Несерьезные размышления о жизни

Глава 5

Он опять сидел на коврике и не сводил с меня взгляда, громко зевал и клацал зубами, намекая, что утро уже давно наступило, и мне пора вставать. Часы показывали девять утра.

— Как мило с твоей стороны дать мне выспаться, — похвалила я Гошу и заметила, что на коврике рядом с ним лежит тушка зайца с перекушенной артерией. — Гоша, как тебе не стыдно убивать беззащитных зверюшек! И как тебе удалось выбраться из комнаты, ведь дверь была заперта на замок?

Гоша понуро выслушал лекцию о защите окружающей среды, обиделся и целых полчаса не разговаривал со мной.

Я обшарила всю комнату и обнаружила небольшую квадратную отдушину под кроватью. Ее предназначение осталось для меня загадкой, но объяснило, каким образом Гоша смог выбраться на охоту. В целях пресечения самовольных отлучек, я загородила дыру спортивной сумкой.

Несчастного зайца я завернула в целлофановый пакет и, воровато озираясь, выбросила в заросли малинника. Гоша сопровождал меня во время этой операции, но изображал из себя невинную жертву.

Подобрел он лишь на кухне, куда мы зашли подкрепиться. Дядя Осип выводил вариации на тему «Севильского цирюльника». Глаши в избе не было. Мы поболтали о погоде и пришли к выводу, что лето, наконец-то, наступило. Дядя Осип угостил меня блинчиками с вареньем и сметаной, ворча, что я слишком увлеклась диетой и совершенно исхудала. Он высказал свою точку зрения на женские пропорции. Выяснилось, что мне еще очень далеко до его идеала красоты в весовом выражении. Повар налил себе чашечку черного кофе с корицей и принялся вспоминать свою жизнь с кулинарными отступлениями.

Из монологов выяснилось, что дядя Осип почти всю жизнь проработал в гостинице «Националь». Прошел долгий путь от мойщика посуды II разряда до шеф-повара. За это время он перечистил состав овощей, нажарил Эверест котлет и наварил Байкал борща, похоронил жену и сына, погибших в автокатастрофе, и недавно вышел на пенсию, однако продолжает свою кулинарную деятельность, чтобы не сидеть без дела в одиночестве.

Потом мы поговорили о природе средней полосы России и вспомнили, что уже, наверняка, пошли колосовики. Дядя Осип углубился в воспоминания, какие замечательные блюда ему приходилось готовить из белых грибов. За разговорами мы незаметно опустошили целое блюдо печенья, и я почувствовала, что мне хочется расстегнуть пуговицу на шортах. Если я задержусь здесь еще на одну минуту и съем еще хотя бы одно печенье, я тресну по шву.

Совесть призвала меня заняться полезным делом, и мы с Гошей отправились на поиски библиотеки.

Она нашлась на втором этаже, недалеко от малой гостиной. По замыслу дизайнера, библиотека должна была быть уютной комнатой с удобными креслами, изящными столиками с настольными лампами, богатыми коврами и драпировками на окнах. Все впечатление портило ощущение, что здесь произошло нечто драматичное. Почти все книги из книжных шкафов снесла какая-то неведомая сила. Они валялись на полу, покрывали ковры и мебель бугристым слоем.

Книги валялись как попало, многие раскрыты. Их покрывал легкий слой пыли. Видимо, никто к ним не притрагивался после книгоизвержения. Что же за ураган прошелся по книжным полкам?

Гоша расчистил себе местечко на кресле, улегся и задремал. Время от времени он многозначительно шевелил бровями.

Не зная, с чего начать, я решила разложить книги по языкам в первоначальные кучи. Мне попадались издания на английском, немецком, французском, итальянском и русском языках. Тематический разброс — от древнеримского права до сентиментальных романов. Однако я не нашла ни одной книги, выпущенной после гражданской войны. Работа продвигалась медленно, так как под руку подворачивалось много интересных книг, я начинала их листать, и увлекалась.

Я забыла про обед и засиделась бы допоздна, но в комнату заглянула Глаша. В обрезанных валенках она перемещалась по дому беззвучно, как бесплотный дух, ловко припадая на правую ногу.

— Барыня просили надеть что-нибудь поприличнее, — покосилась она на мои шорты и майку. — В Трофимовку, в церковь поедите, свечку за упокой души невинно убиенных поставите. Мустафа уже лошадку запряг.

Я облачилась в сарафан, повязала на голову платочек, попросила Гошу не скучать и поспешила к парадному входу. Солнце уже клонилось к закату, легкий ветерок приятно холодил плечи.

Мустафа держал лошадь под уздцы. Он покосился на меня из-под облезлой шапки-ушанки и пробормотал в растрепанную черную бороду, которая начиналась у самых глаз:

— У, Шайтан!..

Под его угрюмым взглядом я поежилась и пожалела, что не дождалась Эмму Францевну внутри дома.

— Душенька, ты крещеная? — спросила бабушка, выходя из дверей.

Я кивнула головой, деликатно рассматривая дальнюю родственницу. На ней было надето кремовое кисейное платье в стиле времен первой мировой войны, изящная соломенная шляпка крепилась в уложенных седых волосах при помощи внушительного вида булавки с набалдашником слоновой кости, а в руках она держала кружевной зонтик от солнца. Опять меня посетила мысль, что для столетней старушки она слишком молодо выглядит. Глаша тоже не тянет на долгожительницу, уж больно любопытна и шустра, не смотря на хромоту.

Мы сели в коляску. Мустафа устроился на козлах. Он подергал вожжи, почмокал губами, и лошадка потрусила в сторону деревни.

— Совсем забыла спросить тебя, матушка, — продолжила расспросы Эмма Францевна. — А замужем ли ты?

— Нет.

— Что ж и зазнобы у тебя нет?

— Нет, — опять односложно ответила я.

Мне совсем не хотелось вдаваться в подробности личной жизни и признаваться в полном провале своих матримониальных планов. Кто ж мог подумать, что моя «зазноба», который морочил мне голову целый год, оказался женат и имел двух малолетних детей?! Банальная история, сотни раз отображенная в классической литературе. Однако я умудрилась вляпаться в некрасивую ситуацию и теперь изо всех сил зализывала душевные раны.

— Вот и славно, не люблю посторонних мужчин в доме… Какая ты, однако, скрытная, — посетовала Эмма Францевна, а я покосилась на возницу. — Можешь на этот счет не волноваться, — перехватила она мой взгляд. — Он по-русски почти не понимает, Глаша с ним на пальцах объясняется. Левушка привез его из какой-то Тмутаракани.

Почему-то уверенность Эммы Францевны мне не передалась. Спина татарина в сером ватнике очень напоминала мне ту же часть тела Гоши в тот момент, когда он делает вид, что хозяйский разговор ему совершенно не интересен. Я была уверена, что уши Мустафы ловят каждое наше слово. Однако я не стала высказывать своих подозрений вслух, а спросила:

— Что за служба у Льва Бенедиктовича? Кем он работает?

— Ты еще не поняла? — усмехнулась бабушка. — Да филер же он, топтун… В частной сыскной конторе работает.

Лошадь, не спеша, перебирала ногами. Коляска плавно катилась по дороге, пахло свежескошенной травой, летним зноем и сухой землей.

Наш экипаж миновал мостик через речку Бездонку, обогнул зеленое поле и въехал в деревню.

Трофимовка состояла из десятка домишек, сложенных из теса. Не скажу, чтоб совсем развалюхи, но и зажиточными их тоже не назовешь. При каждой избе имелся огород и небольшой сад фруктовых деревьев. В двух дворах копались женщины. При нашем появлении они распрямили спины и проводили повозку долгими взглядами из-под ладоней.

Больше никого не было видно, кроме кур, гусей и ленивых собак, которые валялись в тенечке и даже не лаяли на лошадь. Мне показалось, что в нескольких домах колыхнулись занавески на окнах. Неприятное чувство поселилось в душе: молчаливая деревенька, неприветливый народ.

Коляска проехала деревеньку насквозь, повернула в сторону и остановилась около церковной ограды. Мустафа отвел лошадку в тень старой ветлы и разлегся на траве, очевидно, приготовившись к долгому ожиданию. Мы зашли в прохладу храма. Внутри никого не было.

Церковь была недавно отреставрирована. Пахло известкой и древесными стружками. Росписи еще не восстановили, зато иконостас поражал богатством.

— В чью честь церковь? — поинтересовалась я.

— В честь великомученика Авеля. Это русский Нострадамус, замечательный был человек, удивительные вещи предсказывал… Вот здесь, в раке, хранятся его рукописи.

Эмма Францевна подвела меня к нише в стене. За толстым стеклом, вмонтированным в стену, на красном бархате лежали две книжечки в потрескавшихся кожаных переплетах.

— Здравствуйте, дщери мои, — вошел в храм отец Митрофаний.

Он слегка запыхался, и одна пола его рясы была изрядно испачкана в грязи.

— Лизонька заинтересовалась судьбой монаха Авеля, — сказала бабушка, поприветствовав священнослужителя.

— О! Монах Авель — величайший мыслитель-самоучка, претерпел многие мучения за свою веру. Его совсем недавно канонизировали, — подхватил тему отец Митрофаний. — В миру он прозывался Василием Васильевым. Родился в крестьянской семье в 1757 году в Тульской губернии. С юности он отправился странствовать по Руси, принял постриг в одном из Новгородских монастырей. Став монахом и взяв имя Авель, жил отшельником на Волге, затем ушел в Соловецкий монастырь. Монашествуя в Валаамской обители, написал свои первые «зело престрашные книги», которые назывались «Сказание о существе, что есть существо Божие и Божество» и «Жизнь и житие отца нашего Дадамия». Авель потом объяснял, что ничего не писал, а «сочинял из видения».

Отец Митрофаний увлекся не на шутку и вдохновенно продолжал свое повествование:

— Костромской епископ, в епархию которого перебрался Авель, немало озадачился писаниями монаха, углядев в них ересь. Авеля расстригли и должны были судить светским судом, но отправили в Шлиссельбургскую крепость за то, что в своих записях упоминал имя императрицы: «Когда воцарится сын ее Павел Петрович, тогда будет покорена под ноги его земля Турецкая, а сам султан дань платить станет. И еще рцы северной царице Екатерине: царствовать она будет сорок годов».

После смерти Екатерины на престол взошел Павел, Авеля отпустили из крепости. Но неугомонный старец написал книгу предсказаний, где упоминал дату смерти царя. Авеля заточили в Петропавловскую крепость. На свободу он вышел в 1801 году и написал новый трактат, в котором, в частности, предрек, что «врагом будет взята Москва», да еще и дату назвал — 1812 год. За что посадили его в Соловецкую тюрьму.

После разгрома Наполеона, Александр I высочайшим указом освободил Авеля, и тот поселился в Троице-Сергиевской лавре. Однако пробыл там недолго, пустился в бродяжничество. Его заточили в Спасо-Евфимьевский монастырь как самовольно оставившего место поселения, где Авель и умер в 1841 году, прожив, как сам предсказывал, ровно «восемьдесят и три года и четыре месяца».

В общей сложности Авель провел в ссылках и тюрьмах двадцать один год, так как имел дерзновение предсказывать день и причину смерти Екатерине II и Павлу I, Александру I и Николаю I, — закончил отец Митрофаний обзорную лекцию.

В церкви прибавилось народу. Три пожилые женщины в белых платочках усердно молились у иконостаса.

Эмма Францевна поставила свечку перед иконой «Всех святых». Отец Митрофаний удалился за царские врата и вернулся уже в саккосе, расшитом речным жемчугом, и с кадилом в руке. Женщины проворно встали на хорах и слаженно затянули «Со святыми упокой». Запахло ладаном. В носу у меня защипало, в голове поплыл туман, и я поспешила на свежий воздух.

Рядом с церковью раскинулось небольшое кладбище. Справившись с оранжевыми кругами в глазах и головокружением, я направилась вдоль могилок, с интересом читая надписи на памятниках. Преобладали деревянные кресты, но попадались и каменные стелы, коленопреклоненные ангелы и даже имелся металлический конус с красной звездой на верхушке.

По тропинке я прошлась до самого конца скорбного места. Рядом с калиткой росла раскидистая плакучая ива. Ее ветви укрывали от посторонних глаз заброшенную могилку. За оградкой стояла грубо обтесанная гранитная глыба, на ней были выбиты слова:

Ни имени, ни даты земного пути усопшего гражданина, ни подписи скорбящих родственников не значилось. Озадаченная замогильными виршами, я присела на низенькую скамеечку рядом с памятником.

— …опять выли волки в лесу за мельницей, и черти плясали у воды, — раздался женский голос со стороны калитки.

— Ты больше слушай Кузьмича. Он как глаза зальет, так чертей по всем углам ловит, — ответила вторая женщина.

Они остановились с другой стороны ивы, но я, как ни присматривалась, ничего не смогла различить через зеленые ветви дерева.

— А зачем тогда отец Митрофаний на мельницу шастает, да в камышах что-то ищет?

— Вот сама у него и спроси… Идем скорее…

Женщины удалились в сторону храма. Я посидела еще немного и решила возвращаться.

Эмма Францевна и отец Митрофаний трогательно прощались у дверей. Мне показалось, что ботинки у святого отца надеты на босые ноги.

Мустафа, натянув шапку по самые глаза и застегнув бесформенный ватник на все пуговицы, уже ждал нас у церковной ограды, поглаживая лошадь между ушей. Я побоялась, что с ним может приключиться тепловой удар.

— Почему ты ушла из церкви? — поинтересовалась бабушка на обратной дороге.

— У меня аллергия на ладан, я в церквях в обморок падаю… Давно ли отец Митрофаний получил этот приход?

— Месяца три назад. Церковь долгое время в запустении была. Деревенька вымирала как бесперспективная. А недавно вспомнили про нас и прислали нового священника. Отец Митрофаний развил кипучую деятельность, привез своих реставраторов и поднял храм из руин в рекордные сроки. Он очень грамотный и начитанный молодой человек, пишет книгу о житие великомученика Авеля. Его ждет большое будущее.

— А скажите, Эмма Францевна, что случилось с книгами в библиотеке?

— Ах, это я искала «Письма» Плутарха, да не нашла. Вот и осерчала маленько, — ответила бабушка, не моргнув глазом. — Что, трудно разобраться с книгами?

— Без труда не вытащишь и рыбку из пруда… — пожала я плечами.

Труд облагораживает собаку. Голосую всеми четырьмя лапами и хвостом за это утверждение. Но хочу уточнить, что имеется в виду не только физический, но и умственный труд. Бег по пересеченной местности, рытье нор или плавание не заменят того шестого чувства, которое люди называют интуицией.

Способность предчувствовать и предвидеть — одна из главнейших составляющих умственного труда. Убежать при виде опасности — это каждый может, а вот исчезнуть до того, как обнаружится опасность — это я Вам скажу — не фунт изюма (или костей).

Или взять, к примеру, рыбную ловлю. Здесь требуется особая сноровка, которая достигается только путем упорных тренировок.

Во-первых, необходимо абстрагироваться от всех внешних раздражителей.

Во-вторых, сосредоточиться на импульсах, идущих от воды.

В-третьих, почувствовать рыбу, ее настроение и степень голодности.

В-четвертых, плавно подвести ее к приманке, путем внушения зрительных образов.

И все, и рыба у Вас в лапах, или в зубах.