Незримое сражение

ЕВГЕНИЙ КУРТЯК ОБРУБЛЕННЫЕ ЩУПАЛЬЦЫ

Его кабинет исключительно скромен. Строгая простота, ничего лишнего. Телефон. Два сейфа. Несколько стульев. И свободный чистый стол. Когда же на этот полированный стол ложится очередное дело — серая папка с бумагами, тогда приходит тишина. Тогда — раздумья, анализы, выводы. И только после этого — соответствующее решение.

Полированный стол. И телефоны на нем. Один из них внезапно зазвонил. Но не резко. Он приглушил свои телефоны. Он не любит, если вдруг какой-нибудь из них застает его врасплох, прерывает мысль. Уже пройдено столько дорог, и так много было на дорогах всяких ям и колдобин, что он успел научиться исключительному спокойствию и сосредоточенности.

И когда вдруг зазвонил телефон, он совершенно спокойно поднял трубку.

— Подполковник Игнатов? — спросил металлический голос на другом конце провода.

— Да, я вас слушаю, — спокойно ответил Михаил Никитович.

— Товарищ Игнатов, — сказал тот же металлический голос. — Немедленно приходите к кинотеатру имени Щорса. Я вас жду.

Михаил Никитович улыбнулся. И сразу же потушил улыбку, как десантник тушит свой парашут. Чей это голос? Очень знакомый. Ну, кто же это? Игнатов напряженно вспоминал. Досадно: такой знакомый голос, а вот чей — никак не может вспомнить. Вот купили, так купили…

Он взглянул в зеркало, поправил пестрый галстук и по-юношески сбежал по ступенькам вниз. До кинотеатра имени Щорса — рукой подать. Он был уже шагах в десяти, как вдруг… Он забыл обо всем:

— Саша!

— Миша! Товарищ Игнатов!

Стоял холодный, удивительно холодный май. Подняв воротники плащей и пальто, люди спешили на работу, а двое солидных мужчин обнялись так крепко, как обнимаются ветераны войны, когда встречаются в День Победы на Красной площади.

— Сколько ж это мы с тобой не видались, а, Саша?

— Да, наверное, лет десять, — подсчитал в уме Ярчук, и уголки его губ сразу же выгнулись в улыбку. — Ты очень занят? Может, пройдемся немного?

— К счастью, не очень. — На какое-то мгновение черные брови Игнатова сошлись на переносице. — А знаешь, давай-ка я тебя попотчую нашим львовским кофе. Да и поговорить там удобнее будет — людей сейчас немного.

— Ты думаешь, у нас в Закарпатье кофе хуже? — уголки губ Ярчука опять выгнулись в такой знакомой Михаилу Никитовичу еще с давних лет улыбке.

— Всякий край своими пирогами славится…

Они пошли по проспекту Шевченко. Оба моложавые, оба статные. Никто бы не поверил, что им уже по пятьдесят. И удивился бы, узнав, как много пережито, как часто их подстерегала смерть.

В «Ласточке» было безлюдно, только в дальнем углу ворковала влюбленная пара, совсем забыв о недопитых чашечках кофе. Игнатов был доволен, что в зале пусто и можно будет спокойно поговорить со старым другом.

— А кофе действительно вкусный, — похвалил Ярчук.

— Видишь, а ты не верил… Так какими же судьбами во Львове?

— Обычными, служебными.

— Какая-нибудь государственная тайна?

— Да все та же, дорогой Миша. Политическая диверсия, о которой ты знаешь не меньше меня. Задержали мы у границы одного туриста. Такой невинный симпатяга, воспитанный, корректный. Остановил свой «Фиат» у дороги возле кафе. С ним такая же симпатичная дама. Еще не проехал по нашей земле и пятидесяти километров, а уже все расхваливает — так ему, мол, здесь все нравится, он так рад, что представился случай побывать в Советском Союзе… А в багажнике у него антисоветские листовки…

Игнатов слушал спокойно, не проявляя никаких эмоций. Случай этот его не удивил — с политическими диверсиями он имел дело не раз, сам таких «туристов» разоблачал.

— Вот я и прибыл во Львов, чтобы кое-что выяснить и уточнить, — закончил свой рассказ Александр Ярчук. — У этого «туриста» здесь, кажется, знакомые имеются.

— И все сделал?

— Иначе мы с тобой не встретились бы.

Да, все рассказанное Ярчуком казалось обычным делом, но Михаил Никитович понимал, сколько понадобилось усилий, находчивости, умения, чтобы схватить врага с поличным.

— И что же он говорит, этот твой «турист»? Интересно, о чем они думают, такие вот деятели? Они до сих пор не уразумели, что все их потуги бесплодны, обречены на провал…

— Бешеная собака пытается укусить, пока не сдохнет…

— Бешеная собака… А помнишь, как было в послевоенные годы?

— Как не помнить! Особенно ту операцию, которую мы провели в Рава-Русском районе.

И в памяти Игнатова пронеслись картины того события, о котором вспомнил друг.

Шел 1949-й год. Родина залечивала раны, нанесенные войной. Трудящиеся западных областей Украины строили новую жизнь. Рабочие возводили новые заводы и фабрики, крестьяне объединялись в колхозы. А в лесах бродили банды — недобитки украинских буржуазных националистов. Очумевшие от ненависти ко всему советскому, они никак не могли смириться с тем, что трудовой народ бывшей Галиции навеки влился в дружную семью советских народов.

…За окнами мела метель. На станции перекликались поезда. Рава-Русская была окутана серой пеленой. Сквозь замерзшее окно Игнатов видел, как рабочие усердно грузят шпалы на открытые платформы. Молодцы! Он всегда радовался, когда люди старательно выполняли свои обязанности. Там, где старательность, — там честность, искренность. Он не хотел их ни в чем подозревать, но враг хитер — он тоже умеет показать старательность в работе. Неужели кто-то из них? Возможно. Далеко в лесу, зарывшись в «схрон», сидит банда «Лиса». Мог же он, руководитель бандбоевки, послать своего человека сюда, на станцию? Мог это сделать и еще один проводник, носящий псевдо «Дуб». Впрочем, если они не имеют своих людей на станции, то имеют в другом месте. Сами они не сумели бы выследить Азарова. Эх, какой чекист погиб! Они же способствовали убийству заведующего районо Волонтивца, конечно, они! И листовки — их работа.

А листовки появлялись то в самом центре Равы-Русской, то на околицах, то в ближайших селах — антисоветские листовки, призывающие саботировать мероприятия Советской власти, бороться против нее. Какая-то ловкая рука руководила их распространением, кто-то хорошо знал, где в тот или в иной момент находятся чекисты.

Надев полушубок и подняв воротник, Игнатов вышел на улицу. Он любил побродить в одиночестве — лучше думалось, легче сопоставлялись факты, глубже удавалось анализировать их. А анализировать было что.

На станции Рава-Русская он работал недавно и для более полной ориентации в обстановке старался изучить город и даже его историю. Узнал, что здесь никогда не затухала борьба против социального гнета. В Раве-Русской до освобождения активно действовали местные комитеты КПЗУ. Это под их руководством происходили первомайские демонстрации рабочих, стачки, это они призывали трудящихся к борьбе за воссоединение с Советской Украиной. А в годы фашистской оккупации все честные люди этого города вели героическую борьбу с поработителями, своими действиями приближая день победы над врагом. В первые два дня войны в Раве было уничтожено более двух тысяч вражеских солдат и офицеров.

Может быть, в отместку за это гитлеровцы создали здесь концлагерь для военнопленных. Двадцать тысяч человек держали в нем и почти всех их уничтожили. Мертвых тракторными прицепами возили в Волковицкий лес, живых людей бросали в ямы и засыпали известью…

Но террор не запугал жителей города. Они спасали и прятали военнопленных, они помогали партизанским соединениям Наумова и Сабурова, многие из них были членами «Народной гвардии имени Ивана Франко», действовавшей на территории района.

А как рьяно взялись они за восстановление разрушенного фашистами города! За короткое время отстроили железнодорожную станцию, переложили железнодорожную линию, пустили электростанцию, водокачку. Досрочно стал в строй шпалопропитный завод — одно из крупных предприятий города. Теперь его продукция идет в разные концы страны. Продукция идет, а…

— Здравствуйте, товарищ Игнатов, — прервал его мысли рабочий угольного склада Печеный.

— Здравствуйте, — остановился Михаил Никитович.

— Извиняюсь, но… досадно мне, что окна у вас позамерзали. Может, вам немного уголька подбросить? Нет-нет, не со склада. Мы премию углем заработали…

— Да что вы? — смутился Игнатов.

— Это просто в подарок, — тянул свое Печеный.

— Спасибо, мы уж согреемся тем, что есть. Нет-нет, спасибо.

— Жаль, — Печеный обиженно сжал губы, а уши у него были красные-красные, как свекла.

Игнатов опять предался своим мыслям. События и факты говорили о том, что город твердо идет по пути советского строительства. А что есть в нем и враги, так это не удивительно — недобитки еще остались. И рано или поздно, но придет им конец.

Когда Михаил Никитович возвратился, его сразу же вызвал к себе начальник оперпункта капитан Сергеев.

— Вот еще одна, — Алексей Захарович протянул Игнатову листовку. — Только что получили. Из Ростова.

Листовка была на четырех страницах, написана на русском языке и отпечатана в типографии. Игнатов не стал читать — полмесяца назад они получили точно такую же из Адлера. Чья-то вражеская рука вкладывает их между шпалами в те эшелоны, которые отправляются из Равы-Русской во все концы страны.

— Да-а, далеко они протягивают свои щупальцы, — сказал Игнатов. — Они что — рассчитывают на какую-то поддержку?

— Ищут сообщников, чтобы с их помощью собирать разведывательные данные и передавать за границу, а также чтобы вредить на каждом шагу. Диверсанты есть диверсанты. — Капитан Сергеев долго молча курил. — Конечно, эти листовки можно было вложить на любой станции, через которую следует эшелон. Но они рассчитывают на логику наивных: если, мол, на русском языке, значит, Рава-Русская исключается.

«Мне бы его опыт», — подумал Игнатов. Да, пока что опыта у него не густо. Ему ведь только двадцать три. Правда, брал пример с отца. Никита Васильевич Игнатов был участником гражданской войны, громил Колчака, был ранен, потом вернулся в родную Тулу, работал на заводе. Во время коллективизации находился среди тех, кого партия направила в село, возглавлял колхоз, в войну эвакуировал его в глубь страны. В сорок втором пошел на фронт, защищал Сталинград.

На всю жизнь запомнил Михаил Никитович проводы отца на фронт. Обнимая сына, отец говорил:

— Ты теперь старший в семье, береги маму и братьев. И никогда, сынок, не отступай перед трудностями. Будь правдивым и честным, не останавливайся на полдороге. Тот, кто останавливается на полпути, обречен на неудачу.

А через год пришла похоронная. Михаил тогда уже учился в техникуме. Мечтал водить железнодорожные составы, но судьба распорядилась иначе. Райком комсомола направил комсомольца-активиста в спецшколу, и через несколько месяцев Мишка Игнатов стал чекистом. Стал… Смех! Безусый чекист! Полон энергии и ни капли опыта. Правда, было большое желание работать на новом поприще. Желание это подогревал и Верин отец, старый чекист.

— Извини, — прервал воспоминания Михаила Никитовича подполковник Ярчук, отодвигая остывшую чашку кофе. — А как твоя Вера Антоновна? Видишь, о главном забыл спросить…

— У нас теперь одни юбилеи, — как-то по-семейному улыбнулся Игнатов. — Недавно мое пятидесятилетие отпраздновали, а на пороге тридцатилетие нашей с Верой супружеской жизни. Вера уже внука воспитывает… Часто вспоминает, как приходилось детей растить — в постоянной тревоге, что могут остаться сиротами. Помнишь, как мы тогда на хуторе Загорном?..

Но перед событиями на хуторе Загорном было еще вот что: пряча листовку в сейф, капитан Сергеев сказал:

— Михаил Никитович, поговорите еще раз с комсомольцами, пусть они пристальнее — но осторожно! — смотрят, как грузят шпалы.

А через два дня капитан Сергеев озадачил его сообщением:

— А ваш Печеный исчез.

— Как?!

— А так. Почувствовал, что за ним следят, и, наверное, нервы не выдержали. Кажется, мы отыскали ниточку…

— Но ведь он не грузил шпал…

— Это ничего не значит. В конце концов, вы сами когда-то говорила, что подозреваете его.

— Да, говорил… Но…

— Считайте, что у вас неплохая интуиция. Еще немного выдержки, логики, анализа. Не вешайте нос, далеко он не уйдет. Главное — я уверен, что листовки исходят отсюда.

Резкий звонок прервал их разговор. Алексей Захарович поднял трубку. «Как же я упустил Печеного? — мучился Игнатов. — Вот будет наука!»

— Звонил старший оперуполномоченный Магеровского райотдела Костерин, — положив трубку, сказал Сергеев. — На хутор Заторный зачастили бандиты, готовится операция. Примете участие.

— Есть.

Бандитов на хуторе Загорном не удалось взять живыми. Зато при них нашли неоценимый документ — отчет какого-то «Червинка» о проделанной работе.

— Какая удача, что они не успели уничтожить этот отчет, — радовался капитан Сергеев. — Какая удача!

Он крепко обнял Игнатова. Вот она, ниточка! Нет, они не ошиблись, — листовки в шпалы вкладывали здесь, в Раве-Русской. Об этом докладывал своему проводнику «Червинко». Аккуратно карандашом, пункт за пунктом, было написано, в какие города Советского Союза шла антисоветская литература.

— Немедленно выясните, кто такой этот «Червинко».

— Товарный кассир, товарищ капитан, — тут же ответил Игнатов.

— Смотрите не вспугните, — предупредил Сергеев. — Сейчас надо узнать, каким образом у бандитов оказалась пишущая машинка и…

— …а шрифты, возможно, из районной типографии… — опередил капитана Игнатов.

— Ну, это надо проверить. Только не горячиться, а то погубим дело, — он прошелся по комнате. — А теперь подумаем, как организовать этому «Червинку» командировку, ну… скажем, в Киев.

«Червинко» не доехал до Киева. Его арестовали на станции Подзамче во Львове. При нем была антисоветская литература. А еще через день в кабинет капитана Сергеева вошел взволнованный Игнатов:

— Товарищ капитан, еще одна ниточка! Пишущую машинку передала бандитам… — он назвал фамилию. — Установлено, что во время немецко-фашистской оккупации она работала машинисткой в потребсоюзе, вместе с немцами уехала в Германию, а после войны возвратилась, вошла в доверие. Завербовала ее в организацию жена «Червинка».

— Жену «Червинка» пока что не трогать! — сказал капитан Сергеев. — Что еще знаете?

— Брат этой машинистки Андрей добровольно пошел в дивизию СС «Галичина», воевал под Бродами. Когда дивизию разгромили — бежал, его видели здесь. Есть подозрения, что скрывается дома… — Игнатов умолк, явно чего-то не договаривая.

— Почему вы замолчали? — почувствовал это Сергей.

— В этой истории… как вам сказать… За брата их, Володю, обидно. Он был бойцом Красной Армии, освобождал от фашистов Раву-Русскую. Погиб здесь, товарищ капитан… А они видите как опорочили его имя…

…Она шла на работу, как всегда, за несколько минут до начала, она была пунктуальна, аккуратна. Она была спокойна и уравновешена, а в это время в дверь ее дома постучали…

Ее мать долго не открывала. Игнатов не торопил. Зачем? Пусть ведет себя старуха так, как и положено матери, дочь которой работает в государственном учреждении. Даже интересно, как она будет вести себя.

— Прошу, — скрипнула дверь.

— Здравствуйте, мамаша, — добродушно сказал Саша Ярчук. — Не ждали таких ранних гостей?

— Садитесь, пожалуйста. Ой, а на столе не убрано, — она собрала в охапку какие-то вещи и бросила на кровать.

— А мы пришли выразить вам свое соболезнование по поводу гибели Володи… — не сводил глаз со старухи Ярчук.

— Погиб он, погиб на фронте…

Внимательный взгляд Игнатова упал на школьную ручку с еще не высохшими чернилами.

— А это вы не другому ли сыну письмо писали? — Игнатов взял ручку и протянул старухе. Та побелела как стена. Михаил Никитович сурово, но не повышая голоса, спросил: — Где Андрей?

— Какой Андрей? Боже мой… — начала было старуха.

— А это кто писал? — из кучи тряпья, брошенного старухой на кровать, Игнатов вынул тетрадку и прочел: «Список работников Рава-Русского отдела НКВД». Так кто писал?

— Клянусь богом, что…

Игнатов взглянул на коврик посреди комнаты. Под ним подвал или нет? Вспомнил, как выпустил из рук главаря банды «Дуба». Тогда чекисты обыскали весь дом, только одно место не проверили: на кровати-диване лежал в перине ребенок, а под ним… «Дуб».

— Значит, нет его здесь?

— Богом…

Но Игнатов не ждал ответа, ногой отбросил коврик. Так и есть, отверстие в подпол. Оттуда вытащили не только Андрея, а и все то, что было так важно для чекистов, — вытащили данные о населенных пунктах, характеристики на руководителей района, списки председателей и секретарей сельсоветов, планы Равы-Русской, Магерова, Нестерова, антисоветскую литературу.

…Уютная «Ласточка» уже становилась шумной — начинался обеденный перерыв. Игнатов глотнул холодного кофе, а Ярчук задумчиво молвил:

— Да, мы тогда неплохо провели операцию…

— Несмотря на молодость, — засмеялся Михаил Никитович.

Ярчук взглянул на часы.

— Мне пора, Миша, — и встал. — Передавай привет Вере. В следующий раз обязательно зайду. А сейчас, прости, спешу на самолет.

Они пожали друг другу руку. И разошлись — каждый на свой пост.

Михаил Никитович — ныне начальник райотдела КГБ — шел медленно, погруженный в раздумья. Он сознавал, что ему выпала высокая миссия — беречь покой советских людей. Этому он посвятил свою жизнь.