Норманны. От завоеваний к достижениям. 1050–1100 гг.

Глава IX Светская власть

Общее влияние, оказанное норманнами на христианский мир, соответствует особым последствиям их правления на территории завоеванных ими стран. Однако результаты правления норманнов в светской сфере этих государств оцениваются по-разному. Не так давно выдающийся немецкий ученый заявил, что «самое большое влияние новая концепция государства в XI–XII веках оказала прежде всего на Англию и южную Италию» и что впоследствии «жизнь Европы, как политическую, так и интеллектуальную, изменили именно норманны, и это они направили развитие Европы в новое русло»[445]. Это значительное заявление непросто отклонить, но сегодня оно настойчиво оспаривается во многих источниках. Последователи Франсуа Ленормана и Джулиуса Гэя продемонстрировали, насколько важным было влияние греков на южную Италию как до, так и после норманнских завоеваний. Начиная с Мишеля Амари целый ряд писателей стремятся показать, насколько жизненно важным в управление Сицилией в Средние века был вклад и арабов, и греков.

В Англии в последние годы среди некоторых ученых также существует сильная тенденция преуменьшать результаты норманнского влияния на развитие Англии. «Перед лицом более фундаментальных процессов преемственности, — сообщают нам, — норманнское завоевание и его непосредственные последствия были всего лишь рябью на предвещающей бурю поверхности»[446]. Две важные лекции, прочитанные в 1966 году, наоборот, подчеркивают значительность вклада норманнов в политический и художественный рост Англии, а выдающийся историк права недавно заявил, что норманнское завоевание «было не эпизодом, а самым решающим моментом в истории Англии и имело самые продолжительные последствия»[447]. Если эти противоречивые мнения собьют с толку отдельного исследователя, то его вполне можно простить, а успокоить здесь может рассудительная выдержка господина Фрэнка Стентона. Благодаря этому великому ученому достижения англо-норманнов получили более высокую оценку, он также заявил, что «раньше или позже норманнское завоевание изменило все аспекты жизни в Англии»[448].

Вступать в эту эмоциональную (особенно в Англии) дискуссию не является целью настоящего исследования. Однако уместным, вероятно, было бы выяснить, можно ли выделить общие факторы в том светском влиянии, которое норманны оказали (навсегда или на какое-то время) на территории завоеванных ими стран. О различиях в первую очередь говорят, конечно же, те разнообразные титулы, которые присваивали себе норманнские правители в этот период, внимания заслуживает и способ, которым они этого добивались. Ричард из Аверсы титул «князь» взял, скорее всего, у ломбардской династии, которую он вытеснил в 1058 году из Капуи, и самая ранняя жалованная грамота, где его так титулуют, относится, видимо, к этому же году. Сыновья Танкреда Готвилльского, Вильгельм, Дрё и Хэмфри, в Италии именовали себя «графами», и у нас нет достаточно свидетельств, что их когда-либо признавали «герцогами»[449], а Роберт Гвискар, кто, возможно, первым среди норманнов получил полный титул «герцог Апулии и Калабрии», без сомнения, заимствовал его в Византии. Примерно в 1051 году восточный император именовал Аргируса «герцогом» для того, чтобы он своей властью превосходил катепана Бари и стратига^{66} в Калабрии[450]. Поэтому, когда Роберт Гвискар, будучи «герцогом», провозгласил независимость от Константинополя, он мог претендовать на верховную власть над всеми жителями Апулии и Калабрии, независимо от того, были ли они норманнами, итальянцами или греками.

Однако в обоих случаях на то была санкция Папы, зафиксированная в 1059 году и по отношению к «норманнскому» князю, и по отношению к норманнскому «герцогу», что обеспечивало незыблемость данным соглашениям. 40 лет спустя эти же события вдохновили Боэмунда последовать примеру Капуи: в Антиохии он взял титул «князя». Этим жестом он хотел показать независимость как от восточного императора, так и от того правителя, который позже мог обосноваться в Иерусалиме, и как и его предшественники, норманны в Италии, он поспешил получить подтверждение своего титула от папской власти[451]. Однако было бы неразумно и дальше пытаться выяснять, что подразумевали под собой эти титулы. Называя себя «герцогом», Роберт Гвискар наверняка претендовал на столь же широкие права в завоеванных странах, как те, которыми обладал Ричард из Капуи, являясь «князем», а Рожер I на Сицилии обладал той же властью, что и «граф» или иногда «консул»^{67}. При жизни Гвискара Рожер I зависел от своего старшего брата, а после 1085 года он открыто выказывал почтение Рожеру Борса. Но последние десять лет своей жизни, являясь «графом», Рожер I, несомненно, наслаждался независимостью и неограниченной властью над Сицилией и большей частью Калабрии. И постепенно эта власть получила такую надежную базу, которая смогла послужить основой для королевской власти, установившейся там после 1130 года его великим внуком Рожером II.

С другой стороны, необходимо четко различать те титулы, которых добились норманнские правители, и то, чего достиг Вильгельм Завоеватель (в Нормандии его называли граф и герцог), когда в 1066 году стал «королем». Последствия коронации Вильгельма ощущались на всей территории норманнских земель. С 1066 года Вильгельм наслаждался полубожественной властью, пожалованной в то время среди светских правителей королям, и только королям. Его приветствовали особыми королевскими заутренями, а в литаниях от его имени обращались к Богоматери, св. Михаилу и св. Рафаэлю. Следовательно, в церковных ритуалах его как короля признавали одним из назначенных Богом светских правителей западного христианского мира[452]. А будучи таковым, в XI веке, когда уровень самосознания в норманнском мире был довольно высок, он пользовался уникальным уважением.

Таким образом, коронация Вильгельма Завоевателя придала особый импульс религиозной пропаганде, которая повсюду сопровождала установление правления норманнов. Однако важность этого не должна быть истолкована превратно. Во второй половине XI века в Западной Европе стало затихать прославление королевской власти с основой во Христе. Начиная с этого момента нам встретятся лишь несколько изображений таинственной связи светских правителей с Богом, как, например, было в Аахенском Евангелии 975 года, где изображен Оттон II, или в Евангелии монастыря Монте-Кассино 1020 года, где изображен Генрих II[453]. И тем не менее активное участие норманнов в священной войне и их близкая связь с папством помогли им поддерживать эту идею, хотя и видоизменив ее. Даже Роберт Гвискар смог получить свое место в церковных ритуалах в Бари, а христианскую миссию Рожера I принял Папа Урбан II и во всеуслышание поддержал сам «Великий граф». Подобные утверждения подразумевают под собой зависимость от папства, которая в этой связи была бы недопустима для правителей X века. Папство действительно начинало претендовать на то, что смена династии может осуществляться церковным посвящением (вопреки наследственному праву), здесь-то и была заложена основа значительного спора в будущем. Тем не менее, возвращаясь к XI веку, можно вспомнить, что и Вильгельм Завоеватель, и граф Рожер I воспользовались правами, которые носили исключительный характер и были известны. Нигде в политической литературе того периода духовный характер монархии не утверждался так решительно, как в Tractates, созданных в 1100 году неизвестным автором, проживавшим на севере Нормандии. Власть короля в этих трактатах[454] благородна. Обряд помазания изменил его: он christus Domini, он стал sanctus, и в его роли можно даже найти отражение власти самого Господа. Эти Tractates могли бы служить отражением настроений и более ранней эпохи, но все же они очень созвучны настроениям норманнов на рубеже XI века, и выносимые там на обсуждение идеи вскоре получили великолепное выражение в изобразительном искусстве. Более поздняя доктрина норманнских трактатов находит прекрасное отражение в роскошной мозаике в церкви Марторана в Палермо, где изображено, как Рожер II, первый норманнский король Сицилии, получает королевство прямо из рук самого Христа (рис. 4). Убеждениям, которые робко наметились в Англии во времена Вильгельма Завоевателя и которые оговаривались в хартиях Рожера «Великого графа», в норманнском Сицилийском королевстве оказывалась значительная поддержка. Рожер II перестал считать себя «ответственным перед Богом — острым мечом в руках Господа для наказания нечестивых»[455], а его внук, король Сицилии Вильгельм II, изображен в Монреале (как и его дед в Палермо) получающим королевство из рук Христа.

Основание норманнских государств во второй половине XI века ознаменовалось не только появлением таких правителей, как Вильгельм Завоеватель, Роберт Гвискар, Рожер и Боэмунд, — оно повлекло за собой и вторжение на захваченные земли новой аристократии, прибывшей напрямую или косвенно из самой Нормандии. Норманнское правление на подчиненных территориях осуществляла именно эта аристократия, а долгосрочную основу этого правления обеспечивали связи этой аристократии с наиболее великими норманнскими правителями.

Появление этой аристократии повсюду оказалось самым катастрофическим из всех последствий норманнских завоеваний, и ярче всего результаты этого можно проиллюстрировать на примере Англии. В 1086 году была проведена земельная опись, и обнародованные в этих записях изменения в высших слоях общества поистине изумляют. За два десятилетия после битвы при Гастингсе старая английская знать, еще недавно столь богатая и влиятельная, почти полностью исчезла. К 1086 году уцелевшим представителям могущественной англосаксонской аристократии времен Эдуарда Исповедника принадлежало всего около 8 процентов земель в Англии, а большею частью земель владели иностранные сюзерены за службу, которая сама по себе была чужой и незнакомой[456]. С 1066 по 1086 год и за какое-то время после этого новая аристократия вытеснила старую английскую знать. Некоторые представители новой аристократии прибыли из Фландрии и Бретани, но основная масса была норманнского происхождения, и их вознаграждения были огромными. В 1086 году, всего через 20 лет после битвы при Гастингсе, норманнский король владел примерно пятой частью земель Англии, а около половины земель принадлежало наиболее значительным из его сторонников, тогда как богатство и власть были сконцентрированы в руках ограниченного количества людей и семей из их числа — в руках тех, кто принимал наиболее активное участие в политическом объединении Нормандии, когда Вильгельм был еще герцогом[457]. Особого внимания заслуживают изменения, касающиеся землевладения в Англии. Уже много и справедливо говорилось и еще будет сказано о том, как норманны использовали уже существующие институты, но если этот колоссальный переход земельной собственности за два десятилетия, затронувший более половины земель Англии, нельзя рассматривать как осуществленное норманнами изменение революционного характера, тогда этому процессу необходимо придать какой-то новый смысл.

До нас не дошло никаких письменных свидетельств XI века, которые могли бы с такой же точностью, как «Книга Страшного Суда», продемонстрировать перемены в аристократии, осуществленные норманнами на территории южной Италии и Сицилии, но нет сомнений, что там данный процесс был таким же, как и в Англии. В середине XII века для норманнского короля Сицилии был составлен список феодальных землевладельцев, который теперь известен под названием Catalogus Ваrопит[458]. Этот список касается герцогства Апулия: от Абруцци на севере до района Отранто на юге, и западного региона до Салерно. В список входит огромное количество феодов, принадлежащих как главным владельцам лена, так и субарендаторам, и среди держателей этих феодов преобладали норманны. Очевидно, что наиболее крупные землевладельцы, жившие в этом регионе до прихода норманнов, были лишены собственности, и есть все основания полагать, что начало и основная фаза этого процесса имели место еще в XI веке. В хронике также описывается, как именно бесчисленные родственники дома Готвиллей и такие семьи, как Эшаффур, Грантмесниль, Ридель, Лайгль и многие другие, захватывали владения. Не приходится сомневаться, что для большинства партнеров князя Капуи и герцога Апулии и Калабрии было типично то же самое. На Сицилии Роберт Гвискар и Рожер «Великий граф» систематически одаривали своих последователей из земель, успешно завоеванных в период с 1072 по 1091 год. В княжестве Антиохийском большие феоды достались в основном людям из норманнских семей южной Италии, которые отправились в крестовый поход вместе с Боэмундом Тарентским[459].

Более того, представители этой новой аристократии были не просто норманны, они были феодалами по складу. Сюда входили люди, получившие земли за какой-то определенный тип военной службы. Наиболее влиятельные среди них получили свои владения непосредственно от правителей, и им поручалось обеспечить определенное количество рыцарей, а субарендаторы были обязаны либо служить в этом качестве сами, либо предоставить для этой службы других. В 1060–1130 годах феодальная структура усложнилась, и она здесь не обсуждается, но можно заметить, что нигде на протяжении всего этого периода основные институты воинского феодализма не работали более эффективно, чем на норманнских землях в тот момент[460]. Естественно, в довольно-таки удаленных друг от друга регионах были различия. Так, количество рыцарей, предоставляемых крупными землевладельцами, в Англии было пропорционально выше, чем в Нормандии или Италии[461], а институт «денежного феода», по которому арендатор вместо земель получал от сюзерена деньги, поначалу в Сирии играл роль большую, чем в Англии[462]. А платежи, известные как «феодальные инциденты», выплачиваемые вассалом своему господину, регулярный характер приобрели в Англии раньше, чем в Италии, Антиохии и на Сицилии[463].

В этом отношении некоторых замечаний заслуживает особая ситуация, сложившаяся в южной Италии[464]. В Англии, Антиохии и на Сицилии норманны совершали свои завоевания под единым командованием. Но в Апулии первые завоевания совершались разрозненно, лидерами мелких отрядов, многие из которых служили ломбардским и греческим правителям, которых норманны постепенно вытеснили. Поэтому централизованная власть здесь устанавливалась медленно, по мере продвижения завоеваний. Результатом стало, с одной стороны, быстрое увеличение очень маленьких феодов, а с другой — появление нескольких очень больших поместий, которые пришли к независимости только со временем. Особого внимания здесь заслуживает случай с феодальными comtés^{68}, учрежденными норманнами в Италии. В Нормандии XI века были свои графы, были они и на норманнской Сицилии, а в норманнской Англии были эрлы. Но все эти люди подчинялись более высокой власти. В Италии же многочисленные графы не просто существовали — они претендовали на фактическую независимость, а зачастую и обладали ею. В направлении Абруцци, например, жили графские семьи Лорителло, а позже Молизе. К югу от Неаполя были графы Принципат, а севернее Салерно находилось графство Авельино, принадлежавшее потомкам Ричарда из Капуи. Помимо упомянутого в районе Бари располагались графства Конверсано и Монтескальджиосо, принадлежавшие двум из четырех зятьев Роберта Гвискара. Этот внушительный перечень можно расширить, добавив еще множество имен[465].

Эти графские династии, которые сначала находились под юрисдикцией ломбардцев, но которые все чаще приобретали новые и расширяли старые графства, на территории Апулии и Калабрии сыграли важную роль в развитии феодализма. И действительно, движущей силой установления власти норманнов на юге стал тот факт, что некоторые наиболее важные из этих династий были близко связаны с домом самих Готвиллей. Первым графом Принципата на юге Неаполя был Вильгельм, родной брат Роберта Гвискара. Графство[466] отца унаследовал один из его сыновей по имени Роберт, а другой сын, Танкред, искал счастья на Сицилии и в свое время получил вознаграждение в виде земель графства Сиракузы^{69}.

Есть множество примеров подобных связей, и они имеют значение далеко не только с точки зрения генеалогии. Из этих связей видно не только то, каким образом шло распространение норманнского господства на юге; они показывают, почему такие графские семьи, стабильно набирая власть и непрерывно воюя друг с другом, даже после установления в Бари герцогского правления норманнов неизменно оставались источником нестабильности в южной Италии.

Из-за медленного распространения централизованной власти на территории Апулии Церковь в норманнской Италии так никогда и не стала феодальной в той степени, в какой она была феодолизирована в норманнской Англии. Таким монастырям, как Монте-Кассино и Ла-Кава, принадлежали огромные земельные владения, и хотя при норманнах аббаты должны были участвовать в феодальном совете и выплачивать феодальные пошлины (которые, возможно, и были высокими), зато на них не лежало бремя военной службы. Когда в 1060 году монастырь Монте-Кассино дал своему milites (воинству) привилегии и со временем увеличил свои жалованные поместья, то действовать аббата побудили те же причины, что и аббата монастыря Абингдон несколькими годами позже: увеличить штат личного состава рыцарей[467]. Аббат Монте-Кассино хотел создать резерв для собственных вооруженных сил, которые могли бы защитить монастырь и его земли в период беспорядков. Но в отличие от аббата Абингдона аббат Монте-Кассино не должен был предоставлять своему светскому сюзерену войско из 30 рыцарей.

Однако в целом внимание следует обратить не на различия внутри этой структуры, а прежде всего на схожий характер норманнского феодализма, где бы он ни находился. Например, полагают, что норманны раньше, чем большинство европейцев, установили принцип, согласно которому был четко определен срок службы до получения феода[468]. Несомненно и то, что понятие вассальной дани нигде в феодальном мире не играло более важной роли, чем на норманнских землях. Благодаря вассальной дани, человек, который мог быть держателем земель у нескольких господ, находился в вассальной зависимости от их господина — абсолютного и конкретного короля, позже этим понятием пользовались ради выгоды феодальной монархии. Особенно интересно то, что вассальная дань очень рано появляется не только в норманнской Англии, Сицилии и Антиохии[469], но и в норманнской Апулии, где ее развитие шло с некоторой задержкой. С 1075 года любой «патриций» Бари мог описывать себя как лигия (ligius) по отношению к господину[470]; очевидно, что уже в тот период в Апулии признавались строгие понятия феодального порядка и хартия Боэмунда для монастыря св. Николая в Бари, которую датируют 1090 годом, по своему характеру является абсолютно феодальным документом[471]. Уже отмечалось, насколько поразительны сходства в феодальных порядках Италии, изложенных в Catalogus Ваrопит, и теми, которые существовали на территории норманнской Англии[472]. И если в латинском Иерусалимском королевстве феодальные институты были больше французскими, чем норманнскими, то в княжестве Антиохия эти институты были более норманнскими, чем французскими[473].

Почти сразу после завоевания норманны повсюду осуществляли меры по упорядочиванию феодальной структуры. Квоты рыцарей (их называли servitia debita), поставляемых крупными арендаторами, в Англии впервые были установлены самим Вильгельмом Завоевателем. Свидетельства тому встречаются в 1072 и 1077 годах, а большая часть деталей этой схемы была разработана до 1087 года. Антиохийскому княжеству «сравнительно простые, как в Нормандии, Англии и на Сицилии» феодальные институты навязали рано, и «возможно, свое начало они берут еще в самом завоевании»[474]. В южной Италии Ричарду из Капуи и Роберту Гвискару поначалу было трудно доказать свое превосходство над другими норманнскими лидерами, но известно, что феоды на юге Италии появились рано[475]. Как видно из хартий, датируемых 1087 годом, в то время, прежде чем принести Церкви дары, вассалы князя Капуи и герцога Апулии должны были заручиться согласием своего феодала[476].

На Сицилии события развивались еще быстрее. Там у Роберта Гвискара и Рожера I не было соперников норманнского происхождения, и поэтому они могли, в некотором роде как Вильгельм Завоеватель в Англии, наделять своих последователей землями по своему усмотрению и диктовать условия владения этими землями. Говорят, что уже к 1077 году Роберт Гвискар создал несколько больших феодов на севере острова, но после его смерти «Великий граф» их упразднил, а на их месте создал более мелкие феоды для множества своих рыцарей. Более того, своим выразительным заявлением Жоффруа Малатерра[477] показывает, что это перераспределение полностью или частично произошло на официальном собрании, которое состоялось вскоре после завоевания Сицилии, а в известной греческой хартии для епархии Катания высказывается предположение, что это собрание состоялось в Мадзаре в 1093 году[478]. Многие из этих крупных владений принадлежали Церкви, но для своего племянника Танкреда, который умер раньше самого Рожера I, последний создал графство Сиракузы, а еще одно графство, созданное на основе Патерно, перешло к мужу сестры Рожера; выйдя замуж, она вошла в могущественную семью Алерамичи[479]. На Сицилии феодальная организация, проведенная в жизнь норманнами, сложилась еще в XI веке.

Оценивая, насколько, если вообще как-либо, норманнские феодальные институты предвосхитили социальное развитие завоеванных ими стран на ранних этапах, во внимание необходимо принять исключительное единство преобразований в сфере феодальной структуры (несмотря на различия в деталях) и те ранние сроки, на которых норманны приступили к осуществлению этих преобразований. В Европе и Англии уже давно были знакомы вассалитет и переход вассала под покровительство феодала. Условный характер землевладения, известный как бенефиций, и политические права, принадлежавшие магнату благодаря иммунитету, были характерными чертами социальной структуры во всех частях бывшей империи Каролингов. В X же веке в Византии к власти пришли семьи, владеющие значительной земельной собственностью, и вот они-то, особенно в приграничных провинциях (как например в южной Италии), стали — в связи с необходимостью защищать Империю от постоянных набегов сарацин — претендовать на политическую власть над вассалами[480]. Также утверждают, что в Вустершире[481], как и в Калабрии[482], для того чтобы приспособить существующие на церковных землях вассальные лены к норманнским преобразованиям, необходимо было их изменить. Кажется, норманны действительно сменили ломбардцев в роли наиболее крупных арендаторов монастыря Монте-Кассино, норманны также приняли на себя обязательства своих саксонских предшественников на территории аббатства св. Эдмунда в Бари[483]. Причастность подобных обстоятельств к общему вопросу о происхождении военного феодализма на норманнских землях, конечно, спорна, но в последние годы появилась тенденция считать, что англо-норманнский аристократический феодализм как единое целое ровно и постепенно появился из англосаксонского прошлого[484].

С другой стороны, найти в Англии времен Эдуарда Исповедника или Византийской Апулии, или в южных ломбардских государствах какие-либо убедительные аналогии феоду или servitum debitum не так просто^{70}. Необходимый элемент норманнских феодальных мероприятий — тяжеловооруженный и обученный воевать верхом воин — в донорманнской Англии и донорманнской Италии был, по меньшей мере, редкостью, а в донорманнской Сицилии ничего подобного не существовало. Здесь переход был, видимо, очень резким. Тот факт, что в битвах при Чивитате и при Гастингсе против норманнов не использовали конных рыцарей, уже сам по себе имеет огромное значение. Сюда можно также добавить, что если бы в своих реформах феодальной системы норманны действовали в русле традиций покоренных ими народов, то тогда было бы очень трудно объяснить, как им удалось в столь различных обстоятельствах создать столь схожие аристократические структуры в Англии, Италии, на Сицилии и в Сирии.

В систему феодального землевладения входила не только военная служба, но и служба при дворе. Во всех норманнских государствах непосредственный арендатор правителя создавал двор, который регулярно собирался, чтобы оказывать ему поддержку в действиях и в проведении политики. Двор Вильгельма Завоевателя известен, и его состав во времена королевского правления Вильгельма подтверждается целой серией хартий[485]. Здесь встречаются, хотя и с различной частотностью, большинство крупных норманнских семей, живших по обе стороны от Ла-Манша. Такие имена, как Бомон и Монтгомери, Фиц-Гильберт и Варенн, постоянно встречаются в списке рядом со многими выдающимися деятелями Церкви, например архиепископом Кентерберийским Ланфранком, единокровным братом короля Робертом, графом Мортейн, и епископом Байё Одо. Это было собрание людей, впечатляющее во всех отношениях, и их можно было сравнить с теми, кого, как известно, собрал вокруг себя Рожер II после 1130 года, став королем Сицилии.

Свидетельств того времени недостаточно, чтобы составить сколько-нибудь точное представление о составе двора Роберта Гвискара в начале его герцогства в Апулии, так как информация по этому вопросу в его хартиях очень скудна. Но такие хронисты, как Жоффруа Малатерра, особо рассказывают о встречах при дворе его брата Рожера «Великого графа», а из хартий видно, что членами двора графа Рожера могли быть, например: Роберт, граф Принципат, Роберт, граф Лорителло, его брат Ральф, Рожер из Барневиля на полуострове Котантен, Вильгельм де Грантмесниль, епископ Россано Роман и аббат монастыря в Веносе Беренгар[486]. На Востоке наблюдается похожая, хотя и менее обстоятельная, картина. Правление Боэмунда I в Антиохии было слишком кратким, чтобы за это время могли появиться хартии, адекватно отражающие состав двора. Но наверняка его двор имел схожий характер, так как позднее при дворе Танкреда были представители многих норманнских семей XI века[487].

Самыми важными взаимоотношениями в системе управления норманнского мира были взаимоотношения норманнских правителей и их дворов. Это касалось всех аспектов правления, и важнейшим из них были надзор над юстицией и финансами. И если норманны хотели сохранить свои владения, то близкое взаимодействие правителя и его двора было необходимо. Именно поэтому самой характерной чертой норманнских государств стало то, что на первом этапе их истории норманнский монарх повсюду имел влияние на свой двор и мог осуществлять контроль над ним, мог связать действия своих магнатов и свои действия и убедить магнатов, что их интересы абсолютно совпадают с его собственными. Такова, например, была ситуация при дворе Вильгельма Завоевателя, где «ни один человек не осмеливался поступить вразрез его воле»[488]. В Италии и на Сицилии была похожая ситуация. Роберт Гвискар имел огромный престиж. Рожер «Великий граф», распределяя свои земли на Сицилии, внимательно следил, чтобы его собственные владения в значительной степени превосходили по размерам владения его последователей. И еще при жизни он стал действительно одним из самых состоятельных правителей Европы. Аналогичным образом события развивались даже в Сирии. Известно, что в Иерусалимском королевстве росту монархии препятствовала мощь феодального двора. Но в норманнской Антиохии дела обстояли абсолютно иначе. После того как в 1100 году Боэмунд попал в плен, двор рискнул назначить правителя. Но они выбрали Танкреда, которого мог бы назначить и сам дядя. И Боэмунд и Танкред всегда имели преобладающее влияние на двор во главе которого находились[489].

Едва наступил XII век, а лучшие по организации королевства Европы уже находились под контролем созданных норманнами монархий, а в самом сильном из государств крестоносцев правил норманнский князь. Такой успех был обусловлен не только самим фактом завоевания и даже не появлением известных правителей, которых поддерживала сильная феодальная аристократия. Этот успех был еще и следствием проведения особой управленческой политики, которую норманны ввели повсюду. Во всех государствах, где правили норманны, в этот период они были озабочены тем, чтобы оживить управленческие институты, которые они обнаружили на завоеванных территориях, и тем, чтобы, конструктивно развивая эти институты, использовать их в собственных интересах. Таким образом, столь много разрушившие норманнские завоевания 1050–1100 годов тем не менее для того, что они создали, были почти так же важны, как и для того, сохранению чего они способствовали.

В этом смысле еще в большей степени норманнский гений адаптации проявился в тех странах, которые подвергались различным влияниям с древнейших времен. Во многих районах Англии на англосаксонские традиции сильно накладывались обычаи, пришедшие из Скандинавии, и чувствовалось влияние (хотя и в меньшей степени) Западной Европы. Подобным же образом в южной Италии еще долго хранили верность Ломбардии, а еще в большей степени греческому прошлому, а Сицилия, завоеванная норманнами, представляла собой мозаику языков, религий и рас. Столь же смешанным было и княжество, где к власти пришел Боэмунд. С того момента как Антиохия находилась под властью византийцев и почти до прихода норманнов (за 12 лет до их прихода) основной составной частью правительственной деятельности, без сомнения, была Византия. Но в сельской местности укоренились мусульманские обычаи, и крестьянство как до, так и после 1099 года вело привычную для него жизнь, как и в прежние времена, под непосредственной юрисдикцией кади^{71} их собственной расы и веры[490].

Толерантность не является тем качеством, которое можно было бы приписать ранним норманнским правителям в первую очередь, но они, кажется, были готовы ради собственной выгоды принять значительные расхождения среди своих подданных. В этом отношении уместно обратиться к случаю с евреями. До 1066 года в Руане появилась еврейская колония, но в Англии, впервые в Лондоне, еврейские общины появились только после норманнского завоевания[491]. На востоке ситуация была другая: движение крестоносцев, к сожалению, отмечено преследованием евреев, особенно в Германии, а в Сирии с евреями продолжали обходиться плохо и после появления там латинских государств[492]. Тем не менее есть доказательства того, что в норманнской Антиохии долгое время просуществовала еврейская община, прославившаяся изготовлением стекла. Наиболее открыто норманны вступили в контакт с евреями в центральной зоне средиземноморского бассейна, и отношения между ними не кажутся чрезмерно натянутыми. После захвата Бари Роберт Гвискар издал хартию, касающуюся евреев, и гетто в Россано и Катанцарро еще долгое время сохраняли известность[493]. И все же еще большего внимания достойны отношения между евреями и Рожером I. Евреи составляли значительную часть пестрого населения, собравшегося под властью «Великого графа» в Милето, и при нем, а потом и при его сыне, крупнейшую во всей Западной Европе колонию евреев принял Палермо[494].

То, что в завоеванных ими странах норманны полагались на уже существующие институты, повсюду видно с самого начала их правления. Вильгельм Завоеватель постоянно стремился подчеркнуть, что, хотя он и шел по пути узурпации, он является законным преемником Эдуарда Исповедника и что теперь он может в полной мере пользоваться королевской властью, которая в противном случае могла бы ему не достаться. Получив титул герцога Апулии, Роберт Гвискар тоже стал опираться на греческих председателей суда и на установившийся византийский порядок, то же можно сказать и о более позднем правлении в Антиохии Боэмунда и Танкреда. Еще ярче действия Рожера «Великого графа»: не теряя времени, он создал на территории Сицилии совместное управление, куда свой вклад внесли и мусульмане, и греки, и норманны. Специфичные местные традиции тоже ассимилировались. Норманнское поселение западнее границы Уэльса основывалось на принципах, отличных от тех, которые норманны использовали на побережье Англии, а после того, как Рожер II объединил все норманнские земли на территории Италии в единое Сицилийское королевство, он очень внимательно следил за тем, чтобы не произошел полный перенос установившихся на Сицилии и в Калабрии управленческих порядков на Апулию и Капую.

Во всех норманнских государствах можно легко найти доказательства того, что норманны применяли эту стратегию. В 1075 году, через 4 года после падения Бари, Роберт Гвискар был тесно связан неким Маврелианом, которого называли лигий (ligius) и кто, являясь «аристократом и катепаном», и при норманнском герцоге продолжал приводить в жизнь византийскую систему управления[495]. Через 6 лет, когда город находился под контролем Боэмунда, в управлении городом активно участвовал Вильгельм «Фламменг», катепан. Он заявил, что на эту должность его назначил «мой непревзойденный и великолепный Господин — Боэмунд, которого вдохновил Господь», а в другой хартии Боэмунд официально назначил того же Вильгельма катепаном, чтобы тот мог действовать в его интересах во всех делах, связанных с продажей и обменом внутри города Бари[496]. Кроме того, в 1096 году в одной из своих известных хартий[497] граф Рожер Борса дает указания по управлению «всем своим судьям, графам, катепанам, турмархам и виконтам (vicomtes)». Более того, ход событий в Апулии соответствовал тому, что происходило в Калабрии. Там теми правами, которые в Апулии принадлежали катепанам, обычно владели стратиги. В результате значительный интерес представляет то, что Рожер «Великий граф» не только продолжает наем стратигов по собственному выбору, но и в личных интересах вводит их в Мессине, отвоевав город у мусульман[498]. Как раз когда восточный император время от времени для правления в провинциях назначал «герцогов», так же поступали Боэмунд I и Танкред: они ввели «герцогов» для правления в городах Антиохия, Латакия и Джабала, а занимавшие эти должности норманны в полной мере использовали обученных в традициях византийского управления подчиненных[499]. Аналог этой политики XI века можно найти даже в Англии. С самого начала своего правления Вильгельм Завоеватель пользовался как должностью шерифа, так и судами, которые находились под контролем шерифов, и он быстро обеспечил переход шерифств под власть норманнов.

Характер норманнского управления отражается и в издаваемых тогда документах. В южной Италии первые норманнские правители «создавали свои латинские акты по модели актов ломбардских княжеств, свои греческие хартии по модели хартий Апулии и Калабрии, а когда в XII веке был основан организованный канцлерский суд, там копировали византийские и папские обычаи»[500]. В Англии также полагались на более ранние традиции. Ни одна дипломатическая форма не привлекала внимания больше, чем короткий судебный приказ на местном диалекте, который создали в Англии при Эдуарде Исповеднике. Частотность, с которой появлялись такие документы, наводит на мысль, что тогда существовал организованный королевский скрипторий, какового абсолютно точно не было в Нормандии до начала норманнских завоеваний. Но после 1066 года норманнская монархия в Англии продолжает без остановки производить приказы, которые поначалу едва ли можно было отличить от тех, что появлялись при Эдуарде Исповеднике. Однако постепенно эти приказы стали излагать на латинском языке, и королевский скрипторий, где теперь трудились и английские и норманнские секретари, перешел под руководство канцлера, который тоже был нормандец. Более того, расширилась сама функция приказов. В приказах Исповедника обычно фиксировались дары земель или привилегий. В более поздних приказах Завоевателя чаще заключались повеления или запреты. Таким образом, приказ, форма которого пришла из англосаксонского прошлого, был преобразован в главное средство выражения управленческой воли норманнского короля Англии[501]. В этом смысле эти приказы, хотя и менее умелые и четкие, можно сравнить с более поздними мандатами (mandata), благодаря которым в XII веке Сицилией стали управлять норманнские короли[502].

Историки часто восхищенно комментируют способ, которым король Рожер II гармонично подчинил разные народы, населявшие Сицилию, единому политическому курсу. Но это едва ли было бы достижимо, если бы не административные акты Роберта Гвискара и графа Рожера І в XI веке. Во всей истории норманнских завоеваний найдется лишь несколько эпизодов более примечательных, чем поведение внушающего ужас герцога Апулии в первые месяцы 1072 года. Палермо только что пал, но Роберт Гвискар, как нам сообщают, освобождает своих греческих заключенных и предлагает им амнистию. Затем, возвращаясь в Реджо, «он оставил в Палермо рыцаря из своего же народа, которого поставил во главе сарацин в качестве эмира»[503]. Таким образом, мусульманская административная практика не прерывалась, и даже в 1086 году в Палермо все еще был эмир (теперь его называли адмиралом), подчинявшийся норманнам. Еще в XI веке юрисдикция адмирала Палермо расширилась, и он стал эмиром всех подчинявшихся «Великому графу» владений на Сицилии и в Калабрии. Обладая такой властью, он был полностью ответственен за управление финансами и, подчиняясь графу, осуществлял полный контроль над отправлением правосудия. Вскоре его обязанности разделили между несколькими должностными лицами. Но важность этих первых адмиралов (или эмиров) очевидна, а значимость их положения в дальнейшем усиливается тем, что большинство людей, занимавших это могущественное у мусульман положение при правлении норманнов, сами были (как первый адмирал Евгений в конце XI века) греческого происхождения[504].

Положение дел на Сицилии во многом носило исключительный характер, и тем не менее в XI веке параллели можно найти в Апулии, Антиохии и Англии. Самым ярким примером может служить то, как Вильгельм Завоеватель полностью перенял действенную, на его взгляд, систему налогообложения в Англии и пользовался ею, чтобы взыскивать со своих новых подданных в пользу короны еще более высокий налог. Как в Апулии, так и в Сирии для определения суммы налогов новые правители использовали уже существующий византийский метод. А на Сицилии норманны позаимствовали у своих предшественников арабов централизованное финансовое бюро — диван, норманны реорганизовали его, и посредством обходов члены этого бюро осуществляли местный контроль (почти так же как позже в Англии шерифы составляли годовой отчет[505]). Кроме того, способ, которым норманны в первой половине XII века использовали мелкие арабские объединения иклим (iklim), кажется очень схожим с политикой, которую проводили Генрих I и наиболее значимые из его подданных по отношению к сотням^{72} в Англии.

Было бы опрометчивым без исчерпывающего исследования слишком тесно связывать эти сходства, но напрашивающееся сравнение, возможно, могло бы указать путь к разрешению некоторых более сложных задач периода ранней англо-норманнской истории. Невозможно, например, поверить, что земельную опись в Англии можно было провести без опоры на людей, обученных управлять делами графств, земли которых и описывались. Но даже и в этом случае остается еще более сложный вопрос. Зафиксированные в «Книге Страшного Суда» владения уже ранее были распределены между членами новой аристократии, и свои земли эти люди получили отнюдь не случайно. В графстве за графством они приобретали тщательно отмеренные, иногда разбросанные, владения одного или более саксонских предшественников, принимая при этом на себя и их обязанности. Если бы не существовало никаких саксонских записей (возможно, финансового характера) с описанием и владений, и обязательств наиболее крупных землевладельцев англосаксонской Англии, то как могло произойти такое сложное распределение земель?

До нас не дошли записи подобного характера, и поэтому этот вопрос носит несколько риторический характер. Частично, хотя и в порядке рабочей гипотезы, на него можно ответить, опираясь на Италию и Сицилию. Из хартии Рожера Борса от 1087 года[506] видно, что в управлении Бари норманны активно использовали византийские фискальные реестры, известные как Quaterniones; сицилийские свидетельства в этом отношении еще более многообещающие. Там Рожер I использовал существующие записи — и очень показательным способом. Так, в греческой хартии[507], изданной им в 1095 году для епископства Катания (которое он восстановил), сказано, что когда «Великий граф» жаловал своим сторонникам феоды, то вместе с описанием владений получателям вручался и список (platae) зависимого крестьянства. Эти platae представляли собой поименный список, иногда на греческом, а иногда на арабском языках[508], составлялись они на основе судебных протоколов, сохранившихся в диване. Более того, эта хартия для Катании (где сохранилась копия одного из таких протоколов) совершенно отчетливо напоминает похожие списки, которые, вероятнее всего, были созданы в 1093 году, когда Рожер I, находясь в Маццаре, завершил свое великое распределение феодов в Северной Сицилии^{73}. Подлинные platae 1093 года, скорее всего, все были утрачены, и самыми ранними, дошедшими до нас, являются platae, сохранившиеся в хартии для Катании от 1095 года. Однако упоминания в более поздних хартиях говорят о том, что такие описательные документы составлялись в связи с дарами «Великого графа» Мессинской, Милетской и Палермской епархиям и монастырю в Стило[509]. Можно даже предположить, что для того, чтобы провести инспектирование экономических и военных ресурсов своих новых владений, схожее с описью Вильгельма Завоевателя в Англии в 1086 году, Рожер I использовал записи, обнаруженные им на завоеванных землях. В любом случае аналогичность событий на Сицилии тому, что имело место в Англии в связи с появлением англо-норманнской аристократии, зафиксированной в «Книге Страшного Суда», поражает.

Это не означает, что с 1050 по 1100 год установившиеся порядки намеренно переносились из одного норманнского государства в другие или что в административной практике между ними существовало детальное подражание друг другу. Но в тот период на всей территории обладающего самосознанием норманнского мира преобладали схожие настроения. Это можно проиллюстрировать, взглянув на события под другим углом: мелкая норманнская знать чрезвычайно часто давала своим подчиненным громкие титулы, позаимствованные у своих новых подданных. Так, как раз в тот момент, когда очень внимательный к имперским обычаям Боэмунд во главе городов поставил «герцогов», так же поступили и более мелкие норманнские графы Апулии: в качестве своих представителей по делам правления они назначили катепанов^{74}, норманнские магнаты в Англии тоже назначили своих собственных «шерифов» из числа крупных землевладельцев. Может показаться, что все это не представляет значения. Но подобное отношение переняли и те, кто контролировал положение дел. В 1065 году Ричард из Капуи пожаловал поместье, которым следовало владеть «в соответствии с юридическими обычаями ломбардцев»[510], и примерно в 1094 году Рожер «Великий граф» сделал дар епископству Мессины, границы этого дара определялись «в соответствии с более ранним делением сарацин»[511]. В судебных делах о земле и правах, слушанием которых было отмечено правление Вильгельма Завоевателя в Англии, также регулярно обращались к англосаксонскому праву и его использовали[512]. Очевидно, что еще в XI веке норманны повсюду оценили, как много они должны приобрести, опираясь на административную практику тех, кого они победили в бою.

Однако было бы неверно заключить, что сами норманны не проявили в сфере управления никакой оригинальности или творчества. Некоторое представление о том, какова была значимость проблем, с которыми они сталкивались, или о тех особых случаях, которыми они сумели воспользоваться, можно получить, обращаясь к многочисленным сообществам, где они правили. И здесь особенно много можно узнать, изучая наиболее крупные норманнские столицы. Бари, например, служил естественным мостом между Востоком и Западом, и сюда приезжали из Константинополя, Дураццо и Рагузы, чтобы встретиться с теми, кто прибыл из Венеции или даже из России[513]. Из того же Бари западные искатели приключений могли отправиться в поход не только на Византию, но также и на Иерусалим, и на еще одну крупную норманнскую столицу, Антиохию, где правили Боэмунд и Танкред, франкские рыцари сотрудничали с должностными лицами Византии, обученными в правительстве мусульман в северной Сирии. Ничуть не менее примечателен в этом отношении Милето[514]. При «Великом графе» этот город видел огромное скопление купцов и путешественников из морских портов западной Италии, с северных районов Альп, из Византии и с мусульманского юга. Здесь норманнский правитель держал свою собственную стражу — войска сарацин; здесь процветали греческие монастыри, а латинскую Церковь, официально находящуюся под покровительством Рожера I, представляли визиты святого Бруно из Кёльна, святого Ансельма Кентерберийского и в 1097 году самого Папы Урбана II.

Лондон времен Вильгельма Завоевателя тоже был местом встречи многих народов, культур и интересов[515]. Здесь созданная норманнами связь с католичеством соединилась с более ранней, скандинавской, экспансией, которая, затронув Англию, продвинулась вперед на Исландию, Гренландию и Америку. И действительно, руанец, пересекший вместе с Вильгельмом Завоевателем Ла-Манш, в норманнском Лондоне мог легко встретиться с людьми, знакомыми со столицами христианства — Римом и Константинополем, — или даже с теми, кто видел побережье п-ова Лабрадор. И все они одинаково подчинялись норманнскому герцогу, который в Англии стал королем. Но главный символ административной власти норманнов следует искать, возможно, в Палермо, который в 1050–1100 годах был городом гораздо более крупным и богатым, чем Лондон. В последней четверти XI века на его улицах можно было услышать речь на трех языках, три языка использовались и при составлении официальных документов. Здесь общались духовные лица, хранящие верность римской и византийской Церквям, в город приезжали купцы не только с католического Запада и с христианского Востока, но и со всех частей мусульманского мира. Здесь также в тени Монте-Пеллегрино (Monte Pellegrino) под руководством Рожера I, сына Танкреда Готвилльского, сотрудничали арабские эмиры, греческие стратеги и норманнские юстициарии^{75}, которые управляли населением, где было множество мусульман, евреев, греков, ломбардцев и народов, говорящих на романских языках.

Чтобы уравнять такие разнородные и такие несхожие общества, единое и стабильное правительство уже само по себе было значительным административным достижением. Если норманны использовали правительственные институты на завоеванных ими территориях самым верным из всех возможных способов, то их целью было не просто сохранить их, но еще и развивать. И это у них получилось блестяще. Так, староанглийское законодательство не просто использовали, к нему обращались чаще и с большей эффективностью[516]. С самого начала норманнская дуана (duana) на Сицилии появилась из арабского дивана; в отличие от своего мусульманского предшественника, дуана была наделена всеми полномочиями феодальной курии, и появилась она на местной основе. Кроме того, возможно, что в норманнской Апулии (как и в Англии) судьи, объезжающие свой округ для разбирательства судебных дел в провинциях, были выходцами из центральной курии. Если это было действительно так, то это было отступлением от византийской практики[517]. В Англии норманны тоже не только сохранили должность шерифа и титул эрла, они их еще и преобразовали. Шерифы, которых теперь назначали из выдающихся семей норманнской аристократии, теперь имели большее значение, а по власти, которая им принадлежала, они сравнялись с крупными виконтами (vicomtes) Нормандии до завоеваний. И наоборот, эрлы, под контролем которых при Эдуарде Исповеднике находилась большая часть Англии, теперь, как ранние норманнские графы, были вытеснены в приграничные районы, например к границе с Уэльсом[518].

Без более детального изучения и феодальных мероприятий, проведенных норманнами, и административных институтов, которыми они управляли, адекватно оценить достижения норманнов в области светских владений невозможно. Однако, судя по результатам, политику, проводимую с 1050 по 1100 год, можно с уверенностью провозгласить чрезвычайно успешной. Правление Рожера «Великого графа» на Сицилии и в Калабрии было оригинальным по своей концепции, и с его помощью весьма действенное норманнское господство удалось установить в корне отличной системой управления и над множеством различных народов. Помимо этого, о княжестве Антиохия говорят, что «если бы оно не находилось постоянно в состоянии войны… и если бы французская династия не сменилась на норманнскую, то в Антиохии могло бы появиться такое же действенное правительство, как и на Сицилии»^{76}. На севере англо-норманнское королевство Вильгельма Завоевателя при его правлении таким было одним из самых могущественных государств Европы.

Не следует забывать, что за 60 лет два из норманнских государств переросли в огромные империи: одна из них простиралось от реки Твид до Пиренеев, а вторая соединила всю южную Италию, теперь наконец-то объединенную политически, не только с Сицилией, но и с территориями Северной Африки от Бона до Триполи. Не подлежит сомнению, что король Генрих II был сыном графа Анжуйского, но своим положением короля Англии он был обязан тому факту, что его мать была внучкой Вильгельма Завоевателя. Правда также и то, что Рожер II, южанин по воспитанию, никогда не бывал в герцогстве Нормандия, выходцем из которого был его отец. Тем не менее без норманнского завоевания Англии в XI веке была бы невозможна так называемая «Анжуйская империя»[519], а непосредственно из действий и политики Рожера «Великого графа» родилось в 1101 году, произошло великолепное сицилийское королевство Рожера Великого. Отражением административной практики, которую норманны приводили на завоеванных ими территориях во второй половине XI века, может служить управление делами этих двух великих империй, где — как на юге, так и на севере — широко признавались местные обычаи и титулы^{77}.

Бесспорно, что в период с 1050 по 1100 год норманнское правление повсюду основывалось на одних и тех же принципах. Во всех подчиненных норманнам странах феодальная аристократия, действовавшая под контролем сильных лидеров, опиралась на норманнское верховенство, а норманны в это же самое время приспосабливали свое управление к различным традициям тех, кем они правили. Именно по этой самой причине имевшее место позже во всех завоеванных норманнами странах структурное совершенствование в каждом случае было индивидуальным, но во всех случаях его стимулировала и модифицировала норманнская активность. В каком-то смысле норманны были учениками своих подданных, но своими выдающимися успехами в светском правлении они обязаны собственным политическим способностям.