Ночной мороз

31

Теперь предстояло любой ценой выудить информацию у супругов Бауге, и пускай не отговариваются, что у них весенняя страда.

Валманн выехал на Стангевеген и проехал через поселок Беккелаге, прилагая немалые усилия, чтобы соблюдать ограничение скорости до пятидесяти километров. У него возникло ощущение, словно он летит над плоской равниной, простиравшейся по обе стороны шоссе номер 50. Местность казалась ему гораздо привлекательнее и живописнее, чем вокруг новой, более широкой автомагистрали Е6 в Окерсвике.

Во дворе усадьбы Брагенес царила тишина, но у одного из подсобных помещений был припаркован трактор, значит, по крайней мере один из ее обитателей дома.

Валманн постучал несколько раз в дверь, но никто не ответил. Он осторожно нажал на ручку, и дверь открылась, как бы приглашая войти. Он громко крикнул «Алло!» и вошел в коридор. Дверь в кухню была открыта. Здесь царили чистота и порядок, но никого не было. Валманн прошел по коридору и открыл дверь, которая, как оказалось, вела в гостиную. И что довольно типично для парадных гостиных в сельской местности, она выглядела как необжитое помещение. Красивая блестящая мебель слегка отдавала стариной, и качалось, что находишься на выставке или в музее: «Гостиная в доме управляющего большой усадьбой, Станге, Хедмарк, конец девятнадцатого — начало двадцатого века…» И только несколько новомодных украшений, а также цветные семейные фотографии в рамках говорили о том, что это уже совсем другой век.

Вернувшись на крыльцо, Валманн остановился в нерешительности. Вдруг он услышал звуки игры на фортепьяно, и от этого его замешательство не уменьшилось. Музыка доносилась из главного здания усадьбы, и он только сейчас заметил, что несколько окон там открыты. Легкий ветерок подхватил гардину, и она вылетела из окна на улицу. Весна уже чувствовалась во всем, она как бы витала в воздухе, и Валманн ощутил прилив сил. Музыка звучала как-то осторожно и неуверенно, как будто играет ребенок, которому задали урок по музыке. Валманн прошел к дому по почти заросшей дорожке, выложенной каменными плитами, поднялся по широкой лестнице и обнаружил, что парадная дверь закрыта. Обойдя дом, он увидел, что дверь в кухню не заперта, и вошел. Первоначальный сохранившийся здесь интерьер придавал помещению слегка старомодный вид, несмотря на микроволновую печь, посудомоечную машину, плиту с керамической поверхностью и холодильник вместе с морозильником из блестящей стали. Все это новое оборудование казалось нетронутым. В длинном коридоре на полу лежала истоптанная дорожка с восточным орнаментом и следами былой красоты. Подоконник был из благородной породы дерева темного цвета. На цветастых обоях сияли светлые пятна от когда-то висевших здесь картин. Осталось только несколько пожелтевших семейных портретов. Трудно сказать, был ли среди них портрет хозяина усадьбы Солума. В доме был запах, характерный для закрытого помещения, — смесь пыли, теплой древесины и средства для ухода за мебелью. В доме было тепло, и это показалось Валманну странным, принимая во внимание прохладную погоду на улице. Но затем он увидел, что под каждым окном вмонтирован радиатор, от которого идет горячий и сухой воздух, хотя в окна ярко светило солнце.

Звуки музыки доносились со второго этажа. Валманн поднялся по лестнице. Ему казалось, что он попал в какой-то иной мир, в котором старый неизменный порядок безнадежно боролся против всяческих нововведений. Охотничьи ружья, висевшие на стене под оленьими рогами, не были современными, и вряд ли из них кто-нибудь стрелял в последние пятнадцать-двадцать лет, подумал Валманн. Рядом висела увеличенная цветная копия аэрофотоснимка с изображением жилого массива, состоящего из роскошных вилл белого циста, окруженных пальмами и другой тропической растительностью, с балконами, ровными цветниками геометрической формы и бассейнами. Огромный флаг с надписью «Treasure Cove. Orlando»[2] как бы растекался в воздухе и охватывал нее это великолепие. Флорида. Так вот где старик Солум нашел для себя зимний рай.

Звуки фортепьяно замерли, а затем раздались снова из-за приоткрытой двери. Еще не войдя внутрь, он почувствовал, как ярко освещена эта комната с окнами на юг. Ему надо было как-то обнаружить свое присутствие: постучать в дверь, закашляться на лестнице или сильнее топать ногами по ступенькам… Но он ничего такого не сделал. Он был как будто околдован атмосферой этого большого дома и стоял сейчас, почти ослепленный лучами солнца, проникавшими в комнату через целый ряд высоких окон. Некоторые были открыты, и ветер шевелил белые занавеси. Комната была огромной, около ста — ста двадцати квадратных метров. Видимо в добрые старые времена здесь был бальный зал. Тогда каждая усадьба в округе была маленьким государством, а хозяева — своенравными правителями, распоряжавшимися своими богатствами, как им заблагорассудится. Мебели в комнате не было, если не считать стоявших вдоль двух противоположных стен нескольких дюжин стульев из дерева светлых пород в стиле бидермейер. Белая краска во многих местах стерлась, не сохранилась краска и на широких половых досках. Однако на потолке висела роскошная люстра, вывезенная когда-то, по всей вероятности, из Богемии. В углу комнаты, как будто перед концертом, стоял белый рояль, и на табуретке сидела Гудрун Бауге и бренчала бетховенскую «К Элизе», столь традиционную для всех начинающих играть на фортепиано, во всяком случае, первые тридцать тактов.

Валманн все еще не обнаруживал своего присутствия, мысленно он был где-то далеко отсюда, и перед ним была совершенно другая картина. Он чувствовал, как к глазам по непонятной причине подкатывают слезы, чувствовал прикосновение мальчишеских рук, обнимающих его за шею, и слышал мягкий, еще не ставший мужским голос, шептавший ему на ухо: «Ты что, плачешь, Юнфинн?..» Чувствовал мягкое прикосновение мальчишеских губ к своей щеке. Он всем своим существом противился этому, как тогда, так и сейчас, и ничего не мог поделать с хаосом, поглотившим все его чувства. Ему была неприятна эта внезапная невинная близость, продолжавшаяся каких-то пару секунд: «Здесь нечего стыдиться, Юнфинн. Музыка часто так действует на людей, особенно Дворжак…»

Комната была ярко освещена проникавшим через открытое окно светом, и на втором этаже фру Хаммерсенг играла на пианино…

— Господи помилуй, ну и напугали же вы меня!

— Я не нарочно. Извините. Я как раз собирался постучать. — Валманн выглядел, должно быть, таким же ошеломленным, как и она.

— Я сама виновата. Я так увлеклась, что ничего не заметила.

Гудрун Бауге выглядела на этот раз, как это ни странно, совершенно растерянной. Она тут же поднялась с табуретки, как будто он застал ее за каким-то запрещенным занятием. Валманн же надеялся, что она в замешательстве не обратила внимания на то, как он взволнован.

— Так вы играете на рояле?

— Да нет… Может быть, я и могла бы научиться играть по-настоящему, но я начала слишком поздно. В шестнадцать лет много уже других интересов… школа…

— И мальчишки? — Он сказал это непреднамеренно, вовсе не для того, чтобы, воспользовавшись ее репликой, спровоцировать ее на более личный разговор, а просто потому, что сам никак не мог вернуться к привычному деловому тону.

— Это пришло позднее, — возразила она с легкой печальной улыбкой. — Я была целеустремленной, мечтала стать врачом или инженером и не хотела мириться с тем, что у меня не все получалось. А потом… я нашла своего агронома… — Улыбка стала более широкой, но не более радостной.

— Я пришел узнать, не общались ли вы с владельцем усадьбы с тех пор, как мы в последний раз разговаривали, — начал Валманн с непонятно откуда взявшимся служебным рвением. Он был вынужден признать, что Гудрун Бауге больше нравилась ему на тракторе. Он уже интуитивно почувствовал, что повседневная жизнь в усадьбе не столь радостна. — Это очень важно, — добавил он. — Мы нашли следы недалеко от хижины, которые говорят о том, что это дело связано с еще одним, которое мы расследуем.

— Вот как? Каким же делом? — Она очнулась и проявила интерес, как будто труп, найденный в лесу, был будничным происшествием, частью неумолимого естественного хода вещей, но возможная связь этого события с другим преступлением коренным образом меняла ситуацию, особенно для нее.

— Этого я, к сожалению, не могу сказать, ведь следствие еще не закончено. — Валманн бросил на лету эту заученную фразу, как кранец между двумя бортами — своими обязанностями и любопытным зрителем, — и даже почувствовал некоторое облегчение. — Нет ли каких-либо известий от самого Солума или о том, где он находится?

— Он сейчас по дороге домой, — ответила она и оглянулась, как будто ожидала, что он вот-вот появится. — Мы получили от него вчера электронное письмо.

Электронное письмо. Значит, старик крестьянин разбирается в современной технике. Да, о том же говорит и оборудование его кухни.

— Он не сообщил точно, когда приедет, только написал, что уже в дороге. Поэтому я и пришла пода, чтобы проветрить помещение и вытереть пыль.

— Так мы можем с ним связаться?

— У него нет с собой компьютера, насколько мне известно. Должно быть, он послал сообщение по пути, из гостиницы.

— Или может быть, с компьютера своей любовницы?

— Может, и так, — ответила она и захлопнула крышку рояля.