Нейронная одержимость

Глава 21

в которой Белькаллин оценивает шутки, мирская ветвь изволит гневаться, а воины устраивают базар

Арки улья Балагурово.

Территориальная палата мирского ордена обычно предназначена для перекуров, согревания патрульных да предварительного содержания тех или иных жуликов. Но для чего она точно не предназначена — так это для содержания целой ватаги шпилевиков, которая даже будучи прореженной, все равно умудрялась заполнять собой всё пространство. Шутки, которыми можно было бы рассечь плоть. Искренний смех людей, взглянувших в лицо костлявой старухи. Надменные ответы уроженцев знатных родов.

Для захолустной палаты подулья подобное может быть или событием, или испытанием. Даже для меня очевидно, что при виде молодых нахалов обитатели местных каменных мешков от буянов-пропойц до последнего татя решатся побузить. Так после коротких переговоров местные силовики просто нас заперли в каком-то конференц-зале и растащили по углам. После чего принялись опрашивать. С переменным успехом.

— Имя?

— Адриан.

— Фамилия?

— Слишком известна, чтобы оглашать в такой дыре.

— Отпираемся, значит, — поднимает бровь писарь. Я лишь пожимаю плечом. — А если по морде?

— Попробуй, — вновь жму плечом я и с любопытством смотрю на тщедушного служаку. Даже имея адрианово тело, ему можно сломать нос хорошим ударом головы. Но тот лишь хмыкает и продолжает опрос.

— Сколько вас было?

— Две дюжины.

— Тут и одной не наберётся, — с сомнением тянет парень, не сводя с меня холодного взгляда.

— Остальные прикрывали нашу беседу с Армодом, лихоимцем и колдуном. Иначе ваши люди бы давно нас прервали.

— Они не мои, — смущённо проговаривает Балагуров, едва заметно краснея. Лесть — очень грубый способ смягчить положение. Но иногда помогает.

Где-то сзади орёт очередной Уар, выведенный из себя тупым (по его мнению) вопросом. «Мой» писарь понимающе вздыхает и продолжает опрос. Стандартная история — кто таков, зачем устроили погром с убиением и разрушениями. Мои аргументы о санкционировании штурма и возврате украденного имущества чиновник словно пропускает мимо ушей, лишь фиксируя всё на инфопланшете. Ну и ладно. Если совсем всё плохо будет — трубным гласом возвещу о своей фамилии, и все заткнутся. Надеюсь.

Допрос производит впечатление формального, будто вскоре нам предложат оплатить ущерб и валить на все четыре стороны. Вроде бы и хорошо, но этом случае возникнет некоторая проблема. Зашифрованный кошель содержал пять тысяч солидов, и я понятия не имел, хватит ли этого для перестройки пентхауса… то есть верховых палат. А ведь ещё нужно выплатить оболтусам гонорар. О котором сговаривался Филлион. Мда-уж. Нужно взять у кого-то из местных краткий курс экономической грамотности. С другой стороны — я боярин или нет? Сомневаюсь, что они корпели над золотыми, как Кощей над приснопамятным златом…

Допрос заканчивается так же странно, как начинается — вопросом о родственниках ближних и дальних, готовых выплатить залог. Мне остаётся нагло усмехнуться и попрощаться с писарем, да попытаться размять руки, стянутые железом. Ну и оглядеться — как там дела обстоят у других? Кого-то ещё допрашивают, и даже со своего места я могу видеть надувшиеся щёки и вены разгневанных шпилевиков. Часть освободили от наручников и загнали в угол, под надзор закованных в полные латы стражников. Где продолжали увлечённо сраться, как последние базарные бабки. Нет тут культуры общения с властями, ох нет… впрочем, ещё успею исправить и это.

Глядя на бедлам, который устроили мои сопартийцы, хочется взять в руки куль с семечками, и хорошо похрустеть. Впрочем, я бы не отказался от попкорна, пива и иных вариантов развития событий. Но, кроме нудного допроса, я действительно чертовски занят. Пока есть время, перевожу свежеобретённый фонд благосостояния прямо в интегрированную, то есть личную память. Чтобы, получив по голове, не мог проснуться нищим. Благо, что шпилевики вовсю спускают накопленный адреналин на бедного служаку, решающего, в какую камеру отправить каждого из Уаров.

— Мой род старше твоего на три поколения, а ты со мной обращаешься как… как с подрезанцем мошны! — трубно восклицает Филлион, активно жестикулируя. — Да посмотри в Порайске разрядную книгу, посмотри, с кем в походы ходили мои дядьки и отцы! Какой каменный мешок, ты совсем охренел?!

— Да мне! Плевать! — надсадно орёт маленький стражник. Чтобы переорать Уара, нужна стальная сила воли и весь воздух лёгких — поэтому он выкрикивает каждое слово по отдельности. — Вас нужно! Рассадить! По камерам! Не по палатам! По камерам!

Видимо, местных оборванцев перевезли в другое место. Что ж, тогда понятно, зачем был этот странный допрос. Просто тянули время, прежде чем приставы загонят в броневики местный криминалитет, очищавший камеры от своего присутствия. Видимо, скоро мне придётся узнавать особенности тюремного арго. Колокольчик в ушах даёт знать, что перенос данных завершён. Я изображаю решимость вмешаться и это, наконец, замечают.

— Да чтоб тебя Разбитый… Атаман, ну ты-то скажи!

Подхожу ближе. Но орать не начинаю — лишь пристальным, длинным взглядом впиваюсь в уставшее лицо кого-то из Балагуровских служак. И поднимаю бровь.

— Ну давай, ты ещё наори, — взвивается стражник.

— Голос поднимать не нужно — бесполезно. — Я говорю негромко и тем самым легко привлекаю внимание спорящих на повышенных тонах. — Мои люди только вышли из боя, и амок затеняет их превосходные манеры. Ты же сам вой, так что можешь понять.

— Твои люди в стопах улья плещутся, так что не надо изображать из себя обитателя верхушки Шпиля! — фырчит служака, но голос понижает. — Вы хоть понимаете, что положили болт на все и всяческие правила? Оно вам надо было?

— Не представляешь, насколько.

Я вкратце описываю ситуацию, но поддержки не получаю. Впрочем, если не все, то почти все пойманные, подозреваемые и осужденные наверняка выгораживают ситуацию в целом и себя лично. В целом, меня всё устраивает и в текущей ситуации. Кроме свободы — о чём честно говорю стражнику. Но вот что действительно явно волнует моих людей — отсутствие личного оружия.

— Личное оружие не кибердемон, им участок не зачистишь с угрозой «я ещё вернусь». Тем более, парни в зерцалах с удовольствием наделают нам дырок.

— Меня это не сильно обнадежит, если сабля этого шкафа превратит мою голову в тыкву! Да и знаешь ли, уклад сторожевой службы…

Я прерываю его и по очереди беру клятвы у каждого из Уаров, что он не будет использовать своё личное оружие против законников. Те со скрипом и неудовольствием его дают, но это производит впечатление. Как-никак, Уар скорее прервётся, чем нарушит свою клятву. Я накидываю ещё аргументов со ссылками на защитные невмы, от которых у меня звенит «улитка» и всевозможные кодексы чести, цитируя отрывки из Русской правды вперемешку с законами Серого Гуся. Сомневаюсь, что они имеют тут силу — но чушь становится весьма убедительной, если говорить её уверенно и с выражением.

Стражник всё больше отмалчивается, чем отругивается и я понимаю — где-то зацепил важную струну в его душе. Остаётся только распинаться про фамильные сабли и родовые перначи… и мысленно выматериться. В зал заходит мужик в иссиня-чёрном кафтане странного фасона, расшитом золотом. Офицер? Священник? Какие-то амулеты и печати чистоты свешиваются, словно бижутерия, и похихикивающая на фоне Ада мгновенно затыкается. Плохой знак. Но продолжать ездить по ушам нужно — иначе будет больше подозрений.

— Сам пойми — высокородные. А их оружие — личная и семейная честь.

— Ага, честь… Кафолик, они тут совсем охамели!

— Чего такое? — негромко осведомляется тот самый «офицер-священник».

— Требуют личное оружие вернуть.

— Даже степнякам такое разрешают в походе, — ворчит Баруар.

— Хрен с ними, верни! Как тебя там, Адриан — под твою личную ответственность!

— Клянусь честью и своей головой, — сумрачно киваю я.

— Этого мало, — криво усмехается Балагуров. — Готов заложить своё оружие?

— Заложить — нет. Отдать до выхода на свободу — вполне.

Стражник криво смотрит на церковника, и тот кивает:

— Сомневаюсь, что эта компашка останется на свободе после содеянного.

Я снимаю перевязь и аккуратно протягиваю её офицеру, чувствуя укол своеобразной ревности.

— Лучше будьте осторожнее с мечом. Он древний и весьма своевольный.

— Не впервой.

— Начальник, спроси, а кормёжка будет? — подаёт голос Поляница.

Церковник напрягается.

— Извините грубость моих людей. Но вопрос актуален. Насколько я знаю, даже татям позволено просить обед в остроге.

— Ну какой к чёрту острог, атаман? — устало отмахивается церковник. — Будет вам обед. Мы же не Каллиники скупые. Угомони только своих буянов, а то отдам их домовладельцу, который сейчас обивает пороги господаря Степана. Да, милсдарь Адриан, — продолжает он, заметив моё напряжение. Но не считав, что оно вызвано мучительной попыткой вспомнить владельца имени. — Ваши действия привлекли внимание господаря Скоморошьего улья. Так что попомните мой совет — время призвать все ваши молитвы и всех ваших знакомцев в высоких кабинетах, буде таковые есть.

Впрочем, еду приносят. Безвкусную, но калорийную. Мои люди жадно накидываются на неё, откидывая опасения шутками про отравленную еду и наноботов в овсянке, слушающих наш разговор. Охранная невма даёт о себе знать вибрацией и я «стреляю» глазами, прежде чем громко сказать:

— Сомневаюсь, что наша застольная бравада кому-то интересна!

Шпилевики хмуро вздыхают.

— Жаль, что нас тут немного, — глухо говорит Марика. Двух её товарок нет — так и не назвавшую мне имя убил одержимый, а вторую, Поляницу, увели, едва она показала лицо офицеру.

— Они знали, на что шли, — напоминает Филлион.

— Не все понимали.

— Кстати, атаман, а что там И…

— Всё в порядке, — опережает его Уарша. — Я смотрела новости — твоя любимая певичка не выступает сегодня у церковников, но и не осуждена за это.

Птичий язык. Что ж, эти высокородные чертовски быстро учатся. Ира не среди пленных, но как-то умудрилась дать о себе знать Марике. Значит, скрылась в какой-то норе или даже умудрилась не привлечь внимания. Умничка. Нужно будет ей купить букет цветов. Если, конечно, в этом мире вообще их принято дарить. А то ещё подумают, что колдун собирает для своих снадобий — проблем не оберёшься.

— Как думаете, что нам шьют? — весело вопрошает Бауар, после отрыжки отставляя тарелки. — Я вот думаю, разбой!

— Скорее будут искать попытку подорвать ульи. Чтоб зачлось получше, — ухмыляется Филлион.

— У нас? Вот уж мы меньше всего похожи на подрывников.

— Да и сам представь, сколько нужно тащить на себе!

— Это вы, ребята, без обид, не сталкивались со взрывчаткой, — качает головой Фил. — Был у нас один случай…

— Где?

— Не перебивай!

— Да ладно, молодость. В участке мирской ветви ордена Ключей. Удовлетворён? Ну вот, вызвали нас как-то бабки, через сеть, анонимными и публичными доносами. Мол так и так, сосед их тащит снаряды времён Раскола, себе в дом, и зыркает нехорошо при этом. Что снаряды тащили — курицам было по барабану. А вот взгляд, ха-ха-ха!

— Думали, что невмы чертит?

— А то. Но сами понимаете, наш кафолик нервничал больше по поводу снарядов. Чёрт знает, зачем они ему нужны — может, на металл хотел сдать, а может — продать степнякам, чтоб те лупили по Нижнедонску. Деяния по последствиям и наказаниям ой какие разные… то ли публичная порка, то ли казнь с сожжением разрядных книг.

— Или он вообще болванки тащил.

— Во-во. В общем, разбираться нужно было быстро, и мы примчались по поводу поиска нарколабы в окрестностях, тем более, что она реально где-то рядом была. И представьте: заходим мы в лачугу, значит, размером с этот зал, может, чуть больше. По углам распиханы куски металла, а в центре — здоровенная такая бочка, вроде той, в которой топляк таскают.

Уары с пониманием протягивают гласную. Шестеренки в моей голове прощёлкивают («снаряды-обломки-бочка-где начинка?»), и я успеваю проявить себя. Сказав первым то, что пришло в голову всем:

— Он вытаскивал заряды взрывчатки и складывал в бочку?

— Выплавлял, — поправляет кто-то. — Если бы вытаскивал — взлетел бы на воздух.

— И так бы взлетел, рано или поздно, — отмахивается Уар. — Но этому барану, чтоб его Разбитый отымел во сне, повезло. И он наработал себе почти три десятка пудов взрывоопасной смеси. Работы, бл… с пластилином на дому!

— А чем вообще обосновал?

— А торгашеский план у него был, дескать. Рыбец нынче дорогой, а забулдыгам к пиву да медовухе вынь да положь именно вяленый рыбец из Дона. Он, дескать, прикинул так и этак и решил оптовые поставки наладить. Показывал чан, мешки с солью, но нас, братцы (и сестричка) беспокоила бочка и взрывчатка прямо под одной из опор шпиля. Ну мы её хвать и в машину, мужичка на соседнее сидение и помчали в гридницу. Вы бы видели лицо кафолика нашего, пославшего с обыском, когда мы ему закатили эту бандуру ему в кабинет — Уар ржёт, как будто сообщает хорошую шутку.

— Бежал далеко?

— Не, этот не такой. Подтащил за шкирку лаодикия, тот пролепетал что-то про воду, ну мы и залили всё к чёрту не сходя с места. Потом принеслись яйцеголовые, почесали репу, да выдали мол, повезло вам, дебилам, и тому барану тоже повезло.

— Могла взорваться?

— Не просто могла, братцы. Они на пальцах посчитали и если бы баран тот кинул бочку в Дон и подорвал, то дескать, речка бы секунд на десять течь перестала. Про милую радость вроде окон, стен, баркасов, хлебных ссыпок и чёртового рыбца я молчу.

Какое-то время все обмениваются эмоциями и пожеланиями незадачливому торговцу. Десять секунд остановившегося Дона — это мощно.

— Человеческий идиотизм вообще бездонная тема, — расслабленно сказал «точно Уар» небрежно вытирая руки о дорогое сукно «мужичьего» кафтана.

— У каждого есть история, у некоторых даже, — усмехаюсь, — с собой в главной роли.

Хохоток. «Точно Уар» начал какой-то рассказ про про пьяного гриденя из элиты Комнинов, пришедшего к юным кадетам Уаров на пьянку в честь удачного отбития атаки на Стену Нижнедонска. Словно за нами и не наблюдают следователи, явно гадающие, что с нами, гусями этакими делать — крылья подрезать или с яблоками запечь. Я едва не упускаю нить беседы, но получаю толчок в бок. Заставляющий меня подумать, что подозрения, возможно, витают не только в моей пустоватой голове.

— Знаешь, что он сказал на нашу жрачку?

— Ну?

— Говорит, вкусно, но мало что-то.

Дружинники смеются. Я не очень понимаю сути происходящего.

— Мол, его объедали?

— Нет, атаман. Этот щегол просто не знал, что воинам Уаров принято кормить двумя блюдами и плюшкам к чаю.

— Знал бы ты, сколько приходится с себя лишнего жирка сгонять! — хлопает по бронижилету Марика.

— В общем, накормили беднягу заплутавшего. Вскрыли горькую. Он такой: «Нене, я не я, задница писца», но у нас сотником был Гриша Бауар, знает кто? О, не сомневался… так вот, у него подход простой. Встаёт во фрунт и гаркает: «За господаря нашего великого княже Комнина!» Тут грех не встать и не выпить. Потом, опять же: «За княжича нашего Константина Комнина!». Опять же, не отмажешься. А там, конечно, за знакомство, за отбитие атаки, за Первосоздателя и естественно за Великие Рода. В общем, уснул твой гридень. Упал лицом вниз, как при отражении ядерной, чтоб её инфодемоны драли, атаки.

— Прям на месте?

— Да не, отполз конечно. Снарягу снял, мол, смотреть можно, из здания выходить с ней нельзя. А там, мать моя княгиня, кинетический пистолет. Представляете? На самом что ни на есть сухом порохе! Но самое интересное — чем снаряжён пистоль тот был.

— Прицел?

— Не так всё просто. На стволе был цилиндр, приспособа этакая. Делающая выстрелы бесшумной.

— Глушитель, — вставляю я и заслуживаю одобрительные шепотки. Ой плохо ребята, в этом мире с повёрнутыми на войне…

— Он самый. Мы, значит, вырвали из горла гриденя болезного, что там в обойме пять патронов и по бутылкаи шмяк! шмяк! шмяк! шмяк! шмяк. Тихий, сволочь!

— А что шмякало-то?

— Да банки. Сама пукалка почти бесшумная. И вот, значит, возвращаемся в казармы, Комнин уже без задних ног. Ну мы же малолетние дебилы — наводили друг на дружку, пиф-паф, ой-ой-ой, умирает зайчик мой. Минут пять так развлекались и заходит Уар. Самый что ни на есть дядька нашего боярина. Тоже слегка навеселе — победа всё-таки. И начинает ворчать мол что и как, зачем наводите на друзей-дебилов, дебилы. Ну мы объясняем: — специальный машин! Пять зарядов! А пустые гильзы, так вот они! А дядька слушает нас, да протягивает руку. Мы в неё вкладываем пистоль, а он как говорит:

«— Да по барабану, отстреляли или нет, проверять наличие патрона надо!» Затворную рамку хвать, и оттягивает!

В зале густеет тишина. Я ненавязчиво оглядываю комнату — и замечаю: даже наши стражники чуть-почуть, но увлечены байкой. А «типа Уар», вставший в разгар рассказа, не спеша садится, улыбаясь от произведённого эффекта. И медленно продолжает:

— Я, братья, только в дешевой синеме видел, чтоб полностью снаряженный патрон вылетал по параболе, отскочил от изразцов, да покатился куда-то в пыль. Оружейник наш пошёл дальше курить табачок да горькую со старшими пить, а мы давай толкать шпилевика: мол э, брат, нахрена ты ещё один патрон сунул в патронник? Знаете, что он ответил?

Обводит хитрым взглядом.

— Застрелиться?

— Убить больше?

— Нееее. «Так надо».

Я под хохот аккуратно встаю и подхожу к немногим оставшимся Балагуровым, так и оставшимся в помещении безмолвными изваяниями. Пытаюсь узнать, за что увели от остальных третью даму. Получаю ответ: кафолик-«скоморох» извинился и попросил сообщить, что-де благородную даму увели дальние родственники. Уары, внимательно слушавшие наш разговор хохочут — они подозревали в пропавшей любовницу Филлиона.

И как по заказу, прибывает новый кафолик. В его цветах больше золота и амулетов, а во взгляде — надменной решимости. Но куда больше меня удивляет не он и не глухой звон, издаваемый сонмом его невм. Мой взгляд останавливается, словно муха в росянке, на стройной Гипатии Каллиник, чья стройная фигурка одета во что-то, очень подозрительно напоминающее подстежник к броне. Время словно затухает, когда она резко поворачивает взгляд ко мне, и видит местный разбитый Диавол, но сразу хочется сделать какую-то шумную и пафосную чушь для привлечения внимания… но к счастью, новоприбывший кафолик замечает меня.

— А ты, видимо, атаман этой шайки? — отрывисто спрашивает церковник, измеряя меня взглядом

— Горжусь им зваться, — спокойно отвечаю я, вызывая одобрительный шум за спиной. Даже стражники-Балагуровы начинают коситься взглядом.

— Имя? Профессия? Род? — резко спрашивает кафолик, но для человека, на которого давил живой чиновник из Архстроя, подобная смена тона была в лучшем случае… смешной.

— Адриан, — коротко киваю головой, отказывая незнакомцу в почтении поясного поклона. — Курьер. А род мой слишком неизвестен, чтобы я её вам называл.

— Шутим? Это хорошо. А то, знаешь ли, после «мозголома» бывает весьма грустно.

Руки начинают нестерпимо чесаться, как это всегда бывает у Адриана перед неявной, но очень сильной опасностью.