Когда осенние дни окутывал мрак, англичанина мучило то же, что и меня, иногда посреди ночи я чувствовала приближение его половины, обволакивающей меня, проверяющей, жива ли я. Он говорил, что я кричу во сне, но, просыпаясь, я уже ничего не помнила. Мы многократно разбирали по полочкам все, что уже вспомнили, делая самые невозможные выводы и предположения. Ясно было лишь одно - мы не просто помним все свои жизни, мы предназначены для выполнения функции оружия массового поражения и один раз точно уже осуществили свою кровожадную миссию. И судя по тому, как стремительно в нас растет сила сценарий гибели велдов намерен повторится с человечеством. Силу, ранее представлявшуюся волшебным даром, на деле можно было сравнить скорее со взрывчатым веществом, тротиловый эквивалент которого внушал животный ужас.
Дискутируя долгими бессонными ночами на эту тему, мы больше всего желали окунуться еще глубже в прошлое, до самого неприглядного и, возможно, ужасного дна, но это от нас не зависело, и мы, как могли, искали возможные рычаги для того чтобы попасть в глубокие воспоминания.
Была опровергнута одна из версий господина Вильсона о том, что впервые мы погружаемся в прошлое, потому что сталкиваемся с похожей ситуацией в настоящем. То, что на первый взгляд показалось закономерностью, выглядело скорее как случайность. Сила пробуждалась по своим правилам, не зависящим от настоящего, примером тому служили мои погружения: первый раз я оказалась в прошлом, так сказать, из ничего, просто зашла в свой номер и возникла на вершине скалы, второй раз Даниэль подтолкнул меня своим рисунком, третий также не выдавал схожести меж прошлым и настоящим, ну а во времена велдов я вообще провалилась, почему-то вспомнив температуру панциря Разного. Может, во всем этом и прослеживалась некая закономерность, но я точно ее не видела.
Сколько в наличии оставалось времени до полной концентрации силы, определить не получалось. Мне, исходя из опыта жизни велда казалось, что не более нескольких дней, Даниэль не соглашался, считая, что сила проснется полностью в течение месяца, может, двух, и тогда мы сотрем с лица Земли человечество так же легко, как с лаковой поверхности сдуваются пылинки. Мозг разрывали одни и те же вопросы: Зачем нам это нужно? Как это остановить? И надо ли вообще останавливать? В любом случае наша человеческая жизнь не прекращалась, и, выйдя из недолгого оцепенения, мы продолжали жить по инерции, обманываясь и надеясь, что все как прежде, ну за исключением совместного проживания. Я делала вид, что продолжаю приятно проводить отпуск, и Даниэлю приходилось сопровождать меня, поскольку мы боялись отпускать друг друга из поля зрения, а точнее из радиуса действия силы, и хотя теперь он значительно увеличился, рисковать никто из нас не желал. Его отдых перемежался делами, он отвечал на бесконечные звонки, и я даже один раз сопровождала его в поездке в Женеву. Человеческое все еще теплилось в нас, и каждый тайно верил, что все вернется на круги своя, хотя мы оба отчетливо понимали, что это полнейшая глупость.
Англичанин открылся для меня с новой стороны, он был странной смесью делового расчетливого руководителя и увлеченного художника. Когда он проводил телефонные конференции, в которых я частенько не понимала трети слов, то одновременно бездумно водил карандашом по листу, выводя узоры, глаза, лепестки цветов, подлокотники старинных деревянных кресел. Если же сопровождал меня в туристических прогулках, то обязательно захватывал альбом, и при возможности вдыхал черно-белую осеннюю природу в чистые листы бумаги. Несколько раз я замечала, как он внимательно смотрит на меня, и карандаш заштриховывает бумагу, оставляя следы моего присутствия в его жизни.
Однажды я заглянула в альбом. Многие рисунки отображали световые пятна на предметах, те самые, что мы все чаще видели. Но и без этого на плотных листах нашлось много интересного: матово-черные велды, пустынные прерии, естественно потрясающий швейцарский осенний лес, в черно-белом изображении почему-то совсем не терявший своей восхищающей прелести, а даже наоборот, приобретающий объемность, реалистичность и таинственность, тот самый дом из России восемнадцатого и, как не странно, я. На зарисовках я получалась вдохновляюще красивой, это польстило моему самолюбию, к тому же, Даниэль видел меня совсем не в том свете, в котором я привыкла думать о своей внешности. Каждое изображение олицетворяло для меня кусочки зашифрованных мыслей англичанина, неразгаданные загадки, иллюстрации души. К моему удивлению, изрядную часть альбома заполняла именно я: изгибы моих рук, испуганные кошмарами маски спящего лица. Вьющиеся ниспадающими волнами волосы кочевали от рисунка к рисунку, на одном они даже обвивали безлицее тело мужчины на манер смертельной удавки; я сразу поняла, о чем он думал, рисуя это, и боль кольнула провалившееся куда-то вниз сердце.
Звонили Алиска и бабушка, и мне с большим трудом удавалось убедить их в том, что якобы все нормально, голос у меня получался не слишком переполненный радостью, ведь я очутилась в положении наемника, которому заказали убить родных ему людей. После таких звонков я с рвением пыталась найти выход из сложившейся ситуации, но сущность внутри также не дремала, являясь полноправной частью меня, она диктовала свою трактовку происходящего, заглушая любовь к близким и муки совести. У нас была цель, она въелась в нас намертво и человеческая мораль не могла ее поколебать. Через некоторое время я отчетливо осознала, что как Отклоненная, находясь в состоянии какого-то транса, в полной власти переполняющей силы, убила членов своей стаи, так и я в скором времени уничтожу всех, к кому привязана в этой жизни. Несколько раз звонил Олег, и я на автомате разбирала текущие рабочие проблемы, понимая, что отпуск неуклонно движется к логическому завершению, и вместе с ним летит в тартарары вся налаженная суетная жизнь ставшего лишним на планете человечества.
Сегодня день хмурился, листья деревьев неустанно шуршали, самозабвенно сплетничая, разбалтывая осени всю подноготную о нас, угрюмые тучи разбавляли небо, нагнетая душевные мучения. Мы сидели в одном из маленьких скверов, вдавленных в лес, и господин Вильсон задумчиво водил карандашом по бумаге, он объяснил мне как-то, что так ему лучше думается.
- Далеко сегодня можешь протянуть силу? - спросил Даниэль.
Весь прошлый день я не желала покидать пределы отеля, поддаваясь жесточайшей депрессии, вспоминала лица всех людей, которых когда-либо видела и еще отчетливее всех, кого любила, таких было до обидного мало. Ему, видно, это надоело, а так как без второй половины силы он идти никуда не собирался, то с утра практически вытолкал меня из 'тюрьмы' комфортабельного номера. Проникнувшись сочувствием, я легко поддалась, понимая, что англичанину приходиться терпеть присутствие неприятного ему человека, да еще к тому же наблюдать его кислую мину, мне, конечно, было проще, я наслаждалась его обществом, ведь он будил во мне бурю глубоких незаглушаемых эмоций.
На автомате я направила энергетическое щупальце за спину и, растянув, насколько возможно, схватила им что-то. Через минуту к ногам Даниэля упал скомканный снежок. Белые шапки гор находились далеко, а значит, сила выросла еще, уже сейчас я чувствовала, что времени до состояния переполненности силой, при котором Я - велд убивала своих сородичей, оставалось в обрез.
- Хочу вернуться. - Городок тонул в океане пестрой листвы, как лампа Алладина в золотых монетах тайной пещеры. Но сегодня меня не радовала неповторимая осенняя природа, несмотря на то, что в данный момент видела я все как человек, это состояние теперь частенько перемежалось с моментами неприятия и отвращения ко всему вокруг, за одним единственным исключением, естественно.
- Дыши свежим воздухом, а позже пойдем обедать. - Я начинала привыкать к приказному тону, иногда по привычке огрызалась, но чаще всего пропускала мимо ушей.
- Не хочу есть.
- Ты думаешь, если изведешь себя физически, то сможешь остановить неизбежное? - Он лишь иногда поднимал глаза, выхватывая еще одну деталь моего облика, прежде чем запечатлеть ее на бумаге. За спокойствием он скрывал собственные терзания, я это чувствовала.
- Ничего подобного, с каждым днем все легче, сущность берет верх, окружающий мир все чаще выглядит уродливо, а цель манит как желанная награда, но я же остаюсь человеком, отчасти. Вот ты думал о том, как хладнокровно убьешь Этну?
Он дернул головой, оставляя на мне долгий мучительный взгляд. Я знала, что он не отвечает ей взаимностью, но блондинка была для него самым близким человеком, а я, вот парадокс, самым далеким не человеком. Два дня назад он говорил с ней по сотовому, а я сжалась за стеной в комок и заткнула уши, чтобы не уловить даже обрывков этого разговора. Ревность не успела посетить меня ни в одной из прошлых жизней, и теперь мироздание решило восполнить это упущение. Мою ревность почему-то не питала злость, она походила на раненое искалеченное животное, тихо скулящее от боли, и я ненавидела себя за слабость, которой обернулись мои чувства к англичанину, за слабость, которую преодолеть была не в силах.
- Мы ничего не можем сделать, ты же знаешь, что противиться этому невозможно. Несмотря на недостаток сведений, я имею совершенно четкое представление о том, что уничтожить людей необходимо. Это наше предназначение, наша судьба. - Голос отдавал металлом, он убеждал больше себя, чем меня.
- А мы, значит, орудие судьбы?! Какие странные ты делаешь выводы. - Я готова была сорваться и заорать, ведь перед глазами стояло строгое бабулино лицо с выдающими жизненный опыт морщинками, его обвивали мои невидимые смертоносные плети силы.
- Прекрати, мы не люди, и пора сбросить с себя ограничения и стереотипы, навязанные человеческим существованием.
- Наверняка в первой своей жизни мы были очень жестоки, раз применяем непонятно для чего такие зверские методы. - Я обхватила лицо ладонями, глядя, как невозмутимо танцует по бумаге карандаш.
- Как ты можешь судить? Мы ведь не имеем представления о целях этого действа.
- Зато прекрасно осведомлены о средствах и результате. - Как же злило его спокойствие, пусть даже я точно знала, что оно показное. - И хватит меня рисовать, в конце концов, неужели поблизости нет других объектов для твоего творчества. 'Пусть рисует свою любовницу. Очевидно, на листе бумаги легче сравнивать мои недостатки с ее непререкаемыми достоинствами', - зло думала я.
- Мне нравится тебя рисовать. Ты ...
- Что?
Он поднял глаза, встречая мои раздосадованный взгляд.
- Ты находка для художника. - Тягуче медленно произнес он. - Ты словно принадлежишь лесу вокруг, органично смотрясь во все пейзажах этого времени года, ты будто олицетворение осени, ты сама - эта осень. В тебе уже есть лед зимы, но, вместе с тем, еще в избытке солнечного света. Твои кудрявые волосы пахнут листопадами... - На считанные секунды с его лица спала маска холодного равнодушия, заменяясь чем-то походящим на мечтательность, но договорить он не успел, в недрах его куртки зазвенел телефон, привлекая внимание, и Даниэль, кажется, испытал облегчение, сбросив с себя гипнотические чары собственных слов.
Можно было подумать, что все сказанное лишь фантастический сон или плод моего воображения, но сила, сплетающаяся в нас и между нами, не позволяла усомниться в реальности случившегося. Я растерялась, не зная, воспринимать ли его слова всерьез или же они произнесены в творческом порыве и ровным счетом ничего не значат.
За дни, проведенные вместе, я потихоньку узнавала все больше о господине Вильсоне, во всяком случае, о его человеческой стороне. Он был не из тех мужчин, что спокойно и умело расточали комплименты противоположному полу, его сдержанность и граничащее с высокомерием равнодушие отталкивали, а не привлекали большинство людей, и в особенности женщин. Персонал отеля его побаивался, хотя за все время пребывания с ним, я ни разу не уловила грубости в его обращении к людям, но официантки в кафе и ресторанах выстраивались по струнке рядом с нашим столиком. Он был вежлив, но не любезен; культурен, но холоден; его выделяла своеобразная внешность, но он ни на йоту не приблизился к званию покорителя женских сердец и дамского угодника, а может, попросту не нуждался в этом, во всяком случае, Этна и так была с ним. Комплимент в его исполнении скорее мог повергнуть в шок и оцепенение, нежели привнести положительных эмоций. Вот поэтому сейчас, слушая, как он чеканит слова в телефонную трубку, я тихо недоумевала.
День догорал, медленно обугливаясь в очередную бессонную ночь. Воздух, цедящийся сквозь приоткрытое окно, холодил кожу, я куталась в теплое пончо, сидя с ногами на подоконнике в спальне. Отпуск, с каждым днем все больше действующий на нервы, заканчивался, превратившись в необычное сочетание ужаса, сладкой пытки и томительного ожидания. Я уже собрала вещи, англичанин тоже, но мы так до сих пор и не пришли к устраивающему обоих решению относительно дальнейшей жизни.
Сила продолжала медленно напитываться мощью, однажды ночью мне даже пришлось поспешно будить Даниэля, одновременно стараясь блокировать его действия, ему снился кошмар, и от неконтролируемого натиска половины энергии затрясло здание отеля. Но вопреки прошлому и нашим предположениям, ничего глобального так и не происходило, смерть, впрочем, тоже оставила нас в покое, во всяком случае, пока, но я не переставала истерично ждать подвоха от каждого из подкрадывающихся дней и ночей. Мы не знали, как скоро закончится передышка и последует продолжение нашей истории, и давно перестали выдвигать бесполезные теории о гипотетическом будущем, понимали, если оба не правы и для полной концентрации силы понадобятся годы, то необходимо что-то решать. Каждая минута тянулась невыносимо долго из-за неясности и неопределенности. Кульминация могла поджидать нас за ближайшим углом, но кто мог сказать, наступит ли она вообще.
У господина Вильсона еще были дела в Швейцарии, ну а мне нужно было через несколько дней выходить на работу - это и стало причиной нашего спора. Так и не придя к согласию, обозленные и расстроенные, мы на время прекратили ни к чему не приводящую перебранку. Даниэль расположился с альбомом на диване, откуда неодобрительно взирал на меня сквозь полуопущенные ресницы, за два часа бесполезного разговора он так и не убедил меня сменить место жительства, а я, всматриваясь в темный сад за окном, злилась, что он не хочет переехать в Россию. Мы оба были упрямы, как не знаю что. Странно, чувство, просочившееся из прошлых жизней и застигшее меня врасплох, не прибавило мне покорности, может оттого, что я знала о его бесполезности.
- О чем ты думаешь? - не выдержав, спросила я, заглянув через мужское плечо в альбомный лист. На бумаге три велда рядом с прирощенным к Источнику Распределителем выстроились необычным образом.
- О том, что велдам было сложнее, чем людям. - В его голосе все еще звучало раздражением, но это уже практически не ощущалось, поскольку рисунок увлек Даниэля. Полумрак комнаты распугивало лишь тусклое точечное освещение. Ресницы отбрасывали кружевные тени под его глазами, а я думала, что могу сидеть так вечно, вглядываясь в знакомые черты. Я старалась себя одергивать и только усилием воли возвращала взгляд к окну.
- Люди частенько вдвоем не могут прийти к компромиссу. Ну а велдам приходилось считаться с несколькими особями семьи. И, невзирая на то, что тогда мы были однополыми, представляешь, как трудно приходилось кучке существ, пытающихся договориться?
Заинтересовавшись, я оторвала взгляд от сумрачного неба. За короткое посещение своей велдовской жизни я многое не успела постигнуть.
- Мы были однополыми? Не успела это заметить. - Он кивнул, а карандаш продолжал быстро мелькать в его смуглых пальцах.
- Как это возможно? Ты же Разный, ну а я Отклоненная, даже по именам понятно, что пол отличается.
- Да нет, это наш человеческий разум переводит все в доступные понятия, зная, что ты в реальности женщина, а я мужчина. - Мне пришло на ум, что тогда, наверное, все же было проще - женщине проще понять женщину, а мужчине мужчину, ну а велду, оказывается, любого из велдов. 'Тогда мне легче приходилось с разгадками мыслей и мотивов Даниэля - Разного, жаль сейчас все не так, и я не имею возможности разобраться в том, что творится в его душе и голове', - думала я. Ведь иногда, когда англичанин останавливал на мне свой пристальный взгляд, мне казалось, что искры, не чувств, конечно, но чего-то им предшествующего, моментами пронизывают моего энергетического близнеца, а может, это проявлялось мое чисто человеческого свойство - желание обманываться.
- Думаю, у них все было проще и сложнее одновременно. Насколько я могла определить за время, проведенное в воспоминаниях, черные существа мыслили далеко не как люди, а функционировали скорее как машины. Ты же тоже заметил четкость их действий и мыслей, они совершали поступки только в соответствии с логикой, а дополнительным контролером служили Распределители. Эмоции были аномалией, а значит, места для маневров и излишних метаний оставалось мало, и будь мы сейчас велдами, не было бы этого двухчасового спора. Хотя пробуждение силы поменяло нас и там, в конце эмоции уже захлестывали. - Фрагменты прошлого пролистывались в голове, словно страницы прочитанной книгу о внеземной жизни, и если бы я сама не являлась когда-то частью той цивилизации, то ни за что бы не поверила, что такое возможно.
- Слишком много там было... - Я помедлила, подбирая слова - ... Ненормального.
- Да уж, мягко говоря, непривычно после стольких веков, проведенных в человеческом обществе. Моя память сохранила момент, как появился на свет Острый. Ты помнишь что-либо о 'рождении' велдов? - продолжил он. - Им и не нужны были различия, природа для них все рассчитала по-другому. 'Ух ты, краткий курс анатомии велда, тема - репродуктивная функция. Ну, о чем еще ночью поговорить?!', - подумала я и отрицательно покачала головой в ответ.
- Расскажи.
- Может, удобнее самой посмотреть, зрелище интересное. - Я отказалась, мне не хотелось углубляться в прошлое, прохлада зеленых глаз в настоящем манила куда больше, и еще не хотелось доставлять ему дискомфорт, ведь я все еще помнила вселенскую пустоту внутри и отчаянье при погружении энергетического близнеца.
- Это интереснейший процесс. Вообрази, представители прошлой цивилизации умели наделять душой и вдыхать жизнь в мертвые предметы. Созревший до нужного состояния Источник, выпускал вовне частички мелкодисперсной черной смеси, ее состав соответствовал химическому составу тела велда - в основном тяжелые металлы. С человеческой точки зрения это невозможно, вот только миллионы лет назад такие существа населяли нашу планету, следовательно, человеческое 'невозможно' большая чушь. Даже зная химию из стандартного курса колледжа, я, погрузившись в жизнь велда, с трудом понимал происходящее.
Так вот, особи семьи, в соответствии с уровнем ментальных способностей, выстраивались в определенном порядке вокруг облачка металлической пыли. Частички смеси переливались и хаотично двигались, наполняясь молекулами воздуха, а в телах окружающих особей происходил удивительный процесс, сродни тому, что применялся для строительства или, точнее сказать, выращивания Источников, только более сложные и тяжелый. Разный отождествлял его с неимоверным напряжением и чем-то, что я не могу точно понять и выразить, люди не способны испытывать это чувство, оно больше всего напоминает физическую боль, только она не физическая, будто от тебя отслаивают что-то намертво вживленное в 'ткани', я бы сказал, души. Сложно описать, мы словно делились частью себя, отдавая ее черной смеси из Источника. Процесс длился долго, приблизительно несколько дней, и на это время все остальные особи покидали воздушный город, а Распределитель блокировал от других ментальный эфир семьи.
Мелкодисперсная взвесь из частиц металла постепенно прообразовывалась, затвердевала и обретала привычную форму велда. Физический рост от детства к полноценной зрелости, как у людей, там точно отсутствовал. Все это время днем и ночью поблизости кружили тысячи синих шаров, напитывая семью и мертвого новорожденного теплом. Полностью сформировавшееся тело было неживым, подобно статуе, кусок породы, который ваяли сразу несколько скульпторов. Оно затягивалось внутрь Источника, и тогда семья велдов возвращалась к обычному состоянию.
В город постепенно возвращались другие семьи, ментальный эфир снова становился доступным всем Распределителям. Что творилось с мертвым телом внутри Источника, я не успел узнать, оно могло там пролежат несколько недель, но далеко не все новорожденные велды оживали, лишь около тридцати процентов отделялись от Источника и начинали жизнедеятельность и характерный для велдов рост от детства к зрелости - ментальный рост. Другие семьдесят процентов навсегда сливались с Источником.
Я внимательно слушала, у англичанина был талант рассказчика, моя часть силы увлеченно коснулась его руки, но он либо не заметил, либо сделал вид, что ничего не почувствовал.
- Перед тем как окончательно присоединиться к твоей семье, ставшей впоследствии и моей, я участвовал в процессе рождения Острого.
- Острый что, младший в нашей семье? - посетила меня догадка.
- Да, и самый слабый, а Молчащий старше нас всех.
- А как насчет возраста нашего Распределителя? - полюбопытствовала я.
- Он младше нас, но век Распределителей весьма недолог, они умирали вместе с Источниками, от которых всецело зависели. За жизнь семья сменяла несколько Распределителей и, соответственно, Источников.
На улице поднялся ветер, стало прохладней, я соскользнула с подоконника и присела на том же уровне в воздухе, но подальше от окна. Даниэль отложил альбом и растянулся на диване, а я еще раз вгляделась в запечатленный им завораживающий момент возникновения совершенной другой, кардинально отличающейся от человеческой, жизни.
- Интересно, почему я не вспоминала ничего такого, будучи Отклоненной? Судя по всему, это ощущение - редкий всплеск эмоций, переживаемых велдами, им же вообще почти не свойственно что-либо чувствовать, уж такой момент я точно должна была запомнить.
- Тебе попросту нечего вспоминать. Я забыл об этом, ты, даже погрузившись, не смогла бы увидеть момент рождения. Твоя семья, к которой впоследствии присоединился я, а затем и Острый, не могла порождать новых членов социума. Далеко не все семьи имели ментальные возможности к этому, мы могли проращивать Источники, другие лишь обживать площадки над ними, некоторым семьям вообще не было доступно ни одно из перечисленных умений.
Я удивилась.
- Но Молчащий обладал высоким уровнем ментальности, только из-за него нас со всеми нашими нестандартностями оставляли в живых, да и мы с тобой, насколько я понимаю, не были самыми слабыми. Почему же тогда...?
Англичанин повернулся на бок и положил ладонь под щеку, я тоже сменила место дислокации, остановившись напротив, чтобы лучше видеть его лицо.
- Тут дело не в уровне ментальных способностей, а в их свойствах, причем в свойствах всей семьи в общем. Так вот, наша не способна была к воспроизводству, а другая, например, менее сильная, исходя из совокупности уровней всей семьи, жившая неподалеку от нас, на моей памяти пополнила город четырьмя особями.
Англичанин устало прикрыл глаза, а я притянула к себе телефон, лежащий на полке, часы показывали уже далеко за полночь, но мне вдруг стало так интересно, текущие проблемы отступили под натиском любопытства. 'Даниэль вспомнил гораздо больше, чем я, за равное количество времени, проведенное нами в металлических панцирях. Не мудрено, Отклоненную сотрясали совершенно неподобающие и с точки зрения велда неидентифицируемые чувства к Разному, все остальное пропускалось, как мало значительные элементы привычной жизни.'
- Кстати ты права, наша семья была достаточно сильной, нам всем дали имена, - тихо проговорил он, сонным голосом. Не хотелось его тревожить вопросами, но прежде, чем окончательно заснуть, он все же удовлетворил мое любопытство по поводу имен.
- Только редким особям с высоким уровнем ментальности давались названия, остальным присваивалось только сочетание символов, что-то вроде адреса назначения, для направленной через ментальный эфир к Распределителю информации. В нашей имени удостоился даже самый младший Острый, а это о многом говорит, хотя справедливости ради стоит отметить, что мы были слабее некоторых семей...они ведь были такими ... они... - Англичанин задышал ровно и спокойно, погружаясь в, надеюсь, приятные сновидения. Я погладила силой смуглую щеку, а потом приподняла мужчину над диваном и, вытянув снизу плед, накрыла им его.
За окном заморосил меленький дождь, постепенно нарастая и превращаясь в обильный ливень, я прикрыла створку окна, и барабанящих капель стало почти не слышно. Спать совершенно не хотелось, хотелось вечно смотреть на дремлющего мужчину. Комнату пропитывал запах его терпкого одеколона, медленно сводя меня с ума. Я чуточку приблизилась, а потом еще на несколько сантиметров. 'Только чтобы лучше видеть его лицо', - мысленно убеждала себя я. И лишь подлетев настолько, что почувствовала теплое дыхание на своей щеке, я, наконец, очнулась от дурманящего соблазна его близости, и отскочила как ошпаренная, чуть не врезавшись в стену.
После прошлого раза я долго чувствовала себя разбитой и униженной и, хотя англичанин никогда не напоминал мне о той неловкой ситуации, повторять опыт не хотелось и одновременно жгуче хотелось прильнуть к его твердым на вид, но таким мягким и дурманящим на вкус губам. Лишь крохи разума все еще держали меня в рамках, не давая упасть в собственных глазах ниже плинтуса. С каждой секундой я все больше пьянела от близости Даниэля приправленной недоступностью и понимала, что нужно срочно что-нибудь сделать, отдалиться, слегка протрезветь, но даже за стенкой в гостиной я бы прислушивалась к его спокойному дыханию.
Вылетев в прихожую и поспешно схватив пальто и зонт, спустилась вниз, стараясь не забывать, что внешне я человек и вокруг люди, а люди не умеют летать и носить предметы перед собой сверхъестественной силой. Дождь радостно барабанил по зонту, пока я отдалялась от отеля по полутемным переулкам осени. Еще недавно, несмотря на всю свою смелость, ни за что не решилась бы гулять ночью по пустынному городу в одиночестве, даже в цивилизованной европейской стране, а вот теперь бесстрашно бродила как царь зверей среди каменных джунглей. Но, как говорится, кто ищет приключений, тот всегда на них нарвется. Не удивительно, что из прилегающих к дорожке деревьев вынырнул подвыпивший нахал неопределенной национальности и дернул меня за лацкан пальто с не известно какими намерениями, но, судя по тому, что он с трудом стоял на ногах, вряд ли сексуально характера. Я больше от неожиданности, чем от страха, швырнула его обратно в лес, хлестнув импульсивно среагировавшим щупальцем, значит, опасность мне все же грозила. Разоблачения не боялась, во-первых, он был пьян и никто ему не поверит, ну а во-вторых, твердила разошедшаяся внутри меня злоба: 'Вы все скоро умрете, даже не успев взглянуть в глаза своим убийцам!'
Что же было после?
Сколько же столетий человечеству предсказывали конец света! Каждая круглая дата сопровождалась очередным всплеском суеверных шепотков, сначала просто сплетен, затем глобальной паники, разносимой, словно паразитами, средствами массовой информации. Ванга и Настрадамус, Библия и Коран, физика и астрономия твердили о неминуемой гибели нашей цивилизации. Ученые пугали обывателей то глобальным потеплением, то очередным ледниковым периодом, то экологической катастрофой, религия, не отставая, воцарением на земле антихриста. Человечество, несмотря ни на что, продолжало жить, с содроганием глядя на шедевры кинематографа, посвященные апокалипсису, и ему все время подкидывали все новые и новые причины скорой смерти: мировая война, бомба разрушительной мощи, непобедимый смертоносный вирус, столкновение Земли с кометой. Как бы утопично не звучали очередные фантазии на эту тему, их всегда объединяла масштабность причины - смерть должна была прийти за людьми в личине чего-либо ужасающего.
Вы так глупы и легковерны, так слабы и предсказуемы, так самоуверенны и тщеславны, а меж тем смерть ходит среди вас аккуратная и незаметная, серая и крадущаяся, сливающаяся с урбанистическим пейзажем. Ее привычные человеческие черты не дают вам разглядеть внутреннюю мощь, вы продолжаете ожидать нечто громадное и ощутимое, с опаской глядя вверх, а не прямо перед собой и в результате, находясь в шаге от пропасти, не в состоянии рассмотреть ее осыпающиеся края и черное бездонное нутро. А между тем безумно обычная девушка, бродящая по темному осеннему городу и мужчина средних лет, мирно спящий в номере отеля, символизировали конец света и являли собой то самое орудие судьбы. Все просто, вселенная предпочитает простоту и незатейливость.
Моя осень рыдала, заранее оплакивая человечество, и асфальт блестел глянцем под ее слезами. Стук дождя успокаивал, шквальный ветер целеустремленно сдирал с деревьев листву и гнал вдаль покорные тучи, иногда они раздвигались, давая возможность в просвете неба разглядеть притихшие на небосклоне звезды. Город отдыхал пустующими улицами, даже загулявшихся, как и я, веселых отдыхающих загнала в помещения разошедшаяся непогода. Я брела, сама не зная куда, ощущая лишь запутанный лабиринт собственных мыслей и чувств. Изумрудные глаза не отпускали меня ни на секунду, куда бы я от них не бежала. Очень хотелось лететь, но я и так в последнее время вела себя необдуманно, поэтому сегодня решила больше не искушать судьбу, к тому же каждый шаг, отделяющий меня от номера отеля, ослаблял силу, и я бы сейчас вряд ли поднялась и на пару сантиметров над землей. Меня расслабила передышка в событиях, и, наверное, я сама для себя не смогла бы найти оправдания, ведь все, ради чего последние дни Даниэль терпел мое присутствие, а я муки его близости, перечеркнулось одним легким движением, когда я, влекомая желанием избавиться от назойливых мыслей о нем, отдалилась на расстояние, при котором половины силы уже не могли защититься и действовать как единое целое. Наш враг, затаившийся, сильный, внимательный, естественно не пропустил этого потенциально победного мгновенья.
В одну секунду боль пронзила мою голову тысячей раскаленных игл. Даже тот, кто хоть раз в жизни испытывал жесточайшую мигрень не смог бы в полной мере оценить мое состояние, череп раскалывался надвое, словно нервную ткань мозга прошибали мощнейшие электрические разряды, будто у меня в голове моток высоковольтных проводов, в котором одномоментно исчезла вся изоляция. Я в мгновение ока сползла на мокрый ребристый асфальт и, сдавив голову руками, закричала, как резаная. Выпущенный из рук зонт радостно поволок дальше разбушевавшийся ветер, дождь заглушал мой вопль, но уверена, многие жители городка пробудились очень неприятным способом. Я выгибалась дугой, корчась в агонии, а ливень заливал мне лицо, но тяжелые мокрые капли казались не водой, а мелкими комьями грязи, засыпающими мою могилу. Игры кончились, церемониться со мной смерть больше не собиралась. От боли я потеряла способность соображать, она заменила весь мир, отнимая власть над собственным телом и способность сопротивляться. Щупальца силы потянулись навстречу англичанину, но время играло против меня, слишком далеко я ушла и слишком быстро погибала. Какой же глупой я была, всецело надеясь на объединяющую нас энергию, ведь наступил момент, при котором я просто не успела ей воспользоваться. Самоуверенная выскочка, недооценившая врага. Сердце неравномерными толчками все еще упрямо пыталось распределять кровь по телу, но паузы между биениями проскакивали все чаще, мозг погибал безвозвратно, и сердце от него не отставало, но даже на это я была согласна, желая лишь избавиться от боли. Глаза заволокла колючая чернота, и я готова была на нее молиться, ведь она заглушала боль.
За этот отпуск судьба предоставила мне возможность окинуть взглядом несколько вариантов окончания моих жизней, но информацию о том, что представляет собой смерть непосредственно, моя память ни разу не воспроизводила, я выныривала из прошлого раньше и вот сейчас впервые шагнула за грань.
Смерть - это странный коктейль горечи и облегчения, смешанный, но не взболтанный, оставляющий терпкое послевкусие обиды и разочарования.
Ощущения, звуки и запахи скомкались в непостижимое и тошнотворное. Пространство сошлось в одной точке и взорвалось с мощью нескольких сверхновых. Время вывернулось наизнанку, опрокидывая меня в слепящие завихрения, раздирающие черноту. Оно хохотало, капая сверху ядовитыми секундами ... долго, очень долго, бесконечно долго...
'Но почему же здесь до сих пор болит голова?'
Меня облепило нечто влажное и противное, глаза зудели и слезились, под веки словно насыпали стекла и сквозь них просачивался неприятный свет, во рту чувствовалась сушь и гадостный привкус чего-то химического.
- Ты идиотка! - прогремел над ухом разъяренный голос. 'Кажется, ад все-таки существует... Мой персональный, - устало подумала я. Хотя голос, единственный для меня голос в мире, принес чувство облегчения. - Пусть орет, только пусть останется со мной, где бы я ни очутилась'.
Боль в голове не проходила, невзирая на пульсирующую под кожей объединенную силу, ее усугубляли звуки, напоминающие приглушенную барабанную дробь, но мозг все же смог сообразить, что к чему. Сила во мне, ноги и руки чувствую, сердце размеренно колотится в груди, голова раскалывается, но это мелочь по сравнению с недавно испытанной болью. Кто я - прекрасно помню, а значит, не переродилась в новой жизни, следовательно, я жива. Мне снова удалось оставить смерть ни с чем, предварительно заглянув в ее оскалившуюся уродливую морду. Правая ладонь покоилась в чьем-то теплом пожатии, но как только я заставила себя разлепить веки, рука, держащая меня, тут же ускользнула. Перед глазами поплыл мутный светло - бежевый потолок. Перевести взгляд получилось не сразу, каждое крохотное шевеление головы обостряло пульсирующую боль, поэтому я завращала глазами, как глубоководный краб, стараясь оставлять тело в полной неподвижности.
- Что на этот раз? - задала я вопрос, едва шевеля пересохшим языком, когда в поле зрения попало злое лицо Даниэля, малахитовые глаза метали молнии. Я сообразила, что едва слышная барабанная дробь - это ливень, выбивающий за окном свою мокрую чечетку, и это навело меня на более насущную мысль о том, как сильно хочется пить.
- То же, что и в прошлый. Ты чуть не умерла, - сквозь зубы процедил англичанин, поднося к моему лицу стакан с водой. Он помог мне приподняться и поднес холодное стекло к губам. Я жадно глотнула свежую влагу, вцепившись в стакан дрожащими руками. Вопреки пережитому, я быстро приходила в себя, и на пятом глотке, осушая стакан, почувствовала себя гораздо лучше. Липкая непонятность оказалась моей собственной одеждой, промокшей насквозь. Я сидела на кровати в спальне номера господина Вильсона и портила пропитавшейся влагой одеждой шикарное покрывало. Опустила ноги с кровати и попыталась встать, но, пошатнувшись, шлепнулась обратно, преодолевая тут же настигнувшее меня головокружение.
- Куда ты направляешься? - неодобрительно мазнув по мне взглядом, осведомился Даниэль. Он злился, но сдерживал себя.
- В ванную, хочу переодеться. - Мокрая одежда и волосы, прилипшие к лицу спутанными влажными прядями, очень раздражали. При моей очередной не особо успешной попытке подняться, он сделал большой шаг навстречу и, подхватив меня, поднял на руки и понес к ванной. Шок лишил меня дара речи, я лишь растерянно уставилась в суровый профиль, пока он пересекал комнату, а затем прихожую, даже не взглянув на свою ношу. Сила по-прежнему завязывала нас узлами воедино, даря такое необходимое ощущение безопасности, а мое сердце забилось как сумасшедшее, только на этот раз не от приближающейся смерти, а от переполняющей его жизни. Его руки держали меня в объятьях лишь считанные мгновенья, но даже когда перед дверью ванной он поставил меня на ноги, показалось, что мужские ладони все так же прижимают меня к широкой груди. Силой он продолжал меня поддерживать в вертикальном положении.
- Тебе помочь? - спокойно произнес он, толкнув дверь передо мной. Горячая краснота залила щеки, лишь я сообразила, что он предлагает помочь переодеться. Судя по всему, выглядела я совсем паршиво. Отрицательно качнув головой и, собрав все силы, я шагнула внутрь и прикрыла за собой дверь. Присев на край ванны, включила кран и тупо уставилась на бегущую воду. Я обязана была думать о том, как нас снова чуть не убили, на этот раз начав с меня, а еще ругать себя за собственную глупость и самонадеянность, но вопреки ужасу ситуации, на эту тему как-то не думалось. Разум сотрясали совершенно другие мысли. Невзирая на то, что мы уже некоторое время жили вместе, прежде удавалось как-то обходить неловкие ситуации, тем более, этому способствовала обретенная сила, любые физические контакты заменялись ее бестелесным воздействием: открывались двери, протягивались вещи, все, что происходило вне посторонних глаз, а точнее, за дверьми номера, носило характер отчуждения и выставленных как каменные заборы формальных границ. Там же, где нас видели люди, необходимые действия проделывались с особой осторожностью, призванной избегать любых, даже самых незначительных прикосновений: подавалась одежда, отодвигались стулья в ресторане так, чтобы его руки не дотронулись случайно до моих плеч. Все это время я желала его случайных касаний, но поддерживала вынужденную модель поведения, принимая полное ко мне, мягко говоря, равнодушие. Прикосновения его части силы приносили удовольствие, но человеческому телу этого было мало. И вот теперь он с легкостью сломал все выработанные ранее правила, более того, хотел помочь и дальше, хотя если я вызывала уж такую жалость, прекрасно мог донести меня до ванны силовым щупальцем. Еще несколько недель назад я бы все списала на естественное желание мужчины увидеть обнаженной симпатичную девушку, только вот не теперь, не в нашей ситуации и не с ледышками в глазах.
Потихоньку стягивая с себя одежду, я терялась в догадках, силясь подобрать причины резкой перемены. Никогда в жизни мне не хотелось обманываться так, как сейчас, бурные фантазии о причинах его поведения упрямо лезли в голову. Как же я мечтала пробудить в нем хоть крохотную часть тех чувств, что владели мной тысячелетиями, но с обреченной горечью понимала, что это для него недоступно, и даже украсть у судьбы крохи его человеческого внимания невозможно, поскольку эту его жизнь уже занимает другая женщина. А затем, принимая теплый душ, пришла к выводу, что англичанин еще находится под воздействием испуга от нашей возможной смерти.
Банный халат уютно льнул к телу. Приведя себя в чувства и старательно выровняв сбившееся дыхание, я вышла уже вполне удовлетворенная тем, как выгляжу, и приготовилась задавать вопросы по теме, с недавних пор вечно стоящей на повестке дня: что делать?!
На расспросы не хватило времени, в дверь тихо постучали. Я удивленно покосилась на окно, за которым в шумном обрамлении дождя властвовала поздняя ночь, время для посещений, как ни крути, не подходящее. Господин Вильсон явно различил в моем лице безмолвный вопрос, и ответил раньше, чем он прозвучал.
- Я вызвал врача.
Кроме вполне обыденной головной боли физически я чувствовала себя нормально и не представляла, зачем нам мог понадобиться врач, разве что Даниэль сам плохо себя чувствовал.
- Стой. Зачем? - зашептала я в спину уже подходящему к двери англичанину.
- Я же не медик, откуда мен знать, что на самом деле творится с твоим телом после всех покушений. Ты чуть не умерла, мало ли как это могло отразиться на тебе, - ответил он так же шепотом.
- Ты лучше всех знаешь, что со мной все хор... - Дослушивать меня он даже не собирался, а просто распахнул дверь. Его, как обычно, мало заботило мое мнение.
Врач оказался пожилым усатым мужчиной в строгом дорогом костюме и с объемным саквояжем в руках. Следующие полчаса мне пришлось отвечать на вопросы и переносить стандартные медицинские процедуры по измерению давления и уровня сахара в крови. Я придерживалась версии о том, что неожиданно посреди улицы упала в обморок. Сочиняя на ходу, щедро награждала своего энергетического близнеца злыми взглядами. 'Кто его просил доставлять мне лишние проблемы?' Даниэль, как и я, прекрасно знал причину моего 'обморока', но его больше чем меня озаботили последствия этого явления. Доктор вел себя чрезвычайно внимательно, и мне пришлось играть лучшую свою роль - вежливого и культурного, но глуповатого человека из театральной постановки 'Ах, боже мой, понятия не имею, как такое могло со мной произойти'. Англичанина не трогали мои красноречивые взгляды, он задавал доктору свои вопросы и в итоге к моему ужасу и полному негодованию согласился с тем, что я нуждаюсь в тщательном медицинском обследовании. Я сдержалась, но когда за корректным врачом, ни разу ни словом, ни взглядом не выразившим неудовлетворение столь поздним, а скорее даже ранним визитом, но наверняка обдумывающим астрономический счет, закрылась дверь, выплеснула все на голову господина Вильсона, будь он не ладен.
- Какого черта? Зачем ты разыграл весь этот фарс? Ты лучше меня знаешь, что человеческая медицина ничем не поможет, - резко проговорила я, вскакивая с кровати, где меня только, что осматривали.
Он поднялся в воздух и завис рядом, высокомерно и снисходительно взирая на меня сверху вниз. Так, наверное, короли смотрели на своих туповатых слуг, от которых, в виду их низкого происхождения, не приходилось ждать сообразительности.
- Ты сама во всем виновата. Я принес тебя в отель, еле дышащую и, хотя знал, что с тобой уже все в порядке, надо же было все представить в подобающем свете перед персоналом, а то они бы решили, что я тебя придушил и теперь прячу труп в номере. Пришлось сказать, что ты упала в обморок, и попросить вызвать врача. К тому же я уже говорил, что последствия нам не известны, а после визита доктора я отчасти успокоился. 'Так, все понятно, волнение за меня на самом деле померещилось, он просто, как обычно, берег свою шкуру'.
- Мог принести меня через окно, так проще, - продолжала бушевать я.
- Без разницы, врача бы я все равно вызвал, а вот объяснять, как ты очутилась в номере, не заходя в отель, проблематично. Все ты закончила? Прекрасно, - не дождавшись ответа, произнес он голосом, не предвещавшим ничего хорошего. Черты его лица обострила злая гримаса. - У меня есть встречный вопрос. Зачем ты отправилась среди ночи шляться по улицам, еще и отдалившись от моей половины? У тебя скрытая мания к самоубийствам? К чему все эти предосторожности, если стоит мне прикрыть глаза, и ты ведешь себя как идиотка? Мне что, к батарее тебя привязать? - закричал он, более не сдерживаясь. Слова вылетали быстрее пули, я отвернулась к стене, только бы не видеть его лицо, такое манящее и при этом такое разъяренное. К тому же ну что можно было ответить, правды он бы не понял, да и мои терзания ему до лампочки, а равнозначно заменяющее вранье почему-то не находилось, несмотря на все мои усилия. В итоге я, как всегда, бросилась в атаку, предпочитая нападение защите.
- Я делаю, что хочу, и не обязана отчитываться перед тобой! - прорвалось мое высокомерие, пока я, не оборачиваясь, глядела в стену. Я слышала жесткость в своем голосе и радовалась ей.
- Тогда просто вскрой себе вены быстро и безболезненно, а лучше сначала сделай это со мной, но не заставляй переживать твои муки заново. Ты хоть понимаешь, что мне пришлось преодолеть всю ту боль, что захлестывала тебя, чтобы успеть тебя спасти. Я был вынужден лететь, не прячась возможных свидетелей, и понятия не имею, может, кто-то меня заметил. Ты хоть представляешь, что я испытал, увидев тебя на мокром асфальте, не зная, что с тобой и как тебе помочь?
Он вырос передо мной, не позволяя его игнорировать. Его глубокие глаза прожигали насквозь, изумрудными лезвиями полосуя душу. Это пробило плотину моего самообладания. Я больше не могла слышать его ярости, чувствовать его ненависть и непонимание, все выстроенные внутри барьеры трещали по швам и рушились. Глазами завладели нагрянувшие слезы, ставшие для меня такой неожиданностью, что я не успела их остановить. Можно было себя оправдать пережитым стрессом, но к чему оправдания, если соленая влага уже стекает по щекам, топя и гордость, и чувство собственного достоинства. Капли горечи беззвучно скользили вниз, вызывая презрение к самой себе. Я не плакала даже когда потеряла маму, сдерживая, зажимая в кулак слабости, а вот сейчас не смогла, сдалась. В отчаянии поняв, что происходит, и что остановить это не получается, я взмыла вверх, отворачиваясь и удаляясь одновременно в другую комнату, не желая, чтобы кто бы то ни было, а тем более англичанин, стал свидетелем этого отвратительного зрелища. Поздно, он уже успел заметить и властно обвил щупальцем силы, останавливая.
Я замерла, сглатывая душащие слезы, понимая, что сопротивление пробудит обычную ярость, и я ненароком сотру с лица Земли хрупкий номер. До чего осторожной я теперь стала. Старательно смахивая пальцами ручейки с щек и не издавая ни звука, я ждала, что он скажет, но он молчал, медленно приближаясь, я чувствовала его, каждый сантиметр полета, а затем теплое дыхание на затылке, приводившее в легкое движение пряди моих подсыхающих волос. Он пах пьянящим холодом и морозным теплом, и еще хрустальной водой сошедшего с ледника потока. Мужские пальцы коснулись моих плеч осторожно, будто привыкая, я не хотела оборачиваться, боялась, что он увидит мое зареванное лицо, и что в его взгляде будут ненависть и отвращение. Его дыхание обдало кожу жаром, и мурашки побежали по телу взбудораженной стайкой.
- Я очень испугался за тебя, едва успел. Второй раз за эту жизнь для моих нервов уже многовато, - шепнул он над ухом грустно-вкрадчивым голосом, и я ощутила, что его губы совсем близко. По телу попеременно проходили то озноб, то спасительное тепло, и я никак не могла сосредоточиться на происходящем, просто впитывала в себя странность этого мгновения. Я судорожно вздохнула, когда его губы коснулись моего виска, затем щеки и шеи, предчувствуя, но не веря. Разум понимал, что его ласки ничем не отличаются от ласк других мужчин, но я их ощущала как нечто особенное, словно восьмое чудо света, словно волшебство, накрывшее меня полупрозрачным крылом.
Даниэль легко развернул меня к себе в воздухе, принуждая смотреть в глаза, притягивая своим гипнотическим взглядом. Я с трудом дышала от нахлынувших эмоций, чувствуя его сильные руки, обвившиеся вокруг меня, притягивающие ближе, но не находила в спокойном лице и толики злости или раздражения, в данный момент им владело нечто другое, то что сразу идентифицировать не удавалось.
- Ты все еще боишься меня? - всматриваясь и не отпуская, спросил он, ища во мне испуг от прошлых предательств.
Слезы высохли, скорее всего, от неожиданности. Я с трудом заставила себя отвечать, голос охрип, язык заплетался.
- Теперь боюсь себя, - озвучила я чистейшую правду. Меня испугала собственная реакция на его действия, я давно уже вышла из возраста неопытной юной девушкой, но внутри все вибрировало, а затем останавливалось каждым касанием Даниэля, по венам медленно растекался горящий лед, и тело льнуло к нему все ближе, словно происходило первое в моей жизни сближение с мужчиной. Но ТАКОЕ действительно происходило со мной впервые. Ранее я даже не подозревала, что способна поддаться столь бурным эмоциям, что вообще в состоянии их испытывать.
- Тогда почему ты дрожишь? - Его ладонь скользнула по моей шее, приручая, успокаивая.
- Стараюсь позабыть хоть на время, кто есть я, кто есть ты - кто есть мы, - еле слышно прошептала я. Он провел пальцами по моей щеке, стирая следы постыдных слез.
Я не стала ждать его ответа, отбрасывая все правила и принципы, зная, что краду эти минуты у несправедливой жизни, временно отнимаю то, что, по правде говоря, мне никогда не принадлежало. Мои губы, прильнувшие к единственным в мире желанным губам, вспыхнули, разнося горячие стрелы по всему телу. Стрелы пронзали сердце, побуждая его колотиться быстрее, оставляли слабость в ногах и блокировали мозг, настойчиво твердивший, что слишком много обстоятельств не сходилось в сложной мозаике судьбы для того, чтобы я так беспечно поддавалась собственным чувствам. Я знала, что есть его белокурая женщина, знала, а скорее даже ощущала всем существом неспособность англичанина разделить мои чувства (этот вывод красной линией проходил сквозь все прожитые нами жизни), знала, что нам грозит смерть, и на плечах тяжелым грузом лежит уничтожение очередной цивилизации. Но сейчас ничто не могло меня остановить, разве что несогласие самого англичанина, но он ответил с той эмоциональностью, какую я бы никогда не рассмотрела за панцирем отстраненно-равнодушного поведения. Я тонула в этом поцелуе добровольно, ликуя от того, что он согласен тонуть сегодня вместе со мной.
Говорят, чувства окрыляют людей, и они словно парят в воздухе, в отличие от них мы парили на самом деле. Поцелуи между полом и потолком лишили меня остатков разума, я желала лишь пронести их с собой через вечность. Банный халат соскользнул вниз, и пламя касаний обожгло мою обнаженную кожу. Физические прикосновения смешались с прикосновениями силы, он не просто обнял мое тело, а обнял всю меня без просвета, каждый миллиметр кожи. Я дышала нежностью, я пила ее, я купалась в ней и отдавала ее без остатка. Мне казалось, что всю вселенную заполнил Даниэль, ее новые звезды вспыхивали, как его глаза в полумраке комнаты, ее солнечные системы вращались вокруг его сердца, колотившегося под моими ладонями, и сквозь вакуум космоса лилось его дыхание. Смуглые мужские руки трепетно порхали по телу, проникая прямо в душу, оставляя на ней несмываемые клейма. Нет, в нем не стало меньше холода, просто он временно приподнял надо мной ледяную завесу. Я всегда принадлежала ему, все наше странное существование, и сейчас упивалась его временной физической принадлежностью мне. Утро краснело как маков цвет, смущенно подглядывая за нами. Я плескалась в волнах удовольствия, забыв обо всем, ничего не видя вокруг, не соображая, где пол, а где потолок, лишь иногда поворачиваясь к нашим теням, сливающимся на стене в одно, я интерпретировала все как нереальность, как морок, поразивший меня. Сила обволакивала и вилась в нас и по всей комнате, выпустив во все стороны отростки, упиралась в стены номера, поднимая в воздух мелкие предметы. Вокруг нас плыли альбом, подушки, карандаши, расческа, тюбики и множество всего остального, искрясь и переливаясь, будто тонули в толще серебристо-серой жидкости. Мир замер, даруя мне меньшее, в расчете на то, что я не буду претендовать на большее.
Выбираться из забытья оказалось непросто, осознанно обманываться иногда бывает так приятно, но самое желанное утро за все мое существование стремилось побыстрее отрезвить меня, процеживаясь пронзительными алыми лучами в комнату. Не желая поддаваться, я старалась оттянуть неминуемое пробуждение, даже когда звуки проснувшегося города достигли ушей, уткнувшись в горячую мужскую грудь, я училась ни о чем не думать. 'Еще минуту, еще секунду', - уговаривала себя.
Уставшим телам в итоге все же понадобилась опора, мы лежали на полу, и он, зарывшись лицом в кудри моих волос, водил теплой ладонью по моей талии.
- Я был не точен в прошлый раз, еще ты пахнешь медом, - выдохнул он мне в макушку. Голос прошел сквозь меня, резонируя со сбившимся с ритма сердцем. Мы лежали так очень долго, совершенно безразличные к готовому разрушиться, благодаря нам, внешнему миру. Но человеческий разум оказался настырным, возвращая понимание и смахивая наваждение.
- Наверное она пахнет лучше, - в конце концов произнесла я. Реплика повисла в воздухе. Он словно окаменел, и долгую минуту пришлось в одиночку бороться с напряженной тишиной.
- Девочка, ну почему тебе все нужно объяснять словами, - вздохнул Даниэль. Я подняла голову к его лицу, не понимая, в то время как на меня уже набросились все мыслимые и немыслимые угрызения совести. Нет, я ни о чем не жалела, сегодня я была счастлива как никогда за все прожитые тысячелетия, но в нем по прежнему не ощущалось равнозначного отклика, лишь только крохотные искры чувств, словно я пыталась добиться пламени от залитой водой зажигалки.
- Ее больше никогда не будет. Пришлось ей все рассказать.
- 'Все' звучит чересчур уж пугающе и самонадеянно. И, ради Бога, не надо объяснять, я тебе не священник и не жена, - отрезала, приподнимаясь. Вот и все, кажется, протрезвела окончательно, хотя вдохи бережно хранили запах Даниэля, стараясь запечатлеть его в памяти навсегда. Я действительно не горела желанием слушать, как он все объяснял своей блондинке, и спасительную ложь о том, как теперь все для него поменялось. Понимала, что для мужчины, лежащего рядом, я не значу и сотой доли того, что он для меня, потребностей тела никто не отменял, но они не способны будить то, что находится вне пределов физического мира. Я ждала, что он разозлится, как всегда в ответ на мои заносчивые и едкие слова, я фыркну и отвечу тем же, и таким образом все вернется на круги своя, наши сложные, но не близкие ранее отношения запечатаются в привычные рамки. Но не тут-то было, в воздух вырвался грудной смешок, а сильные руки прижали меня крепче к мужскому телу.
- Что смешного? - вспыльчиво проговорила я, упираясь кулаками в смуглую грудь и поворачиваясь к его лицу, которое кривила немного жесткая ухмылка. Улыбка по-прежнему не подходила его холодноватому облику, будто насильно одетая поверх.
- Разъярилась, ну прямо как осень штормовым ветром. Ну а если отбросить патетику, ты не способна долго находиться в счастливом состоянии, тебе обязательно необходимо все портить, разбирая очевидное на атомы. Во избежание дальнейших въедливых анализов с твоей стороны, придется объяснить. Я растолковал Этне, что ты в моей жизни, так или иначе, останешься навсегда, и ей либо стоит с этим смириться, либо ..., так вот она выбрала второе. Вопрос исчерпан?
Теперь все встало на свои места, но осталось не менее сложным, чем раньше. Он рассчитывал, что эта информация меня успокоит, но, по правде говоря, ничего не изменилось. Даниэль, лежа рядом и прижимая меня к себе, был почти столь же далеким, как и ранее.
- Не волнуйся, она скоро перекипит и простит тебя, - сказала я, не испытывая облегчения от его слов, рассеянно разглядывая из-за широкого плеча предметы, неряшливо валяющиеся повсюду, к слову сказать, когда они одновременно упали на пол, грохоту было немало. Он не удостоил мою реплику комментарием.
Водянистый мираж, все чаще посещавший нас, снова владел комнатой. Жидкость вокруг выглядела так реалистично, словно мы лежали на дне глубокого озера. Сознание с трудом понимало, что все это не настоящее. Поддавшись случайному импульсу, я потянулась пальцами к одному из водянистых бликов, хотя прекрасно знала, что на самом деле он не существует, а является всего лишь плодом нашего странного существования, не осязаемый, во всяком случае, в этом месте и этом времени. Каково же было мое удивление, когда от пальцев прямо в воздушном пространстве разошлись во все стороны колышущиеся круги, как если бы я притронулась к неподвижной глади воды. Рука Даниэля оказалась рядом, повторяя мое движение, и маленькие волны снова отправились гулять расширяющимися окружностями по воздуху комнаты. Я ничего не понимала, как всегда в последнее время, переводя ошарашенный взгляд с кругов на англичанина и обратно. Он вглядывался в туже самую точку, что привлекла мое внимание, так сосредоточенно, словно видел еще и то, чего не могла видеть я.
- Пристегнись, девочка, - едва слышно пошутил он.
- Зачем? - не сразу дошло до меня.
- Затем, что я погружаюсь. - Его взгляд замер, а безвольные руки, соскальзывая с моего тела, опустились на пол. А в следующую секунду, почувствовав тянущее ощущение внутри, я поняла, что он имел в виду. Его остекленевшие зеленые глаза больше не видели ни меня, ни номера вокруг. Сила сжималась, утекая по каплям сквозь меня к нему и, увлекала вовне, в безвременье. Пожалуй, в этот раз я была готова, ведь что бы нам не предстояло вспомнить, англичанин оставался со мной.
Домой
О чем вы думаете и что вспоминаете при употреблении словосочетания 'отчий дом'?
Вероятно, нежный и всепрощающий взгляд некогда молодой мамы или воскресную газету и набор инструментов отца? Возможно, в вашем воображении фигурируют высоченные стены с развешанными на уровне птичьего полета картинами, и стол, под которым вы когда-то свободно могли пройти, или турник с качелями во дворе и вишневое дерево, склонившееся под тяжестью ароматных рубиновых ягод? Может, вас все еще пробирает дрожь от ярких воспоминаний о командирском ремне или покарябанном в приступе скуки угле с выцветшими обоями, в котором вас заставляли стоять? У каждого человека, прошедшего через вполне стандартное детство, такие воспоминания во многом похожи, но все же для каждого они разняться выраженной индивидуальностью пережитых, пропущенных через призму детского восприятия, мгновений. Мы проносим через всю жизнь щемящее ощущение родного. В этом месте, если повезло, вас все еще ждут и любят, несмотря ни на что и вопреки всему. Там скрипят деревянные половицы, словно пропуская дух ушедших, но, тем не менее, осевших навсегда в памяти, времен; колышутся от порывов ветра из распахнутой форточки тюлевые занавески; там живут старые мудрые книги, безжалостно исписанные цветным карандашом, который держала ваша нетерпеливая ладошка; там пахнет пирогами, и из подсознания в реальность проникают звуки тихой нескладной песни, давно пропетой над вашей колыбелью.
Ощущение родного обволокло меня столь плотно, словно я все еще находилась в утробе матери, связанная с ней пуповиной, будто никогда и не выкарабкивалась из манежа неомраченного детства. Хотя пусть разверзнутся небеса, если я хоть что-нибудь могла здесь уловить знакомого, понятного, идентифицируемого, хотя бы что-нибудь, за что возможно было бы уцепиться налету человеческого во мне. Плавность, гармония, одухотворенность, расслабленность - это то, что я сейчас испытывала, вот только все эти эмоции словно многократно возросли по сравнению с теми, что я знала и помнила, к тому же они были почти знакомы, и крохотное слово 'почти' олицетворяло огромное непонимание.
Я возникла справа, собирая себя единым целым, затем завилась внизу левее, на четверть секунды замирая, ожидая собственный разрозненный шлейф. Пространство безропотно заменялось мной, признавая мое неоспоримое господство.
Я - Арина ошарашено терялась здесь, не способная постигнуть мир вокруг так же, как и себя в этом воплощении. Все было слишком, всего было в избытке - света, цвета, счастья. Ни один из людей не вместил бы в себя такую переполненность удовлетворением, ну разве что временно под воздействием сильнодействующего наркотика, хотя даже это сравнение казалось неуместно мелким, оно ведь являлось человеческим. Впрочем, многого и не хватало - звуков, запахов, изображения и еще ощущения себя, я словно находилась везде и при этом нигде, все вокруг было мной при желании, но по-настоящему мной никогда и не было. Я - Арина еще помнила, откуда нырнула в это место, помнила, как долго искала точку, где когда-то рассталась душа-сущность с настоящим, изначальным телом. Всепоглощающие ощущения родного, целостного, естественного являлись, словно мигающим горящим указателем тому, что я, наконец, в своем месте своего времени, только вот тела тут не оказалось, его попросту не существовало, жила лишь сущность, не ограниченная, как у людей и велдов, физическими рамками. Она была свободной и счастливой, я была неимоверно, немыслимо, запредельно счастлива. Там, где Я - Арина пыталась глубже проанализировать все человеческим разумом, нырнувшим в воспоминания, зыбкая топь жизнедеятельности совершенно другого существа, каким я здесь являлась, затягивала, заставляя отбросить шелуху привычного. Я будто скидывала с себя оковы и ограничения, которых ранее не видела, словно долго-долго спала, мучаясь кошмарами, а теперь с облегчением открыла глаза, хотя зрительных органов и не имела.
Я вилась в окружении чего-то серого, студенистого, отливавшего пронзительным серебром, как начищенная фамильная посуда, но я не видела этого, я чувствовала это, в том месте, где была в данный момент этим, а остальной мир знала по чувствам из памяти, знала именно в тех частях, том пространстве, которым когда-то уже была. Несмотря на все непонимание, в этом воплощении принимать себя оказалось легче, чем в любой из вспомненных инкарнаций, дело в том, что Я струилась, пульсировала и распространялась в любую сторону именно тем образом, как внутренняя сила, сдерживаемая телом, вела себя в жизни людей и велдов, и так как здесь тело отсутствовало, преград для меня просто не существовало. Киселеобразное серебро где-то выше меня вспыхивало вкраплениями приглушенного зеленого, переходящего в более яркий, а затем в изумрудный оттенок. Краткий миг, и вот я уже переливаюсь этим потрясающим сочетанием серебряной зелени, нейтрализуя еще один пробел в собственном познании вселенной, тут мне нравилось меньше, и я снова перебралась в глубинное насыщенное серебро, ощущая зелень надо мной, точно помня ее, поскольку я ей уже была.
Я - Арина продиралась сквозь осознание всего происходящего с большими осложнениями, Я ведь не видела эти два затапливающих мир цвета, поскольку не имела зрения как такового, я чувствовала цвета каждой крохотной частичкой, каждой верткой капелькой, так как я была ими, даже не так, я была только серебром, второй зеленый цвет лишь отражался во мне. Как же сложно Я - Арина воспринимала все это, и как же просто и исключительно гармонично это было для Меня - Истинной. Дело в том, что Я подстраивала пространство под себя, становясь им, Я сама была бесплотна, невесома и неосязаема, но, преобразовываясь в посверкивающее серебро вокруг, полноценно становилась им, ощущала все через его обволакивающую консистенцию. Если в случае людей и велдов сущность выступала дуэтом с физической оболочкой, то в этой жизни весь мир подстраивался под нее, под меня, и та часть мира, что была мне доступна, представляла собой жидкость, а соответственно, и я являлась жидкостью. Это было, мягко говоря, странное ощущение. Там, где я приближалась к зелени, становилась теплее, там, где опускалась серебром, холодела. Мне не нравилось подниматься выше, там моя водянистая структура колебалась, ниже успокаивалась, замирала, я замирала, наслаждаясь своим счастливым спокойствием.
Моя жизнедеятельность смутно напоминала компьютерную игру, если вы увлекались когда-либо стратегиями, то поймете. Весь мир представлял собой темное неизведанное пятно, как временно закрытая для вас часть карты в игре, и чем дальше вы двигаетесь тем, больше открываете карту, узнаете рельеф, особенности, структуру пересекаемой вами местности. Тут действовали схожие законы, я не видела, не слышала и не обоняла окружающего мира, я чувствовала его, знала его досконально, но не весь, а выборочными пятнами тех мест, где я уже была, точнее, тех мест, которыми уже была. Я заменяла собой пространство, обращаясь в него в данный момент, возникая то одним, то другим фрагментом серебряной густой жидкости, и с каждым разом изведанных пятен на карте становилось больше. Таких пятен-просветов в карте моей памяти накопилось еще очень мало, словно я находилась практически в самом начале затяжной игры. Это было утро моего существования, юное, незрелое, неопытное, а Я - всего лишь восторженное любопытное новорожденное создание.
Временами я останавливалась, познавая в мельчайших деталях ту часть серебра, которой становилась, затем хаотично возникала в других глубинах, снова замирая, изучая, прочувствуя. Я ощущала каждую молекулу, каждый атом того, чем становилась, все силовые связи между частицами себя самой, вся структура до мельчайших подробностей раскрывались предо мной как на ладони, словно я глядела на мир сквозь линзы сверхмощного микроскопа. Я испытывала неистовую радость от такого динамично внедряющегося способа познания, казалось бы, везде одна и та же среда, заполняющая пространство, но каждое мое обращение очередным ее фрагментом сопровождалось изучением микроскопических нюансов, ведь разница находилась всегда - в температуре, в наполненности светом, в строении, в длине испускаемых жидкостью волн.
Иногда я частично затвердевала, обретая иную консистенцию и форму, ведь в отливавшем сталью студне попадались другие обитатели. Одни распространялись по воде мелкими крупинками, более сложными и запутанными по составу, чем среда вокруг; другие жесткими твердыми массами медленно, очень медленно опускались вниз в серой жидкости, поражая и восхищая меня четкими молекулярными решетками и интенсивными оттенками серебра; третьи дрейфовали в водянистом просторе, и напрямую зависели от тепла, лучащегося откуда-то сверху, и все химические реакции, протекавшие в них, были завязаны на этом тепле и зеленом свете. Становясь ими, я задерживалась дольше, гораздо дольше, ведь их природа была сложной, разнообразной и непредсказуемой. Я - Арина по привычке пыталась уместить этот необычный мир в рамки своего понимания, так легче, поэтому первые показались чем-то вроде мелких бактерий, вторые походили на куски непонятного и бесформенного, напоминающего камни, с третьими оказалось проще - всего лишь растения. 'Например, водоросли', - решила Я - Арина. Впрочем, и дурак бы понял, что эти сравнения весьма и весьма относительны, но для наблюдающего человеческого разума проще было подогнать все под знакомые понятия. В соответствии с этим Я - Арине окружающая среда представилась чем-то вроде бескрайнего океана, хотя серебряная жидкость, которой чаще всего Я становилась, имела плотность гораздо выше плотности привычной воды, словно насыщенный крахмалом кисель.
Странно, но Я ничего не знала о времени, будто оно не желало иметь ничего общего с этим безмятежным миром, поэтому Я - Арина не уловила, сколько промелькнуло часов или минут прежде, чем мое серебро потемнело, как от воздействия того самого времени, понятие которого мне здесь было недоступно. В ответ на это Я возникла там, где еще излучала мерцающую незамутненную яркость, Я старательно отдалялась от подступающего потемнения, ведь оно меняло свойства моей жидкости, делало меня другой: тусклой, ледяной, омрачало ощущение счастья, и я словно убегала от этого неприятного вторжения, кстати, с большим успехом. Не в состоянии понять, Я - Арина затихла.
Очередное возникновение... 'Какая я тут удивительная и интересная, губчатая упругая структура', - подумала Я. - 'Словно я люфовая мочалка, - не удержалась от безмолвного комментария Я - Арина. - И мысли прошлого снова не мешают мыслям настоящего'. - 'Легкая - легкая, - продолжала Я тем временем. - А вот такое соединение углерода встречаю впервые'.
Не сложно было догадалась, что мысленные монологи Я - Истинной снова преобразовываются в привычные человеческие термины, но создавалось впечатление, что Я - Арина не тайно следит за жизнедеятельностью очень молодого, пусть и кардинально другого создания, а получает беспрерывную смешанную лекцию по гидрологии, химии, биологии, физике, океанологии и еще черт знает чему. Я словно являлась не живым существом, а набором очень чутких приборов, способных анализировать одновременно давление, плотность, состав, проводить химический анализ, исследовать и сравнивать множество показателей, которым не находилось аналога в человеческом словарном запасе. В основном все это выглядело для Я - Арины непонятной абракадаброй. Следующее возникновение ознаменовалось очередной порцией научных терминов. Я - Истинная впитывала новую информацию о временно занятом промежутке пространства так восторженно как одаренный ученный, открывший неизвестную науке звезду, будто этот процесс самый важный, желанный, настоящий.
Следующее возникновение и следующее, и следующее...
Казалось, что прошли годы, прежде чем Я - Арина очнулась, с трудом нащупав и собрав по крохам в этом органичном воплощении себя, но как можно зафиксировать отсутствующее время, разве что по количеству заполненных пятен на карте памяти, которые по истечению неопределенности увеличились во много-много раз, но и это не являлось показателем, ведь Я - Арина не могла определить, с какой скоростью Я изучаю окружающий мир, шаг - возникновение в час, или может в тысячу лет, а возможно и в долю секунды. Здесь было всегда одинаково светло, от потускнения света я постоянно ускользала, как добыча, гонимая хищником. Я - Арина заметила, что возникая то в том, то в другом месте, Я все же двигаюсь приблизительно в одном направлении и в одном нешироком промежутке, как в ограниченном коридоре, хотя по факту границ и близко не было, да и быть не могло. При этом Я оставляла за собой частично изученное пространство, словно потрепанный дырявый шлейф плаща. Каждый раз Я возникала лишь там, где еще не появлялась, благо простора тут хватало. Этот мир Я - Арине представлялся огромной неизученной черной дырой, очень хотелось прочувствовать, что же там выше и ниже, но Я сторонилась таких крайностей, прослеживая собственную удобную и комфортную траекторию.
Создавалось впечатление, что Я совсем одна, но это лишь на первый взгляд, Я знала, что нас не так уж и много, но достаточно. Стоит только излучить затейливую вспышку, собирая в пучок накопившиеся в жидкости световые волны, и можно обменяться познаниями с сородичем, но я не испытывала такой потребности, или возникнуть рядом с кем - либо из таких же, ведь Я еще не разу не чувствовала никого поблизости и, тем паче, не разговаривала. Но опять же, к чему? Для создания, которым я являлась, потребностью были лишь гармония, счастье и, люди бы сказали, одиночество, так расшифровался набор световых вспышек человеческому разуму Я - Арины, но очевидно, что это слово не очень подходило, скорее уж термин означал растворение и роднение со всем миром. Разве можно быть одиноким, если ты и есть весь мир вокруг?
Для Я - Арины все, как и в жизни велда, всплывало понятными словами и аналогиями, но теперь раздумья, хотя так образ мыслей существа, которым Я здесь являлась, назвать было трудно, возникали теми самыми знакомыми переплетающимися пучками света. Они были прекрасны, исключительны и совершенны, как и Я, как и все вокруг, Я в упоении испускала их гармоничные соединения. Иногда, очень редко, всего два раза за существование, мне приходили разрезающие океан вспышки, имеющие отличные от моих, неповторимые оттенки. Во второй раз в переплетении преобладал совершенно не известный Мне цветовой набор, таким Я никогда не бывала, зато Я - Арина, выудив его из памяти, легко разобралась, что к чему. Мудреное сочетание глубокого синего индиго, черного и въедливо - белого амиантового, другими словами ночное небо, пронизанное, ледяным светом звезд. На эти приветствия Я не отвечала, интересуясь лишь неопознанным окружающим миром.
Отсутствие ощущения времени мешало получить полное представление о происходящем, но Я - Арина не спешила выныривать из пленительных реалий прошлого. Помимо безумного и всеобъемлющего желания остаться тут навсегда, большие сомнения вызывал способ возвращения в бытие двадцать первого века, отсюда казавшийся весьма проблематичным, в виду того, что раствориться в этой реальности человеческому 'я' было бы крайне сложно, слишком большая пропасть пролегала между жизнями человека и покоряющего мир существа с безграничными возможностями. Здесь было так неимоверно прекрасно и радостно, столько простора для познания, что весь негатив человеческого, не способный втиснутся в это воплощение, безжалостно отсекался. Путешествуя по собственной памяти и пережив повторно массу горестей, Я - Арина мечтала очутиться там, где никогда не было неуверенности, предательства, неудовлетворенности, обиды, злости, словно подсознательно чувствовала, что такое место есть и, оказывается, оно действительно существовало.
- Вот он, мой прекрасный родной мир, я отсюда и принадлежу ему, - радовалась Я - Арина запутанным мерцанием серебряного света, в котором отражалась манящая зелень, и счастливый мыслительный процесс познающего вселенную создания, которым я являлась, подтверждая это.
Несмотря на то, что Я - Арина, вопреки несходству с прошлым Я, все же медленно растворялась в этом единственно верном существовании, сила не торопилась возвращать меня в настоящее, давая возможность прорастать крохотной зыбкой надежде. 'Что, если людское настоящее больше никогда не выдернет меня из глубин памяти? Может, я навсегда останусь в лоне этого родного океана, навсегда останусь им, завязну в воспоминаниях', - робко вопрошала Я - Арина судьбу, мысленно умоляя об этом. Реальность провалилась в тень прошлого, открывая, как несчастливы люди, как сложна и несовершенна не только их жизнь, но и их понимание жизни.
Я серебрилась влажной зеленью, Я затвердевала, Я рассыпалась мелкими спорами в жидкости, Я с удовольствием вбирала проникавший сверху свет ...
Пробелы мира постепенно заполнялись для меня. Потемнение подкрадывалось уже множество раз, что-то около одиннадцати тысяч и столько же тысяч раз я ускользала от него. В конце концов, Я - Арина сообразила, что это явление ни что иное, как наступление ночи. Иногда я возникала на границе тех просторов, где уже некогда была, расширяя известные мне пятна мира. В процессе я сделала два важных открытия: во-первых, чем бы я ни становилась, мир заполняла серебряная жидкость, шар планеты был утоплен в ней без единого просвета, во-вторых, в студень, ближе к поверхности, которую я недолюбливала и сторонилась, внедрялись обрывки другой, совершенно противоположной среды, для Я - Арины в этом не было ничего удивительного. 'Частицы воздуха попадают в океан, покрывающий планету'. - Было бы интересно изучить эту, еще не изведанную доселе часть мира, но Я не торопилась, ведь в моем распоряжении было безвременье.
Спустя множество возникновений и множество исследованных пятен на карте планеты, меня стали окликать, а точнее, настигать чужие световые вспышки, прорезающие толщу серебра, они предназначались исключительно мне. Я долго не отвечала, сторонясь вторжения в свой замкнутый процесс генерирования чистейшего счастья, но пучков света становилось все больше, они были все загадочнее и интереснее, и однажды я решила принять сообщение. Набор световых вспышек прошел по пространству, не встречая ограничений, но прервал свой путь, поглощенный тем фрагментом густой жидкости, которым я недавно возникла, впитавшись в меня очень легко. Разговаривать, хотя это весьма вольная трактовка данного процесса, скорее уж обмениваться информацией, с такими же, как и я, оказалось занимательно. Многие из подобных мне изучали те части океана, о которых я и не подозревала, и даже представить себе не могла. Передаваемые световые сообщения содержали поражающие воображения цвета, ощущения, структуру веществ, и я охотно окунулась в их изучение. Так я выросла, став не просто предпочитающим одиночество отшельником, шаг за шагом, возникновение за возникновением, осваивающим, изучающим этот мир с восторженностью ребенка, теперь, спустя еще один отрезок безвременья, меня принял социум или скорее это я приняла его наличие. Постепенно стало ясно, что мир не только прекрасен, но и бесконечен, и одному существу познать его не под силу, зато, как оказалось, мы в совокупности знали о нем, если не все, то многое.
Планету действительно покрывал океан с большой плотностью воды, разнообразная жизнь таилась в его глубинах, и я уже досконально знала о многих, была многим. Океан обволакивало прекрасное небо, ближе к воде имеющее селадоновый оттенок серовато зеленого, выше муаровый травянисто - зеленый, еще выше сгущалось офитовым цветом зеленоватого мрамора, воздух прорезали ослепительные молочно-белые лучи, прогревающие не только зеленковатую атмосферу, но и поверхность воды. Особь, поделившаяся со мной этими пятнышками мира, тоже частенько ускользала, как и я, от наползающего потемнения, омрачавшего счастье, только в отличие от меня, она не боялась его, а сторонилась слишком интенсивных опалово - меловых лучей, они нагревали атмосферу в вышине до неприятного, к тому же непригодного для счастья состояния, зато в глубине вод придавали ей необходимую температуру.
Другой сородич показал мне пенистые легкие образования в небе, с тонкими зеркальными мембранами. Они, словно пушинки, перегонялись воздушными потоками то в одно, то в другое место, и к тому же обладали способностью менять цвет, вбирая в себя всю палитру возможных оттенков, от слоновой кости до глубоко темных, но при этом не затрагивали ни вечное серебро внизу, ни изменчивую зелень вверху. Мелко подрагивая, они поглощали лившуюся сверху световую энергию, словно вдыхали ее, и Я сквозь кусочки чужой памяти дышала светом, и точно знала, с какими химическими процессами это связано, как углерод собирает свои сложнейшие цепочки с другими элементами в составе радужной пены. Для Я - Арины это снова уподобилось непонятной белиберде, будто простая деревенская женщина с образованием 'в два класса, да три коридора', с натугой пыталась вникнуть в лекцию по молекулярной биохимии. В итоге Я - Арина бросила это бессмысленное занятие, стараясь не потерять крохотные нити того, что здесь было хоть немного приближено к человеческому и понятно, это, безусловно, искажало восприятие происходящего, но другого выхода не было. Я - Арина в рамках своего разума могла постигнуть собственное прошлое, только интерпретируя его под людское понимание мироздания, а оно было уж чересчур узко и ограниченно.
Взаимодействие с социумом невероятно обогатило Меня, добавив в картину мира миллионы пятен изведанного, при этом Я - Арина пришла к неожиданному заключению, планета оставалась той же, несмотря на метаморфозы. Кто бы на ней не жил: люди, велды или внедряющиеся в пространство эфемеры, это была все та же Земля, только в различных временных промежутках, две последние цивилизации, заселявшие ее, воспринимали все вокруг в своей искаженной цветовой гамме. Люди несовершенными глазами видели ясное небо привычным ультрамарином, траву зеленой, пирамидальные же зрительные органы велдов, напротив, делали воздушное пространство желтым, а пышущую жаром лаву из недр земли коричневой. И только создания, одним из которых я родилась первоначально, имели верное представление о планете, ведь между нами и окружающим миром не было посредника в виде тела, мы сами становились какой хотели частью этого мира. Мы не просто видели все, мы были всем, серебром воды и зеленью неба, твердыней недр и полным загадок космосом, мы чувствовали тектоническую энергию и молекулярные решетки, магнитные волны и излучение звезд.
'Вот откуда взялось это странное состояние при погружении в прошлое, сущность хранит память о том, что я одна из водных эфемеров, что я - океан', - догадалась Я - Арина.
Позднее Я вступила в световую связь с сородичами, внедряющимися в пространство за пределами атмосферы. Поступающую от них информацию переполнял фиолетовый до черноты цвет, пронизанный богатой палитрой частично поглощаемых космосом оттенков света. Они стали для меня еще одной занимательной ступенью познания. За пределами планеты все было совершенно другим, не похожим на то, что я изучала ранее. Там стремилась к нулю плотность некоторых частиц, преимущественно водорода, присутствовало необычное дискретное электромагнитное излучение и незначительное содержание особого газа, температура колебалась от одной невероятности до другой, там заканчивалось гравитационное поле Земли и вступали в свои права другие законы пространства и материи. Там не было живого в человеческом понимании этого слова, но жизнь в очень искаженной ее форме все же изредка встречалась. Новые сведения вызывали чрезвычайный интерес, захватив надолго мое внимание.
Счастье переполняло меня, я восторженно просматривала чужие фрагменты памяти, как люди пролистывают красочные книжки. Я делилась с другими седым блеском океана, которым была, и удивительными формами жизни в нем, но оказалось, что всем, вступающим со мной в контакт особям, и не только водным, о нем уже известно. Даже самые молодые, лишь недавно появившиеся на свет, хотя и весьма скудно, но все же имели некоторое представление о моем океане. Задавшись целью выяснить, почему же тогда все, что поступает ко мне из других сред, является для меня новинкой, я еще сильнее увлеклась изучением чужих познаний. Мое исследование показало, что в какой бы части пространства не предпочитали обитать мои соплеменники, в каждом таилось хотя бы одно крохотное пятнышко памяти о густой серой жидкости, причем в шлейфе познаний оно всегда проступало самым первым. Для пущего понимания я стала частенько возникать поближе к границам то верхней воздушной, то земной подокеанической среды, стараясь улавливать больше сведений от существ, предпочитающих отличные от моего ареалы обитания. Именно там, на тонкой грани, где встречались жемчужно - серый влажный океан и зеленоватый мрамор сухой и теплой атмосферы, Я впервые очутилась рядом с подобным себе созданием. Мы возникли настолько близко друг к другу, что я ощутила частицы аргона, проникающие в меня, а он влагу, испарявшуюся с моей поверхности в его воздухе. Давно затихшая Я - Арина на долю секунды облегченно встрепенулась. 'Он здесь!'.
Приветственное воспоминание, дошедшее фиалково - белыми вспышками с прозеленью, обескуражило меня, ведь обычно я и мои сородичи перед первым обменом информацией показывали друг другу себя, то есть то, чем являлись все существование, я была жидкостью и, следовательно, первое, чем делилась с собеседником - воспоминанием о своем бескрайнем океане, а Он должен был показать мне фрагменты небесной дали. Если переводить на человеческий язык, это был, своего рода, акт вежливости. Но вместо ожидаемого неба Он открыл мне обзор на уже знакомую в мельчайших подробностях серебряную жидкость, причем это оказалось его самым первым пятном познаний, самое первое пространство, в котором Он возник, которое заместил собой. Логично созрел вопрос: 'Почему?', но Я оставила его на потом, решив разобраться во всем по порядку.
За считанные мгновения я собрала воедино все ранее полученные от других обрывки воспоминаний о моей жидкости и дополнила их только что обретенным, в результате открылось очевидное - мы все изначально появлялись в океане, свойства студенистого серебра наиболее подходили для первого возникновения. Стать жидкостью нам было проще всего, а уже затем, немного привыкнув, каждый внедрялся в наиболее комфортную среду обитания. Кто-то, как я, навсегда оставался в живительном серебре, кто-то предпочитал быть аморфной воздушной стихией, другие твердыми жесткими образованиями глубин планеты, с четкой кристаллической структурой, немногие возникали за пределами атмосферы, но все хоть чуть-чуть знали об океане, ведь все изначально были океаном.
В ответ я открыла ему уже познанные мной пятна мира. Он помог мне понять, и в благодарность я постаралась выбрать из всего запаса памяти те фрагменты, которые произвели на меня наибольшее впечатление. Крестообразное дымчато-серое создание с вьющимися бахромками по краям, состоящее из причудливых соединений молекул серы, азота и кадмия; стайку мелких спор, с приближением холодящего воду потемнения соединяющихся в твердые серебряные нити, испускающие занимательный вид низкочастотных волн, они словно плакали или пели; удивительные скользящие образования, похожие на лепестки цветов, как решила Я - Арина, хаотично перемещающиеся только в верхних слоях океана, их отличал гелиотроповый окрас, они питались зеленым светом неба, а затем излучали вовне его производные.
Нового знакомого впечатлил показанный мной набор диковинок, и он не остался в долгу, дополнив мои представления о вселенной приобретенными вкраплениями познанного. В общем-то, полученные от него картины небесной среды уже были мне известны, он поделился со мной воспоминания о химическом составе, цветовой гамме, вибрациях воздуха, но они неожиданно поразили меня совершенно иной интерпретацией, оказавшись ярче, красочнее и эмоциональнее, чем все то, что я уже не раз изучала. Несколько воздушных особей уже показывали мне пенистые многоцветные образования, но через память этого существа Я распознала в них массу нового. Он возникал и надолго оставался ими в предшествующие потемнению периоды, приобретая совершено потрясающую окраску, переливаясь пурпурным, затем темно-вишневым, багряным, глубоко фиолетовым, освещая небо вокруг, окрашивая его в далеко отличные от зеленого краски. Он открыл мне, как они напоминают нас, дрейфующих во вселенной, только нас несла неутихающая жажда познания, их же - властные воздушные массы. Поведал, как под воздействием вибрации воздуха обитатели зеленой среды меняют внешнее строение, словно защищаясь, как при касании порывов ветра моя водная стихия испускает звуковые волны. 'Будто вода перешептывается с небом', - подумала Я - Арина. Как атмосфера пропускает частицы космической пыли, и они обретают новую ипостась, вступая в тонкий мир нашей планеты. Он глубже, проникновеннее остальных вживлялся в пространство, хотя мы все были одинаково способны к этому. После его отдаления я еще долго вникала в подаренные им воспоминания, облюбовывая наиболее приятные.
С этой нашей встречи прошло немало возникновений, и я обменялась впечатлениями со многими воздушными существами, прежде чем поняла, что это лишь Я впитывала его картины мира столь воодушевленно. При нашем знакомстве концентрация счастья достигла во мне пика. Сквозь его восприятие мир почему-то предстал передо мной далеко не таким, как я привыкла его осознавать, и это задевало и восхищало одновременно.
Я продолжила свои возникновения, чуждая неподвижности, как и все представители моей цивилизации, но более впечатляющих эмоций, чем испытанные мной от его картины мира, на стыке воды и воздуха, я больше не встречала, и с тех пор находилась в вечном ожидании. С любопытством принимая информацию от очередной особи, я с разочарованием понимала, что она обычна для меня.
С точки зрения Я - Арины жизнь познающего мир сообщества протекала очень размеренно и спокойно, без свойственных людям взлетов и падений, и это было удивительно прекрасно. Человеческое общество вечно куда-то торопилось и спешило, стремясь догнать, перегнать, успеть, не опоздать, не упустить, здесь же в безвременье и умиротворении не было места столь абсурдным, идущим вразрез с мудрой вселенной, стремлениям. Чем глубже Я - Арина погружалась в эту первую и единственно настоящую реальность, где благодушное созидание было основным принципом, тем отчетливей прорисовывалась уверенность в том, что только здесь есть настоящее счастье, только здесь все имеет смысл, к тому же Он был здесь, и именно здесь зародилось очарование, которое Я пронесла через все последующие воплощения. Одухотворенное существо, которым Я являлась, все больше чувствовало неведомое ранее притяжение, оно наполнило безвременье еще одним смыслом, кроме познания. Я просматривала чужие пятна мира уже не с тем интересом, что ранее, в моем существовании появилось нетерпение, я словно пролистывала чужие воспоминания, не отдавая в том себе отчета, ища те, что принесли мне когда-то столь полное ощущения счастья. В этот период жизни я общалась, как никогда много, ища, ища, ища...
Порою большое количество особей возникало очень близко друг к другу, и тогда происходил глобальный обмен информацией, и вместо крохотных пятнышек на карте мира появлялась огромная, педантично познанная зона, после чего мы снова разбредались кто куда, обогащенные запасом полученных знаний. Несколько раз я натыкалась на принятые от Него воспоминания от других сородичей, но пропущенные через чужие восприятия, они выглядели тускло. Световых сплетений непосредственно от него я больше не получала.
Затем кое-что отвлекло мое внимание, и не только мое. К тому моменту, когда стали улавливаться первые изменения в нашем мире, Я достигла зрелости, мою карту уже заполняло больше познанных мест, чем слепых закрытых, еще не изученных пятен, во всяком случае, в пределах планеты. Сбои, показавшиеся мне изначально лишь немного сдвинувшимся восприятием действительности, связанным с необычными поисками другой особи, оказывается, затронули всех. Из памяти других я раз за разом выуживала те же необычности, что с недавних пор неоднократно подмечала сама. Изначально все те, что придерживались своих путей на поверхности планеты и внутри нее, зафиксировали лишь нетипичное увеличение температуры, затем ее показатели очень медленно, но верно поползли вверх. И пусть это были крохотные доли градуса, способные ускользнуть от внимания таких существ как люди, но для нас они являлись весьма ощутимыми, ведь мы знали свою планету в мельчайших подробностях, от пышущего жаром ядра до границы неравномерного шара атмосферы. Более того, наша цивилизация все дальше продвигалась за ее пределы, хотя лишь немногие из нас предпочитали путь вовне. Космос отличали то отчаянно низкие, то неимоверно высокие температуры, загадочные магнитные поля, а также некая материя, состав которой для Я - Арины не расшифровывался, оставаясь набором непереводимых световых переплетений. Те, кто любили природу безвоздушного пространства, кто были им, раньше всех почувствовали приближение глобальных перемен. По непонятной причине магнитные поля громадных космических тел начали постепенно смещаться, сбивая равновесие физических характеристик нашей Солнечной системы. Космические лучи все быстрее достигали поверхности планеты. Представители всех сред окончательно осознали неотвратимость изменений, но об их негативных последствиях стало известно гораздо позже, когда воздействие солнечных лучей усилилось многократно, сбивая атомные связи веществ.
В непрерывном коконе безвременья Я - Арине сложно было сориентироваться, но по человеческим меркам все эти изменения, происходили на протяжении сотен лет.
'Планета меняет свою орбиту', - поразилась Я - Арина.
И не только она, собранные данные показывали что, все планеты Солнечной системы жались к белой звезде, сужая свои орбиты. Более того, судя по интенсивности излучения космических лучей и многим недоступным для Я - Арины характеристикам, Земля постепенно не только сходила на более близкую по отношению к Солнцу орбиту, но и ускоряла вращение вокруг собственной оси, подтверждением тому стали мои участившиеся ускальзывания от подступающего потемнения.
Мы знали, что мир непостоянен, но, сколько бы не возникали, всегда ориентировались на застывшие константы, а теперь им на смену пришли совершенно другие. Из-за сбоя в балансе Солнечной системы наш океан, наша живительная колыбель, медленно, но верно стал уступать свои позиции. Небесные передавали картинки зарождения новых структур, появляющихся за счет интенсивного испарения влаги с поверхности воды, в первый момент они стали весьма занимательными для изучения объектами смешения двух стихий. Стало ясно, что планета стремительно меняется, для людей этот срок, наверное, растянулся бы на века. Все наши скрупулезно собранные знания больше не соответствовали действительности.
Нас не страшили перемены как таковые, поскольку мы могли внедряться в любую материю, становясь чем угодно, и только когда океан впервые обнажил фрагмент влажной суши, в нашем объединенном сознании стало вырисовываться гибельное будущее. До селе спокойное сообщество взбудоражилось. Напуганы были не только подобные мне, для которых серебряная влага олицетворяла жизнь, но и все остальные, ведь число возникающих новых особей постепенно уменьшалось в разы. Мы не были бессмертны, каждый из нас рано или поздно оканчивал счастливое изучение длинною в жизнь, в последний раз испуская вовне всю собранную информацию, рассеивая ее на оставшихся особей, но на смену нам возникали новые, стремящиеся все глубже в недра земли и все дальше в безбрежную ширь вселенной.
Теперь заведенному укладу жизни грозила серьезная опасность, мы стояли на грани полного исчезновения, ведь океан, выпускающий нас в физический мир, служивший словно вратами, безвозвратно испарялся, открывая непригодную для первого возникновения сухую среду.
Новое знание
Время существует, даже если ты не имеешь понятия о нем, даже если игнорируешь саму возможность его наличия. Оно находит сотни отражений повсюду: в нас, преобразуя, корректируя, подстраивая; в событиях, отмеряя промежутки и проводя разделительные черты; в ощущениях, усиливая, ослабевая, растушевывая. Рано или поздно оно просочится и даст о себе знать, даже если ваша жизнь, состоит не из коротких дней, как у некоторых бабочек, а из миллиардов отрезков безвременья. Вы можете обладать властью над материей, но даже самым совершенным не дано приобрести власть над временем, поскольку оно лишь наше собственное стойко укоренившееся заблуждение, лишь придуманная условность.
Впервые у моей цивилизации появилась необходимость найти решение для столь глобальной проблемы. Мы находились на грани вымирания и не умели отрицать очевидное. Весь социум, по взаимному согласию, углубился в еще более подробное изучение, в едином порыве стремясь отыскать средство сохранения животворящего океана. Мы всегда были едины с окружающим миром, поскольку сами возникали фрагментами этого мира, мы гармонично вписывались в его разнообразные формы, мы просто понимали его, но не всегда могли сразу найти причины изменений в нем. Несмотря на глубокий анализ, проводимый целой цивилизацией, причина пагубного смещения в расположении планет Солнечной системы никак не находилась, скорее всего, мы просто не владели полной информацией, поскольку еще недостаточно углубились в просторы космоса.
Воздушные занялись изучением свойств зеленой среды, с помощью которых, посредством создания новых межмолекулярных связей, можно было бы выстраивать некое подобие заслонов, предотвращающих испарение воды. Предпочитающие недра особи рассматривали способы погрузить океан под ограждающие пределы земной коры. Внедряющиеся в космическое пространство тщательно отслеживали любые отклонения от норм за пределами планеты, направив все внимание на поиски причины столь кардинальных перемен. Схожие мне водные существа искали возможность с помощью структурных преобразований защитить серебряную влагу от пагубного воздействия белых лучей.
Я погрузилась в сложные изыскания и измерения, влекомая общей целью спасти наш счастливый и, как оказалось, очень хрупкий мир. Теперь я, помимо собственных возникновений, с неведомой ранее поспешностью обрабатывала передаваемые сведения о возникновениях своих сородичей, стараясь тщательно анализировать нужные и отсеивать те, что не имели особого значения. Иногда мне удавалось нащупать что-либо важное, но в основной массе информация пестрила очень интересными, но бесполезными в сложившейся ситуации сведениями.
В процессе изучения на одном из отрезков безвременья я случайно наткнулась на зеленовато - белые плети световых воспоминаний того, кого давно и безрезультатно искала. Он, как и все, был увлечен поиском средства спасения и, судя по фрагментам памяти, окунулся в исследования, шедшие вразрез с мнением большинства особей воздуха, пытался отыскать способ конденсировать поступившую в воздух влагу и возвращать ее обратно в океан.
'Его подход может натолкнуть нас на удачную идею', - проанализировав, заключила я, одновременно наслаждаясь его виденьем мира. С нашего первого разговора я так и не перестала выделять Его среди других и воспринимать мир через него, как нечто еще более прекрасное, чем могла уловить сама. Даже сейчас, когда во всех Его последних воспоминаниях, как и в воспоминаниях остальных представителей цивилизации, прослеживалась пагубная динамика изменений, происходящих на планете, я, впитывая их, все равно чувствовала всепоглощающее счастье, словно глядела сквозь яркие стеклышки наборных витражей. Я так обрадовалась, что вознамерилась на этот раз продлить общение, но от увлеченного изучения меня оторвали неожиданно вторгнувшиеся световые призывы сразу нескольких особей. Их что-то объединяло, нечто едва уловимое, я это поняла по схожести восприятий, ощутимых в их воспоминаниях. Они возникли, выстроившись по прямой линии относительно меня: Земной, Водная, Воздушный и предпочитающий пространство за пределами планеты. Водная, находилась ближе всего, занимаемые нами кусочки серебра касались друг друга.
Они заговорили все одновременно, и я с интересом приготовилась поглощать новую информацию, но только приняв первые несколько порций, оседающих в моей памяти и добавляющих в шлейф познания недостающие сегменты, ощутила нечто непонятное.
Меня неоднократно посещало необъяснимое подозрение, с каждым новым возникновением мир все ширился, раскрываясь, дополняясь получаемой информацией, но при этом все чаще чудилось, что чего-то не достает в этой стройной цепочке энергий, волн и впечатлений, словно в мозаике не хватает важного элемента для полного понимания. Сейчас я уже не могла точно определить, когда впервые меня настигло это странное ощущение, и только получив сообщение от этой четверки, Я осознала, что вот они и есть замыкающий элемент в структуре вселенной, и даже не столько они, а то, что они способны фиксировать. Осознать-то осознала, но что это, уловить не сумела. Водный слой, воздушный, неоднородный слой недр, самый неизученный слой космического пространства, не имеющий четких внешней границы - все вроде бы оказалось понятным и знакомым, и я попыталась изучить воспоминания более детально, поскольку непонятно отчего, чувствовала в них что-то необычное.
Ознакомив меня подробно со всем, чем когда-либо возникали, они заполонили меня одним и тем же требованием:
- Ты можешь почувствовать!
- Сосредоточься!
- Вникай глубже!
Я охотно возвращала им воспоминания именно так, как усвоила, но это их не устраивало, они продолжали подпитывать меня тем, что я уже изучила, казалось, до мельчайших подробностей, и предлагали разобрать все еще раз более подробно, досконально. Будь я человеком, успела бы уже задать массу вопросов, ну хотя бы о том, что конкретно я должна почувствовать и для чего это нужно, но тут привычнее было находить ответы только в себе, во вселенной, которой раз за разом становишься.
Четверка всеми доступными средствами пыталась что-то объяснить мне, но я ничего примечательного в их картинках мира не вылавливала, словно зрячие общались со слепым. Отчаявшись, они исчезли, прослеживать каждый свой путь, но с тех пор регулярно возвращались. Понемногу я даже привыкла к их кратковременному, но частому присутствию. Дело в том, что общение, в отличие от обмена воспоминаниями, в нашем обществе происходило весьма хаотично, не являясь потребностью, как в случае людей или велдов, и никто не стремился поддерживать подобный вариант связи с конкретными особями, вот поэтому я удивлялась их повышенному вниманию ко мне и друг к другу, ведь они для общения со мной всегда возникали только вместе.
Тем не менее, их попытки добиться того, что никак не постигало мое сознание, раз за разом проваливались. Однажды они резко пропали, прервав обмен воспоминаниями на середине, и я даже предположила, что на этом все и закончилось, но затем они неожиданно появились снова и показали мне не свои воспоминания, а... Его... Я безмерно удивилась и одновременно обрадовалась. Я словно собирала коллекцию из кусочков Его жизни, они вспыхивали яркими искрами, вливаясь в карту моих познаний мира, являясь для меня ценными, как сокровища, хотя, похоже, ни одна особь на планете не поняла бы меня в этом, не находя в них той одухотворенности, что улавливала я.
Но это еще полдела, позже они попросили меня найти, где именно Он сейчас возник, и появиться рядом. Моему недоумению не было предела. Поймите меня правильно, я готова была помочь, но мы могли определять, где находится тот или иной индивид, только если в этот момент вели с ним непосредственный обмен данными. То есть, грубо говоря, мы фиксировали, где находится источник информации, и при этом, могли возникнуть на самом близком, какое только позволяла среда, расстоянии от него, ну а если собеседник предпочитал ту же стихию, были способны материализоваться рядом. Вот только Он, мало того, что не являлся водным существом, так еще и последний раз я говорила с ним довольно давно, до того, как за меня взялась странная четверка. Он мог находиться где угодно, и я при всем желании не сумела бы Его найти, в противном случае после нашей первой встречи не искала бы его так долго и безрезультатно.
Я давно догадалась, что мои настойчивые собеседники приблизились вплотную к решению нашей общей проблемы, нащупали путь продлить существование цивилизации. Это чувствовалось в их разговорах, но суть от меня ускользала, и хотя я пыталась помогать им, терялась в догадках о том, чем же я являюсь в этих их необычных опытах и исследованиях. Но верить и реализовывать разумные и выполнимые действия - одно, а попытаться совершить недоступное совсем другое. То, о чем они просили, противоречило законам материи, законам досконально изученного мной и моей цивилизацией физического мира. Я снова и снова задавала себе и вселенной вопрос о том, как можно найти Его, не получая никакой встречной информации, и все больше убеждалась в утопичности таких попыток. Единственным вариантом было довериться слепому случаю, возникая, возникая, возникая, когда-нибудь, возможно, я и натолкнулась бы на Него, но этот путь изначально был провальным, слишком уж велики водный и воздушный слои планеты, высчитанная мной вероятность подтвердила бесполезность этого способа.
'Возникнуть рядом можно только на границе двух сред, как когда-то уже произошло, но для этого все равно необходимо отыскать Его', - размышляла я. Еще недавно это занимало большую часть моего внимания, и даже тогда я не добилась успеха.
Я поделилась с четверкой своими сомнениями и растерянностью, но они, похоже, находились в абсолютной уверенности относительно моих возможностей совершить требуемое. И когда я попыталась сделать хоть что-нибудь, наугад возникнув на стыке сред, на границе с кусочком зеленого пространства, которым Он когда-то был и затем показывал мне, они снова покинули меня. Лишь одна из них, Водная, еще некоторое время пыталась выжать из меня понимание, но, как и остальные, сдалась. Прикосновение пустого воздуха, без Него, почему-то напугало меня, охватывая щемящим нарастающим чувством потери, оно так сильно не соответствовало привычным, позитивным эмоциям существования, что я быстро покинула границу, углубляясь в спасительное серебро океана.
В следующий раз они возникли фрагментами пространства, приведя с собой Его. Я ощутила несказанное удовлетворение, получив вспышку света непосредственно от Него. Он был одним из них, я почувствовала это, но для меня Он являлся исключением даже в группе исключительных особей. Он позвал меня с собой, и я легко последовала за его возникновениями по границе сред, там, где серебро впивалось в насыщенную зелень, с удовольствием отражая ее.
- Расскажи мне о них, - попросила я. Но даже через его воспоминания я не нашла в четверке ничего, что доказывало бы их отличие от других, казалось, что-то важное лежит прямо на поверхность, но я никак не могу это рассмотреть. Мои предположения и сомнения по-прежнему опирались только лишь на эфемерное полуощущение чего-то необыкновенного. Каждый из них возник в моей среде, каждый выбрал свой путь, вот только следовали они по ним очень странно. Разницу я заметила только, когда Он остановился на описании Водной, и ее возникновениях, она, что любопытно, не задерживалась в тех местах, которые рождали во мне желание остаться подольше, вникнуть в необычную структуру волн или материи; она замирала частями студенистой жидкости, не вызывающими во мне особого интереса, такими я обычно мелькала очень быстро, словно перебирая страницы прочитанной до дыр книги, в которой все строчки давно уже заученны наизусть. Я никак не могла поймать темп и логику ее возникновений и остановок в том или ином отрезке мира, а ведь все мы водные в этом походили как близнецы.
Он все показывал и показывал, не прекращая череду возникновений, я ориентировалась на него как на источник информации, улавливала вспышку и приближалась к нему вплотную, машинально изучая то, во что Он меня посвящал. Постепенно Он ускорял темп возникновений. Растворяющемуся в прошлом человеческому разуму Я - Арины это совместное путешествие напомнило нечто знакомое.
Я не любила находиться долго вблизи изумрудного пространства, особенно когда мое серебро стало так сильно прогреваться. 'Скоро иссушающие лучи достигнут дна, и тогда от них не будет спасения', - порою грустила я, но Его присутствие так притягивало меня, что в данный момент я ни на что постороннее не обращала внимания, отдаваясь ускоряющимся возникновениям.
В свою очередь Он попросил рассказать о себе, и я охотно поделилась с Ним собой без остатка, отдавая не только все самое прекрасное, чем когда-либо была, но и открывая то, чем становиться не любила, например, фрагментами океана, холодеющими от подступающего потемнения ночи. Это вызвало странную реакцию, Он заполонил меня воспоминаниями о глубокой, иссиня - черной темноте, пронизываемой искорками свечения, пришедшего к нам издалека, порою даже с расстояния, превышающего, то, что покоряли жаркие белые лучи, прежде чем достигали планеты. Я не сумела в полной мере разделить Его восторг, но с удивлением констатировала, что пугающее меня ранее в его интерпретации выглядит загадочно и привлекательно. Даже хладная темнота воздуха в Его исполнении впитывалась мной столь же трепетно, как и все остальное. От этих Его воспоминаний веяло задумчивостью и непознанным спокойствием, и Я - Арина вдохнула из них вечную притягательность ночей.
Возникновения все ускорялись, так что постепенно я перестала по привычке вникать в суть того, чем становилась, словно просто скользила по поверхности пространства.
Тем временем Он поменял траекторию, до этого мы возникали, словно двигались по двум параллельным линиям, все ускоряясь, теперь же Он возникновениями описывал полукруги, побуждая меня возникать таким же образом, Он будто рисовал дугу в зелени вокруг осевой линии, которой служила граница сред, а я дописывала ее продолжение в серебре, и наша совместная траектория в итоге стала напоминать до боли знакомую Я - Арине спираль, набирающую скорость. А транслируемая им для меня таинственная чернота дополняла ощущение дежавю. 'Мы точно так парили ночью с Даниэлем. Именно этот момент настолько четко отпечатался в нашей памяти, что пустил корни даже спустя миллионы лет в двадцать первом веке'.
Это в действительности чем-то напоминало танец, танец материй, воздуха и жидкости, я становилась Его продолжением, а Он моим. Я растворилась в Его близости, скорости, восторженности, чистейшем вдохновении и забытье.
'Словно гипноз, - вздохнула Я - Арина. - Словно вселенная сжимается для меня в одном ограниченном участке, словно все тайны мира заключены в Нем'.
Он не давал мне возможности опомниться и задуматься над странностью происходящего, продолжая завлекать в это движение все новыми и новыми воспоминаниями о себе и группе четырех. Зелень его части мира отражалась в моем серебре, изменяя цвет океана, и сейчас, как ни странно, это меня радовало. Он показывал, как встретил одного из четверки - Космического там, где неравномерная воздушная оболочка планеты внедрялась в почти абсолютный вакуум, при этом ускорял, ускорял, ускорял возникновения. Завороженная, я старалась не отставать, прослеживая пятнами возникновений рисунок этой необычной спирали. Мы кружились, более не задерживаясь, перескакивая от одного места к другому. Я догоняла, догоняла, догоняла Его. Возникновение, возникновение, возникновение...
И вдруг на очередном витке осознала, что уже давно не получаю от Него абсолютно никакой информации, тем не мене продолжая следовать за Ним...
В удивлении я остановилась, позвав, но Он не ответил, и я, испугавшись, что надолго теряю Его, как-то подсознательно возникла рядом, безошибочно найдя Его местопребывание. Он совершенно закрывшись, не испуская вовне и малой доли световой информации, снова ускользнул, и я ничуть не задумываясь, легко возникла рядом, а затем снова и снова, Он словно играл со мной в прятки, и я, не получая совершенно никаких ориентиров, безошибочно находила Его.
- Теперь ты чувствуешь, - наконец прервал Он безмолвие. И я действительно почувствовала. Ориентир нашелся внезапно. Четверо возникли и снова заполонили меня своими воспоминаниями, прося отыскать что-то, и на этот раз я все отчетливо поняла. В их картины мира вплеталось нечто чужеродное, словно неровные сгустки другой материи, где-то они плотно примыкали к физическому миру, где-то держались за него лишь крошечными соединениями, ну а где-то парили хаотичной взвесью, игнорируя наше пространство. В каждом из показанных фрагментов я ощутила некие контуры, не распознаваемые мной ранее. Взбудоражившие меня красочные воспоминания от Него, мало того, что имели темные оттенки синего и насыщенно угольного, так еще и плотные сгустки той самой странной материи, не имеющей ни цвета, ни света, ни какой-либо структуры, зато являющейся источником энергии.
Космический прервал остальных, обменивающихся непонятными для меня восторгами, и завел свой рассказ, мне оставалось лишь поглощать информацию и делать выводы.
- Наша цивилизация всегда изучала только физическую сторону мира, и весьма преуспела в этом, но немногие, как и ты, словно упирались в пустоту, неосознанно ощущали недостающую часть во всех наших исследованиях. Когда мы впервые возникли, то поняли, что ощущаем не только физическую оболочку мира, но и другую его составляющую. Очень скоро, исходя из нашего общения с другими, стало понятно, что ее чувствуют лишь немногие, основная масса способна улавливать только физические аспекты, даже если обрабатывают наши воспоминания. Оказалось, что физическое пространство пропитано другой материей, вся планета в той или иной степени связана с ней, в особенности живое, ее нельзя проанализировать, известно лишь, что она источник некой слабой энергии, мы не способны постигнуть ее природу, но зато чувствуем ее, мы и есть она. Наш вид - не только те объекты, которыми возникаем, прежде всего каждый из нас представляет собой сгусток этой материи, и только слияние этой материи с физическим миром дарует нам возможность жить.