Ночь беззакония

ГЛАВА 22

Каспиан

В моем мире внешность была всем. То, кем ты был, и то, кем ты казался, не всегда было одним и тем же. Все на поверхности было хорошо срежиссированной иллюзией, созданной для того, чтобы показать миру то, что мы хотели видеть — и только то, что мы хотели видеть.

Для этой комнаты Малкольм Хантингтон был любящим отцом, принимающим своего будущего зятя с улыбкой на лице. Для ничего не подозревающей публики две мощные семьи наконец-то объединились. Мы с Татум были двумя людьми, воспитанными в одном мире, которые в итоге полюбили друг друга. Ни одно выражение лица не оспаривало этого. Даже Халид.

Мне не потребовалось много времени, чтобы собрать все воедино, когда я увидел Халида в театре и услышал, что Малькольм устраивает вечеринку, на которой он планировал сделать особое объявление.

Я дал Малкольму преимущество. Ждал за кулисами, несмотря на попытки его охраны заставить меня уйти и держал язык за зубами. Я полагал, что у него, по крайней мере, хватит порядочности сначала предупредить свою дочь.

Вместо этого он стоял здесь, готовый бросить ее на растерзание волкам, в переполненной комнате, с улыбкой на лице. Мне хотелось разорвать его на части голыми руками.

По крайней мере, со мной это не было полным шоком для ее организма. У нас была своя история. Насколько я знал, до сегодняшнего вечера она даже не встречалась с Халидом.

Как только он сел за их стол, а Малкольм заговорил о семье и пополнении в ней, нить, связывавшая мой самоконтроль, оборвалась.

Татум напряглась под моим прикосновением, как только слова покинули мои губы.

Халид стиснул зубы так сильно, что это было слышно с того места, где я стоял.

Линкольн ухмыльнулся, а затем поднял свой бокал с шампанским. Остальная часть комнаты последовала его примеру.

Малкольм потерял цвет лица, и я заметил, что на его лбу выступили бисеринки пота.

Тем не менее, все они улыбались и поднимали тосты за это событие.

Пока Малкольм делал вид, что поздравляет свою дочь и меня, я наклонился к уху Халида.

— Спасибо, что сохранил мое место теплым. — Мои губы изогнулись в медленной ухмылке. — Можете идти. — Мой взгляд упал на то место, где он убрал руку с бедра Татум. — И, если ты еще хоть раз прикоснешься к ней, я отрежу тебе пальцы один за другим тупым лезвием.

Татум вздохнула, и я ободряюще сжал ее плечи.

Халид отодвинул свой стул и встал. Он притворно пожал руку и улыбнулся. — Ты не потушил огонь. Ты просто облил его бензином.

Он не знал, что я не боялся нескольких языков пламени. Я бы сжег всю эту сволочь дотла, прежде чем позволил бы ему забрать ее.

Я пожал руку Малкольму, затем занял освободившееся место Халида.

Малкольм посмотрел мне в глаза и улыбнулся.

На охоте было предупреждение. Когда животное чувствовало угрозу — змея или лев — оно обнажало зубы. Это была демонстрация агрессии или доминирования, напоминание о том, что они могут наполнить вашу кровь ядом или вырвать вам горло.

Я вспомнил это предупреждение, обнажив зубы и улыбнувшись в ответ.

Малкольм обратил свою улыбку к комнате, полной гостей. — Спасибо. — Он положил руку на плечо своей жены, а она положила на нее свою. — Мы очень рады наконец-то объединить наши две семьи. — Он снова поднял бокал с шампанским. — И чтобы сделать последнее объявление этого вечера, я хотел, чтобы вы, мои самые близкие друзья и родственники, услышали его первыми. Этой весной я официально объявлю о своей кампании по выборам президента Соединенных Штатов.

Халид стоял у задней стены со сложенными на груди руками, ничуть не смущаясь. В зале раздались аплодисменты, затем несколько свистков и криков поздравлений.

Мне было наплевать на все это. Меня волновала только женщина рядом со мной.

Татум отказывалась смотреть на меня. Ее осанка была идеальной, а выражение лица не давало ни малейшего намека на ее эмоции. Она подняла бокал с шампанским к губам и сделала большой глоток. Опустив бокал на место, она с улыбкой оглядела зал и захлопала вместе со всеми. Затем, с практической грацией, она отодвинула стул от стола и тихо вышла за дверь.

Я двинулся было за ней, но Хантингтон схватил меня за локоть и остановил.

Он наклонился и прошептал мне на ухо. — Ты даже не представляешь, что ты наделал.

Я повернулся к нему лицом, хлопнув рукой по плечу. Любой, кто смотрел бы со стороны, решил бы, что мы просто два человека, ведущих дружескую беседу. Мужчина поздравляет своего будущего тестя.

— Мой путь был легким, — сказал Малкольм, и я рассмеялся.

Конечно, если продать ее тому, кто больше заплатит, это то, что вы называете легким.

— На этот раз тебе не удастся пригрозить мне изгнанием. А теперь, если позволите, моя невеста, кажется, сбежала. — Я опустил руку и отошел от него.

Он опустился на свое место и пробормотал себе под нос. — Будем надеяться, что она умеет быстро бегать.

Я улыбнулась про себя, выходя за дверь.

Давай, беги, маленькая проказница. Мы оба знаем, что я всегда поймаю тебя.

***

Снаружи, в коридоре, Татум прислонилась спиной к стене. Ее маленькое черное платье открывало ее стройные ноги, грудь вздымалась с каждым вдохом, и колонна ее горла была открыта для меня, когда она наклонила голову и прислонила ее к стене. Монстр, живущий внутри меня, взревел при виде ее нежной, безупречной кожи. Я представил себе, как она будет выглядеть разбитой от следов моих зубов или в синяках от моих пальцев. Ее глаза были закрыты, и я хотел знать, что происходит за ними. Какие мысли проносятся в ее голове? Вряд ли это были те же мысли, что и у меня.

Прошло почти три недели с тех пор, как я попробовал ее, и огонь внутри меня выходил из-под контроля. Но разлука была необходима. Ей нужно было время, чтобы разобраться с правдой, которая не давала ей покоя. Хотела ли Татум принять это или нет, но ее лучшая подруга жила во лжи. И мне нужно было дать ей время соскучиться по мне. Мне нужно было, чтобы ее жжение внутри совпало с моим собственным. Мне нужно было, чтобы она была сильной для того, что я запланировал.

Татум открыла глаза и подняла голову. Она повернулась и замерла, когда ее взгляд встретился с моим.

Попалась.

Я ненавидел то, как она смотрела на меня — боль и гнев, клубящиеся в глубине ее больших карих глаз, — но я не чувствовал ни малейшей вины за причину. Она думала, что ненавидит меня.

Я знал лучше.

Я не был святым, но я и близко не был таким грешником, каким был ее отец, и мне надоело скрывать правду.

В последний раз, когда был с Татум, она сказала мне, что хочет, чтобы люди перестали обращаться с ней в детских перчатках. Она хотела сама решать, сколько она может вынести.

Я собирался дать ей все, что у меня было.

Ее плечи напряглись, когда она посмотрела на меня.

В воздухе между нами ощущалась пульсация, постоянное биение. Его вибрация усиливалась с каждым вдохом. Казалось, время остановилось на долгие секунды.

Тик.

Тик.

Тик.

Потом это случилось.

Она побежала.

В порыве резкого дыхания и шагов я погнался за ней.

Татум выскочила за угол и побежала по следующему коридору. Она перестала бежать, как только достигла вестибюля, но ее темп был все еще быстрым.

Я следовал за ней до самых вращающихся дверей, которые выходили на тротуар.

Она вежливо улыбнулась швейцару, выходя из здания, и поспешила на улицу, быстро смешавшись с толпой.

Ночной воздух был хрустящим и прохладным. Тяжелая толпа дневного транспорта поредела, но все еще текла оживленным потоком. Яркие огни освещали улицы города и горизонт Манхэттена.

Татум обхватила себя руками и поспешила к ближайшему пешеходному переходу.

Сигнал включился как раз в тот момент, когда она приблизилась, и она бросилась через улицу.

Мне не так повезло.

Я не сводил с нее взгляда, пока ждал, когда сигнал на переходе изменится на противоположный. Мой телефон зажужжал в кармане, и у меня было две догадки, кто это мог быть.

Я достал его и взглянул на экран.

— Это не заняло много времени, — сказала я, когда ответил.

— Тебе нужно извиниться перед Хантингтоном за этот выпад, — сказал папа на другом конце провода.

На сигнале пешеходного перехода высветились яркие цифры, отсчитывающие время от десяти. У меня не было времени на его бредни.

— Извиняется ли лев перед антилопой?

Восемь.

Семь.

На заднем плане послышалось что-то похожее на звон льда о стенки стакана.

Пять.

— И кто из них твой драгоценный Татум? — спросил он. — Лев? Или антилопа? — В трубке послышался звук, близкий к хихиканью, за которым последовало журчание жидкости. Должно быть, он выпил. — Думаю, скоро мы это узнаем. — Он закончил разговор как раз в тот момент, когда счетчик упал на ноль.

У меня не было возможности ответить. Да мне и не нужно было. Его вопрос был риторическим. Он должен был дразнить меня — возможно, это была какая-то завуалированная угроза.

Она скрылась в здании.

Я протиснулся сквозь толпу.

Церковь.

Она вбежала в церковь — массивное готическое сооружение из бронзы и камня. Я почувствовал осуждение за то, что собирался сделать, еще до того, как вошел в тяжелую бронзовую дверь.

Это не имело значения. Я все равно попаду в ад.

В соборе было пусто, кроме Татум и еще двух человек. Видимо, большинство людей предпочитали молиться при свете дня. А может быть, церковь скоро закрывалась. Я не мог быть уверен, не проводил здесь много времени. Возможно, это должно измениться. Возможно, многое должно измениться.

Алтарь в конце центрального нефа величественно и гордо возвышался среди арок из белого мрамора, а отражения от витражей сверкали на деревянных скамьях. В конце прохода, с одной стороны от алтаря, стояла богато украшенная деревянная конструкция с дверью в центре двух арочных проемов. Проемы были занавешены тяжелыми пурпурными шторами.

Татум стояла рядом с этим сооружением, разглядывая резьбу на деревянной отделке. Я смотрел, как она проводит пальцем по одной из них. Она выглядела так, словно ее место здесь, среди ангелов, хотя мы оба знали, что она не одна из них.

Подойдя ближе, я заметил слезу, скатившуюся по ее щеке. Она выглядела такой уязвимой, когда плакала.

И, возможно, я был ебанутым, потому что мне стало интересно, как бы она выглядела на коленях, с моим членом в ее горле, трахающим ее рот до тех пор, пока ее глаза не закроются. Мне захотелось осквернить ее, прямо здесь, прямо сейчас, в этом священном месте.

Сколько молитв «Аве Мария» требовалось за эрекцию в церкви?

Я закрыл последние дюймы между нами, остановился, чтобы встать рядом с ней, и прошептал ей на ухо. — Ты ищешь убежище? — Провел передней частью пальца по ее залитой слезами щеке. — Или, может быть, кого-то, кто спасет тебя? — Я поднес палец ко рту и попробовал на вкус ее слезы. Я хотел забрать их все, пока в ней не останется ни капли печали.

— Я не нуждаюсь в спасении. — Ее голос был тихим, но твердым.

Может быть, не сейчас, но ты нуждалась. Я держал свои мысли при себе.

— Хорошо. Потому что нет спасения, когда твоя душа принадлежит дьяволу.

Она повернула голову. — Я никому не принадлежу. — Ее рот был так близко к моему, что я почти чувствовал вкус шампанского на ее дыхании.

Я изогнул бровь и провел языком по нижней губе. — Нет?

Ее глаза опустились к моему рту. — Нет.

— Неправильно. — Я отодвинул бархатную занавеску и прижал ее спиной к исповедальне. — Ты принадлежишь мне. — Провел подушечкой большого пальца по ее рту, размазывая красную помаду. — Это принадлежит мне. — Я отодвинул ногой маленький деревянный табурет, затем толкнул ее спиной к стене.

— Слезь с меня. — Она толкнула меня в грудь.

Я пытался напомнить себе, что мы находимся в месте благоговения, где мораль и добродетель так же важны, как и святые таинства.

Пытался напомнить себе, что пришел сюда, чтобы поговорить, объяснить, что только что произошло.

Я пытался усмирить зверя.

Зверь победил.

Моя рука двинулась по ключицам, затем внутрь платья и к ее груди. Я ущипнул ее за сосок через лифчик. — Это принадлежит мне.

Татум попыталась схватить меня за запястье, но я взял обе ее руки и прижал их над головой.

Я наклонился вперед, нависнув своим ртом над ее ртом. — Хочешь попробовать еще раз?

— Клянусь Богом, я буду кричать.

Я усмехнулся. — Хорошо.

Я хотел, чтобы она закричала.

Я хотел, чтобы она плакала.

Я хотел, чтобы она забыла дышать.

Ее слова говорили одно, а глаза — другое. Ее дыхание было неглубоким, а взгляд потемнел. Она раздвинула губы, и я взял то, что принадлежало мне, позволяя своему рту наказать ее за то, что она бросила мне вызов. Она отдала столько же, сколько получила.

Я отпустил ее руки и поднял ее платье на бедра, оставив между нами только тонкую ткань трусиков и мою одежду, расстегнул ремень и брюки, затем стянул их, освобождая свой член.

Блядь.

Мой рот переместился с ее губ на челюсть, где я прикусил ее зубами.

Она схватила меня за волосы и попыталась отодвинуть мою голову.

Ни единого шанса, маленькая проказница.

Одной рукой я поглаживал свой член, а другой стягивал с нее трусики.

Она спустила их до конца. Ее бедра покатились навстречу моим, притянутые ко мне воображаемой нитью, неразрывной связью.

Я схватил ее за бедро и обхватил одной из ее ног свою талию. — Это замечательно, не так ли? То, что я собираюсь трахнуть тебя в том месте, где тьма становится светом. Где освобождаются самые сокровенные желания сердца. — Моя вторая рука скользнула вверх по ее телу, по ее грудям, остановилась у ее горла.

— Ненавижу тебя.

Я расположился у ее входа. Блядь. Как и думал, она была мокрая, как блядь, против моего кончика. Ее тело дрожало на мне. — Ты хочешь меня ненавидеть. — Я согнул пальцы и задержал на ней взгляд. — Но ты не можешь. — Без предупреждения я вошел в нее.

Татум выгнула спину и задыхалась. Ее киска была такой горячей. Это было так чертовски приятно. Каждый толчок вел меня все дальше и дальше в мое проклятие, но я с радостью позволил ей стать моей погибелью. Ее глаза закрылись.

— Посмотри на меня. — Я сильнее сжал ее горло, чувствуя, как пульс пульсирует в кончиках моих пальцев.

Она открыла глаза, и я не отступил.

Не тогда, когда она вцепилась когтями в мою грудь и застонала: — Сильнее.

Не когда ее голова упала вперед, и она укусила меня за плечо.

И не тогда, когда она снова откинула голову назад и закричала: — О, Боже.

— Вот так, милая. Молись за меня.

Я вошел в нее, первобытный и неумолимый, почти уверенный, что оставлю синяки между ее бедер.

— Каспиан. — Она выдохнула мое имя, и, блядь, если бы я не хотел услышать его снова.

Моя хватка ослабла на ее шее, и она сделала глубокий вдох. — Да, блядь, детка. Отпусти это.

Она прислонилась своим лбом к моему, а ее руки обхватили мои бицепсы. Ее киска сжалась вокруг моего члена, и я вошел в нее так глубоко, как только мог, пока она не кончила прямо здесь, в моих объятиях.

— Я же говорил тебе, маленькая проказница. Ты принадлежишь мне, — сказал я сквозь стиснутые зубы, кончая глубоко внутри нее.