Невидимый мир

Был еще этот разговор. Кельм сам себе поразился.

В самом начале после спасения из плена его допрашивал следователь из Верса. Ничего такого, парень попался хороший, отнесся к нему с уважением, никакой там обычной для Верса подозрительности "а что вы делали в течение двух дней на территории противника, если разведка потребовала всего получаса?" Но конечно, ему Кельм должен был рассказать все.Многие подробности Кельм выпустил, кое-что и не запомнил (все время пребывания в плену слилось в один непрекращающийся, полный яркого слепящего света кошмарный день). Следователь вел себя безукоризненно, даже постарался как-то поддержать морально, но Бог ты мой, как же потом было плохо...

Это научило Кельма заталкивать свои воспоминания подальше.

Больше он не рассказывал. Ничего. Слишком мучительно.

Он приложил все усилия, чтобы выглядеть так, как раньше. Восстановил внешность, силу, здоровье. Поведение, коммуникабельность, жизнерадостность - все это вернуть не удалось, но он достиг больших успехов. Он стал обычным внешне. За внешним потянулось внутреннее - Кельм успокоился, восстановился. Но если по ассоциации или случайно всплывало воспоминание... если он вдруг видел девушку, похожую на Лени (слава Богу, что Ивик совсем не похожа на Лени, та была - как серебряная статуэтка, тонкая, выточенная, большеглазая). Если яркий свет - в глаза. Или вдруг тень той знакомой нервной боли. Это переворачивало его внутри, он едва сдерживался, чтобы не взорваться, все окружающее начинало бесить, мир стремительно окрашивался черным и падал в пропасть... и тогда Кельм просто сжимал воспоминание в кулак, сминал и заталкивал поглубже. Забудь. Этого не было. Все. Мир возвращался на место.

Он сам научился этому. Никому не мог бы раскрыться. Ни психологу, ни одному другому человеку. И жене своей бывшей, Велене, он никогда об этом не говорил. И так двенадцать лет.

И вдруг оказалось, что это - можно рассказывать. Хоть частично. Можно. И это было почти не больно, а даже стало, кажется, полегче. Потому что Ивик... "ты же герой, как те, что в Зале Славы"... Так ведь ничего особенного. Ему уже что-то говорили такое. Но не так. Или дело в самой личности Ивик? Ему показалось, что это как бы мнение мира о нем. Ведь она права. Это так. Он обрек на смерть Лени, в какой-то степени он предал ее, он был сломан и превращен в ничтожество, потерял всякое достоинство и всякую честь - но... смысл-то всего этого в итоге оказался именно таким, как сказала Ивик. Это правда.

Он сохранил огонь. И не продал Родину.

А какая она, Ивик? Она... красивая, понял он. Она очень милая. Славная. Повезло же кому-то...

И понимает его - потому что сама гэйна, и потому что в жизни ей досталось. Он впервые увидел ее тело. Это был шок. Половина кожи стянута ожогами и шрамами. И еще на спине... Кельм это только в ванной разглядел. Он знал, откуда бывают такие рубцы. Давно затянувшиеся, и все же заметные. Господи, кто же мог так исхлестать ее? Это не след ранения в Медиане. Ее били, целенаправленно и долго. В школе никогда не наказывают так. Логически можно предположить только одно - дорши. Не Атрайд, конечно, но она могла побывать у них в руках... А ведь не говорит о себе ничего. Он для нее - герой, а сама она? Что ей пришлось перенести? Бедная девочка...

Но от этого она не становилась уродливой, нет. Это не мешает. Она все равно очень красивая. Пусть и не яркая, как Велена. Кельм внимательно всмотрелся.

Эта сторона лица почти нетронута, если не считать заклеенной щеки и все еще распухшего носа. Почти прежняя. Нежная, тонкая линия, соединяющая ухо и мягонький подбородок. Кельму страшно захотелось вдруг провести ладонью по этой линии. Так захотелось, что он даже поднес руку к лицу Ивик, ощутив неожиданный поток сильного, пронизывающего тепла, отчего захолонуло сердце.

Кажется ты свихнулся, гэйн...

Мысли вдруг зашевелились такие, что Кельм поспешно встал и отошел подальше. К окну.

Оно все как бы и понятно. Там, если откинуть одеяло, тоненькая рубашка, а под ней - сожженная, иссеченная шрамами, и все равно нежная женская кожа, и дальше мягкий и теплый подъем... Это понятно. Но ведь у него уже очень давно не появлялись эти странные желания. Да еще такие до дикости сильные.

Очень, очень давно.

-- Привет, - улыбнулся он, присаживаясь рядом с ней. Ивик читала, лежа в кровати. "Мастера и Маргариту". Положила книгу, улыбнулась неповторимо ясно.

-- Ну как наш Вася поживает?

-- Вася - неплохо, - сказал он, - а вот зачем ты читаешь? Ведь это вредно.

-- Ну Кельм... уже голова не кружится совсем. Завтра я встану.

-- Лучше не шутить с этим, - сказал он, - полежала бы еще, пока возможность есть.

-- Да мне уже надоело...

-- Я тебе сейчас поесть принесу, - сказал он.

-- Знаешь, я поела уже... голодная была, - виновато ответила она, - ты сам поешь там..

-- Я перекусил в кафе.

Он сидел на стуле, внимательно глядя на нее. Чуть отодвинувшись. Ивик перевернулась на бок, уютно подвернув ладонь под щеку. Рукав рубашки чуть задрался, открыв часть обожженного плеча. Кельм протянул руку и позволил пальцам чуть коснуться кожи Ивик.

-- Это давно у тебя? В Медиане?

-- Ага, - сказала она, - давно. Сразу после квенсена. Мне было семнадцать. В бою.

-- Ивик, - осторожно заговорил он, убрав руку, - у тебя на спине старые следы такие есть... я видел. Это откуда? Ты уже раньше... ты побывала в плену?

-- Нет, - она спрятала глаза и говорила глухо, - нет, все гораздо... дурнее, Кельм. Я была дурой. Очень большой дурой. Мне было тринадцать лет тогда. Второй курс квенсена...

Она стала рассказывать. Она все время называла себя безмозглой, посмеивалась над собственным поведением, с сочувствием говорила о директоре квенсена Керше иль Рой, которого они с Даной поставили в это идиотское положение.

-- Понимаешь, я долго не могла простить... Вроде, за что, вроде, это так жестоко. Я ж тогда две недели лежала, ты же видишь - на всю жизнь следы остались. А ведь он тогда меня спас, Кельм. Ведь иначе бы в Верс, и что... из касты бы выкинули. А может, и в лагерь бы... А так - перетерпела один раз, и все.

Она все говорила, а у Кельма перед глазами все плыло... Ивик. Лени. Кровь. Хрупкие и тонкие запястья, нежная кожа. Господи, за что же им - такое? Это страшно для здоровенного взрослого мужчины. А она тогда была девочкой. Ребенком. За что это ей - правда? Что это за проклятый мир, где может случиться такое...

Он вдруг встал на колени рядом с Ивик. Обнял ее голову. Коснулся губами лба.

-- Бедная моя, маленькая, - прошептал он. Ивик замолчала. Потом вдруг всхлипнула. Потом слезы побежали потоком. Кельм гладил ее по голове.

... и ведь она тоже никогда, никому об этом. Потому - что здесь рассказывать? Это стыдно. Мерзко. И те, кто знал - лучше бы забыли, и они никогда не вспоминали об этом. Тем более, это надо было скрывать от родни. И Марку... он не расспрашивал ее подробно, и она не стала ничего говорить. В конце концов эти рубцы уже мало заметны, странно, что Кельм увидел. Зачем это Марку, что он понял бы в этом? Только расстраивать его... Марк иногда вот так прижимал ее к себе. Называл "моя маленькая". Но это было не то. Это было не всерьез. Неужели сейчас - всерьез? Первый раз в жизни. Единственный. Вот что случилось - она уже не одна со своей болью. И много же этой боли накопилось за годы... много, очень много, оказывается. Ивик рыдала, внутри будто прорвался гнойник, и все это теперь выплескивалось наружу, и Кельм ласково гладил ее по голове, словно стирая, смахивая боль.

У нее ведь всегда были хорошие подруги. Замечательные - по крайней мере, все окружающие так говорили - родители. Умные учителя. Беззаветно любящий ее, прекрасный муж и прекрасные же дети. Ее многие любили. Даже восхищались ею. Ценили ее работу. Делились с ней проблемами, и выслушивали ее. Но шендак, до сих пор - за всю жизнь - ни один-единственный человек ни разу ее не жалел...

Кельм ощущал запах Ивик, соленый запах ее слез, сладковатый - волос, чуть кислый - подсохшей под пластырем крови. Сейчас все, чего ему хотелось - это вот так гладить и гладить ее по голове. Потому что от этого ей было легче. Потому что он не мог ничего сделать, когда мучили Лени. Ей нельзя было помочь. И никогда уже нельзя будет ей помочь. Но Ивик - Ивик он мог помочь. Хотя бы погладить по голове.

Она неловко обняла его за шею.

-- Ты такой хороший, Кельм... ты... ты самый лучший.

Его губы коснулись щеки, чуть ниже пластыря, раз, другой, дошли до уголка ее губ. Кельм ощущал соль ее слез. Слышал ее короткое, прерывистое дыхание. Он с усилием оторвался. Поднялся, сел рядом с ней на стул, как прежде. Ивик уже не плакала. Она смотрела на него.

На него никто, никогда не смотрел так. Даже в молодости, когда он целовался с девчонками, чьи имена давно уже забыл. Никто, никогда. Впрочем, ни у кого и глаз таких нет, как у Ивик.

-- У тебя очень красивые глаза, - сказал он с легким удивлением.

Этого-то он почему не заметил сразу? Так ведь он вообще перестал смотреть на женщин, уже лет пять как перестал начисто. Наверное, поэтому.

-- Я тебе принесу чаю, - сказал он, - хорошо? Попьем чайку.

Ивик с усилием отодрала полоску пластыря. Ссадина подживала. И хорошо, пусть подживает на воздухе. Синяк на другой стороне лица побледнел, нос принял почти нормальные очертания... да уж, красавица неописуемая. Ивик показала себе язык. Еще и верхний резец обломан, второй сильно расшатан. Придется протез ставить, надо Марку, что ли, написать, чтобы на очередь поставил к стоматологу. Это целая история в Дейтросе, к стоматологу попасть - мало их.

Кельма уже не было, разумеется. Раскладушка - он купил ее для себя на днях - аккуратно застелена. Как всегда. В комнате свежесть и чистота. Он иначе не может. Он такой. Идеальный.

На столе под салфеткой - тарелка с бутербродами. Он ей оставил. Еще день она должна лежать. Но сколько можно? Надо работать. Надоело уже. И потом, это тяжело - когда один из наблюдателей выпадает на долгое время. Его трансляторы распределяются между остальными, у тех - двойная, тройная нагрузка. Неудобно перед товарищами. И главное, они ведь не занимаются трансляторами так, как это делает Ивик, они только приглядывают, охраняют. А надо наблюдать за их жизнью... Жарова она уже теряет, может потерять и других, дело нехитрое. Как там у Юлии, интересно, не впала ли она снова в депрессию и пассивность? Илья совсем заигрался, надо что-то делать, он слишком мало рисует. Размышляя о трансляторах, Ивик перебралась с тарелкой на кухню. Прислушалась - кажется, соседей нет дома. Легенда насчет синяков у нее была заготовлена, но как-то не хотелось выслушивать охи и ахи, объясняться. Но сейчас дома никого нет, можно позавтракать в тишине.

Гэйна налила себе чаю. Сразу вспомнилось, как с Кельмом вчера пили чаек. Ивик вдруг осознала, что сегодня все очень необычно с утра. Другое настроение. Словно началась новая жизнь.

После спасения из Васиных лап - ничего удивительного. Но не только это.

Ведь все изменилось теперь.

Да что такого - давай уж скажем честно - сбылось то, что никак не могло сбыться. Что казалось совершенно невероятным. Чудом. Мало ли чудес, что стоит Господу совершить еще одно... вот и совершил. Вот в такие моменты и понимаешь, что Бог есть. Потому что какая тут может быть случайность?

Когда она тайком разглядывала портрет Кельма на мониторе, наизусть заучивала его рассказы - он был недоступен. Он из другого мира. Мира сильных, прекрасных мужчин, настоящих людей, мужественных, творящих историю. Там признают только настоящих женщин, красивых, уверенных в себе. Принцесс. Тех, в кого можно романтически влюбиться, из-за кого люди стреляются и совершают подвиги, чьей благосклонности добиваются... Этот мир бесконечно далек от маленького мирка, в котором всегда жила Ивик. Жила и была даже счастлива. Довольна.

"У тебя очень красивые глаза", - вспомнилось ей.

Но может, она навоображала себе? Ведь что произошло-то - просто она ему рассказала все. Про себя. Ни с кем не говорила об этом, просто не хотелось, знала, что не поймут. Что реакция будет не такой, как надо - а как надо, она и сама не знала. А вот ему вдруг рассказала. И он ее пожалел. Ивик снова едва не заплакала, опустив голову над чашкой. Перестала жевать.

Она сама давно уже разучилась себя жалеть. И правильно - а как иначе? В какое отчаяние она бы впала позавчера, например, в Васиных лапах? Ее отучили от жаления этого еще в квенсене, отучили прочно и навсегда. Только вот она привыкла к тому, что и люди никогда не жалеют друг друга. А оказывается - это возможно...

Чтобы кто-то плакал из-за нее. Из-за ее боли.

И это ведь не кто-то, а Кельм... уму непостижимо.

Но не только это произошло. Может, ей все-таки кажется? Ничего же такого не было. Ивик перебирала в памяти все, что было. Прикосновения его рук. Но это просто медицинская помощь, не более того. Уход за раненым товарищем. Ничего особенного. А потом - он просто ее пожалел, потому и поцеловал слегка, как ребенка, в лобик и щеку. Не знал, как утешить.

Это все понятно. Но было еще и другое.

Она что-то значит для него. Многое изменилось. Может, после того разговора, когда он сам рассказал ей о своем кошмаре. Может, сейчас. Они потом просто сидели рядом и разговаривали. Долго. Пили чай. Говорили - обо всем. Квенсен, преподаватели, родители, семья. Разные случаи в Медиане. Виртуальное оружие - свои привычные приемы, тактика, особенно удачные образцы. Трансформация. Кельм обещал ей показать свою, он один из немногих, кто применяет технотрансформации. Может даже, первый, кто вообще за это взялся. Литература. Роман Ивик, очередной рассказ Кельма. У них даже родилась идея начать совместную работу, в соавторстве... почему бы и нет? Должно отлично получиться.

Они говорили долго.

Кельм раньше никогда так с ней не сидел. У них были ровные, товарищеские отношения, они мило беседовали за ужином, проговаривали рабочие проблемы, немного делились творческими - и Кельм шел спать. Он всегда ложился вовремя. И вставал рано. Режим был частью работы. Голова с утра должна быть свежей, тело - бодрым. А работа для Кельма - это все. И он никогда, никогда не стал бы засиживаться с ней до полуночи... Если засиделся - это говорит о многом. Это одно.

И его руки, его глаза...

Нет, это не ошибка.

Он неравнодушен к ней. Он любит.

А значит, Ивик, ты окончательно влипла.

Она отодвинула тарелку. Даже аппетит пропал, а уж на это Ивик никогда не жаловалась.

Подошла к окну. Вгляделась в небо, заполненное темно-серой ватой. Грязно-розовый двенадцатиэтажный точечник напротив. Грязно-белый снег внизу. Вспомнился вдруг Илья - как он карабкается на подоконник, не глядя вниз...

Виновато оно, одиночество,*

Когда забываешь в ночи

И имя свое, и отчество,

И все, что сказали врачи.

Ни рыбак, даже самый пропащий,

Ни плотник, что делает стол,

Ни один человек настоящий

До жизни б такой не дошел...

Ивик давно уже нашла это стихотворение - малоизвестного поэта (потом она случайно узнала - он еще жив, и не так уж стар, и живет теперь во Франции, в каком-то монастыре) - и как-то сразу запомнила его наизусть.

Нет, прыгать из окна - это глупость. Это только Илья может додуматься. Впрочем, у нее самой были такие мысли - в квенсене. Да и после, не один раз. В конце концов, из-за этих мыслей она тогда и получила ранение в Медиане.

...и поймать себя уже в воздухе,

С осознаньем, что опоздал.

Разглядев и ветку со звездами.

И любовь, которой так ждал.

Да, да, было и у нее такое. И не один раз. И все-таки она выжила. Мама была не права. Ивик - не самый слабый и не самый никчемный человек на Тверди. Она - разведчица, что между прочим, не каждому дано. И по званию уже шехина. И у нее трое прекрасных детей, и вообще... она выжила. Она очень многое смогла, и сможет еще больше. Если все это имеет хоть какое-то значение...

Ни мытарств, ни запертой комнаты.

Это образы. Все не те.

Только это одно запомни ты -

Кто смотрел, смотрел в темноте

Парой глаз из светлого мрака,

Куда ты не мог посмотреть.

Кто смотрел на тебя и плакал,

Когда ты хотел умереть.

Вдох и выдох. Это уж слишком.

Я люблю Его. Мы не враги.

Заходи - мы выпьем винишка.

Береги себя. Береги.

*Алан Кристиан

Если бы этот поэт был сейчас здесь, наверное, мы бы тоже взяли его под наблюдение, подумала Ивик. Хотя наверное - нет. Может быть, он, этот малоизвестный поэт-доминиканец, не очень-то ценен для Дейтроса. То, что он писал - слишком личное. Слишком... такое, что никому не рассказывают, и никаких священников это не касается. Что ему, священнику, до этого - кто смотрел на меня и плакал... кто тогда спас меня в Медиане, когда я не могла себя защитить, когда я совсем раскисла. Это тебе не политика. Не идеология какая-нибудь. Это - самое оно...

О чем я думаю? О Кельме... я всегда думаю о нем. Ведь я люблю его. Почти всегда. Я не думаю о нем, когда я с семьей. Тогда Кельм уходит на второй план.

Ей вдруг вспомнился тот монах, Аллин. Ведь он ее тогда успокоил. Все расставил по местам. Мудрый монах.

Ничего такого нет страшного. Любить можно сразу двух мужчин. Можно хоть десять! Просто как мужа - только одного! И пока есть на свете люди разных полов, их любовь взаимная почти всегда будет хотя бы отчасти окрашена эросом. Но это же просто способ любить...

Так он сказал.

Наверное, он прав.

"Это способ любить Его еще новым способом".

Неужели это правда - нормально? И так можно? О Марке думать не хотелось. Он поблек, стал неинтересным. Да, любит. Да, очень хороший. Но Господи, сколько же можно - ведь он как дитя! Ивик ощутила знакомое легкое раздражение. Если бы Марк был рядом - ей самой пришлось бы утешать его, объяснять, что ничего, мол, страшного. А ей и так тяжело. Ей самой нужна помощь сейчас... Она скорее рада, что Марка нет рядом, и это не случайно.

Но это ведь нечестно... Это неправильно.

Это то же самое, что нарушить клятву гэйна. И мысленно она это уже делает. Это Аллину хорошо рассуждать, у него вообще нет жены и никогда не было, он представления не имеет на практике, что это такое.

Я устала, подумала Ивик. Очень устала. Она села на табуретку. Внизу все еще болело. И сердце болело. Она вспомнила Васю и вангалов - и заплакала. Теперь можно плакать. Ничего не случится. Можно подумать об этом, поплакать. Вспомнить этот ужас - что с ней можно вот так. Что вот так могут живые люди...

Это слишком много для одного человека. Слишком много. Я не могу больше думать, решила Ивик. Нет сил. Хватит.

Лучше бы мужчин вообще не было, подумала она. Никаких. И Кельма тоже. Он ведь тоже мужчина, и наверное, смотрит на нее, и думает при этом... Ивик сцепила пальцы в замок, ткнулась головой в стену и застонала.

... Нет, Кельм не станет так. Он другой.

Ивик вспоминала соленые шуточки, которые и Жаров позволял себе отпускать в своих книгах, и Штопор... это больной, зараженный мир. Зараженный половым бешенством. Но Кельм - из другого мира, чистого. С ним все иначе.

Но все-таки тогда отец Аллин сказал, что это опасно. Ну да. И надо молиться. А вот с этим у нее плохо. Вообще, подумала Ивик, а кто серьезно к этому относится у нас?

Мы вроде бы и христиане. Так считается. За это нас убивают, по крайней мере. Но кто воспринимает все это всерьез? Посмотришь на здешних, например, православных или там католиков - вот настоящие христиане, утром и вечером они молятся,строго соблюдают посты, по воскресеньям - обязательно в храм (а мы только по праздникам, и то, потому что все идут - чего дома-то сидеть). У нас это все как-то формально. Наверное, нет веры. Да, ни у кого серьезно веры нет, и у меня ее тоже нет. Да и у Кельма тоже - незаметно что-то, чтобы он молился самостоятельно, чтобы интересовался, скажем, богословием... хотя четки у него есть, красивые такие, зеленые камушки.

И не говорим мы никогда об этом.

Есть, конечно, и в Дейтросе правильные христиане. Например, отец Аллин - Кейта говорила, он таким был всегда, и в гэйнах тоже. После боя вместо того, чтобы напиться, как все нормальные люди, постился за убитых. Молился за них, за доршей молился, сдуреть можно, до чего только люди не доходят, и правда - святые. Но Аллин просто давно ощутил призвание. В Дейтросе все такие люди попадают в касту хойта, в монастыри.

Может, правда, помолиться надо? Ивик посмотрела в окно. Надо четки найти, они где-то валяются. Как там положено? Отче наш, сущий на небесах...

Илье было скучно. Интернет ночью полетел, причем основательно (Ивик аккуратно перерезала в подъезде кабель). Так что с игрой на время придется завязать. Рисовать ему тоже не хотелось - вообще не хотелось ничего. Учеба в Академии никакого напряжения не требует. Илья лежал на диване, нацепив наушники, тупо глядя в потолок.

Что-то ты, дружок, совсем работать перестал... Ивик напряженно размышляла, глядя на парня. Наушники... подсунуть ему хорошую музыку? Вряд ли поможет.

Вопрос с Ильей надо решать основательно. Полумеры ни к чему не приведут.

Излишняя родительская опека (о, Ивик прекрасно знала, что это такое!) иногда даже стимулирует Огонь, воображение, фантазию - ребенок привыкает к тому, что в этом мире ему ничего не позволяют делать и решать, уходит в другой мир. Но все это до определенного предела. И только в детстве, наверное.

Потом Огонь гаснет необратимо.

Может, его в армию отправить? Ивик с минуту размышляла над этой идеей. Идея нравилась ей все больше. После разных экспериментов в стране лет пять назад снова начали регулярный призыв. Илья, конечно, в армию не стремится, а папаша сделает все, чтобы его отмазать. Уже сделал, собственно. Липовые справки, взятки. Но - папаша недоволен поведением Ильи. Внушить идею, что "армия сделает из него мужика", и что послужить в какой-нибудь приличной части, по договоренности - вовсе невредно... Да, это можно сделать. Заодно парень вылезет из-под родительского крылышка.

Надо подумать будет.

"...параллельные миры. А между ними - пространство, междумирье. И там действует магия, там можно творить усилием воли все, что хочешь. И много веков идет война..."

Ивик вздрогнула. Она поспешно подключилась к винту Жениного компьютера и теперь видела текст, выведенный на собственный экран - текст нового очередного письма от этого идиота-поклонника.

Кельм был прав! Он вчера велел ей наблюдать за этим поклонником Жени, Ивик лишь плечами пожала тогда. Понаблюдать, конечно, можно, но... парень слишком уж банален. И вот теперь...

"... между двумя мирами. Назовем один из миров, например, Красным, а второй - Серебряным. Эта война давно всем надоела хуже горькой редьки, но она не прекращается. В Красном мире господствует церковь, как в средние века - преследования еретиков, но только на современный лад, концлагеря, тюрьмы..."

-- Шендак, - прошептала Ивик.

Этот парень называл себя Дамиэль - идиотский ник, эльфийско-девочковый, даже Женю от него коробило. Он восхищался стихами Жени, ее историями. Робко признавался, что и сам пописывает. Присылал ей кое-как состряпанные вирши, совершенно безграмотные, зато явно написанные с большим вдохновением и по велению свыше. А вот сегодня он вдруг начал излагать идею романа, которую давно уже вынашивает...

Шендак! Но если это провокация - то что она значит? Дарайцы тоже не станут нарушать конспирацию. И дарайцы, и дейтрины согласны в том, что земляне ничего не должны знать о Медиане.

Но этот Дамиэль пока ничего и не выдает. Сюжет романа. Правда, этот сюжет отличается от его обычных сочинений - слишком нетривиальный. Но Женя примет это за неожиданный выплеск таланта...

Ивик напряженно размышляла. Женя тем временем закрыла письмо. Взяла телефонную трубку, набрала номер.

-- Да. Когда к вам можно подойти? Да, хорошо, завтра меня устраивает.

Ивик вздохнула. Женя нашла новую работу. Ее берут администратором в офис столичной компании "Синий цвет". С утра Ивик проверила эту фирму - все чисто, невозможно предположить дарайский след. И зарплату обещают очень, очень хорошую. Такую, что Женя через пару месяцев снимет себе отдельную квартиру. И в то же время это не продавать душу, как Жаров, не поганить свои вещи в угоду рынку. Женя и сейчас работает, но за гроши. А от достатка огонь сам по себе не исчезает. То есть все хорошо. Надо надеяться, все будет прекрасно. И пронаблюдать.

В прихожей щелкнула задвижка, сердце тревожно стукнуло, но через секунду Ивик заулыбалась - это вернулся Кельм.

-- Ты рано сегодня.

-- А знаешь что? Я вот подумал - мы с тобой живем не где-нибудь, а в Питере. А мы хоть раз по городу гуляли? Давай, а? Вместо тренировки - если бы ты была здорова, все равно ведь сделала бы перерыв. Такая погода хорошая сегодня...

-- Да я-то с удовольствием! Как там Вася?

-- Пока жив, к сожалению. Знаешь, что я сделал, между прочим? Устроился к нему в редакцию. У них там вакансия охранника освободилась.

-- Да ты что?! Ну ты даешь!

-- Да, за Васей придется понаблюдать еще. Жаль. Вот кого бы я с большим удовольствием ликвидировал.

-- Да и я тоже, - сказала Ивик медленно, вспомнив омерзительную вонь из Васиного рта. Почему-то именно это сейчас лезло в голову. Кельм подсел к ней ближе, обнял за плечи.

-- Я его убью, - пообещал он. Ивик замерла в потоках тепла. Как хорошо. Какое счастье...

-- Пойдем погуляем... куда - на Неву? - спросила она.

Небо затянуло тучами, и все равно Питер был прекрасен. Под ногами хлюпало, и снег, покрывающий гранитные парапеты, перила мостов, фонари, был мокрый - бери на варежку и лепи. И тепло, никакого ледяного ветра, пронизывающего тело под курткой. Ивик не любила здешнюю зиму. В Дейтросе она жила на Севере, привыкла к морозам, но здесь, в Питере, хуже, чем мороз, здесь зимой просто невыносимо.

Сейчас, однако, потеплело, словно местный климат решил дать своим несчастным подданным передышку. И народ понемногу выполз из домов в этот теплый субботний вечер. Народу было много, и это радовало Ивик. В толпе они шли незамеченными. И много вокруг было таких парочек, счастливых или ссорящихся, сияющих, целующихся в сторонке. Когда вышли на набережную Фонтанки, Кельм обнял Ивик за плечи.

Где-то далеко, за рекой и за домами, проплыл круглый синий купол Троицкого собора. Они вышли к мосту, постояли немного, глядя в темную воду. Перешли на другую сторону, где изгибался уже Крюков канал, и за этим крутым темным изгибом виднелись три праздничные голубоватые, с золотыми куполами, башни Никольского собора. Медленно двинулись вдоль канала. Говорили почти не переставая, но Ивик потом не могла вспомнить - о чем.

-- Вот ведь люди, строили, создавали. Уму непостижимо, какая красота! И как давно все это стоит уже.

-- Да, - отвечала она, - просто удивительно. Мы-то не привыкли. А ведь на старом Дейтросе тоже были города, старше этого, тысячелетние. И на километры - такая вот архитектура, лучше даже... А знаешь, мне так удивительно, что я вот это все вижу. Я ведь простая совсем девчонка, выросла в небольшом городке, в Шим-Варте, потом попала в гэйны, потом вот в разведку. И... ведь это нашим вот так просто не рассказать.

-- Есть же туризм, поездки. Мало, правда, но уже есть. Опасно это. Если бы не дорши...

-- А, доршей бояться - в Медиану не ходить, что ли, совсем! Мы все равно выходим иногда с семьей, с детьми - мало ли что, каждый раз по тверди добираться - замучаешься.

Ивик подумала, как было бы хорошо привести сюда Марка. Как он восхищался бы этим городом! Порадовался бы. А что, может, как-нибудь и рискнуть...

Крюков канал тянулся вдаль, прямой, как стрелка. Ивик перчаткой сгребла мокрый снег с одного из каменных столбиков ограждения. Слепила снежок, бросила, ком тяжело плюхнулся в темную воду.

-- Какие у тебя ручки маленькие... Ивик, - он назвал ее дейтрийским именем, и это было почему-то очень приятно.

-- Разве маленькие? - она стащила перчатку, рассмотрела свою руку. Вроде, нормальная. Кельм взял руку Ивик в свою, слегка погладил; по сравнению с его ладонью у Ивик были совсем маленькие руки. Дейтрины шли дальше. Кельм снова обнял Ивик за плечи. Было тихо; в воздухе звенела неслышная миру музыка. Мимо прошел парень с огромной овчаркой на поводке. Овчарка деловито обнюхивала каменные столбики.

-- Правда, чудесный город? Знаешь, у меня всегда было чувство, что он для меня будет связан с чем-то необыкновенным...

-- Да, он очень красивый. Я мало бывал здесь раньше. По службе, конечно...

-- Я читала одну книгу, там так поэтически придумано, что где-то в других слоях мира... не в Медиане, конечно, а где-то еще дальше - есть другой Петербург. На небе - небесный, сияющий, в преисподней - мрачный, темный... Мне кажется, это правда. Этот город похож на фантом. Или на точное воплощение чьего-то фантома.

-- Пожалуй, да. Сплошная мистика. И хотя он такой уже выстаревший, темный, древний... вот знаешь, например, в Германии - там все эти аккуратно отреставрированные домики, фахверк, весь этот туристский глянец - он именно туристский. А здесь вроде бы и не так красиво. Вернее, это красота, которая отличается от красивости... В этом есть что-то настоящее, верно?

-- Может, конечно, нам это кажется...

Ивик казалось, что люди, которые попадаются навстречу - не случайные прохожие. Что каждый из них важен и нужен именно вот на этом месте, и каждый несет им тайную весть. Внезапно перед ними остановилась старушка. Типичная русская бабушка, из бедных - в платке, в облезлой искусственной шубе.

-- Какая вы красивая пара! - сказала бабушка с восхищением, - Прямо светитесь оба! Дай Бог вам любви и согласия!

-- Спасибо вам, - ответил Кельм, голос его чуть дрогнул. Он крепче сжал плечи Ивик. Некоторое время они шли молча.

-- Правда, они похожи на дейтринов? Здешние? - спросила Ивик, - у нас бы тоже...

-- Наверное, - ответил Кельм, - никогда не думал об этом.

-- Мне здесь очень хорошо. Нравится. И люди такие...понятные, что ли.

Они приближались к Мойке, и вдали уже золотился знакомый купол Исаакия. На газоне несколько ребятишек лет семи-восьми лепили снеговика. Ивик, как всегда, при виде детей чуть замедлила шаг.

-- Скучаешь по своим? - спросил Кельм, перехватив ее взгляд.

-- Да, конечно... очень.

-- Кстати, ты знаешь - я не сказал тебе еще... тебе бы лучше сейчас отпуск взять на недельку. Мне надо Васю понаблюдать спокойно, не отвлекаясь на твою безопасность. Сейчас очень важный момент. Я рассчитываю все понять. Как только пойму - Васю можно будет убрать... Ведь с твоими ничего за неделю не случится?

-- Нет, разве что у Жени проблемы... я рассказывала.

Рабочие дела они уже обсудили.

-- За неделю ничего серьезного не произойдет. Я сообщу твоему командиру, хорошо?

Ивик впервые в жизни не знала, радует ее отпуск или нет.

-- Только чтобы ты... берег себя. Чтобы за неделю с тобой ничего не произошло. А то... вернусь, а ты... а тебя...

-- Ну если со мной до сих пор ничего не произошло, - он усмехнулся.

Они пересекли Мойку.

-- С одной стороны, это хорошо, меня как раз пригласили... у Даны с Дэймом ведь родился третий ребенок, на крещение пригласили. Я думала, не получится...

-- Дэйм. Значит, родился внук иль Роя и Кейты иль Дор?

-- Да. Ты не думай, что я так хорошо знакома... с Кейтой да, а иль Рой... но Ашен, их дочь - моя подруга, ты же знаешь. И жена Дэйма тоже. Так получилось.

-- А я и сам знаком с иль Роем. Хотя тоже скорее именно с Кейтой. Она хорошая, Кейта. На тебя чем-то похожа. Добрая. Знаешь, тогда так получилось. Я начал работать на Триме, и столкнулся в одном деле с самим иль Роем. Я был еще стажером, молодым совсем. И потом он меня вдруг пригласил к себе. Думаю, это Кейта подсказала мысль... я тогда доходягой совсем был, а она ведь знаешь какая. Она добрая. Поговорила со мной так хорошо, и вообще. Мне все время казалось, что я не смогу больше работать, что я слишком изменился... иногда накатывало такое.

Они остановились. Ивик подняла руку Кельма к своему лицу. Прижала к щеке его ладонь. Смотрела внимательно в его лицо.

-- Может, если бы не Кейта, я бы вообще и не смог. Потому что психологов разных... - его слегка передернуло, - и знаешь, такое ощущение жуткое, когда тебе никто, просто никто не может помочь.

Ивик поцеловала его пальцы.

-- Ты очень хороший, - сказала она тихонько, - ты очень сильный.

Он долго смотрел на нее. Потом обнял за плечи и потянул за собой, они зашагали дальше. Впереди уже открывался простор Невы, и шумел поток машин на мосту лейтенанта Шмидта.

-- А как же твои трансляторы? Ты всегда ешь за монитором...

-- А ничего... подождут.

Я хочу с тобой тут еще посидеть, хотелось ей сказать. Но она промолчала. Потому что сейчас ей было неловко. Границы. Важно не переходить границы. Она молча ела пирожное, купленное в магазинчике внизу. Кельм не сводил с нее взгляда. Соседи негромко переругивались о чем-то в своей комнате, за три стены отсюда.

-- Ты такая странная, Ивик, - сказал он негромко, - ты не такая, как все. Как женщины вообще.

-- Почему не такая? Мне казалось, я обыкновенная.

-- Нет. Не знаю. Странно, но с тобой так легко.

-- Мне кажется, тебе со всеми легко. Ты общительный.

-- Легко было раньше. В квенсене. Девчонки за мной бегали тогда. Записочки писали. Я ж красивый тогда был...

-- Ты и сейчас очень красивый. Седина тебе идет. Шрам у тебя, - она провела по щеке пальцем, - очень небольшой. Не портит.

-- Хирургический шрам, - сказал он мрачно, - они же аккуратно резали. Скальпелем. До тройничного узла.

Ивик передернуло. Она перестала есть.

-- О Господи...

-- Извини, неважно это. А про девчонок - да... раньше бегали. Не знаю, я другой был раньше. Теперь все изменилось.

-- После плена?

-- Это тоже... да. Но потом я решил, что надо восстановиться, надо стать нормальным человеком. И... я ведь женился, ты знаешь? У меня была жена. Из касты медар, она преподавала спорт в тоорсене, гимнастка. Велена. Красивая девушка...

-- Да, я знаю, что ты был женат... не сошлось?

-- Я был женат всего год. Потому что там... понимаешь. Однажды я пришел, а ее уже нет дома. И что особенно плохо, - он говорил с усилием, как бы выталкивая слова, но спокойно, - она уехала с человеком... который был мне дорог. У меня и друзей потом не было, после плена. Но с этим парнем я учился в школе разведки, понимаешь... мы кое-что пережили вместе, и вообще... сошлись. А она... она была красивая. Яркая , в глаза сразу бросалась. Я потом вспоминал, ведь сразу, когда они познакомились, он все с ней танцевал... шутил. И она как-то оживлялась. Ты знаешь, сначала я... мне плохо очень было.

Он замолчал. Ивик с ужасом и сочувствием смотрела на него. Гладила его по руке.

-- Кельм, хороший мой... как тебе досталось...

-- Знаешь, сначала я их ненавидел. Сильно. Тогда подал на пересмотр брачных обетов, официально полностью с ней порвал. Если бы я тогда их нашел, встретил... не знаю, может, убил бы. А потом стал думать - ведь это любовь у них. Понимаешь, это же серьезно. Ведь он из разведки ушел ради нее. Сейчас командует какой-то частью патрульной, охраняет границу... в захолустье где-то. Ведь понимаешь, надо же действительно любить, чтобы вот так...

Ивик завладела рукой Кельма, левой, покалеченной. Прижала к своей щеке. Гладила. Передавала этой руке все то, что нельзя было, к сожалению, передать ее хозяину.

-- И потом, с Веленой... я сам, наверное, виноват. Ты знаешь, я на самом деле человек тяжелый. Меня трудно терпеть.

-- Это неправда. Мне ни с кем никогда не было так хорошо, как с тобой. Я никогда не встречала такого... терпеливого, доброго.

-- Ну не знаю. Может, я моложе был, эгоистичнее... не знаю. Или она другая просто. Это ты сама такая вот, добрая, вот и во мне видишь хорошее.

-- У вас просто не сложилось. Это бывает. Потом, она не гэйна.

-- Да, она не гэйна. И ей ничего нельзя было рассказать. Про плен мой она почти ничего не знала. Ну знала, что был там, видела, конечно, что шрамы, ну так они у гэйнов всегда бывают. Но как-то знаешь, не тянуло рассказывать. Вообще я не думал, что женщине можно вот так рассказывать что-то... мне казалось, вы настолько другие...

-- Какие мы другие, Кельм? Ну какие? У нас такое же тело. Нам так же больно бывает и страшно. И умирать мы боимся. И огонь у нас такой же внутри, и надо его поддерживать...

-- С тобой, Ивик... с тобой я могу быть собой самим. Не знаю, почему так. А с ней нет, не мог. Ребенка она так и не родила. Наверное, у меня теперь и не может быть детей... точно я не узнавал. А с тем, с моим другом, у них уже двое детей. Знаешь, она же со мной была несчастна... наверное. Я сам виноват.

-- Кельм, - выдохнула Ивик, - ты себя мучаешь уже столько лет. Да какая твоя вина, о чем ты говоришь? Ты что, насильно ее заставлял замуж выйти? А если она вышла, если давала обет...

Ивик вдруг осеклась. Ей вдруг вспомнился собственный обет с Марком - и пришедшее спокойное ощущение обреченности "теперь все. Теперь на всю жизнь".

-- Я не про то даже, - она снова прижалась к его руке. Поцеловала обрубки пальцев.

Почему жизнь устроена так несправедливо? За что с ним происходит все это? Она остро, острее, чем собственную боль, чувствовала сейчас его одиночество. Может, потому что это было знакомо ей - но далеко не так.

У нее есть Марк. Преданный, порядочный, бесконечно любящий. У нее есть дети.

У Кельма нет никого и ничего, кроме ледяного застывшего внутри кома боли, о которой нельзя даже вспоминать.

Разве он это заслужил? Почему он не встретился с нормальной, верной женщиной, такой, как Ашен, например... Ивик заплакала.

-- Маленькая, ну ты что? - он протянул правую руку, взъерошил ей волосы, - ты что? Не плачь.

-- Ты очень, очень хороший, - сказала она сдавленным голосом. Господи, да почему же слов так мало?

-- Кельм, я тебя люблю, - сказала она, - давно уже. Сильно. С первого раза, как увидела - помнишь, когда мой фантом обсуждали... Я люблю тебя.

Глаза Кельма блестели - странно, лихорадочно. Он открыл рот, собираясь что-то ответить. В коридоре хлопнула дверь. Дейтрины разом обернулись. Соседка влетела на кухню, буркнула "привет", полезла в свой холодильник. Ивик и Кельм молчали, сцепив руки на уголке стола.

-- Вы сок не видели? Томатный. Я тут оставляла пачку! - тон был слегка обвиняющим.

-- Нет, не видели, - сказал Кельм. Соседка выскочила из кухни. Набрала номер на телефонном аппарате, через несколько секунд послышалось возмущенное бормотание в трубку. Кельм отпустил руку Ивик.

-- Надо работать, - сказала она смущенно. Эмоциональный подъем спал. Момент прошел - и слава Богу.

-- Да, конечно, ты иди уже. Я посуду уберу, - ласково ответил Кельм.

Кельм вышел ее проводить. У него есть время - пять с половиной часов, сказал он. Можно и прогуляться. Ивик подумала, что они впервые вдвоем в Медиане, просто на прогулке. А в Медиане ведь все иначе.

Кельм изменился. Ей показалось - помолодел. Глаза блестели. Он двигался еще быстрее, еще энергичнее, чем всегда, хохотал, говорил без умолку. Наверное, он таким был в молодости, в квенсене и сразу после. Он прыгал, как мальчишка. Ивик тоже заразилась его энергией, как заражалась ею всегда. Для рюкзака она сотворила золотую ладью в форме лебедя, в древнерусском стиле, со сверкающими по бортам драгоценными камнями. Нагруженная ладья медленно плыла за ними по воздуху.

-- Поиграем? - Кельм взмахнул рукой, и вдруг небо Медианы, привычно серое, однотонное, стало очищаться... Ивик замерла, мурашки поползли по спине. В небе заиграли всполохи - серебряные, ослепительно белые, потом разноцветные, как северное сияние...

-- Господи, Кельм, какой же ты мощный!

Да, вот это сила! Хотя в бою бывает всякое, ей и самой случалось поднимать землю, устраивая доршам локальное землетрясение... землю... это мысль. Центр неба уже сиял ослепительной голубизной, как на обычной кислородной планете, а вокруг - безумная радуга чистых цветов. Кельм стоял, вскинув руки, из его ладоней кверху били фонтаны солнечных искр, и он улыбался. Ивик ни разу еще не видела его таким. Молча она протянула руки вперед, и земля вокруг стала преображаться. Покрылась ярко-зеленым ковром. Ивик хотелось сейчас видеть живое, пусть не по-настоящему, но живое, светлое, яркое, и на зелени появились нежно-голубые ковры незабудок, алые - роз, желтые - пушистых одуванчиков, и с ближайших холмов хлынули синие потоки вод. Небесные всполохи озаряли все это великолепие, ежесекундно преображая мир.

-- Ивик! Летим?

-- Да! - она сосредоточилась на секунду, превращаясь в орла. Взлетела в небесную синеву. Орлица была ее боевой трансформацией. Красивая, как валькирия, грозная, сильная... И тут ее обогнал в воздухе Кельм.

Он ведь обещал ей показать технотрансформацию, редкую, почти никто из гэйнов этого не делает. Неизвестно, почему. Ивик полагала, это оттого, что Дейтрос и вообще ведь не зациклен на технике, на железе, что главное и в Дейтросе, и в Дарайе (в отличие от той же Тримы) - биология, психология. А гэйны редко любят технику вообще. Даже Кельм взял идею, судя по всему, на Триме, от тамошних детских игрушек-трансформеров.

В небе перед острыми орлиными глазами Ивик сверкал маленький серебряный самолет-истребитель, ощетинившийся гроздьями орудий и ракет. Светлый снизу, потемнее сверху, а на месте кокпита - два круглых стеклянных глаза, темных, живых. Он несся сквозь разноцветные всполохи, раскинув дельтовидные крылья, пусть гораздо медленнее настоящего самолета, но куда быстрее Ивик, напряженно работающей крыльями... С пилонов сорвались несколько ракет - и рассыпались в небе пестрыми фейерверками. Открыв клюв, Ивик закричала от восторга. А потом крик ее превратился в пение, Ивик вынесла источник звука за пределы своей груди, чтобы не напрягать орлиные легкие, и дивная импровизированная мелодия заполнила пространство.

Трансформер снова преображался. Казалось, музыка срывает с него покровы жесткой стали, и вот уже дельтовидные крылья изогнулись, затрепетали, как живые... И одновременно Ивик, незаметно для себя, стала меняться.

Острый изогнутый клюв хищника стал прямым, вытянулась и изогнулась шея, темные перья засверкали белизной и серебром. Крылья, распластанные в воздухе, стали длиннее...

Она была прекрасна. Потому что он любил ее, потому что с ним - наконец-то - можно было стать прекрасной. И с ним можно быть только прекрасной. Удивительной. Ласкать взгляд. Быть самой лучшей в мире, самой неотразимой, самой великолепной. А Кельм летел сбоку и тоже постепенно менялся, они менялись оба, поглядывая друг на друга...

Ивик впервые в жизни становилась тем, чем должна быть.

Без брони.

Без нарочито наращенного уродства. Без презрительной ехидной ухмылки. С ним все это было не нужно. Он любил ее, и она была для него прекрасной - вся целиком, и понятной до конца. И он превращался, линии его становились мягче и легче, он был стремительной чистой птицей, и таяли, исчезали шрамы, стянувшие душу. Он был мальчишкой и выбрался в Медиану впервые в жизни. Он был весел, любопытен, счастлив, и с ней это было легко. С ней этих шрамов просто не было, и не было ничего плохого, и не могло быть ничего плохого там, где рядом - она. Словно взмахами маленьких нежных рук она сняла всю боль, и осталось лишь безграничное доверие и нежность.

Кто из них создал этот нежно-сиреневый и голубой поток в небе? Поток, в котором они плыли теперь вдвоем? Они стали белыми птицами, прекраснейшими на Тверди и в Медиане, их маховые перья сверкали в небесном сиянии, их крылья были распластаны в едином потоке.

Возникла ли у них мысль об опасности? Медиана на километры вокруг преобразилась, небо сверкало... Но ни один дорш не решился бы приблизиться к ним сейчас. Они сейчас могли бы справиться с целой армией.

Ивик чувствовала мозжечком движение крыльев Кельма, словно у нее было четыре крыла, два сердца, два мозга. Медиана проникла внутрь, преобразовала их, сыграла с ними странную шутку, и оказалось, что здесь они уже не отдельны, что они - единое целое. А потом Ивик перестала ощущать движение, прекратились мускульные усилия, она теперь словно текла в сияюще-нежном потоке... ей показалось - может быть, так и было - что тело само превратилось в поток воздуха, ветер. Такого никто никогда не делал, но как знать? И второй поток, сверкающе-белый, накатил на нее, подхватил, понес, и каждой струйкой, каждой клеточкой Ивик влилась в него, продолжая быть собой, Ивик, Ивенной иль Кон. Превратившись в ветер, единый на двоих сплошной поток, рассыпаясь в небе сполохами, и зная, что никто никогда не творил таких прекрасных вещей.

В этот миг на Триме под тем участком Медианы, где они плыли в небе, слившись в единое целое, многие сердца встрепенулись, и созданный, пусть кратковременно, мощнейший фантом разбудил многих. Кому-то пришли удивительные строчки, кто-то коснулся пальцами клавиш, кто-то набрал телефонный номер и сказал смущенно "слушай... давай встретимся сегодня?"

Сверкающий ветер замкнулся в кольцо, закружил. Взлетел в зенит и опал, и две белые птицы снова парили рядом, опускаясь все ниже к земле, касаясь друг друга кончиками крыльев, танцуя в воздухе.

-- Наша позиция проста и недвусмысленна, иль Рой, - говорил дараец, пристально вперившись в него, - вы покидаете Триму. Полностью. Полный и безоговорочный вывод дейтрийских войск. В случае вашей готовности это сделать мы пойдем на переговоры о полном долгосрочном перемирии.

Шеман молчал, внимательно глядя на собеседника. Он ожидал чего-то в этом роде и сейчас быстро перебирал варианты в уме.

На днях ему удалось встретиться с Кейтой - не в Дейтросе, конечно, там он не был уже полгода... сына младшего давным-давно не видел. Просто Кейта оказалась в Питере по служебной надобности. То место на плече, где лежала голова Кейты, еще сохраняло ощущение приятной тяжести. Голос Кейты - молодой, ничуть не изменившийся за десятилетия - еще звучал в ушах. А он объяснял ей, своей любимой, почему Дейтрос не может покинуть Триму.

-- Мы можем защищать Землю. Беречь ее. Но к чему это воздействие? - спрашивала она, - неужели земляне не разберутся без нас? Они ведь жили как-то без наших фантомов много веков...

-- Конечно, разберутся и обойдутся, - отвечал Эльгеро, - но тогда останется воздействие Дарайи. Они-то ведь не прекратят преобразование Тримы, информационную войну против нее. Сейчас Запад Тримы - слоеный пирог. Здесь и христианство, пусть слабо воплощенное, но все же христианство, с идеями милосердия и любви, с понятием о справедливости и честности, об идеалах и верности. Здесь и социальный дарвинизм, идея выживания сильнейшего и того, что слабый вообще не достоин жить. Отголоски фашизма, идеологии обывателя среднего класса, готового на любую жестокость и подлость ради себя, семьи и нации. И безудержное потребительство. И масса идей светского гуманизма, толерантности, которая губит сама себя. И подспудно правящая элита, верхушка богатейших людей мира, но все же и значительная доля демократии. И левые идеи, коммунистические, люди, которые как раз и пытаются воплотить наши идеалы на практике - но являясь при этом, к сожалению, атеистами... Это пирог, Кейта, это настоящий салат. Но его несложно перекомпоновать, дарайцам в одиночку ничего не стоит это сделать. Что касается остального мира, он слаб. За исключением, может быть, ислама, который дарайцы тоже поддерживают сейчас тактически. В советские времена мы надеялись на Россию как альтернативный центр, но сейчас этого нет. По крайней мере, пока. Россия в информационном плане сейчас - часть Запада. Позволить им сделать Запад подобием Дарайи, сделать мир однополярным - это приведет к уничтожению или необратимому преобразованию церкви. Кей, это преобразование идет, уже давно! Оно бы давно случилось, если бы церковь Тримы не была многоплановой, если бы не допускала разные мнения и возможности. Мы не можем допустить такого преобразования Тримы. Это сделало бы бессмысленной всю нашу борьбу. А ведь наши аналитики давно просчитали, сколько времени понадобится Дарайе, чтобы в одиночку полностью преобразовать Триму. И если мы уйдем, вообще никто не остановит их также и от прямой колонизации, прямого вмешательства. Как Лей-Вей. Такие планы у них есть, по сообщениям наших агентов, и эти планы серьезно рассматриваются...

Эльгеро и сам был убежден, что Триму нельзя отдавать, и инструкции на этот счет получил совершенно четкие. Но ответить на такой прямой вопрос непросто.

-- Хорошо, я задам вам вопрос. В случае вывода наших войск с Тримы - планируете ли вы прямое вмешательство в здешнее общество? Готовы ли вы дать гарантию, что такого вмешательства не будет? - спросил он дарайца.

Тот покачал головой.

-- Я не уполномочен говорить о планах нашего правительства в отношении Тримы. Вероятнее всего, воздействие останется лишь фантомным. Но мы не исключаем также гуманитарной помощи... ведь вы в курсе, что часть населения Земли по-прежнему живет на грани нищеты, что люди продолжают умирать от голода. Разве вас это не беспокоит?

-- Я вынужден выразить опасение, что под видом оказания гуманитарной помощи будет осуществлено прямое вооруженное вмешательство Дарайи на Триме и контроль над основными триманскими правительствами. Ведь именно такую операцию вы провели на Лей-Вей. В результате Лей-Вей сейчас по большей части населен дарайцами, а местное население играет в обществе вспомогательную роль, поставляя, например, вангалов...

Усмешка тронула тонкие губы дарайца.

-- Вам ли говорить об этом, иль Рой? Разве Дейтрос не рассылает свои миссии повсюду? Разве ваши хойта не проповедуют в Килне, Руанаре, Лайсе, даже собственно в Лей-Вей? Разве вы не воздействуете на Килн и не оккупируете его фактически? Дейтрийская прозелитическая идеология куда агрессивнее и активнее распространяется по миру. Но не будем заниматься взаимными упреками. Вы спросили об условиях мира - я назвал эти условия.

-- Я понял вас, спасибо. Что ж, конечно, об односторонней безоговорочной капитуляции, которую вы требуете, мы говорить не можем. Поймите, у нас нет гарантий, что приобретя Триму, вы не продолжите агрессию в отношении Дейтроса. Ведь наши идеологические подходы, как мы уже говорили, остаются противоположными. Но, - Эльгеро сделал паузу, - может идти речь о поэтапных одновременных уступках и о взаимной договоренности о нейтралитете и самостоятельности Тримы. Самостоятельность Тримы устроила бы нас полностью. Вам Трима не может угрожать, и она малоинтересна как сфера влияния. Прошу вас передать вашему правительству, что Дейтрос готов полностью прекратить любые действия в отношении Дарайи и Лей-Вей, включая отказ от миссионерства, если вы выразите согласие на поэтапное взаимное предоставление Триме полной самостоятельности.

Столы вынесли на улицу, и половина двора тут же присоединилась к празднику. Дети Ивик унеслись вместе с остальными ребятишками качаться на канатах. Марк поодаль болтал с Вэйном, младшим братом Ашен - он единственный в семье оказался не гэйном, стал инженером-машиностроителем. Кажется, Кейта была этим довольна. Вэйн и его девушка, как бишь ее зовут - сидели рядом с Марком, что-то рассказывали, Марк заливисто хохотал. Кажется, он так любит меня... и дети тоже... но ведь вот - не сидят здесь рядом, хотя времени так мало, и скоро я опять уйду, думала Ивик с легким удивлением. Нет, это не обижало ее. Что ж, у детей своя жизнь... и у Марка - у Марка тоже она по сути своя. Может, он и не так страдает без нее, как это кажется? Мы ведь совсем, совсем разные люди, подумала Ивик.

Она доела свой пирог. Взглядом разыскала Дану. Дэйм сидел неподалеку от нее, держал на руках своего младшенького, Шанора, в белом крестильном платьице, виновника торжества. И занят был, кажется, исключительно ребенком - покачивал его на руках, говорил с ним, играл. Старшие дети - Рейн и Лита - умчались вместе со всеми. Дана болтала о чем-то с Кейтой, сидевшей напротив. Почти все семейство собралось, только Эльгеро не хватает, подумала Ивик. Она посмотрела на Дану и в очередной раз поразилась изменениям.

Надо же, а в квенсене казалось - Дана не жилец на этом свете. Маленькая, хрупкая, экзотический цветок, и шейка так беззащитно торчит из ворота камуфляжа. Слишком талантливая. Слишком тонкая и необыкновенная. Огромные чистые глаза. Дитя не от мира сего. Неудивительно, что Дэйм так долго и романтично любил ее. Будь Ивик мужчиной, обязательно влюбилась бы в Дану.

И вот прошло десять лет - и Дану невозможно узнать. Она располнела. Не то, чтобы совсем уж безобразно, но вместо хрупкого цветка - широкобедрая, плотная матрона с наметившимся даже двойным подбородочком. Уверенная в себе, вполне земная. Заливисто смеется. Вскакивает и тащит еще миску салата с кухни. Потчует гостей...

Она была самой перспективной в квенсене, у нее огромный талант, высочайшее сродство к Медиане. Ивик до нее далеко. Да и всем далеко. Но Дана почти сразу после квенсена родила дочку, Литу, и с тех пор уже не воевала больше. Потом родился Рейн, потом она занедужила - то какие-то проблемы с суставами, то поджелудочная железа. Ничего по-настоящему страшного, но в патрули она по медицинским показаниям больше не ходила. А теперь, кажется, и болезней никаких нет, просто Дана уже вработалась в штабе, и никто не думает гнать ее в Медиану. И сама она никогда не рвалась.

Это в свое время удивило Ивик. Когда Дана очередной раз объяснила, что у нее проблемы то ли с поджелудочной, то ли с печенкой, "да и вообще, - пожала она плечами, - честно говоря, и ладно. Я что, ненормальная - рваться в патруль?"

В общем-то да, в патруль может рваться только ненормальный. Там тяжело. Там бывает опасно и очень опасно. Но ведь это Медиана. Это - возможность играть...

Дана работала в штабе, диспетчером, сидела на циллосе и распределяла связь. Это работа для гэйн-вэлар. Сможет ли Дана сейчас хоть защитить себя в Медиане?

Ведь она и на скрипке совсем перестала играть. Это особенно поражало. Ведь Дана была талантлива. Очень. Даже гениальна. Она была музыкальным вундеркиндом, жила музыкой, дышала музыкой. Взрослые преподаватели уже ничего не могли ей дать. Ее даже распределили в Лору, потому что здесь рядом - филармония, здесь Дана могла играть в оркестре, и начала было уже, ее сразу взяли первой скрипкой.

А потом, после беременности, и это сошло на нет.

"Ты знаешь, дети, семья... Как-то не хочется. Не до того".

Она бросила работу в филармонии.

Ивик вспомнилась Юлия. Та еще полнее Даны. Замотана борьбой за существование. Одинока. Еле движется. Но ведь пишет, черт возьми, ведь пишет! Ивик тоже могла бы бросить, давно уже. И была бы, наверное, даже счастлива. И Дане, вероятно, хорошо. Ивик думала о том своем счастливом времени, когда Миари была совсем маленькая, когда родились близнецы. В ее жизни никогда не было времени лучше. Она никогда не чувствовала себя так спокойно, так наполненно. Вокруг было столько любви... Маленькие детки, Марк. И тогда она перестала писать.

Может, кому-то тяжело с маленькими детьми, дома, в одиночестве - а Ивик только это и нужно. Только тогда она и была счастлива. Но если бы предложили вернуться - а возможность такая ведь есть - ни за что. Да, тело хочет этого. Чтобы никакого напряжения, чтобы комфорт - физический и душевный. И вкусная еда, сколько душе хочется... Ивик так испугалась вдруг, что вскочила из-за стола. Не съела ли она уже слишком много?

Засмеялась, осознавая свою глупость. Но и правда - что сидеть-то? Ивик осмотрелась.

Здесь все, как в детстве. Дом двухэтажный, благоустроенный, не тот барак, в каком она когда-то жила. Но такой же длинный, с подъездами и лавочками, и рядом - просторный двор. Сарайчики, качели, белье на веревках. Пронзительно-синее небо. Гвалт ребятишек. Дворовый пес лакает воду из лужи - недавно прошел дождь. Светло и щемяще. Почти до слез. Это ведь и есть Родина. И люди эти - неуловимо похожие, родные, все до одного, какими бы они ни были. Ивик заметила Ашен и пошла было к ней, но приостановилась - Ашен была не одна.

Подруга уже заметила ее и махала рукой. Ивик двинулась дальше. Что ж, в самом деле, не уединяться же они сюда пришли.

Ашен тоже изменилась. Видела ее Ивик всего с полгода назад - будто другой человек. Помолодела, выглядит как девочка сразу после квенсена. Серые глаза сияют. Ивик залюбовалась - ну что за красавица! Жених, на голову выше Ашен, обнимал девушку за плечи. Как его зовут-то? Тай, Тайкин - а дальше как? Ивик не помнила. Знала только, что он офицер третьего отдела шематы Тримы, боевого отдела. Зеннор, как и сама Ашен. Огромный, широкоплечий. Вместе они выглядели чудесно. Ивик вдруг вспомнилась старушка в Питере: "Прямо светитесь оба! Дай Бог вам любви и согласия!" Она смутилась.

Протянула руку жениху Ашен.

-- Ивенна.

-- Тайкин, - представился он, - Ашен о тебе много говорила.

Он смущенно скосил глаза на невесту.

-- Ну о тебе Ашен тоже много говорила, - засмеялась Ивик, - в последнее время невозможно общаться стало... все время "А Тай сказал", "а мы с Таем"...

Ашен улыбнулась. Зеннор крепче прижал ее к себе левой рукой. Ивик почувствовала, как внутри что-то расплывается и тает от счастья. Ашен. Сколько лет она жила, словно замкнувшись, словно в броне... Ивик вспомнила, как Дэйм привез весть о гибели Рейна, жениха Ашен, которого она вот так же сильно любила. Ей тогда было пятнадцать лет. И как она закричала. Ивик перепугалась тогда, она даже не думала, что такая реакция может быть - словно от сильной боли... так ведь это и есть невыносимая боль. Как она обняла Ашен, успокаивая, и тело под ее руками ритмично, страшно дергалось, будто в судороге... И как Ашен тогда изменилась. Как будто не жила с детства в атмосфере, где смерть в общем не была чем-то особенным. Как будто не понимала, что это может случиться в любой момент. Не могла поверить, смириться... А потом не могла полюбить никого - а ведь Ашен красивая, ее многие любили.

Боялась боли? Но вот в конце концов что-то случилось же. И опять она так же сияет. И любит. И счастлива. Ивик вдруг содрогнулась от жуткого предчувствия.

Черт бы побрал эту интуицию... Она посмотрела в лицо Тайкина. Хорошее такое лицо, открытое, с блестящими темными глазами. Ничего не будет, сказала себе Ивик. Он будет жить. Они поженятся. У них родятся дети. Ашен отдохнет немного, узнает счастье материнства. Муж будет часто ее навещать. Они доживут до старости - Эльгеро с Кейтой ведь дожили, это бывает. Они оба сделают карьеру, а высшие офицеры меньше рискуют непосредственно жизнью...

-- Свадьба у нас будет осенью, - сказала Ашен, - мы тебя уже приглашаем. Договорись там с начальством!

-- Так это надо дату конкретную знать.

-- А ты заранее намеки делай, что осенью нужен будет отпуск. У меня уже платье в проекте! Знаешь, какое? - Ашен высвободилась и начала показывать на себе, - вот тут все будет драпироваться, драпироваться, а вот тут выпуск... Заказывать буду на Триме!

-- Все отпадут, наверное.

-- Вот-вот, если ты это не увидишь - много потеряешь!

Тайкин снова обнял Ашен.

-- Ты куда все время убегаешь? Дай хоть подержаться за тебя немного, - он наклонился и поцеловал Ашен в висок.

-- Ты маньяк, - сказала Ашен, взглянув на него влюбленно, - ты знаешь, Ивик, чем он занимается? Он художник, как и я, но гораздо, гораздо круче! Но больше он увлекается киносъемкой!

-- Я и оператором был, - сказал Тайкин, - может, видела нашу работу "Сияние моря"?

-- Ой, конечно! - воскликнула Ивик, - и это ты там снимал?

-- Ну не я один... но был в операторской группе. Сейчас, конечно, с Тримой уже плохо получается. Делаю авторские работы.

-- И ты знаешь, что он делает? Он постоянно меня снимает на свою камеру. Если это попадет в руки дарайцев - шендак конспирации! Он про меня уже полнометражный фильм отснял, ужас какой-то! И он хочет процесс шитья платья тоже снимать на камеру. И вообще, говорит, будет летопись семейной жизни...

-- Кстати, Ивик, тебя тоже надо снять... лучшая подруга Ашен, а я до сих пор тебя не запечатлел... - Тайкин завозился, снимая с ремня небольшую, но профессиональную камеру - она была у него подвешена рядом со шлингом.

-- Ох уж, меня-то не надо!

-- Да ну вас, девчонки, - сказал Тай, - представьте, как потом интересно будет детям показывать. У нас ведь все записи есть. Даже в тот день, когда мы познакомились. Моя группа вела прикрытие... правда, там записи некачественные, мы их просто делали по служебной необходимости. Ну-ка, встаньте рядом, - велел он, отстраняясь и нацеливая объектив. Ивик с Ашен обнялись, Ашен даже склонила голову на плечо подруге. Но в последний момент Ивик, не удержавшись показала в камеру язык.

-- И семейство твое тоже бы надо... - Тай огляделся. Ивик фыркнула.

-- Мое семейство не соберешь теперь - кажется, ребята купаться пошли...

Тайкин снова обхватил Ашен за плечи, наклонился к ней, то ли шептал что-то в ухо, то ли целовал. Ивик улыбнулась.

-- Ну пойду, посмотрю, - сказала она неопределенно. Она была здесь лишней. Не могли они оторваться друг от друга. Слишком мало времени. Мало возможности побыть вместе. Как хорошо Ивик понимала их...

И отойдя в сторону, ощутила себя бесконечно одинокой.

И у нее все могло бы быть иначе. Могло бы... если бы.

Никто не умер. Ничего страшного не произошло, если не считать мерзкого эпизода с Васей. У Ивик прекрасная семья - и заметим, нет ни одного родственника-гэйна, никому не угрожает даже малейшая опасность. Дети еще маленькие. Ивик, как всегда, самый счастливый человек на свете. Только почему на душе так невыразимо гнусно...

-- Привет, Ивик!

Ей помахал Дэйм. Он как раз положил своего младшенького на стол, где обычно старики играли в кости, и менял малышу пеленку. Ловко, умело, будто всю жизнь только этим занимался. Ивик подошла ближе. Поагукала ребенку. Маленький Шан посиял беззубой улыбкой. Ивик тоже невольно заулыбалась. Дэйм подхватил переодетого малыша на руки. Чмокнул в пухлую щечку.

-- Как у тебя жизнь, птичка? - спросил Дэйм. Он работал в Латинской Америке и сам стал похож на латиноамериканца. Дейтрийские его черты неуловимо смахивали теперь на индейско-негритянские. Кожа потемнела, в глазах появился веселый блеск.

-- Жизнь хорошо, - сказала Ивик, - работаю помаленьку.

-- До меня дошли слухи, ты теперь работаешь на пару с Кельмом?

-- Да, - вздрогнула Ивик. Подошла еще ближе. Теперь разве что боевая тревога могла ослабить ее интерес к этому разговору.

-- Это хорошо. Он ведь занимается твоей безопасностью, как я понимаю? Он отличный профессионал.

-- Да, это о нем многие говорят, - согласилась Ивик.

-- Но говорят, что работать с ним трудно - характер... Я-то его хорошо знаю, он тут у нас бывал... ты же знаешь его историю, да?

-- Да, конечно. Я не понимаю, почему с ним трудно? По-моему, наоборот... я никогда еще не встречала такого человека... чтобы с ним было так хорошо работать. Надежно. И характер прекрасный, - с жаром сказала Ивик и тут же прикусила язык.

-- Ну слава Богу! Я опасался, что он тебя затюкает...

-- Он очень хороший.

Дэйм с Ивик сели на лавочку у стола. Дэйм покачивал ребенка, начинающего засыпать на отцовских руках.

-- Ты лучше расскажи, как там у вас, - попросила Ивик, - интересно! Я бы тоже хотела побывать в Америке... ты где сейчас работаешь?

-- В основном Никарагуа, бываю в других центральноамериканских странах, Мексике, Венесуэле... У нас интересно. Реально - очень интересно. Я думаю, что у нас происходит первая попытка прорыва тех идей, что когда-то преобразовали Дейтрос...

-- В каком смысле? - заинтересовалась Ивик.

-- Ты, конечно, знаешь о теологии освобождения?

-- Конечно, знаю, - Ивик вспомнила свой неудачный фантом. Тогда она кое-что читала по этому вопросу... С тех пор как-то все забылось, она ушла в рутину и потеряла к этому интерес. Начальство разберется. Ее-то какое дело...

-- В сущности, она не представляет из себя ясного, цельного, законченного учения. Теория не разработана. Поэтому пользуются все больше марксистской теорией, которая, конечно, неполна. Основные идеи теологии освобождения очень просты: главная задача христианина на Земле - любить ближнего, и прежде всего, ближнего страдающего, угнетенного, любить тех, кому плохо. Ну а любить - значит стремиться помочь. А если ты хочешь действительно помочь, надо стремиться это делать правильно и помочь наибольшему числу людей. Именно этого ждет и хочет от нас Христос. Значит, в частности, надо преобразовать общество так, чтобы оно было максимально гуманным, чтобы оно было - для блага всех людей, как физического, так и духовного... кажется, так просто, да? Мы даже ничего другого и представить не можем.

-- Конечно, это банальность, - пожала плечами Ивик, - а как иначе?

-- Для нас - банальность. Понимаешь, мы думаем, и нам это объясняют, что христианство Тримы точно такое же, как у нас, что противостояние идет по этой линии: дарайский атеизм - дейтрийское христианство. А все гораздо сложнее. Для землян то, что я говорю - не банальность. Может, потому, что когда христианство впервые попало в Дейтрос, у нас уже было сравнительно высокоразвитое, высокотехнологичное общество. И сразу стало очевидным, что например, наша кастовая система в том старом виде - несовместима с исповеданием Христа. Ты же помнишь, какая она была?

-- Да, конечно, - Ивик кивнула. Они это проходили по истории еще в тоорсене. Раньше профессиональных каст было больше, их нельзя было менять, они имели религиозное значение. В них вступали по праву наследства, а не в соответствии со способностями. Сейчас четыре касты - хойта, гэйны, аслен и медар - сохранили лишь чисто декоративное значение...

-- Несовместимо с верой и владение собственностью. В Евангелии так много об этом говорится... Эксплуатация. Неравенство людей. У нас, вступая в христианские общины, люди сразу отрекались от всего этого, считая это проявлениями греха. Как можно быть христианином и поддерживать грех? Это все равно, что продолжать, например, жить в блудном сожительстве. Становясь христианином, надо отрекаться от греха.

-- Ну да... но что здесь такого? Это же понятно...

Ивик и действительно не думала об этом. Это был воздух, которым она дышала. О воздухе не думают. Можно размышлять над сложными вопросами вроде любви к нескольким мужчинам сразу. Но есть очевидности - христианин не может поддерживать неравенство и угнетение, он должен защищать жизнь, счастье, развитие всех людей, он должен стремиться к этому. В этом не было сомнений ни у кого. Никогда. Это в Дейтросе считалось бесспорным.

Но на Триме... на Триме - не считалось. Действительно.

-- Может быть, так было необходимо, Дэйм? Чтобы они могли сохранить Благую Весть? Дейтрийская церковь ведь тогда чудом выжила. А у триманской церкви главная задача - сохранение и передача Благой Вести...

-- Да, но выполнение заповедей - это минимум настолько же важно. Хотя ты права, пойди церковь на Триме против сильных мира сего - ее могли бы раздавить... Хотя это сложный вопрос! Должны ли христиане бояться смерти? Не должны ли делать то, к чему призваны - и уповать на помощь Бога? Но впрочем, это неважно. Обрати внимание, как много на Триме сделали люди, далекие от церкви. Развитие науки... социальные преобразования. Церковь ко всему этому, в отличие от дейтрийской, не имела никакого отношения. И даже сопротивлялась этому. И вот там, где я работаю - там произошло, теперь уже окончательно, осознание собственно социальной роли Церкви. Посюсторонней. Той простой идеи, что у Бога на Тверди нет рук и ног, кроме наших.

-- Шендак! Дарайцы, наверное, ломят там зверски...

-- А ты как думала? Конечно. У нас самый большой боевой отдел на Триме. Да и вообще... На самом деле сложно все. Висит на волоске. Хотя думаю, эти идеи уже не победить. В наших странах многое меняется, Ивик. Есть поводы для некоторого оптимизма.

-- Странно это... вот скажи рядовому дейтрину - там социализм. Посмотрит, как на идиота, скажет, ну и что... Что в этом такого хорошего.

-- Да потому что для рядового дейтрина христианское общество - это и есть то, что мы называем социализмом. Наши этого тоже не понимают. Надо программу в школах менять... объяснять. Хотя это чисто триманские заморочки, может, и правда, интересно только для общего развития... У нас-то все просто. И дарайцы это понимают тоже.

-- Дэйм! - голос Даны звучал чуть капризно, - пошли за стол! Он спит, что ли?

Дана подошла ближе, поправила чепчик ребенку. Дэйм улыбнулся ей.

-- Заснул вроде...

-- Ну так положи его, вон же колыбельку я поставила. Что ты его на руках таскаешь?

-- Не хочется, - тихо сказал Дэйм, - очень хочется подержать.

Ивик взглянула на него и поразилась нежности, с которой он смотрел на ребенка.

-- О-ох, шендак, выискался заботливый папаша! - вздохнула Дана, - пожил бы тут с нами, быстро бы надоело их на руках таскать...

Дэйм улыбнулся чуть беспомощно. Встал. Ивик встала вслед за ним. А вот она хорошо понимала Дэйма. Всегда кажется - схватить ребенка и не выпускать из рук. Пока не надо будет снова уходить...

Только гэйн может понять гэйна.

А Дана уже перестала быть такой.

Они мыли посуду вдвоем, на маленькой кухне. Дана полоскала в мыльной воде, Ивик протирала полотенцем и составляла в стопки - отдельно большие тарелки, отдельно маленькие... Завитки черных волос Даны ложились на щеки, на раздвоенный подбородок. Фартук намок и прилип к животу.

-- Папаша... тут он заботливый! А сам и дома-то не бывает... нет, я понимаю - работа. Конечно. Он гэйн, он должен... но знаешь как осточертело - все время одной.

Вот так же и Марк, наверное, подумала Ивик. Все время один. Но он никогда не жалуется. Она снова ощутила свою вину.

-- Да и вообще... в молодости как думали - любовь, романтика... А где она, эта любовь? Одна вон грязная посуда осталась. Придет раз в три недели, осчастливит своим присутствием божественным... и опять сваливает. А это все на мне. Квартира, дети... Свекровь тоже работает. А то, что я работаю - это никого не волнует... а тоже ведь смену отсидишь на связи - спину ломит. Не так уж и легко.

-- Ты его не любишь уже? - тихо спросила Ивик. Дана пожала плечами.

-- Не знаю. Как-то... прошло. Да так и не бывает, наверное, чтобы любовь, как в молодости. У всех проходит. Быт, понимаешь, заедает... Я одна кручусь, ему ничего не надо...

Надо, хотела сказать Ивик. Ему очень нужно возвращаться сюда. И чтобы его обняли. И чтобы любили... А любила ли его Дана вообще когда-нибудь? Это ведь Дэйм два года не решался ей даже сказать... мечтал... добивался. А она?

-- А раньше ты его любила?

-- Не знаю. Наверное. Такой, казалось мне, красавец... мужчина. Гэйн. Весь из себя... а... теперь вижу, что все они одинаковы, мужики-то. Может, лучше было не за гэйна выйти, а вот как ты - за аслен какого-нибудь. Хоть бы в хозяйстве была польза... А он... придет - и хоть бы что полезное сделал по хозяйству! Папаша-то у него, Эльгеро, очень даже хозяйственный, считай, всю квартиру у них своими руками сделал. Хотя шеман! Характерец, правда, еще тот! Но в этом плане молодец. А сын - вообще руки не тем концом вставлены. Вон, посмотри - видишь, вешалка? Третий месяц прошу прибить... знаешь, как неудобно!

Ивик взглянула на оторванную вешалку на стене. И правда... кухонные полотенца свалены на подоконнике. Под батареей грязь. Оконное стекло сто лет не мыто. Дана и сама - еще та хозяйка. Но ей просто тяжело... Она такая. Трудно справляться.

Ивик вспомнила, как Дана на первом курсе чуть не сломалась. Сбежала с уроков, сидела на чердаке и плакала. "Я больше не могу". И как ее было жалко. Маленькая, хрупкая, безумно талантливая девчонка. Полоса препятствий, рукопашный бой, кроссы, горы зубрежки каждый день, хозяйственные наряды... Себя Ивик не было так жалко. Про себя Ивик знала, что она - самая обычная, и не хватало еще капризы тут устраивать. А вот Дана... Такой талант, думалось ей тогда, совсем не терпит насилия. А ведь квенсен - это сплошное насилие, сплошное "через не-могу", требования, нагрузки...

Вот она и сломалась.

Но не тогда, а сейчас. Такая жизнь оказалась ей не по силам. В квенсене она еще как-то держалась. Там были нагрузки, там были потом патрули и даже боевые столкновения... но их там кормили в столовой, обстирывали, ни о чем не надо было думать. Только выполняй распоряжения и приказы.

А здесь - на ней все хозяйство. Пусть маленькое. Но для Даны и это - слишком. Она и этого не выдерживает. И дети. Слишком большая для нее ответственность. Не создана она для того, чтобы пахать. Не рабочая скотинка. Да впрочем, и воевать она тоже не создана, это верно...

Она принцесса, маленькая аристократка. Украшение, цветок. Ей бы жить в особняке какого-нибудь принца либо миллиардера триманского. И чтобы на руках носили. Чтобы муж любил и жил ради нее. Дэйм ее любит, конечно... Но он действительно мало для нее делает. И винить его в этом нельзя. Просто так все сложилось.

Вообще, подумала Ивик, почему в жизни всегда так складывается, что никто, вроде бы, не виноват, а всем плохо...

-- Ну а ты как живешь? Везет тебе, у тебя Марк классный...

-- Да, классный, - согласилась Ивик. Ей хотелось рассказать Дане про Кельма. Но - какое теперь? Что она скажет? Ивик вообще чувствовала вину перед Даной, потому что и она ведь гэйна, и она уходит и бросает семью...

Дана выпустила воду из раковины. Вытерла покрасневшие руки полотенцем, стала составлять стопки тарелок в шкаф.

-- Давай тут посидим с тобой, чайку еще выпьем... классный пирог я испекла? - похвасталась Дана.

-- Классный! Рецепт дашь?

-- Ага, только напомни... - Дана стала разливать чай. И снова Ивик ощутила грусть, глядя на ее распухшие, растолстевшие руки - как эти тонкие кисти когда-то держали смычок...

-- Ты совсем уже не играешь?

-- Да ну... взяла как-то, попробовала... знаешь, нет желания. Техника уходит постепенно, и восстанавливать... Это же пахать надо. Не до того мне.

-- Ты так изменилась...

И правда, она изменилась. Жадно кусала пирог с ягодами, причавкивала. Ивик вдруг подумала, что это - совсем другой человек, ничего общего не имеющий с той Даной, с которой когда-то вместе решили "бороться против диктатуры", и с которой потом бегали под огнем доршей... Но какая разница? Я люблю ее все равно, подумала Ивик. Она моя сестра. Она мне ближе, чем родная сестра. Что бы с ней ни случилось... А если бы ее убили, было бы лучше? Нет, остро ощутила Ивик. Лучше уж пусть будет такой. Может, из высших соображений, если бы она была моим транслятором... да, если бы я отвечала за нее как куратор, я могла бы сказать - дескать, лучше погибнуть, чем так измениться. Но я хочу, чтобы она жила. Просто жила. Любой. Злой, страдающей, растолстевшей, скучной, какой угодно. Просто чтобы жила. Ивик наклонилась, чтобы скрыть слезу, внезапно набухшую в уголке глаза. Что за чертова сентиментальность напала? Что со мной? Что во мне-то так сильно изменилось в последнее время?

Кажется, в последнее время я начала жить...

Ей очень захотелось поговорить о Кельме. Но... неинтересно это все Дане и не нужно. Так же, как Марку. Чужой мир... им этого ничего не понять.

-- Слушай, а про наших хоть расскажи что-нибудь? У меня совершенно ни с кем нет связи!

-- Про наших? Ну я про всех почти знаю... - Дана задумалась, - кто молодец из нашего сена, это Скеро! Я у нее зимой в гостях была, она пригласила. Почему-то помнит меня, выделяет, хотя мы вроде не дружили. Она уже живет в Шари-Пале, в столице. Человек действительно умеет жить! Знаешь, я и тогда ею восхищалась, и сейчас. Муж у нее известный физик, участвовал в создании вероятностного щита. Детей четверо, и еще собирается рожать. При этом дом, - Дана мечтательно зажмурилась, - как в проклятой Дарайе! Отдельный, представляешь? Как-то ее муж выбил. Два этажа. Хозяйство - блеск! Все чисто, все на местах. Барахла полно. Да еще научную работу ведет! Она ведь уже и диссер защитила, что-то про эти... глубокие слои Медианы, про темпоральные сдвиги. Заочно закончила физическую академию. Мало того, она еще шьет - такой костюмчик показывала, закачаешься! И книги пишет!

-- Здорово, она действительно молодец! - поддержала Ивик, - всегда была такой... разносторонне одаренной.

-- Кто еще... Ну про Лена ты знаешь...

-- Да, - негромко сказала Ивик. Опустила глаза. Они не все знали друг о друге, но если кто-то погибал - об этом узнавали все. Лен был седьмым. Седьмым уже после выпуска, а если считать Чена, погибшего в школе - то восьмым.

Дана коротко, прерывисто вздохнула.

-- Верт командует частью в Рагоне. Уже зеннор, как наша Ашен, молодец! И семья есть, трое детей. Марро получил премию Рица, известный поэт уже... ну это ты знаешь, впрочем. А работает в патрульной части обычной. Жена, двое детей. Клайд вот недавно женился. Тоже в патруле. Да все в основном в патрульных частях... Из девчонок Тиша - вроде такая незаметная была - а сейчас стала известной пианисткой. Хотя тоже патрулирует. Но у нее детей нет. Да, а помнишь Марту иль Касс, из сена на год старше нас? Ты в нее прямо втюрилась тогда...

-- Помню, - улыбнулась Ивик, - такое не забывается.

-- Так вот, она с Дэймом работает! На Триме. В Мексике, кажется.

-- Да ты что?!

-- Ага. Вообще мир тесен! Мы с ней ведь рожали вместе, я Рейна, а она девчонку свою вторую родила. Потом переписывались немного, тебя вспоминали. Я не рассказывала разве?

-- Нет.

-- А недавно она к нам даже приезжала...

-- Ну и как она живет? Чем занимается?

-- Занимается... ну клористка, играет в оркестре, когда время есть... у вас же на Триме и времени-то особо нет. Сольные концерты дает. У нее трое детей, все девчонки. Муж тоже, как и у тебя, аслен - какой-то электронщик... не знаю точно, - Дана хмыкнула, - она хорошо, конечно, устроилась. Только дальше никому не рассказывай. На Триме у нее роман с одним... тоже из наших, конечно. Живут фактически семьей. Приходит сюда - тут у нее муж, дети, дом, все в шоколаде. Уходит на Триму - там тоже того... дырочка пустой не остается. Я ее детей видела, знаешь, подозреваю, что третья девочка уже того... от другого отца. А кто разберет-то? Все чисто. Вообще в этом плане, конечно, вам хорошо на Триме, удобно. Я думаю, может, и у Дэйма там кто-то есть...

Ивик сидела, ощущая себя примерно как рак, которого только что вынули из прохладной привычной среды и засунули в кипяток.

-- Да нет, - сказала она, - у Дэйма вряд ли. Он, знаешь, такой честный. И тебя любит.

-- Ой, да ладно - честный. Ты просто в облаках витаешь. Я, знаешь, со многими общалась, это среди гэйнов обычное дело. Особенно у разведчиков, кто дома подолгу не живет. Да по мне знаешь... лишь бы было шито-крыто! Лишь бы тут мне сцены не устраивал.

Ивик покачала головой.

-- Не знаю... не по-людски это! Я не осуждаю Марту, не знаю, что там у них... Но то, что это у всех... ты ошибаешься, Дан. Далеко не у всех.

-- Да перестань, Ивик, ты как была наивной дурочкой, так и осталась. В церкви говорят одно, а люди остаются людьми. Ну если хочется? Что, все должны быть святыми? А уж гэйны и вовсе - творческие личности... - с иронией сказала Дана, - ты, кажется, до сих пор всерьез относишься к тому, что там в церкви впаривают...

Ивик пожала плечами. Она не знала, что сказать.

-- По-моему, в этом нет ничего плохого, - рассуждала Дана, - ведь главное, чтобы все были довольны. Никто ничего не знает, и ладно. Или знает и закрывает глаза. Надо немножко посвободнее жить! Ну скажи, какой вред был бы Марку, если бы ты нашла на Триме кого-нибудь? Тебе легче жить, и ему ведь от этого не убудет!

-- А если бы он узнал, - Ивик с трудом узнавала собственный голос, - ты представляешь... что бы он испытал тогда?

-- Ну что... ну попереживал бы. И смирился. И сам бы кого-нибудь тут нашел... Он же, Ивик, понимает прекрасно, что он тебе не пара. Что вы слишком разные. И не понимаете друг друга. А любит... если любит - смирится. Ну кто ты, и кто он, если честно? Ты гэйна, офицер разведки, шехина уже! Талантливая. Книги твои издают. А он - обычный строитель, отделочник, у него даже образование трехлетнее. Он что, этого не понимает? Он будет благодарен, что ты его вообще не бросаешь!

-- Нет, - лицо Ивик горело, - все же не так... какая я талантливая, о чем ты? Оружие делаю, да, так и то не лучше других. Издают меня очень мало. Нет, Дана...

-- А что, у тебя есть уже кто?

-- Нет... нет, конечно, - поспешно ответила Ивик, - это я теоретически. Про Марту и вообще.

-- Эй, кумушки! - раздался веселый голос Кейты, - ну-ка пошли на улицу! Там сейчас танцы будут!

Свекровь Даны стояла в дверях - легкая, молодая, со сверкающей улыбкой, в приталенном костюмчике. Махала им рукой.

-- Потом уединитесь, - сказала она, - вас там мужья ищут!

Ивик танцевала с Марком. Он нежно обнимал ее за талию, временами наклонялся и целовал в шейку - и ей было приятно, они принадлежали друг другу сейчас и наслаждались друг другом.

-- Ты моя ягодка, - говорил Марк, - сладкая такая...

-- А ты у меня самый лучший, - шепнула Ивик, склонившись к его уху и легонько поцеловала мочку. Сменилась фигура, и танцующие поменяли партнеров. Ивик теперь попался Дэйм. Он был крайне сосредоточен на том, чтобы не наступать на ноги, а разговаривать во время танца не умел вообще. Музыка гремела из проигрывателя - музыкантов среди гостей не набиралось на полный оркестр, да и всем хотелось танцевать. Но хорошая музыка, легкая, мелодичная. Дэйм держал Ивик неловко. Она вдруг представила, что на его месте - Кельм. Как оно было бы с ним? Она вспомнила танец в небесах Медианы, и горячая волна охватила ее - не то стыда, не то счастья.

Кельм вел бы ее легко и уверенно. Не запинаясь, как Марк. И тоже говорил бы что-нибудь очень хорошее, но не так, как Марк, а так, что это запоминалось бы на всю жизнь...

Но они никогда не будут танцевать вместе...

Ивик вдруг поняла, что больше не может. Ей было плохо. Просто очень плохо. Она отшатнулась от Дэйма.

-- Ты что? - спросил он с тревогой.

-- Мне... плохо, - сказала она, - подожди... мне надо отойти.

Дэйм, обеспокоенный, довел ее до стола, усадил.

-- Ты что, Ивик? С тобой ничего такого не было последнее время? Ты не была ранена?

-- Да, - сказала она, - было...

Ей вспомнился Вася, и она ухватилась внутренне за эту идею. Да, потому ей и плохо. И долго еще будет плохо.

-- О Господи, сильно?

-- Нет... - неохотно сказала Ивик, - просто голова сейчас кружится. Драка была. Треснули по голове.

Дэйм смущенно потоптался рядом.

-- Налить тебе попить чего-нибудь?

-- Я сама, Дэйм, спасибо! Да я ж не помираю... я просто посижу немного. Ты иди...

Она смотрела на танцующих, сознавая, что вид у нее сейчас просто убитый. К счастью, никто не смотрит... Ивик выпрямилась, сделала непроницаемое лицо. Так-то лучше.

... А ведь действительно. Это может так выглядеть. Она - талантливая гэйна, офицер, элита... а он всего лишь строитель. Даже не начальник. Звезд с неба не хватает. Не понимает ее. Даже представления не имеет об ее мире. Пусть будет доволен тем, что его хотя бы не бросают... Ивик затошнило.

И ничего же особенного. Все так живут. Здесь муж - там любовник. Ивик перебирала в памяти знакомых гэйнов. Нашла как минимум один точно известный ей случай - только там мужчина-гэйн имел любовницу на Триме и жену в Дейтросе. И даже оправдание можно найти, почему нет? Мы на войне. Мы рискуем жизнью, и хочется испытать эту жизнь во всей полноте... Любовь так легко вспыхивает там, где близко смерть. Тем, кто не воевал, этого не понять. Только гэйн может понять гэйна. Что же удивительного, что нас тянет друг к другу... А муж - это другое, муж - святое, она ведь давала обет.

Господи, как тошно...

Господи, я не хочу...

"Смирится и привыкнет".

Ивик представила лицо Марка. Большие глаза, серые, в обрамлении слишком длинных ресниц. Полудетское выражение. Марк, прости меня... я люблю другого.

Все равно что плюнуть в лицо ребенку. Хуже. Ударить ножом.

Ты для меня вся жизнь, говорил он. Ты для меня - все.

Он не герой, в отличие от Кельма. Не совершал подвигов. О нем не говорят "отличный профессионал". Он безалаберный, с ним уютно, но по-настоящему толку от него нет даже в доме. Он смешной, маленький человек. Боится крови. Не умеет толком стрелять и даже бегать.

Он спас ей жизнь. Не так, как Кельм - ведь Кельм предварительно ее подставил в интересах дела, а потом вытащил, потому что он хороший профессионал и не допускает проколов.

А Марк спас ей жизнь. Только ей, ради нее самой. Тащил, зажав наверное нос от вони, до самой больницы, и там помогал перевязывать, хотя чего это ему стоило, при его отвращении ко всем подобным делам?

Марк ее боготворил. Ивик всегда понимала, что не заслуживает такого отношения. Что Марк ставит ее на пьедестал и восхищается ею совершенно незаслуженно. И терпит. Все годы терпит. Ни слова упрека. Хочешь на Триму - пожалуйста. Не можешь часто приходить - что ж, я знал, что так будет. Я ни о чем не жалею.

Ивик вдруг вспомнила, как отбивали с Хейтом прорыв. Она тогда была беременна Миари, но еще не знала этого. Хейт погиб. Ее почти не зацепило. Как она добралась до дома, ткнулась носом в косяк, и Марк открыл дверь. И она ввалилась, с исцарапанным лицом, вся форма изодрана и в копоти, под носом кровь, и слезы текут почти беспрерывно. И сил нет, совершенно нет сил. И как Марк ее тащил в туалет, и потом уложил на кровать, и вытирал окровавленное лицо, и поил с ложечки, а она все всхлипывала. Не могла успокоиться. Перед глазами стоял Хейт, его буквально разодрало на части дарайской макой... И Марк обнимал ее, а Ивик всхлипывала у него на плече.

Может, тогда она впервые поняла, что у нее есть дом. Впервые в жизни. Настоящий дом. Где поймут, поддержат, помогут. Куда можно возвращаться. Марк был ее домом. А она ему - нет. Что она могла? Чем поддержать его, чем помочь? Да ничем. Правда, он и не так уж нуждался в этом, работа его была мирной, жизнь - спокойной, без потрясений.

Ивик часто была несправедлива к Марку. Он ее раздражал. Надоедал. Она могла сказать "слушай, ты не можешь оставить меня в покое ненадолго?" И ведь он всегда покорно оставлял, уходил. Ивик чувствовала себя как последняя свинья. Извинялась потом, а он удивлялся - "да ты что?" Так искренне, неподдельно удивлялся... ему и вправду было не обидно. Она могла бы и наорать на него. И ударить. Он бы не обиделся. Он любил ее. Так собаки умеют любить.

Она всегда была виновата перед ним. Страшно виновата.

Но он разубеждал ее в этом, он так не думал. И с ним Ивик начинала верить, что может, и правда все так... что она так прекрасна. Удивительна. Что она достойна такой любви и поклонения даже.

Когда она заговаривала о своей вине перед ним, он быстро убеждал ее, что как раз наоборот - она дает его жизни смысл. Он живет только ради нее. Она лучше всех в мире. Какая может быть вина? Ивик начинала ему верить. Да, он так часто повторял, что нет женщины лучше, чем она, красивее, нежнее, ласковее, нет лучшей жены - что Ивик в это уже и верила. Может, и правда.

Ивик закрыла лицо руками. Не смотрела больше на танцующих.

Вспоминала.

После той игры в Медиане она долго не могла опомниться.

Что священники знают об этом? Они говорят о целомудрии. Целомудрие, по их мнению, заключается в недопущении секса. Всего-то навсего... А что они знают о такой вот игре?

Ведь никогда... ни с кем... она даже не думала, что такое возможно.

Она стала другим человеком. Она пришла домой, а ветер Медианы все еще шумел в ушах. И страшно было сидеть рядом с Марком. После того, как она уже стала единым целым с другим человеком. Казалось, Кельм - часть ее души. Он здесь, рядом. Она могла бы без стыда рассказать Марку о случившемся - ведь ничего же "такого", правда? Гуляли. Играли в Медиане. Обычные гэйновские дела.

А душа ее металась и мучилась, потому что надо было говорить с Марком, и реагировать как-то на него, и считать его мужем... А она была уже не она - а белая птица, и сердце у нее было одно на двоих с Кельмом.

Так было до того момента, когда дети легли, и Марк закрыл двери в супружескую спальню. Ивик привычно скинула одежду. И вдруг, в этот-то момент ее скрутило.

Здесь уже Кельм был ни при чем. Ведь ничего этого с Кельмом у нее не было. Однако же, так вышло, именно теперь - впервые в жизни - у нее было "это" с другим мужчиной, кроме Марка. Точнее говоря, с тремя. Если это можно так назвать. Ивик замерла. Собственная нагота вдруг стала ей омерзительна. Она быстро нырнула под одеяло, лежала, как застывшая ледяная статуя.

В этом она не виновата, конечно... но что делать? Рассказывать это все Марку - немыслимо.Только пугать его, только расстраивать. Хорошо, синяки почти сошли. Марк обнял ее, а Ивик ничего не чувствовала, кроме внутренней паники. Марк пытался ее приласкать... наконец понял и спросил, что с ней. Ивик сказала, что просто что-то... нет настроения. Марк снова попробовал. Ивик ощутила себя виноватой - он-то здесь при чем? Он так долго ее ждал, а она... он же не отвечает за действия доршей. Она постаралась расслабиться. Постаралась ответить на ласки. Марк, видимо, решил, что все уже в порядке. Все было как обычно. Он не чувствовал, что Ивик сжимает зубы от боли - тело отзывалось болью, и ничего с этим сделать было нельзя. .

Потом все вошло в колею.

Она отогрелась, забыла все. Заставила себя забыть. Привыкла к Марку снова. Даже почти перестало быть больно. Дурацкая эта фантомная боль от уже заживших синяков и затянувшихся ран прошла. Все стало нормально, как раньше.

Здесь был другой мир.

Здесь только нежность, только тепло, здесь немыслимо даже подумать о той, другой жизни. Здесь хорошо, как в материнской утробе.

И она смогла все забыть. И Кельма, и доршей. Она привыкла к Марку заново...

Ивик смотрела, как Марк танцует с Ашен. Легкой, счастливой. Рядом с ней он казался смешным - невысокий, круглоголовый. Гэйны заметно отличались от представителей других каст, даже на вид. Сказывались постоянные тренировки. Дисциплина. Красивые , точные движения, прямая спина. А Марк смешно топтался на месте, и рубашка выбилась из штанов. Ивик ощущала к нему почти материнскую нежность.

Марк выбрался из толпы и подсел к ней. Провел рукой по ее волосам, заглянул в глаза. И сразу перестал быть маленьким и смешным. Ивик не чувствовала его больше своим ребенком - скорее уж отец. Старший, любящий.

-- Ты что - чувствуешь себя плохо?

-- Нет, солнышко, не беспокойся... все в порядке.

Он помолчал. Он всегда ей верил. Не расспрашивал, не уточнял, не лез. Иногда Ивик это удивляло - она бы почуяла, что здесь что-то не так. Она бы обязательно выспросила. Но Марк, возможно, не чувствует. Если она говорит "в порядке" - значит, действительно, все хорошо.

Он обнял ее за плечи, прижался. Посидели молча, ощущая льющееся сквозь них тепло.

Марк удовлетворенно вздохнул.

-- Эх... Ивик, я так счастлив! Ты даже не представляешь, как я счастлив! Господи, как хорошо-то... Ты здесь. Праздник. Все так вкусно. Все танцуют. Погода сегодня чудная такая. И ты... самая лучшая моя.

Он действительно был счастлив. Если бы это было не так - Ивик ощутила бы.

Она засмеялась.

-- Ты такой солнечный, Марк. Такой оптимист. Ты просто мудрый...

-- А, - он махнул рукой, - ну правда же? Солнышко светит. Ты рядом. Правда, чего еще надо-то?

-- Ваш пропуск, - сухо сказал Кельм, глядя на очередного посетителя редакции, грузного, высокого мужчину - тот сразу полез во внутренний карман пальто. Кельм подобрался и внимательно рассматривал посетителя, в который раз уже, сквозь полуопущенные веки. Изображая профессиональную бдительность, тщательно сверил лицо с фотографией...

Этот немолодой не то литератор, не то журналист, частенько посещающий редакцию, давно был у него под наблюдением. А ведь не чистокровный дараец. Слишком широкий нос, и форма надбровных дуг - Кельм собаку съел на антропологических различиях. Но может быть полукровкой, несомненно.

Игорь рассеянно глянул на охранника, и Кельм замер на полсекунды, но тут же спокойно протянул пропуск.

-- Проходите.

Так же, как Кельм определил работающих здесь дарайцев - по внешности, по неуловимым, но заметным опытному разведчику мелочам - так же точно Игорь мог определить его дейтрийское происхождение. Теоретически. Но вряд ли поймет, подумал Кельм.

Внешность гэйн почти не менял, но она и не "типично-дейтрийская", таких полно и здесь, в России. А главное - Кельм давно привык к тому, что окружающие слепы, что они не видят простых, элементарных вещей, которые для него - само собой разумеются. Например, вот Игорь вешает пальто, и вот это стряхивающее спиральное движение левой руки... так делают люди, умеющие работать со шлингом, этот поворот сам по себе не появляется.

Кельм сам тщательно контролировал себя, чтобы отучиться от таких мелочей, но это было излишней предосторожностью - другой бы и не заметил это движение. А именно оно заставило его заподозрить дарайца в одном из десятков посетителей редакции. И установить за ним наблюдение.

Девушка-секретарша, Танечка, сидящая на приеме, поднялась и постучала в кабинет главреда. Кельм ощутил удовлетворение - все работало, как часы. Танечка с ним была почти незнакома - на всякий случай. Ее завербовало по приказу Кельма агенство "Штирлиц". Что-то Дмитрий ей наговорил и конечно, предложил хорошую оплату. И работа небольшая - зайти в кабинет и оставить там жучок на столе, где-нибудь под бумагами, причем уже после того, как дарайцы прощупают кабинет сканерами.

Жучок триманского производства. Если что и заподозрят - выйдут только на агенство "Штирлиц", и есть уже легенда, кто и почему заинтересовался Василием. Хотя, конечно, лучше бы ничего не заподозрили... Кельм был почти уверен в успехе.

Он ждал этого разговора уже не первую неделю. Его интересовали два вопроса. Прежде всего - работает ли Василий в православной церкви по заданию начальства, и кто стоит за этим. И второе - таинственные переговоры, в которых каким-то образом участвовал этот Игорь...

Витрина переливалась драгоценным блеском. Кельм задержался на миг. Камень бросился ему в глаза - теплый янтарь в обрамлении темного золота. Это ей подойдет. Кельм шагнул в освещенную глубь магазина.

Денег достаточно. Ему всегда хватало, хотя он подавал каждому нищему, что попадался здесь на пути, покупал подарки матери и сестрам, живущим в Дейтросе. И себе ни в чем не отказывал. Ему хватало. Он протянул крупную купюру продавщице и ждал, пока девушка завернет покупку. Теплый янтарь, цвета глаз Ивик, исчез под слоем бумаги. Кельм сунул сверток в потайной карман. Поблагодарил, выскочил наружу.

Ему хотелось двигаться. Бежать. Если успею, подумал он, обязательно сбегаю на тренировку. Уже три дня некогда заниматься, это нехорошо. Посмотрел на часы. Времени мало. И уже темнеет, здесь так рано темнеет зимой. Кельм шел очень быстрым, пружинистым шагом, бросая взгляды на призывное сияние витрин, на озабоченные лица прохожих. Какой-то чудик уже волок домой большую зеленую елку, хотя к Новому Году и здешнему, 7 января, Рождеству, деревце явно состарится. А может быть тоже купить елку к Новому Году? Это красиво, подумал Кельм. Он представил свечи, запах хвои, нарядную зелень. Ивик в чем-нибудь бархатном, темно-красном. Улыбнулся. Нырнул в людской поток, вливающийся в Гостиный Двор. Добравшись до эскалатора, побежал по узкой левой стороне вниз - просто не хотелось стоять.

Ивик, звенело в висках. Ивенна, Ивенна... сквозь рев поезда, сквозь грохот туннеля. Он бездумно улыбался, и пассажиры кидали на него косые подозрительные взгляды. Он точно знал, что будет делать сейчас, и в каком порядке. И совершенно независимо, параллельно этому он был счастлив. Так не бывало еще никогда. Даже в юности, до того - он привычно делил свою жизнь на "до того" и "после" - никогда так не было. Тогда я был просто дурак, подумал он. Дурак молодой. Но ведь и такой, как она, никогда не было. Таких же просто не бывает. Никогда.

Кельм распаковал флешку, аккуратно вставил в порт. Надел наушники. Откинулся в кресле, внимательно вслушиваясь в шорохи и шумы.

Лучше всего было установить за Игорем постоянное наблюдение, но на это Кельм не решился. Игорь - профессионал. Гораздо старше Васи и наверняка опытнее. Слежку в любой форме заметит обязательно. А жаль - Кельм подозревал, что Игорь вывел бы его на таинственные переговоры.

Дарайцы говорили по-русски. Обсуждали какие-то редакционные дела. Василий высказывал Игорю - псевдожурналисту - замечания по поводу новой статьи. Тон вальяжный, уверенный, Игорь отвечал ему с достоинством, но и некоторым почтением, как обычно говорят с начальством.

...- И вот еще, Игорь Николаевич. Я бы переделал эту сцену. Что это у вас за православная семья? Машины нет, восемь человек в трех комнатах... какая-то мешочно-посконная нищета! Пусть это будут нормальные, современные люди...

-- Гм... А правдоподобно ли это будет, Василий Петрович? Жена не работает, зарплата мужа... все-таки средний уровень жизни населения примерно такой и есть. Я ведь ориентировался именно на среднего городского жителя...

-- Игорь Николаевич! Поймите, нам нужно показать привлекательность Православия! Современный православный - это преуспевающий, далеко не бедный человек, не чуждый высокого уровня потребления, это прежде всего! Православие должно быть престижным. Вы меня понимаете? Средний городской житель и будет связывать в сознании церковность, воцерковленность - с высоким уровнем достатка и жизненных благ... это привлечет его в церковь! Вы меня понимаете?

-- Да, думаю, я понял задачу.

Они помолчали. Потом Игорь тем же неброско-интеллигентным тоном сказал.

-- Обсудим текущий круг вопросов...

Кельм напрягся. Эта фраза была кодовой. Тон Василия, отвечающего на нее, резко изменился. Теперь он говорил тише и с легким оттенком почтения, а голос Игоря стал глубже и увереннее. Василий явно младше по званию, Кельм это уже понял.

-- Я готов к обсуждению...

-- Вы установили локализацию куратора?

-- Нет.

Кельм представил, как Игорь досадливо поморщился - это ощущалось по его тону.

-- Василий, это очень плохо. Я даже не представляю, что должен докладывать по вашему поводу. Куратор был в ваших руках! Вы хоть понимаете, что сделали?

-- Если бы у меня была санкция на немедленную ликвидацию...

-- У вас была санкция на немедленную доставку. Это слишком ценный материал, чтобы им разбрасываться, и вы должны понимать его ценность... а не обращаться как с...

Ценный материал. Это про Ивик. Кельма передернуло.

-- Извините, - тихо ответил Василий, - я допустил ошибку. Может быть, мне дадут шанс реабилитироваться?

-- Работайте. Это не в моей компетенции. Вы должны локализовать куратора по меньшей мере, вы даже этого до сих пор не добились! И вот еще что. Мне нужно прикрытие. По поводу переговоров. Для очередной встречи наш представитель прибудет в Питер, вам нужно будет встретить его и сопроводить к месту. Здесь все данные...

Кельм бесшумно вздохнул. Впрочем, ничего страшного. Содержание записки, которую, видимо, передал Игорь Василию, легко восстановить логическим путем.

Зашуршала бумага.

-- В это время назначено заседание Православного совета попечителей...

-- Василий, вы заигрываетесь, - резко сказал Игорь, - ваша основная задача здесь - выполнять задания командования. Инициативу можете проявлять в свободное время. Вы не забыли еще, что ваш план внедрения в русскую православную церковь не получил ни одной санкции? И если вам разрешили действовать на свой страх и риск - это не значит, что вы получите поддержку в своей инициативе!

Кельм выпрямился и беззвучно щелкнул пальцами. Ценная, очень ценная информация. Он еще раз перепроверил себя. Да. Все правильно. Единственное, что может быть не так - если вся эта запись является подставой, если ведут игру против него. Но это легко проверить. В подставной записи не стали бы давать таких точных сведений о времени прибытия важного гостя из Дарайи.

Василий смущенно бормотал, оправдываясь. Потом они снова говорили о незначащем. Прощались. Кельм напряженно мыслил.

Запись оказалась крайне удачной. Сегодня вообще замечательный день... И завтра Ивик возвращается.

Кельм уже убедился в том, что Василий на редкость глуп. Если Игоря он опасался выслеживать, то с главредом "Светоча" можно было не церемониться. Да что там, даже Ивик в одиночку его выследила в свое время. Теперь осталось лишь выяснить, когда назначен этот самый Православный Совет, и на этот час поставить наблюдение. Лучше сделаю это сам, подумал Кельм. "Штирлиц" здесь не подойдет, ведь высокопоставленный дорш прибудет через Медиану. Брать кого-то из гэйнов - нет, проще самому. Очень уж ответственный момент.

Да, теперь Василию оставалось лишь оправдываться за промах с куратором, с Ивик. Хотя против Кельма он не имел шансов все равно - даже если бы все сделал правильно и попробовал немедленно доставить Ивик в Дарайю, в атрайд, для перевербовки. У Кельма на этот случай в Медиане дежурила целая шеха из боевого отдела, боевиков Васи не пропустили бы.

И объяснять теперь свой промах начальству Васе тяжело - в самом деле, испытанная, удачно поставленная ловушка, дейтрийский куратор попадает в нее, и вот пожалуйста - куратор снова успешно работает, и Вася даже не представляет, где его противник находится. Не локализовал.

Вася ошибся, потому что это была двойная ловушка. Он ловил Ивик, а Кельм ловил его, и поймал бы - если бы не оставалось невыясненных вопросов. Но у Кельма ни разу еще не случалось неудачной операции, так что шансов у Васи не было.

Но ведь Вася ошибся и сам. Так позорно, что если бы на его месте был дейтрин... Да нет, это невозможно. Такого дейтрин не сделает никогда, ни один, даже самый отмороженный. Хотя среди дарайских офицеров тоже попадаются женщины. Но если бы, предположим, такое совершил дейтрин, он не отделался бы нейтральным "работайте дальше", он бы в лучшем случае был исключен из касты, а в худшем - да все, что угодно, вплоть до высшей меры, смотря по ситуации.

На преступление Васи им плевать. Но в глазах начальства все выглядит однозначно - пешка заигралась, вообразила себя ферзем, и вместо того, чтобы добросовестно заниматься выявлением и ликвидацией дейтрийского агента, пытается внедриться в церковь и сделать в ней карьеру... на что у него, оказывается, нет санкции.

Кстати, это самое радостное из всего, что Кельму удалось услышать.

Это означает - можно ликвидировать Васю. Сначала согласовать с отделом, но Кельм был уверен в разрешении. Вася вряд ли много знает, он мелкая сошка, в Верс его тащить - себе дороже. Проще ликвидировать.

Хорошо и то, что дорши пока еще не осмеливаются прямо внедряться в триманскую церковь - это означало бы новый виток противостояния, к которому гэйны по сути еще не готовы.

Кельма смущал лишь один момент. Сами переговоры. Они были тайными, официально ни о каких переговорах не было известно. Кельм навел справки, хотя и в обход своего непосредственного начальства.

Каждый дейтрийский разведчик помнил об "инциденте иль Кашара", случившемся около тридцати лет назад.

Добровольная перевербовка гэйнов на дарайскую сторону случается очень редко. И все же бывает и такое. Гэйну несложно стать перебежчиком - уйти через Медиану в Дарайю, да кто же ему помешает? А там любого гэйна встретят с распростертыми объятиями. Ценный материал. Может заменить в одиночку три десятка тамошних подростков - не лишенных Огня, в отличие от взрослых дарайцев, умеющих создавать виртуальное оружие. Дарайцы нередко пытаются вербовать гэйнов, и не только пленных, но и в том случае, если вычисляют разведчика на Триме. И это иногда удается.

Одно хорошо - у перебежчика самое большое года через два, через три, Огонь пропадает начисто. Так что материал это хоть и ценный, но недолговечный.

Уходят недовольные. Те, у кого возникли проблемы с Версом, или родственники оказались в тюрьме. Или просто поманил высокий уровень потребления. Наступило разочарование в идеалах. Дарайцы уговорили.

Самый частый вариант все-таки - это перевербовка пленных. Дарайцы умеют уговаривать...

Кельм снова вспомнил своего брата по сену, Вена иль Таэра. Перевербованного. Он до сих пор не мог его осудить. Никак не мог. Хотя тогда, помнится, даже дал ему в морду. Но то, что с ними делали в атрайде - это же уму непостижимо... нельзя, невозможно осуждать человека, если его сломали вот так.

Но со знаменитым шеманом иль Кашаром все было иначе. Он был удачлив в Дейтросе, легко делал карьеру, не было у него самого и родни проблем с Версом, да и жил он на Триме, в Европе, так что дейтрийской бедности не знал. Решил перейти на сторону противника - просто потому, что так было удобнее. Потому что Дарайя богаче и предоставит ему больше возможностей. И не просто перешел... Сдал весь свой отдел. И не просто сдал, а сам подготовил операцию так, что дарайцы смогли постепенно и незаметно взять всех. Никого из людей иль Кашара спасти не удалось, почти две сотни гэйнов погибли и попали в плен. Шемате Тримы был нанесен тяжелейший удар. Хотя даже темпоральный сдвиг пробовали рассчитать, чтобы вернуть все назад и хоть что-то спасти - но сдвиг не удался.

Этот страшный провал запомнился надолго. Об этом знал любой разведчик, хотя конечно, в школах детям об этом не рассказывали.

Поэтому, коли уж речь идет о тайных переговорах - не повторяется ли история с иль Кашаром? Если кто-то из командования ведет переговоры за спиной остальных... Именно потому из предосторожности Кельм ничего не сообщил даже начальству. Кто знает, кто еще вовлечен в заговор? Предатель может быть и не один.

Возможны и другие варианты, но Кельм понимал, что обязан предусмотреть именно этот. Остальное - не его дело. Выяснить всю правду и доложить. Вот то, что он обязан сделать.

Разведчик поднялся. Аккуратно спрятал флешку. Отправился на кухню - готовить кофе и размышлять о плане дальнейших действий.

Жаров делал ремонт в квартире.

Не то, чтобы это было очень нужно. Квартира и так неплохая - унаследовал от родителей. Четыре комнаты, высокие потолки - еще "сталинка", скоро сто лет, а эти хоромы еще держатся и престижны, строились на века.

Но у Жарова завелись деньги, он заканчивал сценарий, и денежный ручеек все ширился, постепенно превращаясь в бурлящий и мощный поток. Теперь квартире понадобился евроремонт.

Бригада трудолюбивых среднеазиатских гастарбайтеров - уже второе поколение, давно и прочно обосновавшееся в Москве - шустрила со штукатуркой. Жаров взирал на горки дубового паркета, выложенные в гостиной, и беседовал по мобильнику с мастером.

-- Да, я надеюсь, что вы сделаете как следует. Что? Да, завтра. Это очень хорошо, что вы работали у мэра... Цена меня не беспокоит, я уже вам говорил. Меня беспокоит только качество...

Жаров выключил мобильник и легонько пнул горку паркета.

-- В этом городе нормального мастера найти - проще сразу повеситься, - буркнул он.

Ивик вздохнула. Жаров, по ее наблюдениям, не писал уже месяц. Только работал с режиссером. И работа эта удручала.

В Дарайе тоже существует развлекательная индустрия, в год выпускаются сотни фильмов, которые легко побили бы голливудские, в особенности, по технике и спецэффектам. И ведь кто-то это все сочиняет... чаще всего это переложения и компиляции старых сказок, легенд, старых книг, и своих собственных, и Триманских, а иногда и дейтрийских... Но бывает, что сочиняют и оригинальное. Вот только те, кто это сочиняет - Огня лишен. Иначе их заставили бы производить маки.

Ведь можно писать, можно творить и без всякого Огня - только это уже не называется "творить", а называется "работать". Производить продукт, нужный обществу, и получать за него деньги. Не вопрос, можно получать деньги, имея Огонь - эти два факта меж собой не так уж и связаны.

Но Ивик видела, что Жаров уходит. Он садился за компьютер. Открывал файл с "Корпорацией тени", задумывался... досадливо морщился. И лез в интернет, в какие-то склоки по поводу авторских прав, выяснения, кто истинный писатель, а кто графоман, в бесконечные игры-стратегии... Ему стало скучно работать. Он уже месяц не писал ни строчки. Да и до того - очень мало. Его увлекли другие процессы.

Вот так это и бывает. Ты теряешь Огонь, а почему - не знаешь. И временами ты еще останавливаешься, замираешь, и что-то ноет внутри, ты понимаешь, что потерял что-то важное... без чего казалось невозможным даже существовать... что-то прекрасное, чего не могут заменить тебе скучные песни Земли. Ты тоскуешь. Но суета снова увлекает тебя... Так гибнут многие и многие. Они будут жить еще много лет, растить детей, работать, приумножать богатство, только без Огня, без неуловимой сути гэйна внутри.

Ты продал эту суть, Жаров. И рано или поздно начальство прикажет куратору снять с тебя наблюдение.

Ивик ощущала беспомощность и тоску.

Она ничего не могла сделать. Она бы сражалась за писателя, если бы сейчас на него напали дарайцы. Вступила бы в бой и, если надо отдала бы жизнь за него. Она придумала бы - и уже придумала - сотни уловок, наталкивающих его на мысль о творчестве. Но она ничего не могла сделать, если он сам, добровольно решил иначе.

Ивик переключилась на окно Штопора. Здесь все было сложно. Во-первых, ему пришлось искать другую работу - это Ивик сделала еще до отпуска. Работой Штопор был доволен - три дня в неделю посидеть в библиотеке и привести в порядок несколько тамошних компьютеров. За это он получал сумму, достаточную для скромной жизни, благо, комната в квартире старшего брата ему досталась по наследству, с жильем проблем не было.

Во-вторых, непонятно, что со звукозаписью... Василий с момента неудачного покушения не появлялся. Но пару раз говорил со Штопором по телефону, и студией группе пользоваться разрешали. Однако, надо добиться независимости от Васи. Раньше как-то выкручивались - на Крестовском у них был знакомый звукорежиссер, разрешал по ночам работать за небольшую мзду. Наверное, восстановят контакты...

А чем занята Юлия? Ивик улыбнулась. Юлия писала роман. Она выглядела гораздо лучше. Сбросила уже восемь килограммов. Щеки слегка опали. Программа Ивик действовала. И главное, похоже, Юлия сама поняла, что надо делать, и ни в коем случае не хотела возвращаться к старому депрессивному состоянию. Вот только что у нас будет с изданием? Ивик перебрала в уме контакты, через которые стоило бы попробовать пристроить этот новый роман. Очень интересный, между прочим. Альтернативная история Советского Союза. Пара идей - как издать роман - у нее уже была. Помогать в издании все-таки разрешалось. Жаль только, что с Женей до сих пор ничего так и не получилось...

А чем занята сама Женя?

Ивик тоскливо вздохнула. Девушка работала.

У нее испытательный срок. Но это не так важно - в "Синем цвете" вообще принято работать с утра до ночи. Это не значит, что они трудоголики - во время рабочего дня половина людей сидит в интернете или гоняет пасьянсы. Но отсиживать надо даже не 9, а 10-11 часов. Ежедневно. Вдобавок постоянные придирки начальства по пустякам... Женя сидела перед монитором и старательно составляла какой-то очередной, никому не нужный список. Письмо Дамиэлю висело в соседнем окне.

"...так все осточертело, Дам. Времени нет ни на что. Домой придешь - голова раскалывается... ни читать не могу, ничего. Ты говоришь - когда пришлю продолжение, а думаешь, я вообще его пришлю? Я не в состоянии ни о чем думать, кроме этого офиса. Но давай будем реалистами - это жизнь. На той работе было куда спокойнее, но... мне тоже нужны деньги. Во-первых, я больше не могу жить в этом гадюшнике, мне надо сваливать. Снимать квартиру - сам знаешь. Во-вторых... Да, может быть, это пошлость, но я тоже хочу жить как человек, я хочу нормальную косметику, нормальное барахло. Собаку хочу завести. В конце концов, часто хочется помочь кому-то. Больным детям собирают на операцию какую-нибудь, и тоже хочется дать, а с чего мне?"