Ностальгия по чужбине. Книга первая

13

Город, которым я безнадежно и безответно грезила всю свою жизнь, город, всегда казавшийся мне таким же ярким, далеким и недосягаемым, как Полярная звезда, открылся внезапно и пронзительно — так после бесконечно долгого пребывания в багровом полумраке любительской фотолаборатории впервые выходишь на залитую солнцем улицу.

Стоя на мокрых от растаявшего снега ступеньках Лионского вокзала и вдыхая терпкий, с едва ощутимым привкусом дыма печных труб, воздух, я зачаровано скользила взглядом по спешащим по своим делам людям в темных плащах и ярких накидках, многоцветью магазинных витрин, высоченным серым зданиям, полукольцом охвативших противоположную сторону привокзальной площади, даже не задаваясь вопросом, почему все это кажется мне таким знакомым…

Как ни странно, но ни на одной иллюстрации или фотографии я никогда раньше не видела заснеженный Париж. И от того он казался мне еще таинственнее и прозрачнее — как взгляд Незнакомки, просунувшей озябшие пальцы в белую муфту зимы.

Какое-то особое, внутреннее чутье (доброй памяти университетский военрук Александр Алексеевич с вдавленными висками и привычкой ходить исключительно строевым шагом, назвал бы его «шестым чувством пограничника») подсказывало мне, что эта нежданная, вызванная стечением кошмарных обстоятельств встреча с Парижем, не может (да и не должна, наверное) длится долго. Как, впрочем, и все, о чем ты мечтаешь по-настоящему. Как всегда, я ничего не могла сделать со своими застарелыми, въевшимися в плоть, кровь и сознание советскими мироощущениями, в соответствии с которыми нормальное состояние человека — это когда ему трудно, тяжело и плохо. Но при этом есть надежда (как правило, ничем и никак не подтвержденная), что когда-нибудь ему будет очень хорошо.

С этой надеждой люди взрослели, старились и умирали.

До назначенной по телефону встречи на ступенях Сакре-Кер оставалась настоящая прорва времени — почти восемь часов. Я могла скоротать их в отеле, переждать в кафе или на трех подряд киносеансах. Но сделала в итоге то, что сделал бы на моем месте любой нормальный человек — решила побродить по городу.

Господи, я так много знала о Париже, я прочла такое несусветное количество книг и статей, воспоминаний и эссе об этом городе, что мне не понадобились ни план города, ни путеводитель для туриста, ни даже мой фундаментальный французский. Я просто пересекла площадь, спустилась в метро и, как слепой музыкант, по инерции ощупывающий палочкой стертые ступени и ориентирующийся только на объявление станций — бульвар Монмартр, Елисейские поля, Площадь Согласия, Нотр-Дам, бульвар Клиши, Латинский квартал — безошибочно определяла время, когда надо выходить из вагона и подниматься наверх. Не для того, чтобы увидеть, — я видела эти здания, шпили и купола сотни, тысяч раз, — а чтобы ощутить РЕАЛЬНОСТЬ своих девичьих грез, чтобы почувствовать свое физическое присутствие в Париже.

Как все просто, и как непостижимо!..

Ужасная привычка приходить на место свидания, вне зависимости от его характера, на пять-десять минут раньше, еще в университетские годы была поводом для постоянных издевательств и подколок подруг. «Пойми, идиотка! — втолковывали мои уже тогда, в начале семидесятых, основательно эмансипированные и независимые от родителей сокурсницы. — Женщина, да еще с такой внешностью как твоя, не опоздавшая на свидание как минимум на пятнадцать минут, выглядит просто провинциальной шлюхой с трех вокзалов. И чем больше ты заинтересована в свидании, тем позднее должна на него являться…»

Если бы я следовала советам своих университетских подруг, то на месте ЭТОГО свидания мне следовало появиться не в шесть вечера, а как минимум в девять — так я была в нем заинтересована. Да что там заинтересована! — я связывала с ним единственный выход из жуткой ситуации, обрушившейся на меня также внезапно и обескураживающе, как этот сказочный город, сотканный из ажурно-серых домов.

Одним словом, к месту встречи я подошла в половине шестого…

Уже основательно смеркалось, но в патиновой дымке величественных парижских домов византийские купола Сакре-Кер белели, как женские лица на картинах Модильяни. Задрав голову, я уставилась на купола базилики и на какое-то мгновение полностью выключилась из реального мира проблем и вопросов. Зрелище было настолько впечатляющим, что перехватило дыхание… На землю меня вернуло чье-то легкое прикосновение к рукаву плаща.

— Простите, мадам…

Я вздрогнула и опустила голову. Передо мной стояла девочка лет тринадцати в красной беретке, кокетливо сдвинутой на ухо, и в смешном пальто в красную и синюю клетку.

— Ты что-то хочешь, девочка?

— Да, мадам… — Девочка в беретке протянула мне рекламную брошюрку. — Если у вас есть время и настроение, вы могли бы посетить павильон мадам Моник на Елисейских полях. Это в ста метрах от Триумфальной арки. Там как раз скидка на косметику. На целых пятьдесят процентов, мадам!..

Я поежилась от резкого порыва ветра и испытывая непреодолимое материнское желание поправить беретку на ее голове, сказала:

— Спасибо, дорогая, но мне сейчас не до косметики. Даже по такой скидке…

— И все-таки, возьмите, мадам, — девочка улыбнулась. — Может быть, хорошие духи или крем для лица поднимут вам настроение…

— Ну, это вряд ли, — пробормотала я и взяла протянутую брошюрку, ощутив капли на глянцевой бумаге. — Сколько я тебе должна, девочка?

— Это рекламный проспект, мадам. Бесплатно…

Я взглянула на часы — было без пяти шесть — и обернулась. Девочка в клетчатом пальто, смешно семеня, отчего ранец на ее спине смещался то влево, то вправо, постепенно растворялась в сгущавшихся сумерках. Вдруг повалил мелкий снег. Не хлопьями, а мелкими точечками, словно манная крупа. Я чувствовала, как внутри нарастает напряжение. Что-то меня определенно настораживало, и я пыталась прислушаться к этому чувству, определить, что это — ложный сигнал тревоги или то самое «шестое чувство пограничника»? В ситуациях, когда нервы натянуты, восприятие настолько обостряется, что любой, даже самый естественный факт или жест, приобретает как-бы второй, скрытый смысл. К сожалению, у меня были возможности неоднократно убеждаться в этом. И лишь пару минут спустя, когда мелкие точки снега превратились на глазах в плотную стену, скрывшую от меня и девочку в беретке, и туристов с фотоаппаратами, и как-то сразу погасшие, как в театре после третьего звонка, купола Сакре-Кер, до меня дошло: в руках у девочки был только ОДИН буклет. И стоя перед лестницей почти двадцать минут, я ее не видела. Следовательно, она появилась не для того, чтобы раздавать туристам проспекты, как это делают, подрабатывая на мороженое и сладости, ее сверстники во всем мире. Она появилась у лестницы перед Сакре-Кер с одной целью — вручить этот буклетик именно МНЕ. Стало быть…

Я раскрыла сложенный вдвое кусочек глянца и сразу увидела записку на неровно вырванном из блокнота листке. Записка состояла всего из нескольких строк, написанных по-английски твердым мужским почерком: «За вами следят. В таких условиях встреча состояться не может. Подождите еще несколько минут, затем пешком, не, торопясь, спускайтесь к бульвару Монмартр. Правая по ходу сторона, дом 214. У этого дома остановитесь у обочины. Напротив красивое здание. Сделайте вид, что любуетесь. Но как только возле вас притормозит синий „ситроен“, сразу же садитесь. Записку незаметно спрячьте, а буклет выбросите в урну. Остальное при встрече».

В семьдесят восьмом году, когда я казалась себе достаточно взрослой девочкой, подобное послание, причем переданное при столь странных обстоятельствах, вызвало бы во мне лавину вопросов и мучительную внутреннюю борьбу с чисто русским вопросом в конце — «Что делать?» В восемьдесят шестом я уже была совсем другим человеком. Вернее, даже не я, а женщина с лицом Роми Шнайдер и жутким именем Гортензия…

В точности выполнив все инструкции, примерно через сорок минут я стояла возле дома под номером 214 и, задрав голову, обозревала действительно красивый шестиэтажный дом девятнадцатого или даже восемнадцатого века, в центральной части которого два пузатых, не по погоде обнаженных кариатида в легкомысленных накидках, прикрывавших мощные бедра, поддерживали огромный балкон. Снег валил не переставая, вдобавок задул пронзительный ветер. Монмартр выглядел безлюдным, так что, роль отчаянной туристки в моем исполнении, скорее всего, выглядела малоубедительной. Вдобавок ко всему я основательно продрогла, а ноги от затянувшейся пешей прогулки по достопримечательностям Парижа были тяжелыми, как два дореволюционных утюга, брошенных на свалку за ненадобностью. Так что, в предусмотрительно распахнутую дверь притормозившего «ситроена» я бы юркнула в любом случае, даже не получив предварительного оповещения.

Первые несколько минут, проведенные в машине, ушли на восстановление теплового баланса в организме. И только потом я обратила внимание, что меня, как в приступе тропической лихорадки, бросает по сторонам: водитель, очертания которого весьма смутно проглядывали в сумраке салона, несся по улицам с бешеной скоростью и закладывая такие виражи, словно был участником ралли Париж-Дакар.

— У меня дома дети, — я постаралась придать голосу максимально возможную убедительность.

— У меня тоже, мадам, — не оборачиваясь ответил водитель.

Сказано было по-французски, но с ощутимым акцентом.

— Хочу предупредить: от быстрой езды меня тошнит.

— Мою жену тоже, — сообщил водитель и так резко свернул в проулок между двумя домами, что я отлетела к двери и стукнулась головой о какой-то выступ.

— Вам приказали меня убить?

— Как раз наоборот.

— Вы давно женаты?

— Около трех лет.

— Жена о разводе еще не говорила?

— Н-нет.

— Срочно переходите на пешие прогулки. Иначе она от вас уйдет.

— Вряд ли. Она работает испытателем на «Рено».

— О, господи! — я вцепилась в спинку переднего сидения.

— Потерпите, мадам, скоро приедем.

— Куда?

— Увидите…

Этот псих меня обманул — ничего я не увидела. Потому, что в какой-то момент машина внезапно оторвалась от земли и взлетела. Я в ужасе зажмурилась и только ощутила страшный удар приземления, потом меня поочередно швырнуло вначале влево, потом вправо, тормоза истерично завизжали и внезапно наступила тишина. И только тогда я потихоньку открыла глаза. Судя по скоплению машин и тусклому, словно в прозекторской, освещению, мы находились в подземном гараже.

— Побыстрее, мадам, вас ждут, — бросил водитель не оборачиваясь и вылез из машины.

Я последовала его примеру и увидела наконец, что человек, чуть было не загнавший меня в могилу своей ездой, довольно молод — черноволосому мужчине итальянского типа в кожаной коричневой куртке, из-под которой на метр вылезал подол вязаного черного свитера было не больше двадцати пяти. Всем своим независимо-разгильдяйским обликом, длинным, иссиня-черными волосами и выражением небритого лица он напоминал развозчика пиццы на мотороллере, мечтающего сделать карьеру в Голливуде на ролях телохранителя или шофера какого-нибудь дона Карлеоне.

— Вы можете взять меня под руку? — спросил он.

— А что по этому поводу скажет ваша жена?

— Что у меня хороший вкус…

Улыбка резко преобразила его широкое лицо. Я вдруг подумала, что природа его двухдневной щетины так же искусственна, как и моя внешность.

Молча взяв его под руку и, стараясь приноровиться к широкому шагу (он ходил так же, как ездил — стремительно, резко лавируя между скоплением машин), я вскоре очутилась в кабине лифта.

— Сейчас мы поднимемся в холл отеля, — негромко сообщил парень, нажимая кнопку. — Нам надо пересечь его и выйти через главный вход, по возможности не привлекая внимание. Постарайтесь изобразить из себя мою девушку…

— Побойтесь бога, — пробормотала я. — Вы мне в сыновья годитесь…

— Моя жена с вами бы не согласилась…

Холл, в отличии от Монмартра, был многолюдным, оживленным и прекрасно натопленным. Судя по роскошной кожаной мебели, экзотическим растениям и обилию мрамора с позолотой у стоек регистратуры, вследствие чего последние напоминали дорогой фамильный склеп, отель явно не относился к разряду придорожных кемпингов.

Стоило нам оказаться среди постояльцев и гостей, фланировавших по холлу с непринужденностью истых французов, как мой водила сразу же утратил все свои лихаческие замашки и неторопливо, в ритм общего движения, повел меня к выходу. Думаю, его маскировочные ухищрения были обычной перестраховкой — на нас никто не обращал внимание. Или мне хотелось думать, что все обстоит именно так.

Стеклянные двери на фотоэлементах плавно разошлись, и мы оказались у главного входа в отель, под переливавшимся всеми цветами радуги полукруглым козырьком. Мой небритый провожатый кивнул швейцару в берете с помпоном и тот тут же пронзительно свистнул. Через секунду у входа притормозило такси.

— До свидания, мадам, — молодой человек галантно приоткрыл заднюю дверцу и помог мне усесться. — Было очень приятно с вами познакомиться…

В течение нескольких секунд я поняла, что водитель такси, в отличии от своего коллеги из «ситроена», настроен весьма миролюбиво и ведет машину на вполне приемлемой скорости. Это как-то сразу меня успокоило. Пока все укладывалось в рамки логики. Если за мной действительно следили (кто следил? с какой целью? как долго? из Лос-Анджелеса? откуда вообще взялся интерес к англичанке по имени Гортензия?), то те, с кем я собиралась встретиться, стремясь оторваться от этой слежки, действовали вполне разумно. Вопрос был лишь в том, из скольких этапов будет состоять этот самый отрыв. Немолодой мужчина в кепи молча вертел баранку и не проявлял ко мне интереса. Хотя допустить, чтобы вся эта гонка с препятствиями, подземным гаражем и имитацией влюбленности в стремительном проходе через холл сделана только для того, чтобы посадить меня в ОБЫЧНОЕ такси с ОБЫЧНЫМ водителем, я, естественно, не могла.

Даже учитывая мою врожденную наивность.

Спустя минут двадцать машина остановилась.

— Вам надо подняться на лифте на четвертый этаж, — не оборачиваясь, бросил водитель. — Апартамент 14. Запомнили?

— Да. Сколько я вам должна?

— За вас уже заплатили, мадам. Спокойной ночи.

— Если бы… — вздохнула я про себя и вышла из машины.

Лифт был старинный, чтобы не сказать допотопный. Шахта, оплетенная черной узорчатой решеткой, надсадный скрип тросов и дребезжание колокольчиков после прохождения каждого этажа вызывали во мне единственное желание — благополучно добраться до четвертого этажа.

Едва только я нажала кнопку слева от двери, на которой тускло мерцала медью табличка с цифрой «14», она сразу открылась. И тут же на меня дохнуло чем-то очень близким, родным. Уже позднее я разобралась в природе этого странного ощущения: в доме едва слышно, ненавязчиво пахло миндальным печеньем. Запах был старым, остаточным, напомнившим детство, когда в мытищинской коммуналке с нами жила моя бабушка. Уже готовые, только что с противня миндальные печенья бабушка тут же прятала под подушку и, невзирая на мои отчаянные мольбы, не давала даже попробовать, пока с работы не возвращалась мама. Мне вообще казалось, что если бабушка и любила кого-то по-настоящему в своей долгой и непонятной жизни, то только мою маму. А вовсе не меня… Видимо, и в этой парижской квартире когда-то очень давно безраздельно хозяйничала благообразная и деспотичная старуха в седых буклях, прятавшая под подушку от внуков еще горячие печенья в форме звездочек и ромбов, источавшие волшебный запах миндаля… Невысокий темноволосый мужчина средних лет в сером свитере без слов помог мне снять плащ, после чего выразительным кивком велел следовать за ним. Миновав длинный коридор, сплошь уставленный полками с книгами, я очутилась в небольшой, скромно обставленной комнате, единственным украшением которой с большой натяжкой можно было считать старинный буфет с резными дверцами, явно нуждавшийся в руках опытного и терпеливого реставратора мебели. Центр комнаты занимал круглый стол, покрытый чистой белой скатертью и уставленный шестью простыми стульями. Так и не сказав ни слова, мужчина в свитере во второй раз повелительно кивнул — мол, чего стоишь, за те же деньги можно и присесть, — после чего неслышно удалился.

В комнате было тихо. Тяжелые гардины, которыми были наглухо задрапированы оба окна, судя по всему, служили прекрасной звукоизоляцией. Я села и с наслаждением вытянула ноги. И в этот момент кто-то за моей спиной негромко произнес по-русски:

— Ну, здравствуйте, госпожа Мальцева…

Мужчина за пятьдесят в вылинявшей джинсовой куртке был совершенно седым. Сев напротив, он довольно бесцеремонно, с нескрываемым любопытством стал меня разглядывать. Господи, как хорошо я изучила ТАКИЕ взгляды — увесистые, цепкие, изучающе-холодные. Так обычно на меня смотрели Паулина, Уолш, так разглядывал меня затворник Габен в чилийских Андах, так — правда, очень редко, — на меня смотрел Юджин.

— Кто вас гримировал?

— Made in USA, — пробормотала я. — Собственное производство.

— Браво! — Седой улыбнулся. — Вы чуть не сбили нас с толку. Женщина, стоявшая на условном месте, ну, никак не напоминала Валентину Мальцеву…

— А вы, естественно, знаете, как выглядел подлинник?

— Естественно, — кивнул он. — Вы достаточно популярны…

— Достаточно популярна среди шпионов.

— Среди представителей спецслужб, госпожа Мальцева, — уточнил мужчина.

— Госпожа я только по форме… А вообще меня зовут Вэл. Или Валентина, если вам это имя ближе.

— А меня — Дов, — мужчина чуть привстал. — Рад познакомиться с вами лично.

— Странное у вас имя, Дов.

— Скорее, непривычное, Вэл.

— Мне бы хотела знать, кто вы и с кем я вообще имею дело? Я не слишком любопытна?

— Вы придаете значение правилам приличия?

— Так как насчет моих вопросов, Дов?

— Может быть, начнем с моих, Вэл?

— Может быть, уступим даме, раз уж мы в Париже?

— Может быть, не будем терять зря времени, раз уж вы попали в очередной переплет?

Я уже было открыла рот, но под тяжелым взглядом Дова невольно осеклась. Надо было успокоиться: в конце концов, я сама сделала все необходимое, чтобы оказаться в этом странном доме, населенным такими же странными мужчинами.

— Простите… По всей видимости, вы правы.

— Тогда рассказывайте все по порядку, Вэл. Постарайтесь ничего не упустить…

Почему-то мне казалось, что подробное описание бед, свалившихся за последние дни, не уложится и в двухчасовом монологе. И потому я была искренне потрясена, когда в течение каких-то пяти минут рассказала Дову все.

Или почти все…

— Ну что ж, — седой откинулся на спинку стула. — Теперь, во всяком случае, мне понятны две вещи из трех: как вы вышли на нас и откуда взялся хвост…

— А откуда он, кстати, взялся?

— От бывшего коллеги вашего мужа, Вэл.

— Понятно…

В этот момент я представила себе, как ножницами вырезаю под корень плотоядный нос Бержерака и даже зажмурилась от удовольствия.

— А вот ответа на третий вопрос у меня нет. Пока нет, — добавил Дов и внимательно посмотрел на меня. Взгляд его черных глаз удивительно напоминал сразу два вопросительных знака.

— Вы подозреваете, что он есть у меня.

— Я очень надеюсь на это, Вэл.

— Что вас интересует?

— Зачем вы ввязались в это дело? И что вы хотите от нас?

— Можно я отвечу чуть позже?

— Почему?

— Хотелось бы самой задать несколько вопросов?

— Да, пожалуйста.

— Кто вы?

— Офицер разведки.

— Какой?

— Это так принципиально? — Дов пожал плечами.

— Иначе я бы не спрашивала.

— Вы попали в трудное положение, ведь так?

— Да.

— Вам нужна помощь, верно?

— Верно.

— И вы не знаете, где ее получить?

— Пока не знаю.

— Вполне возможно, вы рассчитываете получить ее здесь… — Дов широко развел руками. — Так стоит ли усложнять свою задачу вопросами несколько э-э-э… нескромного характера?

— Стоит, Дов… — Я выдавила из себя жалкое подобие улыбки, которая иной и быть не могла — на душе было тошно. — Прежде всего, мне важно знать, что я нахожусь среди друзей. Мне нужны гарантии, что дом, в котором я попала, не является конспиративной квартирой КГБ. Или советской военной разведки, что в данном случае не принципиально. Поскольку я имею опыт общения и с теми, и с другими, а хрен редьки не слаще…

— То есть, вы подозреваете, что я — сотрудник КГБ? — уточнил Дов с серьезным выражением лица.

— А я должна исключить такую вероятность?

— Но вы ведь сами позвонили нам. По телефону, который получили от своего приятеля.

— Мишин, увы, не Бог, — я пожала плечами. — Людям свойственно ошибаться.

— И потом, разве стали бы вы рассказывать все человеку, которому не доверяете?

— А что я такого вам рассказала?

— Ну, всю эту историю с письмом, подробности покушения на вашего мужа…

— А чем я рисковала? И то, и другое, как мне кажется, сделано одним руками. Если вы один из них, то ничего нового я вам не сообщила, не так ли?

— Логично, — Дов кивнул.

— И?..

— Вам нужны доказательства моей непричастности к советским разведслужбам?

— Была бы вам очень признательна, Дов.

— Ну, хорошо… — Дов чуть придвинулся к столу. — Вы помните людей, с которыми в семьдесят восьмом году, зимой… м-м-м… провели вместе несколько дней.

Я замерла.

— Это был самый неспокойный год в моей жизни, Дов. И вокруг меня было слишком много людей. В основном, таких, кого бы я меньше всего хотела увидеть еще раз.

— Это происходило в одной восточноевропейской стране, — уточнил седой.

— В какой именно? — быстро спросила я.

— В Польше.

— Точнее.

— В порту, где остановился один советский сухогруз. В лесу, где трое мужчин сопровождали одну даму…

— Да, я помню этих людей.

— А их имена?

— Тоже.

— Если я назову эти имена, вам будет достаточно?

— Не совсем, — я покачала головой. — Эти имена вполне могли быть известны КГБ. Давайте я сама вас спрошу.

— Давайте, — кивнул Дов и вздохнул.

— Опишите мне… водителя.

Мне показалось, что седоголовый едва заметно вздрогнул.

— Коренастый, сорок четыре года, волосы светлые, с залысинами, вес больше ста килограммов…

— На каком языке мы с ним разговаривали?

— Боюсь, что ни на каком, — Дов грустно улыбнулся. — Двое других прекрасно говорили на русском. А человек, о котором вы спрашиваете, владел только родным языком. Но даже на нем он произносил не больше четырех слов в неделю…

— Одно слово он все-таки сказал…

С самого начала я понимала, что в этом доме подвоха ждать не от кого. Но все равно испытала вдруг какую-то воздушную легкость, поняв наконец, с КЕМ меня свела судьба.

— Какое слово? — Дов напрягся.

— Оно звучало так же странно, как и ваше имя — «игану». Кстати, что оно означает?

— Приехали, — негромко ответил Дов и моргнул.

— Они… живы?

— Да, — Дов потер глаз указательным пальцем. — Двое живы. А водитель…

Он замолчал, а у меня сразу же пропало желание задавать вопросы…

Какое-то время мы сидели молча, пока седой не поднял наконец голову:

— Я хотел бы кое-что объяснить вам, Вэл. Ваш школьный друг в свое время оказал нам услугу… Достаточно серьезную, кстати. В нашей профессии подобные вещи не забывают. Кроме того, я имел удовольствие быть знакомым с ним лично. Естественно, мы постараемся что-нибудь сделать для него. Но мне бы не хотелось вселять в вас излишние надежды — это совсем не так просто. Если вообще осуществимо…

— Господи!..

— Главная сложность заключается в том, что Мишин, судя по всему, находится там, — Дов выразительно кивнул на оконные гардины. — И его жена тоже. Их вывезли в Россию, Вэл…

— Сволочи! — пробормотала я.

— И мы так делаем, — Дов пожал плечами. — И все спецслужбы… Короче, потребуется какое-то время, чтобы выяснить подробности, конкретные детали, составить общую картину и только потом можно будет говорить о контрмерах. Думаю, до того момента, пока нам неизвестен МОТИВ этой акции, любые попытки бессмысленны…

— А как обстоят дела со мной? С моими проблемами?

— Примерно так же.

— Вы думаете, письмо Мишина и эти… выстрелы связаны, да?

— Но вы же сами об этом говорили.

— Я женщина, стало быть, имею законное право на ошибки.

— Но не в данном случае…

Дов положил руки на стол. Крупные, загорелые кисти резко контрастировали на белой скатерти.

— Есть вещи, Вэл, о которых вы, скорее всего, не знаете. Да и не нужны они вам… С другой стороны, и Мишин, и ваш муж, и вы сами, Вэл, были в определенной степени причастны к одной операции. Вы понимаете, о чем я говорю?

Я кивнула. Как раз ЭТО я понимала хорошо.

— В разведке, Вэл, не существует понятия «срок давности». Это один из главных законов. Никто и никогда не знает, что может случиться с тем или иным агентом через десять, двадцать, сорок лет после выполнения задания. Это возникает неожиданно, как раковая опухоль. И протекает столь же скоротечно…

— Таким же тоном несколько дней назад со мной разговариВэли в больнице, — тихо сказала я. — Вы словно готовите меня к чему-то непоправимому. Или мне это кажется?

— Если я верно оцениваю серьезность намерений ваших бывших соотечественников, Вэл, то в данный момент я веду диалог с трупом. Правда, очень симпатичным, — улыбнувшись, добавил мужчина.

Внутри у меня все опустилось.

— Что с вами, Вэл?

— Ничего страшного… Пытаюсь переварить ваш комплимент.

— Вы правильно сделали, что убрались из Штатов. Вели вы себя, конечно, по-дилетантски, однако решение приняли единственно верное. И этот грим… Короче, на какое-то время вы отсрочили исполнение смертного приговора. Я имею в виду смертный приговор, касающийся лично вас, Вэл.

— Вы считаете, что их целью был не Юджин? — я задала вопрос, ответ на который знала. Но так уж устроена человеческая психология: всегда хочется ошибиться в своих худших предположениях.

— Естественно! — кивнул Дов. — Они же умные ребята, Вэл. Не глупее нас с вами. Так зачем им связываться с Лэнгли? Особенно сейчас, когда на высшем уровне взаимоотношений двух сверхдержав разгорается такая страстная любовь? Да и потом, в мирное время кадровый офицер американской внешней разведки, пусть даже в отставке — далеко не самый безобидный объект. В любом случае, следует избегать резких движений. Существуют правила…

— Я с семьдесят восьмого года живу в Америке, Дов. Больше семи лет меня ничто не связывает с Союзом… За все эти годы я никого не видела, не имела никаких контактов… Мы с мужем просто жили как обычные люди. Вы верите мне?.. Мы приняли решение навсегда порвать с прошлым и сдержали друг перед другом свое слово…

Наверное, со стороны я со своими попытками хоть как-то обезопасить собственную шею от уже занесенного топора невидимого палача выглядела наивно и жалко. Но иначе ведь не бывает! Это только в кино героини с продуманным макияжем и выверенной прической выглядят перед лицом смерти ироничными и неотразимыми. На самом же деле экстремальные ситуации и эстетика поведения — понятия не стыкуемые ни при каких обстоятельствах.

— Повторяю еще раз, Вэл: в разведке не существует понятия «срок давности». Вот почему ваша работа на ЦРУ никак не может считаться гарантией личной безопасности. Наоборот: именно эта работа и есть, скорее всего, причина вынесения вам смертного приговора…

— Стало быть, если бы я осталась в Штатах, то?..

— К счастью, вы этого не сделали, — перебил меня Дов. — Скажите, Вэл, а почему вы не обратились за помощью к шефам вашего мужа?

— Юджин этого не хотел…

— А то, что вы делаете сейчас, он бы одобрил?

— Сейчас он без сознания… — Слова вдруг стали даваться мне с огромным трудом. — Он под капельницей. Так что, сейчас решения принимаю только я. За двоих. Когда все это кончится… Если все это кончится… Короче, мы с ним разберемся во всем сами…

— И все же, — продолжал допытываться Дов. — У вас была прекрасная возможность позвонить Уолшу…

— Вы и его знаете?

— В НАШЕМ мире, Вэл, любая форма неизвестности является злом, с которым следует бороться… — Дов улыбнулся. — Так почему вы не связались с Уолшем? Он ведь очень расположен к вашему мужу, да и к вам, Вэл…

— Я уже ответила вам: Юджин был категорически против. Кроме того, письмо Мишина связывало мне руки: там ведь ничего не было сказано о Уолше — только о вас…

— Но вы не знали, кого Мишин имел в виду?

— Догадывалась, — пробормотала я. — Смутно, но догадывалась… — Меня вдруг словно обожгло изнутри. — По-видимому, я знаю что-то такое, что не мешало им все эти годы, но вдруг стало принципиально важным именно сейчас. Верно?

— Об этом позднее, — отмахнулся Дов. — Пока меня интересует степень осведомленности в Лэнгли.

— Вы думаете, они как-то причастны?

— Вряд ли… Но, в то же время, люди ЦРУ вели вас непосредственно с лос-анджелесского аэропорта.

— Я уже поняла это. Но они ведь не враги, Дов.

— К счастью, нет, — седой улыбнулся. — Они действительно не враги. Знаете, как мы их называем?

— Как?

— Заклятые друзья.

— Знаете, Дов, рискуя оказаться неблагодарным человеком, я все же скажу вам: в настоящее время меня как-то совсем не интересуют ваши взаимоотношения с американцами.

— И совершенно зря, Вэл… — Две продольные морщины на узком лице Дова застыли, как на восковой маске. — Ибо если мы и сможем что-то сделать для вас, то только с их помощью.

— Я этого не хочу!

— Это ваше право.

— То есть?

— В том смысле, что у вас есть выбор, Вэл.

— Если бы у меня действительно был выбор, я не оказалась бы в этой комнате.

— Тогда вам придется действовать по нашим правилам…

— А как насчет компромисса?

— Боюсь, вы не совсем ясно представляете себе ситуацию, — тихо произнес Дов. — Вы обречены, Вэл. У них вполне достаточно возможностей достать вас везде. В сущности, это всего лишь вопрос времени…

Он говорил о вещах, которые я не просто понимала — я ощущала их НУТРОМ.

— У вас очень своеобразная манера успокаивать женщину…

— Ой ли? — усмехнулся Дов. — Вы не обычная женщина, Вэл. А я — не духовное лицо, к которому приходят за успокоением. Вы оказались в этой квартире не случайно, не потому, что заплутали в парижском метро. Вас привела сюда совершенно конкретная цель. Знаете, Вэл, в разведке всегда существовали серьезные проблемы с моралью. Может быть, именно поэтому искреннее уважение, которое вы вызываете, не дает мне морального права использовать вас вслепую. С другой стороны, мое личное представление о морали на этом и ограничивается…

— Неужели вы начнете сейчас хамить женщине? — осторожно спросила я.

— То, что я скажу, может быть воспринято и так… Вы сказали, Вэл, что вас совершенно не волнуют проблемы наших взаимоотношений с американцами. Что ж, позиция четкая и конкретная. Во всяком случае, мне она понята. Но в таком случае и вы, госпожа Спарк, не должны обижаться, если я скажу, что меня, а точнее, службу, которую я представляю, также не волнуют проблемы рядовой американской гражданки, которую вдруг, по какой-то непонятной причине, решили стереть с лица земли ее соотечественники по бывшей родине. В конце концов, в нашем ужасном мире насилия подобными проблемами занимается криминальная полиция. Тем более, в великой демократической стране, гражданкой которой вы являетесь…

— Похоже, вы не сможете стать моим папой, — пробормотала я.

— Что, простите? — волевое лицо Дова вдруг приняло совершенно не свойственное ему растерянное выражение.

— Мультики любите, Дов?

— Н-не знаю, Вэл… — Мужчина развел руками. — Давно уже не видел.

— Я в детстве очень любила один мультфильм. Маленький лягушонок ходит по всяким крупным зверям и просит их стать его папой…

— А-а… — седоголовый улыбнулся. — Теперь понятно.

— Так как насчет папы, Дов?

— А в этом мультике… Ну, эти ваши крупные звери… Они выслушивали лягушонка до конца или сразу же отказывались?

— Уже не помню…

— Жаль.

— Так что же мне делать, Дов?

— Все зависит от того, на что именно вы готовы?

— Господи, да на что угодно!.. — Уже произнеся эту фразу, я поняла, что говорю на повышенных тонах. — Я в другом не уверена…

— В чем же?

— Что в данный момент от меня хоть что-то зависит…

— Надо подумать… — Дов поскреб затылок. — Возможно, вы заблуждаетесь на свой счет.

— Значит, сделка, — пробормотала я.

— Скорее всего, — кивнул мужчина. — Интерес должен быть взаимным, Вэл. В противном случае, это уже чистой воды благотворительность. А такой графы расходов в моем ведомстве нет и, боюсь, никогда не было…

— Неужели шпионы никогда не занимаются благотворительностью?

— Естественно, нет.

— Почему же естественно?

— О, это долгая история!..

— Дов, вы и в самом деле не верите в идею бескорыстного добра?

— Не верю. Потому, что в основе любой благотворительности обязательно лежит чья-та корысть… — Дов говорил серьезно, характерная для него ироничная манера разговаривать с собеседником куда-то исчезла. — Деньги, пожертвованные верующими на строительство костела или синагоги, вполне позволяют получателям купить на них современный истребитель. Или тактическую ракету…

— Допустим. А люди, пожертвовавшие эти деньги? Они-то поступают бескорыстно, ведь так?

— Конечно, — кивнул Дов. — В тот момент, когда опускают свой доллар в церковную кружку. Однако мало кому известно, что через час этот же человек, пользующийся репутацией богобоязненного гражданина, берет банковскую ссуду и вкладывает полученные деньги в подпольную торговлю наркотиками. Материалисты называют этот процесс круговоротом в природе, Вэл…

Я вдруг ощутила страшную усталость.

— В чем будет заключаться наша сделка, Дов?

— Не так быстро! — седой предостерегающе поднял руку. — Вам придется переждать какое-то время в этой квартире…

Видимо, гримаса ужаса на моем лице была настолько выразительной, что Дов немного повысил голос:

— Если у вас и был мизерный запас прочности, Вэл, то вы его полностью исчерпали. Даже учитывая ваши бесспорно незаурядные способности, не стоит более искушать судьбу. У вас, все-таки, двое малышей и тяжело раненный муж…

— Не надо выставлять меня этакой беспомощной клушей, Дов! — огрызнулась я. — А то я сейчас начну вспоминать имя благодетеля, который помог мне изменить внешность, выбраться из Штатов, оторваться от слежки и найти вас…

— Не обольщайтесь, Вэл! — Седой усмехнулся. — За вами все время присматривали люди из Лэнгли. Насчет Штатов говорить не стану, но здесь, в Париже, они присматривали за вами профессионально и очень плотно. В противном случае вас бы уже наверняка достали. Даже несмотря на грим… Здесь, в этой квартире, вы в полной безопасности. Хочу сразу же внести ясность: это не тюрьма, Вэл. И силой вас никто здесь удерживать не станет. Вы вправе в любой момент покинуть этот дом… Правда, если у вас присутствует такое желание, вы должны сказать об этом немедленно, сейчас. И я сам провожу вас к двери. Но знайте, мисс Спарк: даже на лестничной площадке этого дома я не дам и цента за вашу жизнь…

— Я останусь здесь.

— Это разумное решение.

— Как вы думаете, Дов, надолго?

— Не знаю… Нужно какое-то время, чтобы уточнить детали, встретиться с необходимыми людьми. Расслабьтесь, Вэл, от вас сейчас уже ничего не зависит…

— Я могу отсюда звонить?

— В этом доме вы можете делать все, что сочтете нужным. Человека, который встретил вас у входа, зовут Якоб. Он покажет вашу комнату, будет готовить для вас еду… В этом доме достаточно книг, так что, отдыхайте и ждите. Как только будет принято конкретное решение, я тут же сообщу вам.

Я вздохнула.

— Вы ведь не любите ждать? — Дов подпер подбородок ладонью и с откровенным сочувствием посмотрел на меня. — Верно?

— Верно, — кивнула я. — Но еще больше я ненавижу делать то, что ненавижу. Такое у меня счастье, Дов…

— Не расстраивайтесь так, Вэл… — Седой встал и вдруг неожиданно подмигнул мне. — Это наше с вами общее еврейское счастье…