Невеста для демона страсти

ГЛАВА 5.

Прямо-таки идиллическая картинка. Трудовые будни.

Если бы не полночь на часах. И не запертая за моей спиной дверь. И тот факт, что еще пять минут назад этот тип прохлаждался под фонарем, поигрывая моей подвеской и посматривая на мои окошки.

— Ну и что же ты лошадке спать не даешь, зачем среди ночи чистить вздумал? — интересуюсь угрожающе, медленно подходя ближе. Ситуация, конечно, крайне сомнительная, но если кто-то ждет, что я сейчас начну от страха рыдать и в закрытую дверь ломиться… Я у тебя лучше скребницу позаимствую, глядишь, удастся тебя ею в висок приложить. Если сильно ударить… А с перепугу я очень сильно могу… Надеюсь.

— Так хозяин приказал, — пожимает плечами конюх. — Мы люди подневольные. Что прикажут — тем и заняты.

— Обокрасть меня тебе тоже хозяин приказал?

— Что вы, госпожа, как можно? — он аж руки вскидывает. И смотрит так… честно-честно.

— Ах, так теперь госпожа? Не «красотка»?

— Вы такая грозная сейчас, у меня просто язык не повернется, — отвечает этот гад, подпустив легкие нотки раболепия в голос. И даже голову склоняет покаянно. Вот только насмешка прямо-таки разлита в воздухе.

— Верни мне немедленно мои вещи!

— Конечно, госпожа. Как прикажете. Вот, — он обеими руками указывает на коня и отходит от него на два шага.

— Что значит «вот»? — не понимаю я.

— Ваша вещь для прогулок верхом. Прикажете поседлать прямо сейчас, или дождемся утра?

— Во-первых, этот конь не мой, хоть и принадлежит к выезду моего мужа. Во-вторых, конь — не вещь, и уж конюху бы следовало…

— Твой, Роуз, — спокойно перебивает меня конюх уже совсем другим, вибрирующе низким голосом, — конечно же, твой.

Я чуть хлыст от неожиданности не роняю.

— Ты?.. Вы?..

— Я-аа, — тянет он так знакомо и насмешливо, что у меня последние сомнения пропадают.

Проклятый колдун, сначала ставший моим мужем, потом этим самым мужем не оказавшийся. Сначала отправивший меня в путешествие одну, потом обнаружившийся рядом под личиной какого-то прохиндея…

— Да вы!.. — злость накатывает внезапно, я даже хлыстом замахиваюсь. Стоял бы ближе — может, и треснула бы мерзавца. А так словами приходится. — Да вы вообще соображаете, что творите?! Как меня возмутила ваша хамская выходка с танцем? Как я расстроилась, потеряв единственную дорогую вещь? Как я испугалась, когда ваши люди — по вашему же приказу, верно? — заперли меня здесь среди ночи в непойми чьем обществе?.. Как мне вообще жутко находиться в том крайне сомнительном положении, в которое вы меня поставили? — злость ушла, осталась лишь гулкая пустота в душе. — Но вам ведь все равно, верно? Вы просто играетесь — со мной, с герцогом, со всеми…

— И она же еще и недовольна, — театрально всплескивает он руками. — Сама ж хотела — не то черного коня, не то черного человека, на коня похожего, не то черного колдуна, похожего на человека. Так все для тебя, Роззи, — еще один широкий театральный жест. — Хвост отращивать, уж извини, не стал. Но кто может быть ближе к коню, чем влюбленный в свою работу конюх?

— Какой черный конь?.. Что за черный человек? — пытаюсь припомнить наш последний разговор. Да, что-то он спрашивал тогда о предпочтительном облике. Но я уже засыпала. И была пьяна… Что же я там ему наговорила-то?..

— Черный конь — вот. Самый, что ни есть, настоящий. И он действительно твой. Да ты подойди, не бойся. Погладь.

Подхожу. Как не подойти к такому красавцу. Он чуть фырчит, приветствуя меня, я хлопаю его по шее, глажу, даже прижимаюсь щекой. Такой теплый, такой живой… Мой. Забираюсь пальцами в его гриву, перебираю длинные жесткие волоски. И нащупываю цепочку.

Резко поднимаю голову. Да, так и есть, моя, с маленькой бриллиантовой капелькой.

— Ну, вот зачем? — горько выговариваю ему, выплетая из гривы свою цепочку. — Зачем было устраивать эту нелепую кражу? Заманивать меня сюда, оскорблять, пугать.

— Я никогда не оскорблял тебя Роуз, — качает он головой. И в кои-то веки совсем не смеется. — Назвать красивую женщину красоткой — не оскорбление. Позвать ее танцевать — тем более.

— И на сеновал — в самый раз, — скептически хмыкаю я.

— И на сеновал, — не на миг не смущается это чудовище. — Я же позвал, а не затащил. По сути — просто выразил восхищение понравившейся женщиной, сказал, что она нравится мне настолько, что я хотел бы быть с ней близок, — он чуть улыбается. Мягко, кончиками губ. И на лице конюха эта улыбка смотрится куда естественней, чем на лице герцога. — Здесь нет оскорбления, Роззи. Только восхищение твоей красотой.

Неожиданно он оказался совсем рядом. Да, я, вроде, видела, как он приближался: медленно, неспешно, в такт собственным словам. Но вот очередной его шаг — и он вдруг так близко, что сложно дышать. Пытаюсь сделать шажок назад, но только упираюсь спиной в бок лошади. Та недовольно переступает с ноги на ногу.

— А ваши люди? — раз уж отступать некуда, приходится нападать. — Ведь это вы приказали им запереть меня здесь, верно? Вы позволили им обращаться со мной, словно с падшей женщиной! Насмехаться надо мной, оскорблять — прилюдно, на всю гостиницу!

— Насмехаться? — он хмурится и даже делает маленький шаг назад. — Такого я им не позволял, и они за это ответят. Я действительно распорядился проводить тебя сюда, если ты пожелаешь. И заблокировать дверь. Но мысли и языки распускать при этом не требовалось! Ни одному человеку не позволено обижать мою женщину, Роуз. И этим двум придется горько пожалеть о содеянном. Им крайне повезло, что они нужны мне еще живыми. Но вот их невредимость больше не требуется.

— Невредимость им нужна, чтоб выполнять свою работу, — осторожно заметила я. Таким он меня пугал. Пусть бы лучше смеялся.

— А все, нет у них больше работы, они не справились, — усмехается мой собеседник. — Герцогиня сбежала сегодня с конюхом. Бедный герцог, так жаль, так жаль. Что люди скажут?.. Видно, совсем оказался негоден в постели…

— В постели? — хмыкаю в ответ я, вспоминая наш вчерашний вечер на постоялом дворе. — Ну да, что было, то было — только по головке погладить и сумел, как до постели дело дошло…

И тут я осознаю, что он сказал. И холодею.

— Да вы что?! Что значит, сбежала? Да вы понимаете?.. Да я же…

— Тихо, Роззи, тихо, что ты? — он обнимает меня так стремительно, что я просто не успеваю отстраниться. Одна рука ложится мне на поясницу, другая прижимает голову к его плечу. — Что тебе за печаль до той герцогини? Ты — не она. Ее вообще не существует. Она — миф, фантом, легенда, которую мы дарим с тобой дорогому герцогу.

— Неправда, она — я, — пытаюсь вырваться, пытаюсь спорить. — Вернее, я и есть герцогиня, меня огласили так в церкви, я жена герцога, вашими же стараниями, вашей ложью, но я стала женой герцога…

— Нет, Роззи, нет, — чуть качает он головой, не выпуская меня. — Все не так. Женой герцога стала некая Роуз Элизабет Ривербел.

— Но это я — Роуз Элизабет Ривербел! — твержу с отчаяньем.

— Ты-ы? Вот это сборище имен? — в его голосе вновь ирония. — Забудь, маленькая. Они отныне отдельно, ты — отдельно. Я уже забрал тебя из этой нелепой реальности, где все кичатся статусами и благородством, а сами торгуют своими дочерями, словно тюками сена. Ты больше не дочь графа и не жена герцога, не дворянка, не крестьянка, не горожанка.

— Но кто я тогда?

— Ты Роуз. Роза. Моя прекрасная белая роза. Моя подруга, моя сообщница, моя женщина. Моя.

— Но я не хочу!

— Чего, Роззи?

— Быть чьей-то сообщницей. Женщиной без имени, без положения, без репутации. Изгнанницей, преступницей… Я выходила замуж — просто замуж, чтобы быть верной женой своему мужу, матерью его детей…

— Ага, ага, ага. Только ты не выходила — тебя выдавали. Отдавали, и мнения твоего об этом браке не спрашивали. Тебя отдал мне из рук в руки твой отец — и по законам этого мира он имел полное право распорядиться твоей судьбой подобным образом. А значит, я вправе владеть тобой. И вправе решать, какой будет твоя судьба отныне, — спокойно сообщил мне тот, кто не был тут конюхом так же, как и не был мне мужем. Или все-таки был? Ведь отец отдал меня именно ему. — Разве это я придумал, что женщина не выбирает себе судьбу в этом мире? Это всегда делает за нее мужчина — отец, брат, муж, любовник. Вот я и выбрал, Роуз, — ты будешь счастлива. Свободна от всех их глупостей и ограничений…

— Свободна? Не имея ничего? — я, наконец, вырвалась из его объятий. Или он отпустил?

— А раньше ты имела все? — невозмутимо поинтересовался тот, кто сегодня изображал конюха. И — дабы не выходить из образа, видимо — начал спокойно и деловито отвязывать коня. — Да даже платья, которые ты носила, принадлежали твоему отцу, и он был волен снять их с тебя в любой момент, — сообщил он мне, не отвлекаясь от своего занятия.

— Раньше у меня было мое доброе имя, — раздраженно бросила ему в спину. Да что ж он все выворачивает!

— Но отец сменил его тебе, как только ему приспичило. Не слишком интересуясь, на что, — лишь легкое пожатие плеч и, взявшись за недоуздок, он тянет коня в денник, а мне приходится отходить, потому что разворачивающийся в проходе огромный конь — это аргумент. — Так зачем тебе цепляться за имена, которые тебе давали и дают другие?

— Но за что мне еще цепляться? За что? — я чувствую почти что отчаянье. Как бы он не играл словами, он был прав в одном: у меня никогда не было ничего своего, начиная от вещей и заканчивая правом на собственное мнение. И сейчас — больше, чем когда бы то ни было.

— За кого, — задвинув за конем дверь, он закрывает защелку. — За меня, — оборачивается и глядит мне в глаза, не скрывая веселья. — Я сегодня настолько красив, что грех и не подержаться. Так как насчет сеновала, Роз-зи? Ты ведь, собственно, за этим пришла?

— Я пришла за своей подвеской. И за объяснениями вашему поведению… Не подходите! — его улыбка стала откровенно хищной, и потому пугала.

— Ну почему же? — он сделал маленький шажок в мою сторону. Я попятилась. — Я еще столько всего могу объяснить, — еще один шажок, и я снова пячусь. — На ушко. А уж как я хорошо объясняю жестами…

— Не трогайте меня! Я не хочу!

— Не хочешь чего, Роз-зи? — его улыбка настолько откровенна, что я мгновенно краснею. Но все равно отступаю.

— Не хочу быть с вами, когда вы такой! Не хочу участвовать в ваших играх! Не хочу изменять герцогу… — он резко подается вперед, и я с визгом отпрыгиваю — … с конюхом! Это недостойно и мерзко!

— Зато очень сладко, Роззи. Уверен, тебе очень… очень понравится, — он вновь стремительно кидается ко мне, и я не выдерживаю, бросаюсь прочь. Дверь заперта, да и дорогу к ней перегораживает разыгравшийся в очередной раз лже-конюх, поэтому бегу в другую сторону, вдаль по проходу, куда — не важно, лишь бы прочь…

Но он нагоняет, и буквально вжимает меня в ближайшую стену.

— Пустите! — я пытаюсь оттолкнуться от стены, оттолкнуть его.

— Попалась, Роз-зи, опять попалась, — довольно шепчет он мне на ухо.

А я лишь беспомощно упираюсь лбом в стену, признавая поражение.

— Значит, не хочешь с конюхом, да? — и горячие губы обжигают шею.

— Не надо, — шепчу отчаянно. — Это пошло.

— Дворянская гордость не позволяет? — еще один поцелуй, заставляющий меня вздрогнуть.

— Нет… Да! Да, не позволяет! Да, у меня еще осталась гордость и…

— И с кем же ты хочешь, маленькая моя гордая Роззи? — этот низкий, завораживающий шепот сводит с ума. Его горячее дыхание опаляет ухо. — С герцогом?

— Нет! — его уверенность, что я хочу, раздражает. Но я… я чувствую его так близко, всем телом. Я тону в звуках его колдовского голоса. И не вижу, наконец, этого дурацкого мальчишку-конюха. И я помню, что он делал со мной вчера…

— Так с кем же ты хочешь, Роззи? — вновь шепчет. И вновь целует меня в шею. И я вновь вздрагиваю от того жара, что мгновенно разливается по телу от прикосновения его губ.

— С вами! — выкрикиваю отчаянно. — Только с вами! С настоящим! В вашем подлинном облике!

— Мой подлинный облик видно лишь в полной тьме, Роуз, — негромко вздыхает мой искуситель. — Жаль, мне казалось, тебе понравился Лис… Что ж, значит снова тьма. Идем, — он отстраняется и тянет меня за руку.

— К-куда? — я так пугаюсь, что даже заикаться начинаю.

— Во-он туда, Роззи, — кивает он на верхний ярус, идущий над денниками. Там и в самом деле хранили сено. — Вверх по лесенке.

— Да вы что? — пытаюсь я вырваться. — Зачем? Ну, пошутили про сеновал — и хватит. В конце концов, у меня есть номер в гостинице, вы — мой муж и…

— Номер в гостинице? — коварно усмехается он. — Роззи, да ты зовешь меня в свою постель? Какая, однако, решительная женщина…

— Не смейтесь! Прекратите, наконец, надо мной смеяться! — нервы у меня все-таки сдают. — Устроили из моей жизни цирк с чертями и радуетесь? Да отпустите, наконец, меня! — хлыст, который я все еще нервно сжимала, вдруг оказался очень кстати, и я хлестнула его наотмашь по той руке, которой он сжимал мою.

— Ай, — вырвалось у него негромкое, и его пальцы разжались. — А ведь больно, Роуз, — сообщил он мне с каким-то задумчивым удивлением в голосе. — Действительно больно, — он задрал рукав и с любопытством оглядел розовую полоску воспаленной кожи. — Значит, так это бывает?.. — чуть покачал головой, опуская рукав. И переключился на меня: — Значит, таковы ваши забавы, герцогиня? — в голосе вновь усмешка, и она просто сочится ядом. — Пороть на конюшне провинившуюся челядь? Даже лично не брезгуете?

— Простите, — испуганно пячусь, отбрасывая хлыст. — Я не хотела. Просто не надо было меня пугать. И тянуть туда, куда я не собираюсь. Вы воспользовались моей беспомощностью в карете, но это не значит, что теперь я буду согласна…

— Ты плохо слушала меня в карете, Роззи, — мягко перебивает меня лже-конюх, но от его мягкости — мороз по коже. — Очень плохо и совсем невнимательно. Ты не герцогиня, девочка. Ты — всего лишь рабыня, проданная мне по сходной цене одним зарвавшимся графиком. А я — твой господин и повелитель. И если я желаю иметь герцогиню — ты будешь герцогиней. А если я желаю куртизанку — ты будешь куртизанкой. И будешь моей — там, тогда и столько, сколько я захочу.

— Не надо так со мной, — прошу испуганным шепотом. — Пожалуйста.

— А я предлагал тебе игру помягче, Роуз. Ты же не захотела. Решила устроить порку проштрафившихся слуг, — он улыбнулся, но глаза блеснули недобро. — Так я не против, Роззи, можно сыграть и в это. Вот только пороть, — тут он делает резкий рывок вперед и вновь хватает меня, — буду я.

— Нет! — да, я кричу, я паникую, пытаюсь вырваться из его захвата, но куда там.

— Наверх, — приказывает он, подтолкнув меня к лестнице на сеновал. — И быстро, не то стану хлестать по пяткам.

Лезть куда-то в панике по приставной лестнице — это форменное самоубийство, если ты в длинном платье с тремя не менее длинными нижними юбками. И я оступаюсь на первом же шаге, наступив на подол. Он ловит, прижимая меня спиной к своей груди. К счастью, к несчастью — не знаю.

— Платье мешает, да, Роззи? — интересуется вкрадчиво. — Так его можно снять. Оно нам, в принципе, вообще больше не нужно, — его руки змеями тянутся с моей талии вверх, ладони обхватывают грудь, чуть сжимают, словно напоминая о его правах на меня, затем поднимаются к вороту и резко дергают. И я с ужасом слышу треск раздираемой материи.

— Не надо! — пытаюсь прикрыться руками.

Но его это не останавливает. В несколько рывков он сдергивает с меня разорванное платье, затем рвет завязки нижних юбок, помогая и им упасть к ногам.

— А вот теперь наверх, красотка, — я получаю ощутимый шлепок по попе. К счастью, ладонью, а не хлыстом. Но и ладонью оказывается обжигающе больно, и я, взвизгнув, спешу наверх по лестнице — не потому, что он так велел, но потому, что это единственный открытый мне путь сбежать от него.

Напрасно я думала опрокинуть лестницу, как только доберусь до верха, — она оказалась прибита гвоздями к верхней площадке. Бежать, скрыться — куда? Здесь не слишком просторно, а он поднимается за мной следом почти мгновенно. С хлыстом и моей порванной одеждой в руке.

— Мы же не хотим, чтоб это случайно нашли, верно? — все так же спокойно, вкрадчиво. А я оглядываюсь затравленно, ища убежище. Но прятаться здесь некуда. А он наступает

— Вы обещали показать мне истинный облик! — кричу в отчаянье. Пытаюсь придумать хоть что-то, что может его остановить. — А так вы не можете! Так неправильно! Конюх не может пороть герцогиню!

— А что в тебе осталось от герцогини, Роззи? — ухмыляется он, отбрасывая на сено мою одежду. — Нижнее белье? Так это ненадолго, поверь, совсем ненадолго.

Я вскрикиваю от ужаса и пытаюсь забиться куда-то меж тюками сена. И тут же ощущаю на талии его руки, резкий рывок — и он выдергивает меня обратно.

— Не-ет, Роуз, сбежать не выйдет, — зловеще шепчет он мне в ухо. — Давай-ка посмотрим, что у нас тут, — продолжая удерживать меня одной рукой, второй он расстегивает крючки на моем бюстье. — Вот так, давно хотелось взглянуть, — бюстье падает на пол, а я в отчаянье прикрываю грудь руками.

— Не надо!

— Руки, Роуз, — рычит лже-конюх.

— Нет! Не надо, я не хочу!

— Опять наручники, да? Я знал, что тебе понравится, — не знаю, откуда он их достает, но на моем правом запястье один мгновенно защелкивается. — Идем-ка сюда, — он легко подтягивает меня к одной из стоек, поддерживающих крышу, прижимает к ней грудью и защелкивает второй наручник так, что мои руки теперь обхватывают столб.

— Так что, приступим, Роуз? — оставив меня у столба, негодяй подбирает отброшенный при погоне за мной хлыст.

— Нет! — я кручусь вокруг стойки, чтобы не оказаться к нему спиной.

— Правда нет? — усмехается он, поигрывая хлыстиком и делая вид, что собирается обойти меня справа. А взвизгиваю, и отпрыгиваю влево. — А если так? — он медленно и с легкой усмешкой на лице движется влево. Я, конечно, тут же пячусь направо. — Чего-то не хватает, верно, Роззи? — замечает он, поглядев на мои судорожные перемещения. — Погоди, я сейчас.

И, отбросив хлыст, он спускается вниз по лестнице, оставляя меня одну. Я выдыхаю, обхватив столб обеими руками и прижавшись к нему лбом. Еще не сейчас. Он сделает это со мной еще не сейчас. Деус, ну за что?

Дергаю руки, пытаясь выскользнуть из наручников, тяну, изо всех сил поджимая большой палец… Нет, бесполезно. Четко мой размер. Хоть и обшиты изнутри гладкой кожей с какой-то мягкой набивкой, защищающей кисть от жестких ребер металла, вытянуть из них кисти невозможно. Что остается? Перепилить цепью столб? Наверное, года за два… Сломать его ударом колена? Пытаюсь разок, и понимаю, что коленку я сломаю быстрее.

— Ты там не скучаешь без меня, Роззи? — слышу ненавистный голос снизу.

— Нет! Мне тут прекрасно без вас! А вы коня еще не дочистили! Раз уж взялись конюха подменять, так не стоит халтурить. А то вернется парень завтра на работу…

— Какой парень, Роуз? — по лестнице он поднимается как-то слишком уж быстро. Вроде, только что внизу был.

— Ну, конюх. Лис, — я настороженно слежу за его перемещениями, стараясь не оказываться к нему даже боком. — Чей облик вы сейчас украли.

— Так я не крал, Роззи, — он приближается к моему столбу с молотком и огромным гвоздем в руках. Хватается за цепочку наручников и резко поднимает мне руки вверх. Да так, что я аж на носочки взлетаю. И тут же отпускает. — Я его придумал. Сам. Без образца, — примерившись, он начинает заколачивать гвоздь на том уровне, куда только что задирал цепочку. — Создал облик с утра пораньше, пришел к хозяину, нанялся на работу. И пока ты весь день бездельничала, катаясь в роскошной карете, я этих самых лошадок чистил. И распрягал, и запрягал, и седлал, и расседлывал, и корма им задавал, и денники вычищал.

— Но зачем? — интересуюсь изумленно, со страхом отслеживая, как он отбрасывает молоток, и вновь берется за цепочку.

— Мне это нравится, — пожимает он плечами. И резким движением надевает цепочку на гвоздь. Я взлетаю вверх, касаясь пола лишь кончиками пальцев. И вжимаясь всем телом в столб. — Вот так, — он мягко поправляет мне грудь, чуть приподнимая и разводя в стороны. Слегка массирует, и замша его перчаток скользит по коже так нежно, так завораживающе.

Он обходит меня сзади, медленно скользит пальцами по спине — от плеч и до поясницы. Мягкие ворсинки перчаток чуть щекочут, и мурашки разбегаются по всему телу, и не понять — от нервного напряжения в ожидании чего-то страшного, или от того, что его прикосновения, несмотря ни на что, мне приятны. Ведь пока он гладит — он не причиняет мне зла.

— А как вы оказались здесь с утра? — я отчаянно пытаюсь отвлечь его разговором. — Выехали с постоялого двора еще вечером? — пусть гладит дальше, пусть забудет, к чему все эти приготовления.

— Не совсем, — отзывается неопределенно. И возвращается к тому, что интересует его. — Трусики тоже снимем, Роуз, — он берется за край и тянет их вниз, и я ничего, совсем ничего не могу с этим поделать. — Пороть ведь полагается по попе, верно? Так не стоит прятать ее под тканью.

— Не надо пороть!

— И чулочки сегодня не нужны, — продолжает он спокойно, словно и не слыша моих отчаянных возражений. Неторопливо распускает подвязки, и чулки съезжают по моим ногам. А он снимает их полностью и отбрасывает прочь. — Вот так уже лучше, Роуз, — он берет хлыст и выпрямляется, чуть махнув им в воздухе.

Я вздрагиваю, услышав звук, с которым страшная черная палка вспарывает воздух.

— Приступим? — чуть усмехается на это мой мучитель. Протягивает руку и касается кожаным наконечником хлыста моей груди. Поглаживает болезненно напрягшийся сосок сверху, снизу. Переходит на мое плечо, скользит вверх по руке до кисти, перескакивает на другую руку, неторопливо опускается по ней вниз — и начинает играть с другой грудью. Поглаживает, обводит круги вокруг соска, легонько шлепает по нему, заставив меня резко втянуть в себя воздух. Место удара чуть покалывает, но он ударил не жесткой палкой, а лишь кожаной петелькой на конце — это даже не удар, шлепок, почти не больно, только страшно до ужаса. Но что будет, когда он ударит всерьез? Я же не выдержу…

Чуть погладив меня по растревоженной груди, хлыст поднимается выше, скользит по шее, меж тем как мой мучитель заходит мне за спину. И медленно, просто адски медленно ведет кончиком хлыста по спине — от шеи и до копчика, пересчитав каждый, буквально каждый мой позвонок. Я обмираю, забыв как дышать. Прикосновения кожаного наконечника разве что чуть щекотали, но липкий ужас от того, что вот сейчас… сейчас он замахнется и ударит, сводил с ума.

— Да сделайте уже это! — кричу, не выдержав этой пытки ожиданием.

— Даже так? — чуть удивляется он. — Ну, как скажешь.

Хлыст отрывается от моей спины. Чуть прижимается к попе, словно примериваясь, куда обрушить удар. Затем следует короткий замах, и хлыст со свистом рассекает воздух.

Ору. Отчаянно, изо всех своих сил, переходя на истошный визг… И с недоумением замолкаю. Удара не было.

— Промахнулся, — сообщает мне эта тварь с легкой усмешкой. — Повторим? — и он вновь прижимает хлыст мне к ягодицам. — Попасть мы планируем примерно вот сюда…

И вновь короткий замах, страшный свист вспарываемого хлыстом воздуха…

Я уже не кричу, лишь сжимаюсь и отчаянно зажмуриваюсь…

И удара не следует. Опять.

— Прекратите, — выдыхаю отчаянным шепотом. — Все, хватит, я не могу больше.

— Как скажешь, — легко соглашается он и отбрасывает хлыст далеко в сторону. Мягко гладит меня по спине своими перчатками. И прижимается сзади всем телом, обхватывает ладонями грудь, чуть сжимает. — Неужели правда думала, что ударю?

Нервно киваю, не в силах поверить, что все кончилось. А что я еще должна была думать?

— Роззи, милая, эту штуку придумали, что бы сделать больно даже лошадкам, а их шкурка совсем не такая тонкая, как у юных девочек, — его губы нежно касаются моей шеи. — Да и кости у лошадок покрепче, — еще несколько легких, успокаивающих поцелуев. — А твои этой палкой и сломать недолго, — он чуть отстраняется, и задумчиво гладит меня по спине. — Неужели ты решила, что я забрал тебя из дома, что бы бить и мучить?

— А зачем? — всхлипываю я. — Чтобы пугать и мучить?

— Пугать, да, — легко соглашается он, лаская руками мою поясницу и тихонько целуя между лопаток. — Я люблю пугать, и не могу обещать, что подобного не повторится. Мне слишком нравится страх… Но я умею очень сладко просить прощения, — и его язык проводит мокрую дорожку вдоль моего позвоночника, а руки вторят ему, оглаживая бока. Так безумно приятно после того ужаса, что я испытала.

Есть что-то жутко неправильное в том, что я совсем обнажена, а он полностью одет, да еще и в перчатках, и это именно перчатки, а не ладони прикасаются сейчас к моим постыдно обнаженным ягодицам.

— Не зажимайся, Роззи, что ты, — тут же замечает он мою нервную реакцию. — Я не ударю. Как я смогу, я ведь подарил тебе коня, помнишь? Твоя попка должна быть невредима, чтобы ты смогла получать удовольствие от поездок верхом.

— Вы развяжете меня?

— Да, конечно, сейчас, — однако, вместо того, чтоб тянуться к моим оковам, он сбрасывает на пол свою куртку, а потом и рубаху. И прижимается к моей спине голым торсом.

Чуть вздрагиваю от неожиданности и новых ощущений, нахлынувших на меня… Чувствовать его всем телом он прежде не позволял, всегда отстранялся.

— Как же приятно, Роззи, ты бы знала, — тихонько шепчет меж тем несносный колдун. — Осязать, обонять… Этого не понять, пока не лишишься… Слышишь, как бьется мое сердце?

Да, бьется. Спокойное такое, всем довольное.

— Вот и я слышу, — отвечает он непонятно. — А вчера… я знаю, ты не прислушивалась, но даже если бы попыталась, то не услышала бы ни-че-го.

— Почему? — недоуменно хмурюсь я.

— Да так, — вздыхает он и не снисходит до объяснений. — Давай спасать твои ручки.

Он нажимает что-то на моих браслетах — и они расстегиваются. Я со стоном опускаю руки и встаю, наконец, на полную стопу. Плечи болят неимоверно.

— Я помогу, Роззи. Только теперь держись сама.

Зря я думала, что с пытками мы покончили. То, как он массировал мне затекшие мышцы, заставило меня вскрикнуть, и не раз. Но боль отступила. А он подхватил меня на руки и уложил на сено, предварительно постелив туда и мою, и свою одежду, чтобы злые соломинки не кололи мне спину.

— Вот теперь уже совсем не страшно, да, Роззи? — поинтересовался, опускаясь рядом.

— Вы это специально, да? — интересуюсь устало. — Так напугали, что бы теперь мне было уже совсем все равно?

— Все равно? — он мягко убирает с лица выбившуюся из прически прядь. — Нет, «все равно» меня не устроит. И знаешь, мне больше нравилось, когда ты говорила мне «ты». Ну, посмотри на меня, — он нависает надо мной, удерживаясь на локтях. — Разве я не достаточно хорош для этого? Красивый, молодой…

— Но ведь все это не настоящее, верно? И этот облик, и этот возраст…

— Зато этот возраст почти как твой. Я выбрал его специально, чтоб быть к тебе ближе. А тело — так и вовсе самое настоящее. Оно дышит, качает кровь по венам, оно чувствует, — в его голосе сквозило едва ли не самодовольство. — Погладь.

— Что? — слегка оторопела я.

— Что хочешь. Лицо, плечи, живот. Тебе разве совсем не хочется? Я стройный, мускулистый, у меня красивая гладкая кожа. Неужели не впечатляет?

— Впечатляет, — соглашаюсь скорее потому, что он напрашивается на эти слова. Впечатлило меня его обещание жестоко меня выпороть. А тело — оно скорее смущало. Потому что это неприлично — быть обнаженным. Потому что вчера это было совсем другое тело. И да, потому что вчера я его не видела. А сейчас я снова чувствовала себя девственницей, не знавшей еще мужчин. И сама мысль, что мне надо прикоснуться к нему, дико смущала.

— Ну, скажи: «Лис, мне нравится твое тело», — настаивал он. — И погладь.

Подняла чуть дрожащую после всего пережитого руку и осторожно провела от его плеча до груди. Странно, но прикоснуться к нему оказалось проще, чем хвалить его тело. Есть вещи, которые вслух произносить совсем неприлично.

— Разве Лис — это настоящее имя? — спросила вместо этого.

— Роз-зи, — протянул он невыносимо низко и вибрирующе. — Ну что ты прицепилась: настоящее, ненастоящее. Главное, что все оно мне нравится. Я хочу так выглядеть и хочу, чтобы ты так меня называла. Разве этого не достаточно?

— Нет. Я хочу знать, в чьей власти я оказалась. Хочу знать, как вы выглядите, как вас зовут, куда вы меня везете, что ждет меня там…

— Как много желаний, Роззи, — улыбается этот гад. — А я хочу чувствовать твои руки на своем теле. И против губ тоже ничего не имею.

— Можем договориться. Покажите мне свой истинный облик и я…

— А если нет, Роззи? — не дает он договорить. — Если мой истинный облик не настолько привлекателен, чтоб юная девушка захотела дарить ему свои ласки? А главное — что, если я в этом облике вообще ничего не почувствую? Зачем мне тогда оно? Для страсти и наслаждения я создал именно это тело. И оно просто жаждет твоих ласк. А ты хочешь обидеть его пренебрежением. Нехорошо, — он обхватывает меня за талию и резко перекатывается так, что я оказываюсь на нем сверху. — Смотри, я весь твой.

Лежать на нем для меня слишком уж некомфортно. Я отталкиваюсь от его плеч и сажусь. И вижу, как вспыхивают удовольствием его глаза. И смущаюсь еще сильнее: я без одежды… на нем… верхом… А он рассматривает мою грудь, мой живот… меня всю! Свожу локти, пытаясь прикрыться, и закрываю ладонями лицо. Нет, я не могу так, я не готова!

Он легко сдвигает меня себе на бедра и садится, обнимая меня за спину.

— Слишком сложно решиться, да, Роззи? — мягко шепчет на ушко. — Проще быть связанной жертвой и вообще ничего не решать? Ну, хорошо, давай попробуем вместе, — он осторожно отнимает мои руки от лица и перекладывает себе на плечи. Успокаивающе поглаживает меня по спине. — Вот так. Это просто приятно и совсем не страшно, верно?

Киваю. Немного нервно, но все-таки киваю. И обнимаю его крепче, чтобы спрятать лицо у него на плече.

— Трусишка, — он мягко целует меня в шейку, цепочкой поцелуев переходит к плечу. Я чуть вздрагиваю, мгновенно покрываясь мурашками. — Такая чувственная, а чувствовать боишься. Ну ка, давай, посмотри на меня.

Чуть отстраняюсь — только чуть, дальше он не пускает — и смотрю: синие, нет, васильковые глаза лукаво поблескивают сквозь длинную спутанную челку, рельефные губы чуть подрагивают, сдерживая усмешку…

— Поправь мне волосы, — просит это чудовище.

— Что?

— Челку. Разве тебе не хочется ее поправить? Убрать с лица, освободить мой лоб, дать возможность глядеть на тебя не сквозь завесу волос… Самой взглянуть мне прямо в глаза…

— Я бы взглянула, — не могу спорить с очевидным. — Только ведь это не те глаза, — а рука все-таки тянется к волосам. Он прав, мне хотелось, только я не решалась. А эта челка прямо-таки создана для того, чтобы убирать ее с глаз. Да, для этого она и создана. В прямом смысле.

— И чем же глаза не те? Тебе не нравится насыщенный синий цвет? Любишь прозрачно-голубые?

— Нет, я люблю смотреть в глаза того, с кем говорю. А сейчас у меня чувство, что я говорю с маской. С куклой, которую мне подсунули вместо настоящего человека.

— А ты привереда, Роззи, — и губы его легко растягиваются в обаятельнейшей улыбке. — А как же: «Глаза — зеркало души»? Разве в моих глазах ты не видишь душу?

— А у тебя она есть?

— А что же тогда у меня есть? Что является мной, если это не тело?

— Я не знаю, — его глаза заколдовывали. Я действительно убрала его челку — и запуталась пальцами в его волосах. Хотелось скользить и скользить, разбирая пряди. А взгляд все никак не могла оторвать от его нереально ярких васильковых глаз. Совершенно нечеловеческого оттенка. Глаза — зеркало души? Так что же прячется на дне этих?

— А губы, Роуз? Тебе ведь нравятся мои губы?

Сглатываю. И вот что я должна сказать?

— Только когда они улыбаются, — нахожусь с ответом. — Я не люблю, когда они произносят слова, которые меня пугают.

— Тогда погладь их. Проведи пальчиком. Ну же.

Провожу. Потому что он велел или потому, что мне самой этого хочется? Потрогать того, кто трогал меня вчера… Кто владел мной вчера, и будет владеть сегодня. Он ведь будет владеть, я знаю, он не отпустит.

Его губы мягкие и такие горячие. Очень нежные по сравнению с кожей вокруг. Он чуть приоткрывает рот и поводит головой из стороны в сторону, и уже не понять, это я глажу его губы, или его губы тихонько поглаживают мои пальцы. Целуют. И даже засасывают в рот. Я испуганно вырываю руку. Он смеется.

— А теперь ты позволишь мне? — и уже его пальцы ложатся мне на губу. Легко, невесомо… Но ведь они в перчатках!

Отворачиваюсь.

— Может, снимите?

— Мы вроде договорились на «ты», — он не настаивает, чуть гладит мне щеку и опускает руку. — Увы, малыш, не могу. Готов снять все остальное, если захочешь.

— Не захочу.

Он лишь улыбается. Он знает, что это ложь. И знает, что я это знаю.

— Тогда остаются только губы.

И эти губы тянутся ко мне, чтоб захватить меня в плен. И начинают так мягко, вкрадчиво, словно прося разрешения, словно готовые отступить… Но я ведь знаю, они не отступят. И я не хочу, чтоб они отступали. Слишком сладко. Так кружится голова. И дыхание сбивается. И такая истома… Тело жаждет его прикосновений, оно ищет их.

И его руки не подводят. Они сжимают жаждущую ласки грудь, чуть массируют, пощипывают соски, пронзая тело иголочками острой боли, неотличимой от наслаждения. И тут же вновь ласкают, словно стремясь загладить вину. А губы все целуют, целуют, и мои пальцы скользят в его волосах, словно боясь, что он попытается отстраниться.

Он не отстраняется, он просто спускается поцелуями ниже — ласкает мне шею, обцеловывает ключицы. И касается губами груди — раз, другой, третий, затем захватывает в плен сосок, чуть посасывает, заставляя меня стонать и выгибаться от наслаждения, а его руки скользят по спине — лаская ее, поддерживая, не давая мне отстраниться.

Вот только я и не хочу отстраняться. Откинув голову и зажмурившись, я позволяю себе чувствовать, только чувствовать, отсекая ненужную реальность. Его губы ласкают мой второй сосок, возвращаются к шее, целуют за ушком, играют с мочкой, в то время как руки ласкают оставленную вниманием грудь.

— Эгоистка, — хрипло шепчет он мне между поцелуями. — Кажется, я вчера воспитал жадину, способную лишь принимать чужие ласки. А как же дарить самой, а, Роззи? Кто собирался изучать меня на ощупь? Я тоже люблю, когда меня целуют.

Чуть вздрагиваю смущенно. Да, в самом деле, впитывая всей кожей его ласку, я замерла, отчаянно вцепившись в его плечи и боясь шевельнуться. Потому что вчера он сам приучил меня к этой неподвижности!

— Ну же, Роззи, — настаивал этот искуситель, — попробуй, это тоже приятно.

И он откидывается на спину и тянет меня за собой. Я провожу пальцами по его горлу — открытому, беззащитному. Чувствую, как он сглатывает. Наклоняюсь и целую — в подбородок, затем все ниже, ниже… Оглаживаю руками его плечи, ласкаю предплечья — действительно накачанные, сильные. Разыгравшегося коня — наверное, остановят. Глажу рельефную грудь, касаюсь языком его темных сосков. Чувствую сдержанный вздох, ощущаю, как бешено бьется его сердце. Вчера оно не билось? В самом деле?

Спускаюсь на живот. Он чуть вздрагивает, когда я покрываю его поцелуями, и это приятно. Он прав, это невыразимо приятно — ласкать его тело, неподвижное, замершее, словно отданное тебе на откуп. Провожу пальцами по темной полоске волос, уходящих за пояс штанов. Медленно целую его кожу — по самому нижнему краю, даже чуть приспуская вниз его натянувшиеся без меры штаны.

— Расстегни, — шепчет он мне хрипло.

У-у, какой ты быстрый. Провожу ладонью по застежке. Чуть сжимаю руку, пытаясь нащупать то, что там скрывается. Он стонет. Я резко скольжу вверх, накрывая его своим телом, прижимаясь к нему, находя губами его губы. Он отвечает. И гладит меня по спине, и оказывается сверху.

— Трусиха, — сообщает с улыбкой. — Боишься идти до конца, да, Роззи?

— Я не боюсь, я просто туда не спешу.

Смеется.

— И все равно мне с тобой повезло, — доверительно шепчет мне на ухо. — Ты даже не представляешь, как.

— Ты сам выбирал.

— Я был ограничен в выборе. Весьма и весьма ограничен, — он целует мне шею, снова и снова, покрывая цепочкой жарких, чувственных поцелуев. — И знаешь, этой ночью я тоже совсем никуда не спешу.

И он еще долго целует меня — всюду, лаская губами и языком каждый миллиметр кожи. И только когда мое тело начинает буквально зудеть от бесконечных ласк, а живот скручивать от мучительной неудовлетворенности, он овладевает мной, входя медленно, но неотвратимо, сегодня — глядя прямо в глаза. И я не закрываю глаз, я хочу его видеть, того, кто владеет мной — во всех смыслах. Хочу запомнить каждую черточку его лица — даже если завтра он пожелает его вновь сменить. Герцог? А был ли герцог? Его вчерашний облик уже кажется мне нереальным, выдуманным. Вчера в карете со мной был этот мужчина. А он выглядит так… Действует так… И врывается в мое лоно именно с этим выражением лица.

Я дышу все чаще, и все сильнее обнимаю его за спину, вдавливая в его кожу пальцы, царапая ногтями, я хочу, хочу, хочу, чтоб он двигался активней, врывался в меня все глубже, и помог мне достичь, наконец, этого невыносимого, невозможного, недостижимого… Его очередной удар словно взрывает солнце у меня внутри, и я кричу, не в силах вынести эту боль — или это блаженство, и опадаю на землю лепестками розы. Он догоняет меня спустя пару сильных, резких толчков и со стоном придавливает меня всем весом. Улыбаюсь. Мне нравится эта тяжесть.