Невидимый мир

Женя подняла голову.

-- Знаешь, я всегда была дурой... Наверное, это тоже идиотское решение. Но знаешь что? Я почему-то хочу быть на твоей стороне.

Ивик встала. Протянула Жене руку.

-- Тогда пойдем?

-- Что, прямо сейчас? А мать... и вообще?

-- Свяжешься с ней после, уже сегодня. Легенда для тебя уже готова на всякий случай. Твоим родственникам я поставлю охрану.

-- Что, так серьезно?

-- Все очень серьезно в любом случае. Понимаешь - в любом... Это ведь только кажется, что у тебя есть выход - спокойно принять предложение Ферна, жить богато и без проблем. Проблемы у тебя были бы в любом случае, потому что ты уже на войне. Но нам лучше сейчас уйти в Медиану, потому что там я намного лучше смогу тебя защитить. Думаю, за тобой наблюдают, и нападения следует ждать с минуты на минуту. Возможно, мои люди в Медиане уже ведут бой...

-- О Господи! Ни фига себе...

-- На Тверди я не очень-то хороший боец. Идем. Закрой глаза. Эшеро Медиана!

Женя торопливо зажмурилась, переходя в безмолвное серое пространство Ветра.

Кельм медленно пробивался сквозь метель. Мерзостную питерскую поземку, с ледяным влажным ветром, пробирающим до костей даже сквозь куртку с мехом, безжалостно режущим лицо. Очень хотелось уйти в Медиану. Или надеть скафандр. Но из Медианы он только что вышел, а до места добираться еще километра два.

Кельм мысленно перебирал сведения, полученные от заместителя Таны иль Шарта.

Проблемные точки сейчас - Новгород... К счастью, Курганом теперь будут заниматься другие, это Сибирский сектор. И как всегда, юг. Придется ехать на Кавказ в самое ближайшее время. И в Москву. Но самое главное сейчас - разобраться с базой в Колпино. Ее эвакуация завершится послезавтра. К сожалению, это не так-то просто. Тана отдала уже приказ о незаметном усилении охраны. Пусть нападают - она права. Если мы будем готовы к нападению, это даже неплохо.

Но что-то здесь не так. Надо проверить... Кстати, гонорары "Штирлицу" можно будет потихоньку повысить, бюджет теперь позволяет. И расширять агентство. У предшественника, иль Варра была своя сеть из местных, но Кельм решил ею не пользоваться, так как неясно - кто именно сдал иль Варра, кто уже связан с доршами (и насколько). Расследование, конечно, будет проведено, он уже назначил ответственных...

Кельм затормозил недалеко от высокого стеклянного портала со скучающим швейцаром на входе. Прошел пешком несколько шагов. Посетители этого учреждения не ездят на скутерах. Но Кельм предпочитал двигаться так, как удобнее - скутер можно провести через Медиану.

-- Погодка сегодня, - гардеробщица заботливо отряхнула его куртку от снега.

-- Не приведи Господь, - согласился Кельм. Глянув в огромное начищенное зеркало, достал из кармана расчесочку, провел по волосам, оценил свой вид - моложавый, спортивный бизнесмен в безукоризненном сером костюме от Бриони. Быстро, но с некоторым достоинством, поднялся по широченной - царских времен еще, видно - мраморной лестнице. Собеседник ждал его в холле второго этажа. Кельм быстро взглянул на него, пожимая руку.

Довольно низенький - явный триманец. На голову ниже Кельма. Вызывающе синий костюм гармонирует с цветом глаз. Короткопалая рука, поросшая рыжеватым волосом. Старомодный аксессуар - запонка блеснула бриллиантовой радужкой. Сейчас их уже никто не носит... В этих-то толстых коротких пальчиках белесо-рыжий бычок держит двадцать восьмую часть богатств России. Кельм был знаком с его биографией: поднялся еще в 90е, на цветных металлах, держался в тени, занимался по большей части банками и финансовыми операциями, завел шесть детей от двух жен, сейчас женат на третьей, моложе его на 28 лет, в последнее время по неясным для конкурентов причинам резко пошел на взлет. По внешности можно было прочесть и многое другое, не упомянутое в биографиях и донесениях: независим от мнений, упорен в достижении цели, не остановится ни перед чем, умен, безразличен к внешнему, не сибарит, почти ничто не может заставить его изменить принятое решение.

-- Рад познакомиться лично, Борис, - в России в последние годы и в менее высоких кругах отчества почти вышли из употребления, а что уж говорить о собеседнике Кельма.

-- Рад. Пройдемте ко мне, в мои владения, так сказать...

Кабинет вполне соответствовал владельцу - в меру дорогой, в меру старомодный. Итальянский темный дуб, светлая натуральная кожа, стандартный портрет Президента на стене. Секретарша, одетая довольно скромно, как принято в последнее время, никакой сексапильности, подала напитки. Обменялись незначащими фразами о погоде, о семье и сортах коньяка. Кельм по легенде был русским эмигрантом - бизнесменом в Австралии, владельцем солидного предприятия. С австралийским бизнесом его собеседник раньше практически не имел дела. Впрочем, легенда отработана на совесть, любую проверку Кельм прошел бы.

-- Насколько я понимаю, речь пойдет об инвестициях? - поинтересовался как бы вскользь банкир. Кельм обезоруживающе улыбнулся.

-- Давайте так... Мы, конечно, рассмотрим этот вопрос. Дело в том, что я планирую приобрести участок земли в Колпино...

Борис подобрался и заговорил серьезно - отрывисто, быстро, хотя и сохраняя доброжелательную интонацию. Речь шла о приобретении участка как раз рядом с Базой, более того - под этим участком располагалась часть дейтрийской Базы. Кельм знал, что его собеседник связан с дарайцами, и по сведениям Таны, в курсе готовящейся акции. Хотя, конечно, считал это просто неким полулегальным бизнесом и поддерживал лишь потому, что дарайцы очень хорошо платили.

Если все верно - Борис должен отказать ему под благовидным предлогом. Это всего лишь маленькая проверка... еще одна. Дарайцы заплатили ему больше, чем предлагал сейчас Кельм.

-- Ну что ж, все это звучит разумно. Цена вполне приемлема. Участок действительно подходит для ваших целей. Предприятие ведь будет совместным?

Кельм отвечал, что пока не определился точно с бизнес-партнером, но участок будет приобретаться его собственной фирмой, ведь теперь продажа земли в России иностранцам разрешена. Банкир выглядел весьма заинтересованным в сделке...

С ним придется встретиться еще раз, думал Кельм, надевая куртку, еще не просохшую после метели. Сегодня вечером. Это очень тревожно на самом деле - но узнать, в чем дело, можно только от него же.

Если бы банкир отказал ему в покупке участка - это доказывало бы, что дарайцы и в самом деле собираются атаковать базу. Но он продает участок, да еще охотно, да еще с таким видом, будто первый раз о нем слышит...

Так, ладно. Переключимся на Новгород. Кельм взял пульт мобильника, выходя на улицу, набрал номер. Метель уже стихла.

-- Здесь ранний вечер... повторяю, ранний вечер. Ноль ноль два семь. Ну что слышно по вашему делу, Рита?

-- Нам надо уйти в Медиану подальше, - сказала Ивик, - и переждать там какое-то время. Они сейчас будут тебя искать.

-- А мать...

-- Возле нее дежурит постоянно пол-шехи. Это двадцать человек. Этого достаточно, поверь. Хорошо еще, что у тебя немного родственников. И кроме того, они не будут тебя шантажировать - ведь связи с тобой нет. Если бы ты была на Тверди, все сложнее. А так - ты просто исчезла...

Ивик создала конструкцию посложнее и красивее обычной "лошадки" - летающую ладью с резными бортами, блестящую, серебряно-медную. Борта ее будто растворялись книзу в воздухе, оставляя за собой серебряный шлейф. Женя, сидя на возвышении на корме, не отрывала взгляд от этого шлейфа,искрящегося звездочками. Ивик сидела вполоборота, движением пальцев направляя ладью, поглядывая на келлог. Радостное чувство игры захватило ее, она развлекала подопечную, как могла. Пускала в воздух фейерверки, лианы, радужных птиц. Создавала пугающие или веселые фантомы. Меняла костюмы - алый плащ и шляпу с пером сменяло призрачно сияющее бальное платье... по рукам вниз сбегали световые кольца, поднимались, как колечки дыма и таяли в воздухе. Вокруг Женькиной головы вращались маленькие сверкающие звездочки. Огненные надписи появлялись в небе и медленно таяли...

-- А я не могу, - сказала Женя, - у меня почему-то не получается ничего...

-- Научишься. Ни у кого сразу не получается.

Они ели бутерброды из продуктов, прихваченных дома у Жени. Белые мраморные столик и кресла, которые создала Ивик, напоминали о южных курортах, море, криках чаек, причем Ивик не преминула создать вокруг еще и розовую клумбу (и в один из цветков воткнула "сторожа").

-- Слушай, а что, у вас всем остальным, кроме гэйнов, запрещено творить, что ли?

-- Что за глупости? Нет, конечно. Просто в гэйны берут еще в детстве всех, кто в потенциале на это способен.

-- Но ведь бывает, что человек не творил, не творил - и вдруг начал....

-- Бывает, - согласилась Ивик, - вот у меня есть знакомая. Алайна. Она работала себе аслен, оператором на фабрике, увлекалась вышиванием... и вдруг попробовала рисовать. И у нее пошло, да так, что заметили... Через полгода она уже училась в квенсене. Переквалификация это называется. Ты тоже пойдешь в сен, где будут такие взрослые... в ком ошиблись в детстве.

-- Сдуреть можно! Это всех, кто что-то может - сразу в армию?

-- А что делать? Жизнь такая.

-- А остальные как? Слушай, но все же что-нибудь да умеют... в детстве все рисуют, играют там, фантазию проявляют... И потом, вот скажи - а что, все эти детективы, любовные романы - это что, тоже все пишут те, кто в потенциале может стать гэйнами?

-- Нет, Жень... понимаешь, искусство может быть ремеслом. В Дарайе искусства такого много. Киностудии выпускают фильмы, сериалы. Пишутся романы. Художники есть, музыканты - полно. Но никто из них не способен в Медиане выдать работоспособный образ. Потому что - есть разница. Есть искусство - а есть ремесло, вот и все. За первое человеку обычно и жизнь не жалко отдать. А второе.... денег не платят - значит, и работать не буду.

-- А как отличить? - с интересом спросила Женя - вот у меня, значит, искусство?

-- А на Триме отличить это и невозможно почти. Как? По воздействию на читателя-зрителя? Так это и от читателя зависит, сентиментальная малоразвитая дамочка заплачет и от дамского романа. По объективным критериям качества? На каждом шагу можно найти произведение неумелое, но искреннее - настоящее, или добротную ремесленную поделку без единого изъяна. Хотя бывает и наоборот, конечно. По оценке какой-нибудь художественной элиты? Элита очень часто заблуждается и принимает за настоящие произведения, которые просто сделаны в русле ее мировоззрения. Нет... Но в наших мирах есть точный и безошибочный способ отличить творца от ремесленника.

Ивик подняла руку и с пальцев ее сорвались молнии, грозно расколовшие воздух.

-- Медиана отличает. Для Медианы есть разница.

-- Но ведь эти... враги-то ваши... они тоже создают образы...

-- Не образы, а маки. Они повторяют то, что создано гэйном. Понимаешь, в этих молниях - достаточно энергии, чтобы уничтожить с десяток человек. А может, и больше, не мерила. Любое повторение, слепок несет в себе, конечно, часть этой энергии... но свою они туда не вкладывают. Эта энергия очень мала. И они не могут сделать ничего нового, не могут реагировать оперативно в бою. Это источник нашей силы и их слабости.

-- Но почему? Почему это так? Ведь не может же быть, чтобы целый народ...

-- Может. Ты просто не представляешь, что это за народ...

-- У нас тоже были всякие... Гитлер там... но все равно же не могло быть так, чтобы весь народ был лишен способности творить...

-- У них подростки не лишены. А потом они теряют эту способность. Наши хойта говорят, что они прокляты Богом. Наверное. Но вообще есть психология творчества, которая все это хорошо объясняет. Источник нашей силы - внутри нас. Огонь - свойство нашей души. Огню нужна вера, она его питает. Не обязательно, если разобраться, это должна быть вера в Бога. Хотя по сути за любой светлой идеей, за любой верой и любовью можно найти Христа. Надо гореть внутри, понимаешь? Любить, верить. Может, просто влюбиться надо... не знаю! Это противоположно рационализму. Это похоже на детскую игру, дети ведь всерьез верят, что плывут на паруснике, когда ставят на диване мачту из старой швабры. А Дарайя... она противоположность игры. Понимаешь?

-- Звучит просто жутко.

-- Так и есть.

-- Представь, что у тебя в руке кубик. Маленький серый кубик.

-- Ой...

-- Смелее, хорошо!

-- Ничего себе хорошо! Это песок какой-то, а не кубик!

-- Нормально все. Это всегда так сначала.

-- Ой!

-- Вот молодец! Ничего себе! Да ты просто гений...

На ладони у ошеломленной Жени покачивался тусклый золотой шар.

Они медленно шли по скальному гребню. Женя то и дело всматривалась вниз - скалы были высоки.

-- А если навернемся?

Ивик резко повернулась, сделала движение - Женя с криком замахала руками, не удержалась на краю, полетела вниз. Ивик тут же протянула вперед руку - и Женя закачалась на воздушной подушке. Упругий слой воздуха поднял ее кверху. Вытолкнул, выбросив невидимую ложноножку, поддал напоследок в зад. Женя, красная от страха и возмущения, повернулась к Ивик. Та ехидно улыбалась во весь рот.

-- Ты... ты... у меня чуть сердце не лопнуло!

-- Чуть не считается!

Ивик вынула шлинг.

-- Сейчас потренируемся. Пригодится на будущее.

Миг - и Женя заорала от боли, огненные петли сковали ее, тут же затихнув ,она повалилась на землю. Ивик неторопливо освободила облачное тело. Снова обретя способность двигаться, Женя села и выдала тираду, на которую, казалось ей, никогда не была способна.

-- О-о! Ну ты даешь! Шендак... Теперь ты, держи! Поняла, как делать?

Ивик чуть расставила ноги, заранее стиснула зубы и выдохнула, чтобы не закричать. Женя вскочила, и неумело взмахнув рукой со шлингом, выпустила петли. Они легли неровно, но все же легли, Женя рванула со всей злости - и получилось это хорошо, боль резанула коротко, и тут же Ивик мягко упала, сложившись, как тряпичная кукла. Ее облачное тело плясало в воздухе.

Ивик всегда теряла дар речи при шоке отделения. Некоторые сохраняют способность говорить и даже отчасти двигаться. У Ивик работали разве что мышцы глаз - она молча наблюдала за Женей. Та подошла ближе.

-- Вот возьму и не отдам тебе облачко! Тьфу на тебя! Развела тут дедовщину, подумаешь! Думаешь, если я ничего не умею, можно издеваться, как хочешь?

Ивик опустила веки.

-- Ладно уж! Возвращаю...

Облачное тело стремительно рванулось к хозяйке, Ивик ощутила, как что-то расправляется внутри, наполняется живительной силой. Села.

-- Ты того, - сказала она, - извини... Вообще-то нехорошо, конечно, ты права. Но шендак... знаешь, как хочется поиздеваться немножко?

Они по-сестрински поделили последний кусок хлеба. Допили воду из трехлитровой банки, набранной там же, на Жениной кухне.

-- Ничего... мы уже недалеко от Питера. Сегодня пойдем на Твердь.

-- Слушай, - сказала Женя, - все-таки классно здесь! Это же надо... жила столько лет, ничего не знала, а оказывается, мир такой большой... и такой интересный. Слушай, а почему земляне не могут ходить в Медиану? Это несправедливость какая-то!

-- На самом деле неизвестно до сих пор. Работы у нас ведутся по исследованию подвижности облачного тела. Понимаешь, нам было бы проще, не будь Земля такой беззащитной... если бы у Земли были свои гэйны для защиты...

-- У нас все могло бы быть иначе! Просто все...

-- А вот это ерунда, Жень. Ничего не было бы иначе. Ничего бы не изменилось...

-- Ну как же...

-- Да. Нет никакой разницы. У вас та же вера, те же идеи. Творчество... Огонь. Все это есть, так же, как и у нас. Предательство, любовь, честь, верность... все точно так же. Мы такие же, понимаешь? Мы ничем от вас не отличаемся. И дарайцы по сути не отличаются, хотя общество у них не приведи Господь.

Женя помолчала.

-- Слушай, ты говоришь, ты поддерживала Огонь. У меня, Жарова - ничего себе однако, где я и где Жаров! Еще там у кого-то... А вообще известно, как его поддерживать? Я думала, это само собой. Он есть, и все.

-- Если не думать, то да, есть и все. Но он так же и гаснет. Тоже вроде бы сам по себе.

-- Ну да, у некоторых гаснет.А почему? Это от чего зависит?

-- Ну знаешь, Жень, есть отрасль психологии... собственно, у нас в Дейтросе она основная. Это стратегическая, оборонная наука. Как у вас... ну не знаю - электроника, ядерная физика. Я изучала ее, сдавала. Для кураторства это необходимо. У нас при каждой военной части есть такой психолог. В принципе, твое состояние никого не волнует, живи как хочешь. Но если перестаешь выдавать результат - тобой заинтересуются. Да и ты сам пойдешь к психологу - в патруль ходить надо, а жить хочется. Так что да, конечно. Если огонь тебе в принципе дан, есть закономерности, позволяющие его поддерживать.

-- Ну и что это за закономерности такие? Грубо говоря, если человек подлец и козел, то что, он не сможет творить?

-- Нет. Все сложнее гораздо. Творцы бывают такие сволочи, что не приведи Господь... но творцы.

-- А что тогда? Деньги? Ты вот про Жарова рассказывала...

-- Да нет, при чем тут деньги? Они не мешают. Это не проблема. Я могу назвать на Триме кучу настоящих творцов, притом богатых... У Жарова в другом проблема - он продаваться начал... вот в чем дело. Внутренне продаваться.

-- Слушай, ну а что?

-- Если бы все было просто с этим и логично - это было бы нарушение свободы воли, - сказала Ивик, - в том-то и дело, что все это очень непросто. А главное - индивидуально. На самом деле, психология творчества вполне смыкается с церковными практиками, которые говорят о грехе. Что грех как бы закрывает путь к Богу. Но если ты думаешь, что можно взять руководство для исповеди и по нему следить за тем, чтобы не было грехов, которые там перечислены... ну или если они появляются - быстренько их исповедовать - и тогда все будет тип-топ с Огнем...

-- Что, не поможет?

-- Не-а. Все сложнее гораздо. Для психолога это тонкая структура сверхсознания, и она... ладно, это слишком сложно.

-- Ну ты проще объясни!

-- Не могу я проще. Не получается. Нет общих правил, понимаешь? То есть они есть, заповеди, например, но это только очень общее, очень приблизительное, а в каждой жизненной ситуации, да еще для каждого отдельного человека их применение может выглядеть прямо противоположным образом. И в то же время можно знать, когда ты служишь Свету, а когда - тьме. Это всегда можно понять. Но не всегда легко сформулировать. Это как совесть, понимаешь? Она же у всех разная.

-- Да-а... сложно это! И что, значит, это от морали зависит?

-- Ну в той мере, как я тебе рассказала. Есть индивидуальная шкала у каждого - что можно, что нельзя. Но не только от этого. Еще есть категория "внутренняя активность". Сила, мужество, трудолюбие... лентяй творить не способен. Есть еще другие категории. Например, знаешь, ведь у нас, гэйнов, жизнь такая, что к творчеству как-то не располагает. И тем не менее, все мы это делаем, и делаем много. В перерывах, по ночам, лбом в стол стукаешься, но работаешь... Потому что есть атмосфера, мы всегда находимся среди друзей, которые и сами - все такие же. Если есть возможность для моих трансляторов организовать творческую среду, я это всегда делаю.

-- Интересно... ну а чем помешал Саша, например?

-- Понимаешь... есть тип людей, у которых очень высокое сродство, обычно мощный талант... у меня подруга такая есть. Но они этот талант не ценят и выбрасывают на помойку при первой возможности. Это называется категория стабильности. Она у вас низкая, эта стабильность. Ты бы вышла за него замуж, уехала в Германию, увлеклась процессом потребления, родила ребенка... или, возможно, Саша трепал бы тебе нервы своей неверностью. Ему твое творчество, понятно, не нужно даром, это ты сама знаешь. Все это вырвало бы тебя из мира, к которому ты привыкла. А сохранить способность творить в других условиях ты бы не смогла. Такой тип. Причем ты бы не понимала, что с тобой происходит. Даже не сопротивлялась бы. Многие говорят - "а у меня прошло как бы само собой". На самом деле всегда есть причина, всегда сбой по одной из категорий.

-- Гм... может, ты и права. Я никогда не задумывалась, откуда это берется, почему. Взялось - и взялось. Знаешь, как понесет... только успевай записывать. А то, что несет - это что, признак настоящего? Вдохновение?

-- Ты знаешь, и это не оно... Бывает и бесплодное вдохновение. Ничего хорошего не производящее. Да ведь знаешь, огонь есть у всех людей. А творить могут только некоторые. Потому что кроме огня, еще другое есть. Огонь - это энергия, а еще есть умение структурировать... Его наработать можно, но тоже далеко не всегда. А не гэйн... он может ощутить огонь, у него поет внутри - а наружу он ничего выдать не может. Потому что он в другом должен быть реализован. Он к другой касте принадлежит. И это не хуже, не ниже... Просто жизнь у всех разная, и предназначение свое.

-- Слушай, ладно, это понятно. Ну а меня-то вы за что? Как нашли?

-- Тебя? Да очень просто. Твои романы нам информационно близки. Честно сказать, нам все равно, есть у тебя огонь или нет, настоящее это или нет. Просто знаешь... у вас очень мало романтики. Практически совсем нет. Она у вас ушла вместе с социалистическим реализмом и советской фантастикой. Осталась одна так называемая ирония, стеб и жизненный здравый смысл. А у тебя...

-- Разве ж у меня там что-нибудь похоже на ваш Красный мир?

-- Похоже. Духом похоже... вера, любовь, мечта. То, что зажигает огонь. То, что отрывает от потребительства. То, что делает душу живой... Хотя по сути, конечно, не похоже. Но ведь и я пишу романы совсем о другом мире. Не похожем на наш. Я не люблю наш мир, знаешь. И людей не люблю. Мне хочется побыть в другом... красивом, где все друг друга любят. Не убивают. Не мучают. Знаешь, как надоело все это?

-- Если не любишь - зачем живешь в нем?

-- Потому что другой, Жень - это фантазия. Нельзя жить в фантазии. Надо жить в том, что есть и пытаться сделать это лучше.

"Сансара" оказалась действительно элитным клубом. Кельму по роду службы случалось бывать в заведениях этого рода, но "Сансара" была другой. Классом повыше. Попасть в "Сансару" официально было несколько сложнее, чем встретиться с олигархом днем. Кельм справился бы и с этой задачей, но для этого потребовалось бы несколько дней. Он пошел простым путем - через Медиану. Вошел и вышел туда, создав "горячий след", переместился на несколько метров, снова выйдя на Твердь уже внутри помещения. Он слегка рисковал, но все прошло как нельзя лучше - вышел на Твердь в закутке клозета, без всяких свидетелей. Перед зеркальной стеной оправил костюм, задумчиво причесался, дверь медленно отъехала в сторону.

Да, "Сансара" производила впечатление. Никаких голых девок. Ни навязчиво громкой музыки, ни лезущей в глаза безвкусной роскоши. Даже полутьма не оглушала настойчиво, была мягкой, тонированно-пастельной. Столики хорошо изолированы друг от друга высокими мягкими перегородками. Над столиками низко свисали антикварные, разных оттенков лампы. Девушки за столиками - в изящных скромных нарядах, не проститутки, а гейши, и очень, очень юные, как сейчас модно, педофилия все больше легализуется в здешнем обществе, очередной раз отметил Кельм. Он еще раз поправил галстук. Шендак, время терять нельзя, надо искать Бориса. Прошел к стойке бара, делая вид, что рассматривает огромную стену-аквариум. Банкира в зале, похоже, нет. Еще или уже. Дольше стоять здесь неприлично. Кельм высмотрел себе заранее столик на возвышении, откуда можно наблюдать хотя бы часть зала. Сел, рассеянно раскрыл карту. Официант подошел почти сразу, Кельм заказал мартини. Минуты через три рядом с ним оказалась девушка.

-- Разрешите?

-- Пожалуйста. Выпьешь чего-нибудь?

Девушка пожелала какой-то здешний коктейль "Шестое чувство". Кельм искоса глянул на нее. Лет пятнадцать. Третий курс квенсена, подумал он. Кстати, и в лице есть что-то дейтрийское, высокие скулы, прямые волосы медного оттенка, блестящие темные глаза - или кажутся темными при этом освещении. Мягкие белые плечи, желтоватый атлас платья, невидимые бретельки, низко открытая крошечная грудь, тоненькие руки, ей автомат не поднять даже.

-- Вы ведь нездешний? - спросила она.

-- Нездешний. Я живу в Австралии.

-- О-о... может быть, вам удобнее общаться по-английски, - у нее оказалось прекрасное, хотя, конечно, не австралийское произношение.

-- Нет, я русский, - ответил Кельм. Девочка придвинула к нему руку. Совсем чуть-чуть. Кельм отвел взгляд. Вот ведь дьявол. Она напоминала не Лолиту, а Наташу Ростову на первом балу. Эту ручку хотелось взять, согреть дыханием, защитить эту хрупкую птичку от страшного и жестокого мира... шендак, когда же появится Борис? Он должен быть здесь, просто должен.

-- Как тебя зовут? - поинтересовался Кельм.

-- Лена.

-- Меня Николай. Леночка, а лет тебе сколько?

Она робко улыбнулась.

-- Восемнадцать.

-- Давно здесь работаешь?

-- Нет, - сказала она растерянно, - Николай, а вы... вы расскажите мне об Австралии. Это очень интересно!

-- Это не очень интересно, - Кельм вытащил банкноту из кармана, положил перед девушкой, - вот что, Лена, об Австралии поговорим в другой раз. Мне нужен один человек. Я не из ФСБ, я веду с этим человеком бизнес. Держи, это тебе подарок...

Глаза маленькой гейши блеснули заинтересованно. Банкнота исчезла мгновенно.

-- И будет еще, если ты поможешь. Об этом никто не узнает, и тебе за это ничего не будет. Мне нужен... - Кельм назвал имя.

-- А-а, - облегченно вздохнула Лена. Ее интонации неуловимо изменились - не наивно-романтичная девочка, а профессионалка, зарабатывающая гонорар, - так его не здесь лучше искать... вы посмотрите в Зале Иллюзий.

Кельм положил на стол вторую банкноту.

-- Благодарю. А как туда пройти?

Девочка сгребла деньги и объяснила, как. Кельм задумчиво глянул на нее, одним глотком выпил половину бокала - не пропадать же благородному напитку. Разжевал оливку.

-- А все-таки, Лен, как ты сюда попала, клуб-то хороший?

-- Я из Саратова, - сказала она. Голос девочки стал ниже на тональность и грубее, чем в начале, - выиграла городской конкурс красоты. Меня пригласили. Прошла курсы... ну и...

-- А родители твои что?

-- А что родители? - с вызовом спросила Лена.

-- Ну - они не против? Ведь работа не совсем обычная...

-- А что родители... отец с нами не живет давно, пьет он, не просыхает. У матери артрит, она по больницам... думаете, легко деньги найти на лечение? - зло сказала Лена и тут же спохватилась, тон ее стал прежним, нежно-девочковым, - извините... простите, пожалуйста, это я случайно...

Он все-таки не удержался, сжал тоненькое предплечье.

-- Ничего, Лена, все нормально. Прости, что не могу помочь.

Борис, полуголый, возлежал на мягкой кушетке. Над кальяном курился дымок. Юная индуска в сари и кольцах разминала босые ступни банкира. Кельм примостился на табуреточке рядом. Судя по размыто-блаженному взгляду, банкир пребывал сейчас довольно далеко от этого мира. Может быть, даже в Медиане.

-- Борис... я Николай, ты меня помнишь?

-- Хорошо... да. Что ты сказал? - смутно встрепенулся банкир.

-- Я Николай. Борис, у тебя купили землю...

-- Какие птички, твою мать, какая красота долбанутая! - с чувством сказал вдруг Борис. Кельм вгляделся в его лицо, встал и перешел в Медиану.

Он не ошибся. Смутный контур знакомого приземистого плотного тела лежал на серой почве. И действительно - птички, вокруг наркомана вились синие и золотые стрижи, он вяло пытался поймать их руками. Кельм подумал немного. Движением руки уничтожил стрижей. Подошел к Борису, не выходя из Медианы. Взял его за шкирку - это было странно, как будто держишь облачное тело, да так оно по сути и было, земляне не способны выходить в Медиану физически.

-- Борис, слушай внимательно! У тебя купили землю недели две назад. Нелегальная фирма, ты о ней ничего не знаешь, но платят они очень хорошо. Где? Скажи мне только одно - где?

-- Ты кто? Да пошел ты, - бизнесмен выругался. Кельм встряхнул его - или его облачко_ частично наделенное сознанием, - за шкирку.

-- Ну-ка тихо! Ты здесь ничего не можешь. Боря, не лезь в эти разборки - тебе хуже будет. Ты не представляешь, с кем связался.

Он говорил негромко, но уверенно. Убеждать наркомана логически было сейчас бессмысленно, так же, как и воздействовать на него эмоционально. Он сейчас совершенно безумен, и тут одно из двух - либо Кельм все же получит от него информацию, либо нет. Борис начал монотонно материться, и одновременно под руками Кельма таял в воздухе слепок, становясь все более прозрачным... Кельм скользнул на Твердь, снова оказался сидящим рядом с обкуренным, расслабленным бизнесменом. Только взгляд банкира теперь был более осмысленным. Он дрыгнул ногой, отгоняя девочку. Сел на кушетке, низко склонившись к Кельму. Медленно, со значением, покачал указательным пальцем перед его лицом.

-- А ты хитер, Коля... хитер. Ладно, тебе скажу... те мужики... они в Петергофе участок купили. На Ораниенбаумском...

Кельм задохнулся, едва сдержавшись. Господи! И максимум полтора дня до штурма. База в Петергофе гораздо крупнее и важнее Колпинской.

-- Спасибо, друг. Не в службу, а в дружбу - про меня никому не говори, - он хлопнул банкира по плечу. Шагнул к двери, в любую минуту ожидая окрика и появления охраны, готовясь сразу уйти в Медиану. Но Борис был слишком расслаблен, Кельм вышел из клуба прямо по Тверди. Не останавливаясь, не обращая внимание на мороз, он быстро пошел по улице, вытряхнул на ходу таблетку стимулятора на ладонь. В ближайшие несколько суток спать не придется...

Шендак! Там несколько сот человек, там раненые, там столько техники... В Колпине, значит, они бросили наживку, надеясь, что мы ее заглотим и будем готовиться к отражению штурма - но совсем в другом месте. И мы заглотили, а теперь уже поздно. Но если я не вытащу эту ситуацию, подумал Кельм, то кто ее вытащит?

Ивик растерянно провела рукой по вычищенному подоконнику. Вот и все... его здесь нет. А комната еще хранила его запах, след его присутствия, словно невидимый слепок Кельма висел еще в воздухе. Ни одной вещи - он все забрал. Оставался его матрац на полу, по-прежнему аккуратно застеленный. Все было правильно. Она сама ушла, и это хорошо, что теперь его перевели в другое место. Ивик не знала, проявил ли Кельм в этом инициативу, или просто так вышло. Но в любом случае это хорошо и правильно... Но больно. Невыносимо больно. А что ж ты, спросила себя Ивик, надеялась, что он еще здесь? Или хоть какая-нибудь его шапка, или старые четки.Чтобы можно было спрятать и целовать украдкой и прижимать к щеке... Идиотка все-таки, выругала она себя.

-- Здесь ты и живешь? - спросила Женя из-за спины.

-- Нет. Здесь я работаю, - Ивик обернулась. Она не рассказывала Жене про Кельма. Ни к чему, и не до того было. Так, сейчас надо будет связаться со стаффой и обсудить дальнейшие действия в отношении Жени. Ивик включила компьютер. Хотя вначале неплохо бы поесть. На кухне наверняка есть продукты. Ивик прислушалась - вроде бы, соседей нет дома.

-- Сейчас мы приготовим чего-нибудь и пожрем с тобой, и я...

Мобильник тонко запищал над ухом. Ивик включила прием.

-- Радужный мост, два-два-три-пять, прием...

-- Утренняя роса, шесть-два-шесть, - ответила Ивик, - слушаю.

Код был срочный, код указывал на высочайший приоритет следующего за ним сообщения. Шехина насторожилась. И не зря - холодный, бесстрастный голос диспетчера в наушнике сообщал ей страшные вещи. Ивик присела, лицо ее быстро бледнело. Она ответила что-то. Потом выключила мобильник. Посмотрела на Женю со смертельной тоской.

-- Шендак, что же мне с тобой-то делать... вот шендак!

-- А что такое? - спросила девушка.

-- Что? Общая тревога три нуля. Это значит - все, кто может, из всех отделов... все спецы, неважно... Все, кто сейчас в Питере и в пределах досягаемости. Потому что гарнизона Базы недостаточно для ее защиты, сильно недостаточно. Они подготовили гигантский прорыв.

-- Какой прорыв? Какая база?

-- Шендак, я тебя даже стрелять не научила... но все равно придется с собой. Ладно, посидишь там где-нибудь... может, пронесет. Ладно, пойдем поедим, у нас еще есть около часа.

Во дворе базы, обнесенной забором с колючкой, царила суета. Бойцы бегали туда-сюда, волокли оружие, ящики, разное барахло, то и дело из раскрытых ворот выезжали машины. Базу эвакуировали, но видимо, полностью эвакуацию завершить не получится. Иначе бы не стали оборонять ее.

Вот почему на подходах к Питеру в Медиане было так много народу... Ивик ничего не знала, и была удивлена, когда их проверяли на подходе к Вратам раз шесть. И целые отряды доршей мелькали где-то вдалеке.

Двор был засыпан снегом, и бойцы в серо-пятнистом камуфляже довольно хорошо на нем выделялись. Но может быть, снег еще стает, подумала Ивик. На ней самой была обычная гражданская городская куртка поверх бронежилета. А гэйны из боевого отдела и гэйн-велар были одеты наподобие здешних спецназовцев. Женя и вовсе никак не защищена, в своем красном пальтишке она затравленно оглядывалась по сторонам. Ивик почувствовала укол совести. Хлопнула Женю по плечу.

-- Не бойся, все уладится. Все будет хорошо.

Ее надо где-то спрятать... Вдруг Ивик заметила Ашен. Подруга быстро шла от угла здания, о чем-то разговаривая с высоким рядовым гэйном. Остановились. Гэйн козырнул и убежал. Ашен повернулась, увидела Ивик.

-- О! - она побежала к подруге, - и ты здесь? Ах да, ты же работаешь в Питере...

-- А ты разве здесь...

-- Нет, здесь я случайно, проездом. Но буду участвовать в обороне. На мне подземные этажи. Пойдешь ко мне, мне шехина нужна?

-- Не знаю, Ашен, я бы пошла, но мне нужно доложиться хоть сначала... слушай, у меня тут девочка - ее куда? Ее спрятать надо... эвакуировать бы.

-- Зачем же ты ее сюда поволокла? Она кто - местная?

-- Не совсем. Она выходит в Медиану... в общем, наша. Выросла здесь. А сюда...

-- Слушай, прости, некогда, побегу... стаффа вон стоит, на углу, если тебе надо.

-- Да, конечно, - Ивик повернулась к Жене, - пошли.

Стаффа Сэйлар иль Ванш, начальница боевого отдела Центрально-русского сектора, лично командовала обороной базы. Сейчас она стояла на углу и разговаривала с целой группой новоприбывших гэйнов. И рядом с ней - Ивик побледнела, но шаг не замедлила - стоял почему-то Кельмин иль Таэр. Уже подойдя совсем близко, Ивик с изумлением различила на его куртке нашивки стаффина.

Она молча присоединилась к группе. Иль Ванш бросила на нее короткий взгляд - они были смутно знакомы - кивнула. Продолжила говорить.

-- Еще раз: наша задача удержать Базу до момента полной эвакуации. Так как Медиана заполнена противником, а сведения о том, какой объект будет атакован, мы получили только вчера, эвакуировать удалось немногое. Еще есть раненые, часть госпиталя, Верс эвакуировался самостоятельно полностью, есть базы данных, которые нужно вывезти, и важная техника. Последнее, конечно, не самое главное, но надо постараться. Эвакуационная часть работает, вы будете заниматься обороной... Иль Таэр, вам слово.

Кельм обвел глазами новоприбывших, взгляд его не задержался на Ивик.

-- Я два дня назад назначен руководителем отдела контрразведки Центрально-Русского сектора. Здесь я начальник штаба разведки, - сказал он, - по моим данным штурм начнется через два часа.

Он помолчал несколько секунд. Потом сказал, обернувшись к иль Ванш.

-- Мне нужен один человек в штаб... срочно. Разрешите?

-- Да, конечно, возьмите вот хоть...

-- Шехина Иль Кон, - сказал он негромко, - подойдите ко мне.

Ивик словно пружиной подбросило. Она приблизилась к Кельму.

Ей показалось, что он еще постарел. Волосы припорошило еще сильнее. И глаза... будто больные. Уставшие. Понятно, что он устал - если только что получил назначение, сразу же выяснил все о штурме...

Но ведь и она стала за это время старше на несколько лет.

-- Идите за мной, - сказал он. Они отошли от группы.

-- Стаффин, - неловко сказала Ивик. Кельм повернулся.

-- Что?

-- Стаффин, простите, у меня с собой... это мой транслятор, Женя. Вы в курсе...

-- Зачем же ты ее сюда потащила? - удивился Кельм.

-- Мне некуда ее деть. На ней дарайский поводок, а здесь ведь все равно... А там...

-- Ясно. Отправь ее вниз, на второй нижний этаж, там остатки госпиталя, и пусть кто-то из охраны за нее отвечает. Она что - выходит в Медиану?

-- Она дарайка на четверть. Хочет быть с нами.

-- Вон как... - с удивлением сказал Кельм, - давай, действуй. Потом сразу в штаб, второй верхний этаж, комната 208, только быстро.

-- Что мне делать-то?

-- Ничего. Сидеть и ждать, пока тебя не эвакуируют. Тебе нужно в Дейтрос.

-- Ёжкин кот! Не хочу я никуда. Можно, я с тобой останусь?

Ивик остановилась на лестнице.

-- Женя, - сказала она мягко, - я пойду туда, где стреляют. Там сейчас начнется - ты даже не представляешь, что. Тебе там делать совершенно нечего. Лучше помоги внизу с ранеными.

-- А чего их сразу через Медиану не увели? - капризно спросила Женя. Ивик едва сдержалась.

-- Потому что в Медиане накапливаются войска противника, ты же видела, что творится, когда мы шли. И каждая эвакуационная группа должна преодолевать весь этот заслон, каждую группу сопровождает отряд гэйнов. А на Тверди все еще хуже, в основном подготовка к штурму ведется на Тверди, они же в Медиане ничего не могут... Мы в ловушке, понимаешь? Мы-то ладно, но раненые тоже в ловушке. Мы не можем уйти через Медиану - там их толпы. Про Твердь и говорить нечего. Я бы не взяла тебя сюда, но если останешься снаружи - дарайцы тебя найдут...

Ивик закончила фразу почти шепотом. Ей вдруг пришло в голову, что для Жени это было бы выходом. Женя еще нетвердо определилась. Ну забрали бы дарайцы. Она не гэйна. Пытать ее не станут. Будет жить в Дарайе, работать на них. Будет жить. А сейчас с этим еще совершенно непонятно, получится ли вообще жить дальше. Ивик выбросила эту мысль из головы.

-- Вниз, - велела она, - сиди тихо и делай, что говорят.

Она наскоро объяснила ситуацию командиру эвакуационного отряда гэйнов. Тот выделил парня специально для охраны Женьки. На ней поводок, теоретически рядом в любой момент могут появиться дорши - но шансов у них здесь мало, так что вряд ли рискнут. Женя была недовольна, но Ивик уже не обращала на это внимания.

Она помчалась наверх, прыгая через ступеньки. Два часа до штурма... уже меньше. Кельм не ошибается. Если он сказал - два часа, значит - два... Шендак. Возбуждение и тоска одновременно овладели ею.

Он был у себя в штабе. Разговаривал с какой-то гэйной, явно только что из Медианы. Ивик шестым чувством ощутила в комнате "горячий след". Видимо, здесь он постоянно поддерживался. За длинным столом согнулись еще трое ребят, работая на эйтронах, мало похожих на местные ноутбуки. Ивик стояла у двери, ожидая, когда командир освободится. Он и не смотрел на нее. Интересно, подумала Ивик, зачем я ему тут? Что он хочет мне поручить? И почему вообще выбрал меня?

Ведь все же кончено. Все. И он это понял. Ничего у нас не будет. Он достаточно проницателен, чтобы все понять.

И все-таки как хорошо... просто стоять вот тут, смотреть на него.

Гэйна, закончив разговор, исчезла в Медиану. Кельм повернул голову, молча смотрел на Ивик. Она широкими шагами пересекла помещение.

-- Стаффин, я...

-- Сядь, Ивик, - тихо сказал он, - сядь тут.

Она села на стул рядом с ним.

-- Что мне делать? - спросила она. На ты называть его неловко теперь, на вы - еще хуже.

-- Просто посиди тут, - сказал Кельм, - извини, что я так, может, я тебе надоел...

-- Нет, - вырвалось у нее.

-- Хорошо, - сказал он.

-- Ты же понимаешь, что нет, - прошептала она тихонько, чтобы не услышали те, за мониторами. Глядя ему в глаза.

-- Побудь здесь, ладно? У меня тут почти нет времени... Вон там чайник, сделай чайку. Сама тоже выпей.

Запищал мобильник за его ухом, Кельм схватился за пульт управления.

-- Да? Штирлиц? Кто именно? Слушаю...

Ивик тихонько отошла, набрала воды из раковины в углу, включила электрический чайник.

Кельму и правда было некогда. Каждые несколько минут кто-то появлялся из Медианы, передавал короткое донесение, постоянно звонили из города. Он подсаживался к мониторам, что-то спрашивал, что-то набирал.

Его основная работа сейчас была сброшена, видимо, на заместителя, а в Питере действовала тревога три нуля - все присутствующие, за исключением самых неотложных дежурств, вызваны для обороны базы. Все кураторы. Сутки, двое... сколько придется держаться - Ивик не знала. Как старший по должности, Кельм здесь занимался организацией разведки. У него в городе была разветвленная сеть местных агентов, в Медиане - спецподразделение. Может, кто-то был и внедрен среди дарайцев. Кельм сообщал начальнице обороны базы сведения о том, что в ближайшее время будет делать противник.

Ивик об этом ничего не знала, да и не должна была знать. Она молча наблюдала за Кельмом, как он быстро и напористо говорит по телефону, ходит по комнате, подсаживается к мониторам, беседует с разведчиками, отдает приказания... Принесла ему чаю - как он любил, очень крепкий, но не очень горячий. Еще бы и с лимоном, но лимонов нет. Кельм коротко кивнул, взглянул на нее - и все. Ничего не говорил. Не касался. Он просто был. И она - была. Он был жизнью, воздухом, он заполнял ее и пространство вокруг. Он был.

Когда снаружи послышался очень глухой, очень тихий треск - пальба, Ивик нисколько не испугалась. И никто не занервничал, наоборот, оживление пробежало по лицам. Будто тяжелое напряжение последних часов наконец спало. Под окнами в штабе уже были огневые точки - два бойца у каждого окна. В штаб приволокли ящик автоматов, Ивик тоже взяла себе "Клосс"и три рожка. Снаружи раздался грохот, и через несколько минут стало ясно - дорши прорвались во двор. Забор взорван. Здесь относительно глухо, кругом лес, хотя строения и недалеко. Ивик тихонько выглянула наружу и увидела фигурки - тоже в городском камуфляже, но видно, что дорши, вангалы, по фигурам видно. Они заняли позицию за гаражом с западной стороны и постреливали оттуда. А с восточной гараж охраняла шеха гэйн-велар. Но та сторона из окна не просматривалась.

Высокая незнакомая гэйна, явно из неадаптированных к Триме бойцов, застыла у окна, приложив щеку к прикладу, глядя в сложный оптический прицел.

Снайпер. Но там вангалы, им это безразлично. Им отдадут приказ, и они рванутся вперед... и снайперы не справятся с этой лавиной. Видимо, придется всем переходить в Медиану, но ведь и там начнется ад...

Странно, но Ивик была абсолютно спокойна. Да, они в ловушке. Да, возможно, никто живым не выйдет - неизвестно, как дорши успели подготовиться.

Ивик посмотрела на Кельма и почувствовала что-то вроде детской благодарности к Создателю сюжета. Он все придумал правильно. В итоге кто-то из них умрет, лучше бы всего, конечно - вместе, вдвоем. Прямо здесь. Чтобы перед смертью он еще успел посмотреть на нее, взять за руку. Это не причинит никому вреда или боли. Это даже и не грех. Все верно. Чем еще может кончиться такая история...

Все равно дальше жить со всем этим было бы невозможно.

Мы вместе, подумала Ивик. Мы никогда уже не расстанемся. Никогда.

Раненый тяжело дышал, привалившись к стене, тихо постанывал сквозь зубы. Ивик попыталась расстегнуть бронежилет, потом сняла нож с пояса, осторожно стала отрезать рукав. Пуля засела в верхней трети плеча. Кровь все еще вытекала толчками, темная, венозная, рукав сильно намок, Ивик двумя пальцами отбросила отрезанную тряпку в сторону. Вытерла руки о штаны, разорвала индивидуальный пакет. Кельм присел рядом, посмотрел в лицо гэйну. Тот вяло заговорил.

-- Их много за дорогой. Они, похоже, накопили...

Ивик стала бинтовать. Шендак, она в этом ничего не понимает. Хватит ли тут просто тугой повязки? Наверное, да. Раненый застонал, скорчился, не в силах терпеть... идиотка, подумала Ивик. Кость задета, больно же. Кеок сначала нужен. Достала шприц-тюбик, воткнула в мышцу выше раны.

-- Сколько это - много? - спросил Кельм.

-- Две шехи минимум. Больше полусотни человек.

-- Смотри сюда, на карту... Ивик, ты бинтуй. Я понимаю, больно, но попробуй посмотреть. Они вот здесь - или уже вот здесь?

-- Они в овраге в основном. Почти все.

Ивик дышала ртом. Страшно воняло свежей кровью, потом, Бог знает, чем еще.. Она бинтовала, старательно затягивая, не обращая внимания на то, как раненый стонет и дергается.

-- Сейчас будет легче... сейчас, потерпи.

-- А у здания?

-- У здания я не был, попробовал подойти, меня и подстрелили... я в Медиану...

-- Очень важно знать, сколько у них там в здании сейчас, - сказал Кельм, - ладно...

Ивик закрепила бинт. Гэйн вяло повернул голову.

-- Я... могу попробовать...

-- Не говори ерунды, - сказал Кельм, - немедленно вниз, в госпиталь.

Ивик протянула раненому стакан с водой.

-- Пей, - положила ему руку на здоровое плечо. Гэйн жадно выпил воду.

-- Встать сможешь?

-- Смогу.

Ивик помогла ему подняться на ноги. Кельм с картой в руках объяснял очередному разведчику, что от него требуется.

-- Молодец, - сказала Ивик, - ты молодец... спасибо. Можешь идти? Давай, иди потихонечку вниз. Смотри, если не сможешь, я тебя доведу.

Гэйн пошатнулся, схватился за стену. Посмотрел на Ивик.

-- Дойду, ничего... по стеночке дойду.

Разведчик уже испарился в воздухе - исчез в Медиану. Кельм грустно взглянул на Ивик.

-- Сволочи, - пробормотал он, - как плохо без связи...

Полчаса назад дарайцы выбили ударом электромагнитной мины всю электронику в здании, связь теперь тоже не работала. Ивик уже четыре раза бегала вниз, докладывать командующей положение дел. Хотя Кельм старался реже ее посылать. В штабе то и дело появлялись и исчезали новые и новые гэйны, докладывали Кельму положение дел на местности и в Медиане, передавали сообщения и распоряжения... Боевая группа заняла позиции у окон. Ивик чувствовала себя странно - Кельм не замечал ее, у нее нет собственной задачи, ничего не ясно. Зачем она здесь? Лучше было пойти к Ашен, там у нее была бы конкретная задача, занималась бы своей работой. Впрочем, и здесь каждую минуту находилось, чем заняться. Ивик бежала вниз с докладом, перевязывала очередному разведчику голову - пуля прошла по касательной, кипятила чай, собирала какие-то карты, снова перевязывала кому-то простреленное бедро, подавала чай, перерисовывала позиции с одной карты на другую и несла ее вниз, в главный штаб...

И временами ловила на себе взгляд Кельма. Временами он касался ее руки, чуть обнимал за плечи. И тут же выпускал и начисто забывал о ней, ему было не до того... Ивик просто должна быть рядом. И она была рядом, и это было правильно и хорошо.

Между тем дарайцы подвезли минометы. Кельм получил сведения об этом заранее, и тут же отдал приказ эвакуироваться всем в подземные этажи. Защититься от обстрела было нечем, и как бы яростно ни защищали до сих пор гэйны наземные постройки - им пришел конец. Впрочем, саму базу жалеть не стоило.

Дейтрины не держали на таких базах мощного оружия, его применение было опасно для окружающих триманцев, да и в смысле конспирации очень нехорошо. Но дорши, видимо, хотели побыстрее закончить операцию, пока в Медиане не подошли к месту событий крупные соединения гэйнов. Да и база располагалась в глубине леса, зимой и в плохую погоду здесь практически никого не было.

Теперь штаб разведки располагался на втором подземном этаже, рядом с остатками госпиталя, и здесь обороной занималась Ашен.

Ивик заглянула в большой зал, где лежали оставшиеся раненые. Остались только тяжелые, все, кто мог, ушли с первыми партиями. Правда, по донесениям, минимум одна партия не дошла до дейтрийской зоны и была полностью перебита. Доршей слишком много там. Гэйны не справляются.

На койках лежало два десятка человек. И весь медперсонал был тут, теперь на каждого из раненых приходился минимум один врач или медсестра. Медленно, мерно стучал работающий аппарат ИВЛ. Они что, и его потащат в Медиану, с ужасом подумала Ивик. Над раненым, подключенным к аппарату, склонилось несколько врачей.

В углу Ивик заметила Женю, она скинула красное пальтишко и теперь сидела рядом с одним из раненых, что-то ему говорила.

Кельм все еще не мог дать обнадеживающих сведений - Медиана полна доршей, этих людей эвакуировать пока нельзя, некуда. Разве что с боем пробиваться в Медиану. Если враг прорвется сюда, на Базу вниз - так и придется сделать.

У лестницы несколько гэйнов строили из мебели добротную прочную баррикаду.

-- Ивик! - Ашен махнула ей рукой, - ну что там?

-- Сейчас из минометов начнут...

-- Шендак...

-- Вот именно.

-- Там наверху еще шеха...

-- Знаю, - коротко сказала Ивик. Они замолчали, не глядя друг на друга. Еще шеха. Они там все полягут. Чтобы задержать продвижение врага, выиграть еще хоть немного времени. По большей части - гэйн-велар, беспомощные в Медиане, но хорошо обученные воевать на Тверди.

Хватит, сказала себе Ивик. Ашен стиснула ее предплечье.

- Прорвемся. Не боись.

- Пойду, - сказала Ивик, - а то командир по шее даст...

Стены внезапно содрогнулись, глухой удар сотряс почву под ногами, зазвенел в воздухе... "Шендак", сказала Ашен и опрометью бросилась к своим. Ивик тихонько пошла по коридору. Новый удар...

Дарайцы начали ломать здания базы.

Разведчиков было пятеро, трое мужчин, две девушки. Кельм что-то быстро им объяснял, показывая на карте. Не карта, схема Медианы, поняла Ивик. Разведчики понятливо кивали. Старший из них что-то сказал. Кельм ответил "Дейри" - "Бог с вами". Гэйны почти одновременно исчезли, уйдя в Медиану. Кельм повернулся к Ивик.

-- Мы согласовали с Сэй... с командованием. Я хочу попробовать пробить фронт в Медиане, если заслать небольшую группу им в тыл.Рискованно, конечно. Но это шанс.

-- Кельм, - сказала Ивик, - может, я могу что-то сделать? Ведь я же... не плохая гэйна. Ты прикажи... пошли меня тоже куда-нибудь.

-- Ты мне нужна здесь, - сказал он. Отвернулся. Рядом с Ивик из Медианы вывалились двое гэйнов - один тащил другого на спине. Другую. Женщина, постарше Ивик. Гэйн молча сгрузил женщину на пол, Ивик склонилась над ней. Разведчик уже говорил с Кельмом. Почему-то раненая была без броника. Тело прошито очередью наискосок. Губы и подбородок в пенящейся крови. Надо бежать за врачами, но это далеко... надо, чтобы хоть один врач дежурил здесь, подумала Ивик. Я же не умею. Стала расстегивать на гэйне куртку, рубашку, кровь буквально хлюпала под руками. И ниже, на бедре - вся штанина пропиталась кровью. Шендак! Ивик беспомощно огляделась, увидела молодого парнишку из боевой группы.

-- За врачом и носилками, быстро!

-- Поз...дно... - вдруг сказала гэйна. Она пришла в себя. Ивик склонилась над ней.

-- Ничего, все будет хорошо! Сейчас... надо кровь остановить... Потерпи, сейчас!

-- Дети, - сказала женщина, - скажи им...

Ивик рассекла штанину ножом... шендак, где же рана-то? Вот... и течет не так уж сильно... совсем не течет...

-- Оставь, - женщина могла только шептать хрипло. Ивик взглянула ей в лицо.

-- Дети, - повторила гэйна, - скажи... мама уехала...

-- Милая, - сказала Ивик, - хорошая моя, потерпи. Сейчас. Ты будешь жить. Дети тебя ждут. Потерпи немного, сейчас врач...

-- Детям.. - выдохнула раненая. Взгляд остекленел. Только что, секунду назад, человек был здесь - и вот его нету, он исчез, словно в Медиану перешел, оставив здесь нелепый и ненужный, залитый кровью труп. Ивик расстегнула куртку, порылась во внутреннем кармане. Достала карточку. Шеанна иль Кер, в/ч Сатори... недалеко от Маира, надо же. Совсем недалеко. Ивик не замечала, что по щекам катятся слезы.

-- Ну - что у вас?

Ивик подняла голову. Молодой врач смотрел на нее.

-- Все уже, - с трудом сказала Ивик. Врач что-то там говорил, она не слышала. Сунула ему карточку. Дети... сколько у нее было детей?

-- Ивик! - позвал Кельм, - сбегай к Сэй, передай следующее: штурм подвала начнется предположительно через полчаса. Может, немного позже. Смотря сколько они наверху продержатся. Я попробую за это время пробить путь в Медиану. Запомнила?

-- Ивик.

Никого не было. Кельму некого больше было посылать в Медиану. Никто не возвращался. Они были слепы теперь, но больше ничего и не нужно знать. Скоро дорши начнут штурм. Мы просто солдаты, подумала Ивик. Все эти посты, звания... все равно все кончится тем, что я возьму "Клосс", Кельм возьмет "Клосс", мы заляжем рядом и начнем отстреливаться.

И эта мысль не пугала. Наоборот, поскорее бы.

Кельм взял ее за руку. Теперь можно было вот так сидеть, держаться за руки. Ничего страшного. Все равно скоро все кончится.

В центре комнаты возник молоденький гэйн, почти квиссан, в шлеме, съехавшем набок, мальчишка прижимал правую руку левой к животу. Ивик и Кельм оба рванулись к нему.

-- Стаффин... я иль Гэш из двадцатой шехи, сверху... у нас большие потери, мы...

Кельм придержал парня за плечи, тот почти падал.

-- Сколько?

-- Точно не знаю, но пятнадцать человек... кажется... и раненые...

-- Ивик, беги к стаффе, передай все, быстро!

Дорши вяло стреляли вдоль коридора. Несколько гэйнов лежали за баррикадой, отвечая экономными выстрелами время от времени. И каждая из дверей была забаррикадирована, Ивик с Кельмом сидели рядом, Стволы "Клоссов" выставлены в коридор поверх большого жестяного ящика, за ящиком, если что, можно укрыться... В комнате напротив сидела Ашен с несколькими бойцами, тихо переговаривалась с ними. Даже посмеивалась. Ашен выглядела удивительно спокойной. Обыкновенная работа. Ничего особенного. Она всегда такая, подумала Ивик. Не то легкую зависть она испытывала, не то просто любовалась подругой. Все у нее хорошо. Теперь вот и личная жизнь, слава Богу, наладилась... скоро замуж. И вообще... у меня все не так, горько подумала Ивик. И здесь мне тяжело очень. И не смогу я никогда вот так, как Ашен. Рука Кельма скользнула ей на плечи. Ивик замерла. Повернулась к нему.

-- Кель, - прошептала, - я...

И не смогла сказать дальше. Он грустно кивнул.

-- Я понимаю.

-- Ты очень хороший, - сказала она торопливо, - ты самый лучший.

-- Я люблю тебя, Ивик, - просто сказал он. Сердце стукнуло и замерло. Ладонь Кельма стерла слезы с ее лица.

Умереть. Ничего, все как раз очень хорошо. Хорошо бы она умерла первой... Она бы только умерла, а он бы остался жить. Он бы взял ее на руки, как тогда, когда вытащил из Васиных лап. Взял бы на руки. И она бы сказала тогда, что любит... ведь правда же. Ведь монах был прав, любить-то не грех.И умерла бы.

Но можно и так, без всяких сцен. Просто умереть. Сейчас вот начнут стрелять, и...

-- У тебя все лицо в крови. И руки, - сказал он негромко. Ивик посмотрела - правда, пальцы перемазаны чужой кровью, не понять уже, чьей.

-- Неважно, - сказала она. На лестнице снаружи что-то грохнуло. Они одновременно выглянули в коридор.

-- Шендак, - произнес кто-то со стороны Ашен.

-- Ни хрена себе...

В коридоре появились дорши с огнеметами за спиной. Хотят просто выжечь помещения. Гэйны за баррикадой начали стрельбу. Дорши поспешно ретировались на лестницу. Ивик ощутила внутреннюю панику. Там, в конце коридора - дверь, за ней раненые и... Женя. Женя сейчас казалась ей собственным ребенком. Они не пройдут туда... ни за что... но огнеметы...

Ашен выскочила из-за укрытия. По стенке скользнула к баррикаде. Постояла несколько секунд, прижавшись к стене, сжимая в руке свой "Клосс". Гэйны подняли голову, глядя на нее.

-- Вперед! За мной! - резко скомандовала Ашен, и в ту же секунду бросилась вперед. Ивик и сообразить ничего не успела - там где-то очень далеко, у лестницы загрохотали очереди. Двое гэйнов вылезли из-за баррикады и кинулись вслед за Ашен. Через секунду вскочила Ивик. Кельм молча бросился за ней.

Но Ашен успела первой. Она в два прыжка достигла лестницы и, оказавшись на открытом пространстве, дала несколько очередей. И тут же отскочила, но вслед за ней рванулись остальные, Ивик выскочила из-за угла вслед за другими, плохо видя, стала палить куда-то вперед, потом чья-то рука отбросила ее, Ивик наткнулась на стену. Потом увидела Ашен.

Ашен не успела вернуться в укрытие.

Она попыталась уцепиться за стену рукой, и теперь рука с бессильно раскрытыми пальцами нелепо вздернулась вверх, опираясь о штукатурку. Ивик бросилась к Ашен. Подхватила под мышки. Тяжести она не замечала. В следующую секунду кто-то сильно толкнул ее к стене.

-- В сторону, - сказал Кельм, - стреляют. Я сам...

Он поднял Ашен на руки. В несколько шагов пересек коридор, Ивик бросилась за ним. В комнате Кельм осторожно положил гэйну на пол. Потом вернулся обратно, что-то там командовал в коридоре... Ивик стала лихорадочно расстегивать куртку на Ашен. Броник... Рана на шее, и небольшая. Под ухом, крови много, но это всегда так Кажется, она не дышит, но у них же был аппарат ИВЛ... Они же реанимировать могут. Сейчас. Надо бежать за врачом. Она выпрямилась. Бросилась к двери. Метнулась обратно к Ашен, потом вспомнила об умершей гэйне... надо срочно за врачом, он лучше справится, он разберется. Мимо противно свистнуло что-то. Ивик прижалась к стене, и так потихонечку, по стенке доползла до госпиталя. И здесь дверь была забаррикадирована, дежурили гэйны.

-- Врача.. быстро... человек умирает...

-- Что у вас? - тот же молоденький сердитый врач оказался рядом. Потом они так же по стенке, осторожно пробирались в комнату, где лежала Ашен. Ивик помогла врачу перебраться через препятствие. Он присел рядом с гэйной. Ашен казалась удивительно маленькой, хрупкой... будто она квисса, будто ей опять двенадцать лет. Только тогда у нее были длинные волосы, вспомнила Ивик. А сейчас коротко стриженные. И глаза... ей стало страшно. Она отвела взгляд. Врач молча, неподвижно сидел рядом с телом.

-- Уже все, - сказал он, - поздно.

-- Но можно же еще, наверное, что-то сделать, - сказала Ивик дрожащим голосом, - вы бы хотя бы попытались... можно же... реанимация.

Врач безжалостно повернул голову Ашен, так что рана под ухом чуть разошлась, кровь потекла еще сильнее.

-- Вы видите? Основание мозга. Смерть мгновенная.

-- И ничего нельзя? - спросила Ивик, не узнавая собственного голоса.

-- Нет. Ничего нельзя. Я вернусь к раненым.

Он пошел к двери.

Дальше все погрузилось в туман. Странный туман, в котором не было боли, страха, не было вообще никаких чувств. Но можно было двигаться, стрелять, делать что-то. Главное, что чувствовала Ивик в этом полубезумном состоянии - нелепость и неправильность происходящего.

Ашен не должна умирать.

Умереть должна она, Ивик. Это в ее жизни все нелепо и запутанно. И она уже родила детей, от нее кто-то останется на земле. И она должна была умереть рядом с Кельмом, потому что любит его, а любить его нельзя.

У Ашен все в жизни правильно и очень хорошо. Она всем нужна. Она талантливая художница. Она сделала блестящую карьеру в таком еще юном возрасте. У нее свадьба на носу, уже и платье сшито. Ашен даже сейчас все делала правильно, она организовала оборону, она в нужный момент действовала решительно и подняла людей в атаку. Она не сделала в жизни вообще, кажется, ни одной ошибки. Только боялась, что жених ее опять... что с ним что-нибудь случится. Но с ним ничего не случилось.

То, что произошло, никак не укладывалось в сюжет. Это было непонятно. Это убивало.

Почему-то Ивик все казалось, что Ашен как бы и жива. Она аккуратно повернула ей голову, потому что наверное, так больно. Кровь уже перестала течь. Тогда Ивик подложила Ашен под голову чей-то бронежилет, аккуратно сложив его. Так удобнее лежать.

Потом ей пришло в голову, что надо бы перенести Ашен к раненым. Она даже сначала подумала "к другим раненым", но тут же сообразила неуместность слова "другие", ведь Ашен не ранена, она... что она?

Тут появился Кельм, мрачный и злой, Ивик выслушала, что стаффа иль Ванш убита, что он берет на себя командование. Что все должны перейти в помещение госпиталя. Ивик сказала, что Ашен надо перенести. Кельм не спорил. Он сам поднял Ашен и, забросив ее на плечо, понес, а Ивик подумала, что это слишком грубо, и ей ведь, должно быть, больно...

В помещении госпиталя стало очень тесно, у двери стреляли беспрерывно. Кельм объяснял, что попытки прорыва малыми группами дарайского фронта не удались. Но тем не менее, мы все сейчас переходим в Медиану, и будем держать оборону там, потому что там легче это сделать. В этот момент начали стрелять из огнеметов, кто-то закричал, страшно запахло жаром.... Ивик услышала "Эшеро Медиана!" и механически совершила переход, придерживая за плечо тело Ашен. Только здесь, в Медиане, она оставила подругу, потому что надо было работать обеими руками. Ашен осталась лежать на серой почве Медианы, рядом с носилками, рядом со сбившимися в кучку медсестрами, и это было правильно. Рядом с Ивик оказалась Женя, ее глаза выглядели огромными черными провалами на белом лице.

-- Ивик! Я... попробую...

-- Иди назад! - рявкнула Ивик. Увидела доршей впереди.

И внезапно испытала острое, ни с чем не сравнимое наслаждение, потому что теперь не надо прятаться, хорониться за углы и баррикады, теперь можно просто убивать...

Кельм встал рядом с ней. Ивик растянула над рядом доршей сверкающую металлически-радужную линзу...

-- Молодец, - негромко сказал Кельм, - хорошо! Давай!

Линза расплавленным кипящим металлом хлынула вниз, на головы врагов. В ту же секунду Медиана загремела и расцвела, превращаясь под руками гэйнов в разноцветный многоликий ад.

Ивик понимала, что надо вставать. Что так нельзя. Что Марк уже давно ушел на работу, и это стыдно - валяться. Что она военный человек и умеет вставать за полсекунды, и через минуту уже стоять у двери одетой и с оружием. Но что-то сломалось внутри.

Так было теперь каждое утро. В выходные только ее поднимали раньше, потому что врывались дети, Марк будил поцелуями, ее отвлекали. А в будние дни она не могла встать. Спать уже не хотелось. Просто встать невозможно.

Почему нельзя лежать так всегда? Вообще никогда не подниматься больше. Как Ашен.

В сознании плыли сцены из недавнего прошлого. Это отвлекало от необходимости вставать, что-то делать. Жить. События захватывали и несли, так же ярко и неотвратимо, как захватывали порой - раньше - сцены нового романа или повести. Только от романа становилось легче на душе, а от этих воспоминаний - тяжелее.

Может, надо вспомнить все по порядку. Может, так будет проще, все уложится в голове, станет ясным. Но по порядку не получалось. Ивик не могла управлять этим процессом. Она могла бы встать, пойти в ванную, заняться чем-нибудь, готовить обед, положить этому конец.

Но вставать очень не хотелось.

Сейчас перед глазами всплыли похороны. Тело Ашен вытащили из Медианы. Спасли практически всех раненых, а она лежала там же рядом. Ивик была на похоронах. Это не часто бывает, что гэйна удается хотя бы похоронить. И тело почти нетронуто, маленькая ранка на шее. Только лицо уже совсем незнакомое - бело-синее, с вытянутым носом и острыми чертами. Чужое лицо, невозможно узнать. Теперь уже никаких сомнений - жизнь ушла из тела.

Дана плакала. Рыдала, вцепившись в куртку Ивик. Всхлипывала. Выла даже. Это раздражало. Но сказать Дане ничего нельзя, нехорошо, ведь горе.

Кейта стояла у этой... неприятно думать... ямы. Возле головы Ашен. Кейта не плакала, совсем. Ивик смотрела на нее и думала, что ведь после окончания квенсена Кейта окончательно стала для них близкой подружкой. О ней не думали, как о старшей. Эльгеро все-таки главнокомандующий. А Кейта... Никогда не вспоминали, что ей уже за пятьдесят. Что у нее уже внуки, дети Дэйма. Она была своя в доску, без возраста, всегда стройная, легкая на подъем, как все гэйны, двужильная.

А на самом деле уже старуха. На грани окончательной старости. У нее седая голова. Старое, измученное лицо. Тусклый взгляд. Это была другая Кейта, новая. Ивик не видала ее такой. И еще она поймала жест - Кейта опустила руку и погладила Ашен по голове, и это было так, как будто она гладила маленького ребенка, сидящего у нее на коленях.

... Миари сидела у Ивик на коленях и рассказывала про школу. Что они в лаборатории разводят каких-то рачков. И рачки уже вылупились! Миари большая, взрослая девочка. Не так уж далеко до распределения, и она не будет гэйной, подумала Ивик. Никто из детей не унаследовал ее способности. Хорошо это или плохо? Ивик не знала. Если бы их взяли в квенсен, она не расстроилась бы. Их смерть уже не пугала. Все умирают. Почему ее дети должны быть исключением? Или это у нее уже неладно с психикой? Ведь наверное, ненормально так думать... Ивик всматривалась в черты Миари, и вдруг понимала, что девочка совсем не изменилась. Сквозь ее черты Ивик видела все того же младенца, которого так сладко было держать на руках, который умел звонко хохотать и безутешно плакать по какой-нибудь очень серьезной причине... только причины для плача и смеха теперь изменились. И они изменятся еще. А человек не меняется, он всегда остается вот таким малышом. Только кроме матери, этого никто не может видеть.

...И она переносилась в тот момент, когда бой закончился. Они продержались почти сутки. На ногах. Из Дейтроса подкрепление выслали, но недооценили масштабы атаки. Пришлось ждать нового, и вот оно уже смело наконец доршей, Ивик не помнила, как это все произошло. И сам бой она тоже помнила очень плохо. Запомнился момент, как что-то плеснуло в лицо огненно-алым, и она едва успела увернуться и поставила какую-то защиту. И потом слева все болело - лицо, шея. Теперь там остался рубец, но это ничего, он заживет. Запомнились несколько удачных моментов, когда в голову приходило что-нибудь новое, и удавалось отбросить доршей. А дальше все слилось в какой-то кошмар, и не то, что творить - держаться на ногах было почти невозможно. Еще всплывало, как Женя стоит рядом, и с ее рук взлетают серебряные птицы... птицы... как в ее романе... Но дальше Ивик ничего не знала и не видела, было ли это оружие эффективным. Женя говорит, что да. Во всяком случае, Женя - это сила. И она сразу смогла убивать... но она взрослая, поэтому.

Как бой закончился - тоже забыла. Был какой-то сигнал. Или что-то такое, отчего Ивик поняла, что уже можно падать, уже все. И она упала.

Потом вспоминалось - ее тащили куда-то. Тащили ее двое гэйнов, и один все говорил - "потерпи, сейчас, еще немножко". И потом незнакомая девушка, кажется, медсестра, сидела рядом. Это уже было на Тверди, в Дейтросе. Какие-то люди были рядом, и суетились вокруг, Ивик еще хотела сказать, что ничего ведь, она просто устала. Ей дали попить, пить очень хотелось. Потом принесли поесть. Потом Ивик повели в душ, и та девушка почему-то помогала ей раздеться, стаскивала бронежилет, рубашку, штаны... Рукава рубашки были твердые и царапались - вся кровь засохла, а раньше Ивик и не замечала, что рукава совершенно промокли от крови. Чужой - своей было немного, одна длинная ссадина через лицо, шею, ключицу, правда, довольно глубокая. Но почему-то Ивик совершенно не могла ничего делать, даже держать душ. Она сидела на табуретке, и медсестра поливала ее из душа сверху. Это было очень хорошо, очень приятно. И потом Ивик, переодетая в чистое, лежала на кровати, и медсестра спрашивала, не нужно ли ей чего-нибудь, а Ивик вцепилась в ее руку и не отпускала. Это их всех, кто держался с начала штурма, всех притащили сюда, в больницу, и ухаживали за ними. Ивик начала спрашивать, как там Кельм... как Женя... Она еще спросила, как Ашен, потому что тогда ее затуманенному сознанию еще ничего не было понятно. С Ашен случилось что-то плохое, очень серьезное, но что именно - она будто и не знала. Медсестра же ничего не могла сказать.

И потом пришел Марк.

...Ты извини, говорила она смущенно, лежа в кровати. Извини, я совсем никакая. Надо бы встать, хоть хозяйством заняться. Какое хозяйство? - Марк оказывался рядом, и на лице его опять было то же выражение - облегчения, смешанного с ужасом. Ты уж полежи, пожалуйста. Не вставай. Может, тебе яблочка принести?

...Два месяца отпуска. Два месяца. Просто фантастика. Им всем дали отпуск, всем, кто продержался до конца. И они почти все выжили, с момента перехода в Медиану погибли всего четыре человека, и трое из них - раненые, которые просто умерли от своих ран. Ивик подумала, что если бы Кельм с самого начала руководил обороной базы, все вышло бы лучше. Хотя не обязательно. Все равно гибли бы люди. Ведь и его разведчики многие не вернулись. Может быть, надо было раньше уйти в Медиану? Но смогли бы они продержаться там дольше? Ивик не знала.

... Надо вставать, подумала она. Перевернулась на правый бок. Накрылась с головой одеялом. Лежать так уютно, так хорошо.

... Разговор с Кельмом состоялся в Медиане.

Он просто пришел сюда, к ней. Марк был на работе. Ничего предосудительного, мало ли, что может понадобиться боевому товарищу. Но говорить здесь, в доме, не хотелось.

Медиана бесконечна. В ней всегда найдется место для двух гэйнов.

Он играл - перебрасывал из одной руки в другую разноцветные искры, жонглировал. Или не искры это были, а блестящие шарики или цветы, или стереометрические фигуры.... Кельм перебрасывал их машинально, запускал очереди в воздух, и снова, как фокусник, доставал откуда-то сверкающие цветные ленты.

Ивик просто смотрела.

Сердце разрывалось от тоски, и она сидела на нелепом бесформенном топчане, подперев рукой подбородок, и медленно, старательно убивала себя.

Потому что Кельм - это и была она сама. Или часть ее самой, но самая лучшая, без которой все остальное и смысла-то особого не имеет.

И еще слышался с краю чей-то надтреснутый голосок: "бабья трусость... не хочет оставить семью, видите ли..."

Ивик смотрела и знала, что это - в последний раз. Она видела Кельма, и понимала, что таких людей, таких мужчин не бывает, что такое невозможно. И что его глаза, серые, светятся, и цветные ленты отражаются в них. Он был сказкой. Она и в детстве-то не мечтала ни о каком принце на белом коне, какие принцы, сама она была лягушкой. И вот оказалось, что принц существует, что он любит ее, что жизнь рядом с ним - это полет на белых крыльях, что счастье бывает. И вот это она старательно, тщательно уничтожала в себе. Резала по живому. И скорбно смотрели большие, обрамленные длинными ресницами знакомые глаза, и тоненьким голосом что-то говорил ей монах Аллин, а она чувствовала, как начинает его ненавидеть. Что он знает обо всем этом?

-- Я не могу причинить им боль, - сказала она наконец.

-- Понимаю.

Цветные хороводы в руках Кельма погасли. Он сел напротив нее на белесый пенек.

-- Не понимаешь. Я нужна им. Нужна. Я отвечаю за них. Для них... как они будут жить, если я их предам? Ведь это предательство.

Она замолчала. Она зашла уже слишком далеко. Она уже совершила это предательство. Какое право она имела вообще на отношения с Кельмом?

Какое право имела давать ему надежду? Она что - не знала?

-- Да, я не должна была... вообще... с тобой... говорить тебе об этом, и все, что у нас было.. это все неправильно. Теперь тебе вот... прости.

Кельм ничего не отвечал. Он водил рукой в воздухе, и вокруг его пальцев возник маленький серый вихрь. Воронка. Он не замечал этого.

-- Это не потому, что я больше люблю их. Нет. Я, если честно, люблю тебя... так люблю... что, понимаешь, все остальное - это вообще, наверное, не любовь. Но... есть вещи, которые сильнее нас. Важнее. Прости меня...

Кельм молчал. Она смотрела на него. И уже не видела своей сказки, ей вообще стало плевать на себя. Может быть, так можно увидеть человека только в Медиане. Здесь все чувства обострены, глаза интуиции сильнее физического зрения. Ивик стиснула руками колено.

Она видела Кельма. Его почти незаметные узенькие шрамы. Когда-то отделившие его жизнь нормального, веселого парня, преуспевающего гэйна и молодого писателя, от всего последующего, от всей дальнейшей жизни... другой. Проклятой. Где он вроде бы и жил. И работал вроде бы. И был как все, даже лучше других во многом. Но никогда уже не мог стать нормальным. Есть вещи, которые нельзя забыть. Можно ли жить сломанным? Да, можно. Можно ли выздороветь? Вряд ли. И почему-то вся дальнейшая жизнь после этого - лишь увеличение боли. И за каждую мимолетную радость придется платить. И все, что возможно отнять, будет отнято. Можно впадать в отчаяние, можно спиться, можно не сдаваться, стиснув зубы, вставать снова и снова, можно скрыть эту боль, но положения это не изменит. Не изменит.

И сейчас это делает с ним она, Ивик.

Это ее, и только ее вина. Она влюбилась. Она позволила себе... да, она позволила себе показать это. Симпатию к нему. Любовь. Поманить. Зайти очень далеко. Дать надежду. И теперь... Интересно, что чувствует палач, который режет по живому, и ощущает под руками выгнувшееся, бьющееся в безумной судороге тело, хлещущую в сознание боль, боль, ничего, кроме боли... Ивик видела людей, которым это нравилось. Она никогда не могла это понять, но знала, что такое возможно. Сейчас она делала это сама.

Но он выдержит. Он уже многое выдержал, и он гэйн, ему не привыкать. А дети... Марк...

Ивик вскочила. Вскинула руку, и воздух разрезала грозная молния - до самого зенита, молния не гасла, она горела черно-алым пламенем, она разъедала атмосферу, смертоносная, страшная...

Кельм встал. Шагнул к ней.

Ивик опустила руку. Молния исчезла. Ивик не могла смотреть в глаза Кельма.

-- Прости меня... это моя вина. Прости. Пожалуйста.

Она заплакала. Кельм сделал еще шаг. Ивик уткнулась в его плечо. Обхватила руками. Зарыдала. Кельм осторожно гладил ее по затылку, похлопывал по спине.

-- Не плачь, - сказал он. И голос его, привычно-спокойный, обыденный, подействовал отрезвляюще.

-- Не надо, Ивик. Ты хорошая. Не плачь.

- Знаешь, - прошептала она, - не понимаю я вот чего... почему меня не убило во время штурма. Ведь многих же убило. Ну что Ему стоило, а? Почему?

-- Ивик, перестань, пожалуйста. Жизнь не кончается. Еще не хватало умирать. Выжили, и слава Богу. Будем жить дальше. Ничего.

-- Если честно, я не знаю, как жить без тебя.

-- Ивик... в мире вообще много боли.

-- Я не знаю, как без тебя... но если я уйду от него.. пойми, он же ни разу, ни разу мне даже не пожелал плохого. Он... он меня любит. Марк. Я ему обещала. Это предательство.

-- Не предавать иногда очень трудно, - сказал Кельм, - если бы это было легко! Это иногда не то, что трудно - это вообще невозможно, и потом смотришь назад и думаешь - как это я смог-то вообще? Но все равно нельзя предавать.

-- Ты понимаешь?

-- Да.

Он отпустил ее. Оторвался.

-- Иди домой, Ивик. След еще есть.

-- Кель... ради чего жить... зачем?

-- Я тоже тогда не знал, зачем жить. Просто так. Понимаешь? Просто живи. Ничего не надо, просто живи. Потом, может быть, поймешь, зачем.

Они молчали. Ивик не в силах была сдвинуться с места. Уйти домой, как он велел. Но ей стало легче. А потом Кельм тихо сказал.

-- А я буду любить тебя. Просто так. Ты не запретишь мне. И никто не запретит. Я тебе не буду надоедать. Но я все равно буду любить тебя.

... Ивик услышала возню за дверью. Нехорошо все-таки валяться. Она спустила ноги с кровати.

Женя сидела на кухне, лицо ее осунулось, побледнело, и выглядело все еще злым и недовольным. Она буркнула "доброе утро" и уткнулась носом в свой новенький эйтрон, который Ивик получила для нее в распределителе.

-- Извини, я что-то продрыхла долго, - Ивик заглянула в кастрюлю. Марк оставил ей немного каши, - ты завтракала?

-- Да.

Женя с треском захлопнула крышку эйтрона. Ивик поставила на стол тарелку, искоса поглядывая на землянку. Все еще дуется? Прошло это у нее или нет?

После Верса Женя очень сильно изменилась. Ивик даже думала какое-то время, что она все бросит и куда-нибудь уйдет. В Версе Женю продержали неделю...

"Я все понимаю, но так-то ведь тоже нельзя с людьми", - сказала она наконец, и Ивик вздохнула с облегчением, поняв, что Женя не уйдет. Объяснять, что и почему, было бесполезно. Ивик прекрасно представляла, как следователи Верса обращаются с людьми. Она сама пару раз попадала на проверку. Это было омерзительно. Но невозможно ожидать, что Женю возьмут в квенсен вообще без проверки. Вероятность того, что она завербована дарайцами, конечно, есть. Ивик сама не могла опровергнуть эту вероятность. Чем - только своей интуицией? Это несерьезно.

-- Сходим сегодня в распределитель, - сказала Ивик, - картошки надо взять. Вдвоем пойдем. Я понесу мешок, а ты возьмешь еще хлеба и молока.

-- У вас тут как в совке... - сказала Женя.

-- Не знаю - сказала Ивик, - но у нас будет лучше. Уверяю тебя, будет лучше. В моем детстве, например, было намного беднее в распределителях...

-- Угу, - кивнула Женя и отвернулась, барабаня пальцами по подоконнику.

-- Слушай, - не выдержала Ивик, - я что-то не пойму... ты обижаешься, Жень?

Женя бросила на нее взгляд искоса, из-под светлых бровей.

-- У тебя вид такой, - сказала Ивик. Женя вздохнула. Открыла эйтрон.

-- Ты все еще из-за Верса, из-за проверки этой?

-- Понимаешь, - сказала Женя, глядя в монитор, - я вот думаю, что наверное, я мазохистка. Никогда не подозревала, но наверное. Нормальный человек так себя вести не может.

-- Ну нормальный по триманским критериям... или дарайским...

-- Да по любым! Извини, опять же, не обижайся, но... ты несколько лет за мной наблюдала. Как я писаю и какаю. Как я трахаюсь. Тебе даже не стыдно! Ты даже не извинилась ни разу. Без моего ведома, просто так, ради своих целей. Мало того, ты сломала мне жизнь, разлучила меня с любимым человеком, сломала мне ногу, добилась, чтобы меня выгнали с нормальной работы...

Женя бросила взгляд на Ивик. Та молчала, положив ложку, опустив глаза.

-- Потом все вот это. Понимаешь, ты можешь говорить про дарайцев все, что угодно, но они мне ничего плохого не сделали. Наоборот, дали денег, вылечили ногу. Я себе шапку нормальную купила! И матери лекарство. Ты же меня притащила на эту базу, и там был этот кошмар, это же ужас, ты знаешь, я там блевала прямо на пол, в госпитале этом, шендак, я никогда не думала, что раны так кошмарно выглядят! И думаешь, хоть кого-нибудь это волновало? И вообще вся эта война, ужас, я никогда не забуду. Ну ладно, повоевали, все хорошо. И что потом? Меня тащат в этот Верс и там, - Женю непритворно передернуло, - как будто я какая-то... проститутка... преступник! И вообще у вас тут все так. Отношение к человеку - хуже некуда. Убожество...

Она замолчала. Ивик выскребла тарелку. Пошла за кастрюлей, снова уселась и стала вычищать остатки со дна. Каша была вкусная.

-- Ты договаривай, - сказала она спокойно. Женя вздохнула.

-- И я все это терплю. Все абсолютно. Это нормально? И еще смотрю, не перепутала ли я дату в повестке, когда в квенсен ехать. Ну ладно, предположим, может, вы тут все долбанутые, вас с детства воспитывают в патриотическом духе, вы все рветесь в герои Родину защищать... но мне-то это даже и не Родина никаким боком! Ни по крови, никак. И не христианка я ни разу. Сама не знаю, во что я верю. И все равно я это терплю, соглашаюсь и не ухожу никуда. Это нормально?

-- Нормально, - спокойно сказала Ивик. Женя тяжело вздохнула.

-- Ну ты меня успокоила, да... А вообще знаешь почему я терплю?

-- Почему?

-- Потому что знаю, о чем ты меня сейчас спросишь.

Ивик улыбнулась.

-- Правильно, я и хотела спросить, но вижу, что ты такая мрачная, и неловко стало. Ты вчерашнюю главу закончила? Дашь посмотреть?

-- Дам, - покорно ответила Женя и протянула ей раскрытый эйтрон.

"Потому что всем от меня было что-то нужно... тоже было что-то нужно. И там меня тоже никто не жалел, знаешь. Хоть и по-другому. Только им всем было от меня нужно другое - чтобы я была правильной дочкой, закончила институт, вышла замуж и нарожала внуков, чтобы у меня была сумочка за тридцать тысяч и маникюр из салона, а то уважать не будут, чтобы я умела таинственно улыбаться и опускать ресницы, чтобы я не мешала, чтобы я правильно умела целоваться, чтобы я не допускала ляпов в редактуре, чтобы я дала кому-нибудь или наоборот, не дала... Нет, были и те, кто читал мои вещи, но их мало, и это все было так неважно, несущественно. По сравнению со всем остальным. А вам от меня нужно - только вот это... и это все перевешивает. Понимаешь? Ради этого, оказывается, и всю эту мерзость можно вытерпеть...а я ведь не думала, что оно вот так".

Ивик вспоминала эти слова, глядя на Женю. Взрослый, переквалификационный сен начинал обучение чуть раньше остальных квиссанов, маленьких. Сен был большой - больше тридцати человек. Немного странно выглядели эти взрослые люди, некоторые уже и не очень молодые, в форме с квиссанскими нашивками. Непривычно. Им только что объявили название сена, они меняли теперь и фамилию. Сен иль Вишан. Евгения иль Вишан, подумала Ивик, какой ужас. Надо поговорить с Женькой, имя как-то поменять, чтобы поблагозвучнее было.

Женя резко выделялась в строю. Совершенно не дейтрийская внешность. Очень светлая блондинка, черты лица... да, скорее дарайские. Или вообще неизвестно какие. Она и говорит по-дейтрийски еще плоховато, с сильным акцентом, хотя Ивик начала обучать ее языку давно, во время странствий в Медиане.

Но форма ей шла. В форме Женька выглядела еще стройнее, изящнее, чем в любом своем гламурном наряде. Директор квенсена, стаффа Вента иль Чесс что-то там говорила. Ивик почти не слушала.

Вот так же и она стояла когда-то на площади перед квенсеном, открыв рот, внимая вступительным речам начальства. Только ей тогда было двенадцать. И их было гораздо больше. Больше... Сердце вдруг сжалось. А сколько осталось теперь?

Только бы Женька выжила, подумалось вдруг. Теперь-то конечно, успокоила себя Ивик. Теперь квиссаны гораздо реже участвуют в боях. Даже взрослые. Просто потому что и боев меньше. И хватает обученных гэйнов, недалеко от квенсена будет расположена воинская часть. Есть шанс, что до окончания квенсена Женька вообще не встретится с противником... есть шанс.

Но только шанс, не более того.

На Ивик вдруг нахлынуло чувство, что теперь - уже все, какая-то черта окончательно проведена, и теперь нет пути назад, и на этом пути, предстоящем Женьке - очень может быть, что ее ожидает гибель. И вина будет лежать на ней, Ивик.

У нее всегда было мало подруг. Очень мало. Вот теперь не стало Ашен. Но Женька... Ивик чувствовала себя старше и опытнее - хотя и старше-то была всего на три года. Ивик ощущала ее почти как дочь. Вообще все как-то не так... но ведь она - подруга. Она, вот такая смешная, с нахмуренными светлыми бровками, вытянутая в струночку в строю, красивая в своей новенькой парадке.

Только доживи, мысленно попросила Ивик. Ничего не надо, прости меня, что я тебя впутала во все это, так уж получилось, но теперь - только живи. И писать не надо даже, хотя мне, шендак, хочется дочитать этот твой роман до конца. И героем быть не надо. И даже со мной, если на меня обижаешься, можно не встречаться больше. Главное - останься в живых.

Ивик почувствовала на своем плече теплую руку. Обернулась. Марк дышал ей в шею.

-- Вот и все, - тихо сказала она, - теперь мы с тобой вдвоем будем.

-- Такое чувство, как будто это наша дочь, не знаю, почему, - признался Марк. Ивик благодарно улыбнулась. Марк взял ее руку и просунул в свою. Теперь они стояли совсем рядышком, и было хорошо и тепло.

-- Ты такой хороший, - тихо сказала Ивик, - я тебя так люблю.

-- А я тебя еще больше люблю, - спокойно сказал Марк.

Это было просто. Какую-то часть своего существа - довольно важную часть - приходилось отключить начисто. Но Ивик это не пугало. Ей хотелось побыть кошечкой. Свернуться на коленях и мурлыкать от удовольствия. Ей хотелось видеть счастливые глаза Марка. Слышать его голос. Говорить совсем просто и о простых вещах.

Они ходили за продуктами. Забирали детей из школы и шли с ними гулять в лес или в спортивный, уже почти достроенный центр. Играли с ними в карты. Ходили в кино. Потом дети уезжали, Марк с Ивик оставались вдвоем.

Но все чаще просыпалась та, другая часть. Ивик хотелось писать, и она писала. Она торопилась записать все, что знала о Рейте и Кларене теперь. Это была ее первая реалистическая вещь. О живых, настоящих людях. Она не боялась уже. Она знала о Рейте и Кларене больше, чем кто-либо из живущих.

Она привычно не рассказывала об этом Марку. Зачем ему это? Но иногда, когда они сидели вдвоем на диване, обнявшись, или уходили погулять в Медиану или по лесу, на нее вдруг накатывали сомнения.

-- Слушай... мне кажется, что я тебя мучаю, нет?

-- Почему?! - поражался Марк.

-- Понимаешь, во мне есть еще много другого. Я с тобой не говорю об этом, потому что чувствую, что ты боишься, тебе это чуждо. Мне кажется... если бы у тебя была другая женщина, не такая, как я... не гэйна, без всех этих выкрутасов. Без войны и без писания... Ты был бы гораздо счастливее.

-- Но мне не нужна другая, - с удивлением говорил Марк. И потом он находил какие-то слова. Он говорил, что другие женщины, без выкрутасов - скучные и пилят своих мужей за всякую ерунду, а Ивик никогда его не пилит. Она очень добрая. Очень его любит. Никто не умеет так любить, как она. Он очень счастлив, что у него именно так сложилась судьба. Жаль, конечно, что они редко видятся. Но он лучше уж будет редко видеться с ней, чем каждый день жить с какой-нибудь мегерой...

Ивик верила ему.

И совсем не думала о Кельме. Только несколько раз он снился ей, и это было ужасно. Потому что он всегда снился ей в каком-нибудь страшном виде - то убитый, почти на куски разорванный снарядом, то весь окровавленный, то вовсе в виде бледного призрака из могилы. И каждый раз Ивик точно знала, что это ее вина, что это она предала или даже убила его.

Но в конце концов это были всего лишь сны. Гэйны привыкают к ночным кошмарам. Это часть профессии, это нормально. Ивик только с ужасом думала, как будет теперь жить в Питере одна, и спать в одиночестве, без теплого и родного Марка, к которому всегда можно прижаться и забыть любые сны.

А отпуск неумолимо рвался к концу.

Ивик дописала последнюю строчку.

Это самое трудное - придумать последнюю строчку. Первая и последняя - самое сложное. Ивик придумывала ее заранее. Вынашивала. Она давно уже знала, как эта строчка будет звучать. А теперь вот записала.

"И был рассвет и солнце нового дня, долгого, бесконечного дня Медианы".

Она посидела над эйтроном, размякнув, ни о чем не думая. Сзади сонно сопели дети - им в школу с утра. Ивик вставать через три часа. Через три, и идти в Медиану, на Триму, снова работать.

Ивик ничего не придумала. Все было документально, теперь она без затруднений пользовалась источниками - все равно она знала о Рейте и Кларене больше, чем кто-либо из живущих. И как Рейта умерла. В отчаянии. В ужасе от случившегося и от сознания невозможности что-либо изменить. Ивик прошла вместе с Рейтой все эти состояния. Ей было плохо. Ее тошнило, и когда пуля вошла Рейте в шею, под ухом ("основание мозга. Мгновенная смерть"), у Ивик долго болело это место, болело, будто она потянула мышцы. Ивик умирала вместе с Дейтросом. Потом она увидела новый Старый Дейтрос... и зеленую Медиану, откуда ей уже не было хода на Твердь. Медиану, откуда она могла наблюдать - и охранять свой мир, который не может погибнуть. И она увидела там Кларена. И был рассвет...

Сейчас Ивик как бы мысленно взвешивала книгу на ладони. Какой она получилась? Нужна ли она будет кому-нибудь? Бен, конечно, прочитает с удовольствием... Дана. Женька. Ивик перебрала в памяти еще нескольких своих постоянных читателей. Может быть, ее даже напечатают. Тема интересная... А получилась ли эта тема? Ивик мысленно скользила вдоль хорошо знакомых изгибов и поворотов романа. Трудно сказать... кто знает.

Она ощущала себя совершенно счастливой. Так мать чувствует себя, только что родив здорового младенца. Совершенное, непередаваемое счастье, и огромная усталость. Ивик была выжата досуха. Перемолота. Внутри - полная пустота, она вложила в книгу все, что было, всю боль, всю радость, все, что было пережито, и ей не было этого жаль.

И уже почти все равно, что будет с этим дальше.

Ивик подошла к окну. Фонарь тускло светил в глаза. Под фонарем внизу поблескивали камешки. Тиккен и Файр бродили где-то наверху, озаряя Новый Дейтрос разноцветным сиянием. Да, внутри было пусто. И в то же время Ивик ощущала бесконечную силу. Абсолютный Огонь, как когда-то давно, в будущем.

-- Стоит жить ради этого? - спросил ее кто-то. И она ответила.

-- Да. Стоит.

В Питер пришла весна. Ранняя мартовская теплынь - потом еще схватится лед, и жгучие метели будут бить в лицо, и снова выпадет колючий серый снег. Но сейчас было так, как будто уже почти лето. Легкие распахнутые куртки. Солнце и тени. Сумасшедшая капель с крыш.

Лифт вознес Ивик на восьмой этаж. Ее новая квартира, на этот раз без соседей. Ивик замешкалась, поворачивая ключ в замке.Шагнула внутрь. Квартира еще совершенно пуста, один только рабочий компьютер - точнее, корпус обычной пи-сишки со встроенным дейтрийским эйтроном, и сложенный плоский монитор на полу. Матрац - на нем Ивик пока что и спала, и работала, уткнувшись в монитор. В углу свалены грудой обойные рулоны, всякая всячина - клей, краска, кисти, ведра, тряпки, рулетка...

Ивик включила компьютер. Села на матрац, раскрыла монитор - проводов никаких не было. С легким гудением на мониторе возникли окна... Пять, всего пять, только ее собственные окна, диспетчер пока ее не загружал.

У Ивик пока не так много времени, чтобы наблюдать полноценно. Придется самой делать ремонт. Заказать мебель - ей выделили на это энную сумму. Но поглядывать-то можно.

Ивик соскучилась по своим трансляторам.

Особенно хорошо дела шли у Юлии. Ивик улыбнулась, глядя на нее. Юлия действительно похудела. Она вошла во вкус. Ей понравилась другая жизнь. Сейчас она, в новеньком брючном костюме, изящная и помолодевшая, драила пол в своем офисе, напевая под нос "Лучше нету того цвету". Юлия любила старые советские песни. А еще, и это несказанно радовало Ивик, удалось пристроить новый роман Юлии, и она уже получила гонорар, и теперь ждала с нетерпением выхода своей вещи в свет.

Илья сидел за компьютером в своем новом жилище - снятой на двоих с Ладой комнатушке. Лада оказалась неожиданно хозяйственной и практичной. Уже сделан какой-никакой ремонт, отдраена старенькая мебель. Илья делал дизайн сайта для какой-то фирмы - и заказчика ему нашла тоже Лада. По стенам висели старые его космические картины, а у двери - новый карандашный набросок, маленькая изящная инопланетянка с круглым лицом, очень напоминающая подругу Ильи. Ивик улыбнулась. Этим двоим хорошо вместе. С родителями Илья страшно поссорился, но в конце концов, все это пойдет ему на пользу. Главное - он рисовал, и рисовал много.

Жаров. Наблюдение за ним все еще не было снято. И сейчас Ивик смотрела на Жарова с надеждой. Да, он забросил "Корпорацию тени". Но сейчас, в своем новеньком дубовом кабинете, за роскошным гигантским монитором, плоским, как бумажный лист, он сидел и тихо, медленно надиктовывал странный бред, пришедший ему недавно в голову.

Это была космическая опера. Про мальчишку, который сбежал из дома, в поисках романтики, и как водится, нашел совсем не то, чего ожидал. Там были совершенно головоломные инопланетные существа. Там была дружба и, кажется, любовь. Может быть, это была и не очень дейтрийская книга, но - живая. Правда, Жаров писал ее редко. Время от времени. Он не знал, будет ли вообще печатать ее, показывать кому-то. Ради денег он продолжал работу над сценарием, окончательно превращенным в плоский развлекательный боевик. Но иногда в нем просыпалось что-то... Огонь. Ивик улыбнулась. Великий, модный, богатый писатель, ставящий себя на ступенечку-другую выше остальных, менее удачливых и талантливых - но ведь и у него, как и у этих неудачников, ничего нет, кроме Огня. Если бы только он это понял...

Да, и в Медиане гэйны отличаются по силе и таланту, по мощи - только вот сравнивать это не принято. Звания и награды дают не за это. За мужество, за хорошую работу... Но не за то, на что ты способен в Медиане. Потому что это - как бы и не твое. Это Огонь. Общий, один на всех. Только черпай из этого источника и - твори.

И не думай, что ты чем-то лучше других...

А впрочем, и думай. Думай, если тебе так легче, если так из души рвется огонь.

В четвертом окне Ивик наблюдала Женькину маму. Поводок пришлось навесить на нее. В любую секунду Ивик готова была сорваться с места. Убийство предотвратить не удастся, конечно, но ее ведь и не станут убивать. Могут похитить, чтобы шантажировать Женю - и вот этому Ивик вполне может противостоять. Женькина мама бродила по магазину, выбирая себе брюки. От лица Женьки, которая якобы уехала по какой-то стипендии учиться в Германию, маме присылали немного денег. Женька сама, скрипя зубами и ворча, писала маме регулярно письма, которые Ивик потом отсылала по интернету. Звонить из Германии - якобы дорого.

К счастью, у Жени немного родственников. Близких, кроме мамы, совсем никого.

В пятом окне был Штопор. Они с ребятами как раз настраивались, готовясь к записи. В новенькой студии одного из друзей Штопора... Ивик с тревогой вглядывалась в лицо парня. Он ходил опасно. Дорши знали о нем, знали о том, что он - транслятор дейтрийских идей, что за ним наблюдает куратор. Но они не станут просто так убирать Штопора, в конце концов, что значит один-единственный транслятор... Смерть его может стать опасной. Это делают иногда, маскируя под автокатастрофы, например. Но малоизвестного певца - а Штопор пока не так уж известен в стране - вряд ли тронут. К триманцам все же приходится относиться бережно - возможно нарушение конспирации, возможны ответные шаги со стороны Дейтроса... Ивик надеялась, что парня не тронут. На всякий случай, наверное, придется сорвать ему выход нового альбома. Альбом может широко разойтись, он многообещающий, Штопор прославится, нервы у наблюдателей не выдержат... Нет, с раскруткой Штопора лучше подождать год-другой.

Медно прокатился по студии гул. Ивик усилила звук. Увеличила окно Штопора на половину экрана.

Лицо парня было спокойным. Он стоял как гэйн в Медиане перед атакой. Пальцы нервно опустились на струны. Задрожали ударные. Поплыли низкие, тяжелые звуки. "Ядерная весна" играла вступление. Ивик замерла от предчувствия. Это была музыка - как для ее последнего романа. Это о Рейте и Кларене, как они выходили в последний патруль... и вот так же было тревожно и неясно, и они уже чувствовали, что сейчас произойдет страшное, потому что в Медиане чувствительность обостряется. Эта музыка не требовала слов. Она и так говорила все, что нужно - о мужестве, о решимости, о последнем отчаянии и надежде.

Но Штопор низким, неожиданно красивым тенором запел. Ивик еще ни разу не слышала этой песни.

Над россыпью окон*

Ощерилась луна.

Беснуется неон,

Веселья жизнь полна.

Но слаб уют квартир,

В прицеле каждый дом...

Нагими в мир пришли -

Нагими и уйдем.

Ивик сцепила пальцы. Молящими глазами смотрела в монитор - ей уже почти хотелось выключить это. Слишком било по нервам. Слишком. Это тем, кому не хватает войны - а ей-то и так чересчур... слишком больно. Слишком знакомо.

Горящая струя

И пламени стена -

Пришла пора твоя

За все платить сполна.

Спасет ли твой кумир?

Его посулы - ложь.

Нагим пришел ты в мир -

Нагим ты и уйдешь.

Он не исправился. Он стал еще более дейтрийским, чем раньше. Он стоял со своей гитарой как гэйн... да он и был гэйном. Какая разница, вспомнила Ивик свои слова, выходим мы в Медиану или нет. И все-таки, подумала она, хорошо, если будет открыто средство расшатать облачное тело землян. Медиана - это свобода. Надо подарить им свободу. Штопору бы понравилось. И он бы стал хорошим гэйном.

Застыл в испуге взгляд,

Красна прицела нить.

Быть может, ты богат,

Но смерть не подкупить.

А дух твой слаб и сир,

А ужас - будто нож...

Крича, пришел ты в мир,

Крича ты и уйдешь.

Он пел, улавливая облачным телом дейтрийские образы, он видел Медиану, сам того не зная, он чувствовал чей-то накал - и пел, как поют последний раз в жизни. Он пел, меняя свой собственный мир.

Собьется ли рука,

На нарах ли сгнию,

Убьют исподтишка,

В открытом ли бою,

Поймав свинца пунктир,

С улыбкой упаду...

Нагим пришел я в мир -

Нагим я и уйду.

*Ян Мавлевич.

Глаза слезились. Кельм смотрел в монитор уже двенадцатый час подряд.

Иногда ему приходилось ждать очередных донесений, и тогда он открывал файл с рассказом о призраке белой лошади, живущем в Медиане, и осторожно, пробуя, подбирал и ставил в строчку слова. Но писать удавалось не часто. Слишком много работы. Дорши опять накопили боевую технику в Саратовской области. Что они собираются делать? Кельм послал туда человека, но подозревал, что завтра, наверное, придется наведаться самому. Восемь кураторов были под угрозой. Вокруг Города - старого-престарого, но все еще действующего фантома Кейты иль Дор - сегодня опять зашевелились дорши, было две небольших схватки. Такое ощущение, что они прощупывают обстановку вокруг Города, больше незачем, подумал Кельм. Разведка боем. И надо выяснить все по группе, работающей в Москве. Теперь уже ясно, что это дорши, но с какой целью они здесь, что делают, чего от них ждать и как действовать? Неплохо, что удалось вскрыть группу, Кельм гордился собой. Но теперь надо осторожно - наверное, придется тоже самому заняться, чтобы никто не напортачил и не взял их раньше времени.

Кельм не выдержал и начал с яростным наслаждением тереть глаза.

Платок... где-то здесь лежал платок. Он промокнул слезы. Шендак, как устают все-таки глаза от этого якобы эргономичного, якобы совсем не вредного монитора. На экране вспыхнуло окошко сообщения.

Три строки пароля. И потом - "встреча состоится послезавтра, 18 марта, в 19 часов. Кейн".

Кельм удовлетворенно кивнул и произнес, нажав кнопку динамика.

-- Сообщение для Кейна... пароль... - он назвал ряд цифр, - благодарю, продолжайте наблюдение, Зареченский.

Он сладко потянулся. На сегодня хватит. Он ждал этого сообщения, но теперь уже можно и ложиться. Но Кельм не сразу встал из-за монитора. Он протянул руку. На экране появилась фотография.

Кельм увеличил снимок. Глаза у Ивик были грустные. Ласковые.

-- Ты же наверное дописала свой роман, - сказал он, - ты быстро пишешь.

Ивик ничего не ответила.

-- И когда я теперь почитаю? Наверное, когда издадут.

Наверное, безмолвно сказала Ивик с монитора.

-- Устал я, - пожаловался Кельм.

Бедный мой. Хороший, ответила Ивик. Кельм еще раз всмотрелся в родное лицо. Ямочки. Складки. Глаза. Ресницы. Убрал фотографию. Вызвал на монитор базу данных своих агентов, выбрал одного, по кличке "Струна", работавшего в Питере.

Набрал пароль, послал Струне короткое сообщение. Ответ пришел через двадцать секунд.

"Все в порядке. Посторонних не было. Наблюдение велось весь день".

Кельм поблагодарил агента. Струна был молоденький парень, только что из школы, но перспективный и цепкий. Выполнял он обычную черновую работу контрразведчика -начинающего контрразведчика - сбор информации при помощи специальных технических средств, наружное наблюдение, практическое освоение методов личного сыска. Кельм сам отобрал парня среди десятков таких же молодых и перспективных. У Струны появилось еще и постоянное поручение. Он незаметно наблюдал за безопасностью одного из кураторов.

А кто может проверить и сказать наверняка, что этому куратору опасность не угрожает?

И кому придет в голову проверять целесообразность действий начальника всего центрально-русского второго отдела?

Кельм справедливо считал, что имеет право на такое, совсем маленькое использование служебного положения в личных целях.

Ивик ничего не угрожает. Она в безопасности даже здесь, на Триме.

Кельм выключил монитор. Насвистывая, отправился в ванную. Тщательно почистив зубы, протер тряпкой край раковины. Посмотрел в зеркало - глаза обведены кругами, сосудики белков полопались. Нехорошо. Ладно, теперь спать.

Он аккуратно, по швам, сложил брюки и повесил на стул. Сверху рубашку. Нырнул в прохладную свежую постель. И наконец-то закрыл глаза. Под веками будто перекатывался крупный песок.

Неважно, подумал он. Может быть, стоит сходить к офтальмологу. В следующий раз. В Дейтросе. С глазами что-то неладное еще со времени плена, в обычном состоянии они не болят, но вот сейчас, когда много работы...

Он натянул одеяло. Почувствовал холод - именно слева, там прижималась к нему Ивик, и будто ощутил на теле ее легкие, ласковые пальцы. Неужели так было? Острая, нестерпимая тоска воткнулась в грудь. Привычная боль. Раздирает изнутри. Но это ничего, думал он. (а слово "никогда" кажется голубовато-холодным, как лед, и режет острым краем по сердцу, и кровь заливает рану... тьфу ты!) Это ничего. Поболит и пройдет. Немного печет, но в сущности не такая уж страшная боль, правда? Мелочи жизни. Как ссадина. Ивик жива. Здорова. Счастлива. В его силах сделать так, чтобы она и дальше оставалась живой. Очень долго. Вот уже и не болит ничего... И можно спать. Только закрыть глаза - и видеть рядом белую птицу в голубом потоке, стремительную, как он сам, с сильным размахом снежных крыльев, косящую черным глазом, поджавшую лапы к животу. Белую птицу, летящую сквозь радугу.

Ускользнуть в мир, где от боли можно наконец отдохнуть.

Они довольно долго двигались по Медиане. То ли склонение было неблагоприятным, то ли так далеко Кейта все построила. Ивик ничего не говорила. Она просто не знала, как говорить с Кейтой теперь. И та молчала. Молча скользила впереди на своей "лошадке", Медиана шла на подъем, рельеф ее менялся. Ивик поспевала вслед за Кейтой, глядя на ее молодую, легкую фигурку в седле, иногда, вот наваждение, ей думалось, что это Ашен, и хотелось даже окликнуть по имени, но это было бы очень жестоко.

(Ты извини, сказала Кейта, ты сама увидишь. Но ты должна это посмотреть. Я просто не считаю себя вправе. Да, конечно, я посмотрю, ответила Ивик. И ты не думай, я не обижаюсь. Я и не хочу быть фантом-оператором на самом деле.)

ЭтоАшен хотела, едва не ляпнула она, но вовремя замолчала.

Кейта была совершенно обычная. Ивик почему-то казалось - Кейта должна измениться. Ивик пережила множество смертей. Смерть ходила рядом, плотоядно облизываясь, она была обыденностью. Ивик видела, как смерть переживают другие - как бьются в отчаянии, буквально в судорогах. Как громко и почти неестественно рыдают, закрыв лицо руками. Бледнеют, молча и страшно. Впадают в прострацию. Громко, оживленно говорят и не переставая делают что-то, и не могут умолкнуть ни на секунду. И в этом, опять же, не было ничего особенного, но ведь Кейта потеряла дочь. Дочь! Ивик даже не пыталась вообразить "а если бы что-то случилось с детьми". Это было за пределами вообразимого. Она не знала, как теперь разговаривать с Кейтой.

Наконец подъем кончился, и теперь перед гэйнами открылся фантом.

Они приблизились. С такого расстояния он был виден лучше всего. Ивик остановилась, всматриваясь.

Фантом был лучше ее собственного. Ей казалось - намного. Она не только не обижалась на Кейту, вроде бы укравшую идею - да и какая там идея-то, банальность по сути. Ей теперь было стыдно, что она в свое время так бездарно, так нелепо эту идею воплотила.

Восхождение. Люди шли один за другим, вытягивали друг друга из расселин, подавали руки, несли детей и стариков на плечах. Ивик поднималась и спускалась вдоль горы, вглядываясь в лица. Фантом был неподвижен, как и она сама задумала. Но лица... не зря все-таки Кейта - художница. Фантомы, наверное, и должны создавать именно художники. Зрительный образ. Лицо девчушки, совсем еще юной, доверчиво протянувшей руку парню, перед тем, как прыгнуть через ручей. Высокий, седой старик-дейтрин, явный гэйн, судя по осанке, но уже, видимо, больной, уже слабый, и девочка-подросток, ведущая его под руку. Монахиня со строгим, просветленным лицом. Парень, высоко и гордо вскинувший руку с красным флагом, трепещущим на ветру. Женщина, подающая ребенка из рук в руки высокому мужчине. Целая вереница детишек, самоотверженно помогающих друг другу карабкаться по камням. Врач, склонившийся над больным, лежащим чуть в стороне, и рядом - двое друзей, смотрят тревожно, держат больного за руку. Монах-хойта с дейтрийским крестом.

Они все были - живые. Настоящие. И в то же время - не совсем такие, как в жизни. Каждый из них совсем-совсем не думал о себе. Не замечал себя. Каждый растворился в друге, в любимой, в том, кто был рядом и нуждался в заботе и помощи.

Еще было новое - вдоль ряда Кейта расставила гэйнов-часовых, в форме и с автоматами, пристально вглядывающихся вдаль. Они охраняли цепочку.

Ивик повернулась к Кейте и ощутила, что не может говорить - в горле застрял комок. Слишком трогательным был этот фантом. Ей никогда не удалось бы создать такой...

Впрочем - кто знает.

-- Кейта... это замечательно! То, что ты сделала...

-- Понимаешь, я подумала, - в который раз стала оправдываться Кейта, - я решила, что идея просто замечательная. Кельм был прав тогда. И ты все очень хорошо сделала. Но тебя никто не знает, а у меня... да, у меня этот фантом приняли. Теперь его будут охранять, и я буду его поддерживать. Я просто думала, что лучше так, чем совсем никак. Ты меня тогда заразила, понимаешь? Я поняла, что это просто нужно создать. Обязательно. И вот...

-- Да это же здорово! - сказала Ивик, - и какая разница - кто? Главное, что это сделано. Что они это увидят, почувствуют. Что мы... мы не только войну эту нашу бесконечную можем транслировать. А и что-то хорошее наконец.

Она поднялась вверх. Там, в конце цепочки, ближе к вершине горы, скрытой сияющим светлым пламенем, точно так же, как в ее старом фантоме, возвышались флаг и крест. Серебряный, отражающий сияние вершины, огромный крест. И ярко-алое знамя, развернутое на ветру. Ивик поднималась все выше, вдоль цепочки, вглядываясь в лица, поражаясь их выражению, позам, поражаясь гениальности Кейты. И потом она увидела тех, кто шел впереди. Ей показалось, что она узнала монаха с крестом, он был очень маленький, не по-дейтрийски маленький, щуплый, и крест как будто был для него тяжеловат. А рядом с ним шла девушка чуть повыше ростом, со светло-русыми длинными волосами, заколотыми сзади в тугой узел. На лицо ее падали словно отсветы от алого знамени над головой. Знамя чуть касалось плеча, стекало по шее, словно яркая, артериальная кровь. Серые глаза смотрели вперед - печально, невидяще.

Ашен. Лет четырнадцати. И с длинными волосами, которые она носила только в детстве. В квенсене она почти сразу обрезала волосы. А лицо ее казалось еще младше, сквозь него проступал совсем маленький ребенок, едва не младенец, беззаботный, ласковый, счастливый.

Такой ее видела Кейта. Ивик медленно опустилась на землю. Она не решалась больше посмотреть в лицо Ашен. Страшный для нее образ.

И - хороший образ. Потому что - шендак, пусть они учатся видеть людей так, как их может видеть только мать.

Может быть, кто-нибудь подумает, прежде чем убить человека...

-- Вот так, - сказала Кейта, соскочив на землю рядом с Ивик, - А Эль... Эльгеро. Он знаешь, с того самого момента, как ее... как она... В общем, он дома больше и не появлялся. Работы очень много. И пусть. Его это отвлекает.

Ивик наконец решилась - протянула руку и погладила плечо Кейты. Так грустно кивнула. Гэйны стали медленно спускаться по склону вниз.

-- Иногда я думаю, ради чего все это... - сказала Кейта, - если вот так. Зачем мы живем...

Ивик вдруг вспомнила Кельма, его последние слова. Просто живи. Не спрашивай - зачем. Потом, когда-нибудь, ты это поймешь.

Не ради же Огня этого. Не ради нескольких строчек... или образа... или мелодии. Это было бы слишком уж пошло. Не стоит ради этого жить. И мучиться не стоит.

Не ради любви - мы слишком недолговечны, любимых слишком легко потерять.

Не ради Дейтроса, это было бы и вовсе смешно. Или там идей каких-нибудь.

Ивик стиснула руку Кейты. Подумала, что они выглядят забавно - как часть цепочки, они тоже держат друг друга за руки. Но ведь так оно, по сути, и есть.

-- Просто жизнь стоит того, чтобы жить, - сказала она. Кейта кивнула. Она знала эту песню.

Но не продолжила.

-- Еще знаешь что? - сказала Ивик, - ничто настоящее не умирает насовсем. Все настоящее, чтобы остаться живым, должно пройти через смерть.

-- Да я знаю, - негромко сказала Кейта, - ты думаешь, я не понимаю? Жизнь наша только и состоит в том, что ты убеждаешься - оказывается, и это можно пережить, перенести и жить дальше. И это, и то, и третье. И даже вот с этим можно смириться в конце концов.

Ивик подняла руку. И с руки стали вспархивать в небо маленькие белоснежные птицы. Или бабочки. Они поднимались вверх, к зениту кругами и медленно таяли в небе.

-- Хорошо здесь, в Медиане, - сказала Кейта, - я ведь только взрослой уже сюда попала. Я люблю здесь бывать. Покой. И свобода.

-- Я тоже люблю. Это, наверное, все любят.

Здесь сплетены прошлое, настоящее, будущее. Реальность не отличается от воображения. Медиана - это свобода. Безграничная свобода от самого себя. От суетного и плоского мира. Свобода от боли. В ней заключена даже свобода от смерти, и когда ты здесь - ты знаешь точно, что смерти, по сути, не существует. Жизнь замыкается в кольцо. Рано или поздно ты вернешься к истоку. Ты просто идешь, не торопясь, и обязательно вернешься, и встретишь любовь, всю любовь, которой так не хватало, и тогда, может быть, поймешь, ради чего нужна эта жизнь.

И потом, с этим новым знанием, ты заново увидишь мир.

И будет рассвет и солнце нового дня - долгого, бесконечного дня Медианы

январь-август 2008.

Примечания.

Личность Яна Мавлевича ("Смертника"), который уже 8 лет находится в заключении, причем большую часть этого времени на принудительном лечении, резко выделяется из череды образов революционеров-экстремистов 90-х годов. Ян не был осужден как член какой либо из радикальных группировок, хотя без сомнения принимал участие в акциях АРОМ (Анархо-радикальное объединение молодежи) начала 90-х годов и имел прямое отношение к деятельности анархо-коммунистического союза молодежи - наиболее законспирированной и неизвестной радикальной организации середины 90-х годов. В отличие от многих других "карликовых" группировок, члены АКСМ никогда не имели ни уставов, ни программы, ни символики, однако докатились в своих действиях до откровенного террора в духе Тарантино, что, в свою очередь, привело к разгрому группы в мае-апреле 1997 года, но также и к невозможности создать очередной политический процесс, так как в руки сотрудников УБОП кроме разнообразного оружия и латунной чеканки со Сталиным, размером два на полтора метра, попали лишь листовки Юго-Западного Комитета по уничтожению человечества, отделения Всемирного Комитета по уничтожению человечества. К слову сказать, в дальнейшем эти листовки, призывавшие к немедленной очистке Земли от ядовитой плесени техногенной цивилизации, получили достойную оценку в институте Сербского, куда Ян Смертник попал на психиатрическую экспертизу.

НТВ в начале лета 1997 года описало разгром группы как "поимку маленькой подмосковной банды, занимавшейся истреблением насильников и наркоторговцев". В принципе это заявление соответствовало истине. Ребята действительно лишили жизни изувера-садиста, надругавшегося и изуродовавшего близкую одному из участников группы девушку, некоего Александра Ашкинази, "хиппи" со стажем. Кроме того, такая же участь постигла и Дмитрия Царевского, удачливого наркоторговца, который имел несчастье в наркотическом угаре три раза подряд пнуть в живот беременную жену Яна. Потом, видимо, ребят "понесло" окончательно, и Смертник устроил "зачистку" в Перово, где проживал с начала 90-ых годов. Под "раздачу" попали и нароторговцы, и наркоманы, и какие-то несчастные педерасты (как "вырожденцы"). Если не считать факты нанесения тяжких и средних телесных повреждений, то всего группе инкриминировалось по версии следствия 5 трупов, поджог наркопритона, несколько похищений, несколько разбойных нападений и грабежей. Впрочем, ребята не признали факты грабежей и разбоев. По их мнению это - халатная работа следователей, пытавшихся повесить на них "глухари" и скрыть истинные мотивы - "повседневная борьба со злом и насилием, захватившим нашу Родину". В общем, ничего подобного в истории современного русского рев.движения не было и нет. Чарли Мэнсон, как говорится, отдыхает.