Неугомонный

VII. НОВЫЕ СТРАНСТВОВАНИЯ АРХИЛОХА

Наш рассказ об Архилохе мы составили на основании двух источников: обрывков стихотворений самого Архилоха и двух биографий, начертанных потомками Архилоха в Паросе на мраморных плитах его надгробного памятника. Но сообщения биографий обрываются на истории с приездом Эсидра в Фасос, — дальше рассказывается о смерти Архилоха в Паросе. Значит, Архилох вернулся на Парос, что он делал в конце своей жизни на Паросе, нам неизвестно.

Но в 1958 году найдена большая часть не известного прежде стихотворения Архилоха, посвященного возвращению его друга на Парос. Об этом стихотворении я расскажу вам в следующей главе подробно, пока же обращу ваше внимание только на одно: в этом стихотворении рассказывается, что Архилох подъезжал уже к Паросу с большими богатствами, но буря потопила его корабль, и он потерял все свои богатства.

Откуда он мог их везти? Конечно, не из Фракии, не с Фасоса. Мы знаем, что он был там наемным воином, который радовался, что зарабатывает себе на хлеб и вино. Когда он ушел со службы, ему пришлось даже протягивать руку за подаянием. Не изведанной греками страной, где можно было в это время нажить богатство, была Скифия, нынешняя южная Украина. Поэтому мы и предположили, что эти богатства Архилох привез из Скифии, и на этом основании построили настоящую главу.

Архилоху больше нечего было делать на Фасосе, и он вернулся на родину.

Из уважения к дельфийскому богу брат и сестра выделили Архилоху небольшую часть имущества, и он получил кое-какие средства к жизни.

Но спокойная, размеренная одинокая жизнь была ему не по душе: он скучал по приключением и путешествиям.

Большое развлечение в эту унылую жизнь внес приезд скифа Камариэса с грузом пшеницы. Это был тот самый Камариэс, с которым Архилох познакомился в святилище бисалтов на Родопских горах и заключил союз гостеприимства. Теперь Камариэс приехал на Парос как ксен Архилоха. Приехал он не только затем, чтобы продать с выгодой пшеницу. Камариэс никак не мог забыть песен Архилоха — он рассказывал о них своим соплеменникам, и те поручили ему во что бы то ни стало привезти Архилоха в Скифию.

Камариэс говорил Архилоху:

— Мне больно смотреть, как ты здесь живешь! Я знаю, что ты любишь всласть поесть и попить, привык помогать друзьям, а здесь ты должен во всем себя ограничивать! Расчетливые греки не умеют ценить своих поэтов. Переселись к нам: ты получишь в жены любую красавицу, каждый дом, куда ты ни придешь, осыплет тебя подарками за твои песни, и ты будешь жить по-царски!

Архилох подумал: «Тяжело до конца дней жить среди чужеземцев, не знающих ни нашего языка, ни наших обычаев, в ужасном холодном климате Скифии. Но и жить в бедности очень тяжко. Интересно также посмотреть на новые, чужие страны».

И Архилох решил поехать в Скифию. За пение его наградят золотом и другими ценными вещами, на эти средства он купит корабль, нагрузит его зерном и, вернувшись на родину, будет жить спокойно, ни в чем не нуждаясь... К богатству он не стремится!

Архилох взял с собой самое необходимое для путешествия и поплыл с Камариэсом на север на его корабле. Путь до Геллеспонта не мог заинтересовать Архилоха — в своей бурной жизни он уже не раз плавал по Эгейскому морю. Но вот судно вошло в Геллеспонт. Все чаще стали попадаться селения и суда фракийцев, а иногда и скифов. Волнение Архилоха усилилось, когда он поплыл по Евксинскому Понту. Об этом море говорили, что оно очень бурное и что корабли здесь часто тонут. Корабль плыл вдоль западного берега Понта, мимо селений полудиких гетов и скифов. Часто к берегу подъезжали вместительные скифские повозки, запряженные малорослыми лошадками. Эти повозки были сверху покрыты козьими или лошадиными шкурами и служили единственным жилищем для семьи скифа. Скифы были одеты в козьи шкуры, на голове носили остроконечные шапки. Странным и необычным был костюм скифов: они носили штаны (греки штанов не носили). Камариэс объяснил Архилоху, что эта часть одежды называется по-скифски «шарабара».[19]

Наконец корабль вошел в закрытый залив, напоминавший большое озеро[20]. Пройдя на противоположную сторону этого залива, корабль причалил к мысу, возле которого находилось грубо сколоченное на скорую руку, недавно построенное святилище богини Деметры. В этом месте озеро раздваивалось на две реки: Гипанис[21] и Борисфен[22]. На другом берегу реки Гипанис находилась небольшая фактория милетских греков,[23] они переплывали на лодках через Гипанис и просили богиню помочь им в получении хлеба от скифов — ведь Деметра была богиней хлебных злаков. Милет был в это время самым большим городом во всей Греции. Здесь греки впервые приспособили финикийский алфавит к греческому языку. Милетяне имели самый большой торговый флот во всей Греции, они постоянно торговали с финикийцами, а для записи получаемых и отправляемых товаров им необходимо было уметь писать.

Милетцы узнали, что в последнее время в храм бога Аполлона на Делосе с северного берега Евксинского Понта стали прибывать посольства с «хлебными первинками» — так назывались хлебные колосья первого урожая, которые верующие люди имели обычай приносить в дар богам. Эти «первинки» проходили длинный путь по суше. Греки, любившие сочинять занятные истории, рассказывали, что эти «первинки» приходят от гиперборейцев — людей, не знающих горя и страданий и ведущих счастливую жизнь на крайнем севере, где, по представлению греков, была вечная весна.

Греки верили, что к этим гиперборейцам спускаются с неба олимпийские боги и пируют вместе с ними.

Но более рассудительные торговые люди поняли, что эти «первинки» отправляются скифами. Они решили попытать счастья и попробовать повезти к скифам свои товары — прежде всего вино, оливковое масло и красивые вазы в обмен на хлеб. Это были первые группы путешественников в Скифии.

Узнав, что здесь находится святилище Деметры, Архилох, с детства чтивший эту богиню, попросил Камариэса подождать его и вошел в храм помолиться. В храме Архилох встретил милетян из греческой стоянки. Это были одни из первых греков, попавших в Скифию. Понятно, что все удивляло и пугало их, а греки вообще любили преувеличивать и фантазировать. Они рассказали Архилоху много всяческих чудес и ужасов про Скифию. По их словам, в той части Скифии, которая не прилегает к морю (а туда и ехал Камариэс), зима продолжается восемь месяцев. Сильные холода стоят и в остальные четыре месяца, но зимой, по их словам, холод совершенно нестерпим. Зимой вода, пролитая на землю, говорили они, «не делает грязи», а огонь, разведенный на земле, «делает грязь». Зимой реки затвердевают так, что с одного берега на другой можно по льду переехать на повозке (при этом Архилох не мог удержаться от улыбки: какая чушь — через реку на лошадях!). Зимой в Скифии никогда не бывает грома и молнии, а землетрясений здесь, сказали они, вообще не бывает. Еще дальше на север нельзя не только что пройти, но даже и посмотреть вдаль: земля и воздух там наполнены перьями. Все это казалось Архилоху невероятным.

Архилох возвратился на корабль и поплыл вверх по Борисфену. Он рассказал Камариэсу, что слышал от греков. Тот лишь весело улыбался: зима, сказал Камариэс, продолжается в Скифии не больше четырех месяцев; холод здесь легко переносится, если одеться в шкуры; в воздухе летают не перья, а снег; он иногда действительно бывает таким густым, что похож на перья. А все остальное, о чем рассказывали Архилоху греки, сущая правда, в чем Архилох вскоре убедится сам.

Лес попадался редко, почти все время в обе стороны от корабля простиралась необозримая степь. Земля была совершенно ровная, никаких гор не было видно — не то что в Греции, которая вся перерезана горными хребтами. Со всех сторон в Борисфен впадали речки. Иногда вдоль реки тянулись хлебные поля с превосходной пшеницей, но чаще вдоль берегов росла трава выше человеческого роста, в которой пасся скот.

К кораблю подходили любопытные туземцы; у них дешево покупали рыбу, которая водилась здесь в изобилии. Эту рыбу скифы называли антакаей.[24] У нее были такие мягкие кости, что Архилоху казалось, будто она вовсе не имеет позвоночного столба.

Корабль плыл по Борисфену десять дней, и путешествие начало надоедать Архилоху. Когда Архилох спросил, далеко ли до истоков реки, Камариэс только рассмеялся.

— Не только я, — сказал он, — но, кажется, и никто другой не знает, где находятся истоки Борисфена. Во всяком случае, до этих истоков не меньше пятидесяти дней плавания! Если бы в Греции кому-нибудь сказали, что существуют реки такой длины, никто бы не поверил.

После долгого странствования приплыли к той области, в которой жил Камариэс. Он был одним из самых почтенных жителей селения, и его встретили очень торжественно. Его друг Архилох также мог рассчитывать на радушный прием, но для этого ему необходимо было совершить обряд побратимства.

Обряд справлялся в жилище Камариэса. Это был большой шатер, покрытый белым войлоком. Никакой мебели не было. Все сидели на корточках на ковре, прямо на полу. В центре шатра поставили большую глиняную чашу с вином. Затем Камариэсу и Архилоху сделали на теле уколы острым гвоздем и небольшие надрезы ножом и кровь обоих примешали к вину в чаше. В эту же чашу погрузили меч, стрелы, небольшой топор и копье, после чего произнесли молитву богам. Эту смесь вина с кровью выпили оба побратима и их знатные гости. Так был Архилох принят в племя.

Как ему уже раньше предсказал Камариэс, его пение и игра на флейте привели скифов в восхищение. Его осыпали подарками: ему дарили золото, оружие, ковры, одежду. После нескольких поездок по окрестным селениям он стал одним из самых богатых обитателей селения.

Вблизи селения находились поля пшеницы. Каждый колос нес на себе зерна, гораздо более крупные и многочисленные, чем пшеница в Греции. Но скифы-земледельцы хлеба не ели: хлеб вызывал у них отвращение. Они питались кобыльим молоком (кумысом), сыром и мясом, а хлеб сеяли для корма скоту. Его можно было купить сколько угодно — цены были ничтожные.

Нередко с севера в селение приезжали скифы-кочевники. Они переезжали в телегах-домах со своими семьями с места на место и хлеба вовсе не сеяли; иногда они покупали его у скифов-земледельцев для корма скота зимой.

Архилоха очень уговаривали остаться здесь жить навсегда, но ему было не по себе. Тяжело было не видеть ни одного греческого лица, не слышать ни одного греческого слова, неловко и непривычно ходить в одежде из шкур.

Его удивляли вид и форма чаш, из которых его хозяин и гости пили вино. Он спросил, из чего они сделаны, и ему объяснили, что каждая такая чаша сделана из верхней части человеческого черепа; она позолочена изнутри и обтянута кожей. Архилох восхищался ловкостью скифов, в верховой езде и стрельбе из лука никто не мог бы сравниться с ними. Их лошади были прекрасно обучены. Скифы умели на всем скаку повернуться на седле и стрелять назад из лука. Но и это восхищение сменилось отвращением. С уздечек свисали мягкие желтовато-белые полосы, такого же цвета были и колчаны для стрел. Архилох спросил, из какой ткани сделаны эти полосы и для чего они нужны. Ему сказали, что они сделаны из кожи убитых врагов и служат для того, чтобы стирать кровь с рук.

Архилох кое-как прожил всю зиму в скифском селении. Особенных холодов он не замечал. Он видел, что пролитая на снег вода действительно «не делает грязи», так как она замерзает, а огонь, разведенный на земле, «делает грязь», так как снег вокруг тает. Этого не бывает в Греции, где снег лежит только на вершинах гор, а в долинах обычно тает, как только падает на землю, но это его не поразило. Зато он увидел собственными глазами, как люди переезжают через реку на лошадях и не тонут: лед здесь толстый и твердый, как камень. Видел он и густой, словно падающие перья, снег, сквозь который ничего не видно.

Кончилась зима, и Архилох получил возможность плыть по реке. Он приобрел корабль, нагрузил его и поплыл вниз по Борис фену. Прибыв в греческую факторию в устье Гипаниса, он продал часть товаров, оснастил свой корабль для морского путешествия, нанял гребцов и поплыл на Парос.

Архилох плыл спокойно и без всяких приключений. Быстро промелькнули и Евксинский Понт, и Геллеспонт, и Эгейское море.

Однажды вечером Архилох завидел вдали скалы Пароса. Он был счастлив, сердце его билось от радости: наконец он возвращается на родину богатым, ни от кого не зависящим человеком! Но внезапно на небо набежали тучи, наступила непроглядная тьма, на море поднялись огромные валы. Буря сломала мачты на корабле, изорвала паруса в лоскутья, всю палубу залило водой, и корабль стал погружаться в пучину. Архилох сбросил с себя одежду и прыгнул в бушующие волны. Ему удалось доплыть до мачты, оторвавшейся от корабля, и обхватить ее руками и ногами. Едва он отдалился от корабля, как услышал треск и вопли людей. Он оглянулся и с ужасом увидел, что корабль опрокинулся и пошел ко дну вместе с гребцами...

Архилох остался один в непроницаемом мраке среди бешеных волн. Ему казалось, что нет никакой надежды на спасение. Он не мог уцелеть в открытом море среди урагана. Волна быстро несла его куда-то. Если бы его даже вынесло к берегу, он разбился бы о прибрежные скалы... Но вдруг он увидел огни, слабо пробивающиеся сквозь мрак, и понял, что его несет в паросскую гавань с отлогим песчаным берегом. И действительно, он оказался в гавани. Здесь волнение стало слабее. Вскоре волны выбросили его целым и невредимым на прибрежный песок. Очевидно, и на этот раз Гермес позаботился о своем любимце поэте и спас ему жизнь, но при этом пожелал, чтобы поэт остался бедняком. Напрасно Архилох сидел у прибоя в надежде, что прилив вернет ему хоть что-нибудь из корабельного груза...

Уныло поплелся Архилох в город: мечтам о богатстве не суждено было сбыться.

Прошло еще несколько лет.

Однажды совсем неожиданно для Архилоха в скромном садике его дома появился его старый друг Эсимид. Об этой встрече Архилох рассказывает в найденном недавно стихотворении. Эсимид вместе с ним участвовал в том сражении, в котором Архилох бросил свой щит. Архилох думал, что, кроме него, никто тогда не спасся. Оказалось, Эсимид жив. Архилох дружески обнял его, ввел в свой дом, угостил старым вином. Но Эсимид был в самом мрачном настроении. Вот что он рассказал Архилоху.

После того как он бежал с поля битвы, ему казалось, что его ожидают всеобщее презрение и позор. Он боялся смотреть людям в глаза и думал только о том, что после смерти его будут проклинать и боги и люди как жалкого труса. Лучше было бы, думал он, умереть на поле боя — он получил бы посмертную славу.

Архилох утешал его:

А надеяться на посмертную славу и память бессмысленно — в этом Архилох убедился, когда все его военные подвиги еще при жизни были преданы забвению только потому, что он не умел угождать людям, стоящим у власти. Он говорит в другой песне, обращаясь к Эсимиду:

В стихотворении, найденном в наше время в Египте, Архилох подробно рассказывал об этой встрече с другом. Эсимид признался поэту, что, бежав с поля битвы, он не решился вернуться ни на Фасос, ни на Парос, так как боялся, что молва о нем достигнет этих мест и все его будут презирать. Он отправился на Крит, и здесь, в Гортинии, ему удалось нажить состояние. Его потянуло на родину, и он решил вернуться в надежде, что его поступок давно забыт. Эсимид благополучно прибыл на Парос, привезя все свое имущество. Но уже в гавани один из сограждан, увидев его, попрекнул его бегством с поля сражения.

Архилох, как это было принято в поэзии того времени, утешая Эсимида, привел в своем стихотворении сходный случай из древнейшей истории[25] острова Лемноса, лежащего недалеко от фракийского побережья.

Дело было так. Жители Лемноса когда-то ушли от своих жен-гречанок и взяли себе в жены фракиянок. Царица Гипсипила, выполняя общую волю своих соплеменниц, приказала им перебить всех мужчин вместе с их новыми женами-фракиянками. Но сама она пожалела своего старого отца, Фоанта, и, нарушив свой собственный приказ, спрятала его; все остальные мужчины были перебиты.

На остров прибыл греческий герой Ясон. Гипсипила радушно приняла Ясона и рассказала ему о своем трудном и опасном положении: она ждет с часу на час, что фракийцы пойдут на нее войной за умерщвление фракийских женщин. Лемниянки-гречанки также враждебны к ней и поносят ее за то, что она нарушила общее решение перебить всех мужчин и оставила в живых своего отца. Лемнос остался беззащитным и не может дать отпор фракийцам: в живых остались только женщины, а у Ясона нет с собой войска, и он ничем не может ей помочь.

Но это Ясон ответил Гипсипиле:

После этого примера из истории Архилох обращался в своем стихотворении к Эсимиду: «И я, как и Ясон, — говорил он, — в тяжелом положении; и от меня тебе трудно ожидать помощи. Теперь единственное мое оружие — стихи, и все это оружие для тебя. Я буду защищать тебя в моих стихотворениях, как только сумею, и, может быть, я смогу убедить паросцев полюбить тебя так, как я люблю тебя»: