Норманны. От завоеваний к достижениям. 1050–1100 гг.

Глава I Предпосылки достижений норманнов

На протяжении всей европейской истории моментов более примечательных, чем неожиданная экспансия норманнов во второй половине XI века, было мало. В период с 1050 по 1100 год норманны — выходцы из одной французской провинции — завоевали Англию и расширили свои владения до южной Италии и Сицилии. Преследуя собственные интересы, они дошли до Испании и далее вплоть до границ с Шотландией и Уэльсом. В то же время, в критический момент истории христианского мира, они способствовали росту папской казны и были серьезно вовлечены в политическую жизнь Византии. Наконец, еще в том же XI веке норманны приняли участие в первом крестовом походе и во время этого похода основали в Сирии норманнское княжество Антиохия. Подобные достижения, как и следовало ожидать, привлекли к себе пристальное внимание историков, и, разумеется, описывать какие-либо из этих походов в деталях нужды нет. Тем не менее было бы интересно сравнить эти завоевания, исследовать их причины и следствия и выяснить, насколько все эти разнородные действия норманнов за указанные 50 лет можно считать единым устремлением.

Такова, во всяком случае, цель этой книги, а нынешнее состояние исторических исследований в том, что касается норманнов, оправдывает эту попытку. Исследования о норманнах, по правде говоря, обширны и основательны, но они также большей частью странным образом изолированы друг от друга. Норманнское завоевание Англии[1] и завоевания в Италии и на Сицилии[2] были объектом длительных и интенсивных исследований, ничуть не меньше внимания было уделено и взаимоотношениям норманнов и папства и вкладу норманнов в крестовые походы[3]. Но связать эти разрозненные подвиги одного народа воедино в последнее время пытались сравнительно немногие. Прошло более 50 лет с тех пор, как С. Г. Хаскинс написал книгу Норманны в европейской истории (Normans in European History) и в комментариях сообщил, что «никакой попытки оценить данную проблему с этой точки зрения пока не предпринималось»[4]. Этот небольшой по объему труд описывает целое тысячелетие норманнской истории, и хотя книга сохраняет свою новизну и ценность по сегодняшний день, с момента ее появления были обнаружены и новые сведения в этой области. Кроме того, все студенты, изучающие пребывание норманнов в бассейне Средиземного моря, по необходимости вынуждены довольствоваться лишь одной авторитетной работой мисс Эвелин Джеймисон. Большая часть ее размышлений по поводу связей между различными занятиями норманнов содержится в одной-единственной лекции, которая касается главным образом XII века и которая была прочитана в 1938 году[5]. Несмотря на сделанную М. Андрэ-Гвитанкуром[6] обширную обработку данных по истории викингов и норманнов, до сих пор продолжается изолированное изучение норманнов. Кажется, что во всем, что касается XI века, пора было бы уже все эти исследования связать^{1}.

Безусловно, сейчас, так же как и всегда, правомерна оценка исторической роли норманнов в связи с теми преобразованиями, которые они осуществили в светских и церковных институтах, или в связи с дальнейшим развитием стран, которые они захватили и которые потом их поглотили. Тем не менее возможно, что влияние, оказываемое норманнами в это время на Англию и Европу, на Рим и Византию, на христианский и исламский миры, необходимо пересмотреть с точки зрения норманнов, потому что только таким образом это влияние можно оценить полностью. Если достижения норманнов за эти 50 лет рассматривать как нечто целостное, то можно получить еще более объективную оценку вклада норманнов в европейскую историю^{2}.

Уже простое перечисление фактов наводит на мысль о взаимосвязанности всех деяний норманнов в этот период. В 1047 году в Италии близ Кутанса свою фантастическую карьеру начал Роберт Гвискар, сын Танкреда Готвилльского-ле Гвишара, впоследствии — герцог Апулии; в тот же год молодой герцог Вильгельм, будущий завоеватель Англии, после битвы при Валь-э-Дюн избавился от клейма «незаконнорожденного» и начал свое успешное правление в Нормандии. Примерно за 2 года до победы норманнов над Львом IX в битве при Чивитате в 1053 году герцогу Вильгельму удалось заручиться обещанием короля Эдуарда Исповедника об английском престоле, что и послужило причиной возникновения новых, и впоследствии столь значительных для Англии, Константинополя и Рима, отношений между норманнами и папством. К тому же, всего за 5 лет до битвы при Гастингсе, норманны захватили Бари, чем ознаменовался конец правления Византии в Италии. Через год, как раз перед походом Вильгельма Завоевателя на Шотландию, норманны отвоевали у сарацин Палермо. Это было в 1072 году, а год спустя на папский престол под именем Григорий VII взошел архидьякон Гильдебранд, который и выступал организатором союза между Папой и норманнами. Все эти хронологические связи подтверждаются множеством примеров. Роберт Гвискар захватил Дураццо (Диррахий) и начал вторжение в Византию всего за 4 года до того, как в 1085 году Вильгельм Завоеватель спешно вернулся из Нормандии в Англию, чтобы противостоять там угрозе вторжения из Скандинавии и спланировать «Перепись Страшного Суда». К 1091 году вся Сицилия была под властью младшего брата Роберта Гвискара, Рожера «Великого графа», а сыновьям Роберта Гвискара и Вильгельма Завоевателя, Боэмунду и Роберту Коротконогому, было суждено стать союзниками в первом крестовом походе.

Казалось бы, именно в этом и проявился весь тот ход взаимосвязанных событий, которые и должны рассматриваться как нечто целое. Но несмотря на то, что о норманнах так много написано, никто пока так и не объяснил, почему эта маленькая группка людей с севера Франции смогла всего за 50 лет столь стремительно расширить свои владения. Был ли этот неожиданный всплеск могущества обусловлен качествами самих норманнов, или той военной тактикой, которую они использовали, или тем, что им удалось извлечь выгоду из «священных войн»? Или же причиной стало появление в одной провинции целой плеяды удачливых и ярких лидеров — таких как Вильгельм Завоеватель, Роберт Гвискар, граф Рожер Сицилийский или Боэмунд Антиохийский^{3}? Или все же следует искать другие причины, чтобы объяснить причины норманнских достижений с 1050 по 1100 год на территории такого большого количества стран и кульминацию этих достижений — провозглашение в 1066 году герцога Норманнского королем Англии в церкви св. Петра в Вестминстерском аббатстве?

Среди великих норманнских лидеров той эпохи наиболее значительным был Вильгельм Завоеватель, наиболее влиятельным — Роберт Гвискар, самым ловким политиком — граф Рожер Сицилийский, а самым талантливым воином на поле брани — Боэмунд. Эти четверо обладали и определенными общими качествами: все они в той или иной степени вызывали отвращение, были жестоки и абсолютно беспринципны, все они были очень талантливы и очень амбициозны. Наделенные редкой политической дальновидностью, пусть даже иногда и ограниченной, они преследовали свои цели с непоколебимой решимостью. Пройти столь рискованный путь до вершин власти, каждому по отдельности, им удалось только благодаря силе характера. Но важнее всего то, что они были властными людьми: идеальные лидеры для хитрых и энергичных норманнских магнатов, в окружении которых они жили. Абсолютно очевидно, что объяснить достижения норманнов без постоянной опоры на типичные для них действия невозможно.

Но норманнские предприятия второй половины XI века не следует оценивать, опираясь только на деятельность выдающихся личностей. И действительно, наиболее интересным здесь является тот факт, что все эти события были неразрывно связаны с более широкими процессами, которые в этот период и дали новый толчок к росту Европы. Те полвека, между 1050 и 1100 годами, стали, например, свидетелями изменений в расстановке политических сил в Северной Европе и в отношениях между Латинской Европой и Тевтонскими и Скандинавскими странами. Тогда же изменились отношения между Восточной и Западной империями и между восточной и западной церквями, папство достигло новых вершин власти, а силы Креста и Полумесяца вступили в более тесный контакт, а позже и в вооруженное противостояние. Норманны были вовлечены во все эти процессы, в каждый из них они сделали свой особый вклад, и без вмешательства норманнов все сложилось бы иначе. Это, конечно, не значит, что их влияние, проявленное таким образом, было плохим или хорошим, было на благо или пошло во вред. Но в каждом из случаев их вмешательство имело решающий характер, а его последствия оказывались далеко идущими. Достижения норманнов воплотились в жизнь в критические для развития Европы годы и проявились в тех странах, чьи судьбы имели решающее значение в формировании европейского самосознания.

Проводить линии на карте истории — занятие неблагодарное, так как это размывает естественный ход человеческой истории, скрывает связь идей и действий, из которых и соткано полотно человеческого общества. Тем не менее Марк Блок, великий французский историк, несомненно, был прав, когда в качестве даты, отмечающей начало социальных перемен, которые «изменили лицо Европы», выбрал 1050 год[7]. Конечно, в регионах, находившихся под особым влиянием норманнов, все процессы того периода развивались своим, абсолютно отличным, образом. Например, Англию второй четверти XI века можно рассматривать как основообразующую частью Скандинавского мира. На больших территориях страны находились поселения выходцев из стран Балтики, а сама Англия какое-то время была частью империи Кнута Великого. Угроза реставрации в Англии скандинавской династии существовала до 1070 года. Однако с этого момента такому положению вещей было суждено измениться. Помимо воздействия, оказанного норманнскими завоеваниями на внутреннее состояние страны, приход норманнов соединил Англию с одной из французских провинций таким образом, что на протяжении всего Средневековья Англия отдалялась от Скандинавии и сближалась с Латинской Европой.

Естественно, что все эти события были весьма значительными, и их последствия вышли далеко за пределы Англии. Не заметить появления на севере новых политических сил не могли ни Франция, ни Западная империя, ни страны Балтики, ни папство, ни даже Византия, а причастность норманнов к завоеванию Англии ощущалась, по правде говоря, не только в политической сфере. И в самом деле, разумно будет предположить, что изменения в расстановке сил в результате норманнского влияния на Англию были одной из причин появления особых черт в культуре Западной Европы XII века[8]. Связав Англию с Латинской Европой, норманны, возможно, помогли странам, говорящим на романских языках, достигнуть того господства в западной культуре, которое прослеживается на всем протяжении этого блестящего и продуктивного периода. Во всяком случае, развитие монашеского движения в XII веке, настроения крестовых походов, песни трубадуров, новые университеты и преподносившиеся там учения, новый гуманизм, а позже и новая теология, пришли главным образом из регионов западнее Рейна и южнее Альп, то есть из мира, центром которого являлись Италия и Франция. Англия, завоеванная норманнами, была частью этого же мира.

Не менее примечательны и изменения того периода в политических взаимоотношениях стран, граничащих друг с другом в бассейне Средиземного моря. Норманны и здесь сыграли существенную роль. В начале XI века все Средиземноморье находилось под влиянием трех сил, ни одна из которых не относилась к Западной Европе[9]. Первой из этих сил была Восточная христианская империя со столицей в Константинополе, в которую входили Балканы и полуостров Малая Азия, на запад ее владения простирались до южной Италии, а на восток — до северной Сирии. Второй был Фатимидский халифат со столицей в Каире, господствующий не только в Египте, но также и в Палестине, и на всей территории Африки севернее пустыни Сахары до самого Туниса; под его контролем находилась также Сицилия с островами Мальта и Гозо. И наконец, третья сила — это Испанский халифат со столицей в городе Кордове. Испанскому халифату принадлежала не только большая часть Пиренейского полуострова, но также земли, где теперь находятся Алжир и Марокко, и далее на юг через Мавританию до Сенегала. Более того, баланс сил между тремя этими державами менялся, В первой четверти XI века, после смерти великого халифа аль-Азиса Каирского (996) и аль-Мансура из Кордовы (1002), распри ослабили исламский мир, в то время как власть Византии при правлении «Македонских» императоров неуклонно росла вплоть до смерти в 1025 году Василия II[10]. К этому времени Восточная империя стабилизировала положение на своих северных и восточных границах и прочно обосновалась как на юге Италии, так и в Сирии, реально контролируя восточную часть Средиземного моря. С другой стороны, Сицилия оставалась аванпостом ислама, в то время как в самой Восточной империи появилась угроза внутренних смут, а вскоре ей пришлось противостоять жестокой мусульманской атаке со стороны турок-сельджуков.

Следовательно, в 1050 году западный христианский мир почти не принимал участия в жизни плотно населенных стран в бассейне Средиземного моря, в регионе, который был колыбелью христианской культуры. В тот период оспорить влияние ислама в бассейне Средиземного моря западнее Сицилии до Гибралтарского пролива было не под силу ни одной западной державе. Колокола собора в Сантьяго все еще украшали главную мечеть Кордовы, а мусульманские корабли непрерывно совершали набеги на побережья Лигурии и Прованса[11]. Даже повторное установление власти Византии на юге Италии далось ценой потерь на Западе, в частности было отмечено поражением германцев под командованием Оттона II в битве при Стило в 987 году. В это время сам Рим находился в упадке и не мог с точки зрения вековой перспективы соперничать с Константинополем, Каиром или Палермо, а папство стало жертвой земной коррупции и местом римских интриг. Понтификат Папы Бенедикта VIII (который весьма поспешно приветствовал в Италии первых норманнов) с 1012 по 1024 год стал всего лишь островком между двумя печальными периодами политической деградации в истории папского престола[12].

Условия существования в бассейне Средиземного моря в конце XI века, когда Византию вытеснили из Италии, а сарацин — из Сицилии, когда папство приближалось к новому периоду всплеска власти и политического могущества, а западный христианский мир снова обрел силу на Средиземном море и готовился к наступательной операции против ислама, резко отличаются от условий, преобладавших там в 1050 году. Самым сильным и, возможно, единственным действующим фактором в осуществлении этой значительной перемены являются норманны. И как на севере своими действиями норманны изменили отношения между Англией, Латинской Европой и Скандинавскими странами, так и в бассейне Средиземного моря они стали причиной равных по значимости изменений, оказавших влияние на будущее Европы.

Однако, не охарактеризовав политическую атмосферу в Европе XI века, адекватно описать предпосылки деятельности норманнов невозможно. Но проанализировать эти предпосылки не просто. Не только потому, что события удалены от нас во времени, но и потому, что роль, которую играли норманны в этих событиях, постоянно интерпретируется в свете более поздних религиозных и политический дискуссий. В то время как норманнское завоевание Англии веками служит темой для политических и социальных проповедей, непосредственная связь норманнов с политическим продвижением папства неизбежно порождает дальнейшую полемику о том, как действия норманнов повлияли на западный христианский мир, на восточную Церковь и на мусульманский мир. Несколько значительных дискуссий, захлестнувших Англию в XVII веке, велись без каких-либо ссылок на норманнов, и пыл этих полемик в научных трудах об англо-норманнах не угас еще и сегодня[13]. Соответственно во Франции Вильгельма Завоевателя описывают как национального героя, но и осуждают как рекордсмена по религиозным предрассудкам и как врага народа. В его честь воздвигаются статуи, а кальвинисты и революционеры в это же время оскверняют его могилу и развеивают его прах. Противоречивый приговор, вынесенный Завоевателю в Англии, не менее удивителен: здесь его признают как одним из основоположников величия Англии, так и автором одного из самых печальных поражений в истории Англии[14].

Но все эти споры, столь сильно разросшиеся в более поздних исследованиях о норманнах, имеют мало отношения к мыслям и эмоциям людей, живших в XI веке. В частности, подходя со здравых позиций, найти в Европе того времени настроения, сравнимые с современным национализмом, было бы трудно. Ни у одной из соперничающих групп в южной Италии или на Сицилии не было намерения создать государство только на основе национальных чувств, а в политике Северной Европы того времени можно найти лишь некоторые признаки подобных мотивов. Правда, в англо-саксонских хрониках и в «Песне о Роланде» есть некоторые отрывки, указывающие на существование общепринятых настроений среди жителей соответственно Англии и Франции[15], но это почти не находит отражения в политике того времени. С 1025 по 1070 год королями Англии были представители трех различных национальностей, но гражданские волнения не прекращались. Во Франции в тот же период власть дома Капетингов едва ли простиралась южнее реки Луары, а на севере люди ощущали привязанность прежде всего к тем древним и враждующим провинциям, к которым они и принадлежали, например Анжу и Нормандия или Бретань и Блуа. Ни Франция, ни Англия в XI веке не могут считаться национальными государствами в современном смысле этого понятия.

Факт отсутствия национальных чувств в Европе XI века и в самом деле можно подтвердить массой примеров. Если пользоваться современными терминами, то в 1066 году в битве при Стэмфордбридже «англичане» воевали по обе стороны, а в 1071 году в битве за Бари греки выступили против греков. Люди из Англии, под началом Вильгельма Завоевателя, принимали участие в кампаниях против Эксетера в 1068 году и в провинции Мэн в 1073 году, в то время как Рожер, сын Танкреда Готвилльского, до того как напал на сарацин в Палермо в 1071 году, был союзником эмира Сиракуз. То же касается и Сида: начиная свою карьеру в Испании, он, казалось, был готов воевать в союзе как с маврами, так и со своим товарищем Спаниардом, а в армиях восточных императоров во второй половине XI века мирно сосуществовали ломбардцы, датчане, англосаксы и норманны. И наконец, известный конфликт норманнов и англичан 1066 года в Гастингсе в 1081 году повторился в Дураццо (Диррахий), но совершенно по иным причинам, а позже, в 1099 году, Эдгар Этелинг, последний представитель англосаксонской правящей династии, сотрудничал в Сирии с Робертом, старшим сыном Вильгельма Завоевателя[16]. Подобные эпизоды интересны и сами по себе, но они свидетельствуют и в пользу общего вывода: все действия норманнов в период с 1050 по 1100 год взаимосвязаны, но национальные чувства не были вдохновляющей силой ни для этих действий, ни при создании норманнского мира, который появился в результате. Сопротивления, для которого подходящим или точным определением было бы национальное, норманнам не оказала ни одна из завоеванных стран.

Чтобы проникнуть в подлинную атмосферу времени норманнских завоеваний, необходимо отказаться от многих понятий, порожденных современной политикой. Но не менее важно оценить и значимость многих существенных мотивов, как рациональных, так и иррациональных, которые тогда имели куда большее влияние на Западную Европу, чем в наше время[17]. Сами физические условия существования были тогда другими. При отсутствии достаточной защиты такие явления природы, как шторм и ураган, наводнение и засуха, и даже зимние темнота и холод, представляли угрозу, а эти бедствия следовали, казалось, одно за другим с угрожающей частотой. Голод и эпидемии были чем-то привычным. Например, 1044 и 1083 годы печально известны как голодные, а в 1075 и 1094 годах свирепствовала чума. На самом деле в ту эпоху Европа переживала многие из несчастий, от которых и сегодня страдают менее благополучные страны. Детская смертность была очень высокой, а продолжительность жизни, по современным меркам, очень маленькой.

Таким образом, чувство собственной безопасности неизбежно выходило на первый план, но спецификой эпохи было мнение, что источники опасности выходят далеко за пределы мира физического. Редко когда еще человек осознавал сверхъестественное сильнее, чем в Западной Европе в период с 1050 по 1100 год. И если телу человека постоянно угрожали вполне осязаемые напасти природного свойства, то спасению его души могли помешать невидимые силы, коль скоро он мог пасть жертвой в бесконечной борьбе Добра и Зла. Чтобы не преувеличить распространенность психологической установки, определить которую в любом случае трудно, конечно, нужна осторожность, но правдой остается и то, что эта эпоха в Западной Европе отмечена не только безжалостным реализмом, но и живым пониманием незримого и широко распространенной надеждой на поддержку, которую считали могущественней человеческих усилий.

Это отношение нельзя определить просто как продукт «эпохи веры» (или суеверий), так как вопрос этот более сложен. XI век породил как своих святых, так и негодяев, как действующих политиков, так и мечтателей, и если основные христианские истины в Европе в тот период были неоспоримыми, то люди относились к религии по-разному. Пока — чтобы должным образом определить ортодоксальность — эрудированные теологи вели дебаты ради прояснения логических принципов христианства, мирян где силой, а где любовью принуждали регулярно посещать приходские церкви, где они могли прослушать более или менее правильно прочитанную мессу. Но помимо всего этого была и народная религия[18] — фольклор, состоящий из множества элементов, но пропитанный христианской символикой, фольклор, который в каждом событии видел ангельский или дьявольский промысел и который искал предзнаменования в любом явлении природы: в кометах и чудовищных животных, в снах и видениях. Зачем проводить резкую грань между видимым и невидимым, когда материальный мир сам по себе может оказаться не чем иным, как завесой, за которой и происходит бесконечная борьба за душу человека? И как может человек избежать вечных мук — свершая незаурядные поступки или с особой помощью?

Отсюда и те епитимьи, и те ревностные искупительные паломничества к дальним святым местам, которыми так прославился XI век. Отсюда же страстные мольбы о заступничестве, обращенные к святым, и жажда заполучить чудотворные реликвии — даже ценой насилия и воровства. Возможно, борьба между силами Света и Тьмы и в самом деле приближалась к кульминационному моменту, и возможно, что сам видимый мир (обладающий лишь частью значимости) был на грани исчезновения. Явных свидетельств того, что существовала общая вера в конец света, который уже наступил или наступит вместе с годовщиной тысячелетия христианства, или об облегчении, когда этот срок благополучно миновал, не сохранилось. Но не приходится сомневаться и в том, что страхи подобного рода периодически терзали некоторые регионы Западной Европы XI века, причем причины зачастую оказывались странными: слабый правитель, который непременно должен был оказаться последним Антихристом, или необычное явление природы, или даже необычное совпадение церковных праздников^{4}. Ада, несомненно, избежать было трудно, да и кто мог сказать, когда наступит День Гнева?

Эти настроения способствовали распространению в Европе XI века эмоциональной нестабильности. Многие странные увлечения и неожиданные изменения поведения, которые можно наблюдать как в успешных действиях норманнов, так и в реакциях тех, с кем они вступали в контакт, также нуждаются в пояснении. Так, например, герцог Роберт I, отец Вильгельма Завоевателя (который был в юности похотливым и жестоким правителем), весьма успешно справившись с непокорным герцогством, вдруг решил позаботиться о своей душе и отправился в паломничество в Палестину, откуда ему так и не суждено было вернуться. То же касается и Симона де Крепе, графа Вексен, который благодаря женитьбе в 1078 году на Юдифи, дочери графа Овернского, консолидировал свою власть, но в первую же брачную ночь поклялся себе и своей жене в вечном половом воздержании и тотчас отбыл в монастырь св. Клода в горах Юра, где и принял монашество[19]. Возможно, для таких людей паломничество было так же важно, как и война, а монашеский обет так же непреодолим, как и свод законов. Можно привести имена еще многих воинов благородного происхождения той эпохи, кто ушел в монастырь, чтобы там провести остаток своей деятельной жизни[20]. Однако было бы неверно приписывать подобные действия только лицемерию или малодушному страху перед адом. Каких бы качеств ни были лишены вельможи XI века, в общем, они были полны энергии и отваги. Обратимся к наиболее очевидному примеру: победа в первом крестовом походе отмечена крайними проявлениями набожности и жестокости, но не принять в расчет искренность религиозного рвения при осаде Антиохии было бы равносильно тому, чтобы проигнорировать чудовищную резню, которая и запятнала победу при взятии города^{5}.

Мир эпохи норманнских завоеваний захлестнули потоки противоречивых страстей, и сами норманны находились во власти этих страстей. Именно в этот период начала складываться романтическая литература о Карле Великом и Артуре, были написаны трогательные «Чудеса Девы Марии»[21], по всей Франции и за ее пределами множилось количество клюнийских монастырей, Джон из Фекана создал свои проникновенные молитвы, а св. Ансельм написал бессмертные трактаты. Но этот век отмечен такими массовыми бойнями, как, например, при «Разорении Севера» в 1070-м, разорение Рима в 1084-м, кровавое разграбление Иерусалима в 1099 году, и такими отвратительными убийствами, как убийство Альфреда Этелинга в 1036-м, или Бьерна в 1049 году, на кораблях ярла Свейна. Подтвердить эту противоречивость можно не только этими жуткими примерами, но и множеством других, более тривиальных, а оттого и более выразительных. Так, например, когда в 1096 году французские крестоносцы достигли Рима, они были обескуражены, обнаружив всю базилику св. Петра, за исключением одной башни, в руках вооруженных сторонников анти-папы; и они были окончательно сбиты с толку, когда те выбросили из алтаря приношения пилигримов и начали бросать в них камни[22]. Никогда еще земное и возвышенное не переплетались теснее, чем в эту решительную и самую беспокойную эпоху.

Хотя идеи и чувства, доминировавшие в Западной Европе с 1050 по 1100 год, кажутся нам такими далекими от преобладающих сегодня, тем не менее основные мотивы, побуждавшие человека к действиям тогда, остаются неизменными во все времена, и подчеркивать непреходящую важность последовавших потом событий необходимости нет. Связи между Англией и Европой, контроль над Средиземным морем, отношения между Восточной и Западной Европой, раскол между Восточной и Западной церквями — всё это темы, интерес к которым не угас и сегодня. Да и жажда власти и разорений или жестокость, которую они пробуждали, не стали с годами меньше^{6}. Даже способ осуществления перемен в XI веке иногда подсказывает удивительные аналогии. Ведь смысл в тревожных толкованиях снов или дурные предзнаменования в совпадениях в календаре искали не только жители Западной Европы XI века. Такие примеры могут показаться малозначительными, однако на себя обращают внимание и другие, более значимые. Никакой другой век не был вовлечен в военные действия по идеологическим причинам больше, чем XI век, за исключением разве только века XX^{7}; вера в сверхъестественную помощь при ведении так называемых «священных войн» обнаруживает некоторые странные параллели даже в самые недавние времена. К тому же одной из особенностей норманнов было то, как они пользовались пропагандой, и это очень напоминало бурлящую и лживую атмосферу Европы после 1938 года. В этом-то и есть парадокс истории. Глубока бездна между веками, но, соединяя их мостами, человек может вернуться домой.

Многие проблемы, связанные с причинами и следствиями норманнских предприятий 1050–1100 годов, все еще ждут своего решения, а некоторые из них, возможно, вообще неразрешимы. Однако сравнительное исследование, подобное этому, можно проиллюстрировать, как минимум, большим количеством свидетельств современников. В этой связи почетное место занимает целый ряд повествований, написанных людьми, непосредственно связанными с норманнами, или теми, кто испытывал чувство особого восхищения их свершениями. Эти авторы были знакомы не только с самой темой, но и с мотивами, которые двигали главными героями этой драмы. Разумеется, этих авторов нельзя признать беспристрастными, и по этой причине к их творениям следует относиться с осторожностью. Но эти повествования прекрасно отражают то, как самим норманнам хотелось, чтобы относились к их подвигам.

Основное описание норманнского влияния на Англию до 1072 года дано в трех источниках, которые представляют норманнскую версию тогдашних событий. Первый из них — это панегирик Вильгельму Завоевателю, написанный между 1072 и 1074 годами его капелланом, Вильгельмом из Пуатье[23]. Это произведение дошло до нас только в одной рукописи и без окончания. Но оно очень важно, так как автор имел особые возможности для сбора информации и проявлял необузданный пыл в изложении дел норманнов, впрочем, с преувеличенным красноречием, зачастую достойным сожаления. Вторым источником является латинская поэма Кармен, которая повествует о битве при Гастингсе[24]; долгое время считалось, что автор этой поэмы — Ги, до 1068 года епископ Амьена, но теперь авторство иногда (но ни в коем случае не всегда) приписывают более позднему периоду[25].

И наконец, ковер Байё[26]. Об этом прекрасном творении выдвинуто так много теорий, что высказываться по этому поводу слишком свободно было бы опрометчивым. Принято считать, что эту работу заказал Одо единокровный брат Вильгельма Завоевателя, епископ Байё и эрл Кента. Великий художник, автор этого изображения, мог быть как англичанином, так и нормандцем, но сама вышивка выполнена, вероятно, в Англии и была закончена вскоре после изображенных на ней событий. На этом основании эта шпалера, наряду с повествованием Вильгельма из Пуатье и поэмой Кармен, рассматривается как источник англо-норманнской истории того периода. Эти авторитетные источники, находящиеся в близкой, хотя и не совсем определенной, зависимости друг от друга, в совокупности дают историку замечательную возможность проследить один из кульминационных моментов в истории норманнов на близком расстоянии и с их точки зрения.

Таким же восторгом полны и упоминания XI века о норманнских деяниях на юге. В период с 1071 по 1086 год историю пребывания норманнов в Италии прекрасно изложил монах Монте-Кассино Аматус[27], и хотя оригинал, написанный на латинском языке, утрачен^{8}, сохранился французский перевод XIV века. В силу этого обстоятельства сочинение Аматуса вызвало большую полемику, но сейчас оно признано подлинным источником XI века, и один из авторитетных критиков даже признал его «лучшим источником по завоеваниям норманнов в Италии»[28].

Однако Аматус, чьими героями стали Ричард, первый князь Капуи, и Роберт Гвискар, первый норманнский герцог Апулии, не единственен в своем роде. В период с 1095 по 1099 год или чуть позже некий Вильгельм, называемый «Вильгельмом из Апулии» (никаких сведений личного характера об этом человеке нет, но возможно, он был одним из норманнов, живущих в Италии), написал эпическую поэму о деяниях Роберта Гвискара[29] и посвятил ее сыну Гвискара, Рожеру по прозвищу Борса (или денежный мешок). Поэма написана на великолепном латинском языке. Далее, еще в XI веке, Жоффруа Малатерра, который до эмиграции на юг, видимо, был монахом монастыря св. Эврула в Нормандии, написал значительное произведение «История Сицилии»[30], где особо упоминаются героические поступки младшего брата Гвискара — Рожера, позднее известного как «Великий граф». Было и значительное произведение с самым живым из всех известных описаний Первого крестового похода. Это — работа неизвестного автора «Деяния франков» (Gesta Francorum)[31]. Создал ее, скорее всего, нормандец из южной Италии, служивший под началом другого сына Роберта Гвискара, а именно Боэмунда Тарентского, и описывает он прежде всего интересы хозяина и подвиги своих соотечественников.

О том, что работы Аматуса, Вильгельма из Апулии и Жоффруа Малатерры взаимосвязаны, говорилось много, но существование подобных связей маловероятно[32]. Нет никакой значительной взаимозависимости и между этими южными повествованиями в целом и соизмеримыми с ними работами Вильгельма из Пуатье и поэмой Кармен. Все эти авторы используют легендарные факты и поэтические приемы времен самых первых chanson de geste[33]. Но в общем можно сказать, что повествования о норманнах, написанные в XI веке на юге и более ранние, созданные на севере, по существу друг от друга независимы. Вопрос о взаимозависимости этих произведений довольно важен, так как если бы было обнаружено, что в различных источниках о действиях норманнов в далеких друг от друга землях существовало единство мнений и настроений, то очевидно, что наибольший интерес представляло бы именно то, что такое единодушие было достигнуто независимо друг от друга.

Однако необходимо напомнить, что эти авторы были приверженцами норманнов. Эти труды обращены в первую очередь к самим норманнам, и по этой причине они представляют собой особую ценность, так как раскрывают цели и эмоции норманнов. Но по этой же причине во всем, что касается остальных событий, их необходимо сверять с другими свидетельствами. К счастью, это возможно. События 1050–1100 годов довольно полно представлены в различных списках англосаксонской хроники[34], также можно обратиться к хроникам южной Италии — таким как хроника монастырей Монте-Кассино, Беневенто и особенно Бари, как в ее анонимной версии, так и к повторному тексту, подписанному Лупус Протоспатариус[35]. Кроме того, в то время как многие из проблем англо-норманнских отношений рассмотрены в анонимном «Житии Эдуарда Исповедника», законченном вскоре после норманнского завоевания Англии[36], более ранние фазы норманнского вторжения в Италию представлены в хрониках Адемара из Шабане[37] и Родульфа Глабера[38]. Более того, к счастью, еще в XI веке многие из деяний норманнов в Италии были зафиксированы в одной из лучших хроник той эпохи; ее автором был Лев, позднее кардинал Остии, но тогда еще монах монастыря Монте-Кассино[39]. И наконец, неизвестный норманнский автор, один из нескольких норманнских писателей-очевидцев первого крестового похода, написал «Деяния франков» (Gesta Francorum), где описываются деяния Боэмунда.

Повествовательные источники по норманнской истории того периода можно, конечно, в большей или меньшей степени дополнить зафиксированными свидетельствами. О богатстве документальных свидетельств, относящихся к англо-норманнской истории того периода, можно судить и по многочисленным записям о подвигах норманнских герцогов и английских королей в 1050 и 1100 годах[40], в монастырских книгах на территории Нормандии и Англии также можно обнаружить огромное количество хартий[41]. Хартии норманнских правителей в Италии и на Сицилии, а также многих норманнских магнатов, которые их окружали, можно найти в сборниках, где описываются действия, связанные с каким-либо монастырем, например в Ла-Каве, Бриндизи, Аверсе и особенно Бари[42]. Но по данному вопросу прежде всего следует обратить внимание на папские документы. Кроме многочисленных «жизнеописаний» Пап XI века, которые значительны по объему и изданы, существует огромное количество папских писем и булл, которые стали доступными для изучения благодаря гигантским «описям» этих текстов, составленным такими учеными, как Филипп Яффе[43] и Пол Кер[44]. Счастливым обстоятельством является то, что в качестве уникального примера такого официального сборника XI века до нас дошел «Реестр» Папы Григория VII[45]. Особую ценность представляют и буллы Папы Урбана II[46].

Простое перечисление источников делает очевидным как минимум то, что свидетельств современников по истории норманнов в период 1050–1100 годов более чем достаточно, а XII век дополнил эти сведения своими, которые можно использовать для проверки более ранних свидетельств. К 1141 году завершил свою великолепную «Историю» Ордерик Виталий[47]. В этой работе как будто повстречались два значительных направления ранней норманнской историографии, так как в качестве источников Ордерик использовал, например, сочинения не только Вильгельма из Пуатье, но также и Жоффруа Малатерры, и даже если к истории он подходит с точки зрения норманнов, то все равно никогда не забывает о том, что сам он воспитание получил в Англии. В тот же период много работ появилось и в самой Англии. Они были написаны такими авторами, как Вильгельм из Мальмсбери[48] и Эадмер[49]. В своих повествованиях они выражают особое отношение к действиям норманнов предыдущего поколения. На юге шел тот же процесс. Вообще говоря, в арабских и греческих источниках норманнские завоевания на Средиземном море освещены крайне скудно, но есть и одно значительное исключение. Примерно в 1140 году византийская принцесса Анна Комнина, будучи в зрелом возрасте, написала значительную работу по истории Восточной империи во времена правления ее отца, императора Алексея I. Эта работа носит название «Алексиада»[50], и хотя Анне не всегда удается избежать критицизма, тем не менее в ее живом повествовании есть очень много информации о норманнах XI века[51], а ее слова имеют особую ценность как поправки к ранее написанным панегирикам, так как она писала о норманнах не как о друзьях, а как о врагах^{9}.

С уверенностью можно сказать, что любой человек, пытающийся установить причины и следствия норманнских достижений в период с 1050 по 1100 год и осознающий их важность, не имеет оснований жаловаться на недостаток материала для своих научных изысканий. Безусловно, эти свидетельства зачастую трудно интерпретировать, но именно их большое количество, возможно, послужит оправданием при сопоставительном исследовании общих черт, проявившихся во всех удивительно успешных действиях норманнов в этот период. Подобное исследование также могло бы помочь разъяснить природу того мощного и неповторимого воздействия, которое норманны оказали на политику всего христианского мира, и объяснить то явное влияние, которое они оказали на дальнейшее развитие завоеванных ими стран.