Ночной мороз

59

Новое кладбище Хамара расположено на небольшой возвышенности на Хоельсюре, где раньше было картофельное поле. Оттуда открывается вид на озеро Мьёса и хутора Хедмарка, а с другой стороны — на цепь холмов Сосновой горы.

На похороны собралось не так уж много народу. Обстоятельства не позволили сделать объявление о похоронах в обычном порядке. Вокруг вырытой ямы стояла только небольшая кучка людей. Было несколько венков. Кремация уже произошла, так что предстояло захоронить три урны. Пастор произнес ритуальные слова. Эйгиль Хаммерсенг, как единственный родственник умерших, стоял рядом с пастором с застывшим выражением лица. Сегодня на нем был надет пиджак, но Валманн был почти уверен в том, что в кармане его рубашки в голубую и белую полосочку лежал обратный билет до Лас-Пальмас.

Сам Валманн с нетерпением ждал окончания церемонии. Он торопился домой к Аните. Она пошла на поправку, но стукнулась головой о дверцу шкафчика в ванной, упала и потеряла сознание. Этого оказалось более чем достаточно. Валманн приступил к своим обязанностям медбрата со смешанными чувствами. Стаканчик с таблетками и ведерко у кровати вызывали неприятные воспоминания. Но сейчас все было, конечно, совсем по-другому, у него даже возникло чувство, что Анита немножко капризничала, чтобы привлечь к себе его внимание.

На работе он был занят выяснением обстоятельств пожара в хижине, в том числе тем, что нужно или не нужно сообщать прессе. Многое надо было привести в порядок после сольного выступления Трульсена в начале недели, впрочем не выкладывая слишком много подробностей. В деле Хаммерсенгов было много деталей, которые могли представлять собой лакомый кусочек для бульварных газетенок.

Теплый ветерок относил голос пастора за пределы кладбища с однообразными надгробиями. Большинство из них напоминало полуметровые куски мыла, сделанные из камня. Валманн непроизвольно посмотрел в ту сторону, где была похоронена Бет. Он еще не успел побывать здесь и убрать могилу после зимы. На могилах рядом были посажены в свежую землю анютины глазки, они, конечно, замерзнут, как это всегда бывает с цветами, посаженными до первого июня. Валманн дал себе обещание, что сделает все до семнадцатого мая, чтобы соблюсти приличия.

С того места, где он стоял, виднелась крыша виллы Скугли. Расстояние было не больше двухсот-трехсот метров. За домом еще виднелся небольшой участок леса, в то время как земля, пригодная для обработки, пала жертвой безумной строительной гонки. Он заметил одинокую фигуру среди деревьев. В этом не было ничего удивительного, ибо лесной массив Сосновой горы давно уже стал излюбленным местом прогулок для местных жителей и старые лесные тропинки превратились в утоптанные туристские тропы. Стар и млад, целые семьи и группы пешеходов-любителей бродили по этим лесным дорогам. А коммуна расчистила и обустроила места для привалов. Однако фигура, которую заметил Валманн, вовсе не была похожа на обычного туриста. Валманн прищурился. Человек пробежал немножко и остановился, постоял, затем побежал вновь, вернулся и снова застыл. Странная манера бегать трусцой, подумал Валманн и по фигуре определил, что это женщина. На ней было надето короткое пальто, а на голове была… да, прозрачная накидка. Лесная нимфа, подумал Валманн, только этого нам не хватало! На лесной опушке она снова остановилась, бросила взгляд на группу людей, собравшихся на кладбище, и затем обняла руками ближайший ствол дерева.

Валманн постепенно отделился от похоронной процессии, бросая извиняющиеся взгляды направо и налево, и неторопливо направился в сторону опушки. Он вдруг понял, кто эта женщина. Он шел не торопясь, чтобы не спугнуть ее. Однако она спокойно стояла, обняв руками ствол и прижавшись подбородком к коре, как будто ждала кого-то. Или она вообще его не видела. Однако когда он подошел к ней вплотную, она сказала, не отрывая глаз от группы людей, стоявших у вырытой могилы.

— Не надо было бы хоронить их всех вместе.

Валманн не нашелся что ответить и сделал вид, что эти слова были началом обычной беседы.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он.

— Я хочу сказать, что Клаус не должен лежать в земле вместе с ними. Так он никогда не успокоится, мой бедный рыцарь.

— Ты — Ханне, — произнес он, пытаясь вложить в эти слова как можно меньше драматизма.

— А ты — Юнфинн, — ответила она. — Я тебя помню, а ты меня нет. Никто не запоминает маленьких девочек. А те помнят взрослых мальчишек. Как ты меня узнал?

— Мы искали тебя. — Он решился на эти слова, поскольку она не выглядела испуганной. — Полиция хотела бы переговорить с тобой.

— Я не боюсь полиции.

— Речь идет об этих смертях.

— Я догадалась.

— У нас по-прежнему много вопросов.

— Это понятно. Люди всегда впадают в растерянность, когда судьба настигает кого-то и требует справедливости. Они не видят связи.

— Вот об этом мы и хотели с тобой поговорить.

— Я знаю только то, что я знаю, — ответила она.

Валманн несколько расслабился. Он уже не боялся, что она вот-вот разожмет свои объятия и скроется в чаще, как лесная фея. Впрочем, на близком расстоянии она вовсе не походила на эфирное создание. Ханне Хаммерсенг превратилась во взрослую даму, и свободное пальто делало ее фигуру еще более объемной. Когда она встряхнула головой и накидка соскочила, Валманн увидел ее очень короткую стрижку. Она смотрела ему в глаза пристальным взглядом и говорила ясно и отчетливо, но как-то нараспев, словно повторяя заученный текст.

— Где ты живешь? — спросил он.

— С дикими розами, — ответила она. — Я сама превратилась в дикую розу. Это меня и спасло. Меня чуть не погубили зло и ненависть. Меня спасли дикие розы.

Валманна вдруг осенило:

— Ты имеешь в виду театральную труппу?

— Ну конечно. Мы разыгрываем боль. Учимся не сопротивляться. Это помогает. И это производит впечатление. Все переживают боль. И всем есть чему поучиться в Театре боли. К нам приходят много зрителей.

Валманн вспомнил, что читал в одной газете про этот театральный коллектив, обитавший в старом крестьянском доме недалеко от поселка Танген, где они давали представления. Руководитель труппы, выходец из Ирана, считался у них кем-то вроде гуру. Местное население считало их сектой и сторонилось. Валманн подумал, что должен был раньше об этом догадаться, когда Гудрун Бауге жаловалась на то, что в окрестностях много хиппи. Но эта мысль как-то затерялась среди множества других конструктивных идей в этом хаотичном расследовании.

— Ты встречалась со своим братом? — спросил он.

— Мы с Клаусом всегда поддерживали контакт, — ответила она, и ее лицо снова засияло. — Когда я была маленькая, я спала в его кровати. Он единственный, кто меня любил. Но он был слишком слаб, чтобы спасти меня. Он писал мне все время, пока плавал на своих судах, так что я всегда знала, в каких широтах он находится.

— А что, Клаус Хаммерсенг работал на судах?

— И избороздил все океаны.

— А кто такая Сара? Ты ее знала?

— Сара ухаживала за мной, когда мне было очень плохо, — ответила она, сморщив лоб.

— Ты была больна?

— Сейчас я здорова! — Она вновь улыбнулась.

— И ты больше не нуждаешься в ней?

Ханне опять сморщила лоб.

— Сара бывала очень доброй и очень злой. Именно Сара пробудила во мне Кали.

— Кали?

— Богиню войны и мести. Богиню разрушения. Знаешь, Юнфинн, во всех нас есть что-то божественное. И именно от человека зависит, какое божество возобладает.

— Каким божеством ты хотела бы быть?

Валманн был зачарован, почти околдован ее манерой говорить. Ему уже не показалось это странным. Может, именно так они и общались в этой труппе — говорили речитативом и притчами?

— Радхой! — ответила она и расплылась в улыбке. — Теперь я снова Радха, возлюбленная Кришны. Та, которая живет и любит в лесу.

— А Клаус, он тоже нашел бога, которым он хотел бы стать?

— О, бедный Клаус, — произнесла она. — Бедный Кама! Кама — это бог войны, но его лук сделан из сахарного тростника, а стрелы — из цветочных стеблей. Он не смог бы никого поранить, даже если бы захотел.

— Но Кали не такая?

— Кали уничтожает своих врагов! — ответила Ханне Хаммерсенг громким и ясным голосом. — Я была Кали. Я познала ее силу. Я выполняла ее приказы. — Валманн подумал, не настал ли момент задать более конкретный вопрос о том, что она сделала, когда «была Кали». Однако Ханне продолжала свое повествование согласно собственной логике: — Сара многое пережила. В ней скопилось много ненависти. Я рассказала ей о нашем детстве, о том, что сделали с нами наши родители. Это произвело на нее впечатление. Именно она напустила на них Кали. Но с помощью хитрости! Кали не только разрушительница, она — сама хитрость.

— А как встретились Клаус с Сарой?

— На корабле, который нес их по морю жизни… — Она снова перешла на декламацию, как школьница на выпускном вечере. — Ветры и течения привели моего бедного Каму в северные воды. Преследование и наказание заставили Сару спасаться бегством. Они встретились на пароходе, шедшем из Норвегии в Данию… — Даже такие тривиальные слова она произнесла все тем же патетическим тоном. — Он был музыкантом, а она проституткой. Некоторое время они были любовниками. Она никогда раньше не встречала доброго человека, а он не знал таких женщин. Он раскрыл ей свою жизнь и свою душу, а она злоупотребила этим. Она только хотела вызвать в нем жажду мести. Она вынашивала планы, на которые он никогда бы не согласился. Она хотела использовать его, чтобы разбогатеть. А он оказался слаб и поддался. Сара испортила ему жизнь. Это я поняла потом. Когда уже была в силах заняться этим сама.

Выражение ее лица изменилось. Светлый и сияющий взгляд стал сумрачным. Она все время обнимала руками ствол дерева, а сейчас так крепко в него вцепилась, что покраснела.

— Но я достигла справедливости! — вскрикнула она. — Кали всегда наказывает справедливо.

Валманн выглядел, должно быть, нерешительно, потому что она посмотрела ему в глаза и спросила:

— Ты мне не веришь?

— Я хотел бы узнать больше о Кали, — поторопился сообщить он. Эти слова несколько ее утихомирили, она расслабилась и начала бережно похлопывать по сосновому стволу руками, как будто гладила спину любовника.

— Сара показала мне… — начала она, — Сара показала мне, в чем суть Кали. Она хорошо сработала. Она получила доступ в этот дом. Чертовский дом… Сара хотела добраться до него самого! — Ее лицо исказила гримаса. — Она хотела заполучить самого дьявола, насильника, заполучить его для себя! Я позволила ей сделать это. Я знала, что моя очередь наступит позже.

Валманн слушал молча и кивал. Он догадывался, что приближается кульминационный момент представления, апогей Театра боли.

— Она выманила его из дьявольского дома. Она соблазнила его и заставила сходить с ума от похоти. Я пряталась в лесу и видела, что она с ним вытворяла. Я возненавидела его еще больше. Но Сара была сильной. Она издевалась над ним и угрожала ему, требовала денег…

Она ударила рукой по сосновой коре, как будто что-то не давало ей покоя. Валманну оставалось только надеяться на то, что дело не дойдет до припадка, когда она станет неуправляемой. Ханне была крупной женщиной, и он не был уверен в том, что справится с психопаткой, в которую вселилась богиня войны Кали!

— Я спряталась в лесу. Я видела, что он делал с ней. Снова и снова. Я почувствовала невообразимую ненависть. Сара была довольна. Она получила деньги. Сара добилась справедливости. Но не я! Для меня этого было недостаточно!

Она снова начала колотить по дереву.

— Затем я подошла к нему. Я хотела, чтобы он меня увидел. Я подошла к нему, и он чуть не упал. Он ведь думал, что я мертва. И тогда я рассказала ему, что побывала мертвой. Что я умирала много раз. Что он убивал меня каждый раз, когда входил в меня, когда я была девочкой. Я разделась и показала ему следы от ран, которые он нанес мне. Он начал плакать и просить прощения. Он предложил мне деньги…

Ее голос больше не был мягким и певучим. Она говорила сквозь зубы, с напряженными ноздрями и сощуренными глазами.

— Я крикнула ему, что это еще не все. Я кричала, что погублю его. Что я пойду на рыночную площадь, разденусь догола и расскажу всем, что он сделал со мной. Я сказала ему, что он будет наказан и пригвожден к позорному столбу и что все будут ненавидеть и презирать его, как я. Я рассказала ему о своей несчастной жизни и что его жизнь будет не менее несчастной…

Она срывала ногтями кору с дерева и бросала вниз.

— Он умолял, плакал, — продолжала она. — Он обещал мне все, что я захочу. Но я повернулась и исчезла в лесу, где он уже не смог найти меня…

Она улыбнулась, но получилась только злая усмешка. Казалось, она уже забыла о присутствии Валманна.

— Но я вернулась на следующий день. И на следующий. И на следующий… Я приходила к нему снова и снова. Я вела себя, как шлюха. Я кричала на него. Он пытался бежать, но ничего не получилось. Он был уже слишком стар и слаб. А я стала сильной. В теле, которое он испортил, появились мышцы. Мышцы, но не способность любить.

Сквозь полузакрытые веки показались слезы.

— Я пришла еще раз, — всхлипнула она. — Ему не удалось уйти от своей совести. Я была там, пока он не засунул в рот ружье и не выстрелил… А Кали смеялась!

Звуки, вырывавшиеся у нее изо рта, мало походили на смех.

— А как же она?.. — Вопрос вырвался у Валманна подобно слабому стону. — Лидия. Твоя мать?..

— Она! — Ханне резко изменилась. Она открыла глаза, и они засверкали от бешенства. — Ты что, думал, что она ускользнет? Она была еще хуже его. Она, которая знала, но никогда ничего не говорила? Она ведь каждый вечер слышала все, что происходило в доме, но делала вид, что ничего не знает. Она, наверное, думала, что он оставит ее в покое, если сможет делать со мной, что захочет. Она, наверное, думала, что он оставит Клауса в покое, если ему будет позволено издеваться надо мной. Она думала только о себе и о Клаусе. Клаус, Клаус, Клаус…

Ханне Хаммерсенг начала сдирать кору со ствола. Ее голос и слова больше не звучали заученно. Театр боли стал жуткой реальностью.

— Она была свидетелем всего того, что происходило, как тогда свидетелем изнасилования! — кричала дочь. — Но сейчас она была полумертва, неподвижна и беспомощна. У нее уже не было власти над маленьким ребенком. И хотя она была на его стороне, она ничего не могла сделать. Она слышала выстрел. Я видела ее наверху у лестницы. Она видела меня. Она кричала, что я поплачусь за это. Она хотела помочь ему, когда уже было поздно. Она приготовилась спуститься вниз. И тогда я сорвала с него золотое кольцо, обручальное кольцо, которое они всегда демонстрировали на людях как доказательство своего счастливого брака. Я стащила с него это толстое обручальное кольцо и засунула его в механизм лифта. Она не смогла спуститься. Ведь ноги ее не действовали. Я оставила ее наверху. А сама пошла в лес и долго смеялась. Кали смеялась!

Из ее глотки вырвались хриплые, отвратительные звуки.

— И это все? — Этот простой вопрос дался Валманну с большим трудом. — И Кали была удовлетворена?

— Нет, Кали вернулась…

Голос Ханне снова стал плавным и тягучим, а сама она стояла и ритмично раскачивалась из стороны в сторону, как будто входила в транс.

— Кали приходила каждый день навестить маму. Каждый день… Каждый день… И с каждым днем крики и рыдания становились все слабее. Но Кали не слышала их. Она же не хотела слышать, как плакала Ханне тогда в детстве. И зачем было Кали беспокоиться о ней сейчас? Ее крики были как щебетанье птиц по сравнению с плачем Ханне. Она легко отделалась. Для нее все кончилось меньше чем за неделю. Для Ханне ничего никогда не закончится… Ты теперь понял, что я назвала справедливостью?

Она вдруг окинула его совершенно нейтральным взглядом, как будто только что прочла лекцию по психологии внимательному студенту. Потом она слабо улыбнулась, как будто сама изумилась всему ужасу только что изложенного материала, всех этих трагических событий.

— «Дай мне поесть!» — кричала она с лестницы. «Еды!» Еда? — спрашивала я себя. Что это значит? «Любви!» — кричала я ей в ответ. «Любви!» И тогда она скрежетала зубами как дикий зверь!

Ханне покачала головой, как будто сама с трудом верила в то, что только что рассказала.

— И когда она свалилась с лестницы, взмахнув руками, как подбитая птица, ей пришел конец. Но не мне.

— Теперь все кончено, — сказал Валманн. — Они уже мертвы. Пойдем со мной… Я уверен, что мы найдем для тебя место, где ты обретешь покой.

— А там есть деревья? — спросила она еле слышно. — Я видела любовь в жизни только от деревьев.

— Там есть деревья, — ответил Валманн. — Это я гарантирую.

— Ты всегда был отличным парнем, Юнфинн, — ответила она совершенно нормальным голосом. — Все девчонки были в тебя влюблены. Да, мне кажется, я пошла бы за тобой, если бы ты позвал. Подумать только, отправиться в город с Юнфинном Валманном! — Она произнесла это мечтательно, как маленькая девочка. И протянула ему руку с окровавленными ногтями.