Невеста для демона страсти

ГЛАВА 9.

Герцогу Александру нездоровилось. Непонятная слабость накатила с самого утра, вернее — он уже проснулся слабым и разбитым. Выжатым до последней капли. Вот только чем? Весь предыдущий день он провел в четырех стенах. В пыточную разве что спускался. Ну, так пройти со второго этажа до подземелья — путь недальний, усилий не требует. Его маленькая сельская прелестница… Да тоже не настолько хороша, чтоб подвигнуть его на подвиги и выжать до капли. Так, небольшая разрядка для тела, не более.

Но тогда что?

От своей ежедневной утренней тренировки отказываться герцог не стал, однако довел ее до конца с огромным трудом. Привычные упражнения не разогнали неведомую хворь, а напротив, вымотали его еще больше. Хотя казалось — куда уж?

Завтрак показался безвкусным, дело о пропавшей супруге (его супруге) и брачной звездочке на ладони (на его собственной ладони) мыслилось совершенно заурядным и безынтересным. Он лениво полистал книги, имевшиеся в его временных покоях, не заинтересовался. Затем столь же лениво и скорей машинально пролистал материалы по делу. Тоже тоска.

В королевский архив он своих подручных отправил, однако, разумеется, они еще не вернулись. Чтоб перетрясти все записи и отыскать нужные сведения потребуется не один день. Да и вычленят они всех членов проклятого рода, и что? Да, они смогут определить всех потенциальных невест (если он прав, конечно, и все пропавшие были только из этого рода). Установить за ними наблюдение. Запретить им браки без особого высочайшего разрешения. Возможно, со временем поймать очередного ложного жениха. Лет через пять. Или пятнадцать, как повезет. Но чем это поможет лично ему? И прямо сейчас?

Что-то еще он хотел… Ах, да, архив Храма. Архив Храма и замок Альк. Места, куда придется отправиться самому. Места, куда нужно отправиться самому, даже если б была возможность послать подручных. Двадцать процентов информации, как известно, неизбежно теряется при пересказе, а ведь это могут быть самые важные двадцать процентов.

Ехать не хотелось. Да что там, ехать просто не было сил. Зато была сила воли. Поэтому он призвал своих подчиненных, назначил одного из них «герцогом» на время своего отсутствия, сменил привычную одежду на неброский мундир лейтенанта и, завернувшись в плащ и надвинув на глаза шляпу, покинул гостеприимный замок в компании двух лучших своих бойцов. Остальные должны будут присоединиться к нему позже.

Архив Храма располагался, конечно же, в столице. В старой столице, Глезе, что была оставлена несколько веков назад, когда пересохли реки, питавшие водой плодородную долину, в центре которой она располагалась. Главный Храм, как, собственно, и королевский дворец возвели на новом месте, в центре нового города, назначенного столицей. А вот храмовый архив трогать не стали. Хранилище, созданное при участии самого Деуса, было, несомненно, надежней любого, которое могли бы построить люди. Да и при транспортировке иные реликвии могли погибнуть, а иные тайны попасть на глаза недостойных.

В заветную долину герцог добрался сильно после полудня. День был не только солнечный, но и жаркий. Нательная рубаха насквозь промокла от пота, дорога нещадно пылила. Пыль оседала на лице, першила в горле. Не замедляя движения, Александр снял с пояса флягу и поднес к губам. Позволил себе небольшой глоток, сполоснул рот, изгоняя ощущение сухости и скип пыли на зубах. На глаз прикинул, что до храмовой твердыни осталось не более получаса резвым галопом.

И кулем повалился на дорогу, роняя так и не закрытую флягу и проливая последние остатки воды. Тьма накрыла герцога мгновенно. Боли от удара о землю он уже не ощутил.

Грудь жгло. Терпимо, но неприятно. Александр поморщился, повел рукой, стремясь стряхнуть с груди неведомую гадость. Однако чьи-то пальцы — куда более сильные и уверенные, чем у все еще ощущавшего слабость герцога — перехватили его запястье почти мгновенно.

— Не стоит, брат мой. Надо стерпеть, — раздался спокойный, но непреклонный голос.

И герцог заставил себя открыть глаза — просто, чтобы взглянуть, кто вздумал набиваться ему в братья. Брат у него был один — король, да и тот двоюродный. Прочих же надлежало ставить на место сразу.

Гладкие серые стены небольшой комнатенки, одно узкое стрельчатое окно, дающее не слишком много света и немолодой уже монах из братства Единого, устроившийся на табурете напротив его ложа. Что ж, не так и плохо. До храма, выходит, он все же добрался.

— Я благодарен, что вы приютили и оказали посильную помощь. Однако боюсь, этого слишком мало, чтоб я стал членом вашего братства.

— Не все выбирают узкий путь, — невозмутимо кивает монах. — Но все мы во власти Деуса.

— Что это за гадость у меня на груди? — теософские беседы герцога интересовали мало. — Она жжется.

— Гадость не на груди, путник, гадость у тебя в груди. Лярга, — охотно пояснил монах, встретив недоуменный взгляд. — Присосалась и пьет твои жизненные силы. Но ты не бойся, ты пришел в правильное место. Сила Деуса способна сокрушить эту дьявольскую сущность. Амулет защитит тебя от алчности твари, а обряд очищения полностью разрушит привязку.

— Что ж, похоже, я действительно пришел в правильное место, — герцог осторожно сел, придерживая рукой круг светлого металла диаметром чуть меньше его ладони, что вызвал у него изначально столь резкую неприязнь. Тут же заметил, что амулет крепится на цепочке, уже надетой ему на шею, а значит, не убежит. Руку убрал. — Так что это за тварь такая — лярга? Почему я прежде о ней не слышал? И с чего ты решил, что мои проблемы именно в ней? Жаркий день, дальняя дорога, слабое здоровье — есть и попроще причины для банального обморока.

Признавать, что свалился в «банальный обморок» было герцогу до крайности неприятно. Тем более, что слабым здоровьем он не отличался никогда. Но мистическая «лярга», выпившая его жизненные силы… Переложить на нее вину за собственную слабость было слишком заманчиво, чтоб он позволил себе поверить. Без доказательств он на веру вообще ничего не принимал, жизнь научила.

— Лярга… — неспешно протянул монах, словно решая, а стоит ли делиться подробностями. — Темная она сущность, путник, демонская. И вроде изгнаны они стараниями Пресветлого Деуса за вечную грань, но вот проникают все же. Помыслы нечистые дорогу им открывают, желания греховные…

— Интересно… — скептически протянул Александр. Проповеди он и в храме не слишком внимательно слушал. А тут, похоже, на краткий пересказ нарвался. — И какие ж мои желания… греховные этой «сущности» дорогу открыли?

— Так то тебе лучше знать, путник, какие мысли тебя по ночам покоя лишают, да сладостным искушением изводят. Тут уж кто смерть врага в деталях продумывает, кто желанной женщиной мысленно обладает. Лярге-то все равно, что пить, лишь бы наливали полнее. А уж она тебе для того ни красок не пожалеет, ни образов чувственных. Как наяву видеть будешь, да ночь от ночи все ярче…

— Да что-то не вижу пока, — оборвал герцог вдохновенные речи. Проблемы братии его уж точно не мучали. Это они сначала от женщин отказываются, потому как поставил Деус сих существ презренных, от века Черной богиней испорченных, значительно ниже мужчин. А после грезят ими ночи напролет, стирая ладошки до мозолей. А виноваты в мечтах их грешных какие-то «лярги», значит. Ну конечно, не сами ж. — Сплю крепко, без сновидений. Проблем с убийством врагов не имею. Из обладания женщиной тоже проблемы не делаю. Так что проводи меня лучше к Хранителю Архива. Разговор у меня к нему куда серьезней, чем о каких-то «ляргах».

— Хранитель не покидает Архива, путник. И лишь потомок Рыцарей Деуса может войти туда и задать…

— Ну, вот как потомок Рыцарей Деуса, я и желаю войти и задать. Проводи.

Монах взглянул на своего гостя слегка скептически, все же мундир лейтенанта для потомка Рыцарей несколько простоват. Но спорить не стал, да и доказательств не потребовал. Есть Арка портала, самим Деусом созданная, она разберется.

— Что ж, идем, — он направился к двери, и обернулся, поджидая гостя.

Тот встал на ноги, обулся, оправил одежду. Медальон, подумав, снимать не стал, просто убрал под рубаху. Вот поговорит с Хранителем, тогда и решит. С некоторых пор с ним явно какая-то мистическая гадость творится. А уж лярги тому виной или не лярги, и как от них защититься — будем разбираться, он за тем и приехал. Старательно застегнув мундир до последней пуговички, герцог направился за своим провожатым.

Из небольшого келейного корпуса, где пришел в себя герцог, монах вывел его во двор. Обычно внутренние дворики монастырей утопали в зелени, однако здесь, видно, сказался недостаток воды в долине — земля была голой, без единой, даже самой пожухлой травинки. А вместо деревьев стояли камни, огромные валуны, расколотые, либо покрытые трещинами от вершины до основания.

— Это что-либо значит? — поинтересовался Александр у монаха.

— Расколотые алтари. Напоминание о том, что враг не дремлет, и никакая победа не может быть окончательной. Незримый бой во славу Деуса мы все ведем в своем сердце каждый миг своего бытия. И если откажемся от этой битвы — еще не один алтарь покроется трещинами.

Герцог кивнул, соглашаясь. Он лучше других понимал, насколько сильно порой их бог нуждается в защите. Вот, например, сейчас, когда алтари Деуса стали лгать, выдавая подлог за истину.

Архив находился внутри скалы, охраняемый ее незыблемой мощью. Небольшой крытый портик перед входом позволял настроиться на нужный лад, омыть руки в каменной чаше в знак чистоты своих намерений. И остаться наедине со своим высоким предназначением — только потомок Рыцарей мог находиться в портике в тот миг, когда открывался вход. Будь рядом хоть один посторонний — и даже самая чистая кровь не в силах будет провести внутрь.

Монах ожидаемо остановился у входа в портик, предоставив гостю возможность действовать самому. Герцог уверенно прошел внутрь, положил руки на знак Деуса на каменной двери, мысленно произнес на древнем наречии короткую клятву верности Истиного Рыцаря, что являлась паролем для входа. Дверь дрогнула и… не открылась.

Александр нахмурился. Оглядел портик — тот был совершенно пуст. Кинул взгляд на монаха — тот стоял в двух шагах от ступеней и демонстративно рассматривал расколотые камни. Прокрутил в уме клятву — он помнил ее прекрасно, ошибиться не мог. Пожав плечами, герцог вновь положил руки на знак Деуса и повторил процедуру. С тем же успехом. Дверь отчетливо дрогнула, словно собираясь открыться и впустить его. Но не открылась.

— И как я должен это понимать? — старательно сдерживая гнев, обратился он к монаху. Все же герцог привык, что двери перед ним открываются. Любые двери, даже те, что вроде как, не должны. Но право войти в эту дверь он имеет еще от рождения. И этим правом он пользовался неоднократно — и безусым юнцом во время торжественного посвящения, и будучи уже начальником Сыска — куда менее торжественно, но с куда большей пользой для дела. Теперь же…

— Возможно, родство господина с Рыцарями Деуса не так очевидно, как ему рассказывали об этом в детстве…

— Не возможно. Я уже бывал здесь прежде и намерен войти сюда вновь, — он чуть заметно поморщился: от резкого движения выданный монахами оберег сдвинулся и сильнее обжег кожу. Пронзенный внезапной догадкой, он резко расстегнул верхние пуговицы мундира и содрал с шеи сомнительную побрякушку. Отбросил прочь, под ноги монаха. И вновь попробовал открыть дверь. Стало хуже: теперь дверь даже не дрогнула.

— Дверь не откроется тому, кто сам открыт порождениям тьмы, — раздался новый голос от входа в портик. Герцог резко обернулся, не срывая раздражения. Однако гневные слова придержал. Подошедший был ему знаком. Настоятель монастыря встречал его лично при прошлых визитах. Встречи с ним герцог затребовал бы и теперь, если бы не стремился избежать излишней огласки. Впрочем, огласки уже не избежать. Но попытаться можно.

— Я лишь простой лейтенант, преподобный. И о порождениях тьмы мне известно не слишком много. Как раз хотел кое-что уточнить.

— Тогда, наверное, лучше пройти ко мне в кабинет, — понятливо кивнул настоятель. — И вы напрасно избавились от амулета. Это не он не пускает вас внутрь, лейтенант, — он невозмутимо поднял и протянул герцогу отброшенный им предмет.

— Тогда что же? — амулет герцог принял и за настоятелем двинулся без возражений. Стоять у закрытой двери смысла не было.

— Лярга, — спокойно отозвался служитель храма. — Та, что выпила из вас все силы. Она суть порождение демоново, и способна не только иссушать вас, но и побуждать к угодным демону действиям и поступкам. Лярга не имеет плоти в этом мире, но все же она сущность. А значит, вас с ней — уже двое. Вы пытаетесь провести демонскую сущность в святой Архив, и удивляетесь, что вам не открывают?

— Да какая «лярга»? — не выдержал герцог. — Вы утверждаете, что она не имеет плоти, и, тем не менее, на глаз, сходу, ее у меня определили. Не слишком ли вы спешите с выводами, преподобный?

— Не стоит горячиться, — настоятель неторопливо прошел в кабинет, занял свое место и указал герцогу на стул напротив. — Извините, ваше высочество, особой роскоши предложить не могу. Мы вас… не ждали.

— Дошли слухи о моем нахождении совсем в другом месте? — понятливо кивнул герцог. — Я был бы благодарен, если бы вы не стали их развеивать.

— Как будет угодно вашему высочеству. Так вот, возвращаясь к вашему вопросу. Разумеется, ни я, ни моя братия, не сможем определить ляргу «на глаз». Глазу она невидима. Но характер вашего недомогания, о котором мне доложили, активация амулета, помещенного вам на грудь, да и отказ Двери впустить вас — все один к одному указывает на присутствие у вас этой нечисти.

— Что ж… — герцог задумался. — Скажите, а призрак… видение давно умершей девушки… Это может быть как-то связано… с появлением у меня этой сущности? — в самом деле: все началось именно с нее — с Анабель. Стоило вспомнить — и Александру вновь почудился аромат фиалок.

— Призрак? Призраки суть неупокоенные души. Они могут являться нам, пугать, просить… Но присосаться энергетически — нет, не слышал.

— А лярга? Я правильно понял, она не может стать видимой?

— Ну почему же, в ваших мечтах… фантазиях, которые она стимулирует — она может стать очень и очень реальной, принимая самые желанные для вас облики и совершая самые желаемые вами действия. Сны, посылаемые ей, столь красочны и столь реальны, что жертва уже и не хочет просыпаться. И даже просыпаясь — продолжает грезить наяву. Насколько это энергозатратно — вы и сами уже ощутили, ваше высочество, иначе не приехали бы к нам искать ответы. И вы абсолютно правы — если от лярги не избавиться, она пустит вашу жизнь под откос, вы не сможете нормально жить, не сможете ничем заниматься. Вы просто запретесь в собственной спальне, сутками предаваясь мечтам и медленно угасая.

Что-то тут не сходилось. Красочных и реалистичных снов, от которых не хотелось бы просыпаться, герцог припомнить не мог. Разве что Анабель — если допустить, что она не призрак, а его греза наяву… Но если говорить о желаниях — так он желал бы не просто побегать за ней по улицам. А она ушла. Заманила его в тот притон и просто ушла, и больше не возвращалась. Других снов и грез с тех пор не было. А сила утекала. И звездочка…

— Скажите, преподобный, а доводилось ли вам слышать о мужьях, утверждавших, что они никогда не вступали в брак, хотя звездочка на их ладони говорила обратное?

— Мир полон отступников и безумцев, — безразлично пожал плечами настоятель. — Или вы полагаете, что лярга могла заставить их забыть жену? — попытался понять он, к чему вопрос. — Лярга заставит забыть все, ваше высочество: и жену, и отца, и детей. Вот только тот, кто одержим ляргой, уже не станет никому ничего доказывать — ему попросту будет все безразлично.

— Что ж, понятно, — кивнул в ответ герцог. Ему точно надо в Архив. Настоятель знает слишком мало и из третьих рук. — Если я правильно понял, вы сможете провести обряд очищения и избавить меня от этой нечисти?

— Да, разумеется. Надо все подготовить. Это недолго. Уже на закате мы сможем начать.

Герцог вновь кивнул и поднялся, завершая беседу. Оставалось надеяться, что обряд будет действенным и поможет ему, наконец, войти в Архив. Слишком уж неправильной, если верить словам преподобного, была его личная лярга.

Время до обряда герцог провел без всякой пользы, проще говоря — потерял. Какой-либо новой информации — ни о мифических ляргах, ни по делу о его исчезнувшей супруге — получить не удалось. Отдых и молитва, которые были ему рекомендованы, тоже толку не принесли. Он не чувствовал себя усталым, чувствовал обессиленным, и отдых эти силы не возвращал. Молить Деуса? О чем? Все, что с ним случилось, с попустительства Деуса и произошло, и коли Деус не смог избавить его от подобной участи изначально, не сможет и теперь. Напротив — это ему придется всех спасать: и себя, и репутацию Деуса, и покой государства.

— Как же ты дошел до такого? — вздохнул он с укором, глядя на огромный камень, темнеющий на возвышении. Косые лучи солнца, проникающие сквозь высокие окна в западной стене храма, чертили светлые полосы на холодном полу, но до алтарного камня уже не доставали. Близился закат, время бездействия, наконец, истекало.

Обряд был долгим, занудным и откровенно скучным. Монахи, кружащие вокруг герцога, поочередно взывали к Деусу, зачитывая различные древние статуты, словно пытаясь обосновать законодательно, почему именно бог должен помочь.

«Да, — хмыкал про себя герцог, — Деус — бог закона, все верно. Вот только моя «лярга» — она для него тоже законна. Неведомый Статут Преми, который использовали во время заочной женитьбы — это тоже статут. А значит — тоже закон для Деуса». Особых изменений он в своем самочувствии не замечал. И даже задремал бы от монотонности и однообразия происходящего, если бы ему дали хотя бы присесть. Не давали. Приходилось терпеть эту канитель стоя, а временами и совершая вместе с монахами какие-то глубокомысленные круги вокруг безмолвного алтаря.

Было, должно быть, уже глубоко за полночь, когда заунывное чтение божественных законов сменила музыка — резкая, дробная, заставившая все же умудрившегося задремать герцога резко вздрогнуть и с недоумением оглядеться. Одежды монахов сменились. Вместо привычного с детства небесного цвета их длиннополых одеяний — короткие алые туники с темными штанами и много белого металла, подобного тому, что, что висел у герцога на шее. У монахов же кроме дисков на шее имелись еще широкие браслеты на запястьях, предплечьях и щиколотках. А так же восьмигранные плоские шапочки на головах, полностью расшитые пластинами этого металла. В руках у большинства — странные металлические трещотки, чьи резкие звуки и заставили герцога сначала очнуться, а затем все сильнее морщиться от неприятного шума. Один шум бы он, впрочем, стерпел. Вот только жжение в груди стало невыносимым. Казалось, свет множества свечей, отразившись от начищенных до зеркального блеска дисков, хлынул ему в грудь — невыносимый, обжигающий. Нет, выжигающий ему внутренности — все, подчистую, от ребер до позвоночника. Больше не было сердца, не было легких — только нестерпимо пылающий свет, пульсирующий под ставшей прозрачной кожей.

Герцог закричал… Закричал бы, если бы у него еще оставался голос. Или горло, чтобы исторгнуть звуки. Но вместо звуков из него пролился лишь пылающий свет — брызнул во все стороны, разрывая хрупкую оболочку. И лишая, наконец, сознания.

Каменные плиты были холодными. И не слишком удобными для сна. Солнечные лучи проникали в храм сквозь восточные окна, нежно оглаживали алтарный камень и тянулись к распростертому на полу человеку, словно пытаясь согреть и ободрить. Очень медленно и осторожно герцог приподнялся и сел, прислушиваясь к ощущениям. Боли не было, в груди больше не жгло. Он ощупал свое тело и не нашел ни малейших повреждений. Одежда, впрочем, тоже была цела. А ведь ночью ему показалось, что он просто сгорел.

Показалось. Долгий, изматывающий обряд после долгого, изматывающего дня. Оставалось надеяться, что прок от его мучений все-таки будет.

Александр встал, убедился, что голова не кружится, а ноги уверенно держат его тело, оправил волосы и одежду и твердой походкой направился к выходу из храма. Монах-сопровождающий ожидал его снаружи. Справился о самочувствии, предложил омовение и легкий завтрак. От омовений после столь бурной ночи герцог отказываться не стал, а вот с завтраком повременил. Он не был уверен, что сможет проглотить хоть что-то, пока не убедится, что обряд был проведен не напрасно.

Решительным шагом через сад расколотых алтарей герцог направился к заветной двери. Поднялся в портик, опустил на мгновение руки в каменную чашу, помянул со всем почтением Деуса и развернулся ко входу в архив. Ладони, еще мокрые после омовений, — на знак бога, клятва Рыцаря встает перед мысленным взором так четко, что он, кажется, просто читает ее с листа. И дверь открывается, не промедлив ни единой секунды — так, как и должна была сделать вчера, как всегда и везде открывались перед ним любые двери.

Чуть кивнув, словно принимая тот факт, что одна проблема решена, герцог, не раздумывая, проходит внутрь. За прошедшие сутки вопросов у него стало еще больше, а ответов ему по-прежнему никто не дал.

— Хранитель Даргос! — громко сообщает он сумраку открывшихся подземелий. — Я желаю говорить с вами!

Утро началось замечательно, утро началось с амазонки. Легкая, изящная, идеально севшая по фигуре — она просто не могла меня не радовать. Чуть мрачновата, правда — из черного шелка с темно-зеленой отделкой. Но зато прекрасно подходила к масти моего коня. И к новым глазкам моего спутника, чего уж там?

Сиятельного графа фон Шрок я, правда, еще не видела, но пришедшая помочь мне с утренним туалетом горничная, сообщила, что он ожидает меня к завтраку в общем зале.

И, спустившись в упомянутый зал четверть часа спустя (да, каюсь, спешила, но не ради графа, Робеллов или завтрака — хотелось скорее отправиться в путь), я действительно обнаружила своего суженого (ага, того самого, который ряженый) неторопливо потягивающим чай из довольно-таки изящной чашечки. Его кафтан цвета благородного тисского ореха выгодно оттенял ослепительную рыжину шевелюры и был распахнут ровно на две ладони, согласно самым строгим нормам придворного этикета. Меж красиво расходящимися на груди полами кафтана виднелся песочного цвета камзол, педантично застегнутый на все сорок восемь пуговок и обтягивающий фигуру идеально, словно вторая кожа, не образуя ни малейшей складочки. Высоким ворот камзола пенным облаком окутывало тончайшее кружево сорочки, приколотая под горлом изящная опаловая брошь идеально гармонировала с опалами перстней на благородных пальцах (обтянутых перчатками, разумеется)… Словом, рыжий граф был сама утонченность, изящество и великолепие. В жизни не догадаешься, что еще вчера его устраивала линялая заношенная рубаха с въевшимся намертво запахом конского пота.

— Доброе утро, ваше сиятельство, — поприветствовала я своего почти-что-мужа, устраиваясь напротив. — Как наши планы на сегодня, не поменялись?

— Ни в коей мере, графиня, — светски улыбнулся мне тот, кто нынче решил притворяться графом, и неторопливо сделал еще один небольшой глоток. — Робеллы уже позавтракали и пошли собираться. Полагаю, минут через сорок мы сможем тронуться в путь. Вам хватит времени, чтобы позавтракать?

— Вполне. Я ведь поеду верхом? — да, амазонка, конечно, намекала на подобное развитие событий, но мне надо было убедиться.

— Конечно, Роззи, — теперь он улыбнулся тепло. Так, как улыбаются самым близким и дорогим на свете людям. — Ты поедешь верхом, я поеду верхом, маркиз обещал составить компанию на какое-то время. А вот маркиза предпочитает карету и компанию собственных горничных… Кстати, о горничных. Я сообщил маркизе, что твою девушку нам пришлось внезапно уволить «в связи с непредвиденными обстоятельствами», и она обещала решить эту проблему на время нашего пребывания в доме ее племянника.

— А не проще ли кого-то нанять? Или у графа недостаточно средств?

— Средства есть, моя Роззи, не волнуйся. Но нанять кого-то всего на несколько дней, чтоб увезти из родного города и тут же бросить… Мне кажется, это будет не слишком правильно.

— По-моему, ты просто не хочешь, чтоб кто-то узнал о твоих играх с собственной внешностью.

— Может быть и так, моя Роззи, может быть и так, — легко согласился он, не переставая улыбаться и ласкать меня взглядом.

Кое-кто, впрочем, о его играх с внешностью был наслышан ничуть не меньше меня. Например, его секретарь Гастон, который был представлен мне еще в первый день нашего путешествия, а потом бесследно исчез. Теперь он вновь появился, невозмутимый и деловой. Вместе с каретой, запряженной на этот раз четверкой гнедых, кучером и даже начальником личной охраны. Подчиненные Гаррета, правда, сменились, но сам он вел себя так, словно внешность его господина не играла для него совершенно никакой роли.

Отправились мы через час. Общие сборы оказались чуть более долгими и утомительными, чем ожидал мой спутник, но на моем настроении это никак не отразилось. День стоял солнечный и теплый, дорога живописно виляла меж холмов, мой конь, которого я решила назвать Громом, оказался спокойным, послушным и непугливым. Какое-то время мы ехали шагом. Подозреваю, мои более опытные спутники просто давали мне время освоиться в седле и вспомнить необходимые навыки. Затем тронули рысью. Еще через полчаса, убедившись, что ритм я выдерживаю и в карету проситься даже не собираюсь, мой рыжий граф на рыжем своем скакуне (в масть подбирал, не иначе), с криком: «Догоняй!» пустился в галоп, и луга и перелески замелькали перед глазами еще быстрее.

Обедали мы на природе, на берегу какой-то милой речушки. Порядком раскрасневшаяся, растрепавшаяся, немного усталая, но очень-очень счастливая, я сидела на одеяле, благосклонно выслушивая комплименты маркиза и вдыхая тянущиеся к нам от огня ароматы умопомрачительно-вкусного варева. Хотелось есть, да. Но не просто набить себе опустевший живот, а наслаждаться едой — медленно, неторопливо. Как наслаждалась я сейчас прикосновениями холодного ветерка к моим горячим щекам, пением птиц, журчанием воды в реке, видом широкого луга и далекой лесной опушки на том берегу.

— Окажите мне честь, графиня, — склонился над нами тот, кто отныне желал именовать себя Герхардом и настаивал на титуле «граф», — составьте компанию на небольшой прогулке. Здесь удивительно живописно, вы не находите?

— Да, разумеется, — я благосклонно подала ему руку, позволяя увлечь себя дальше под сень деревьев. — Что-то не так? — поинтересовалась, когда мы остались одни.

— Напротив, все замечательно, — улыбнулся мой спутник, разворачиваясь ко мне и мягко прижимая меня спиной к стволу мощного вяза, — просто захотелось немного побыть с тобой вдвоем. Путешествие в компании имеет свои недостатки, — и осторожно, почти невесомо, меня поцеловал. Чуть отстранился, ожидая реакции, и вновь прижался губами, уверенный, что здесь и сейчас у меня нет ни малейшего желания его отталкивать. Рыжий, как солнце, жаркий и нежный, как то же солнышко, он казался такой естественной частью этого мира, что целовать его казалось самым правильным действием на свете. Я любила сейчас весь мир, и ласку его губ, и шершавый древесный ствол за моей спиной. Глаза слепило солнце, а может быть — его кудри, а грудь горела от прикосновений его ладоней, обтянутых неизменной замшей тонких перчаток.

— Ну почему нельзя… в постели? — ворчала я между поцелуями, не слишком недовольная, впрочем, ощущая его руки у себя под юбкой, а свою ногу — уже у него на бедре. — Почему это никогда нельзя… Ау!… в постели?

Он рассмеялся, на миг замерев и давая мне привыкнуть к тому, что он уже у меня внутри. А затем задвигался — размеренно и сильно, заставляя меня вскрикивать и елозить спиной по древесному стволу.

— Но ведь так интересней, верно? — хрипло выдохнул он мне в губы.

— Не знаю, — с трудом прошептала в ответ, пытаясь справиться с дыханием, — не сравнивала.

Он опять засмеялся, и смех его искрился на солнце, слепя глаза. Или это волосы его искрились — рыжие до безобразия, до невозможности, а его смех пузырился где-то внутри моего естества, задевая самые потаенные, самые чувствительные струны, чтобы взорваться в какой-то миг, превратив меня всю в водоворот кружащих на солнце искристых пылинок.

В имение барона Даренгтона мы прибыли часа через три. Хозяин был, разумеется, счастлив оказать гостеприимство друзьям своего дорогого родственника. Нам предоставили гостевые апартаменты (пусть во флигеле, но нас ведь не ждали), мне предоставили горничную, дабы вечером на балу я могла блистать — и я, разумеется, блистала.

Да, чуть нервничала, идя по выложенной розовой плиткой дорожке парка ко входу в дом, уже подсвеченному яркими огнями. И судорожно сжимала локоть своего спутника, хотя на него полагалось лишь невесомо опираться. Но это был мой первый в жизни бал, и пусть я входила на него не дебютанткой, которая просто обязана всем понравиться, дабы устроить свою будущую жизнь, а замужней дамой, чья жизнь от этого бала вообще никак не изменится, волнения сдержать не удавалось. Ведь это же бал. Бал! А меня всю жизнь учили танцевать — вот, собственно, для этого!

Мы влились в поток гостей, поприветствовали хозяина дома и отдали должное красоте и юности его дочери. Довольно быстро отыскали в этой толпе маркиза с супругой, и те представили нас некоторому количеству своих знакомых. Все эти знакомые, надо сказать, сливались для меня (должно быть, от волнения) в одну сплошную многоликую массу. До тех пор, пока нас не представили тетушке Луизе. Нет, тетушкой она мне, строго говоря, не была, но какой-то там родней моему папеньке приходилась. Это позволяло ей бывать у нас в имении достаточно часто, поучать нас всех (включая папеньку) в каждый свой приезд, и уж конечно лицо мое она знала прекрасно.

— Роуз! — вскричала сия почтенная дама. — Глазам не верю! Ты! Ты вышла замуж?! Графиня?! И когда только успела, я ж только в прошлом месяце видела твоего отца, он и словом не обмолвился. Что за срочность, что за таинственность?.. Оу, — она картинно изменилась в лице и взяла меня под ручку, отводя на два шага от прочих «для доверительной беседы», — я всегда говорила, матушка воспитывала тебя слишком вольно. И вот результат. Признавайся, согрешила ведь с графом-то альмарским, нагуляла ребеночка. Хорошо хоть, отец узнал вовремя, да твердость сумел проявить…

— Что?! — нет, с альмарским графом я, конечно, грешила еще в бытность его иглезским герцогом. Да и с конюхом безродным, помнится, всякое случалось. Но это было после того, как папенька твердо вышвырнул меня из дома под венец с проходимцем. Поэтому оскорбилась я сильно. И ручку тетушки Луизы от себя отбросила, словно это была покрытая слизью лягушка. — Да как вы подумать могли? Да как в ваш извращенный ум только… — да, не готова я оказалась к светским раутам. И слов правильных не находилось, и лицо удержать не получалось.

— Дорогая, — тут же галантно приобнял меня супруг, — я все же вынужден буду настаивать, чтоб от людей, подобных баронессе Сигойской ты держалась подальше. Наш бывший посол в Иглезии слишком уж часто рассказывал, напиваясь, как в молодости делил благосклонность баронессы не только с бароном Сигойским, к чему он был, понятно, готов. Но и с виконтом Дордиджем, чего он, разумеется, не ждал. А уж когда он узнал, что там еще и лакей барона Сигойского обласкан — почувствовал себя рогоносцем, не хуже законного супруга.

— Да как вы смеете?! — теперь уже тетушка Луиза безуспешно пыталась сохранить лицо. — Да будь жив барон, он прибил бы вас на месте за подобную клевету!

— В таком случае жаль, что он был в свое время прибит на месте известием о вашей неверности, — флегматично пожал плечами мой граф. — А вздумаете еще хоть раз опорочить имя моей жены своими фривольными домыслами — и виконт Дордидж не только подтвердит мои слова публично, но и мемуары опубликует.

— Виконт в отличие от вас — человек чести.

— Тем проще мне будет с ним договориться. Хорошего вечера, сударыня.

И, церемонно поклонившись, он увел меня прочь. Тем более, барон Даренгтон с дочерью вышли на центр паркета, дабы открыть свой ежегодный Летний бал торжественным полонезом. Пары чинно выстраивались за ними, и мы тоже заняли свое место среди танцующих.

— Неужели это правда? Про тетушку? — не спросить я не смогла.

— Откуда мне знать? Ее жизнь мне не интересна. До тех пор, пока она не лезет в мою.

— Она, вроде, лезла только в мою. Учитывая, что альмарского графа не существует.

— Я существую, Розззи, — невозмутимо отозвался мой спутник, сделав ударение на первом слове. — Графом ли, герцогом или просто духом — я есть. И я никому не позволю причинять тебе боль.

— Но… выходит, ты просто ее оклеветал?

— А она — тебя. Так что квиты. К тому же имена я позаимствовал из ее памяти — не выдумывать же их было? Так что, может и есть о чем тому виконту мемуары писать, — он легкомысленно усмехнулся. И попросил, взглянув на мое хмурое лицо: — Забудь о ней, Роззи. Мы же здесь ради танцев, верно?

Да, конечно, верно. И мы движемся в размеренном и величественном ритме длинной колонной через весь зал. Расходимся, чтобы пройти полукруг и сойтись вновь. И снова шествуем, шествуем…

На мазурку меня пригласил маркиз, на вальс — представленный им граф, потом была кадриль с каким-то томным шевалье, потом… потом… Я танцевала, кружилась, флиртовала. И не оставалась без кавалеров ни на один танец. Граф фон Шрок, как и положено благоверному супругу, не баловал меня своим излишним вниманием, предоставив полную свободу веселиться и развлекаться. Сам он какое-то время побаловал местных дам своим галантным вниманием, покружил по залу одну, другую, третью. И переместился к карточным столам, баловать своим вниманием кавалеров.

Не могу сказать, что я отнеслась к этому спокойно, картежника в семье я, все-таки, уже проходила, от папенькиных пристрастий радости нам всем было мало. Но тут я попыталась себя убедить, что изменчивый мой граф достает из воздуха, похоже, не только смертельное оружие, но и драгоценности с деньгами. Да еще и мухлюет, небось, при этом так, что профессиональные шулеры шапку снимут. Развлекается он так, только лишь развлекается. За счет окружающих, не за наш с ним. И нервы треплет не себе, и не мне даже, а тем наивным людям, что решились с ним за один стол сесть. Он контролирует ситуацию, он же, все-таки не человек, он… кто-то иной. Ну и… сам разберется!

И я кокетливо махнула веером, посылая многообещающий взгляд какому-то красавцу, не потому, что мне был зачем-то нужен этот образчик мужского великолепия (хотя, почему нет, нужен, танцует он дивно, я заметила), но потому, что музыка пьянила, внимание окружающих кружило голову, и я порхала по паркету, словно по воздуху.

Потенциальный кавалер проникся, и даже нашел того, кто смог его мне представить — и вот он уже кружит меня в вальсе, прижимая чуть крепче, чем надо. Всего лишь чуть, на самой грани непозволительного, почти и не придраться. И я не придираюсь, лишь поблескиваю глазами, внимая его комплиментам — да, опасно, почти порочно, но так волнительно…

Внезапный шум от карточных столов заставил сбиться с такта не только нас. Мы, впрочем, выровняли движенье, но безудержная легкость сменилась тревогой: одного только взгляда хватило, чтоб оценить, что в центре разгоревшегося скандала — рыжее мое несчастье графского достоинства. Едва дождалась окончания вальса, чтоб выяснить, в чем, собственно, дело.

— О, не волнуйся, Роззи, все просто чудно, — улыбаясь светло и открыто, заявил сиятельный Герхард. — Меня всего лишь вызвали на дуэль.

— Лис… — сердце ухнуло куда-то вниз. Сразу вспомнилось то копье, и труп на ступенях, и кровь, вытекающая бесконечно…

— Да все прекрасно, моя графиня, что ты? На диво удачно все получилось. Я, признаться, и сам подумывал с кем разругаться, а тут, представляешь, сынок того типа, что я объявил любовником твоей тетки. Решил оскорбиться. Так мило с его стороны…

— И теперь ты его убьешь? Это будет, по-твоему, мило? — стало горько. Бал мгновенно потерял свои краски. Мой муж — чудовище. Хотя, о чем я? Он мне даже не муж… Все ложь, он просто так развлекается: девочку — в жены, мальчика — на дуэль. А послезавтра он перестанет быть графом, станет кучером… или мельником. И следов не найти…

— Роззи, ну что за мрачные мысли? Мы деремся до первой крови. Чтобы как следует отдохнуть, настоящим мужчинам танцев мало. Нужна более интенсивная нагрузка, элемент риска, опасности… Не переживай, не трону я малыша. Так, чуть-чуть помучаю только — ему даже понравится.

Что я могу ответить? Мне, конечно, хочется верить. В конце концов, тех типов он убил из-за меня. Сорвался, потому что мне угрожали. А теперь меня рядом не будет. Я вообще буду спать, дуэль же у них на рассвете.

И я ушла танцевать. Танцевать, и забыть обо всем — у меня, все-таки, первый бал. А дуэль — что ж поделать, Лис прав: мужчины во все века дрались. Да и сын виконта Дордиджа сам нарвался. Хотелось ему с моим мужем силой да ловкостью помериться — вот и пусть. Даже переживать не буду. За обоих.

До спальни добралась глубоко за полночь. Усталая, почти не чувствуя ног. Мой сиятельный супруг любезно сопроводил, но ложиться со мной как всегда не стал. Я и не настаивала — хотелось упасть и уснуть. А останется его рыжее сиятельство — еще супружеский долг исполнять придется. Нет, теоретически я, конечно, за. Но не сегодня!

Уснула мгновенно. А проснулась от дикой боли. Казалось, кто-то запустил мне руку в живот и выдирает внутренности. Сердце застыло, не в силах биться, легкие замерли, не позволяя мне сделать ни вздоха, в глазах — пелена. Я забилась в судорогах, пытаясь избавиться от этой боли, стараясь вновь научиться дышать.

— Лис… — прошептала отчаянно, ни на что не надеясь. — Лис… — почти прохрипела, — Лис…

Он не пришел и не отозвался. Не удивительно: рассвет. У него дуэль. А у меня…

Боль схлынула почти мгновенно, оставляя после себя лишь мучительную, сосущую пустоту. В глазах потемнело и я провалилась куда-то в небытие…

Нет, не в небытие. С ужасом ощутила, что проваливаюсь я буквально — сквозь собственную сорочку, сквозь постель и матрасы… Я заорала, забарахтавшись, попытавшись выбраться, сесть, удержать на себе одежду…

Морок сгинул. Я сижу на кровати (на кровати, а не в ее недрах), и сорочка на мне надета, а не просто прикрывает меня сверху. Глубоко вздохнув, я подвинулась к краю кровати и спустила ноги на пол. Схватилась за столбик, что держал балдахин… И вновь заорала в ужасе, переходя на истошный визг, срывая голос: рука свободно прошла сквозь столбик. И снова… И еще…