Ночная

Глава 1. Орден Арката и погнутый медяк

Я ненавижу этот город, а он ненавидит меня.

Его безлистные деревья тянут к небу узловатые, уродливо изогнутые сучья и короткие ветки, будто прося милостыню. Небо отзывается: щедро рассыпает крупные холодные капли, трясет яркой бахромой молний, и их вспышки контрастно обрисовывают острые шпили древних зданий, играют тенями — и кажется, будто домишки помельче испуганно жмутся друг к другу в ожидании нового грозового раската.

Я прошмыгнула мимо них, не поднимая головы.

Мутная завеса дождя скрывала и редких прохожих, испуганно жмущихся к стенам, и снующих по подворотням храмовников с усталыми лицами, и вышедших на охоту хищников — что живых, что мертвых; а уж одинокую фигуру нищенки должна была сделать и вовсе невидимой.

Но в луже, расплывшейся по древней мостовой, отразилось совершенно не то, что одобрил бы Старшой.

Грим потек, а просторные лохмотья насквозь промокли и липли к телу, вылепляя из неуклюжей взлохмаченной фигуры тонкий силуэт с ловкими пальцами и целым арсеналом ножей-«коготков» в грязных рукавах. В таком виде нечего было и надеться на добычу: если скрюченную старуху в необъятных обносках кто-нибудь еще мог пожалеть, то сейчас добрые господа меня бы и на выстрел не подпустили — под дождем разница между дневными и ночными нищими становилась слишком очевидной.

Но прошлая ночь тоже прошла не слишком удачно, а двое главных собирателей, ответственных за общий ужин в Нищем квартале, слегли еще на той неделе. Перспектива остаться без еды еще и сегодня отозвалась тоскливым подвыванием в животе. Я сглотнула, помялась на месте, решаясь — и, отсчитав третью сточную канаву от выхода из Нищего квартала, свернула вниз, к городской стене.

Голодать несколько дней подряд мне уже приходилось, и горький опыт подсказывал, что лучше все-таки рискнуть, чем проходить через это снова.

Сточные канавы, некогда исправно служившие прежним хозяевам города, а теперь забитые мусором и трупами, сбегались к болотистой низине за городской стеной. Местные жители, не мудрствуя лукаво, сбрасывали все отходы, какие только нельзя было сжечь, прямиком в жидкую илистую грязь. Свалка, при прежних хозяевах служившая обычной ливневкой, теперь смердела так, что даже у меня слезы на глаза наворачивались, а значит — для дневных нищих была совершенно незаменима: никто не станет подавать милостыню здоровому лбу, если тот просто нацепит тряпки погрязнее.

Нет, сначала нужно внушить если не жалость и желание помочь, то хотя бы мысль откупиться от злой судьбы и болезней благим деянием. И если для создания несчастного и болезненного вида было достаточно толики актерского мастерства и капельки грима, то с запахом все было гораздо сложнее.

Болезнью пропах весь город. Болезнью и жирным черным дымом.

Чтобы выделиться на фоне настоящих умирающих, дневные нищие цинично перебирали варианты, один другого омерзительнее. Не рисковали только приближаться к зараженным — да выбираться за городскую стену.

Оголодавшим ночным выбирать не приходилось. Запахи из-за стены однозначно давали сто очков вперед всему, что можно было найти в городе. Их можно было выгодно продать.

Я кое-как протиснулась в узкую дыру над стоком и двинулась вдоль стены, не рискуя отходить далеко. Колдуна сожгли на главной площади пару недель назад, и изо всех подвалов и нор повылезали неупокоенные. Давным-давно мертвые мыши, собаки, порой даже люди — храмовники едва поспевали по каждому вызову, порой вполне успешно пополняя ряды противника. В Нищем квартале шептались, что, будь жив колдун, нежить отсиживалась бы по логовищам от греха подальше; якобы она и сейчас старалась держаться подальше от его одинокой хижины на болотах — но проверять, так ли это, меня что-то не тянуло.

Смерть от голода, если задуматься, не такая неприятная штука. Смотря с чем сравнивать…

На самом краю топи лежал лицом в жидкой грязи человек в укороченной рясе храмового боевого отряда. Судя по запаху — насколько их здесь вообще можно было различать — это украшеньице на берегу появилось совсем недавно, и на его ногах, погруженных в мутную воду, пока что болтались только относительно безобидные пиявки. Крупных хищников поблизости не наблюдалось. То ли отвлеклись на что-нибудь более аппетитное, то ли еще просто не учуяли — а гиблокрыс, убивший храмовника, благополучно почил под ним же.

Трупом меня было уже не удивить, но, рассмотрев острую усатую морду, уткнувшуюся в топь, я застыла, не решаясь идти дальше. Гиблокрысы никогда не охотились поодиночке. Если бы остальных членов стаи прикончили другие храмовники, они бы ни за что не бросили своего брата здесь, опасаясь нового неупокойника, у которого, к тому же, однозначно появились бы счеты к ним, живым. Значит, против обитателей болота не помогли ни молитвы, ни освященные мечи, и божьим служителям пришлось в спешке уносить ноги. Только вот от чего? Бравый отряд из десятка натренированных послушников вряд ли мог вусмерть перепугаться трех-четырех гиблокрысов. Но вот если это было что-то покрупнее, то отсутствие остатков стаи вполне объяснимо.

В отличие от отсутствия самого хищника.

Тяжелый запах наплывал мутноватыми волнами. Дождь прибивал к земле прибрежные заросли осоки и рисовал круги на спокойной темной воде. На спине мертвого храмовника со значением надувала зоб жирная грязно-коричневая жаба.

Вокруг было тихо, а второй день без еды странным образом придавал сил — правда, скорее духовных, чем физических, но я все равно прикусила губу и сделала маленький шажок вперед.

Ноги храмовника, едва виднеющиеся в болотной воде, не шевелились. Из островка ряски возле откинутой в сторону руки показалось острие темно-коричневой раковины прудовика, а минуту спустя — и сама улитка, поползшая исследовать вторгшуюся в ее владения конечность.

Увидев это сокровище, я решительно откинула со лба мокрые пряди, под дождем быстро лишившиеся меловой седины, и подобралась ближе. Ничто не воняло так, как жирный прудовик, сваренный в собственном соку. Да и на боку храмовника призывно выпирал из-под плаща тощий кошелек…

Жаба низко и протяжно квакнула — и спрыгнула со спины послушника, не желая оказаться дополнением к запаху из улитки. Я вздрогнула от неожиданности и, проводив ее взглядом, протянула руку к кошельку, отогнув самый краешек ритуального плаща, — и тогда храмовник глухо застонал, не приходя в себя.

Я замерла, выжидая. Но он снова затих, и я срезала кошель привычно скользнувшим в ладонь «коготком». Не пересчитывая, сунула в рукав, сцапала прудовика за ракушку, не позволяя ядовитой слизи коснуться кожи. В моем ремесле настоящие язвы и ожоги ни к чему, а пальцы послушника там, где проползла улитка, уже покраснели и начали опухать. Поэтому я отрезала лоскуток от его плаща, окунула в болотную жижу, делая ткань неузнаваемо грязной, и завернула в нее прудовика. Разводить огонь здесь, за городскими стенами, было слишком рискованно, а в трущобах Нищего квартала запах улиточного варева сразу привлечет покупателей (и отпугнет всех посторонних).

Я уже спрятала кулек с прудовиком за пояс, на всякий случай отгородившись от ядовитой слизи еще и слоем мокрых лохмотьев, когда сообразила, что раны храмовника слишком высоко, чтобы их мог нанести гиблокрыс. И что следы у основания черепа самого гиблокрыса слишком уж напоминают отпечатки человеческих зубов.

Страх за свою жизнь все-таки пересилил голод. Я развернулась и бросилась бежать прежде, чем храмовник очнулся неупокойником, но все же опоздала. У спасительной дыры в стене стоял, скаля прокопченные зубы в посмертной ухмылке, обгоревший до неузнаваемости колдун.

Кажется, поначалу он и не пытался за мной гнаться — будто бы просто чего-то ждал. Сквозь прогоревшую грудную клетку беспрепятственно тек дождь и просвечивали камни крепостной стены, и это зрелище отчего-то так заворожило меня, что я сделала еще несколько шагов к спасительной дыре, пока мой скудный опыт общения с неупокойниками, объединившись с инстинктом самосохранения, не подсказал единственную верную линию поведения.

Еле успев погасить инерцию, я повернулась и припустила вдоль стены, едва не подвернув ногу.

Скудный опыт общения неупокойника с живыми подсказал верную линию поведения и ему, и за моей спиной в такт быстро приближающимся шагам зачавкала грязь. Я опрометчиво оглянулась через плечо и, резко выдохнув, подхватила липнущий к ногам подол и поднажала, судорожно соображая на ходу.

До следующего стока не так далеко, но там дыру в стене перекрывает решетка — ржавая, но еще довольно крепкая. Я не успею выломать прутья, чтобы пролезть. Оставались городские ворота. Пусть стражники ни за что не пустят в город еще одну оборванку, но для себя, любимых, при виде неупокоенного колдуна ворота уж точно откроют, а там главное — как-нибудь прошмыгнуть и домчаться до трущоб.

Босые ноги суматошно шлепали по лужам, вязли в грязи, сокращая шансы на спасение. Но то ли смерть, то ли «святой» огонь лишили колдуна его способностей — во всяком случае, когда я рискнула снова обернуться, он неутомимо бежал следом, вывалив набок иссушенные остатки языка, и не даже не пытался запустить каким-нибудь заклинанием.

Испуганный вопль был излишним. Я со свистом втянула воздух сквозь стиснутые зубы. С прошмыгиванием у меня проблем никогда не было, а вот с забегами на длинные дистанции…

До ворот никак не меньше версты. Отсыревшие ноги немели, мокрые лохмотья хлопали по лодыжкам, еще больше затрудняя бег. А вот мертвый колдун по понятным причинам уже никогда не устанет. Не то чтобы я ему завидовала…

Но снова оборачиваться на бегу не стоило. Он был уже совсем близко.

На ходу соображалось с трудом, иначе было не объяснить, почему я вместо того, чтобы быстро спрыгнуть с мусорной кучи, забившей второй сток, пронзительно закричала, окончательно сбив дыхание. Неупокойник, воспользовавшись заминкой, наконец догнал меня, протянул почерневшую ладонь, хватанул за рукав. Я шарахнулась, и прогнившая ткань порвалась, но меня это не спасло — под ногой внезапно оказалось что-то склизкое, и я, не успев ничего сообразить, испуганно пискнув, шлепнулась на кучу отбросов. Из остатков рукава, жалобно звякнув, выпал украденный у храмовника кошель.

Колдун замер. Глаз у него уже не было, но я откуда-то точно знала, на что уставился обгоревший труп, и проворно цапнула кошель, быстро распуская завязки. Если уж один вид остановил мертвяка, так может, содержимое и вовсе прогонит?..

На донышке валялась погнутая медная монетка. Больше ничего.

Неупокойник, будто опомнившись, потянулся к ней. Почерневший в огне череп оказался совсем близко, и от накатившего запаха меня чуть не стошнило. Но мертвяк проводил отсутствующими глазами мою руку — и не сдвинулся с места.

От страха горло сжалось, и из него вместо прочувствованного призыва на помощь вырвался только сиплый возглас. Я попыталась хотя бы отползти подальше, но снова поскользнулась и с хриплым взвизгом скатилась с мусорной кучи, забившей протоку. Аттракцион вышел так себе, зато колдун остался наверху, и я успела вскочить и броситься бежать — откуда только силы взялись?..

Босые ноги превратились в кровавое месиво, в боку противно закололо, а проклятый мертвяк неутомимо трусил следом, постепенно догоняя. Добежать до города я бы не успела, но мне повезло: единственный вырвавшийся у меня крик привлек-таки внимание отряда храмовников, высланных в патруль за городскую стену. Конечно, искали они вовсе не меня, а пропавшего на болотах товарища, который, возможно, еще был жив…

Товарищу я очень сочувствовала, но себя было жальче.

- Помогите! — голос еще не вернулся, но на жуткий сип храмовники среагировали даже быстрее, чем на крик. — Неупокойник! Спасите меня!

Не прекращая хрипеть, я метнулась за спину к ближайшему послушнику. Тот помянул всуе свое божество и брезгливо сморщил нос, чтобы через мгновение оказаться прямо перед мертвым колдуном, которого, впрочем, явно интересовала только я. Пока растерявшийся храмовник тянулся за священным писанием, неупокойник успел зайти к нему за спину, протянуть сгоревшие руки… и застыть, выжидательно уставившись на свой потенциальный ужин.

- Что за… — остальные члены отряда тоже потянулись было за книгами, но, увидев поведение колдуна, остановились, недоуменно рассматривая единственного на их памяти мертвяка, который не попытался посягнуть на загнанную добычу.

Добыча удивленно пискнула и машинально сжала в кулаке погнутый медяк.

- Там… у третьего стока в болото… там еще один, в рясе! — сбивчиво проинформировала я и замолкла, пытаясь восстановить дыхание.

Один из храмовников, обманчиво худой парень в укороченной рясе с потемневшей от сырости лентой через плечо — должно быть, десятник, — скупо кивнул и кивком отослал половину отряда, а сам осторожно подошел ближе. Колдун стоял, не шелохнувшись, и все так же протягивал руки, словно пытался выпросить у меня милостыню.

- Первый раз вижу что-то подобное, — признался десятник, помахав ладонью перед остатками лица неупокойника. Колдун никак не отреагировал, и храмовник, пожав плечами, затянул молитву.

В то же мгновение кулак будто обожгло изнутри, и я с шипением разжала пальцы. Погнутая монетка переливалась всеми цветами радуги, и там, где сияние касалось мертвеца, он тихо таял — и даже не сопротивлялся, будто сам хотел такого исхода. Минута — и от неупокойника, сподвигнувшего меня на рекордный по протяженности кросс, осталась только горстка сажи пепла. Дождь быстро прибил ее к земле, стирая последние следы.

Оставшаяся пятерка храмовников со значением переглянулась.

И без того дрожавшие колени ослабели и подогнулись, не выдержав; я упала и разревелась — не то от страха, не то от облегчения, размазывая по лицу дождевую воду пополам с грязью, но успокаивать меня было некому. Десятника одолело профессиональное любопытство.

- Где ты это взяла?

Пережитый ужас давил на виски, мешая думать, но соображалки все-таки хватило, чтобы не сознаваться:

- П-подали, — пуще прежнего разревелась я. А то как бы не отобрали.

Глава отряда неверяще смотрел на мою руку. Между грязных пальцев мирно угасало радужное сияние, дивно оттеняя обломанные ногти, и я отчего-то смутилась.

- Подали… вот так просто… — выдохнул десятник и, резко развернувшись к самому молодому храмовнику, велел: — Бегом в собор. Буди настоятеля. Скажи, что артефакт, который искал колдун, все-таки нашелся.

Мальчишка шмыгнул носом, с недоумением глядя на место, где останки неупокойника уже смешались с болотной грязью, тут же сморщился, уловив мой запах, и припустил в город, то и дело оглядываясь на бегу.

- Как тебя зовут? — спросил десятник у меня. На монетку он вроде бы не покушался, и я спрятала ее в рукав.

- Бланш.

Он кивнул, нехорошо сощурившись, словно мог что-то заподозрить, но ответил как ни в чем не бывало:

- Обращайся ко мне «брат Раинер», — велел он. — Идем в храм, Бланш, — святоша ласково улыбнулся, но руку протягивать не стал.

Я недоверчиво посмотрела на него снизу вверх, не спеша подниматься.

- А зачем?

Вопрос был излишним.

- Быстро! — разом растеряв и ласковую улыбку, и по-отечески покровительственный тон, рявкнул брат Раинер.

Не рискуя и дальше испытывать его терпение, я резво вскочила на израненные ноги и послушно потопала следом за десятником, прихрамывая на правую ногу.

Первое, чему учат ночные улицы, — простая истина: если ты слаб, приказам сильных подчиняться нужно без промедления.

Храм в городе смотрелся чуждо. Огромная башня, холодно сверкающая омытыми ливнем стеклами, — он выглядел так, будто среди приземистых покосившихся избушек какой-то великан с альтернативным чувством прекрасного воткнул здоровенный айсберг. И бережно подпер шестью щупальцами темных одноэтажных галерей.

В Нищем квартале никто не знал, кто построил храм. Словно он уже был здесь, когда кочевой народец тангаррцев счел, что было бы неплохо окопаться на холме и показывать с его вершины кукиши тем, кто не успел взять высоту. Сами тангаррцы залепили все окрест дощатыми сараями и деревянными домишками, отчего показывать кукиши было безопасно только тем врагам, которые так и не освоили огонь, но нашествие в случае чего можно было переждать в храме.

Я подозревала, что с верхних этажей вид на пылающий город мог бы стать незабываемым.

К мощеной площади перед храмом вели широкие ступени, тоже совершенно не свойственные местной архитектуре. Перед ними я замялась, неловко переступив саднящими ногами. Дальше начиналась территория дневных, и ночным туда соваться не стоило. Я пришла не попрошайничать и не промышлять, но все же…

- Чего застряла? — недружелюбно буркнул Раинер, не потрудившись даже оборачиваться. Похоже, расстояние до меня он определял по тому, насколько легко ему дышалось.

- А я… мне правда туда можно? — на всякий случай уточнила я, опасливо поглядывая на главный вход: храмовники заменили двери, и две резные деревянные створки феерично вписывались в металлически-стеклянный фасад.

- Туда — нет, — невольно хмыкнул Раинер, сворачивая к незаметной дверке в торце дальней галереи.

Я выдохнула с нескрываемым облегчением (хотя бы на площадь соваться не надо!) и покорно потрусила следом. Облегчения хватило ровно на четыре ступеньки.

- Что это там… было? И зачем я — в храм?..

На этот раз Раинер все-таки остановился — по большей части для того, чтобы окатить меня ледяным взглядом и брезгливо скривиться.

- Не в храм. К настоятелю. Быстро!

Волшебное слово снова показало себя во всей красе, и я, нахмурившись и теребя погнутую монетку, поплелась за Раинером. Храмовник больше не оборачивался, целеустремленно пройдя через галерею во внутренний двор собора, огороженный забором — массивным, чугунным, похоже, сохранившимся еще со времен постройки здания.

Настоятель ждал нас под причудливо выкрутившим ветви дубом с пожелтевшими листьями и темным от воды стволом. Дождь разыгрался не на шутку, и под деревом лило ничуть не меньше, чем снаружи, но именно тут стояла скамейка — уже очевидно тангаррского происхождения. На ней восседал седой мужчина в мокрой насквозь рясе, и даже потоки мутной воды, бодро сбегающие с его волос за шиворот, не мешали ему выглядеть донельзя величественно и подавляюще.

- Брат Раинер. — Настоятель только чуть склонил голову, а десятник опустился на одно колено. Я тотчас рухнула рядом на оба, больно ударившись и прикусив губу. — Брат Аурель сказал, что вы нашли не только артефакт, но и активатор, — тут он неодобрительно покосился на меня, и я вжала голову в плечи. — Я правильно понимаю?..

- Да, наставник, — не поднимаясь, отозвался храмовник. — Артефакт ожил в руках Бланш и испарил Гранда.

Я задумчиво заломила брови, не поднимая лицо, но потом сообразила — Грандом, наверное, звали колдуна.

Настоятель оглядел меня уже внимательнее и брезгливо скривил губы. Склонил голову набок. Вздохнул.

- Как выглядит артефакт?

Раинер быстро повернулся ко мне, явно намереваясь поторопить тычком в бок, но, покосившись на отсыревшие лохмотья, передумал. Я подавила злорадную ухмылку и протянула руку с недобровольно пожертвованной милостыней вперед. Сама. Идея спорить с этим жутковатым стариком на его территории казалась мне более чем глупой.

Хмурое небо расчертил фиолетовый зигзаг молнии, жадно вцепившийся в шпиль храма. Свет резко очертил лицо наставника и слишком тонкое запястье, выглянувшее из-под сырых лохмотьев. От грома дрогнул многовековой дуб, бесславно растеряв остатки пожухлых листьев.

Погнутая монетка уже не сияла всеми цветами радуги — зато зловеще переливалась полночно-синим с жутковатым черным ореолом. Капли дождя обтекали протянутую руку, будто опасаясь приближаться к тому, что лежало на доверчиво раскрытой ладони, и мне стало не по себе. Настоятель устало хмыкнул и прикрыл лоб узловатой рукой. На его макушке запутался в сединах одинокий листик.

- Орден Арката существует с основания Тангарры, — невпопад сказал наставник, — вот уже две сотни лет. В библиотеке лежат четырнадцать книг с жизнеописаниями настоятелей… четырнадцать! И ни один из них, — он отнял руку от лица и в упор уставился на меня, — никогда не принимал в Орден женщин.

Молодцы какие. Я лично тоже считала, что мне нечего делать в храме. С основными доктринами я ознакомилась еще два года назад, когда попала в Нищий квартал, и в восторг они меня однозначно не приводили. Тогда мне хватило ума не вступать со Старшим в теологические диспуты, и я осталась жива — и даже при деле. Оно меня в восторг тоже не приводило, но позволяло прожить — хоть мечта выбраться из Нищего квартала так и осталась мечтой.

Осуществить я ее, конечно, хотела, но не таким же способом! Это служители приносят обет воздержания, а вот младшие послушники…

- Наставник, — влез позабытый всеми Раинер, — мы можем попытаться найти кого-нибудь другого.

- Интересно, каким образом? — криво усмехнулся старик. — Выпуская послушников по одному против неупокойников? Вспомни, сколько братьев погибло за эту декаду!

- Четверо, — ответил Раинер и опустил глаза.

- Я вижу только один выход, — мрачно буркнул настоятель, испепеляя меня взглядом. — Ее придется принять в Орден. Временно, — выдохнул он, осознав, что творит. — Пока не найдем другой активатор.

Я резко сжала руку в кулак, и во дворике как будто стало светлее. Лично я выход из ситуации видела совершенно другой — бежать! Скорей в привычные трущобы, бес с ней, с мечтой выбраться из Нищего квартала, там я, по крайней мере, уже своя! А с неупокойниками пусть разбираются сами храмовники, раз уж все из себя такие мужественные, что аж четырнадцать поколений — ни-ни…

Проблем было только две — раскроенные стопы и подвернутая-таки на мусорной куче лодыжка, и без того прилично попортившая жизнь. Дать деру сразу не получится — поймают.

- Я не стану вступать ни в какой Орден, — не очень уверенно пробормотала я себе под нос — но услышали оба. И если настоятель глядел на меня с усталой, чуть брезгливой, но все же понимающей усмешкой, то Раинер сразу вызверился.

- Не станет она, — прошипел храмовник. — Молодая, здоровая девка. Вернется на улицу и будет торчать с протянутой рукой…

Прислушиваться к трудноопровержимым аргументам я не потрудилась.

- Брат Раинер, — я чуть поклонилась в его сторону, — куда я вернусь и что буду делать, никак не скажется на делах храма. Артефакт я готова продать.

Раинер, впервые услышавший от меня осмысленную фразу, ответил таким удивленным взглядом, что я спохватилась: от волнения моя речь мало походила на общепринятый простолюдинский говор — но исправляться было поздно. Храмовник уже обшаривал меня тяжелым взглядом профессионального хранителя порядка, наверняка замечая то, чему поначалу не придал никакого значения: маленькие кисти рук с тонкими пальцами, посадка головы, осанка и узкие щиколотки, провокационно выглядывающие из-под оборванного подола. В свете дня все это бросалось в глаза, как шелковые заплатки на льняном платье, но ночь и гроза делали свое дело.

- Вот же… — поняв, что ругаться при наставнике не очень-то предусмотрительно, Раинер замолчал, но потом все-таки не выдержал: — Откуда вы сбежали, госпожа? Из-за чего?

Будь это кто-то другой, я бы рассмеялась. Но боевой послушник и его жутковатый наставник к веселью не располагали, и я ограничилась тем, что позволила себе сесть поудобнее и бледно улыбнулась.

- Я не госпожа, Ваше Святейшество, брат Раинер, — просветила я обоих сразу. «А потому и не собираюсь свою монетку просто так жертвовать храму!» — осталось невысказанным, но, кажется, они это и так поняли.

- Вот что, — настоятель поднялся со скамейки и болезненно поморщился, схватившись за поясницу, — я думаю, Бланш не откажется отмыться и обогреться во внутренних помещениях. А за завтраком обсудим дальнейшую судьбу артефакта.

Я подавилась протестами. Отмыться?! Благоухающая храмовым мылом женщина вызовет что угодно, кроме жалости. Как работать-то потом?!

Но, если по совести, отмыться мне хотелось. Давно и мучительно сильно. А тут еще и мыло дадут!

И, если задуматься… кажется, срезанный у храмовника тощий кошель круто изменил мою жизнь, к чему бы ни пришли завтрашние обсуждения. Заставят меня вступить в Орден или выкупят монетку — это шанс никогда не возвращаться в трущобы. Ну, разве что во втором случае — через пару лет, когда закончатся вырученные деньги. Но это еще зависит от того, какую цену заломить…

Погруженная в свои мысли, я покорно пошла во внутренние помещения за злющим Раинером, периодически косящимся на меня через плечо. Если бы я знала, что разбуженная ради такого дела прислужница, прикинув, сколько раз придется менять воду в бадье, попросту вытряхнет меня из лохмотьев и для начала выставит обратно под дождь, покорности было бы гораздо меньше.