Новеллы о вратаре

ПРОЩАНИЕ

Казалось, вернулось далекое детство, пора волнующих матчей с басками, первого знакомства со сборной Праги. Пора, когда каждый поединок московских команд «Спартак» и «Динамо» становился для нас величайшим событием.

Так казалось потому, что вновь, как бывало, вся Москва жила футболом. Люди, оставив самые неотложные дела, выстраивались в длинные очереди у касс Центрального стадиона имени В. И. Ленина и стояли под лучами палящего солнца у окошечек, не уходя и тогда, когда над ними вывешивали обжигающие безнадежностью таблицы «Все билеты проданы».

Люди не хотели мириться с неудачей. И те, кто еще не сумел себе обеспечить права присутствия на трибунах, вдруг вспоминали давно забытых и незабытых приятелей и звонили, звонили, звонили по телефонам, умоляя;

— Дружище, спаси, достань!

Звонили рабочие и академики, генералы и поэты, люди, не пропускающие ни одной игры, и люди, забывшие, когда они в последний раз были на футбольном матче. Доводы «посмотришь по телевизору» на этот раз решительно отвергались; каждому хотелось лично присутствовать на стадионе и своими глазами увидеть все, что там произойдет.

Наступал день 27 мая 1971 года — день прощания с великим вратарем, Лев Яшин должен был сыграть свой последний в жизни матч и навсегда покинуть зеленое поле. Подумать только — последний в жизни!

— Завтра мы в последний раз увидим его игру; как игрок, он погибнет для всех нас, — сказал мне мой старый товарищ, известный советский журналист,

— О чем ты говоришь?! — протестующе воскликнул я. — А память? Человеческая память? Разве не сохранит она нам все дорогое и трогательно Слизкое, что связано с этим именем?

— Память,— усмехнулся мой друг,— она жива, пока футболист на поле. Годы, как пыль, оседают на имена «звезд» и невольно заставляют их потускнеть…

Чем чаще вспоминаю я этот разговор, тем сильнее растет желание возразить другу. Даже одна блестяще проведенная игра бесконечно впечатляюща, А если таких игр десятки. Сотни. Тысячи. Они становятся легендой и не умирают даже тогда, когда не остается в живых ни одного свидетеля этих игр. Слава о мастерстве передается из уст в уста, из поколения в поколение. Нет, память о спортсменах — самая яркая. И воспоминания о них — самые сильные.

На дворе снова май. Прошел ровно год, как Лев Яшин «ушел в запас». Я сижу за письменным столом, и память с поразительной отчетливостью воспроизводит каждую деталь прощания с ним.

Было тепло. Над головой раскинулось голубое, перечеркнутое белесыми полосками облаков небо. Приветливо улыбалось солнце, и озаренное его лучами игровое поле выглядело особенно праздничным. И люди на трибунах, нарядно одетые, весело и громко переговаривающиеся, были настроены по-праздничному, как и подобало случаю.

Полузакрыв глаза, я слушал гул стадиона, как слушают музыку. Случалось ли вам предаваться такому занятию? Если нет, послушайте, В рокоте трибун вы легко различите то клокотание рвущихся наружу страстей, то предвкушение неминуемого торжества, ту отчаянную жажду реванша…

Но на этот раз лейтмотив «увертюры» был совсем новым, который мне не приходилось слышать здесь, лишенный обычной мажорности, страстности. Все было подчинено одному настроению — трепетности ожидания. В предчувствии необычного даже самые говорливые не решались повышать голос. По рядам прокатывался лишь легкий гул, как в партере и ярусах театра.

И, как в театре, я стал с любопытством рассматривать в бинокль ряды и ложи. Передо мной открылась живая история отечественного футбола в лицах. Тесно прижавшись друг к другу, сидели, убеленные сединами, ветераны, чьи имена звучали, как названия футбольных эпох. Горделиво восседал первый капитан первой Олимпийской сборной России Василий Бутусов, специально, как потом оказалось, в последний в своей жизни раз приехавший в Москву; неподалеку, до обидного обыкновенный, ничем особенно не приметный, разве лишь сохраненной статностью, пристроился игрок впервые созданной после Великой Октябрьской социалистической революции сборной страны, участник ее победного и героического турне по странам Скандинавии, заслуженный мастер спорта Павел Канунников. А чуть пониже, на своих излюбленных, «семейных» местах, словно три футбольных богатыря, расположились знаменитые, неподдающиеся судьбе и времени братья Старостины — Николай, Александр, Андрей. Вот в окуляры попала ложа Федерации футбола, и волнение охватило меня, когда я увидел, словно в едином строю, заслуженных-перезаслуженных Михаила Якушина, Сергея Ильина, Василия Трофимова, Бориса Пайчадзе, Владимира Степанова, Всеволода Боброва, Никиту Симоняна, Валентина Иванова…

Вместе, словно понимая, что так оно и должно быть в этот незабываемый день, расположились вратари. На правом фланге — первый вратарь сборной СССР, родоначальник советской вратарской школы Николай Соколов, о котором в свое время складывались волнующие легенды. На его высоком мастерстве, обогнавшем свое время, учились следующие поколения вратарей. Сейчас они сидели рядом: Федор Чулков, Михаил Леонов, Валентин Гранаткин, Анатолий Акимов, Алексей Хомич, Леонид Иванов, Алексей Леонтьев. Евгений Рудаков. Они пришли сюда не просто как зрители, я как живые свидетели того, что Лев Яшин появился не случайно, что он велик прежде всего тем, что вобрал в себя весь многоликий опыт, всю спокойную уверенность и гордую славу русских вратарей.

Мои размышления прервал взрыв оваций: из огромного проема лужниковского гиганта показались футболисты — «сборная звезд мира», одетые в белые футболки, и московское «Динамо» — в ярко-голубые. Они простучали по настилу, выложенному по беговой дорожке, и потянулись двумя цепочками к центру поля. Вышли двадцать два человека, но глаза ста тысяч зрителей были прикованы к одному. Они жадно ловили каждое движение, каждый шаг высокого, статного человека в зеленой вратарской фуфайке с красной ленточкой на рукаве. Его сейчас же обступила целая толпа фотокорреспондентов и он, понимая полную безнадежность сопротивления, повел их к Западной трибуне.

Удивленные и несказанно обрадованные его покладистостью, фотокорреспонденты старались так и сяк, то разбегались, то вновь сжимали кольцо окружения, и все просили:

— Еще минуточку!

— Еще!

Он соглашался безропотно, лишь поглядывая на часы. Смеялся, шутил и охотно отвечал на шутки, даже принимал «рекомендованные» позы, чего прежде не делал в своей жизни никогда. Но вдруг, взглянув еще раз на часы, стал серьезным:

— Простите, господа! Простите, товарищи! Мне пора на разминку.

Кто-то крикнул умоляюще;

— Еще несколько секунд!

Лев Иванович решительно:

— Ни одной!

И в этот день, как всегда, Яшин оставался самим собою: человеком точного режима и высокого чувства долга, Перед зрителем. Перед футболом.

Десять минут он тренировался с такой яростью, как будто предстоял матч на первенство мира или поединок не меньшего значения, где каждый спасенный мяч, шедший в твои ворота, ценится в буквальном смысле этого слова на вес золота. А может быть, этот матч был для него важнее самых важных?!

Ударил гонг, словно напоминая нам всем о неумолимости судьбы. Поле опустело. Команды скрылись под трибунами. Волнение нарастало.

И вскоре появились судьи. В центре, с мячом в руках, седоволосый красавец Тофик Бахрамов, счастливый баловень удачи, а по бокам, как верные оруженосцы, ассистенты — П. Казаков и К. Круашвили. За ними команды.

Было 19 часов 25 минут по московскому времени. Патетический голос произнес по радио:

— Привет участникам международной встречи по футболу, посвященной Льву Ивановичу Яшину,— но я сомневаюсь, чтобы участники и зрители услышали эту фразу. Гром оваций гремел над стадионом.

Когда команды вновь выстроились у бровки беговой дорожки, лицом к западной трибуне, все стихло. И над стадионом зазвучали слова о Яшине.

— Дорогие друзья,— усиливали динамики торжественный голос диктора,— мне хочется сказать несколько слов о главном герое сегодняшнего торжества. Лев Яшин! Мы отдаем ему почести, как человеку, сумевшему довести свое мастерство до грани искусства, как замечательному гражданину и патриоту, за то, что по всем стадионам мира он с честью и достоинством пронес высокое звание советского спортсмена.

Здесь же, на стадионе, был зачитан Указ Президиума Верховного Совета ССCP: «3а заслуги в развитии футбола и спортивные достижения наградить заслуженного мастера спорта СССР Яшина Льва Ивановича орденом Трудового Красного Знамени».

Мы все срываемся со своих мест — в едином, беспредельно искреннем порыве. Мы до боли в ладонях аплодируем Яшину, сделавшему так много для своего Отечества. Мы аплодируем Отечеству, в котором сердечно, по-отцовски заботливо относятся к спортсменам. Отечеству, где вырастают такие богатыри, как Яшин.

Стоило мне подумать об этом, как я вновь перевел взгляд на именинника. Он стоял у микрофона с огромным букетом в руках, и розы на фоне его зеленой фуфайки казались еще краснее. Он иногда опускал свое лицо к цветам, пряча улыбку, а которой заключалось и безмерное счастье, и смущение, и обыкновенная человеческая растерянность.

Этому человеку было не впервой стоить на виду у стотысячной толпы. Но всегда он был лишь одним из участников того бескровного сражения, которое разыгрывалось на поле. Он привык к бешеным взрывам эмоций, к яростному крику, вырывающемуся как из одной груди, к вздохам разочарования. Он привык отключаться от сознания, что за ним смотрят, впиваясь в мяч, отдаваясь всем существом поединку.

Сейчас было тихо. И тысячи взглядов впивались в Яшина, и он почти физически ощущал это и чувствовал еще никогда не испытанное прежде волнение.

Торжественная церемония продолжалась, говорил господин Стэнли Роуз — глава не имеющей границ, великой и могущественной «футбольной империи». Об этом могучего роста господине журналисты не зря писали, что из него слова не вытянешь. Не очень любил он в последнее время и путешествия: за долгие годы пребывании на своеобразном футбольном троне они ему попросту надоели. Но на приглашение приехать проводить Яшина он немедленно ответил согласием. А речь его свидетельствовала о том, что он подыскивал для нее самые лучшие слова.

— Я считаю для себя большой честью быть здесь, среди вас, господа, на этом великолепном празднике футбола. К вам в Москву, под флаг символической сборной мира приехали выдающиеся мастера кожаного мяча из разных стран. Они оставили свои клубы и свои команды, чтобы воздать должное истинно великому футболисту — Льву Яшину, человеку, ставшему легендарным еще при жизни, в расцвете сил. Мы собрались, чтобы сказать: великим его сделали не только изумительное мастерство, но и его прекрасный характер, трудолюбие и скромность. Прославляя Яшина, мы даем прекрасный пример молодежи. Прославляя Яшина, мы прославляем Россию. Потому что всем, чего он достиг, Яшин обязан своей стране и своему народу,

И Яшин, подойдя к микрофону, по-своему подтвердил эти слова. Он прижал свою ладонь к сердцу, которое еще никогда о жизни не наполнялось такой теплотой и такой огромной любовью. Ему хотелось бы обнять всех этих многочисленных друзей, пожать каждому руку и сказать какое-то свое, сокровенное слово.

Но его еще ждала игра, и это слово людям он должен был, прежде всего, сказать там — в воротах. Лев Яшин, признанный капитан сборной мира, подошел к Бобби Чарльтону, своему преемнику на посту капитана «сборной мира». А потом привычной трусцой побежал к воротам своей команды, на ходу подбирая разбросанные но полю цветы. Торжественная часть праздника закончилась. Началась художественная часть.

В борьбу вступала сборная миря. Мазуркевич, Джоркаефф, Факкети, Шульц, Мэй, Мюллер, Бобби Чарльтон, Джаич — такому подбору звезд мог позавидовать любой тренер, И этим выдающимся мастерам должна была противостоять сборная «Динамо» и ее вратарь — Лев Яшин.

Придя на стадион задолго до начала этого необыкновенного состязания, я стал невольным свидетелем тех необычайно жарких споров, которые вели между собой болельщики. Я сам слышал, как некоторые из них говорили:

— Все заранее оговорено…

— Конечно, это не футбол, а спектакль. Но посмотреть интересно…

Другие стояли на том, что борьба будет настоящей, бескомпромиссной.

Кто же оказался прав? По-видимому, все же последние. Конечно, в этом поединке не было той ожесточенности, той нервозности, взвинченности, которые отличают официальные соревнования. Но футбол никогда не может быть спектаклем, даже если бы он оказался задуманным, как таковой. В футбол играют живые люди, спортсмены, и вид чужих ворот, провисшей за ними сетки, вид пригнувшегося голкипера зажигает их страстью, жаждой неугасимой борьбы, жаждой гола и победы.

Так и эта игра, дебют которой был исполнен в подчеркнуто академическом стиле, вскоре стала резко менять первоначальные ритмы и окраски.

Я смотрю в свой испещренный записями блокнот. 6-я минута: сборная «Динамо» в замедленном темпе начинает разыгрывать многоходовую комбинацию. Спокойно от линии своей штрафной движется с мячом Хурцилава. Внезапно он делает ускорение, и, словно соединенная с ним приводными ремнями, переходит на новый темп вся команда. Стремительно несется по краю Численко, быстро смещается вправо Хмельницкий. Серия передач. Кто-то из гостей допускает недозволенную жесткость в борьбе за мяч.

Штрафной подает Еврюжихин, Он производит не очень сильный, но весьма коварный удар. Мазуркевич, вратарь сборной мира, выйдя наперехват, не успевает дотянуться до резаного мяча. Зато на месте оказывается Хмельницкий, он только вынужден уйти, как говорят штангисты, в низкий подсед, чтобы ударить по летящему вдоль ворот мячу, и вот уже черно-белый шар влетает в самую «девятку».

Через три минуты ветеран нашего футбола Сабо «выстрелил» по воротам метров с двадцати пяти. Мазуркевич, честно говоря, прозевал этот мяч. И вот уже счет 2:0.

Стадион, настроенный смотреть Яшина, находившийся до этого момента во власти какого-то оцепенения, вдруг сразу взорвался громом оваций, радостными возгласами, зашумел на все лады. Все вмиг переменилось и на поле и в сознании людей. Футбол стал футболом и ничем иным.

Такое бурное и успешное начало динамовцев можно очень легко понять: они испытывали необычайный подъем, ту особую приподнятость, как и каждый из нас в тот день, но они переживали это острее. Они жаждали победы, жаждали достойно защитить цвета клуба, в котором вот уже четверть века бессменно нес и несет свою вахту Лев Яшин.

Нетрудно объяснить некоторую растерянность, некоторую несыгранность, царившую в стане гостей. Собравшись из разных стран мира, едва успев провести одну тренировку, они, естественно должны были потратить какое-то время на то, чтобы найти взаимопонимание, найти «свою игру».

Счет 2:0 явился своеобразным ускорителем для решения этой задачи: у сборной было не только высокое индивидуальное мастерство, но и достаточно развитое чувство самолюбия. И, очутившись перед угрозой поражения, она как-то сразу, глубоко и сознательно определила ту точку опоры, с помощью которой ей предстояло, перевернуть ход состязания. Этой «точкой» был знаменитый Бобби Чарльтон.

Став добровольно у пульта управления, он, прирожденный и признанный диспетчер, быстро сумел придать машине нужный ход. Его исполненные глубокой мысли передачи настроили на одну высокую волну тактическое мышление команды и придали ей необходимый боевой задор.

И уже к середине первого тайма поединок приобрел всю естественную остроту и динамику настоящего футбольного состязания. И люди, утверждавшие, что все заранее, задолго до начала обговорено и что по этому договору наши ворота останутся «сухими» до тех пор, пока в них будет стоять юбиляр (право же, ортодоксы находятся всегда) — теперь поняли всю нелепость и необоснованность своих утверждений. Вопрос о «неприступности» динамовских ворот не зависел ни от уговоров, ни от благородства соперников, ни от их настроения или желания. Этот вопрос мог решать только один человек — Лев Яшин.

Очень скоро он доказал это всем нам. На острие атаки сборной стоял знаменитый Мюллер — одни из лучших бомбардиров мира. Динамовцы прикрепили к нему Хурцилаву, дав этому признанному дуэлянту «персональное» задание, на помощь тбилисцу то и дело приходил киевлянин Соснихин. И все-таки неугомонный Мюллер не успокаивался.

19-я минута. Ловко обманув своих сторожей, немецкий футболист на какое-то мгновение освобождается от опеки и оказывается с мячом у самой линии штрафной площадки. Сильнейший удар сотрясает перекладину. Мяч отлетает к одиннадцатиметровой отметке, здесь его достает невесть откуда появившийся Чарльтон и, казалось, точно посылает в угол ворот.

— Гол! — выкрикнул кто-то.

Действительно, гол был просто неминуемым, ибо трудно было представить, что на этот удар можно среагировать, тем более человеку, которому уже больше сорока.

Но в том-то и состоит высшая прелесть спорта, что он всегда, день за днем, удивляет нас, открывая все новые и новые грани давно знакомого. Вот и сейчас, разве можно было не изумиться тому, с какой мальчишеской легкостью бросился Яшин наперерез опасности и предотвратил ее. Штапов, Хурцилава, Зыков поочередно подбегали к нему и сжимали в объятиях, а он очень корректно, но решительно отстранял своих товарищей. Он не любил нежностей на поле, никогда не признавал и не одобрял их. И решительным жестом он давал это понять своим товарищам.

Но запретить толпе восторженно приветствовать своего кумира он не мог. Это было ее право. И сто тысяч зрителей, встав, как по команде, со своих мест, сердечно и единодушно скандировали:

— Яшин! Яшин! Молодец!

— Яшин! Яшин! Молодец!

Он и впрямь выглядел молодцом, умеющим не покоряться предательскому времени. Прошло еще семь минут, и новый удар Мюллера распорол воздух. Мяч шел на уровне метра от земли, направленный в щель между штангой и распластавшимся в воздухе телом вратаря, но в последнее мгновенье Яшин буквально кончиками пальцев дотянулся до мяча и отвел его на угловой.

— Господи, молодые б так играли!— выкрикнула сидевшая двумя рядами выше женщина. Я посмотрел на нее, она вся была поглощена тем, что делалось в квадрате штрафной площадки. И так же, как мы все, отчаянно аплодировала Яшину.

Нет, этот последний матч был для прославленного вратаря ничуть не легче, чем все остальные, И в этом, вероятно, было его и наше счастье. Мы видели нашего великого вратаря в игре последний раз, и он оставался в наших глазах, в нашем сознании, в нашей памяти таким, каким мы его знали всегда — молодым, уверенным, умеющим постоять за команду и за себя.

Чем большее расстояние проходила часовая стрелка по своему вечному кругу, чем длиннее становился ползущий за ней след из световых пятнышек, тем продуманнее, острее и, можно сказать, яростнее атаковала сборная. Потом, где-то в конце этой книги, я приведу высказывания тех, кто находился в этот момент на ее переднем крае, и вы, дорогие друзья, к которым я обращаю эти слова, поймете, что переживали в последние минуты последнего тайма Яшина его последние спортивные соперники.

Но как бы там ни было, счет 2:0 в пользу «Динамо» сохранился до самого перерыва. Конечно, в этом была заслуга не только одного Левы, как его любовно называют товарищи и все многочисленные поклонники — знакомые и незнакомые. Героически действовала защита, не жалели сил игроки средней линии, много, активно атаковали соперника форварды. Для многих динамовцев это была, особенно в первой половине, едва ли не лучшая их игра в жизни. И нечего объяснять, почему так произошло: каждому хотелось сыграть достойно яшинского юбилея.

Перерыв пролетел мгновенно. На поле вновь завязалась борьба. Никто не знал, что в этом не придуманном никем течении матча есть все-таки одна сценарная деталь.

На пятой минуте второго тайма, когда борьба за мяч шла где-то в середине поля, Лев Яшин поднял руку. Раздался свисток. Над трибунами повисла напряженная тишина. Только самые нетерпеливые, толкая соседей, шептали:

— Что там?

— Что произошло?

Но тут вездесущие фотокорреспонденты высыпали на поле, прежде чем Лев Яшин стал стаскивать со своих могучих ладоней истертые в сражениях перчатки. Потом на поле появился Володя Пильгуй, и тогда как иглой кольнуло в сердце: так это, значит, минута прощания!

Мы знали, что она настанет, что она неизбежна, и все-таки она ворвалась в этот праздник неожиданно.

Снова, в который уже раз, над бетонной громадой Лужников воцарилось молчание. Любопытство почти всегда сопутствует зрителю спортивных состязаний, но сейчас все продолжали оставаться на своих местах, словно всех нас придавила какая-то тяжесть. У женщины — той, двумя рядами выше — повлажнели глаза. Чтобы успокоить ее, сосед сказал:

— Ну, вот, он же не умирает…

— Чего говоришь-то. Не умирает, слава богу. А футбол без него намного осиротеет.

Я до сих пор помню эти слова. Да, когда с поля уходят такие люди, сиротеет спорт. Он теряет что-то очень большое, что-то неповторимое.

От сознания этого нам всем было больно. Какую же неизмеримую тяжесть должен был испытывать в те минуты Лев Яшин. Не знаю, конечно, сколько самых различных чувств обуревали в тот миг ветерана. Но, вероятно, обнимая Володю Пильгуя, который вышел заменить его в воротах, Яшин очень завидовал ему. Может быть, он с удовольствием отдал бы всю накопленную за эти годы славу, все громкие имена и гордые награды, чтобы начать все сначала.

Но жизнь не спектакль, и в ней нельзя менять роли по собственной прихоти. Лучше всех это знал в тот миг сам Яшин. Он еще помедлил немного, словно желая отдалить то неизбежное, что ему сейчас предстояло, и вдруг решительно, не оглядываясь, под громовую овацию стадиона, прошел к проходу, ведущему в раздевалку.

Так он ушел, не пропустив гола в своем последнем матче, словно хотел остаться в нашей памяти, на последней странице своей истории «сухим» вратарем.

Матч сразу потерял свою прежнюю окраску, но, несмотря на это, а, может быть, именно поэтому борьба на поле разгорелась с новой силой. Все яростней, все продуманней становятся атаки гостей, словно они, не сумев поразить ворота Яшина, поставили перед собой задачу всерьез проэкзаменовать его преемника.

Яшин ушел на пятой минуте второго тайма. А еще через три минуты сборная мира испытала первое торжество. Атаки. Контратаки. Ярость борьбы. Радость нового успеха сборной. Все это пронеслось в каком-то едином, неудержимом вихре, игра была красивой — это бесспорно. И, вероятно, впервые в жизни все мы, поклонники нашей команды, ничуть не огорчились, когда второй мяч влетел в ворота. Мы даже где-то в тайниках своей души берегли желание, чтобы этот матч, исполненный красоты, благородства, высоких порывов, окончился вничью.

И вот уже судья вздымает к небу руки — время истекло. Но мы понимаем, что этот матч не может окончиться обыденно. Так оно и вышло. Команды, словно почетный караул, снова выстроились у Западной трибуны. Появился Яшин. Его не сразу узнали в элегантном, строго сшитом костюме, ведь многие видели его вне поля, вне борьбы первый раз в своей жизни.

Он подошел к микрофону и произнес слова, которые давно жили в его сердце:

— Спасибо тебе, моя страна! Спасибо тебе, мой парод!

Он сказал это с глубоким волнением и, подняв руки повернулся на четыре стороны, низко, по-русски кланяясь людям.

Потом подошли товарищи и подняли его на плечи, понесли по зеленому ковру футбольного поля, к воротам, которые он защищал в этом матче и в тысячах других.

А голос диктора, усиленный динамиками, разносил по стадиону слова, под которыми мог бы охотно расписаться каждый из нас:

— До свидания, Яшин! Пример твоей вратарской и человечесной надежности останется в истории нашего спорта. Он будет звать других к новым спортивным подвигам!