Незримое сражение

АЛЕКСАНДР ФЕДРИЦКИЙ КОНЕЦ «ДАЛЕКОГО»

Утреннее солнце золотило верхушки сосен, когда невдалеке от бункера вспороли тишину автоматные очереди, а затем прогремел взрыв гранаты. Медленно закружились в воздухе срезанные пулями листья, и за кустами мелькнула фигура, убегающая в зеленый лесной полумрак. Беглец еще не знал, что вся местность была взята в надежное кольцо и что оно неумолимо сжималось…

А когда угасла последняя надежда на спасение и вплотную приблизилось горячее дыхание погони, с болота донеслось:

— Не стреляйте! Передайте начальству: я — «Далекий!»

Подбежав ближе, чекисты увидели лежавшего в болоте человека. Слишком уж хорошо, до мельчайших подробностей знали они его приметы, чтобы ошибиться. Да, это был «Далекий». Он же «Тома», «Юрий», «Богослов». Оч же Степан Янишевский, один из бандеровских главарей, известный особо изощренной жестокостью.

Так была поставлена точка в сложной и опасной операции. Впереди еще ждало не менее сложное и кропотливое расследование злодеяний «Далекого», с тем чтобы предъявить ему полный счет за все, что свершил он на своем предательском пути. Но главное все-таки было позади. И Корней, высокий, могучего телосложения боец, вытащив Янишевского из болота, устало вытер потное лицо.

— Все. Конец.

И улыбнулся. Так улыбаются люди после нелегкой, но как следует, на совесть выполненной работы.

А началась она 27 мая 1947 года, когда в нескольких километрах от Пустомытовского леса остановилась машина. Была ясная, тихая весенняя ночь. Люди, которые вышли из машины, не потревожили ее. Быстро, без суеты разобрали снаряжение и растаяли в зеленых сумерках, посеребренных лунным светом.

Семь человек ступали след в след, легко и неслышно. Младший лейтенант Владимир Ильяш еще раз мысленно отметил отличную выучку своих бойцов. На миг задержался взглядом на невысокой, подтянутой фигуре Виктора Коханюка, шагавшего впереди. Немного людей ведало, сколько отчаянно смелых дел было на счету этого совсем еще молодого парня. Деликатный, нередко смущающийся в разговоре с товарищами, он неузнаваемо менялся при виде пепелищ и тел замученных — всего, что оставляли за собой оуновцы. Острым блеском вспыхивали юношеские глаза, когда читал записку, приколотую бандитами к вербе возле убитой женщины и двух ее детей: «Хотела колхоза — имеешь!»

Коханюка не готовили к опасной и сложной работе чекиста в специальной школе. Он взялся за нее по зову сердца, и боевая наука, полученная на фронте, обогащалась вот в таких сражениях. Как и остальные, на практике изучал методы действий банд и оуновского подполья. Умел входить в доверие к самым осторожным и подозрительным лесным головорезам. О том, что «свой хлопец» был разведчиком-чекистом, они узнавали лишь потом, увидев перед собой черный зрачок автоматного дула.

Тогда донесения о поимке или ликвидации бандитских главарей и их подчиненных хранились в строгой тайне. Но придет время, и людям станет известно о славных делах и мужестве этого невысокого парня с открытым, приветливым лицом. А пока он в который уже раз шагает едва заметной тропкой навстречу неизвестности. Потому что для него война еще не закончилась. Потому что остается другой фронт — незримый, без тылов и флангов, но требующий не меньшего мужества, выдержки и сноровки.

Не закончилась война и для самого Ильяша. Для него солдатская судьба тоже не поскупилась на испытания. Первое ранение при обороне Москвы, второе… Тогда он был сапером, а саперам, как известно, ошибаться не позволено. Рядовой Ильяш помнил об этой пословице и в тот решающий миг, когда буквально из-под гусениц нашего танка отбрасывал вражескую мину. Она взорвалась невдалеке, и десятки осколков миновали солдата. Попал лишь один — настолько маленький, что не сразу и глазом заметишь. Но попал прямо в сердце.

Потом он узнал имя фронтового хирурга — своего спасителя. Из лап смерти его вырвал Борис Васильевич Петровский — ныне министр здравоохранения СССР.

Праздник Победы Ильяш встретил в чекистском строю. Сюда его направила партия, и вчерашний воин без колебаний ответил: «Есть!» Зарубцевались, не давали о себе знать в молодом теле раны. Но другая боль терзала сердце — за невинные жертвы, за сожженные хаты бедняков, за зверства, содеянные лесными головорезами с тризубцами на фуражках.

По следу одного из них, матерого и опасного, и двинулся сейчас Владимир Ильяш со своими товарищами. А где-то вышли на задание еще две поисково-разведывательные группы — Павла Распутина и Андрея Голубцова. Зоной их поиска также был Пустомытовский лес. Именно сюда, согласно последним данным, перебазировался со своей свитой «Далекий».

Чекисты понимали, что на легкий и быстрый успех рассчитывать не приходится.

Не было никаких сомнений в том, что «Далекий» проявляет удвоенную осторожность: оснований бояться за собственную шкуру у него более чем достаточно. И люди, которые вышли с ним на поединок, в который уже раз вспоминали и сопоставляли ранее известное с вновь добытыми сведениями, старались точнее представить своего противника и возможные его действия.

..СБ. Эти две буквы расшифровывались, как «служба безопасности», и бросали в дрожь не только мирных жителей. Их панически боялись и сами боевики из оуновского подполья. Эсбистские службы формировались из отборнейших бандитов и были своеобразной элитой среди националистического отребья.

Степан Янишевский вступил на пост руководителя службы СБ вскоре после прибытия на Ровенщину. А это значит, что его опыт и способности оуновское начальство оценило сполна. Ведь не за красивые глаза повышали его в званиях в охранном полицейском батальоне. Батальон, а затем созданная на его базе винницкая уголовная полиция служили гитлеровцам, принимали самое активное участие в карательных операциях, в борьбе с партизанами и подпольщиками. А Янишевский понимал толк в кровавых делах. Это и помогло ему дослужиться до заместителя начальника полиции.

Правда, вскоре успешно начатую карьеру пришлось оборвать. Как и другие оуновцы, он стал участником комедии «перехода в подполье» и «борьбы» с фашистами., К тому же гестапо начало искоса посматривать на махинации полицаев с ценностями: лакеи воровали из награбленного явно больше, чем им полагалось. В начале 1943 года уголовная полиция не досчиталась в своих рядах Степана Янишевского и верного его сообщника — Богдана Козака. Они исчезли, не забыв прихватить с собой чемоданы и узлы с часами, браслетами и вырванными у жертв золотыми зубами.

Словом, кандидатура на пост эсбистского главаря была вполне подходящей.

Новое амплуа Янишевского мало чем отличалось от предыдущего. То, что в оуновских документах громко именовалось разведывательной и контрразведывательной функциями, на практике сводилось к безудержному террору. Не случайно, выступая перед бандеровцами, «Далекий» неизменно высказывал самые пылкие чувства к подчиненной ему службе безопасности и призывал каждого быть эсбистом. Идеал борца за «самостийную» и «соборную» Украину он представлял не иначе, как с ножом за голенищем и постоянной готовностью поднять руку на любого, включая и родную мать.

Страшно читать безграмотные, на грязных обрывках бумаги «протоколы» допросов. Нацарапанные очумевшим от самогона бандитом, они решали человеческие судьбы.

Впрочем, эти судьбы были решены еще раньше. Эсбисты твердо усвоили и неизменно применяли на практике основной гестаповский принцип: лучше убить десять невинных, чем упустить одного, с их точки зрения, виновного. И росчерк пера или движение бровью означало: смерть. За то, что радуешься освобождению из-под сапога захватчиков. За то, что вышел с плугом на обновленную землю. Что подал заявление в колхоз и послал своих детей в школу. За то, наконец, что ты человек, а не зверь и не идешь в лес обрастать корой ненависти, не поднимаешь руку на отца и брата.

Давайте прочитаем эти бумажки. Вслушаемся в отзвук прошлых лет, в эхо страшных тайн, спрятанных в далеких лесах и оврагах.

Палащук Галина Кирилловна из села Малая Любаша Костопольского района. Простая крестьянка, для которой не было большей радости, чем смех детей и шелест спелого колоса. Бандиты отобрали у нее эту радость вместе с жизнью: застрелена «при попытке к бегству».

Тывончук Федор Григорьевич из села Головин того же района. Портной, долгие годы слепший над шитьем, чтобы прокормить семью. Расстрелян.

Нарольская Марина. Семнадцатилетний почтальон из села Казимирка тогдашнего Степанского района. Единственная дочь у труженицы-матери. Расстреляна.

От бандитской пули, от средневековой «закрутки» полегли они, не дожив до светлого сегодняшнего дня. Знайте: это дело рук «Далекого» — Янишевского. И «Дибровы», и «Днепра», и «Омелька». И других предателей, которые даже родной язык использовали для того, чтобы спрятать свое настоящее имя, свое черное нутро.

— Назвать точное количество советских людей, погибших от рук оуновцев, я не могу, поскольку не вел такого учета. Но знаю, что этих жертв было много.

Так заявит Янишевский на следствии. Заявит не потому, что у него короткая память. Просто перед лицом неминуемой расплаты не повернется бандитский язык, чтобы признаться в том, что реки крови пролиты с такой легкостью, будто это была обычная речная вода. Впоследствии, перед лицом неопровержимых улик, он назвал некоторые цифры, хотя и явно уменьшенные.

Да, во время следствия «Далекий» услышит многое, о чем, казалось, знали лишь он да один-два ближайших помощника. Не раз пришлось ему ошалело заморгать глазами и зажать между колен дрожащие руки. Особенно тогда, когда узнал, что в руках у чекистов оказался весь его личный архив.

Случилось это так. На одном из привалов кто-то из бойцов Ильяша заметил замаскированные объедки. Обратили внимание и на едва заметные следы. А когда разгребли песок и опавшую хвою, открылся вход в бункер. Здесь и хранился тот самый архив — протоколы допросов, приговоры, вся страшная эсбистская статистика.

Путь к первому успеху был долог и труден. Как всегда, группа обратилась за помощью к местному населению. Делать это приходилось осторожно, нельзя было подвергать опасности людей, да и бандитский пособник мог встретиться. Чекисты появлялись в селах в крестьянской одежде, ничем не отличаясь от местных жителей. А потом, разделившись по два-три человека, надолго уходили в лес. Одни — под видом крестьян, ищущих пропавшую корову, другие выдавали себя за лесорубов, сборщиков грибов и ягод.

Сломанная ветка, след на росистой траве, обрывок бумаги или свежая царапина на стволе дерева многое говорили острому, наблюдательному глазу. По крупице собирались данные, и ночью тихонько попискивала рация, передавая в Ровно: «В квадрате таком-то обнаружены следы стоянки. Поиск продолжается».

Сколько их было, боевых эпизодов, в которых сполна проявились и отличная подготовка членов группы, и молниеносная реакция, и предельное хладнокровие! Каждый раз Ильяш как бы заново открывал для себя своих побратимов.

За все время операции бандитам ни разу не удалось застигнуть их врасплох. Даже в ту памятную ночь, когда четверо бойцов шагали по обочине лесной дороги. Над стеной деревьев повисла полная луна, и глубокая тень надежно прятала их от недоброго глаза. И все-таки на пути оказалась вражеская засада. Но не успели грянуть первые очереди, как чекисты уже заняли оборону. Не было ни растерянности, ни суеты — каждый оценил ситуацию в считанные доли секунды. Бандитские пули впустую секли меднокорые стволы сосен.

По звукам перестрелки Ильяш определил: из наших бойцов не пострадал никто. И ясно представил себе жестокий прищур Коханюка, всматривающегося в прорезь мушки, его крепкие руки, сжимавшие автомат. Эти руки истосковались по извечному крестьянскому труду, им бы пахать да сеять хлеб, гладить детские головки. Но пока ходит по родной земле лесная нечисть, они будут посылать в нее, как сгустки ненависти, меткие пули. Многие бойцы имеют к оуновцам особый счет. Скажем, Корней, у которого зверски замучен отец.

Бандитов было намного больше, и все-таки не они победили в этой короткой и яростной схватке. Привыкшие показывать свою «храбрость» перед безоружным населением, оуновцы на сей раз поспешно ретировались, оставив на поле боя два трупа. Янишевскому пришлось вычеркнуть из списка своих телохранителей матерого головореза «Скорого». А очередное радиодонесение Ильяша заканчивалось лаконичным: «У нас потерь нет».

Учет всех возможных ситуаций, появление там, где этого меньше всего ожидает враг, — вот что обеспечивало успех чекистам. Разве не так было у хутора Круки? Добротные сараи, откуда слышалось мычание скота, обширная пасека — все свидетельствовало о том, что живет здесь крепкий хозяин. Именно такие хутора и оставались еще редкими островками, где бандиты могли отсидеться или пополнить запасы продовольствия.

Ильяш не ошибся в своих подозрениях: вблизи были замечены следы банды. Да вот беда: укрыться здесь нелегко. Перед хутором обширный луг с единственным островком кустарника.

Много раз проходили мимо этого островка хуторские жители, и никому в голову не пришло, что за ними неусыпно наблюдают зоркие глаза. Трое суток прятались здесь бойцы, не обращая внимания на дневную жару и ночной холод, на тучи надоедливых комаров. С каждым днем крепла уверенность, что все это не напрасно.

Их терпение было вознаграждено. 26 июня — Ильяш хорошо запомнил эту дату — с хутора направилась к лесу девушка, погоняя перед собой корову. В руках у нее был большой и, по-видимому, тяжелый сверток.

Она остановилась невдалеке от засады и, сложив рупором ладони, крикнула в лесную глушь:

— Ганю! Ганю!

Это был пароль. Зашевелилась листва, и из кустов появился человек. Он взял узел и молча двинулся обратно.

Сначала Ильяш решил взять его живым. Но для этого Виктору Коханюку и Михаилу Козлишину непременно надо было выйти на просеку и там обнаружить себя. Правда, бандит мог принять их за «своих» или в крайнем случае за обыкновенных сельских хлопцев, что значительно облегчило бы дело.

Но тот оказался не из доверчивых. Испуганно забегали глазки на заросшем лице, а рука рванулась к оружию. Но чекисты предусмотрели и такой вариант. Опередив бандита на неуловимое мгновение, в утренней тишине негромко треснул пистолетный выстрел, и тот упал навзничь на обочину. В стороне зашумели от чьего-то бега кусты.

Убитый оказался «Калиной» — командиром личной охраны «Далекого». Тогда чекисты еще не знали, что сам Янишевский в это время сломя голову мчится полуодетый по лесу, теряя оружие, одеяло, сумку и остальное свое добро.

Он бежал, тяжело дыша, проваливаясь в ямы и муравейники, не чувствуя боли от царапин и ударов веток. Потому что уже давно не был хозяином в самом диком лесу и на самом глухом хуторе. Чувствовал себя зверем, которого загоняют в западню.

В тот раз ему удалось бежать. Используя свой опыт конспирации, «Далекий» менял тайники и бункеры, переходил из леса в лес, из района в район. Но все старания были напрасными, сама земля горела под ногами бандитов. Еще недавно беззащитные села встречали их губительным огнем «ястребков». А главное, по пятам неотступно шли чекисты.

Все чаще получал «Далекий» панические «грипсы» (шифрованные донесения). Один из подчиненных, «Роман», жаловался: «Выкурили меня из одного гнезда, а через неделю из другого. Я уже забрался в такое место, что невозможно даже додуматься. Однако и туда наперло каких-то лесорубов, лазят целыми днями, так что удержаться совершенно невозможно…»

Ему вторил «Павло»: «…блокируют все переправы, и нет никакой возможности доставить продукты и все необходимое».

Таким образом, все три чекистские группы и войсковые части могли считать первую половину своего задания выполненной: деятельность бандитов в этом районе была надежно скована. Но оставалось главное — обнаружить место, где скрывался «Далекий», и захватить или уничтожить его.

А действовать было все труднее. Загнанные в капкан и готовые на все бандиты стали, в свою очередь, охотиться за подозрительными лесорубами. Бойцы усилили бдительность. Ночью замыкающие ходили, повернув автомат стволом назад и с пальцем на спусковом крючке — на случай внезапного нападения сзади. Обязательно тащили за собой по росистой траве ветку — чтобы уничтожить следы. Для маскировки вырезали из дерева подставки в форме копыт. И снова долгие часы просиживали в засадах, неделями были оторваны от всего мира. Иначе нельзя: малейшая неосторожность могла загубить всю операцию.

За это время поисково-разведывательные группы обезвредили около двух десятков бандитов, в том числе и таких отъявленных головорезов, как «Индус» и «Хмель». И окончательно лишили покоя «Далекого». После долгих скитаний он осел в Ведмедевском лесу, который и стал последним его пристанищем.

Когда лес окружили со всех сторон, чекисты, возглавляемые Федором Степановичем Вороной и Феодосием Ивановичем Гуреевым, уже более или менее точно знали, где находится бункер «Далекого». Начинать решили на рассвете.

Перед самым восходом солнца они услышали голос, доносившийся из-под земли. Потом открылся замаскированный люк, и из охверстия показалась рука. Короткая перестрелка, бешеный бег, и вот топкое болото огласилось отчаянным криком:

— Не стреляйте! Передайте начальству: я — «Далекий»!

Еще не так давно он требовал от своих подчиненных не сдаваться живыми, драться до последнего патрона. Приказывал беспощадно расправляться с семьями тех, кто вышел из леса с повинной. А вот у самого не хватило духу, чтобы следовать собственным наставлениям. «Далекий» поднял руки в надежде на то, что чекистам известно не все, что ему удастся выторговать себе жизнь. И лишь потом, подписывая сотни страниц своего дела, он поймет, что эта надежда напрасна. Животный ужас промелькнет в его глазах, когда прочтет в обвинительном заключении окончательный результат своей деятельности на Ровенщине: две с половиной тысячи террористических актов против мирного населения, включая стариков и детей. Его повергнет в ужас не сама эта цифра, а сознание того, что ему не хватило бы и сотни жизней, чтобы расплатиться за содеянное.

Одна операция… Одна из многих, в которых сходились в поединке люди и звери. И всегда побеждали люди. Такие, как Владимир Васильевич Ильяш, — скромный темноглазый человек, которого часто можно встретить на ровенских улицах.