Новый Мир ( № 1 2012)

Зона сияния

Кекова Светлана Васильевна родилась на Сахалине. По образованию филолог (в 2010 году защитила докторскую диссертацию). Автор нескольких поэтических сборников и литературоведческих книг, в том числе посвященных творчеству Николая Заболоцкого и Арсения Тарковского. Стихи Светланы Кековой переводились на многие европейские языки. Лауреат нескольких литературных премий. Постоянный автор нашего журнала. Живет в Саратове.

Светлана Кекова

*

ЗОНА СИЯНИЯ

* *

*

Р.

Смутный сон про Робинзона Крузо

вплыл в меня, как в гавань корабли…

Тень чужого брачного союза

медленно касается земли.

И уже любви запретной зона

тянется по скошенной траве —

клинопись на крыльях махаона,

иероглиф “ци” на рукаве.

Волны, камни в разноцветном гроте,

облачные горы вдалеке,

рыбы в море, ласточки в полёте

говорят на странном языке.

Помнишь, мы читали Гумилёва,

умирали от сердечных ран,

но не знали, что такое Слово,

о котором пишет Иоанн.

И когда в июле сквозь окошко

в дом рвалась июльская гроза,

и когда египетская кошка

щурила китайские глаза,

мы не знали, что созвездий пятна

нам твердят, что смертен человек,

но непоправимо, невозвратно

мы с тобою связаны навек.

Как нам научиться ладить с горем,

делать буcы из застывших слёз,

нам — поэтам, странникам, изгоям,

грустным повелителям стрекоз?

* *

*

Нам шьёт зима одежды брачные,

сквозные, белые, непрочные...

Снег завалил дома невзрачные —

кирпичные и крупноблочные.

А улицы гремят трамваями,

гудят машинами заморскими,

и голуби гуляют стаями

с замашками консерваторскими.

Пространство сыто снежным творогом,

а время — сахарною пудрою.

Но чёрный ворон смотрит ворогом,

ища себе подругу мудрую.

Он ей сошьёт фату из инея,

из снега — платье подвенечное

и улетит с ней в небо синее,

в пространство канет бесконечное!

Памяти Анатолия Соколова

Смотри, как улетают птицы...

А. Соколов

1

Две птицы — Блаженство и Ужас —

летят, опереньем горя.

Купаются голуби в лужах

в последние дни октября.

В печальные дни листопада

душе утешения нет,

но грешникам, жаждущим ада,

дарован особенный свет:

он страждущим листьям осенним

несёт долгожданную весть

о том, что чревата спасеньем

тоска, пережитая здесь,

что станут иконою Спаса

осенней листвы вороха,

что тайною смертного часа

очищена бездна греха.

2

Ты плачешь слезами сухими,

с собой расстаёшься навек,

когда превращается в имя

знакомый тебе человек.

Шепчу, содрогаясь от боли:

Вальхалла, Аид и Шеол...

Куда же ты спрятался, Толя?

Куда и зачем ты ушёл?

Звездою серебряно-плоской

украшен под вечер погост,

и плачет в одежде сиротской

по Толе Спартаковский мост.

А он в неземной атмосфере

с нездешнею скрипкой в руках,

как Моцарт, простивший Сальери,

в блаженных плывёт облаках.

3

Когда нам сказали: пространство открыто,

мы двинулись молча сквозь лес алфавита,

сквозь дебри согласных — шипящих, сонорных,

сквозь заросли знаков — то белых, то чёрных.

Мы двинулись молча сквозь облако гласных,

парящих над миром в одеждах атласных.

Сквозь все языки, диалекты, наречья

прошла говорящая плоть человечья.

Зачем? Чтоб изведать молчанья законы.

Зачем? Чтоб увидеть слова, как иконы,

чтоб вещи увидеть знакомые — им бы

пришлись по душе их словесные нимбы,

увидеть, как голуби на колокольнях

клюют наше прошлое в рифмах глагольных,

увидеть страданье как зону сиянья,

а смерть — как загадочный знак препинанья.

* *

*

Не знаю я, какими сводками

уже заполнено пространство…

Сквозит нездешний свет над сопками,

смиряя ветра вольтерьянство.

И вдохновению грошовому

я путь открою без утайки —

к хребту отправлюсь Камышовому

на крыльях ошалевшей чайки.

Войдя во время, Богом данное,

я каждой клеткой тела вспомню

простую церковь деревянную,

тюрьму, кирпичную часовню,

“Маяк” и улицу Советскую,

послевоенный запах водки.

И всю мою блаженно-детскую

жизнь в Александровской Слободке.

Сейчас сосна стоит апостолом

напротив городского сквера,

клубятся облака над островом,

летят над бухтой Жонкиера.

Но мне спросить о детстве некого,

и я без боли и без страха

иду туда, где помнят Чехова

Три кровных Брата, три монаха…

Насекомые призрачных мест

1

Племя слов меня больше не радует.

Племя рыб исчезает во мгле.

Мотыльки то взлетают, то падают.

Скарабеи ползут по земле.

Но когда богомолы бесстыжие

вновь ведут меж собою бои,

и когда насекомые рыжие

покидают казармы свои,

и когда исполняют кузнечики

погребальные гимны для ос

и снуют водомерки-разведчики, —

у меня возникает вопрос:

как они появились и выросли

и на прошлом поставили крест —

эти грёзы, фантазии, вымыслы,

насекомые призрачных мест?

Как они мою муку бесплотную

превратили в горячую кровь

и убили твою мимолётную,

как крыло махаона, любовь?

2

Вспомни осени платье сиротское,

дальних сопок предзимний наряд

и ревущее море Охотское —

страшный сон нереид и наяд.

Вспомни детские наши скитания,

дай ответ потрясённой душе,

посвяти ей роман воспитания

в духе Гофмана и Бомарше.

Видишь — вновь муравьиною ротою

в словаре маршируют слова,

поживиться ночною охотою

хочет птица Афины — сова.

Только спряталась жалкая литера —

буква тайная тайных имён,

жалят грешников пчёлы Юпитера

и преследует их Махаон.

Сколько тайны любви ни разгадывай,

не уйдёшь от страданий и слёз...

И поэтому спи, не разглядывай

крылья бабочек, птиц и стрекоз.