Новые встречи

9

Только этого приятеля Гиты, казалось, не коснулось время. И плешивая, с выпуклым теменем сократовская голова, и бескровное, сухое лицо, и острый взгляд голубых глаз, который часами мог быть устремлен в одну точку, и вся его низенькая, словно сплющенная, фигура, бесшумно шныряющая среди людей, — все было прежним, будто законсервированное.

И в жизни его не произошло серьезных перемен. Он остался, как был, завхозом общежития при «Балканской звезде» и не имел намерения покидать это место. Он занимался закупками, доставкой, ремонтом — делал все, что входит в обязанности завхоза. По-прежнему составлял «инвентарные списки» и «правила внутреннего распорядка», которые расклеивал по стенам общежития. С людьми предпочитал объясняться письменно, дабы не разводить излишних дрязг. Многословие и ненужная жестикуляция раздражали его. Он держался золотого правила — не доводить конфликты до крайности, если к этому не принуждают обстоятельства. А когда, случалось, впадал в ярость, бледное лицо его покрывалось красными пятнами, а в глазах зажигался зеленый, демонический огонь. В таких случаях он мог часами стоять как истукан, тупо глядя перед собой. О чем он думал в эти минуты бешеного озлобления, никто не гнал, как не подозревал и о том, какая буря бушует в его груди. В конце концов он брал себя в руки и вновь обращался к людям с улыбкой.

Оставаться незамеченным в ненавистном тебе мире было его заповедью, которой он придерживался терпеливо и неуклонно, никогда ей не изменяя. Конечно, он следил за событиями с огромным интересом, но и с еще большей осторожностью, потому что «противоборствующие», как изрек один из его учителей, должны или победить, или быть раздавленными. Сейчас он все еще находился в стадии ожидания победы, хотя чутье подсказывало ему, что час расплаты для него приближается. Больше, чем коммунистов, его волновал вопрос культа личности. На собраниях и заседаниях, в разговорах, в докладах и статьях — везде и постоянно употреблялось это новое выражение, эта доселе никому не известная формула. И это очень устраивало Аспаруха, ибо в старых книгах, к которым он любил обращаться, он вычитал, что среди избран-дых порой находятся недовольные, люди, жадные до перемен, они-то и открывают дорогу к власти, облегчая тем самым победу… Среди этих «избранных» Аспарух наметил себе одного, но годы подшутили и над Аспарухом и над его жертвой. Не успел Аспарух порадоваться победе и воспользоваться ее плодами, как произошло падение Бориса Желева. На что нужен теперь этот отвергнутый? Самое большее — служить своей жене, если, разумеется, она красива. И то ненадолго.

Времена решительно изменились. Аспарух Беглишки увереннее смотрел в будущее. Быть может, уже недолго ждать, когда он извлечет кинжал, чтобы отомстить за свои мытарства и страдания. У него на мансарде имелся радиоприемник, который связывал его с другим миром и по вечерам вливал в него бодрость. «Еще немного, еще немного, и власть коммунистов развалится!» Аспарух с явным торжеством выключал приемник и долго потом не мог заснуть. «Возможно ли? — спрашивал он себя. — Возможно ли?.. Однако одежка трещит по всем швам». Даже и в этом захолустном провинциальном городке. Он уже смелей и с некоторым вызовом оглядывался вокруг. Мантажиев, таскавший сумку страхового агента и периодически навещавший его, и тот не сомневался в победе. С Мантажиевым они строили планы, вычерчивали стратегические схемы, подсчитывали последние дни коммунистов. И надо же было в разгар этого политического ажиотажа на горизонте появиться Гите. Сначала Аспарух не обращал на нее внимания, как и на всех, кого он вычеркнул из своего блокнота. Но когда мотоцикл стал то и дело тарахтеть под окном мансарды, а «конский хвост» назойливо мелькать перед глазами, он понял, что наступил и его черед попытать счастья в любви. И эта мысль до умопомрачения взволновала его.

Как-то утром он вышел на веранду поздороваться с Вики, но остановился, пораженный представившимся ему зрелищем. На диване, слегка прикрытая одеялом, лежала Гита с обнаженными руками, в распахнутой на груди ночной рубашке, с сигаретой во рту. Гита любила по утрам выкурить в постели сигарету «для настроения», а потом уже приниматься за дела. Она курила, устремив взгляд в потолок, когда в дверях показался Аспарух. Он попятился, увидев ее, но не ушел.

— О, Аспарух! — воскликнула Гита. — Здравствуй! Как поживаешь? Входи!

Аспарух пробормотал извинения, но продолжал стоять, издали любуясь голыми плечами.

— Все еще холостяком живешь? Не женили тебя?

Он промолчал, но уже прикидывал в уме, что из себя представляет эта веселая собеседница. Порасспросив о том о сем, Гита велела ему удалиться, чтобы она могла привести в порядок свой туалет. Аспарух вышел в кухню. Через несколько минут Гита явилась туда, шумная и болтливая, и между ними как-то очень просто завязалось нечто вроде дружбы.

Сначала Аспарух, по выражению Гиты, составлял ей компанию. Из вежливости он сопровождал ее всюду, куда бы она ни пожелала. Однажды даже пригласил Гиту к себе на мансарду, но ничего лишнего себе не позволил. Показывал очень понравившиеся ей модные журналы, которые выписывал из-за границы. Гита все с большим доверием относилась к нему, чувствуя в нем свою опору. А она нуждалась в такой опоре — пойти в ресторан, в кино, в театр… И потанцевать, и прогуляться по городу поздним вечером. Мужчина необходим для женщины, любящей развлечься. Из инстинкта самосохранения Гита не отпускала Аспаруха. В первые дни он и был ее настоящим кавалером. Гита жить не могла без кавалера, она не знала, что значит дружба с женщиной. Это казалось ей непонятным и смешным.

Аспарух предложил свои услуги. Он бережно ухаживал за Гитой и всякий раз, оставшись наедине с ней, бывал подчеркнуто внимателен. А внимание — первое качество, отличающее влюбленных. И в доказательство готовности жертвовать для нее всем он нарушил некоторые свои принципы. Простился с воздержанием, позволив себе выпить газированный пелин[6], потому что так хотелось Гите. Пренебрег репутацией серьезного мужчины, протанцевав с ней танго и объявив, что способен и на румбу. Веселая болтушка сказала ему на это:

— Никогда не танцевала с философом, и вот теперь довелось.

Аспарух снисходительно улыбнулся, потный от напряжения.

И в этот вечер он подвергся испытанию. Не дав ему опомниться, Гита заявила, что он должен протанцевать с ней танго, до того как подадут кебапчета. Аспарух огляделся. Он считал неудобным для себя открывать танцы и попытался вежливо отклонить предложение своей дамы, пустив в ход поговорку, что голодного медведя плясать не заставишь. Но Гита настаивала. И мудрость вынуждена была подчиниться легкомыслию. Он поднялся, и они открыли танцы.

Еда в тот вечер не представляла для Гиты ни малейшего соблазна. Она почти не прикоснулась к жаркому, опьянев от танцев и вина, которое Аспарух усиленно подливал ей. Она решила досыта натанцеваться, пока не приехал Борис (ей ли было не знать, какой он ревнивец).

Время подвигалось к полуночи, танцы были в разгаре, и Гита почти не покидала переполненный дансинг. Она, можно сказать, переходила с рук на руки — от хорошего танцора к лучшему. Все наперебой приглашали ее — и знакомые, и незнакомые. И всем она самозабвенно подавала свою обнаженную руку. Она была так увлечена, что не заметила Филиппа, который зашел сюда последить за «ходом вещей». Гита была пьяна от танцев. У нее не было другого желания, как кружиться в объятиях партнеров до полного изнеможения. И она кружилась, забыв и о себе, и обо всех, кто смотрел на нее с насмешливой улыбкой.

Гита и Аспарух оставались до закрытия ресторана. Было уже за полночь, когда они вышли. Подымаясь по крутой аллее к дому Виктории, они поддерживали друг друга, усталые и слегка охмелевшие. Аспарух пошатывался, хотя выпил всего один бокал. Он не привык, и теперь чувствовал себя пьянчугой. А это поднимало его в собственных глазах.

У Гиты было единственное желание — уснуть. Поэтому неосторожные намеки Аспаруха раздражали ее. Ей не терпелось избавиться от него и поскорее лечь.

Еще издали они увидели, что ставни на окнах закрыты. И очень удивились, потому что раньше Виктория этого не делала. Подошли к ограде — калитка оказалась запертой. Тут не было ничего страшного — Гита могла перелезть через ограду, но и этого не потребовалось — у Аспаруха был ключ. Он открыл калитку, и они прошли во двор. Было тихо. Дом словно вымер. Гита попробовала открыть дверь своим ключом, но она была заперта изнутри на засов. Гита решила позвонить. Она нажала кнопку, раздался резкий, продолжительный звонок. Отпустив кнопку, прислушалась. Никто не отозвался. Подошел Аспарух и тоже позвонил. Никакого ответа. Гита взобралась на камень возле окна в спальню и принялась барабанить по ставню. Все было тихо, мертво, безнадежно, и она сказала:

— Посидим. Крепко спят эти старики.

Аспарух молча последовал за ней.

Скамья стояла в винограднике, а рядом с ней стол, за которым летом обедали. Гита осмотрелась и объявила с усмешкой:

— Ян тут могу спать.

Аспарух подошел к ней и обнял за голые плечи.

— Ты вся заледенела. Как можно так говорить?

Гита ничего не ответила, потому что руки у него были горячие, и от этого по всему ее телу разлилось тепло. Еще сильнее захотелось спать. Гита попросила оставить ее в покое. Аспарух наклонился к ней, как бы желая что-то сказать, и она ощутила запах — смесь вина и лука. Эго заставило ее отстраниться. Аспарух опять потянулся к ней, теперь уже к губам. Она с отвращением отвернулась. Но Аспарух не отчаивался. Он обхватил ее за плечи и сказал тихонько:

— Не волнуйся.

— Я и не волнуюсь, — ответила она.

— Мне кажется, — продолжал он, ободренный, — что из любого затруднения есть выход.

Она вопросительно посмотрела на него.

— Я не могу оставить тебя на улице, — объяснил он, сжимая ее плечи. — Я должен тебя приютить.

Она улыбнулась смешному слову «приютить». И тут же вздохнула, разгадав гнусные намерения. Подумав, что его одобряют, Аспарух крепче прижал ее к себе и сказал:

— У меня в комнате есть вторая постель.

Она не ответила.

— Там очень уютно, — настаивал он. — Да или нет?

Гита задыхалась от тошнотворного запаха и впервые почувствовала себя несчастной в объятиях мужчины.

— Да или нет? — повторял он, как заученный урок, вцепившись ей в плечи. Она готова была закричать от боли. Ей противно было глядеть на него. Он словно задушить ее собрался. Повторяя «да или нет», он наклонился, пытаясь ее поцеловать, но не сумел: Гита уже приготовилась к защите. Сжав кулак, она ткнула Аспаруха в подбородок так сильно, что тот лязгнул зубами. Инстинктивно схватившись за подбородок, он выпустил Гиту и отскочил от скамейки. Сразу лишился и рассудка и дара речи.

— Я была лучшего мнения о тебе, товарищ Беглишки! — зло сказала Гита и поднялась со скамейки, оправляя платье. — Ты очень ошибаешься, если думаешь, что я уличная девка!

Аспарух удивленно смотрел на Гиту, не видя ее. Было не так уж темно благодаря пробиравшемуся откуда-то из-за холмов лунному свету. И все же Аспарух не видел Гиты, а если б даже и видел, не смог бы узнать в тот момент ее лицо и глаза. Страшная она была и чужая, словно какое-то другое существо, вышедшее прямо из леса, дикое и настороженное. «Завтра же растрезвонит обо всем, — первое, что подумал Аспарух, придя в себя, — завтра же растрезвонит!» И это было главное, что подавляло его. С таким трудом созданная репутация скромного и воспитанного человека могла мгновенно рухнуть. Поди потом восстанавливай ее. Он лихорадочно соображал, как быть. Своенравное животное укрощают лаской. Коню дают сахар, медведю — мед. Смиренно склонив голову, Аспарух сказал печально, с оскорбленным видом:

— Жаль, но я поступил совершенно искренно.

Гита не поняла, что он хотел этим выразить. Он продолжал:

— Естественно, что, не найдя ответа на свои чувства, я должен нести свой жребий, как бы тяжело это ни было. Я поступил вполне искренно.

— Когда предложил переспать с тобой? В этом твоя искренность?

— Ничего подобного я не требовал. И я желал бы объясниться, прежде чем выслушивать разные обвинения. Иначе я буду считать себя оклеветанным.

— Считай, как хочешь. Такие номера со мной не пройдут. Если Вики нарочно заперла ворота, чтобы заставить меня спать с тобой, то она жестоко ошиблась! Я порядочная женщина, хоть и люблю повеселиться!

Гита тщательно оправила платье и стала спускаться под гору.

— Найдется, надеюсь, и для меня местечко, где я смогу преклонить голову без того, чтобы меня принуждали… Не так ли?

Глядя на нее, Аспарух непрерывно твердил про себя: «Только бы не разболтала эта дура, только бы не разболтала!» И сделал последнее отчаянное усилие.

— Нам нужно объясниться, Гита, — крикнул он ей вслед.

Гита не ответила, скрытая темнотой.