Николай I

ПАМЯТНИК НА МАРИИНСКОЙ ПЛОЩАДИ (Вместо предисловия)

В 7 часов утра 25 июня 1859 года раздавшиеся с Петропавловской крепости пять орудийных выстрелов возвестили петербуржцам, что «сего числа имеет быть торжественное открытие памятника в Бозе почившего императора Николая I»^{1}. Открытие было приурочено ко дню рождения покойного Николая Павловича (25 июня 1796 года, по новому стилю этот день приходится на 6 июля). В соответствии с утвержденным регламентом, к 10 часам утра «по разосланным от Двора повесткам» в Зимнем дворце собрались особы, участвующие «в поезде» Их Императорских Величеств и Их Императорских Высочеств — члены Государственного совета, министры, сенаторы, «особы, имеющие вход за кавалергардов»^{2}, дежурные кавалеры, статс-дамы и фрейлины. Другие особы первых классов с женами, представители дворянства и депутаты от купечества собирались в Исаакиевском соборе: военные и гражданские чины — в парадной форме, дамы — «в русском платье». Иностранные послы и посланники направлялись в дом министра государственных имуществ (Исаакиевская площадь[1], д. 14).

В 11 часов утра Александр II, императрица Мария Александровна, члены императорской фамилии вышли из покоев вдовствующей императрицы Александры Федоровны, отбывшей 17 июня на пароходе «Олаф» для лечения на водах в Эмсе^{3}. В сопровождении свиты они прошли через Концертный и Николаевский залы и направились по парадной лестнице к Посольскому подъезду, где процессию ожидали нарядные экипажи. Золоченую карету Марии Александровны везли восемь лошадей цугом. Ее сопровождали у правого колеса — обер-шталмейстер, у левого — командир Собственного Его Императорского Величества Конвоя. За ним следовали четыре камергера (по два с каждой стороны) и четыре конюха верхом. Император Александр Николаевич ехал верхом рядом с каретой супруги. За каретами императорской семьи и приглашенных лиц после первых двух взводов лейб-гвардии Кавказского эскадрона Собственного Его Императорского Величества Конвоя в каретах следовали статс-дамы, камер-фрейлины, гофмейстерины, первые и вторые чины двора, дежурные кавалеры и камер-юнкеры. В «замкé» находились конюшенный офицер и шесть конюхов верхом, а всю процессию заключали 3-й и 4-й взводы лейб-гвардии Кавказского эскадрона.

К этому времени у Исаакиевского собора уже были собраны войска. В почетном карауле от собора к памятнику, который предстояло открыть, стояла рота дворцовых гренадеров. После крестного хода и молебствия с коленопреклонением протодиакон возвестил «вечное поминовение в Бозе почивающего императора Николая I». Нева выглядела празднично. От Николаевского моста (ранее — Благовещенского, с 1918 года — Лейтенанта Шмидта), открытого при покойном императоре, и до наплавного Дворцового моста в три колонны было расположено 42 судна, включая канонерские лодки. По личной команде Александра 11 с Петропавловской крепости, из всех войсковых орудий и с военных кораблей на Неве был произведен салют. При орудийных выстрелах с канонерских лодок были использованы уменьшенные заряды, чтобы не вылетели стекла домов на набережных^{4}. На Исаакиевском соборе и ближайших церквах ударили в колокола. Мария Александровна, великие княгини и княжны, обойдя вокруг памятника, прошли в специально воздвигнутую палатку. Войска во главе с ротой дворцовых гренадеров совершили церемониальный марш. К вечеру центр города засиял иллюминацией. Особам первых двух классов, иностранным послам и посланникам были вручены через обер-церемониймейстера памятные медали. Нижние воинские чины, имеющие вензелевые изображения Николая I (сведения о них собирались по ведомствам), получили приглашения к обеденному столу в Красное Село 29 июня к 12 часам^{5}.

Судьба оказалась благосклонной к этому монументу. Он сохранился, несмотря на кампании по сносу памятников. Этому способствовали отчасти громкие имена его создателей — архитектора Огюста Монферрана и скульптора барона Петра Карловича Клодта. Имя последнего ассоциировалось в первую очередь с конным ансамблем Аничкова моста и памятником И. А. Крылову в Летнем саду, место для которого, между прочим, определил сам Николай I. Сразу после Февральской революции известный литератор А. В. Амфитеатров, сосланный в 1902 году в Минусинск за антиромановский очерк «Господа Обмановы» (позднее — эмигрант, вернувшийся в Россию в 1916 году и вновь эмигрировавший после 1920 года), в статье «Идол самодержавия», опубликованной 22 марта 1917 года в газете «Русская воля», писал: «Возникла в Петрограде комиссия по охране памятников. А не нужна ли комиссия для разрушения некоторых памятников… Наиболее возмутительным памятником голштиноготорпской династии, который надо непременно убрать с глаз народных, и чем скорее, тем лучше, является монумент Николая I на Исаакиевской площади…»^{6} Аналогичной была позиция Марины Цветаевой (в черновых тетрадях 1931 года): «Единственный памятник, который следовало бы сбить, — это памятник Николая I, убийцы Пушкина. Или, щадя работу Клодта, надпись: «Памятник воздвигнутый самодержавием убийце Пушкина»^{7}. Памятник на Исаакиевской площади все-таки устоял. Не потребовалось даже делать надпись, как на пьедестале памятника Александру III работы Павла Трубецкого, установленного в 1909 году у Николаевского (ныне — Московского) вокзала, затем нашедшего пристанище (уже без пьедестала) во дворе Русского музея, а позже — Мраморного дворца…

Зато канул в Лету памятник Николаю I перед университетом Святого Владимира в Киеве скульптора М. А. Чижова. Он был открыт по инициативе киевлян 21 августа 1886 года «в память императора», как было отмечено в их прошении, «возродившего наш древний город и давшего ему новую лучшую жизнь»^{8}. Такая же судьба постигла скромный памятник Николаю I в селе Медведь Новгородской губернии работы А. Н. Беляева по первоначально забракованной модели его учителя П. К. Клодта. Установленный в 1862 году по инициативе и в значительной мере на деньги местных крестьян, благодарных за освобождение их Николаем I от казенных податей в связи с неучастием в бунте военных поселян в 1831 году, он был сброшен солдатами вскоре после Февральской революции^{9}.

На даче «Александрия» в Петергофе (перед Коттеджем) находилась мраморная статуя Николая I, заказанная вдовствующей императрицей Александрой Федоровной H. С. Пименову и по его модели выполненная Р. К. Залеманом в 1869 году. (Эта статуя, вылепленная в гипсе в 1868 году, сохранилась в Русском музее.) Бронзовые бюсты императора и императрицы ранее находились и в Сергиевке (Старый Петергоф)^{10}. Покинул свой постамент колоссальный бюст Николая I из бронзы работы H. С. Пименова (в кольчуге с зерцалом и корзно, закрепленном фибулой на правом плече), торжественно открытый на средства купечества в зале Петербургской биржи 27 сентября 1859 года. Неизвестна судьба установленного к столетию со дня рождения Николая I бюста из каррарского мрамора работы И. М. Захаржевского по модели Р. К. Залемана в Институте гражданских инженеров, бюста работы Медейского на Николаевском (Московском) вокзале, бюста в Морском музее, находившемся ранее в здании Адмиралтейства. А на выставке новых поступлений Русского музея 1998 года был представлен бюст античного образца, выполненный в мраморе скульптором Трискорни, под названием «Портрет великого князя Николая Павловича»…

Историк Ю. В. Готье писал о Николае I: «Еще при жизни личность его вызывала среди современников два совершенно противоположных отношения. Многие из придворных деятелей, имевших личное общение с Николаем Павловичем, а в особенности те, которым удавалось наблюдать его в интимном семейном кругу, восхищались им и боготворили его; пишущему эти строки самому приходилось слышать от лица, имевшего доступ к императору Николаю, отзыв о нем, исполненный восторга и благоволения. Наоборот, представители передовых и независимых кругов русского общества, нередко на себе испытавшие тяжесть реакционной политики николаевского времени, склонны были усматривать в личности самого государя источник реакции и гнета. Ненависть к Николаю I, естественно вытекавшая из такого отношения, нашла себе самое, быть может, яркое отражение в произведениях Герцена. Беспристрастное и хладнокровное отношение, необходимое для оценки деятельности и личности Николая Павловича, не наступило и до сих пор»^{11}.

Интересная деталь — на памятнике, посвященном тысячелетию России в Новгороде, первоначально Николай I не был включен в число исторических персонажей, достойных увековечения, поправку внесли уже в ходе работы над памятником^{12}. Не был реализован и замысел H. С. Пименова, относившегося к Николаю I с любовью и уважением. Он задумал создать грандиозную композицию «Георгий Победоносец», предназначавшуюся, как отмечается в литературе о H. С. Пименове, для Георгиевской залы Кремлевского дворца. Впрочем, заказ вскоре был отменен. По мнению В. В. Стасова, знавшего скульптора, «эта конная группа, назначавшаяся для большой аванзалы Зимнего дворца, есть (по собственной, впрочем, затее Пименова) апофеоза императора Николая»^{13}. Небольшая модель скульптурной композиции впервые была показана широкой публике на московской выставке 1881 года. Святому Георгию H. С. Пименов придал черты Николая Павловича. «Красивые, величественные, почти античные черты лица Николая I, — пишет В. В. Стасов — очень для этого годились»^{14}. Раскрывая сюжет скульптурной группы, критик, ссылаясь на слова самого H. С. Пименова, поясняет, что дракон, поражаемый копьем, «не есть простой дракон скульптуры и скульпторов, а — Аллегория Венгрии и европейской анархии, и за одним разом пораженных наголову императором Николаем…»^{15}. На замечание В. В. Стасова, что дракон «мелковат», H. С. Пименов отвечал, что он и должен быть в виде «противной и ничтожной гадины»^{16}.

Не менее характерна история с изменением сюжетов исторических рельефов на памятнике Николаю I на Исаакиевской площади. По первому варианту, представленному Монферраном еще в марте 1856 года, предполагалось изобразить сцены из Русско-персидской войны 1826–1828 годов, Русско-турецкой войны 1828–1829 годов, польского восстания (капитуляция Варшавы И. Ф. Паскевичу в ночь с 7 на 8 сентября 1831 года) и заключительный эпизод Венгерской кампании (сдача А. Гёргея корпусному командиру Ф. В. Ридигеру при Вилагоше на реке Чибэ в Ванате к северо-востоку от современного города Арад в Румынии). Однако, как выяснила И. Г. Токарева, уже 4 мая 1856 года были предложены совсем другие сюжеты. Все они касались событий внутренней жизни России: 1) вынос по приказу Николая I наследника Александра верным солдатам лейб-гвардии Саперного батальона во дворе Зимнего дворца после подавления восстания 14 декабря 1825 года; 2) Николай I на Сенной площади 23 июня 1831 года на следующий день после усмирения холерного бунта, когда он на взмыленной четверке появился перед толпой, вновь скапливающейся на площади; 3) награждение М. М. Сперанского знаком ордена Святого Андрея Первозванного за составление свода законов 19 января 1833 года (под датой 1832); 4) проезд по Веребьинскому мосту на трассе С.-Петербургско-Московской железной дороги царского поезда 19 августа 1851 года.

Заказ на рельефы в гипсе был поручен московскому скульптору Н. А. Рамазанову. Инженер А. И. Дельвиг (двоюродный брат поэта А. А. Дельвига) позднее вспоминал: «Мне было поручено Чевкиным наблюдать за успешностью работы Рамазанова, который был большой кутила, в каждый мой приезд я заставал его за водкой и закуской. Вначале сюжетами трех барельефов (точнее называть их рельефами. — Л. В.) были назначены эпизоды из буйств 14 декабря, на Сенной во время холеры 1831 года и Варшавского, хотя при последнем императора не было в Варшаве. Сюжеты для барельефов передавались Рамазанову через меня. Когда я сообщил их П. Я. Чаадаеву, он заметил, что не следовало бы передавать потомству несчастных эпизодов из царствования того, кому сооружается памятник, и что в Петербурге, вероятно, одумаются и изменят сюжеты барельефов. Действительно, я вскоре получил изменение двух барельефов; тогда Чаадаев сказал, что и третий бунт отменят. Так и случилось. Между тем у Рамазанова многое уже было сделано, и его работа пропала понапрасну»^{17}. При некоторой неточности в отношении «отмены» третьего бунта, ситуация описана верно. После письма вдовствующей императрицы Александры Федоровны Александр II приказал заменить сцену взятия Варшавы сюжетом построения Петербургско-Московской железной дороги. После того как было отвергнуто предложение Н. А. Рамазанова показать все основные сооружения царствования Николая, а на их фоне выдающихся людей николаевской эпохи (в том числе и А. С. Пушкина), остановились на сцене прохождения царского поезда через Веребьинский мост.

Первым был выполнен рельеф со сценой на Сенной площади, затем привезены в Петербург изготовленные в воске рельефы «14 декабря 1825 года» и «Сдача Гёргея». В целом работу Н. А. Рамазанова, несмотря на интриги О. Монфер-рана, признали удовлетворительной. Но когда было решено вместо венгерского восстания изобразить сцену награждения М. М. Сперанского за составление «Свода законов», работу поручили петербургским скульпторам H. С. Пименову и Р. К. Залеману. Впрочем, первый с февраля по август 1857 года выполнил только рисунки, а сам заказ был передан Р. К. Залеману. При работе использовались воспоминания М. А. Корфа, список членов Государственного совета с указаниями их внешних признаков. Гипсовая модель рельефа была одобрена Советом Академии художеств 4 ноября 1856 года.

Не останавливаясь подробно на истории сооружения памятника^{18}, отметим, что, по общему мнению, портретное сходство генерала лейб-гвардии Конного полка в кирасе и каске, низко надвинутой на лицо, с Николаем I отступало на второй план. Изначально памятник стал символом, олицетворявшим самодержавного монарха в представлении многих людей, еще помнивших императора, хотя оценка его, естественно, была весьма различной. Для Л. Н. Толстого памятник Николаю I в Петербурге — это памятник «Палкину» в серии памятников «Палкиным» вообще; для М. Н. Залевского в «русском зарубежье» — один из двух «Медных всадников», охраняющих страну и столицу России»^{19}. Характерен эпизод в воспоминаниях Александра Бенуа о его встречах с Александром II в «блиндированной», как тогда говорили, карете: «Одна из этих встреч произошла у самого памятника Николаю I у Синего моста; карета, окруженная казаками, пересекла площадь с Вознесенской на Морскую. И, может быть, потому картина эта запечатлелась с такой отчетливостью в моей памяти, что я, не вполне отдавая себе отчет, все же как-то особенно ощутил контраст между гордой осанкой Николая Павловича, невозмутимо сидящего на своем вздымающемся коне, и видом его сына, уподобившегося преступнику, которого влекут куда-то под охраной»^{20}.

В 1996 году исполнилось 200 лет со дня рождения императора Николая I, и вновь, как сто лет тому назад, это стало поводом для нового осмысления его личности. Не будем спешить подводить итоги царствования. Не эти глобальные оценки нас сейчас интересуют. Внимательно присмотримся к самому человеку и государю императору Николаю Павловичу. Тем более что личность самодержца во все времена многое определяла в истории России. Характеристика личности Николая I, конечно же, не будет однозначной. Прошли годы, когда изображение исторических персонажей в розовом или черном цвете было правилом хорошего тона и индульгенцией на право публикации. Присмотримся еще раз к застывшему в медном сплаве памятнику на Исаакиевской площади и постараемся разглядеть не мундир, а человека.