Ностальгия по чужбине. Книга первая

1

Очередь к стойке, у которой проходили регистрацию пассажиры рейса 063 Копенгаген-Мюнхен, была небольшой — всего несколько человек. Да и сам Каструп — огромный, нарядный, с натертыми до зеркального блеска серо-розовыми плитами гранитных полов, отражавших яркий свет бесчисленных плафонов — казался в этот ранний утренний час пустым и сонным. Как и все северные столицы, Копенгаген просыпался с трудом, нехотя…

Стоя в очереди за седым коренастым стариком в защитной штормовке, Мишин подумал, как должны эти люди дорожить своим временем, чтобы добираться до соседки-Германии современным реактивным самолетом. Датчане, как правило, отдавали предпочтение поездам и автомобилям. И те, и другие степенно вкатывались в гостеприимно распахнутые створы комфортабельных паромов, за каких-то полтора часа пересекавших пролив Бол Бельт и причаливавших к берегам Западной Германии. Таким образом, такая поездка была относительно недолгой и, главное, не такой дорогой…

— Простите, господин, служба безопасности!..

Голос за спиной Мишина звучал совсем молодо и с едва уловимым подтекстом. Таким голосом, обычно, в глухих переулках самый смелый из сомнительного вида компании просит закурить у загулявшего одиночки.

Мишин медленно обернулся.

Двое рослых датчан в одинаковых серых костюмах, светло-голубых сорочках и при черных галстуках смотрели на Мишина с казенной доброжелательностью. Из прикрепленных к лацканам пластиковых карточек с фотографиями владельцев однозначно следовало, что оба представляют ту самую службу безопасности международного аэропорта, на которую они сослались секунду назад.

— Слушаю вас, молодые люди, — на немецком откликнулся Мишин, завершив визуальный осмотр.

Почти семь лет жизни в Копенгагене так и не привили ему вкус к датскому. Язык оказался не только сложным, но и каким-то чужим, неорганичным. Впрочем, серьезных проблем за все эти годы у него так и не возникло: на языке Шиллера и Гете свободно общались практически все датчане.

— Проверка документов, господин, — пояснил прыщавый белобрысый мужчина лет двадцати пяти, очевидно, старший в минигруппе проверяющих.

— То есть, вы хотите проверить мои документы?

— Именно так, господин.

— Я что, похож на террориста? — улыбнулся Витяня.

— А как они выглядят? — улыбнулся в ответ второй — чуть пониже ростом крепко сбитый шатен с ОБШАРИВАЮЩИМ взглядом блеклых серых глаз.

— Так мы можем взглянуть на ваш паспорт, господин? — спросил белобрысый, переходя к делу.

— Конечно, можете… — Мишин извлек из внутреннего кармана пиджака синий с золотым тиснением орлом паспорт гражданина ФРГ, с которым семь лет назад въехал в Данию, и протянул его офицеру безопасности.

«Господи, — мелькнуло в голове, — не так уж и много лет прошло. А кажется, будто вся жизнь…»

— Вы не против, если мы отойдем в сторону? — спросил коренастый.

— Вы же на службе, — Витяня равнодушно пожал плечами. — Так что, ни в чем себе не отказывайте, господа…

Перелистав странички, белобрысый несколько раз энергично перевел взгляд с фотографии на оригинал, и, не выпуская паспорт, спросил:

— Господин Штрумпф, вы ведь гражданин Западной Германии, не так ли?

— Вы поверите мне больше, чем написанному в паспорте?

— Куда вы летите, господин Штрумпф?

— В Мюнхен… — Витяня выразительно кивнул на стойку регистрации. — Естественно, если вы ничего не имеете против. Регистрация вот-вот закончится…

— Мы не задержим вас, — успокоил коренастый.

— Цель поездки? — не обратив внимание на реплику Мишина, спросил белобрысый.

— Деловая. Я бизнесмен.

— У вас есть с собой огнестрельное оружие, наркотики, что-нибудь еще, запрещенное к вывозу?

— Нет, — спокойно ответил Мишин. — К моему бизнесу перечисленные вами вещи никакого отношения не имеют.

Белобрысый передал паспорт своему крепко сбитому коллеге и внимательно посмотрел на Мишина.

— Господин Штрумпф, а вы знаете, что вид на жительство в Дании истек у вас еще в прошлом месяце? — спросил коренастый, листая паспорт.

— Какое это имеет значение? — Мишин равнодушно пожал плечами. — Я бизнесмен, в Дании не работаю, здесь просто живет моя семья. Как гражданин Западной Германии, насколько мне известно, я могу въезжать в вашу страну в любое время и выезжать отсюда, когда захочу. Разве не так?

— Порядок есть порядок, господин Штрумпф, — возразил белобрысый сотрудник службы безопасности. — Вам придется проследовать с нами…

— И далеко проследовать? — голос Мишина звучал совершенно спокойно, однако профессионал, конечно, сразу бы обратил внимание на то, каким настороженным, КОЛЮЧИМ стал его взгляд.

— Это в аэропорту, но в другом конце терминала, — корректно улыбнулся коренастый. — Мы займем у вас всего несколько минут, так что вы еще успеете пройти регистрацию и улететь в Мюнхен, — добавил он, увидев выражение недовольства на лице пассажира. — Пойдемте, господин Штрумпф, это недалеко…

«Они меня не сопровождают, а конвоируют», — флегматично, словно о ком-то другом, подумал Мишин, упершись взглядом в аккуратно подстриженный затылок коренастого, и ощущая на спине ПОСТАВЛЕННОЕ дыхание белобрысого. — «Что происходит?.. Просрочка вида на жительство — ерунда, формальная зацепка… Что-то эти парни от меня хотят, зачем-то я им понадобился…»

Семь лет, которые Виктор Мишин, подполковник КГБ, заочно приговоренный на своей родине к расстрелу, прожил в Дании с Ингрид Кристианссен, ставшей в 1979 году его законной женой, прошли, а вернее, пролетели, счастливо и безоблачно. Хотя по поводу долговечности этого счастья Мишин никогда особенно не заблуждался — он слишком хорошо, ИЗНУТРИ, знал волчьи законы спецслужб. Тем более, той, которая его взрастила, сформировала, использовала, а потом приговорила без суда и следствия к смертной казни. Конечно, он понимал: после всего происшедшего в покое его не оставят. Рано или поздно это должно было кончиться появлением на горизонте какого-нибудь вестника из прошлого. И можно было даже не гадать, с ЧЕМ именно этот вестник объявится. Поняв спустя какое-то время, что практически невозможно жить в мучительном ожидании неизбежного, Мишин просто принимал каждый прожитый день с улыбкой счастливого человека, благодаря судьбу за то, что она послала ему Ингрид. Между ними никогда не возникало объяснений, связанных с его прошлой жизнью. Эту табу не нарушалось даже в моменты, когда Витяня испытывал жесточайшие приступы депрессии. Ингрид, чувствовавшая малейшую смену в его настроении, пыталась не затрагивать болезненную для обоих тему, но как-то раз постоянное ощущение страха и тревоги за любимого человека взяло верх.

— Я знаю, почему ты не хочешь, чтобы у нас был ребенок…

Это было глубокой ночью, когда и без того нешумный Копенгаген погрузился в глубокий, обстоятельный сон. Шторы на широком окне спальни были раздернуты, и на невыразительном фоне свинцового весеннего неба подсвеченный изнутри шпиль лютеранской кирхи напротив казался лучом мощного фонарика, с помощью которого Господь осматривал темные закоулки своих бескрайних владений.

— Я знаю, что ты знаешь, — тихо ответил Витяня, не открывая глаз.

— Тебя привезли ко мне, в мой дом… Раненого, полуживого, брошенного всеми… Ты помнишь?

— Да. Хотя много бы дал, чтобы забыть.

— Я не хочу тебя терять, Виктор!

— И я не хочу…

— Тогда давай уедем отсюда и покончим со всем этим, с твоим жутким прошлым, с твоими страхами перед будущим…

Заложив руки за голову, Витяня, не мигая, смотрел в потолок.

— Почему ты молчишь, Виктор?

— Я не умею думать и разговаривать одновременно.

— О чем ты думаешь сейчас?

— О том, зачем уезжать, Ингрид? Разве нам плохо здесь?

— Чтобы жить, как нормальные люди… — она приподнялась на локте и положила свою узкую, прохладную ладонь на его плечо. — Чтобы не вздрагивать, когда звонят в дверь… Чтобы не покрываться холодной испариной, когда за твоей спиной скрипят тормоза такси… Чтобы не закрывать в ужасе глаза, когда до тебя доносится обрывок русской речи…

— Ты же не говоришь по-русски, милая, — улыбнулся Витяня и, повернувшись к жене, нежно привлек ее к себе. — Зачем же вздрагивать, если не понимаешь?

— Я ЧУВСТВУЮ этот язык. Остро чувствую. Как тебя…

— А что еще ты чувствуешь, дорогая?

— Что если бы в твоей жизни не появилась я, все бы у тебя было иначе…

— Если бы не появилась ты, меня бы уже не было.

— И ты боишься только за меня, правда? И этот страх тебя доканывает. А я не могу этого видеть…

— Говорила мама, не женись на умной, — пробормотал Витяня. — А я, дурень, не послушался…

— Давай уедем, родной. Куда угодно, хоть на край света… Ты ведь не был в Новой Зеландии, верно?

— Нет, дорогая, в Новой Зеландии я не был.

— В Окленде живет папина троюродная сестра. Мы с ней изредка переписываемся. Очень, кстати, милая женщина… Хочешь, попробуем пожить там какое-то время? Сменим фамилии, получим новые паспорта, деньги у нас, слава Богу, есть…

— Пластические операции делать будем? — деловито осведомился Мишин.

— Если это так необходимо, то я согласна… — Ингрид притянула к себе голову Витяни и нежно поцеловала его в глаза. — Ради тебя я согласна на все…

— А как ты будешь узнавать меня после пластической операции? Мужчина с чужим лицом…

— Наощупь.

— А я тебя?

— По дыханию.

— Ингрид, скажи, все архитекторы такие неисправимые романтики? Или только соотечественники Ганса-Христиана Андерсена?

— Только те, кто выходят замуж за бывших шпионов.

— Обидеть рыцаря плаща и кинжала может каждый, — улыбнулся Мишин.

— Зато далеко не каждый способен его полюбить.

— Боюсь, дорогая, нам нет никакого смысла уезжать.

— Почему, Виктор?

— Ты, что, действительно не понимаешь?

— Чего я не понимаю?

— Если ОНИ захотят нас найти, то найдут где угодно… Даже в Новой Зеландии. Так что, если суждено, пусть все произойдет здесь. Я уже привык к этому виду из окна…

— Они что, действительно всесильны? — тихо спросила Ингрид.

— Не столько они, сколько те, кто стоят за ними.

— Значит, выхода нет?

— Выход есть всегда, Ингрид.

— Ты как-то нехорошо это сказал, Виктор.

— Проблема не в тебе…

— А в ком? В тебе?

— Видишь ли… — Осторожно освободившись от объятий жены, Мишин потянулся к тумбочке, нащупал коробку «Кента» и, вытянув сигарету, щелкнул зажигалкой. — Пока ты училась на архитектурном отделении и, высунув от старания кончик языка, вычерчивала на кальке пилоны и капители, я с неменьшей старательностью и точностью убивал людей. Самых разных, которых до этого даже в глаза не видел… Просто приводил в исполнение приговоры своего начальства, которое торжественно сообщало перед заданием, что порученное — приказ партии. Представляешь, дорогая, мне это даже нравилось…

— Как нормальному человеку может нравится ЭТО?

— Значит, я был ненормальным, — Мишин глубоко затянулся. — С другой стороны, разве за плохое дело дают ордена, подарки, очередное офицерское звание?.. Понимаешь, Ингрид, когда я возвращался домой, меня встречали как победителя, жали руку, хлопали по плечу… Я, представь себе, даже гордился, что умею убивать лучше, чем любой из моих коллег. О расплате я не думал. Да кто из нас в молодости вообще задумывается над смыслом того, что делает? И вот в момент, когда пришло время платить по счетам — а накопилось их на несколько жизней сразу — я получаю вместо пули в лоб самую прекрасную женщину на свете. Знаешь, я часто спрашиваю себя: а в награду за что, собственно, я ее получаю? Такими как ты, Ингрид, украшают жизнь настоящих праведников, великих альтруистов, гениев, которые, в благодарность Создателю, рождены на свет, чтобы одарить человечество озарениями светлого разума и возвышенных чувств… А потом понял: очевидно, перед тем, как погрузить грешное тело и черную душу раба божьего Виктора Мишина в кипящие котлы ада, Создатель решил открыть глаза мне, убийце, на настоящую любовь к женщине, на нежность, которая растворяет тебя изнутри, на мучительность и сладостность тревоги о самом близком тебе человеке. И послал тебя…

— Замолчи, прошу тебя!

— Не плачь, пожалуйста.

— Я не хочу тебя терять!

— Но мы же вместе, родная… — Витяня загасил сигарету и притянул Ингрид к себе. — И будем вместе, пока живем. Будем сидеть перед этим окном, как Кай и Герда… Стоит ли думать о том времени, когда кого-то из нас не станет? Тем более, рано или поздно это все равно случится…

— Значит, ничего менять не будем?

— Конечно, не будем! — улыбнулся Витяня. — Год мы с тобой прожили? Ну и слава Богу. Глядишь, и еще что-нибудь отломится.

— А может, они про тебя просто забыли, а?

— Конечно, забыли, милая. У них ведь там бардак. Иначе они нам и год спокойно пожить не дали бы…

Витяня лгал, Ингрид знала, что он лжет, да и Мишин понимал, что она это знает. То был молчаливый уговор, семейное соглашение, под которым стояла символическая обоюдная подпись. Оба заставляли себя не думать о том, что ОНИ никогда ничего не забывали. Их учили помнить, и учили на совесть. А потому, в течение последующих шести лет, бывший подполковник КГБ СССР Виктор Мишин ждал — мучительно, скрывая от всех, опустошая себя — когда ЭТО случится…

— Ну, вот мы и пришли, — сказал белобрысый, энергично толкая дверь в какое-то помещение. Оторвавшись от своих мыслей, Мишин боковым зрением уловил на уже полуоткрытой двери два жирно выведенных ноля и выразительный черный треугольник острием вниз, увенчанный черным шаром стилизованной головы. В тысячную долю секунды мускулы спины и ног резко напряглись, но еще на мгновение раньше он даже не ощутил физически — только почувствовал жалящий укол под лопатку. После чего все моментально погрузилось в темноту…

Очнулся Мишин от жуткого рева, словно в самый разгар киносеанса попал на фильм ужаса. Вокруг стоял такой невообразимый грохот, будто где-то совсем рядом гигантские механизмы дробили скальный грунт. Открыв глаза, Мишин обнаружил, что лежит спеленутый, как младенец, и обвязанный ремнями на обычных санитарных носилках. Вокруг вздрагивало серебристо-голое чрево транспортного самолета. Обзор был минимальный, поскольку общий вид загораживали какие-то ящики и брезентовые мешки, да еще пара мужских ног в добротных английских ботинках, купленных явно не на дешевой распродаже. Подняв глаза, Витяня увидел на откидном сидении напротив белобрысого сотрудника службы безопасности аэропорта Каструп. «Датчанин», жуя огромный сандвич с беконом и помидорами, рассматривал спеленутого пленника с неподдельным интересом — без ненависти, открыто и РАССЛАБЛЕННО.

— Ну, земеля, очнулся наконец? — спросил белобрысый на чистом русском. — А я уж думал, что химик наш что-то напортачил…

— Чем вы меня так крепко уговорили? — хрипло спросил Мишин, безуспешно пробуя шевельнуться и чувствуя во рту мерзкий металлический привкус, словно лизнул дверную ручку. Спеленали его на совесть. «Советское — значит качественное» — почему-то вспомнился идиотский лозунг на одном из московских домов.

— Что, понравилось? — осклабился белобрысый, продолжая энергично жевать.

— Слов нет…

— Это мы тебя нембутальчиком, — с набитым ртом пояснил белобрысый. — С незначительными природными добавками. Но это уже к химику — не ко мне…

— Хоть бы новое что-нибудь придумали, умники.

— А на фига? — пожал плечами белобрысый, с сожалением наблюдая, как неумолимо сокращается его аппетитный сандвич. — Действует надежно и, главное, быстро. Тебя же, кабана, скопытили за секунду…

— И наглость все та же… — Витяня тоскливо разглядывал ребристый потолок транспортного самолета.

— Ты о чем, земляк?

— А поймешь?

— Чай не пальцем деланый.

— Где датскому учили, халдей?

— В профтехучилище.

Короткий смешок белобрысого органично слился с сытой отрыжкой.

— Ты, часом, не из «девятки»?

— А что это такое? — белобрысый откровенно издевался над своим пленником.

— Сволота, — беззлобно пробормотал Мишин, вновь безуспешно попытался расслабить натяжение ремней на руках и ногах, после чего закрыл глаза.

— Еще какие вопросы, земеля?

Явно не зная, что делать с собственными руками, осиротевшими после умятого в бешеном темпе сандвича, белобрысый недобро взглянул на спеленутого Мишина.

«Сейчас пнет ногой», — флегматично подумал Витяня и инстинктивно напрягся.

— Может, закурить дашь, гордость системы профтехобразования?

— А не перебьешься?

— А если по нужде?

— Под себя — и все дела!

— Суров ты однако, халдей.

— А тебе что, любви моей захотелось?

— Летим-то домой, небось?

— Это смотря кому что домом называть…

— Мой дом в Москве, — морщась, сказал Мишин.

— Ошибочка, гражданин хороший. Твой дом в могиле. Кстати, заждался он без хозяина…

— С Урала?

— Что?

— Родом, спрашиваю, откуда? С Урала?

— С чего взял? — Голос белобрысого впервые за разговор напрягся.

— С чего взял? — морщась, переспросил Мишин. — С рожи твоей одухотворенной.

— Только крутого из себя не строй, ладно? — Белобрысый растер затекшие икры. — Повязали тебя как зеленку поганую. На три-четыре. А инструкций-то было, господи! Будто Фантомаса берем какого, а не козла толстожопого…

— Вот и развязал бы меня, халдей, — пробормотал Мишин. — Все бы вопросы сразу и решили. И насчет Фантомаса, и по поводу козла толстожопого. За пару секунд…

— Разбираться тебе со мной не судьба, — флегматично отмахнулся белобрысый. — А язык попридержи, гражданин ФРГ хренов. Для собственной же пользы придержи. Велено тебя живым доставить по назначению. А если при этом без зубов или с яйцами всмятку — так претензий со стороны начальства не предвидится. Потому как извлекали мы тебя в оперативной обстановке. Понял, плейбой или как-нибудь доступнее объяснить?

— Понял, не тупой, — пробормотал Витяня и вновь закрыл глаза с единственным желанием — провалиться в уже знакомую темноту как можно глубже. Так глубоко, чтобы уже никогда не видеть свет…

Во второй раз Мишин пришел в себя от резкого толчка. Его носилки взлетели на несколько сантиметров от провонявшего соляркой и кошачьей мочой резинового коврика допотопного автобуса, и, в строгом соответствии с законами земного притяжения, с грохотом вернулись на исходную позицию.

От нестерпимой боли в ребрах Мишин вскрикнул.

— Не первый класс в «каравелле», верно? — прогнусавил напротив уже знакомый голос белобрысого. — Погоди, земляк, сейчас перед тобой стюардесса извинится и коньячку поднесет для душевного успокоения…

По-прежнему спеленутый, словно разбушевавшийся пациент психбольницы, и накрепко привязанный толстыми брезентовыми ремнями к обычным санитарным носилкам, Мишин мог видеть только металлические ножки автобусных сидений, да три пары крупных мужских ног, принадлежавших, очевидно, его конвоирам. Он лежал на полу и, естественно, не мог наблюдать за маршрутом следования. Но даже не глядя в окна этого импровизированного катафалка, Витяня хорошо знал, в КАКОМ городе он очутился, и КУДА именно его сейчас везут…

Спустя полтора часа автобус остановился, три пары ног в ботинках ожили, замелькали перед носом… Потом его носилки подхватили и понесли. Мишин ориентировался по основательно забытым, но до боли в печенках знакомым запахам — навеки вмурованный в память омерзительный букет СЛУЖЕБНЫХ ароматов, настоянный на вони плохо вымытых жестяных пепельниц, старых, пропыленных канцелярских папок, засохшего гуталина и карболки, с помощью которой изначальной нищете служебных сортиров придавался особый, неповторимый блеск замаскированной убогости. С ЭТИМ букетом не стыковался только запах прелых сосновых лап и специфический, торфяной дымок Подмосковья…

Даже не открыв глаз, Мишин знал, что привезли его в полуподвал караульного помещения одной из конспиративных опорных баз Первого главного управления, где с «клиентами» конторы проводили законченный цикл знакомства — от увещеваний и задушевных бесед до проверок на прочность с помощью оголенных проводов и других нехитрых приспособлений для обретения требуемого красноречия.

Чьи-то крепкие, пахнущие «Примой» и дешевым земляничным мылом руки распеленали его, рывком приподняли с носилок, после чего завели руки назад, защелкнули на запястьях наручники и пригвоздили к деревянному табурету, привинченному к полу в нескольких сантиметрах от широкого письменного стола. По другую сторону восседала примерно его лет женщина в форме, с погонами старшего лейтенанта внутренней службы. У женщины было широкое, не лишенное некоторой приятности, лицо с выщипанными бровями и твердой линией увесистого подбородка, вызывающе выпяченного в сторону нового арестанта.

Комната освещалась только настольной лампой, покоившейся на мраморном цоколе по левую руку от командирши с девичьими бровями. Чья-та волосатая лапища с синей буквой «Ж», вытатуированной на безымянном пальце, положила на письменный стол коричневый бумажный пакет. Не отрывая пытливого взгляда от Мишина, командирша осторожно, словно редкие драгоценности, высыпала содержимое пакета на потертое, захватанное жирными пятнами сукно стола.

Это были личные вещи Витяни.

— Посмотрите внимательно, гражданин задержанный, — голос старшего лейтенанта внутренней службы был глубоким, грудным. Таким в клубе Дзержинского обычно поют в хоре «Гляжу в озера синие…» — Все ли вещи, изъятые у вас при задержании, находятся здесь?

— А какое это имеет значение? — Мишин пожал плечами.

— Вам повторить вопрос?

— Все.

— Посмотрите еще раз внимательно…

Витяня тупо окинул взглядом свои вещи, выложенные на столе. «На что они рассчитывают, идиоты? — думал он, пытаясь специально для командирши придать своему взгляду выражение осмысленности. — Что, по их мнению, я должен носить при себе? Банковские коды? Описание явок и паролей? Обойму с отравленными патронами и фотографию человека, приговоренного к смерти? Или что-нибудь еще, изобличающее меня, как ДЕЙСТВУЮЩЕГО агента? Семь лет нормальной жизни — разве это объяснишь? Разве понять им, что, живя жизнью НОРМАЛЬНОГО человека, ты обрастаешь НОРМАЛЬНЫМИ человеческими признаками. Как отбившееся от стаи дикое животное, которое, вопреки зову природы, стремится быть одомашненным. Бумажник с кредитными карточками, двумя тысячами датских крон и фотографией Ингрид… Буклетик авиакомпании „KLM“ с расписанием рейсов… Авторучка… Серебряные наручные часы „Радо“ — подарок Ингрид к его тридцатипятилетию… Связка ключей — от дома, машины, гаража… И даже переданный ему белоголовым Довом немецкий паспорт, с которым, давным-давно, он прилетел в Копенгаген, никак не сможет сказать больше, чем уже говорил…»

— Я посмотрел внимательно. Все мои личные вещи на месте…

— Тогда подпишите здесь, — девица с погонами старшего лейтенанта отчеркнула ненакрашенным ногтем указательного пальца одну из многочисленных линий служебного протокола дознания.

— Чем подписать? — хмыкнул Витяня. — Зубами?

Чьи-то руки за спиной чиркнули ключом и освободили его запястья от стальных браслетов.

Витяня сделал пальцами несколько энергичных сжатий, чтобы восстановить кровообращение.

Руки слушались плохо.

— Ну? — нетерпеливо прикрикнула девица, протягивая Мишину дешевую шариковую ручку.

Морщась от моторного зуда в пальцах, Витяня подписал протокол. И тут же кто-то невидимый вновь завел ему руки за спину и сковал их наручниками.

— Правила поведения подследственного в ходе допроса вам известны? — сухо осведомилась девица.

— Да.

— Вы в этом уверены?

— Да иди ты в жопу, подстилка караульная! — вяло огрызнулся Мишин. — Еще объясни, как бляху солидолом чистить…

Выщипанные брови старшего лейтенанта даже не дрогнули. Ее девственные уши, никогда не знавшие серег, слышали всякое…

— Что такое карцер, знаете?

— Мама на ночь рассказывала.

— За любое нарушение правил поведения подследственного в ходе допроса — трое суток в карцере. Понятно?

— Понятно.

— Уведите!..

…Его провели через коридор, подталкивая, заставили подняться на второй этаж по скрипучей деревянной лестнице, втолкнули в тамбур, образованный створками двух прошитых дерматином дверей, и, приоткрыв последнюю, оставили в одиночестве…

— Ну, здравствуй, сынок, — прошамкал генерал Карпеня из глубины кабинета, с ненавистью разглядывая своего блудного ученика. — Давненько не виделись. Ишь как раздобрел на буржуйских харчах. Аж морда лоснится..

— Здорово, дед…

Мишин сделал несколько шагов к обшарпанному письменному столу (хозуправление КГБ молилось на режим экономии, перебрасывая на базы списанную мебель) и, не дожидаясь разрешения, плюхнулся на жесткий стул.

— Вот кого действительно не ожидал увидеть в этой жизни — так тебя.

— Чего же так печально, Витя?

— Думал, ты уже давно на пенсии, картошку окучиваешь на участке…

— С нашей работы на пенсию не уходят — не тебе рассказывать.

— Святые слова, дед, — кивнул Витяня. — Это мне как раз хорошо известно. С нашей работы — только на тот свет. Вся пенсионная программа за выслугу лет — пуля в ухо, да салют над могилой.

— Окстись, Витя! — Карпеня укоризненно покачал стриженной «под горшок» головой. — На могилах предателей не салютуют.

— Это ты меня считаешь предателем? — Мишин рывком откинул назад соломенную шевелюру и недобро прищурился.

— Ты бежал…

— Верно, — кивнул Витяня. — Бежал от смертного приговора. Который ты же, дед, мне и вынес. Или твои начальники, что сути дела не меняет. Причем вынесли приговор, даже не объяснив, за что…

— Ты давал присягу, — генерал Карпеня упрямо мотнул головой. — Ты был одним из опытнейших офицером Первого главного управления. С колоссальным опытом закордонной работы. В звании подполковника. Имел правительственные награды…

— Присягу я не нарушал, — голос Мишина звучал спокойно. — И ты это знаешь не хуже меня. Просто я никому не давал слово, что подставлю, как баран, лоб для контрольного выстрела. Меня учили драться. Ты сам учил, дед. Так в чем тогда мое преступление?

— Не умаялся в бегах, а? — Карпеня сдвинул к переносице кустистые седые брови. — Почитай, не мальчик уже…

— Покурить у тебя можно по старой дружбе?

— Ты же не Кио, — хмыкнул старый генерал. — Как курить будешь, коли руки в браслетах?

— А ты распорядись…

— Не положено, Витя. Или забыл наши правила?

— А ты чего это вдруг за меня забеспокоился? В конце концов, я же в бегах, дед, не ты…

— Тебе известен приговор трибунала?

— Известен.

— Ты знаешь, что он не отменен?

— Знаю. Хотя за одно дельце, вроде бы, отменить обещали…

— Кто? — быстро спросил Карпеня. — Кто обещал?

— Если знаешь, зачем спрашиваешь? — Мишин откинулся на жесткую спинку стула. — А, ежели не в курсе, то, значит, и знать тебе того не положено.

— Ты хоть понимаешь, зачем тебя сюда вывезли?

— А вот этого, дед, не понимаю, — голос Мишина зазвучал искренне. — Ну, хоть убей, но пойму!

— Ну, правильно, на гражданке мозги жиром заплывают, — хмыкнул Карпеня и высморкался в несвежий синий платок.

— Оставь мои мозги в покое! — огрызнулся Мишин. — Объясни лучше, к чему эти тактические учения в аэропорту? Что, в Копенгагене уже места не осталось, где твои дебилы без хлопот могли бы шлепнуть беглого нелегала? Или в конторе тоже перестройка? Неужели деньги лишние завелись по загранкам оболтусов выгуливать?

— Мы же русские люди, Витя, — пробасил с напускным благодушием старый генерал. — Не какие-нибудь там нехристи-бусурмане. А поговорить? Не по-людски как-то — шлепнуть товарища по оружию, пусть даже предателя, и не поинтересоваться перед этим, как он жил-то все эти годы, чего видел, о чем думал…

— А тебя это интересует, дед?

— Конечно интересует, — улыбнулся генерал. — Ты мне, сынок, не чужой все-таки. Я тебя, можно сказать, этими вот руками сделал…

— Чего же не поинтересовался, коли так интересно? — Мишин исподлобья взглянул на Карпеню. — Чего молчал почти семь лет? Мог бы в гости наведаться, чаю попить в семейном кругу, порадоваться за ученика своего…

— Ждал, что пригласишь, уважишь наставника, — хмыкнул генерал. — Так и не дождался. Да и дел других хватало, Витя… — Карпеня развел огромными руками. — Сам знаешь, служба у нас хлопотная…

— Знаешь, дед, я так думаю, что нам с тобой не о чем говорить… — Витяня потер подбородок о плечо. — Да и я, если помнишь, не из разговорчивых…

— Ой ли? — прищурился Карпеня. — Так уж и не о чем? А если поднапрячься?

— Слушай, кончай ты эту волынку!.. — Мишин устало взглянул на генерала. — С кем в подвал спускаться? Неужто, дед, ты меня собственноручно пристрелишь? Из своей табельной пукалки?..

— Какой я тебе дед, еб твою мать?! — вдруг загремел Карпеня и стукнул обеими кулаками по поцарапанному столу с такой силой, что «чекистская» настольная лампа с зеленым абажуром несколько раз жалобно мигнула. — Я для тебя генерал-лейтенант Первого главного управления КГБ СССР Иван Федорович Карпеня. Ты понял, щенок?! Ты что же думаешь, можно так вот, безнаказанно, замочить шесть оперативников КГБ, нюхаться как последняя потаскуха с жидами и американцами, подставлять собственную агентуру, работать против своих как самая настоящая вражина, а после этого свить себе гнездышко за бугром и спокойно ждать наступления смерти от старости?!.. Так вот хрен тебе, Виктор Мишин! Совсем службу забыл, подонок, мразь!.. Забыл, с кем дело имеешь?! Так я тебе напомню, тля! Мы с тебя, поганец, глаз не спускали ни на секунду!.. Все эти годы, понимаешь?!.. Чего щеришься, поганец? Думаешь, на пушку беру? Да я тебе прямо сейчас могу до последней цацки перечислить, что на трельяже твоей супружницы стоит, с каким зонтом ты на улицу выходишь, какого цвета пипифакс в твоем роскошном сортире… И знай, Мишин: ты жил все эти годы — и красиво ведь, паскуда, жил, ничего не скажешь! — только потому, что мы ДАВАЛИ тебе жить. А теперь все, баста! Кончился твой многолетний заграничный отпуск! Семь лет попасся на лужайке и все! Будя! Чтоб ты знал, Мишин: в данный момент твоя поганая жизнь не стоит даже пули. И уж точно во сто крат дешевле билета из Копенгагена в Москву, — уж ты мне поверь, внучек…

— Слушай, дедуля, прекрати вонять, а! — Мишин сквозь зубы сплюнул на потертый ковер. — Лапшу будешь вешать на уральские уши своих салаг. Пули ему видите ли жалко!.. Да ты из-за меня одного целый транспортник зафрахтовал…

— И то правда, — неожиданно спокойно согласился Карпеня. — Зафрахтовал. Но ты все равно оплатишь наши расходы. До копейки!..

— Извини, дед, у меня кредитные карточки при обыске изъяли. Буду должен…

— У тебя уже есть должок перед нами, Витя. Ка-а-а-нкретный такой — конкретнее не бывает. А долги мы получать привыкли…

— Чего ж не получали аж семь лет?

— А ждали.

— Чего ждали-то?

— Пока проценты не нарастут. Потому и не трогали, Витя. А вот теперь самый момент расплаты И пришел…

— Что же я вам такое задолжал, что ты аж трясешься от злобы? — спокойно поинтересовался Мишин. — Денег из кассы, вроде бы, не брал. Что несколько воспитанников твоих к апостолам отправил — так это в порядке вынужденной самообороны, тебе известно. Тайн ваших я не выдавал, явки не раскрывал… Чего ты так заелся дед? Смотри, годы твои немалые, того и гляди кондратий посетит ненароком…

— А ты подумай как следует, бывший подполковник.

— А здесь и думать нечего, — глаза Витяни зло сверкнули. — Ничего я вам не должен!..

— Ну, нам, как говорится, виднее, — процедил Карпеня.

— Вам-то, может, и виднее. Да только получать все равно с меня будете.

— С тебя, родимый, с кого же еще!

— Ты меня, дед, только не пугай, ладно? — негромко процедил Мишин, подаваясь всем телом вперед, к письменному столу Карпени. «Строгие» наручники, которыми его окольцевали, врезались в запястье, причиняя при малейшем движении острую боль. — Твоими молитвами, дед, я под пулями вырос, под смертью жил, смертью и промышлял… Носился как угорелый по белу свету, пока ты свой геморройный анус грел в этом поганом кресле. Что ты можешь мне сделать, старый безмозглый осел, старшина шайки убийц, дерьма кусок продажного? Расстрелять? На дыбу вздернуть? Рвать из меня кусками?.. Что?..

— А не боишься? — прищурился Карпеня.

— Так отучили вы меня бояться, мать вашу перемать! Ты же, дед, и отучил! Помнишь свои педагогические перлы? «Не бойся боли — рано или поздно наступит шок и боль отпустит. Не бойся шока — ты в беспамятстве… Очнешься — пойдешь по второму кругу — им тебя все равно не согнуть, ты секрет знаешь… А не очнешься — значит покойник. Опять-таки, отмучался…» Вот и получается, отец-наставник: по сравнению с тем, что я по вашей милости пережил и прошел, все это ерунда, повторение пройденного!.. Ты и твои ублюдки похоронили меня живым много лет назад. Стало быть, любая форма смерти для меня — всего лишь возврат в свое естественное состояние. Да ты сам повторял, дед, что труп расстрелять нельзя…

Монолог своего блудного ученика генерал Карпеня выслушал молча. И хотя по толстым губам старого генерала КГБ скользила добрая, всепонимающая дедовская улыбка, молчание Карпени было зловещим. Мишин слишком хорошо знал своего наставника, чтобы не понимать: сюда, в этот кабинет на территории охраняемой электроникой и натасканными псами подмосковной базы Первого главного управления, его приволокли с другого конца Европы вовсе не для того, чтобы, выматерив и отведя душу, пустить в расход. Его привезли сюда, чтобы ПОЛЬЗОВАТЬ. И у Мишина надсадно ныло под ложечкой от страшного предчувствия, что этот старый пень с генеральскими звездами знает, КАК сделать это с максимальным эффектом. Он, собственно, всегда отличался от других крупных начальников конторы именно тем, что многое знал не по ТЕОРИИ.

— Ну, что, все сказал, молодогвардеец?

— Все.

— Выпить хочешь?

— Так я же не Кио.

— Чарку к зубам поднесу, так и быть.

— Перебьюсь!

— Ну, тогда вот тебе телефон, звони!..

Прихватив один из четырех стоявших по правую руку старых телефонных аппаратов (тоже списанных), старый генерал-лейтенант, кряхтя, перегнулся через широкий стол и поставил его перед Мишиным.

— Цифры буду носом набирать?

— Здесь помогу, без проблем.

— Куда звонить? — Витяня даже не пытался скрыть своего замешательства. — Горбачеву? Так мы с ним вроде лично не знакомы.

— У него и без тебя проблем хватает, — басом проворчал Карпеня. — Ты лучше домой позвони. В славный город Копенгаген… Чего зенки вылупил? Неужто телефончик забыл? Это надо же!..

— Зачем?

— Что, «зачем», Виктор?

— Зачем звонить?

— А как же иначе? — Недоумение на лице Карпени было неподдельным, искренним и даже доброжелательным. — Ты же заботливый муж, разве не так, сынок? Опять-таки, жена твоя на сносях, вот-вот сыночка тебе родит. Или девку, что, скажу тебе из личного опыта, еще приятнее… Это ж какое счастье для такого волка матерого да одинокого — на склоне лет потомством обзавестись! Небось, и не рассчитывал, а, Витяня? Ну, соберись, не распускай сопли, подполковник! Откуда это дебильное выражение? Ты же у нас не деревня какая, а коренной москвич, интеллигент, белая косточка, можно сказать… Вот тебе и задачка на сообразительность: что делает нормальный супруг, отлучившийся в командировку на пару дней? Ну?.. Правильно: звонит домой, интересуется, все ли в порядке…

Серые глаза Мишина почернели.

— Не понимаю… — Карпеня развел огромными руками. — Ты, что же, не хочешь позвонить собственной жене?

— Что вы с ней сделали? — хрипло спросил Витяня, сразу же перестав ощущать режущую боль «строгих» наручников.

— Ты ж в конторе не первый год, Виктор… — Генерал-лейтенант Карпеня был абсолютно спокоен. — Вдобавок к тому же профессионал, один из лучших моих учеников. Так что, должен понять: до тех пор, пока ты не вернешь нам свой долг, НИЧЕГО с твоей женой не случится. Не тебе объяснять: главное в нашей работе — достижение поставленной цели…

— Где она?

— Там, где ей надлежит в данное время быть, — отрезал Карпеня, с лица которого моментально слетела маска благодушия. — Здоровье, присмотр врача, комфорт, трехразовое питание и прочее — при ней. Так что, можешь не дергаться. И ребеночек твой родиться в срок, исправным. Естественно, если поведешь себя разумно. Все понял, Мишин?

— Я хочу с ней поговорить.

— Через… — Карпеня взглянул на настенные часы. — Через часика три-четыре, не раньше. Тебя соединят. Я позабочусь…

— Что я должен сделать?

— Ничего нового.

— Кого?

— А кого скажут. Узнаешь в свое время, — по-отечески улыбнулся генерал Карпеня. Его широкое, крестьянское лицо с нависшими козырьками седых бровей, выражало удовлетворение. Так врачи реагирует на появление пульса у пациента, балансировавшего между жизнью и смертью. — А пока тебе придется какое-то время пожить в родных местах. Сейчас здесь почти нет пациентов — тишь. Так что, широкий круг общения оставим на потом. Но, как сам понимаешь, пара-тройка людей будут находится рядом с тобой круглосуточно. Так что без фокусов, ученик: шаг влево, шаг вправо и ты вдовец. Причем бездетный. Режим солдатский: подъем, кросс, тактика… Сбросишь жирок, наберешь форму, постреляешь всласть — небось соскучился, а?

— Ага, — буркнул Витяня. — Места себе не находил от тоски.

— Вот и замечательно, — Карпеня кивнул. — На сегодня, вроде бы, все…

— Мне нужны гарантии, дед, — тупо разглядывая полустертый узор на ковре, произнес Митин.

— Какие гарантии? — кустистые седые брови Карпени сошлись на переносице. — О чем это ты?

— С ней ничего не должно случится. И с… ребенком тоже. Ни сейчас, ни потом…

— О себе чего не говоришь, не торгуешь?

— О покойниках либо хорошо, либо ничего…

— Умен, звереныш, — пробормотал Карпеня.

— Без гарантий я и пальцем не шевельну, — Мишин поднял голову. — Ты меня знаешь, дед. Заложник — я. Стало быть, я за все и отвечу. Так тебя устраивает?

— Годится, — выдержав паузу, кивнул Карпеня. — Как представляешь себе эти самые… гарантии?

— Подумаю, — тихо сказал Мишин.

— Подумай, сынок, подумай… — Карпеня часто закивал. — Время у тебя пока есть…