеплялся то головой, то плечами, то ступнями.

Помучившись немного, мы оставили труп в покое, и затолкали в шкаф треногу, фотоаппарат и прочие вещи художественного назначения. Глаша предложила снести тело в подвал по черной лестнице. Но только мы двинулись к двери, как в коридоре послышался голос Эммы Францевны.

— Ах! Отец Митрофаний, я всегда поражаюсь Вашим энциклопедическим знаниям…

Мы с Глашей заметались по комнате, не выпуская мертвеца из рук. Домоправительница держала его за плечи, а я — за ноги.

— Сюда, в будуар… — толкнула она дверку, замаскированную под простенок.

Мы очутились в комнате с трельяжем, козетками, ширмами и чем-то еще, что я не успела разглядеть, так как мы пролетели через нее галопом и вбежали в спальню, главным предметом мебели в которой была, конечно же, широкая резная кровать. Мы затолкали свою ношу под нее и аккуратно расправили подзор.

Не знаю, как Глаша, но я ощущала себя прескверно: руки и ноги дрожали в непонятном ознобе, а по спине стекали ручейки пота.

Домоправительница не дала мне передохнуть, а вытолкала через дверь в коридор.

— Ступайте, Лизавета Петровна, в малую гостиную, они там.

Действительно, вся компания столпилась вокруг граммофона. Отец Митрофаний прилаживался поудобнее подхватить громоздкий аппарат. Эмма Францевна вызвалась помочь поднести трубу.

Мы с Ариадной остались в комнате одни. Стояли рядышком у окна, наблюдая, как святой отец и хозяйка дома размещают в бричке багаж и прощаются.

— И зачем он пошел в священники? Не понимаю… — задумчиво проговорила Ариадна. — Наверняка, один из его прадедушек был флибустьером. С его темпераментом надо заниматься чем-нибудь другим. Мне так нравится выводить его из себя…

Тут она неожиданно повернулась ко мне:

— Кто тебя оперировал, Лиза?

— Профессор Соколов, — ляпнула я.

— Стоило ли лететь в Америку, чтобы оперироваться у отечественного хирурга?

— Его фамилия пишется через два «Ф», — нашлась я.

— Лиза, ты почему вернулась? — повергла меня Ариадна в панику.

От растерянности я сказала первое, что пришло в голову:

— Долг.

Она удивленно подняла на меня брови.

— Ты надеешься получить с нее долг? Думаешь, она будет вести с тобой честную игру? Не будь наивной девочкой. Мой тебе совет…

Дверь открылась, и вошла Эмма Францевна.

— …носи в этом сезоне шелк, — как ни в чем не бывало, продолжила Ариадна. — Особенно популярен «гро-гро». Такая ткань изготавливается из самого качественного шелкового сырья, из крупных неповрежденных коконов, дающих самую длинную шелковую нить. А цветовая гамма — от голубого до изумрудного — будет тебе к лицу.

— Очень жаль, что сейчас не используют поэтические образы для обозначения цвета ткани, — включилась в разговор Эмма Францевна. Вот, например, в мое время был моден цвет «адского пламени», или вот еще красивое название — «цвет бедра испуганной нимфы». А? Каково?! А как звучит: платье цвета «последний вздох Жако» или оттенок «потупленных глазок»?!

Разговор перекинулся на историю костюма дореволюционного периода. Я с интересом внимала их диалогу, изобиловавшему незнакомыми словами типа: «дульетка», «бур-де-суа», «боливар» или «севинье».

Пообедали мы под яблонями. Дядя Осип порадовал нас прозрачным бульоном с воздушными пирожками, раковыми шейками под пикантным соусом и мороженым с земляникой. Обсуждали виды на урожай яблок, лечение депрессии по теории Месмера о животном магнетизме, перспективы внедрения в повседневную жизнь корсетов и прочую ерунду. Я несколько раз порывалась встать и покинуть компанию, но бабушка бросала на меня выразительные взгляды, и я продолжала сидеть.

Обед затянулся и плавно перешел в чаепитие с пирожными. Меня посетило ужасное видение о последствиях такого времяпрепровождения: ожирение, одышка, высокий уровень холестерина, смерть от обжорства.

Ариадна, к счастью, вспомнила о каком-то очень важном деле и укатила на «Мерседесе».

Мы с Эммой Францевной пошли провожать ее и долго махали вслед, стоя на ступеньках парадного подъезда.

— Чем занимается Ариадна? — полюбопытствовала я.

— Она владеет сетью модных магазинов в столице, считается законодательницей мод. Ариадна — одна из самых влиятельных женщин страны, так как является, как сейчас говорят, «имиджмейкером» жены президента. А в свободное время увлекается спиритизмом.

Я опять собралась к себе в светелку, выручать Гошу из-под домашнего ареста, но к дому подкатила коляска, запряженная каурой лошадкой.

«Доктор», — подумала я и не ошиблась. Кругленький человечек, весь пухлый, в ямочках, нос пуговкой, глаза утонули в складочках, выпрыгнул из коляски и покатился нам на встречу.

— Добрый вечер, Эмма Францевна, здравствуй, Лизонька! — растопырил он руки. — Еду к Вам с радостной вестью: в краевой библиотеке нашел сборник пасьянсов, издания 1870 года. Много интересных игр. Не хотите ли взглянуть?

— Всегда рада Вам, Аркадий Борисович! — ответила Эмма Францевна и, увернувшись от его объятий, последовала в дом.

Я же замешкалась и попала в мягкие руки доктора.

— Лизонька, ах, шалунья! Как я рад, что ты вернулась! Не забыла нас стариков, будем с тобой опять в нарды играть…

Под бурные речи мы прошли в малую гостиную. Я опасливо взглянула на шкаф, но все было в порядке. Никаких намеков на покойника. Эмма Францевна и Аркадий Борисович принялись оживленно обсуждать пасьянс со странным названием «Медвежья лапа», а я уселась в кресло, подальше от орехового шкафа, нацепила на лицо маску неподдельного интереса и погрузилась в свои мысли.

Я, конечно, догадывалась, что в стране, где ходят денежные знаки, должны быть люди, у которых их много. Однако считала, что они строят себе дворцы где-нибудь в Италии или, на худой конец, в ближайшем Подмосковье. Эмма Францевна почему-то купила особняк вдалеке от цивилизации, набила его антиквариатом и живет в глуши. Интересно, откуда у нее такое богатство? На политика или бизнесвумен она не похожа. Живет в деревне, в Думе не заседает, развлекается пасьянсами. Держит личного повара и прислугу. Да и незабвенный Лев Бенедиктович у нее на побегушках. Его артистические способности поистине удивительны. Что за служба у него такая, требующая полного перевоплощения из скромного чиновника в «братка»?..

А «Царица египетская»? Что может быть общего у светской львицы и провинциальной помещицы разных возрастных категорий? Неужели дружба? Своеобразной интерпретацией понятия «долга» Ариадна поставила меня в тупик. И какой совет она собиралась мне дать на самом деле?..

Ах, какой привлекательный мужчина этот отец Митрофаний! Интересно, они всегда с Ариадной «на ножах»? И как часто Эмма Францевна провоцирует их на спор?..

— …нынче ехал к Вам мимо конюшни, — донесся до меня голос Аркадия Борисовича. — А лошадку Вашу бородатый цыган чистит. Глянул на меня из-под шапки и пробурчал что-то невразумительное. Неужто нового конюха взяли? Трудно в наши времена найти специалиста в этом деле. Все больше механики попадаются.

— Это не цыган, — рассеянно ответила бабушка, вынимая карту из талона. — Его зовут Мустафа. Он татарин. Левушка привез его третьего дня. Он у меня на испытании. Пока справляется неплохо.

— Нет, нет, Эмма Францевна, теперь Вам следует перевернуть талон, перетасовать карты и опять просматривать их группами по три…

Они опять углубились в хитрости пасьянса, а я вернулась к своим мыслям.

Что же это за доктор, который не заметил, что никаких послеоперационных следов на моем лице нет? А как я буду сражаться с ним в нарды, если с трудом представляю себе эту игру?

И вообще, почему все эти люди не замечают подмены? Неужели фигура, походка, голос, манера одеваться и другие мелочи не настораживают их? В мире нет двух одинаковых людей!

Пожалуй, Лиза — самая загадочная личность в этой истории. Три года — немалый срок. За это время люди, живущие рядом, узнают друг друга досконально. Не может быть, чтобы Эмма Францевна не почувствовала в ней авантюристических наклонностей. Или это был порыв под влиянием сумасшедшей любви? Что за мужчина окрутил ее и довел до преступления? И что за интерес похищать драгоценности? Неужели она собиралась их продавать? Но ведь это опасно! Рано или поздно их обнаружат. Ерунда какая-то…

А вдруг она действительно умерла? Тогда получается, что ее смерть спутала Эмме Францевне все карты, и она выдумала эту историю от начала до конца. Где же в таком случае Лизин труп? В речке? В лесу? Или в тайнике какого-нибудь шкафа?..

Кстати, каким образом Эмма Францевна и Лев Бенедиктович собираются избавляться от мумии? Неужели это правда, что узник орехового шкафа пал жертвой моей двоюродной бабушки или ее первого мужа? Отсюда вытекает еще один вопрос, сколько лет Эмме Францевне? Если в девятьсот десятом году она уже успела наставить рога своему первому супругу, то по моим подсчетам ей должно было исполниться к этому моменту хотя бы шестнадцать лет. Выходит, ей уже перевалило за сотню! Вот уж не думала, что у нас в роду появилась «графиня Калиостро». Нет, мой скудный женский умишко отказывался верить в эликсир молодости!..

Часы в углу пробили девять вечера. Доктор и Эмма Францевна оторвались от пасьянса, который, судя по их негодованию, заблокировался окончательно.

Мы распрощались с Аркадием Борисовичем, и я опрометью бросилась к себе. Гоша обиженно поскуливал и скребся лапой в дверь.

На свежем воздухе он подобрел и с удовольствием носился среди яблонь.

Вечер уже укутал сад мягкой шалью полумрака. Догорающий закат подкрасил горизонт багровыми мазками. Кузнечики стрекотали в траве, и где-то далеко в лесу ухал филин.

Мы с Гошей дошли до луга и остановились в нерешительности: идти дальше, к реке, или вернуться домой?

Кто-то шел по тропинке. В темноте я смогла различить лишь смутные очертания высокой фигуры. Гоша пару раз тявкнул, уселся рядом с моей ногой и наклонил голову набок. Мне показалось, что ему хочется почесать передней лапой в затылке.

Мимо нас, в сторону водяной мельницы, прошагал мужчина. Не смотря на теплый летний вечер, на голове у него была шапка-ушанка, а на плечи наброшен ватник. Он зыркнул на нас из-под шапки и пробормотал в лохматую бороду:

— У, Шайтан…

Я подхватила Гошу на руки и почти бегом устремилась к дому. Боковая дверь оказалась заперта. Мы обогнули дом, и подошли к парадному входу. На дороге показалась машина с включенными фарами.

Натужно ревя мотором, к дому подкатил «Жигуленок». Вид его внушал уважение как ветерана российских дорог, не раз побывавшего в переделках, максимально приближенных к боевым.

Из машины вышел Лев Бенедиктович. Галицкий щеголял кирзовыми сапогами, заляпанными цементом, ветровкой с надписью «Байкало-Амурская магистраль», и кепочкой невероятной засаленности.

— Здравствуйте, Лев Бенедиктович, — поздоровалась я. — Вы опять со службы?

— Приветствую, — ответил он, с третьей попытки захлопнув дверцу. Черт бы побрал эту развалюху!.. Простите, тороплюсь, — и, щелкнув погусарски стоптанными каблуками кирзачей, поспешил в дом.

Однако на полпути он остановился и спросил:

— Довольны ли Вы, Елизавета Петровна, работой? Не жалеете, что приехали сюда?

Я растерялась и ляпнула:

— Волков бояться — в лес не ходить…

Я уверен, в еловом лесу водятся волки. О, характерный запах мускуса! Так может пахнуть только извечный враг. Не смотря на дальнее родство, собаки не выносят волка. Боятся и ненавидят. Волк — это предостережение собаке: вот, что может случиться, когда инстинкт затмевает разум. Вечный скиталец, он обречен сидеть в засаде, догонять и впиваться в глотку жертве. Ему чуждо милосердие, сострадание, любовь и преданность. Волк одинок даже в стае.

Его жизнь — это непрерывная охота, жестокая и грубая, без правил и духа соревновательности. Другое дело — охотничья собака: адреналин кипит в крови, шерсть на загривке встает дыбом, глаза горят адским пламенем. Голос предков звучит в ушах, и гортанные крики шотландских пастухов подгоняют из прошлого, запах вересковых пустошей дразнит ноздри…

Кстати, тот человек с косматой бородой, как у фокстерьера, чем-то напомнил мне браконьеров из Шервудского леса. Что он тут делает? Охотится?..