Николай I Освободитель. Книга 7

Вопрос, способный поставить в ступор любого мужчину от пятнадцати до семидесяти пяти лет. Нет, не могу сказать, что он стал для меня такой уж неожиданностью, женщины остаются женщинами что в девятнадцатом веке что в двадцать первом, и желание застолбить за собой мужчину у них прочно выбито на подкорке. Да и сам брак — какой по счету уже, учитывая две мои жизни — пугал далеко не так сильно, как когда-то, двести лет тому вперед.

Любил ли я Варвару? Скорее нет, чем да. За сто лет жизни в двух временах способность к бурным чувствам как-то незаметно потерялась по дороге. С другой стороны Нелидова была красива, скромна, не пыталась лезть в государственное управление или «торговать» влиянием. С ней было легко, комфортно и тепло на душе, в сексе опять же женщина показывала себя той еще затейницей. Что еще нужно мужчине, которого уже не накрывают юношеские гормоны и сопутствующее им желание бури в отношениях?

Собственно, дело было в первую очередь в реакции общества. Если на внебрачные любовные связи в эти времена смотрели достаточно просто, то вот к институту брака наоборот отношение было крайне серьезным. Впрочем, тут все было не так страшно. После событий последних двух лет лично мой авторитет в обществе, причем как среди простых людей, так и среди «думающей части населения», был настолько велик, что мне бы легко простили и не такое. Гораздо больше я волновался насчет того, как отнесутся мои дети к подобному пополнению семьи. Не хотелось бы вносить разлад в отношения с самыми близкими, и если за реакцию старших я был уверен, то вот младшие сыновья находились в том возрасте, когда на подобные жизненные повороты реакция может быть достаточно бурной.

Ну и полюс к этому вставал вопрос о наследных правах. Какой статус будет у жены, получит ли она права императрицы, а возможные дети — титул великих князей.

В общем, все было сложно…

— Давай сегодня куда-нибудь выберемся? Вместе? — Вместо ответа на главный вопрос предложил я «компромисс». О моих отношениях с Варварой Нелидовой в принципе при дворе все уже более-менее знали. Все же полтора года прошло после гибели Александры, странно было бы ожидать от не старого еще мужчины принятия целибата. Однако отношения эти были, так сказать, неофициальными, то есть мы не появлялись в обществе вместе, а на балах и других общественных мероприятиях — тем более что посещать их часто во время войны у меня просто не было возможности — мы хоть и проводили время вместе, но не как пара, а как просто симпатичные друг другу люди. В общем, максимально соблюдая приличия, и предложение выйти в свет вместе, в таком контексте, означало, некоторым образом, придание отношениям определенного официального статуса.

— Куда? — В голосе женщины была слышна заинтересованность.

— Не знаю, — я пожал плечами, вернее одним плечом — на другом я лежал. — Нужно узнать, что сейчас в театрах дают, а то я от культурной жизни вовсе отвык последнее время.

— Мне присылали приглашение на открытие художественной выставки Дмитриева-Мамонова. Сегодня в здании Художественной Академии.

— Дмитриева-Мамонова… — Я попытался достать откуда-то из глубин памяти хоть что-нибудь о художнике с такой фамилией, но не преуспел. Да и мало ли, как говориться, в Бразилии донов Педро? С другой стороны — какая разница в общем-то, тут же был важен сам факт выхода в свет. — Я не против. Собирайся!

Последнее слово я подкрепил звонким шлепком по упругой попке, за что тут же поплатился шутливым тычком под ребра, после чего Варвара подскочила с постели и побежала готовиться к выходу в свет. Дело это не быстрое, особенно в эти времена, поэтому я не торопясь откинулся на спину и задумчиво уставился в нависающий над кроватью балдахин. Нужно было хорошо обсудить все в первую очередь с детьми, объяснить им ситуацию, а уже потом думать о свадьбе…

До художественной Академии, находящейся на университетской набережной Васильевского острова, ехать было всего десять минут. Спасибо мосту через Неву, который резко улучшил транспортную доступность отдельных островов, из которых, собственно, и состояла столица. Наверное, только многочисленные столичные лодочники и прочие работники водного транспорта были не слишком довольны новинкой, остальные же жители быстро оценили сооружение и потребовали продолжения банкета. Так что сейчас в профильном министерстве рассматривалось сразу два десятка проектов новых мостов через Неву включая железнодорожный, необходимость которого так же была очевидна.

На подъезде — спустя два часа суматошных сборов — к самой Академии было людно, Университетская улица была загромождена экипажами, что говорило о явном успехе сегодняшнего мероприятия.

— Какова хоть тема выставки, — спросил я Варвару, вырвав женщину из плена собственных мыслей.

— Не знаю, Ники, что-то с войной связанное, я не интересовалась подробно, — Нелидова пожала плечами и улыбнулась. Понятно, сама живопись ей сегодня не интересна совершенно.

— Ясно тогда, почему такая пробка… — Все связанное с войной было в столице чрезвычайно популярно. Офицеров отпускников, приезжающих изредка в столицу, встречали подобно героям, всякие благотворительные общества, собирающие средства в фонд государственной обороны выросли пачками подобно грибам после дождя, ну и культурную сторону жизни это поветрие тоже не могло не затронуть.

Появление на выставке императора, да еще и женщиной вызвало на выставке настоящий фурор. И даже две четверки телохранителей, постоянно отирающихся вокруг и старающихся «фильтровать» окружающую толпу не отпугнули подданных желающих перекинуться с российским государем словом-другим. Все же последнее время я даже в театр стал выбираться только по очень большим праздникам, про посещение всяких великосветских салонов и говорить не о чем.

Отбыв обязательную часть — хозяева выставки естественно воспользовались моментом и зазвали меня произнести приветственное слово — мы с Варварой занялись, собственно, тем, ради чего и приехали. Я рассматривал картины, Нелидова — крутилась рядом и изо всех сил показывала всем присутствующим наши с ней близкие отношения. Женщина постоянно держалась за мою руку, не отходя ни на шаг, и регулярно демонстрировала характерные жесты: то невидимую пылинку смахнет с моего мундира, то прошепчет что-нибудь на ушко, то назовет меня «уменьшительно-ласкательным» именем. В общем, метила территорию как могла.

Я же искренне наслаждался живописью. Надо признать, что работы Дмитриева-Мамонова на мой взгляд были несколько излишне академичными, а изображенные батальные сцены преувеличено бравурными. Красивые люди в красивых — не походных, а парадных — мундирах в красивых позах… Мне война что эта, что 1812 года запомнилась совсем другой. Кровь, грязь, страдания, несчастные уставшие люди, измученные животные и никакого пафоса.

Естественно, эти соображения я и высказал художнику, который сам вызвался на этот вечер стать нашим Вегилием в царстве живописи.

— Да, все так, ваше императорское величество, — художник коротко склонил голову принимая мою правоту, — и поверьте я видел войну именно с той стороны, о которой вы говорите. Это последние годы я по гражданскому ведомству прохожу, а так двадцать лет армии отдано. И в кампании 1812 года поучаствовать довелось и на Кавказе пошалить и… Да и наброски этой картины я писал с натуры.

Дмитриев-Мамонов только махнул рукой как бы говоря, что ему самому довелось увидеть достаточно. Мы стояли у большого — три метра в высоту и пять в ширину — батального полотна под названием «Эггенбуг», на котором был изображен эпизод знаменитого трёхдневного сражения.

На картине художник запечатлел момент контратаки русской кавалерийской дивизии на отступающую после неудачной попытки штурма нашей линии обороны австрийскую пехоту. Был ли такой эпизод в самом деле, я сказать не смог бы, но выглядело все достаточно драматично.

— Так в чем же дело?

— Дело в том, — осторожно, явно подбирая слова, начал баталист, — что таковы критерии оценки в нашей Художественной Академии. Академики предпочитают классические сюжеты и классическую же технику исполнения, этому учат новые поколения и за это выдают награды и пенсии.

— Странный подход, — я пожал плечами. Не то, чтобы художественная тема была мне хоть сколько-нибудь близка, однако необходимость новых течений, подходов, техник была очевидна, — особенно теперь, когда развитие получило фотографическое искусство. Какой смысл пытаться добиваться на полотне реализма, ежели фотограф одним движением сможет это сделать все равно лучше?

— Вы правы, ваше императорское величество, — кивнул Дмитриев-Мамонов, — и тем более странно, что наши академики продолжают отстаивать столь консервативные позиции.

— Что вы имеете ввиду?

— Императорская художественная академия, — художник голосом выделил первое слово, — она же относится к удельному ведомству, а значит…

— Значит, я могу изменить политику академии одним лишь своим распоряжением? — Баталист только пожал плечами, а ответ на этот провокационный вопрос, — нет, господа, так это не работает. Учитесь думать собственной головой и обходиться без высочайших указов, у меня, может быть для вас это не очевидно, куча других обязанностей, чтобы еще в дрязги художников погружаться.

Вот эта периодическая импотенция, неспособность сделать что-то новое без одобрения сверху меня в местных раздражала до крайности, хоть я и понимал, что это была, по сути, оборотная сторона сильной центральной власти. Тут уж приходится выбирать — либо один рулевой и все под него подстраиваются, либо шалтай-болтай, и каждый тянет в свою сторону. Хоть бери кисти, краски и сам пиши что-нибудь в стиле не существующего еще импрессионизма.

В прошлой жизни у меня очень долго в квартире висела копия «Лунной ночи» Ван Гога, которая была одной из самых любимых моих картин. Да и вообще все творчество голландского француза мне очень нравилось, и я, даже будучи в Амстердаме, с большим удовольствием потратил полдня на посещение музея творчества безухого Винсента.

— Прошу прощения, ваше императорское величество, — художника моя резкая отповедь явно смутила.

— Неужели вы не способны сделать что-то без одобрения академии? Написать картину, которая была бы по душе вам, а не кому-то еще?

— Но… Тогда как быть с финансированием? — Было видно, что баталист явно смущен денежным вопросом, — к сожалению далеко не все художники способны зарабатывать своим творчеством. Вот даже что касается меня, при всем успехе сей выставки и общем подъеме изобразительного искусства в России, творчество остается лишь не приносящим особого дохода хобби. Без поддержки академии большинство мастеров кисти, особенно из молодых, вовсе не смогут себя обеспечивать.

— В чем проблема? — Я пожал плечами и выдал точно успешный по послезнанию рецепт, — организуйте артель художников и устраивайте выставки по небольшим городам нашей страны. Многие жители столиц забывают подчас, что кроме Москвы и Питера у нас есть еще и другие населенные пункты. А меж тем люди в провинции тоже вероятно хотят приобщаться к прекрасному. Миллионов на том, конечно, не заработаешь, но и без хлеба насущного точно не останешься.

— Но деньги…

— Послушайте, — в моем голосе начало прорываться раздражение. — В империи проживает 80 миллионов человек, уж не думаете ли вы, что зарабатывать можно только ориентируясь на две сотни любителей живописи, живущих в столицах. Будьте ближе к народу… Ну и, кроме того, если правильно это обосновать можно организовать фонд поддержки отечественной живописи, основной идеей деятельности которого будет просвещение людей, живущих в провинции и не способных съездить в столицу на открытие выставки известного баталиста.

Я сделал круговое движение подбородком, как бы намекая, какую выставку я имею ввиду.

— Вы думаете, ваше императорское величество, — в голосе Дмириева-Мамонова послышался скепсис, — что кто-то пожелает поддержать подобное начинание?

— Например я. Как вы думаете, поддержки императора будет достаточно?

— О! — Художник подавился заготовленными было словами, — конечно!

— Тогда готовьте устав артели, список участников и не расчет необходимого бюджета, — я быстро прикинул, что нужно для организации общества Передвижников. — Как определите первоначальный круг организационных вопросов, запишитесь на приём через канцелярию, я оставлю распоряжение, чтобы вас не мариновали чрезмерно.

— Да, ваше императорское величество, — было видно, что собеседник оказался просто пришиблен таким неожиданно свалившимся высочайшим поручением.

— Ну не будем вас больше отвлекать, — с ухмылкой объявил я художнику. Переминающаяся рядом Варвара уже давно дергала меня за руку, намекая, что пора продолжить ее триумфальное дефиле по выставочным залам Художественной Академии. А то вдруг еще не все видели ее под руку с императором. — А эту картину я у вас куплю, мне понравилась.

Я хлопнул все еще не пришедшего в себя баталиста по плечу и не торопясь двинул дальше, не забывая кивать знакомым лицам в толпе.

Глава 19

События, названные впоследствии «Январской революцией» во Франции, стали для меня полнейшей неожиданностью. Нет, все предпосылки к ней были видны сильно и сильно заранее. Промышленники требовали либерализации налогового законодательства, рабочие боролись за свои права, неурожай 1838 года наложился на отсутствие поставок в Европу российского зерна, из-за чего стоимость продуктов питания подскочила местами вдвое. Карл Х последовательно игнорировал в стиле своего отца и старшего брата работу национального собрания: не смотря на теоретическое существование парламента, управление государством осуществилось без оглядки на депутатов императором и назначаемыми им министрами в ручном режиме. Мобилизация полумиллиона трудоспособных мужчин ударила в первую очередь по мелкому бизнесу, а необходимость срочно перевооружать армию на новые винтовки — французы, недолго думая купили лицензию у англичан и принялись штамповать винтовки Бейкер-Энфилд с максимально возможной скоростью, благо промышленность империи это более чем позволяла — съела все немногочисленные резервы государственной казны. Плюс военные неудачи, умножающие все вышеперечисленное на два.

И тем не менее мне почему-то казалось, что власть Бонапартов крепка, и отец нынешнего императора привил подданным достаточно уважения к своей фамилии, чтобы отбить у них желание бунтовать. Но видимо любой кредит доверия имеет свой конец.

Началось все с очередной забастовки ткачей в Лионе. Подобные мероприятия случались уже не впервые, и раньше властям удавалось в итоге находить с промышленниками общий язык. Вот только на этот раз события разворачивались на фоне не слишком хорошо идущей войны, поэтому выступление было жестко и бескомпромиссно поделено армией. С жертвами среди протестующих естественно.

Через три дня — 23 января — император издал указы на время войны запрещающие массовые собрания, приостанавливающие работу национального собрания, вводящие жесткую цензуру.

В ответ на это уже 25 января на улицу вышли жители Парижа и начали по старой памяти — люди заставшие бурные события 1790-х годов были еще живы и помнили, как это делается — сооружать баррикады.

Ситуация осложнялась тем, что в столице практически не было войск — армия стояла в вассальных немецких королевствах и «держала фронт» против войск «восточного союза». В Париже были только части национальной гвардии, слушатели офицерских учебных заведений и нераспределённые еще в полки призывники. При этом национальная гвардия участвовать в разгоне протестующих отказалась, будущих офицеров было слишком мало, чтобы повлиять на ситуацию, а мобилизованные по большей части сами перешли на сторону восставших.

29 января Карл Х был вынужден бежать из Парижа просто для того, чтобы спасти свою жизнь. Впрочем, занятие восставшими столицы еще совсем не означало полный успех дела. Император французов имел достаточно крепкий характер чтобы не сдаться, а рвануть на восток, туда, где стояла армия, туда, где верные ему — помнящие еще его отца — генералы помогут вернуть трон.

Была в этом только одна маленькая загвоздка: война хоть и перешла в стадию затишья, но все же еще продолжалась, и отступление французской армии — или даже ее части — означало бы очевидную попытку русско-прусской армии воспользоваться ситуацией и ударить французам в спину. Более того, этот пинок мог иметь такую силу, что летели бы потом французские войска аж до самого берега Атлантического океана. И кричали. Чаечкой.

Так что поступившее в начале февраля от Карла Х предложение о мирных переговорах особой неожиданностью не стало. Молодой император, очевидно, был готов пойти на уступки врагам внешним, чтобы спасти страну — ну во всяком случае в понимании самого императора — от врагов внутренних.

Пришлось мне вновь бросать столицу, прыгать в поезд и опять ехать на запад в Мюнхен, где и должны были пройти переговоры между двумя императорами.

В Париже тем временем события развивались стремительно. Бегство Бонапарта из охваченной мятежом столицы было воспринято горожанами как признак слабости. Уже 1 февраля весь Париж оказался в руках мятежников, провозгласивших низложение Карла Х, становление Второй республики, формирование Временного Правительства, всеобщие прямые выборы в национальное собрание, отмену цензуры, свободу прессы и массовых собраний, а также формирование парижской национальной гвардии. В общем, как обычно за все хорошее против всего плохого.

Очень быстро пожар беспорядков начал распространяться из столицы и по другим городам империи. Лион, Сент-Этьен, Марсель, Тулуза, Бордо, Лимож, Льеж, Турин — в этих городах также произошли разной напряженности выступления, однако к этому времени первоначальная растерянность властей прошла, и на этот раз реакция была куда более активной. Некоторых успехов «республиканцам» удалось добиться только в Лионе и Турине, где немногочисленные имперские войска были выбиты из города и свежесобранные городские советы объявили о подчинении республиканскому Парижу. В других местах армии удалось подавить мятеж в зародыше, хотя и порой ценой достаточно больших жертв среди обывателей. В Марселе на улицы города были даже вытащены снятые с кораблей орудия и только пущенная вдоль улицы картечь — в стиле самого покойного основателя династии Бонапартов — сумела «охладить пыл» почувствовавших было свою силу мятежников.

Пока я ехал сначала в поезде трое суток, потом добирался из Лейпцига — сюда еще до войны пруссаки успели дотянуть железнодорожную ветку — до Мюнхена уже на лошадиной тяге, события развивались неожиданно стремительно.

Сначала полыхнуло на Сицилии. Это, впрочем, было не удивительно, поскольку Бурбонов там сильно не любили — было за что — и уже не раз пытались решись свои политические и социальные проблемы силой оружия. До этого всегда неудачно.

12 февраля в тот момент, когда я уже подъезжал к Мюнхену, пришла новость о начале восстания в Неаполе. Стало понятно, что дело тут не конкретно во Франции, а просто по всему континенту назрело недовольство преобладающими во всех странах консервативными силами.

Уже находясь в столице Баварии узнал о беспорядках в Амстердаме и Ганновере. Искра, вспыхнувшая в Париже, неожиданно не потухла, а наоборот дала начало обширному пожару, готовому, кажется, поджечь всю Европу.

Началась революция в Милане, где окрылённые недавним быстрым и практически бескровным присоединением Венецианской области северные итальянцы стали требовать от своего короля «продолжения банкета». Революция в Сардинском королевстве носила явно выраженный антифранцузский характер, тем более с этой стороны Альп еще не знали о планирующихся переговорах в Мюнхене. Со стороны отстранённого наблюдателя могло показаться что пришло самое время рвать Францию и забирать себе весь Пьемонт. В итоге Карл Альберт все же сдался под давлением революционной толпы и даже объявил Франции войну.

— Приветствую вас, ваше императорское величество, — Карл Х был удивительно похож на собственного отца. Вот уж действительно тот случай, когда в родстве не приходится сомневаться. Средний рост, крепкое телосложение, круглое простое лицо, выдающийся нос. При моем появлении француз встал и протянул ладонь для рукопожатия.

— Добрый день, ваше императорское величество, — «вернул» я титулование, как бы показывая, что готов разговаривать с Карлом на равных. — Впрочем, не столь добрый как хотелось бы.

— Это правда, — показалось, что француз подхватил предложенную стороннюю тему с каким-то даже заметным облегчением. Возможно, он думал, что его сейчас сходу начнут ставить в коленно-локтевую позу и был рад, что этого не произошло. — Тревожные новости приходят со всех концов континента.

Помещение, любезно предоставленное нам баварским королём, было отделано в красно-бордовых цветах и больше напоминало комнату какого-нибудь дорогого борделя. Красные занавески, красные шелковые обои, мебель, обитая тканью того же цвета. У меня даже мелькнула в какой-то момент мысль, что Людвиг решил так ненавязчиво подколоть двух императоров. Впрочем, в сочетании с белыми коврами на полу и белой же деревянной мебелью красная обстановка выглядела вполне стильно.

— Не буду лукавить и уверять вас, что мне есть дело до проблем в тех странах, которые еще недавно присылали свои войска, чтобы «загнать русского медведя обратно в берлогу», — последнее было цитатой одной из воинственно настроенных парижских газет. Тогда, в начале войны, многим казалось, что такая широкая коалиция просто не сможет проиграть, и исход войны предрешен изначально. Получилось все, правда, несколько иначе. — Более того, я даже рад вашим Парижским проблемам, в противном случае мне пришлось бы двигать войска туда самому. Результат получился бы примерно тем же, только солдат русских погибло бы больше. А я стараюсь в любом случае этого избегать.

Карлу находится со мной в одном помещении наедине было явно некомфортно. Даже сидя мои два метра роста заставляли его смотреть на меня снизу-вверх, плюс разница в возрасте в двадцать лет. Ну и историческая коннотация, от нее тоже никуда не денешься.

— Хорошо, — кивнул француз, — я ваши чувства отлично понимаю. Не случись бунта в Париже, будьте уверены, я бы так просто не сдался. В отличии от англичан, у нас, французов, есть гордость!

— Ну это в вас молодость говорит, — собеседник вопросительно приподнял бровь, — британцы сделали совершенно верно, что первыми попросили о мире, сумев выскочить из проигранной войны без больших потерь. А иначе сейчас наши крейсера топили бы корабли под «Юнион джеком», а не американские.

Поскольку «Гридень» и «Боярин» вышли в крейсерство тогда, когда вопрос с островитянами уже был решен, военное министерство отправило их в Карибское море на помощь изнывающей от морской блокады Мексике. Эскадра под командованием адмирала Балка произвела в тех водах натуральное опустошение, разогнав не столь уж сильный американский флот и даже предприняв бомбардировку Чарльстонского порта на восточном побережье США. На этот раз рейд был подготовлен лучше, и к берегам Мексики был заранее отправлен купец под нейтральным флагом с грузом снарядов к корабельным 120 мм орудиям, что позволило расходовать боеприпас более свободно.

В итоге растянувшееся на четыре месяца крейсерство обошлось американцам в полсотни разнокалиберных посудин, включая четыре боевых корабля участвующих в блокаде порта Канкун. А армия, стоящая под Мехико и снабжавшаяся ранее по морю и вовсе мгновенно оказалась в практически безвыходном положении, даже захвати они вот прям сейчас мексиканскую столицу, это бы никак армию генерала Джесапа не спасло.

Такой поворот вызвал натуральный кризис в американском конгрессе, где недоумевали, почему вложенные — весьма немаленькие, надо признать, — во флот средства оказались выброшены на воздух. Почему весь американский флот ничего не может сделать с парой русских кораблей. Ну и конечно кто будет отвечать за сдачу в потерю почти десяти тысяч американских солдат, конечно.

Ради справедливости, Джесап не поднял лапки в гору сразу, а попытался пробиться на север на соединение со стоящими в Техасе силами союза. Растянувшийся на два месяца «марш смерти», когда американская армия с боями прорывалась сквозь вражескую территорию, жестоко страдая от нехватки буквально всего. В итоге пройдя за пятьдесят семь дней чуть меньше шестисот километров остатки экспедиционного корпуса вынуждены были сложить оружие, не одолев и половины запланированной дистанции. В плен попало около трех тысяч американских солдат, то есть треть от изначального количества бойцов, выступивших от Мехико.

Возвращаясь к корабельной теме, было понятно, что уже скоро кто-нибудь додумается до идеи навесить на деревянную обшивку корабля железную броню — для парирования ударов 120-мм снарядов достаточно будет какого-то дюйма железа, — и гонка вооружений пойдет на новый виток, как это случалось уже не раз в мировой истории.

— Хм… — Карл явно не нашел, что ответить на это заявление.

— А вообще, есть в этом что-то ироничное…

— Что?

— Традиция французских императоров раз в поколение отправляться на восток, получать там по роже и потом откупаться золотом, — я посмотрел в глаза Карлу Х, который явно опешил от такой подачи. — Вам бы стоило задуматься о наследнике, ваше императорское величество. А то через двадцать пять лет некому будет объявлять России войну.

На несколько минут в помещении повисла тишина. Я откровенно наслаждался ситуацией, а француз переваривал все услышанное ранее. В принципе даже сама эта встреча была не так чтобы очень необходима, поскольку основные позиции будущего мирного договора были уже согласованы заранее. Как обычно в таких случаях происходит, первым лицам нужно лишь самолично подтвердить согласие с пунктами договора и поставить свою подпись. Не более того.

После моих слов, однако, маска спокойствия на лице француза дала трещину.

— Вы, русские, всегда ненавидели Бонапартов, и презирали моего отца, — Карл аж покраснел от сдерживаемых чувств. — И видимо эти чувства распространяются на весь наш род.

— Вы не правы, — я покачал головой, — вашего отца я очень уважал. При всей сложности наших отношений, он был безусловно великим человеком, и поверьте, будь он жив, этой войны бы просто не случилось. В отличии от многих других Наполеон I умел учиться на своих ошибках и совершенно точно не стал бы опять влезать в войну с Российской империей, которая очевидно выгодна только Великобритании. Так было в 1812 году и так есть сейчас. Вы не там ищите друзей, ваше императорское величество.

— Да что вы говорите! — В голосе француза был слышен неприкрытый скепсис.

— Да, я вам больше скажу. Я настаивал на том, чтобы отдать сестру за вашего батюшку в 1808 году и всерьёз рассматривал возможность брака между вами и моей старшей дочерью. Последнее было бы совсем не лишним для укрепления взаимоотношений между двумя империями, — я пожал плечами. — Впрочем, теперь это очевидно просто невозможно.

С другой стороны, брак моей сестры Анны с австрийским императором совершенно не помешал мне развалить империю Габсбургов на мелкие кусочки, так что важность родственных уз тут не стоит преувеличивать. Отношения с сестрой, которая осталась верна мужу — что делает ей честь, если задуматься, — в самое тяжелое для него и Австрии время, изрядно испортились. Анна резонно обвиняла меня и Россию во всех своих бедах, хоть, надо признать, их брак с Фердинандом сам по себе был далеко не эталоном. Детей у них так и не появилось — судя по всему с этим у австрийского императора были проблемы, — так что радоваться Анне в принципе было нечему.

В итоге Мюнхенских переговоров война в Европе была окончательно завершена. Французы признавали сложившуюся «на земле» ситуацию, выплачивали нам небольшую — существенно меньшую нежели в 1812 году, но и в военном плане обстановка-то была совсем другой — контрибуцию и в качестве вишенки на торте передавали нам во владение Французскую Гвиану. Зачем она была нам нужна — вопрос, что называется, со звездочкой, скорее всего жадность взыграла, не более того. Нет получить опорную точку в том регионе было совсем не лишним, но любой карибский остров с этой работой справился бы как минимум не хуже. Ладно, будем оттуда потом ракеты запускать, там экватор рядом, на топливе сэкономим.

(Европа по итогам Царьградской войны, 1839 год)

Тут, наверное, стоит дать пояснение подобному миролюбию, которое мне в общем-то было не свойственно. Да, мы вполне могли продолжить войну, взять Париж и просто расчленить Францию на куски. Бретань, Каталония, Наварра, Корсика, Рейнланд… Что-то испанцам, что-то итальянцам, желающие бы нашлись. Вот только заплатить за это пришлось бы десятками тысяч солдатских жизней и миллионами рублей.

Не смотря на в целом успешную для России войну, по экономике она ударила крайне жестко. Госдолг успешно подобрался к 600 миллионам рублей и вполне мог пробить отметку в миллиард, если бы боевые действия продолжились. Хуже того последнее размещение долговых облигаций на внутреннем рынке даже с учетом повышенного процента смогло собрать нужную сумму с огромным скрипом. Все, кто хотел дать нам деньги в рост, уже это сделали, новых кредиторов каждый раз находить было все сложнее.

Без привозного сырья «болели» целые отрасли экономики. Имелся жутчайший дефицит селитры для производства новых снарядов и завести ее через Швецию уже возможности не было. Еще в середине 1838 года англичане начали перехватывать идущий через Северное море поток этого стратегического сырья и принудительно выкупать его дабы нам ничего не досталось. В Стокгольме повозмущались-повозмущались, но в итоге поднимать бучу не стали, они свой посреднический процент получали даже в таком формате, а проблемы России, при всех наших хороших отношениях, короля Густава V волновали все же в последнюю очередь. Из-за этого производство снарядов у нас упало до совсем смешных десяти тысяч в месяц. Их просто нечем было снаряжать.

А еще неурожай. Зима 1838–1839 годов выдалась по всей центральной России холодной и бесснежной. Пока было не совсем понятно до конца, но все говорило, что озимых мы местами лишились полностью. Очевидно, что стоимость хлеба в такой ситуации должна была резко подскочить, а с учетом того, что нам в моменте нужно было кормить кроме себя еще и пол-Европы — там хозяйство в отдельных регионах было войной разорено начисто — чтобы избежать голодных бунтов в «своих» странах, с продовольствием все обещало быть достаточно сложно.

Ну и волна революций не могла не волновать сама по себе. У нас в стране пока было тихо, да и поводов для таких развлечений как бы особо не имелось, но тем не менее очень хотелось перестраховаться. Короче говоря, настал удачный момент «зафиксировать прибыль на хаях», что я с большим удовольствием и сделал. Не зря народная поговорка гласит, что лучше синица в руках, чем журавль в небе, именно так я себя в этот момент и чувствовал.

Окончание войны, однако не означало окончания прокатившейся по Европе волны либеральных революций. В начале марта 1839 года началось очередное восстание против Бурбонов и, наверное, самого одиозного из представителей этой испанской династии Карла V. Очень быстро восстание охватило практически весь юг страны, почти сразу превратившись в полноценную гражданскую войну.

Тут нужно сделать отступление и дать по Испании небольшую справку. Дело в том, что немало переживший на своем веку — в том числе и многолетний французский плен — Фердинанд VII очень долго не имел детей, и поэтому будущий Карлос V так же долго считался единственным безальтернативным наследником. При этом — сам Фердинанд, раздавивший за двадцать лет правления не одну попытку либеральных революций, тоже был далеко не мальчиком-зайчиком — вокруг Карла кучковались самые радикально абсолютистски и клерикалистски настроенные круги.

Рождение у Фердинанда дочери Марии всколыхнуло было либерально настроенную часть общества. Вернулась надежда, что у короля появится наследник, и это закроет одиозному младшему брату путь на трон. Однако вышло по-другому: у Фердинанда родилась только еще одна девочка, а все разговоры о возможной отмене салического закона, позволявшего занимать трон только мужчинам, закончились со смертью короля, так и не вылившись во что-то конкретное. В итоге в 1833 году трон-таки занял Карлос под номером V и тут же принялся закручивать гайки еще сильнее. Некоторое время монарху удавалось ситуацию как-то контролировать, но любому здравомыслящему человеку было понятно, что там рано или поздно обязательно рванет.

И рвануло. Новости из Франции, Неаполя и других государств в Испании нашли отклик не только среди столичных обывателей, но и даже у обычно далеких от политики крестьян. За короля было только духовенство и верхушка самых богатых землевладельцев. Даже армия, как оказалось, верна монарху отнюдь не до конца, и если север страны вместе с Мадридом удержать Карлосу удалось, то весь юг с центром в Севилье поднял знамена республики.

Забавный — впрочем, тут вероятно мою точку зрения разделили бы не все — момент произошел в Баварии. После того как оттуда ушли русские войска, сначала в Нюрнберге, а потом и в Мюнхене начались народные волнения с требованиями либеральных реформ. Получается, что стоящая в этой стране русская армия невольно помогала местному правительству держать ситуацию под контролем, а когда мы оттуда ушли, так и полыхнуло.

Жарко было не только на юге Европы, но и на севере. Волна протестов не обошла и Данию, где король Фредрик VII одним из первых среди европейских королей сдался и уже после первых народных выступлений согласился принять конституцию, ограничивающую права монарха и предполагающую всеобщие выборы в парламент. При этом из-за того, что Дания, по сути, представляла собой две отдельные части — собственно Датское королевство и герцогство Шлезвиг-Гольштейн — такое решение вызвало в немецкой части страны откровенное недовольство. На юге Дании были сильны позиции немецкой аристократии, которая логично в общем-то считала, что такая конституция сильно урежет их права в пользу общего правительства.

18 марта Фредрик Гессенский штатгальтер Шлезвиг-Гольштейна объявил призыв добровольцев в армию герцогства и объявил о нежелании живущих тут немцев подчиняться общей конституции. Очевидно, что шансов против королевской армии у мятежников не было, однако они небезосновательно рассчитывали на возможную помощь Пруссии. Хоть у Берлина финансовые дела были далеко не блестящими, но зато под рукой была не полностью демобилизованная еще 150-тысячная армия, уже повоевавшая и набравшаяся опыта. Против такой силы Копенгагену противопоставить было особо нечего.

Боевые действия начались 30 марта с небольших успехов мятежников, однако уже через две недели стало понятно, что они «не вывозят». Свежесобранную и состоящую в основном из студентов и немецких «добровольцев» армию с большими потерями выдавили из Шлезвига. При этом мобилизация в самой Дании за коротко время позволила довести численность армии до 45 тысяч человек.

И в этот момент из Берлина северным соседям поступает ультиматум о прекращении боевых действий. В противном случае Пруссия угрожала объявить датчанам войну. Более того ничтоже сумняшеся Фридрих-Вильгельм — тот который наследник и еще не получивший приставку IV, но уже полноценно перебравший на себя основные функции управления государством — двинул дивизии к датской границе. Видимо, чтобы продемонстрировать свою решительность в этом вопросе. В Европе опять запахло войной.

И вот тут я действительно первый раз почувствовал, что Россия спустя сорок лет после моего попаданчества стала определяющим игроком на европейской геополитической арене. Когда всего за пару дней ко мне на прием принялись ломиться послы всех заинтересованных стран, включая Великобританию и Францию, с вопросом, собирается ли Россия в случае войны поддерживать Пруссаков. Ведь в случае, если Петербург поддержит притязания Берлина на земли, населённые немцами, то Лондону и Парижу ничего не останется кроме как отступить. Не начинать же вновь только что проигранную войну без особых шансов на победу.

Вот только мне лишнее усиление Пруссии было совсем не нужно. Может это и не совсем честно по отношению к союзникам и родственникам в Берлине, но, как я уже упоминал, национальные интересы для меня были куда более важными.

Поэтому наш ответ всем интересующимся дипломатам был такой: в случае если войну Дании первой объявит Пруссия, а дальнейшие боевые действия не выйдут за границы Шлезвиг-Гольштейна, Российская империя вмешиваться не будет.

В том смысле, что мы не против, если вы пойдете там и все вместе коллективно убьетесь, но вот приобрести от этого реальную выгоду хоть кому-нибудь, мы конечно не позволим. После этого Париж с Лондоном смогли в себе найти силы проявить принципиальность и объявили пруссакам, что изменить границы Дании они не позволят, и в случае необходимости окажут последним военную помощь.

Несмотря на это, Пруссия все равно — видимо ободренная нашим обещанием не допустить переноса боевых действий на собственно прусскую территорию — двинула войска вперед и 14 мая объявила войну Дании. Не успев толком закончиться, война в Европе полыхнула вновь.

Меня же ждал Царьград.

Глава 20

Я не торопясь шел по расстеленной прямо на древние камни мостовой красной ковровой дорожке. Сколько всего видели эти камни? Византий, Константинополь, Стамбул… Два с половиной тысячелетия истории, из которой полторы — в качестве столицы великой империи. Сначала Византийской, а потом — Османской.

Раздавались даже в России голоса с призывом перенести столицу в Царьград, продолжить тем самым историческую многовековую линию. Но мне казалось, что это все же неправильно. Россия — это больше чем Византийская империя и «подчиненное» положение великого города, стоящего на Босфоре, подтверждало данную сентенцию как нельзя лучше.

Войны, мятежи, заговоры, великие открытия, философские диспуты, религиозные противостояния, рождение и смерть миллионов человек. Казалось, сам воздух в городе наполнен историей. Каждый раз, когда я шел по этим камням, у меня совершенно непроизвольно вставала дыбом шерсть на загривке от осознания причастности к истории. Здесь ходили Ромейские императоры тогда, когда славяне еще кочевали где-то в недрах Евразии, и не выплеснулись с великим переселением народов на те земли, которые сейчас населяют. Уже тогда это был главный в мире центр цивилизации.

Ушли греки, потом ушли турки, теперь их место здесь будут занимать русские. Отныне, как говорится, и вовек. Ну во всяком случае, я на это очень надеялся.

Вдоль красной дорожки длинным зеленоватым — от цвета формы — коридором стояли гвардейцы в парадной форме. Подобно древним статуям они застыли, кажется, даже не дыша и лишь движения глаз, сопровождающих шествие императора, выдавало в них живых людей. В воздухе пахло морем и зеленью, а в момент, когда я пересек какую-то невидимую для других черту, расположившийся у входа в Святую Софию оркестр грянул недавно написанный гимн Российской Империи, вселяя в сердца людей радость и гордость за свою страну.

У Глинки в итоге получилась отличная музыка. В меру бравурная, в меру мелодичная, не знаю, было ли им создано что-то подобное в нашей истории, но тут ин заслуженно получил за написание гимна орден Александра Невского.

Перед самим входом в Святую Софию меня приветствовала толпа народа. На самом деле в Царьграде после его захвата русскими войсками население сократилось более чем втрое или даже вчетверо, и сейчас в бывшей столице османов проживало немногим больше 150 тысяч человек. Все еще достаточно много по российским меркам, город даже с таким поредевшим населением занимал почетное третье место среди всех «мегаполисов» империи. Почти сразу же после окончания войны стартовала кампания по переселению на присоединенные земли крестьян из центральных губерний и демобилизованных солдат. Последним отдавался приоритет, а наличие Георгиевского креста позволяло получить два десятка десятин на берегу моря совершенно бесплатно. Вполне приличный такой бонус для землепашца откуда-нибудь из-под Пскова.

Так вот несмотря на то, что Царьград изрядно опустел, встречала меня толпа весьма приличных размеров. В первую очередь это были местные греки и армяне, вернее лучшие люди этих двух общин, каждого из которых заранее проверила служба безопасности и только после этого допустила на церемонию. Ну а самые важные гости конечно же ждали меня внутри собора.

Новая война на осколках еще не потухшего конфликта, в которой Россия не собиралась принимать участие, открыла для нас уникальное окно возможностей заняться собственными делами, не оглядываясь на реакцию других европейских игроков. И первым делом, нужным для окончательного получения карт-бланша на любые внутренние преобразования стала моя коронация на трон Византийской, или как стала писать российская пресса — Ромейской, империи.

С одной стороны, еще одна корона, еще один пункт в длинном списке большого титула Российского императора мало на что могло повлиять. Ведь в конце концов, важно не то, сколько титулов у тебя есть, а сколько штыков ты можешь повести за собой, и сколько золота у тебя в казне. Вон британские короли вовсе без императорского титула всю историю как-то обходились, и это ничуть не умоляло величие самой империи.

С другой стороны, венчание меня второй императорской короной — одновременно с вынужденным отказом австрияков и турок от имперских титулов — как бы декларировало претензии России на совершенно новый уровень европейского влияния. Нет, был еще император в Париже — вернее пока император собственную столицу только осаждал, не желая устраивать кровавый штурм — а также Великобритания тоже считалась империей… Но именно вторая имперская корона как бы показывала реальное соотношение сил.

А еще это было невысказанным впрямую актом провозглашения такого себе протектората над землями бывшей Ромейской империи. Греция, Болгария, Сербия, Валахия, Трансильвания, Словакия — правители этих как бы независимых стран сегодня прибыли в Царьград чтобы засвидетельствовать свое почтение. Остальные, в том числе и союзные Венгры, и Пруссаки, ограничились дипломатическими представителями, правильно понимая контекст мероприятия и не желая ставить себя в подчиненное положение.

Перед самым входом в собор меня встретили трое русских фельдмаршалов и церемониально возложили на плечи подбитую горностаем и выкрашенную в пурпур мантию, что сопровождалось приветственными криками собравшихся у собора людей.

Поскольку последняя коронация Ромейского императора — и, собственно, в дальнейшем повторения этого действа не ожидалось, не венчают же каждого императора венцом великих князей Киевских — имела место аж пять веков назад, церемониал пришлось выдумывать заново. Опираясь естественно на современные тенденции и записи о событиях тысячелетней давности.

Так вот возложение на плечи мантии, — изначально подразумевалась, что она ранее принадлежала предыдущему императору — означало преемственность поколений, а участие в этом деле военачальников — поддержку армии.

Дальше я под пение церковных гимнов и здравниц прошел внутрь собора, где был установлен императорский трон. Мелькнуло воспоминание о прошлой коронации, тогда тронов было два. На секунду защемило где-то в районе сердца, но быстро отпустило. Прошло два года, все что могло отболеть уже отболело, остались только хорошие воспоминания и конечно же дети. Дети, кстати, сегодня тоже присутствовали здесь внутри собора.

Поднялся по ступенькам, взошел на постамент и отдернув плащ сел на трон. Тут же хор, только и ждущий этого момента вновь затянул какой-то гимн. Признаться честно, желания разбираться в том, как именно церковники будут прославлять нового императора Ромеи, у меня не было.

Сама церемония растянулась на добрых сорок минут, большую часть которых я провел, отрешившись от происходящего и думая о своем. Вокруг ходили попы, окуривали меня какими благовониями, читали молитвы, а я думал о событиях на другом конце планеты.

В начале июня наконец был заключен мирный договор между Россией, Мексикой и США, финализировавший войну за Техас и глобально за доминацию в Северной Америке. Полностью отстоять северный слабозаселенный штат мексиканцам даже с нашей все же не удалось. И не удивительно, собственно.

К началу 1839 Америка довела размер своей армии до 170 тысяч человек, а также заложила на стапелях несколько десятков новых боевых кораблей, большая часть из которых имела паровой движитель. Казалось бы, с такой силой Вашингтон был способен сломить не только сопротивление Мексики, но и сбросить в Тихий океан русские войска. Но тут нужно отдельно рассматривать фактор географии. Центральная часть Североамериканского Континента в эти времена практически не была заселена, дорог там не было, а тащить даже 40-тысячный — этого вполне хватило бы, чтобы сломить любое сопротивление русских войск в Америке — корпус через 2500 километров пустошей и гор — занятие очевидно самоубийственное. Плюс фактор индейцев, опять же.

Надо признать, что и у наших переселенцев с местными краснокожими было далеко не все так гладко. Случались стычки, нападения — причем взаимные — попытки обратить коренных американцев в рабство… В общем эксцессы случались с завидной регулярностью. Да и в целом, если говорить совсем честно, средний русский переселенец живущих бок-о-бок индейцев полностью равными себе не считал. Такое в эти времена было общество, далекое от идей толерантности и равноправия.

Вот только при всем при этом, отношение русских с аборигенами от американского отличалось разительно. Если на западе Северной Америки индеец в принципе мог стать своим — выучить язык, принять веру и более-менее влиться в общество, — а второе поколение и вовсе практически никак не дискриминировалось, то напирающим с востока протестантам живые индейцы глобально были не нужны. Им нужна была только земля, без живущих на ней краснокожих. Ну и в общем за прошедшие двадцать лет местные племена отлично прочувствовали разницу и поняли кого следует держаться, если они вообще хотят выжить. Даже не культурно а физически. Так что теоретический путь на запад для американской армии осложнился бы не только географией, но постоянными атаками союзных нам индейских племен, которых мы к тому же дополнительно вооружили огнестрельным оружием.

Очевидно, что изначально в Вашингтоне были намерены довести дело до победного конца, поскольку даже условная «ничья» очевидным образом закрывала действующему президенту Ван Бюрену любые мечты о втором сроке. Однако большие потери предыдущих лет, рейд русских кораблей к американским берегам, катастрофа в Мексике, все еще достаточно сложная финансовая ситуация после обрушения пирамиды Никарагуанского канала и ужесточившиеся индейские войны, вспыхнувшие по всем великим равнинам центра континента, склонили чашу весов на сторону переговоров. Вероятнее всего в Вашингтоне просто опасались оставаться в войне с Россией один-на-одни, когда до этого мы смогли одолеть куда более крепкие в военном смысле европейские страны.

В итоге в начале июня в Веракрусе был подписан мирный договор, по которому северо-западная часть штата Техас с границей по реке Бразерос и дальше от его истока по 33 параллели до водораздела Скалистых гор признавался независимой территорией. При этом Вашингтон обязывался не посягать на его территории и не включать их в состав непосредственно США. Ну а что касается России, то Америка отказывалась от притязаний на территорию Орегон и признавала наш суверенитет над всем Тихоокеанским побережьем Америки от Аляски до границы с Мексикой вплоть до того самого водораздела этих самых Скалистых гор.

Было понятно, что янки обманут. Выберут момент и инкорпорируют Техас в состав США, и мы вероятнее всего этому никак не сможем помешать. Да и смысла в этом не будет, если туда переедет больше количество переселенцев с севера. Вернее, когда переедет.

Но в целом, всех задач, которые перед этим конфликтом изначально ставились, мы сумели достигнуть, поэтому его также можно было занести себе в актив, не смотря на формальное поражение. Границы определили, Мексике помогли, американцев заставили тратиться на армию. Индейцев опять же разворошили: мелочь, а приятно. Получившие европейское оружие и надежный тыл краснокожие потом еще лет сорок активно резали напирающих с востока бледнолицых, заставляя Вашингтон держать под ружьем достаточно большие силы и тратить на них изрядную долю бюджета.

— Аминь! — Константинопольский патриарх закончил читать молитву, после чего подхватил специально сделанную по случаю коронации новую корону, и они вместе с патриархом московским в четыре руки возложили ее мне на голову. После этого Никанор обмакнул пальцы в сосуд с миром и нарисовал у меня на лбу крест. Помазание на царство состоялось.

С патриаршей проблемой мы тоже разобрались. Когда русские войска победным маршем вошли в Афины — выборы короля, конечно, были насквозь демократическими, но для «моральной» поддержки Михаила я отправил с ним в Грецию два пехотных корпуса — вопрос с раскольничьим патриархом, по сути, решился сам по себе, и все греческое духовенство в итоге признало Никанора единственным легитимным главой Константинопольской церкви.

После получения трона, Михаил с семьей переехали в Афины и теперь самой главной головной болью нового монарха — помимо построения работающей вертикали власти, конечно — была чистка северных территорий от мусульманского населения. По договоренности между монархами новообразованных балканских королевств, все магометане подлежали выселению в Малую Азию дабы в будущем не допустить никаких конфликтов. Ну и просто ради мести за века унижений.

Ну а большая часть мусульманского населения проживала именно на территориях, отошедших Греции, именно ей досталась Албания, поскольку по местным представлениям албанцы представляли собой именно омусульманеных греков. В общем, там теперь шло активное перекрещение в православную веру тех, кто хотел остаться и выселение тех, кто предпочел уехать.

Получив на голову корону, я встал с трона и начал спускаться по ступенькам вниз. Там меня уже ждали носильщики с большим деревянным щитом, на который я достаточно опасливо и встал двумя ногами. После этого шестеро крепких мужчин аккуратно подхватили щит вместе со мной и под радостные возгласы собравшихся понесли к выходу из собора.

Это был самый тонкий момент церемонии, загреметь под фанфары на глазах у подданных и приглашенных гостей мне хотелось меньше всего, однако меня в итоге убедили в том, что носильщики сделают все аккуратно, и никаких эксцессов не будет.

Вынос императора на щите — изначально просто части воинского защитного снаряжения — в Византии символизировал демонстрацию монарха народу и одновременно главенствующее его положение по отношению к подданным. Ну и в мою коронацию этот элемент был вставлен для, так сказать, связи поколений. Или в данном случае правильнее будет сказать — эпох.

Надо признать, волновался я зря. Шестерка специально обученных носильщиков несла меня достаточно мягко, чтобы не заставлять императора волноваться. Мы прошли в таком виде сквозь главные врата собора после чего сделали небольшой круг почета по оцепленному солдатами дворику. На этом формальная часть церемонии была окончена и можно было перейти к банкету. Думается мне, что большая часть собравшихся пришла в этот день к Святой Софии не для того, чтобы поглазеть на меня красивого, а чтобы пожрать и выпить на халяву. Впрочем, глупо было бы их за это винить.

Ну а после празднеств — пару дней на само мероприятие, еще пару, чтобы прийти в себя, чай не мальчик уже — во дворце Топкапы прошел своеобразный конгресс представителей стран восточной и центральной Европы, ради которого на самом деле все и затевалось.

Мне Топкапы не нравился совершенно. При всей его очевидной исторической важности именно в качестве императорской резиденции он мне не подходил по всем параметрам. Однако, пока на берегу Золотого Рога строилось новое уже современное здание, приходилось так или иначе занимать ту недвижимость, что была под рукой.

Так вот именно здесь 21 июня 1839 года было подписано большое торговое соглашение расширяющее действие Русско-Прусского торгового союза и на девять — включая Саксонию — новых государств.

Суммарное население этих государств по первоначальной прикидке — понятное дело подушную перепись пока еще никто не делал — оценивалось в 15–17 миллионов человек, что представляло собой вполне себе привлекательный рынок как для русских, так и для прусских промышленников.

На членов «Восточного блока» — как сначала в шутку, а потом и вполне серьезно начала я называть это в первую очередь экономическое объединение — после этого распространялись все ранее подписанные между Петербургом и Берлином двусторонние документы, включая договор о стандартах, о часовых поясах, о нулевом меридиане и прочем, что мы успели унифицировать за последние пятнадцать лет.

Кроме того, удалось заключить немало выгодных чисто с коммерческой стороны соглашений. Поскольку необходимость строительства железных дорог после последней войны была уже очевидна всем, концессии на строительство магистралей, соединяющих столицы новосозданных государств, были выданы РЖД практически влет. Тем более, что Россия могла предоставить выгодные кредитные программы, с которыми другие страны сравниться не могли. По сути, мы брали на себя все — начиная от составления проекта до дальнейшего обслуживания всего хозяйства, от контрагентов требовалась исключительно земля, по которой железнодорожные ветки будут идти.

Подписали договор на строительство таких веток: Одесса-Бухарест, Бухарест-София, Бухарест-Варна — эта дорога должна была дальше пойти на юг до Царьграда уже по российской территории, — София-Афины, Бухарест-Белград-Загреб, Яссы-Клуж, Клуж-Пешт, Краков-Кошау.

Плюс каждая из молодых стран желала оснастить свои армии лучшим — читай русским — оружием. Естественно, тоже в кредит, поскольку денег они пока не имели. Откровенно говоря, в русской казне пока тоже было пустовато, к середине 1839 года госдолг перевалил за 700 миллионов рублей примерно на 35% превысив годовой бюджет страны. Однако при этом у нас был самый большой в мире золотой запас в 150 тонн — примерно 135 миллионов рублей — желтого металла, и я надеялся на скорое поступление первых партий продукции из Калифорнии. Так что в принципе можно было, не сильно опасаясь «дефолта», разместить на бирже облигаций еще на сотню миллионов. Надежность России как кредитора после победы в большой войне сейчас ни у кого в мире не вызывала вопросов. Глупо было бы этим не пользоваться.

Если же смотреть в целом, то можно с уверенностью отметить, что на этот раз Россия выиграла не только войну, но и мир. Во всяком случае на ближайшие лет десять, а что будет дальше — кто знает?

Эпилог 1

Князь Адам Ежи Чарторыйский прожил долгую и изобилующую крутыми поворотами жизнь. Еще в молодости ему удалось поучаствовать — косвенно, правда, но тем не менее — в восстании Костюшко, подвизаться на русской службе, сойтись близко с наследником престола, побыть министром иностранных дел империи, де-факто быть правителем одной из богатейших провинций страны, а после… Превратиться в одного из лидеров польской эмиграции и идеологом общенационального восстания.

В свои почти семьдесят лет Чарторыйский последние полтора десятилетия жил в Париже, где пользовался огромным уважением многочисленной польской диаспоры и зарабатывал на жизнь посредничеством между правительством Франции и различными горячими парнями на далекой родине, которые тоже были недовольны политическим курсом императора Николая, прозванного в народе Освободителем.

Пальцы поляка непроизвольно сжались в кулак, при мыслях о гаденыше. Нужно было его еще тогда удавить, когда он только-только делал первые шаги. И ведь были такие мысли, были, но слишком уж сладкая была у него в тот момент должность, дающая широкие возможности как внутри страны, так и за ее пределами, чтобы рисковать по столь незначительному поводу. Ну кем тогда был Николай? Даже не первым наследником, а Александр был еще молод и вполне мог настрогать десяток детей — всех же не передавишь. Хоть и очень хотелось, конечно.

Самым же большим своим достижением Чарторыйский считал участие в организации Польского восстания 1837–1838 годов, подгаданное под большую войну со всей Европой. Ах как оно гладко смотрелось на бумаге — удары снаружи и изнутри, покушение на самого императора… Все должно было закончиться быстрой победой западной коалиции с последующим воссозданием Польши в границах 1807 года. А может — во всяком случае, когда Австрия объявила войну Пруссии Чарторыйский увидел в этом настоящий Божий знак — даже в более широких границах. При поражении Берлина уже можно было бы вспомнить, что когда-то и Данциг вместе с восточной Пруссией были частью Польского королевства. Чем черт не шутит.

Ну и конечно Варшавский трон обещали лично ему. Адам I. Очень редко, только оставаясь наедине со своими мыслями Чарторыйский позволял себе мысленно примерить на голову корону Польши. Нет, ему 70-летнему стрику сама власть уже была не так чтобы сильно и нужна. Поляк отлично отдавал себе отчет в том, что его время давно прошло. Но передать корону сыну, вписать свое имя в историю, стать тем самым королем, который сумел вернуть своей стране былое величие… От этих мыслей становилось приятно на душе, а по загривку начинали бегать мурашки размером с кошку.

Размеренная жизнь в Париже — прерванная командировкой в Австрию для координации восстания ближе к месту непосредственных событий — была грубо оборвана начавшейся в столице революцией, и поляку с семьей пришлось срочно менять место жительство. Благо за время «посреднической» деятельности во Франции Чарторыйский сумел обзавестись кое-какой недвижимостью на Лазурном берегу Средиземного моря, куда вся семья временно и переехала, в ожидании пока события в Париже наконец подойдут к своему логическому концу.

По сообщениям газет уже четвертый день идет штурм города после того, как Император и представили республиканского «Временного правительства» не смогли договориться о взаимных уступках. Журналисты писали, что дело получается жаркое, а улицы Парижа залиты кровью горожан чуть ли не по колено.

— Адам! — С первого этажа раздался голос любимой жены. Не смотря на три десятка лет совместной жизни, Чарторыйский относился к своей супруге почти так же трепетно, как и во времена их знакомства, — там какие-то люди к дому едут? Ты кого-то ждешь?

— Нет, дорогая, никаких гостей на сегодня не планировал, — князь со вздохом вылез из глубокого кресла и немного подволакивая побаливающую ногу, подошёл к окну. По подъездной грунтовке к дому направлялись два закрытых экипажа без каких-то опознавательных знаков на кузове. Чарторыйский допил глотком свой традиционный послеобеденный коньяк, поставил бокал на стоящий у окна столик и развернувшись двинул вниз. Кем бы не были незваные гости, очевидно, они были не простыми прохожими и стоило их встретить самолично.

Покряхтывая, Чарторыйский спустился на первый этаж, где его уже ждал Француа — доверенный слуга поляка, прислуживающий ему уже полтора десятилетия. Князь одним движением подбородка указал на дверь, и француз, правильно его поняв, двинул в сторону входа в дом.

А дальше все неожиданно полетело кувырком. Входная дверь с грохотом распахнулась настежь, Франсуа упал на спину с пробитой головой, а в дом ворвалась пятерка крепких мужчин с оружием в руках. Истошно завизжала княгиня.

— Руки! — Чарторыйский непроизвольно показал нападавшим открытые ладони, когда в лицо смотрят сразу два пистолетных ствола, желание дергаться как-то резко улетучивается.

Один из нападавших — лица их разглядеть было невозможно по причине наличия тканевых масок — тут же подскочил к князю и без разговоров засадил ему с правой по ребрам, толкнул на пол и начал заламывать руки за спину.

— Кто вы такие, что вам нужно? — По-французски начал было возмущаться князь, но пара расслабляющих пинков по тем же ребрам быстро заставила его заткнуться. Рядом оборвался визг княгини, ее без особых затей вырубили ударом в челюсть.

— Есть кто-то еще в доме? — Чарторыйский находился в полнейшей прострации и не сразу понял, что это обращаются к нему, поэтому держащий его здоровяк, немного встряхнул пленника и повторил вопрос, — есть кто-нибудь еще в доме?

— Н-нет, никого.

— Вы двое, осмотрите второй этаж, — тем временем принялся командовать неизвестный голос. — А мы с князем пойдем к нему в кабинет.

Чарторыйского подхватили четыре сильные руки и поставили вертикально, после чего они все вместе двинулись по лестнице наверх.

— Вы не понимаете на кого напали. Я работаю на императора, вам все это так просто с рук не сойдет. Вас найдут и накажут, — попытался было припугнуть неизвестных поляк, однако его торопливая тирада на бандитов не произвела никакого впечатления. Более того уже в кабинете по тому, что неизвестные принялись с интересом обшаривать его рабочие бумаги, практически не уделив внимания деньгам и ценностям, Чарторыйскому стало понятно, что это не просто залетные грабители, пожелавшие поживиться имуществом живущего на отшибе богатея. А значит, перспективы у него самые печальные.

Все найденные интересные документы неизвестные скидывали в объёмные мешки, быстро потроша стол, и походу дела несколькими зуботычинами и угрозой порезать жену на лоскуты узнав у князя место тайника с самыми важными бумагами.

— Есть! Все тут, — быстро пролистав пачку документов, вытащенную из тайника, вынес вердикт один из бандитов в маске. — Можем уходить.

Напавшие на дом князя бойцы тут же подхватили свою добычу и подталкивая Чарторыйского в спину двинули в сторону выхода. Надежды поляка на то, что его после всего произошедшего оставят в покое мгновенно разрушились подобно карточному домику.

— Вам сюда, ваша светлость, — с отчетливой издевкой в голосе главный среди неизвестных указал Чарторыйскому на открытый деревянный гроб, находящийся в кузове одной из двух повозок.

— Но… — Попытался было возразить поляк, однако еще один тычок под ребра не оставил ему выбора. Рядом в еще один гроб неизвестные укладывали бесчувственное тело его жены.

— Быстро! Либо ты поедешь в этом гробу живым, либо мертвым. Выбирай.

Поляк вздохнул и полез внутрь, после чего сверху его нарыли крышкой и свет померк.

А дальше была долгая-долгая тряска в темноте. Несколько часов по субъективным ощущениям Чарторыйского его везли куда-то, потом тащили, пару раз достаточно неприятно приложив гроб оземь, что болью отдавалось в отбитых внутренностях поляка. Единственное, что князя несколько успокаивало, это то, что, если его не убили на месте, значит он кому-то нужен был живой. А значит, еще есть шанс поторговаться.

Все встало на свои места, когда спустя некоторое количество времени крышку гроба откинули, и стоящий над ним мужчина в форме офицера российского флота — чтобы это понять понадобилась пара минут, старческие глаза с трудом привыкали к яркому свету после абсолютной тьмы в гробу — поприветствовал Чарторыйского на русском же языке.

— Добрый вечер, князь, и добро пожалось на родину, — капитан неизвестного корабля улыбнулся еще раз во все тридцать два и скомандовал своим подчиненным, — заприте его в трюме. И да, проследите, чтобы он доплыл до Одессы живым и здоровым иначе я с вас шкуру спущу.

Дальше было почти двухнедельное плавание до Одессы, поездка по железной дороге до столицы и уютная камера в Петропавловской крепости. Крепость уже не первый раз стала политической тюрьмой для разного рода врагов отечества, так что Чарторыйский даже не удивился конечному пункту своего путешествия.

Ну а еще спустя год, после долгого следствия и открытого судебного процесса, в ходе которого обвинители успешно доказали, что поляк был посредником в поиске боевиков, совершивших нападения на Императрицу Александру Федоровну, а также курировал восстание в привисленских губерниях, брал деньги от иностранных правительств и глобально умышлял против империи, князь — а вернее гражданин, поскольку дворянства он был лишен — Чарторыйский был повешен во дворе Петропавловской крепости.

В качестве наказание и в назидание прочим врагам императора и отечества.

Эпилог 2

В отличии от многих других товарищей Адам Мицкевич из революционного Парижа не сбегал, став непосредственным свидетелем разыгравшейся во французской столице драмы.

Поначалу поляк, давно тяготеющий к идеалам республиканства, даже поддерживал самозваное Временное Правительство Национального Спасения — именно так с больших букв, — видя в нем возможность изменить далеко не блестящее положение страны к лучшему. С дальнейшим экспортом республиканских идей на восток, в том числе и в Россию, последняя по мнению Мицкевича в этом случае должна была непременно развалиться под тяжестью внутренних противоречий, поскольку просвещенные западные идеи совершенно точно не могут подружиться с привыкшим к абсолютистской диктатуре обществом. Ну а там, глядишь и Польша сможет под шумок независимость как-нибудь получить.

Со временем, правда поэт, насмотревшись на революционный беспредел самозваных временных правителей, и сам несколько разочаровался во всем происходящем, более того даже с определенным облегчением восприняв начало штурма — лучше ужасный конец, чем ужас без конца — города императорскими войсками. Выходить на улицы и сражаться за республику он не собирался, поэтому просто безвылазно просидел на съемной квартире две недели питаясь сыром, сухарями и вином — всем что удалось достать в качестве неприкосновенного запаса еще вначале парижского восстания.

И вот теперь, когда бои в городе закончились, Мицкевич наконец смог выйти из дома и в некотором смысле продолжить прерванную революцией общественную жизнь. С поправкой на военное положение в городе, конечно.

Конкретно этим вечером поляк шел из одной ресторации куда его пригласил потенциальный заказчик. Контрагент прийти не смог, прислал человека с извинениями, но зато поляк получил возможность хорошенько поужинать за чужой счет — трапеза была оплачена в качестве извинения. Настроение у Мицкевича было просто прекрасным — хороший кусок мяса, бутылка вина, десерт… И все это совершенно бесплатно. После сырно-сухарной диеты поет возлюбил хорошую кухню еще больше.

— Господин Мицкевич? — Сзади послышались торопливые шаги.

— Да? — Поляк развернулся и попытался разглядеть на темной улице догоняющего его незнакомца. Тот, однако, представляться не спешил.

— Вам привет с родины, — приблизившись на расстояние удара, неизвестный ткнул неожиданно появившимся в руке клинком куда-то в солнечное сплетение поэта. Потом быстрым движением достал нож и всадил его в тело поляка еще раз. — Вам просили передать, что писать стихи с призывом убивать русских — вредно для здоровья.

Мицкевич попытался что-то простонать сведенным судорогой горлом, позвать на помощь, но не смог. Боль затопила все сознание, и спустя несколько секунд мертвое уже тело с глухим ударом повалилось на землю.

Из-за угла нетрепливо выкатились карета, запряженная парой облезлых лошадей. Прогремела по брусчатке и остановилась рядом с лежащим навзничь телом поляка.

— Куда его?

— Этого в реку, — убийца парой движений вытер клинок об одежду мертвого предателя, сунул его обратно в скрытые на предплечье ножны и подхватил труп за ноги — спрыгнувший возница ухватился за плечи — после чего они споро сунули тело внутрь кареты. На все про все ушло буквально полторы минуты. — Не забудь груз какой привязать, чтобы не всплыл раньше времени.

— Не учи ученого, не первый раз, — буркнул возница и, запрыгнув на козлы, «цокнул» лошадям. Те нехотя потянули повозку дальше по улице, а убийца развернулся и, насвистывая под нос веселый мотивчик, пошел обратно по улице.

Впоследствии тайна исчезновения польского поэта Адама Мицкевича так и осталась нераскрытой. В официальную историографию попало мнение о том, что поляк стал жертвой боев за освобождение Парижа от революционных элементов и сгинул в какой-то из многочисленных стычек меду императорскими войсками и бунтовщиками, а тело отправилось в общую могилу так и оставшись неопознанным.

Эпилог 3

Несмотря на то, что Букингемский дворец во время взрыва разрушившего центральную часть Лондона пострадал мало, — выбитые стекла и сорванная местами крыша не в счет — уже год королева практически безвылазно квартировала в Винздорском замке, перенеся сюда центр государственной власти. Здесь же проводили собрания министры и даже для парламента был выстроено временное здание, которое стало прибежищем депутатов на время восстановления — по-честному правильнее было бы сказать «постройки заново», поскольку от старого строения практически ничего не осталось — здания Парламента на берегу Темзы.

Город Винздор в лучшие времена способный похвастаться десятью тысячами жителей неожиданно стал такой себе временной административной столицей империи и буквально за год вырос чуть ли не в пять раз. Последнее жутко раздражало молодую королеву Викторию, для которой дворец был не просто летней резиденцией, а полноценным домом, и которой превращение окружающего замок городка в «мегаполис» не нравилось абсолютно.

И тем не менее именно здесь в графстве Беркшир в полусотне километров от Лондона состоялась встреча, определившая политику Британской империи на следующие как минимум десять лет.

— Мое мнение — с Николаем нельзя договариваться. Он последовательный враг Британии, и наиболее верным решением будет продолжить попытки его устранения. Прошлый раз практически получилось, следующий раз — получится. Он же не бессмертный в конце концов, — граф Абердин обычно столь аккуратный в высказываниях на этот раз был максимально категоричным. — За время моего достаточно короткого надо признать пребывания в России, я успел, так сказать, осмотреться. Русские демонстрируют поразительный рост в промышленности, в инфраструктуре и даже финансовом секторе. А учитывая их ресурсы в том числе человеческие, боюсь очень скоро может стать просто поздно.

— У нас ресурсы в наличии не меньшие, а скорее — большие, а по населению Индия способна покрыть всю Россию с Пруссией и прочей европейской мелочью, как бык овцу, прошу прощения ваше величество, — премьер министр граф Дерби кивнул в сторону сидящей немного в стороне от общей дискуссии молодой королевы Виктории. — Противостояние с Россией уже обошлось Великобритании в изрядный пенс. Очевидно, что в ближайшие годы в Европу влезть мы просто не сможем, там будет все поделено между Парижем и Петербургом, поэтому мое предложение, сосредоточиться на китайском вопросе, остается в силе.

— Что конкретно предлагают русские по Китаю?

Поражение в Европе пошатнуло позиции Англии и на другом конце мира. И так последнее время сложные отношения с Китаем к 1839 году вовсе перешли в открытое противостояние: европейцев просто выгнали из открытого ранее порта Гуанчжоу, а все сосредоточенные на складах запасы опиума конфисковали и уничтожили. Это был весьма болезненный удар по финансам от внешней торговли Британской Ост-Индской компании, доходы которой от торговли опиумом с Китаем иначе как баснословными назвать нельзя. Стоимость выращивания фунта опиума в Индии составляла меньше фунта за килограмм, а продажная его стоимость в Гуанчжоу превышала четыре фунта. Все те же пресловутые 500% прибыли, и это даже если не брать навар от китайских товаров — в первую очередь чая и шелка — которую торговцы получали, привозя его в Европу. Один такой круговой рейс Британия-Индия-Китай-Британия давал десять фунтов на каждый вложенный. Уже больше 1000% прибыли. Есть за что побороться.

— Ничего конкретного пока, — министр иностранных дел отчетливо поморщился. — Содействие, военную помощь. Хотят за это получить земли по левому берегу реки Амур и кусок тихоокеанского побережья. По правде говоря, мне пришлось изрядно поизучать карту, чтобы понять, о чем вообще идет речь. Места там дикие, населения практически нет и в ближайшее лет двадцать вряд ли появится.

— То есть вы считаете, — подала голос молчавшая до этого Виктория, — что данное предложение нам выгодно?

Собственно, никаких сомнений по поводу необходимости военной операции против Китая у присутствующих не было. Слишком большую прибыль приносила опиумная торговля в казну Великобритании, и слишком сильно империя нуждалась именно сейчас в притоке дешевых денег, чтобы упускать такую возможность. Вот только предыдущая неудачная война изрядно поколебала уверенность лондонских вельмож в своих возможностях. Как не крути, а население Китая было просто огромно, а армия превосходила всю британскую в несколько раз, при том что именно туда на восток империя могла отправить в лучшем случае — несколько полков. В такой ситуации помощь русских была совсем не лишней, тем более, что они не требуют какой-то серьезной доли в добыче.

Нет, русские тоже торговали с Китаем и тоже пострадали от закрытия его портов. Однако поскольку именно опиума среди товаров, завозимых русскими практически не было — по морю они везли женьшень и меха из Америки, сандаловое дерево с Гавайских островов, кое-какие промышленные товары, а остальное завозилось по суше — конкурентами для британцев они не считались, и обороты там были куда более скромными по сравнению с английской торговлей запрещенным дурманом.

— Без сомнения, ваше величество, — кивнул премьер-министр. — Дело даже не столько в помощи русских…

— А в чем же?

— Дело в отсутствии их противодействия. Если Петербург решит нам хорошенько насолить и начнет завозить в Китай оружие, помогать им инструкторами, продаст корабли. Как показал опыт Мексики, это может изрядно осложнить нам и без того непростое дело.

Эдуард Джордж Джефри Смит-Стенли, 14 граф Дарби уместил свое седалище в кресло премьера всего пару несколько недель назад. Его предшественник и коллега по партии Роберт Пиль на волне неудачной войны и под гнетом общественного осуждения — взрыв в Лондоне был поставлен в вину лично покойному вельможе — попросту вынес себе мозги. Ну во всяком случае валяющийся рядом пистолет и предсмертная записка на это явно намекали.

Возможно не случись взрыва в Лондоне, из-за которого вся политическая жизнь в столице временно умерла, виги уже бы спихнули тори с бочки, а так Дарби торопился воспользоваться моментом и «набрать вистов» на второстепенных направлениях, прежде чем после очередных выборов его партию ждет неминуемый провал. Избежать его было практически невозможно, но вот немного смягчить — вполне.

— И все же я настаиваю на рассмотрении возможности ликвидации императора Николая, — граф Абердин понимал, что сила не на его стороне, но продолжал гнуть свою линию. В отличии от других присутствующих — исключая королеву Викторию — только он близко общался с русским монархом и поэтому чувствовал на себе ответственность донести до остальных очевидную, казалось бы, вещь. Это была далеко не первая встреча, на которой он пытался отстоять свою точку зрения. Граф Абердин за предыдущий год успел не один раз поговорить с премьер-министром, — премьер-министрами — с министром иностранных дел, с первым лордом адмиралтейства, с влиятельными дельцами из Сити, парламентариями и представителями старой аристократии. Однако глобально понимания не нашел. Люди были впечатлены тем жестоким ответом, который русский император дал на убийство своего брата и жены — а подоплека событий в Лондоне в общем-то ни для кого секретом не была — и просто не желали рисковать собственными жизнями. Кто-то еще вспомнил убийство графа Веллингтона, взрыв в доме банкира Ротшильда и еще несколько подобных случаев… В общем, одно дело посылать на смерть солдат, а другое — рисковать собственной жизнью. Второго английская верхушка не желала совершенно. — Уверен, что с его наследником договориться будет проще, а вреда от принца Александра получится меньше.

— Граф Абердин, — вновь в диалог вступила королева Виктория. — Прошлый раз только из-за того, что в городе началась эпидемия холеры и многие достойные люди поспешили оказаться подальше от опасной хвори, мы не лишись сотен представителей знатнейших семейств империи. Погиб всего двадцать один член парламента, а ведь могли погибнуть просто все. Вы можете дать гарантию, что в следующий раз на воздух не взлетит Винздорский замок?

— Нет, таких гарантий я дать не смогу, — покачал головой дипломат.

Английская королева не хотела в этом признаваться даже себе, она боялась. Просто боялась. Об этом не было известно широко, да и лондонские события просто затмили собой все остальные неурядицы, даже неудачную войну, однако за прошедшие с того злополучного покушения — приказ на которое отдал еще ее покойный дядя — так или иначе погибло, умерло или пропало без вести почти два десятка человек каким либо образом причастных к этой грязной истории. Кто-то сгорел в пожаре, кто-то отравился, пару человек умерло от естественных причин, еще двое исчезли в море вместе с кораблем на котором плыли. Наличествовали случаи самоубийства — в том числе и бедный Роберт Пиль был в их числе, заставляя задуматься, а не помогли ли бедолаге, — одного человека задрал кабан на охоте, другой свалился с лошади… Еще один член парламента отправился в войска на прусский фронт и словил там пулю в висок. при том что находился глубоко в тылу собственных войск а врагов казалось не было рядом даже близко.

Каждый из случае по-отдельности выглядел совсем непримечательно, как случайность, но вот если сложить их все вместе… На спине Виктории начинали бегать мурашки размером с добрую лошадь.

А перед самым началом мирных переговоров с Россией — и это стало одним из поводов надавить на правительство — Виктории передали пришедшее ей письмо. Конверт с оной только надписью «Для Виктории» обнаружили в одном из залов дворца, и как он туда попал, никто так и не понял. Внутри конверта королева обнаружила короткую записку из четырех слов:

«Мене, мене, текел, уфарсин». И подпись «Николай». Более прозрачного намека на совершенно понятные обстоятельства сложно было представить. Вильгельм IV успел вовремя сбежать от мести русского императора на тот свет, но ведь ей еще жить. Желательно долго и спокойно. Не окружая себя толпой охранников и имея возможность выходить на улицу не боясь пули или бомбы.

— В таком случае, предлагаю считать эту тему закрытой, — Виктория повернулась к премьер-министру, — считайте у вас есть мое дозволение на любые разумные соглашения с русскими по Китаю. Я на вас рассчитываю, господа. Хорошего вечера.

Королева поднялась со своего места и удалилась, предоставив решать вопросы тактического характера своим подданным.

Эпилог 4

Тринадцатилетний служка-алтарник, стараясь не дышать и сделаться как можно менее заметным, забился в углу нависающей над основным пространством собора кафедры. Вообще-то он сюда просто прикорнуть немного залез, подальше от бдительного ока настоятеля, который считал любого валандающегося без дела подчиненного практически личным оскорблением. Только попадись ему на глаза — вмиг к работе приставит, и не важно, что свои основные обязанности по поддержанию чистоты вокруг алтаря ты уже выполнил. Помыл пол, протер пыль, убрал застывшие потеки воска… Но мало что еще можно придумать — собор большой, всегда дело найдется.

Когда же начался основной переполох, и внутри здания начали по углам заглядывать вооруженные люди, Ивашка и вовсе потерял всякое желание выходить наружу. Как его не обнаружили в самом очевидном месте — Бог весть, чудо не иначе, однако теперь он фактически становился свидетелем того, что в обычной жизни остается за пределами взоров посторонних людей.

— Здравствуй, Сашенька, — служка не сумел перебороть любопытство, которое оказалось даже сильнее страха, и выглянул одним глазом над ограждением кафедры. Благо по неурочному времени в Петропавловке было темно, горела только часть свечей, и его практически невозможно было увидеть со стороны, зато сам служка видел все просто прекрасно. Рядом с надгробием погибшей два года назад императрицы стоял высокий мужчина, не узнать в фигуре которого действующего монарха было просто невозможно. — Я давно к тебе не заходил. Дела, то одно то другое, сама понимаешь.

Император положил ладонь на холодный гранитный камень и медленно провел рукой туда-сюда. Как будто погладил. Сцена эта явно не предназначалась для чужих глаз, поэтому в соборе никого не было. Ивашка обретался в Петропавловке не первый год, собирался в будущем принять постриг и поэтому уже видел раньше Николая Павловича, навещавшего родных, похороненных в этом месте. Но раньше казаки неизменно выгоняли его наружу, оставляя монарха наедине с собой и Богом, и вот так подсмотреть ему не удавалось.

— Очень по тебе скучаю. Не хватает твоей поддержки. Твоего тепла. Теперь мне некому петь песни и читать стихи. Помнишь, как тогда на поляне? — Мужчина облокотился на гранитную тумбу надгробия и тихо запел, —

В час, когда ветер бушует неистовый,

Снова и снова чувствую я,

Белой акации гроздья душистые

Неповторимы как юность моя.

Снаружи громыхнул приглушенный раскат, начиналась запоздалая в этом году гроза. Алтарник вздрогнул от неожиданности в своем закутке, но все же не выскочил наружу, оставшись сидеть в укрытии. Как будто сама природа отзывалась на голос разговаривающего с покойной женой императора.

— Мы наконец то с войной этой закончили дурацкой. Ты права была, легко не вышло, а я был слишком самоуверен. Если бы я знал какую цену придется заплатить… — Мужчина тяжело вздохнул, плечи его заметно опустились, а спина сгорбилась, он сам как будто стал на десяток сантиметров ниже. — Маше жениха нашли. Сербский принц. Красавец парень. И на лицо и статями вышел хоть куда. Немного правда младше Маши, но ничего, будет под каблуком жены сидеть, даже не пискнет… Ты даже не представляешь, как мне тебя не хватает.

Ивашка почувствовал, как у него к горлу подкатил ком. Кто бы мог подумать, что божий помазанник, распоряжающийся судьбами миллионов подданных империи, способен испытывать столь простые человеческие чувства.

— Чувствую себя предателем из-за этих сраных англичан. После того, что они с тобой сделали, с Александром, с Машей… Нужно было вырезать их всех до седьмого колена, каждого причастного и всю долбанную, — император замялся и перекрестился — семейку. Но уверен, если бы ты была здесь, ты бы меня поняла. К сожалению, я не могу позволить себе такую роскошь как простые человеческие чувства. В том числе и ненависть, интересы империи все равно остаются важнее. Важнее нас всех вместе взятых, сейчас выгоднее с британцами сотрудничать, а не воевать до последнего. Значит, будем сотрудничать.

Тяжелые капли летнего ливня забарабанили по крыше Петропавловского собора, наполняя помещение равномерным гулом.

— Войну за Россию мы выиграли. Теперь осталось выиграть войну за весь мир.

Маленький служка так и просидел незамеченным в своем убежище…

Киев

Июнь-август 2023