Несокрушимый Арчи

Глава 4 Требуется работа

Когда Арчи к концу первого месяца брачной жизни обозрел свое положение, ему показалось, что все к лучшему в этом лучшем из миров. Заезжие англичане в своем отношении к Америке почти без исключения выбирают одну из крайностей: либо проникаются омерзением ко всему в ней, либо приходят в неуемный восторг от страны, ее климата и ее институтов. Арчи оказался в числе вторых. Америка ему нравилась, и он с самого начала великолепно ладил с американцами. По натуре он был дружелюбным, чувствовал себя непринужденно в любом обществе, и в Нью-Йорке, этом городе непринужденности, чувствовал себя как дома. Атмосфера доброжелательности и сердечного радушия, которую он встречал повсюду, очень ему нравилась. Порой Арчи казалось, будто Нью-Йорк просто дожидался его приезда, чтобы подать сигнал к началу нескончаемых празднеств.

Разумеется, ничто в этом мире не совершенно, и как бы розовы ни были очки, сквозь которые Арчи обозревал все вокруг, ему ничего не оставалось, как признать наличие одного изъяна, одной мухи в молоке, одной индивидуальной гусеницы в салате. Мистер Дэниел Брустер, его тесть, оставался несгибаемо недружелюбным. Более того, его манера держаться с новоиспеченным родственником с каждым днем обретала такие формы, что неминуемо вызвала бы сплетни на плантации, если бы Саймон Легри начал обращаться с дядей Томом таким вот образом. Все это несмотря на то что уже на третье утро своего проживания там Арчи отправился к мистеру Брустеру и самым искренним и благородным образом взял назад свои критические высказывания в адрес отеля «Космополис», а также высказал взвешенное мнение, что отель «Космополис» при ближайшем рассмотрении оказался в самый раз, одним из наилучших и достойных и очень даже ничего себе.

— Делает вам честь, старина, — сказал сердечно Арчи.

— Не называйте меня стариной! — проворчал мистер Брустер.

— Ладненько, старый товарищ, — сказал дружески Арчи.

Арчи, истинный философ, терпел эту враждебность стоически, но Люсиль она очень тревожила.

— Мне так хочется, чтобы папа получше понял тебя, — тоскливо заметила она, когда Арчи пересказал ей их разговор.

— Ты же знаешь, — сказал Арчи, — я открыт для понимания в любое удобное для него время.

— Ты должен постараться, чтобы он тебя полюбил.

— Но как? Я улыбаюсь ему крайне обаятельно, и все такое прочее, но он не поддается.

— Придется что-нибудь придумать. Я хочу, чтобы он понял, какой ты ангел. Ты ведь ангел, знаешь ли.

— Нет, правда?

— Да конечно же.

— Странно, — сказал Арчи, возвращаясь к мысли, которая постоянно ставила его в тупик, — чем дольше я тебя вижу, тем меньше понимаю, как ты могла обзавестись отцом вроде… я хочу сказать, то есть хочу сказать, как жаль, что я не был знаком с твоей матерью, она-то ведь, конечно, была жутко привлекательной.

— Ему бы, я знаю, очень понравилось, если бы ты нашел какую-нибудь работу. Он любит людей, которые работают.

— Да? — сказал Арчи с сомнением. — Ну, знаешь, сегодня утром я слышал, как он беседовал с типчиком за конторкой, который работает, не покладая рук с румяной зари до росистого вечера, на тему об ошибке в его цифрах. И если он питает к нему любовь, то очень ловко это скрыл. Нет, я признаю, что пока еще не принадлежу к труженикам, но чертовски трудно определить, с чего начать. Я разнюхиваю тут и там, но спрос на молодых людей с блестящими задатками, по-видимому, крайне невелик.

— Ну, продолжай искать. Я абсолютно уверена, стоит тебе найти хоть какое-то занятие, не важно какое, и папа переменится.

Вполне возможно, что блистательная перспектива переменить мистера Брустера оказала на Арчи стимулирующее воздействие. Он был неколебимо убежден, что любая перемена в его тесте может быть только к лучшему. Случайная встреча в клубе «Перо и чернила» с Джеймсом Б. Уилером, художником, словно бы открыла путь к достижению заветной цели.

Гостю Нью-Йорка, обладающему способностью привлекать к себе симпатии, прямо-таки мерещится, что благосостояние этого города зиждется на выпуске клубных двухнедельных пригласительных карточек. С момента его приезда Арчи буквально осыпали этими лестными доказательствами его популярности, и к этому времени он стал почетным членом стольких самых разнообразных клубов, что у него не хватало времени посещать их все. Были модные клубы на Пятой авеню, куда Арчи ввел его друг Реджи ван Тайл, сын дамы, у которой он гостил во Флориде. Были клубы деловых людей, где он обрел поддержку более солидных граждан города. А еще — и лучше всех остальных — «Агнцы», «Игроки», «Кофейня», «Перо и чернила» и прочие приюты художников, литераторов, актеров и вообще богемы. Большую часть своего клубного времени Арчи проводил именно в них, где и свел знакомство с Д.Б. Уилером, прославленным иллюстратором.

И мистеру Уилеру за дружеским завтраком Арчи поведал о кое-каких своих честолюбивых помыслах обрести статус молодого человека при деле.

— Тебе нужна работа? — спросил мистер Уилер.

— Мне нужна работа, — сказал Арчи.

Мистер Уилер в стремительной последовательности поглотил восемь жареных картофелин. Он умел наворачивать.

— Ты мне всегда казался одной из наших ведущих полевых лилий, — сказал он. — Откуда такая жажда пахать и прясть?

— Ну, моя жена, знаешь ли, вроде бы думает, что, займись я чем-нибудь, это возвысит меня в глазах милого старикана-папочки.

— А ты не слишком разборчив касательно того, чем заняться, если с виду это смахивает на работу?

— Да чем угодно, малышок, чем угодно.

— В таком случае попозируй мне для картины, которую я пишу, — сказал Д.Б. Уилер. — Для журнальной обложки. Ты именно тот натурщик, который мне требуется, и я буду платить тебе по обычным расценкам. Ну как, договорились?

— Позировать?

— От тебя требуется только стоять смирно и смахивать на чурбан. Тебе ведь это по силам?

— По силам, — сказал Арчи.

— Тогда жду тебя завтра у меня в мастерской.

— Ладненько, — сказал Арчи.