Нюргун Боотур Стремительный

Осьмикрайняя,

Об осьми ободах,

Бурями обуянная

Земля — всего живущего мать,

Предназначенно-обетованная,

В отдаленных возникла веках.

И оттуда сказание начинать.

Далеко, за дальним хребтом

Давних незапамятных лет,

Где все дальше уходит грань

Грозных, гибельных, бранных лет,

За туманной дальней чертой

Несказанных бедственных лет,

Когда тридцать пять племен,

Населяющих Средний мир,

Тридцать пять улусов людских

Не появились еще на земле;

Задолго до той поры,

Как родился Арсан Дуолай,

Злодействами возмутивший миры,

Что отроду был в преисподней своей

В облезлую доху облачен,

Великан с клыками, как остроги;

Задолго еще до того,

Как отродий своих народила ему

Старуха Ала Буурай,

С деревянной колодкою на ногах

Появившаяся на свет;

В те года, когда тридцать шесть

Порожденных ими родов,

Тридцать шесть имен и племен

Еще были неведомы сыновьям

Солнечного улуса айыы

С поводьями за спиной,

Поддерживаемым силой небес,

Провидящим будущий день;

И задолго до тех времен,

Когда великий Улуу Тойон

И гремящая Куохтуйа Хотун

Еще не жили на хребте

Яростью объятых небес,

Когда еще не породили они

Тридцать девять свирепых племен,

Когда еще не закляли их

Словами, разящими, словно копье,

Люди из рода айыы-аймага

С поводьями за спиной —

В те времена

Была создана

Изначальная Мать-Земля.

Прикреплена ли она к полосе

Стремительно гладких, белых небес —

Это неведомо нам;

Иль на плавно вертящихся в высоте

Трех небесных ключах

Держится нерушимо она —

Это еще неизвестно нам;

Иль над гибельной бездной глухой,

Сгущенным воздушным смерчем взметена,

Летает на крыльях она —

Это не видно нам;

Или кружится на вертлюге своем

С песней жалобной, словно стон —

Этого не разгадать…

Но ни края нет, ни конца,

Ни пристанища для пловца

Средь пучины неистово грозовой

Моря, дышащего бедой,

Кипящего соленой водой,

Моря гибели, моря Одун,

Бушующего в седловине своей…

Плещет в грохоте грозовом,

Дышит яростью, полыхает огнем

Древнее ложе Земли —

Грозное море Сюнг

С неколебимым дном,

Тучами заваленное кругом,

Кипящее соленой водой,

Мглой закрывающее окоем,

Сонма лютых смертей притон,

Море горечи, море мук,

Убаюканное песнями вьюг,

Берега оковавшее льдом.

С хрустом, свистом

Взлетает красный песок

Над материковой грядой;

Жароцветами прорастает весной

Желтоглинистая земля

С прослойкою золотой;

Пронизанная осокой густой

Белоглинистая земля

С оттаявшею корой,

С поперечной балкой столовых гор,

Где вечен солнечный зной,

В широких уступах глинистых гор,

Объятых клубящейся голубизной,

С высоким гребнем утесистых гор,

Перегородивших простор…

С такой твердынею под пятой,

Нажимай — не колыхнется она!

С такой высоченной хребтиной крутой,

Наступай — не прогнется она!

С широченной основой такой,

Ударяй — не шатнется она! —

Осьмикрайняя, на восьми ободах,

На шести незыблемых обручах,

Убранная в роскошный наряд,

Обильная щедростью золотой,

Гладкоширокая, в ярком цвету,

С восходяще-пляшущим солнцем своим,

Взлетающим над землей;

С деревами, роняющими листву,

Падающими, умирая;

С шумом убегающих вод,

Убывающих, высыхая;

Расточающимся изобильем полна,

Возрождающимся изобильем полна,

Бурями обуянная —

Зародилась она,

Появилась она —

В незапамятные времена —

Изначальная Мать-Земля…

Коль стану я вспоминать,

Как старый олонхосут,

Ногу на ногу положив,

Начинал запев олонхо

На ночлеге — у камелька,

Продолжал рассказ до зари

Про далекие времена,

Как размножились под землей,

Разъяряясь на человеческий род,

Адьараи-абаасы,

Как возник народ уранхай-саха,

Как три мира были заселены…

Коль стану я в лад ему —

Сказителю седому тому,

Как эмисский прославленный Тюмэппий,

По прозванию «Чээбий»,

Стройно сплетать

Словесный узор;

Стану ли стих слагать,

Старому Куохайаануподстать, —

То скороговоркой,

То нараспев —

Так начну я сказанье свое.

На широком нижнем кругу

Восьмислойных, огненно-белых небес,

На вершине трехъярусных

Светлых небес,

В обители полуденных лучей,

Где воздух ласково голубой,

Среди озера — никогда

Не видавшего ни стужи, ни льда,

На престоле, что вырублен целиком

Из молочно-белой скалы,

Нежным зноем дыша,

В сединах белых, как молоко,

В высокой шапке из трех соболей,

Украшенной алмазным пером,

Говорят — восседает он,

Говорят — управляет он,

Белый Юрюнг Аар Тойон.

Подобная сиянию дня,

Подобная блистанью огня,

Солнце затмевающая лицом,

С ланитами светлей серебра,

Играющими румянцем живым,

Как рассветы и вечера,

Адьынга Сиэр Хотун,

Подруга владыки небес,

Супруга — равная блеском ему,

Есть у него, говорят.

Породили они в начале времен

Светлое племя айыы —

Красивых богатырей-сыновей,

Красивых дочерей

С поводьями за спиной.

В улусах солнца они живут,

Стремянные — шаманы у них,

Удаганки — служанки у них,

А в сказаньях седых времен

Прежде слыхали мы,

От предков узнали мы,

Что, кроме рода айыы,

За гранью мятежных небес,

За гранью бурных небес,

Летящих с запада на восток,

В кипящей области бурь

Утвердились в начале времен

Прародители девяти племен

Верхних адьараев-абаасы.

Железными клювами бьет

Пернатая их родня.

Родич их — Бэкийэ Суорун Тойон,

Чья глотка прожорливая, говорят,

В завязку шапки величиной;

Небесный ворон Суор Тойон,

Чье горло алчное, говорят,

В наколенник развязанный шириной…

В том улусе, в бездонной тьме,

Под крышею вихревых небес,

За изгородью с теневой стороны,

За большим загоном с другой стороны,

Необузданно лютая, говорят,

Непомерно огромная,

Гневно строптивая,

Гремящая Куохтуйа Хотун

Хозяйкой сидит, госпожой

На кровавом ложе своем.

Если слово ярко-узорно плести,

Если речь проворно вести,

Должен правду я говорить,

Старых сказочников повторить:

У почтенной старухи такой

Был ли равный ей друг-супруг —

В объятьях ее лежать,

Был ли кто достойный ее —

На ложе кровавом с ней

Любовные утехи делить?

Так об этом рассказывали старики:

Дремлет за тучами исполин

С красным наростом над кадыком

В дюжего дитятю величиной;

Из ороговелого горла его,

Из-под грузного подбородка его

Ниспадает до самой земли

Посох вертящийся огневой…

Если рогатину в семь саженей

В бок, под ребра ему

До основанья всадить —

Хлопая себя по бедру,

Всполошенно вскинется он,

С воплем проснется он,

Грозно воссядет он,

Разгневанно ворча, бормоча,

Великий Улуу Суорун Тойон.

Вот, оказывается, какой

Чудовищный муж-старик

Есть у Куохтуйа Хотун.

После великих древних боев,

Всколебавших до основания твердь

Необъятно гулких небес,

Улуу Тойона бойцы-сыновья,

Отпрыски старухи его,

Заселили весь южный край

Завихряющихся в бездну небес.

Тридцать девять их было родов,

Неуемно свирепых задир,

Возмущавших издревле мир

На небе и на земле.

Если стану подробно повествовать,

Старому Аргунову подстать,

Если увлеченно начну,

Как Табахаров, песню слагать,

Воздавая славу тем племенам,

Называя по именам

Рожденных в облезлой дохе

С деревянными колодками на ногах

Матерых богатырей,

Которых подземный мир

Атаманами своими зовет,

От которых из пропасти Чёркёчёх,

Из бездны Ап-Салбаныкы

Исторглись бесчисленные рои

Пагубно-кровавых смертей,

Коль об этом начну говорить —

Будет такой рассказ:

Если чародейный аркан

О восьмидесяти восьми петлях,

С силою метнув, захлестнуть

На шеях восьмидесяти восьми

Шаманов, оборотней, ведунов,

Кружащихся, как снеговой ураган

Северных ущербных небес,

И швырнуть их разом

В мглистую пасть

Погибельной пропасти той —

Не набьешь утробу ее,

Не обойдешь коварства ее.

Хлопающий бездонным жерлом

Хапса Буурай — сородич такой,

С захлопывающейся крышкой стальной

Нюкэн Буурай — такая родня

Есть, оказывается, у них.

Всей породе Аан Дарасы

Матерью древней была

Старуха Ала Буурай

По имени Аан Дьаасын,

Прославленная хотун-госпожа,

С деревянною колодкою на ногах

Появившаяся на свет.

У почтенной старухи такой

Был ли ей равный друг,

Достойный в объятиях ее лежать,

Достойный взбираться по вечерам

На высокое лоно ее?

Что об этом предание говорит?

Что об этом поют старики?

Ставший корнем всех

Адьарайских племен,

Отцом подземных абаасы,

Нижнего мира тойон-властелин,

Родившийся в облезлой дохе,

С клыками, торчащими, как остроги,

Луогайар Луо Хаан-великан

По имени Арсан Дуолай

Мужем был у старухи Ала Буурай.

Далеко, за дальним хребтом

Раздорами обуянных веков,

Когда кровожадные богатыри,

Обитатели бурных небес,

Словно копья молний, резали высь;

Далеко, за дальней чертой

Бушевавших смутой веков,

Когда потомки подземных владык

Рыскали, пасти разъяв;

За пределами сгинувших навсегда

Древних бранных веков,

Когда племена уранхай-саха,

Дети солнечного улуса айыы

Не появились еще на земле,

Тогда, в незапамятные года,

Три враждебных рода богатырей —

Светлые исполины айыы

И враги их — верхние абаасы

И подземные абаасы,

Копьями на лету потрясая,

С воплем сшибались, дрались;

Рогатины всаживали друг в друга,

Рогатинами поддевали друг друга…

Грозовые удары, гром,

Голеней перелом,

Суматоха, переполох

С утра до ночи — день за днем.

Мертвой хваткой за горло душа,

Бедренные кости круша,

Били друг друга в темя и в глаз,

Гнули друг друга до самой земли,

Подымали в воздух, крутя,

Проклиная, стеная, кряхтя,

Поединки по тридцать суток вели,

По темени палицами долбя,

Понапрасну силу губя,

Побить друг друга они не могли;

Хоть жестокосерды были они,

Бессмертны были они.

Незабываемая никогда

Нестихающая разразилась вражда,

Неслыханная беда…

Кованая секира блеснет —

Раскалывается, гремя, небосвод;

Стрела с тетивы слетит —

Молния полоснет…

Западный ветер крепчал,

Завывал, гудел, бушевал,

По девяти смерчей

Подымал, крутил, низвергал.

Из-под западного края небес

Дождь посыпал, снег повалил.

День не брезжил,

Месяц не светил,

Вставала густая мгла,

Тьма настала, хоть выколи глаз.

Перестали видеть друг друга бойцы,

Стали тьму пустую хватать,

Лягушками шлепаясь на животы,

Жуками торчмя торчать…

Сотрясался высокий свод

Необъятно гулких небес.

Обреченный сонмищу бед,

Средний серо-пятнистый мир,

Завихриваясь в круженье своем,

Захлестнутый морем огня,

Как трясина, зыбиться стал.

Бедственный преисподний мир,

Расплескиваясь, как лохань,

Против движения средней земли

Полетел, закружился, гудя,

Охваченный с четырех сторон

Багрово-синим огнем.

Оттого у него с четырех сторон

Выросли, поднялись

Четыре препоны — стены.

Девятое белое небо,

Объятое голубым огнем,

Расплескиваясь, как вода

В лукошке берестяном,

Обратно движению своему

Выгибаясь, как пятки задок,

От бешеной снеговой пурги,

От мчащейся ледяной шуги

Южным небом, где тучи клубятся,

Где вихри вечно кружатся,

Заслонилось, словно щитом.

С боевыми жилами — что не порвешь,

С кровью, что не прольешь,

С телами — что сталью пронзить нельзя,

С костяками — что сокрушить нельзя,

Дыханьем могучим наделены,

Бессмертьем одарены,

Три великих рода в извечной вражде

Сто веков сраженья вели;

Одолеть друг друга они не могли,

Сильные — изнемогли.

В бесполезной борьбе распалясь,

Как железо в огне, раскалясь,

То и дело стали они

В ледяное море нырять.

И всплывая из глубины,

Журча и сопя,

Дымясь и курясь,

Садились на каменном берегу

Дух немного перевести,

Поостыть на холодном ветру…

Задыхаются — трудно дышать,

Заикаются — слова не могут сказать,

Дыханье спирает у них —

В полдыхания дышат они.

В истоме головы опустив,

В густом тумане, во мгле,

Словно горы огромные, громоздясь,

Словно горн раздувающие мехи,

Будоража вздохами темную даль,

Стали думу думать они:

— Всколебался высокий свод

Необъятно гулких небес!

Всколыхнулся срединный мир!

Взбаламутился, как в лохани вода,

Подземный бедовый мир

От свирепой нашей вражды!

Покамест беды не возросли,

Покамест не треснули кости у нас,

Попробуем — миром поговорим,

Потремся лоб о лоб,

Добром посоветуемся обо всем!

К чему вслепую биться нам?

Не лучше ли помириться нам? —

Притихшие сидели они,

Пришли в себя еле-еле они.

Переглядываясь исподлобья сперва,

Перебрасываться словами пошли,

Понемногу речь повели…

С заостренными пальцами на руках,

Для разбоя рожденные абаасы,

Свирепые племена,

Чей предок Улуу Тойон,

Сговорились между собой:

— Нам от людей айыы

Наших злодейств не скрыть!

Догонять нас будут они,

Притеснять нас будут они…

Волкам с собаками в дружбе не жить;

Поселимся вдали от них! —

И ушли, укрылись они

На южном краю небес,

Где в обратную сторону тучи бегут,

Где ураганы ревут;

Там поселились они.

С меховыми подошвами на ногах,

Неслышно крадущиеся по ночам,

Привыкшие грабить и красть

Адьараи, чей предок Арсан Дуолай,

Сказали друг другу так:

— Богатыри улуса айыы

Будут вечно нас в грабеже уличать,

Будут нас догонять, притеснять.

А в глубоких нюкэнах —

В подземной тьме,

В пропасти Чёркёчёх,

Добраться до нас нелегко.

Мы ограбим их, оберем —

И в подземный мир уйдем, западем…

Бездна трех преисподних темна,

Кровля их на укрепах стальных… —

Так сговорившись, ушли они

В свой бедовый подземный мир.

Старейшины трех великих родов

Стали главарей выбирать,

Неподкупных грозных судей

Для верхних и нижних племен.

Равные властью судьбе —

Владыками трех миров

На вечные времена

Избраны были — Одун Биис,

Чынгыс Хаан

И Дьылга Тойон,

А писарем был приставлен к ним

Чудовищный великан —

Длинный Дьурантай, —

Дескать, если подымется

Тяжба иль спор,

Он дознался бы живо — кто вор,

Кулачищем зачинщику погрозил.

А потом исполины айыы —

Те, кого не выдерживает земля,

Решили жизнь основать

В срединном мире земном,

Навсегда устроить его

Немеркнущую судьбу.

— В жертву отданная до сих пор

Жители преисподних бездн —

Силам адьарайских племен,

Налетающим с высоты —

Силам вечно-алчных небес,

Напастям обречена

Разымчивая на расхват,

Беззащитная эта Земля! —

Так рассудили они.

— Неужель, всемогущие мы, —

Всезнающие,

Всевидящие,

Не устроим жизнь по воле своей

В этом срединном мире земном?

Выбрав из трех первозданных родов,

Надобно поселить

Навеки на средней земле

Быстроногих, чья кровь горяча,

Подпоясывающих свой стан,

Тридцать пять племен уранхай-саха —

С поводьями за спиной,

С немеркнущею судьбой,

С продолговатым носом людей,

У которых лицо впереди,

У которых на шее легко

Поворачивается голова,

Чьи суставы гибки, связки крепки,

Чье дыханье, словно туман,

В чьих жилах — живая кровь. —

Так устроить жизнь на земле

Приняли решенье они.

Если прямо отсюда идти на восток,

Там, где край лучистых небес —

Пешеходно-слоистых небес

Свешивается к земле,

Словно ровдужная пола;

Где земли конечный рубеж,

Затуманенный синевой,

Загибается вверх, как лыжный носок;

За высокой медной горой,

Где рождается месяц по вечерам,

За серебряною горой,

Откуда солнце встает по утрам,

Где три белых березы растут,

Стройно поставленные, как чэчир,

Матерью природой самой;

В том благословенном краю

Были некогда поселены

Волею верховных владык

Кюн Дьэсегей Тойон

И Кюрё Дьэсегей Хотун,

Дабы там — в раздолье степном,

На приволье том травяном

Развели, расплодили они

Бесчисленные табуны

Белых, длинногривых коней,

Бешено игривых коней,

Чьи округлые копыта тверды,

Чтобы вольно им было пастись

На лугах, у светлой воды.

Если на запад отсюда пойти,

Там, где склоны желтых небес

Свешивают до земли бахрому

Перистых облаков,

Где лежит изобильный край,

Окропленный густой росой,

Словно шитый из кожи жбан,

Клином-швом восходящий вверх;

Там, где девять бурных, могучих рек,

Пробиваясь средь гор и холмов,

Сливаются на просторе степном.

Где восемь еще говорливых рек

Сбегаются шумно в одну реку,

Где семь ручьев из семи лощин

В лиственной зеленой кайме,

Будто за руки ухватясь,

Сходятся в хоровод, —

Владыки айыы поселили там

Великого кузнеца

По имени Куэттээни,

Чтобы он ковал, мастерил

Тридцати пяти племенам

Боевое оружье, ратный доспех,

Копья, секиры, мечи

С закаленным стальным лезвием;

Чтобы он кольчуги вязал,

Чтобы он доспехи ковал,

Чтобы стрелы крылатые мастерил,

Чтоб колчаны ими набил.

На грани трех сопредельных стран,

На кургане сверкающе-ледяном

О железных трех поясах,

С жерлом на вершине крутой,

Огнем подземных глубин

Полыхает горнило его.

Будто рослую, добрых статей

Кобылицу на третьем году —

Бедненькую — ведя в поводу

В преисподнюю — в темный мир,

Где господствуют восемь свирепых родов,

Повалили вдруг на ходу —

И всадили ей острый нож,

И пустили хлынью алую кровь

На блестяще белый снежок, —

Так горит, полыхает алым огнем

Горнило великого кузнеца.

Будто грузно развалистого на ходу

Пороза, шестилетка-быка,

С железным кольцом в носу,

Хватили обухом в широкий лоб —

И с протяжным мычанием, у столба

На колени падает бык, —

Вот такая огромная в кузне той

Звонкая наковальня стоит.

Четырехгранная толща ее,

Сталью крытая наварной,

Не расплющится под ударом любым,

Не расплавится под жаром любым.

Из широких ворсистых шкур

Сорока четырех жеребцов —

Шумно, не умолкая, гудит

Огромный кузнечный мех.

Насажен на длинную рукоять —

На дюжее бревно,

Словно коновязь во дворе богача,

Где много бывает гостей,

Черный молот великого кузнеца

Неумолчно кует, гремит.

Пронзительно резко визжат

Кривые клещи его.

Неистово скрежещет, шипит

Быстрый напильник его.

Есть жена-хозяйка у кузнеца, —

Честь ей от всех и почет;

Отважная духом — зовется она

Уот Кындыалана;

А сам великий кузнец —

С тяжелым дыханием исполин,

Сильный волей,

Нравом крутой.

Вот такого богатыря,

Говоря ему: — Корнем будь

Рода грозного ковачей! —

Поселили на круче горы,

В клокочущем огневом жерле,

В средоточии бедственной, горевой,

Средней серопятнистой земли.

В этом превратном мире земном,

Где невозвратно проходит все,

Где не вечно и зыбко все,

Где беспечные поколенья живых —

Надежды и сил полны —

На увяданье обречены,

На гибель осуждены,

Там — на севере, на берегу

Огнемутного моря Муус-Кудулу,

Где ломает прибой

Припай ледяной,

Хрустя, шелестя шугой,

Где на отмели красный песок,

У истока смерти самой,

В глубокой чаще лесной,

В пещере — откуда весь день

Через дуплистый пень

Клубится кудрявый дым,

Будто поднимает рога

Трехгодовалый олень,

Там был небожителями поселен

Старец-ведун Сээркээн Сэсэн,

Чтобы зорким оком он был,

Гадателем добрым был,

Предсказателем велений судьбы

Тридцати пяти племенам,

Населяющим Средний мир.

У дивного того старика

Длинная до земли борода.

На глыбах каменного плитняка

Пишет он маховым орлиным пером,

Окунает перо в орлиную кровь…

А за волшебным пером

Приставлена смотреть,

Прислужницей верной быть

Проворная девушка-удаган,

Белоликая дочь небес.

Хозяином-духом живого огня,

Хранителем очага

В жилищах племен айыы

В срединном мире земном,

Полосами раскинувшемся широко

С запада на восток,

Поставлен был старец Аан Уххан,

Нареченный Хатан Тэмиэрийэ,

Улуу Тойона старший сын.

Лиственницей питается он,

Смолистой кедровой сосной.

Синее пламя — дыханье его,

Светло-сивый конь у него под седлом.

С виду он похож на стрелу

С вилообразным концом.

Ввысь клубится

Седая его борода,

Весь искрится он и блестит…

У него на боку большая сума,

В ней сухого трута кусок

С копну сенную величиной —

И огниво в суме, и кремень.

Неразлучны с ним

Покровитель жилья —

Дьэдэ Бахсыланы

И хранительница скота,

Коровника добрый дух —

Ньаадьы Ньанханы.

Так с древних времен повелось.

С тех пор любой человек

Из племен уранхай-саха,

Обзаведясь жильем,

Разведя священный огонь,

Славословит, благодарит

Хранителей добрых своих,

Всегда принося им дары

От всего, что есть у него.

Чтобы без числа породил,

В изобилии расплодил

В водах рек, морей и озер

Сверкающие желтою чешуей,

Рассекающие волну,

Неиссякаемые косяки

Многорунных рыбьих пород,

Хозяином всех водоемов земных

Был поставлен старик

Едюгэт Боотур,

Щедрый, тучный,

Искрасна-черный на вид,

С зеленой тинистой бородой,

С рыболовною сетью на дюжем плече,

С кузовом берестяным за спиной.

Обдуваемый ветром сырым

Обширный двор у него,

Обложенные гущей молок

Подводные пастбища у него.

Вот каков был тот исполин —

Водоемов дух-властелин.

А чтобы в бескрайних степях,

А чтобы в дремучих лесах

Разводил, умножал без числа

Разных четвероногих зверей —

Голосистых,

Клыкастых,

Рогатых,

Пушных,

В Среднем мире был поселен

Безбедно щедрый всегда

Курагааччи Сюрюк,

Куралай Бэргэн,

Благословляемый родом людским,

Прославляемый Баай Байанай.

С той поры охотник любой,

Ходящий на двух ногах,

У кого лицо впереди,

Чьи суставы гибки,

Мышцы крепки,

На промысел выходя,

Байаная на помощь зовет:

— Важный дедушка мой, тойон!

Из владений богатых твоих

Навстречу мне выгоняй

Четвероногих зверей

С позвонками в крепкой спине!

Гони их под мой прицел,

Чтобы зверь попал в мою западню,

Чтобы зверь наступил на струну симы,

Чтобы зверя без промаха бил

Мой надежный лук-самострел!

Об этом молю и кланяюсь я

Трем твоим черным теням!

Там, где высится над землей

Непреодолимый рубеж

Трех издревле враждебных миров,

На узорном склоне теплых небес,

Благословенных восточных небес

Поселили владыки айыы

Схожую с крапчатогрудой тетеркой,

Пленяющую сердца

Сияющей улыбкой своей,

Прекрасную в блеске богатых одежд

Праматерь живого всего

Богиню Иэйэхсит.

Хранительницей жилья,

Дарительницей добра,

Покровительницей чадородья — она

В былых временах прослыла.

Рождением и судьбою людей,

Говорят, управляет она.

Ей сила дана,

Дана благодать

Рожденного охранять,

На счастье благословлять.

— Вот идет она к нам

Сама — наяву

Наша матушка Иэйэхсит! —

Говорили в прежние времена…

— С края неба сходит она,

Простирая щедрую длань,

Поглаживая нежной рукой

Серебристые щеки свои;

Радостно хохоча,

Яркой улыбкой лучась,

Нарядясь в дорогие одежды свои,

Идет она в гости к нам! —

Чтобы крепкими дети росли,

Чтоб они здоровьем цвели,

Чтобы выросли богатыри,

Надо, чтобы полон был дом

Изобилием и добром,

Желтым благом и молоком.

Вот для этого властелины айыы

На приветливом просторе земли,

Где вечное лето цветет,

Под крапчатым склоном крутым

Восточных теплых небес,

Рядом с матерью Иэйэхсит,

В средоточии медном,

В истоке щедрот,

Чэчирами желтыми окружив,

Водворили жить и владеть

Светлую Айыысыт Ньэлбэн,

Почитаемую Айыысыт Хаан.

Дабы размножала она

Беспредельно бездонную для людей

Неисчерпаемую благодать,

Тучное богатство земли,

Чтобы расплодила она

В Среднем мире,

В бескрайней шири его

Бесчисленные стада!

Душу девочек пристрастив

К острой игле и шитью,

Душу мальчиков пристрастив

К стрелам, боевому копью,

Поколенье за поколеньем хранит,

Взращивает Айыысыт.

С той поры все, в чьем доме

Дети растут,

В чьем хлеву коровы мычат,

Айыысыт благодатную чтут,

О помощи заклинают ее,

Дарят ее, угощают ее,

Ставя в честь ей желтый чэчир,

Песни о ней поют.

Прямодушная, чей кроток нрав,

Чья мысль, как мир широка,

Чьи щедрые грудные соски,

Как кумысные кожаные мешки,

Появившаяся на свет

С накинутой легко

На дебелые плечи дохой

Из отборных рысьих мехов,

В высокой шапке из трех соболей,

Украшенной пером,

Назначенная оживить

Нагую земную ширь

Травной зеленью,

Пышной листвой,

Прославленная хотун

Аан Алахчын,

Манган Манхалыын,

Была в изначальные времена

В Среднем мире поселена.

Дети бесчисленные у нее —

Духи деревьев и трав.

И с тех пор — кто бы ни был он —

В день разлуки с родной страной,

Собираясь в далекий путь,

Покидая родимый кров,

Призывал на помощь Аан Алахчын,

Поклонялся трем ее темным теням,

Благословенья просил у нее.

После этого лишь покидал свой предел,

Уходя в безвестную даль.

Теперь расскажем о том,

Как родился Нюргун Боотур.

Прежде рожденья его,

В древние времена

Главари трех великих родов

Сговорились брань прекратить

И такой друг другу дали обет:

На трехсводных ли небесах,

В преисподних ли пропастях —

Где б ни родился

Дерзкий наглец,

Что, силой своей гордясь,

Взбудоражит бегущую твердь

Необъятно гулких небес,

Осмелится пошатнуть

Основу вселенной,

Опорную ось

Кружащихся трех миров,

Обиталище трех родов,

И нарушит святой договор,

То следует этого наглеца

Железной уздой обуздать,

Волшебным арканом связать,

Проклятью тройному предать

И за дерзкое озорство осудить.

У великого Айынга Сиэр Тойона,

Чье дыхание — нежный зной,

Восседающего на вершине самой

Трехъярусных белых небес,

В шапке из трех соболей

С блистающим высоким пером,

И у прекрасной супруги его,

У жены властелина небес —

Подобной ликом своим

Отблеску вечернего солнца,

Подобной видом своим

Блеску восходящего солнца,

Айыы Нуоралдьын Хотун,

Родился сын-богатырь.

Непомерно тяжелое бремя свое

Не под силу ей было носить.

Задолго до девятилунной поры

Из чрева прекрасной хотун,

Расторгнув утробу ее,

Одержимо неистовством бунтовским,

Выкатилось каменное дитя,

Звонко, отрывисто хохоча,

Пронзительно крича:

— Эй вы, черные плуты,

Лукавые псы,

Навыворот мыслящие лжецы,

Объедалы — готовые мир сожрать,

Судьи и господа!

Кого вы вздумали испугать,

Кого обуздать,

Проклятью предать?

Вот пришел я — вам на беду!

По вашему грозному я суду

Вброд, как по мелкой воде, пройду!

Растопчу я, вихрем смету

Племя верхних абаасы,

Раздавлю жилища и очаги

Нижних абаасы,

По ветру развею золой

Солнечный род айыы…

Очень уж разбогатели вы,

Вознеслись, обнаглели вы,

У пешего посох, у конного плеть

Вздумали отбирать?

Потучнели вы, растолстели вы,

Растопырились чересчур,

Видно с жиру взбесились вы!

Ох, и задам я вам!

Я заставлю Верхний надменный мир

Голосить, вопить!

Я заставлю подземный мир

Скрежетать и выть!

Я реветь заставлю

Средний мир! —

Так, ногами суча,

Кулаками стуча,

Каменное кричало дитя.

Услыхав угрозы его,

Недра подземных бездн

Загудели, завыли, дрожа;

Нижний мир от ужаса завопил.

Южный склон превратно бегущих небес

Встревоженно загремел.

Средний, серопятнистый мир

Всколебался весь, заходил,

Растрескался широко…

Встревожились, поднялись

Прародичи трех родов,

Старейшины, главари,

Заговорили они:

— Горе нам, братья!

Досада, беда!

Злые он изрыгает слова!

Из чрева матери выйдя едва,

Угрожает, мошенник, миру всему…

Видно, злобный от роду нрав у него,

Видно, мысли наизворот у него!

Пусть определяет Одун Биис,

Пусть повелевает Чынгыс Хаан,

Пусть решает Дьылга Тойон!

А самим судить не под силу нам,

Судьба не подвластна нам.

Пусть решают те, кому сила дана,

Судят те, кому власть дана! —

Так сговаривались главари

Свирепых южных небес.

И старейшины подземных родов

Совещались между собой:

— Отзовемся ли недобром

Об отпрыске соседей своих?

С тяжелым дыханьем богатыри,

С тяжелым нравом они —

За обиду будут взыскивать с нас.

Пусть великий Одун Биис

Сам судьбу его предрешит!

Тут и мы не останемся в стороне,

Поступим по воле своей… —

Так сговаривались главари

Подземных абаасы.

Вняв речам трех великих родов,

Одун Биис, Чынгыс Хаан, Дьылга Тойон

Изъявили волю свою,

Повелели божественно нежным шести

Удаганкам, ворожеям

Высоких белых небес,

Освятительницам, отгоняющим зло

От восьми двухслойных небес,

Полосато-извилистым вервием,

Чародейным арканом младенца связав,

В преисподнюю сбросить его,

Туда, где древние три

Железные колыбели стоят,

Чтоб решилось — в которую он упадет,

Чтоб в судилище трех колыбелей тех

Определилась его судьба.

Шесть божественно нежных шаманок,

Шесть небесных белых сестер,

Полосато-извилистый взяв

Нервущийся волшебный аркан,

Захлестнули, связав по рукам и ногам,

Яростное каменное дитя

И вздохнули, заклятие произнеся…

Трехслойный серебряный потолок

Высокого дома владыки небес

Чуть не рухнул с крепких опор,

Шестислойный каменный пол

Пышно украшенного жилья

Чуть не треснул по середине своей,

Восемьдесят восемь

Толстых столбов

Пошатнулись, едва устояв,

Девяносто девять могучих подпор

Чуть не обвалились, дрожа, —

Такой раскатился гром,

Будто огромный утес

Треснул под ударом грозы

И рассыпался, словно камень дресвяк…

Раскололся небесный свод,

Облако разорвалось,

Зевом разъялся Верхний мир.

И вот — из проема небес,

Из пролома западных бурных небес

Ливень со снегом начал хлестать,

Ветер завыл, засвистел;

Свет застилая,

Смерч снеговой поднимая,

Стоголосый вихрь закружил, загудел…

Словно черные волосы, вставшие дыбом,

Прах земной в высоту взвился.

Вопли, крики, неведомо чьи,

Раздавались в сумятице вихревой…

Будто разорванные в клочки

Косматые шкуры огромных зверей,

Клокастые тучи неслись,

Мчались, как черный поток…

Под седой, вихревой каймой

Северных ущербных небес —

Там, где девять мысов вдались

В холодный морской простор,

Бездонный раскрылся провал…

Бедное каменное дитя,

Рожденное на небесах,

Задыхаясь, плача, крича,

Покатилось в темный пролом —

По крутому склону его,

По каменным уступам его;

Цепляясь ручонками кое-как,

Ковыляя на четвереньках, ползком,

Удержаться пытаясь на крутизне,

Обрывалось, падало вниз головой,

Скатывалось кувырком

Все дальше и дальше вниз…

Цепенеющее от страха дитя,

Кубарем пролетев

По горловине подземных глубин,

Попало в схватывающий пищевод,

В заглатывающее жерло

Перевала Хаан Дьалыстыма…

Кровь у подножья его

Черная — запеклась.

Там — на огненном лоне абаасы,

На островершинной скале,

Что бешено кружится всегда,

Подпрыгивая на вертлюге своем,

Три ели железных растут,

Словно три остроги торчат.

На их могучих кривых корнях,

Торчащих из-под земли

Наподобье когтистых лап,

Три железные колыбели судьбы,

Как железные рыбы подземных морей,

Нанизанные на рожон,

Бьются, подпрыгивая и дребезжа.

И вот докатилось дитя

И упало в одну из трех

Колыбелей, гибельно роковых.

И поднялся злобный дух Чёркёчёх,

Злорадно захохотал…

Отвратительная обличьем своим

Подземная ворожея,

В косматых растрепанных волосах, —

Голова, как сарай

Из ветвистых жердей, —

Сырая от кровавой росы,

Крюкастые когти,

Дымный хвост,

С тройным горбом на спине —

Старуха лихая Бёгёлюкээн

Вприскочку подошла,

Покачивать колыбель начала;

Мотая косматою головой,

Дурманя ворожбой,

Песенку завела.

Исиллигим-тасыллыгим!

Башка худа — совсем беда!

Бай-бай, сынок, засыпай!

Бай-бай, богатырем вырастай!

Отращивай побыстрей

Железные крючья когтей!

С восходом солнца вставай,

Кровожадная сила,

Грозная мощь!

Бросающих тень от себя,

Мелькающих убивай!

Ой, горе мое,

Ой, хворь моя!

Исиллигим-тасыллыгим…

Да будут неломкими кости твои,

Неразрубаемым — тело твое,

Непроливающейся вовек

Да будет кровь твоя!

Бессмертную мощь обретя,

Без жалости, играя, шутя,

Губи, круши,

Дави, души,

Всех живых —

И добрых, и злых

Людей улуса айыы

С жалостливым сердцем в груди,

С поводьями за спиной!

Убивай,

Ломай им хребты,

Все их племя прахом развей!

Ох, качанье мое,

Сгибанье мое…

Ноет спина…

Совсем я больна,

Лютым голодом голодна.

Неугомонно лихих,

Резвых и молодых,

Подпоясывающих свой стан

Людей улуса айыы

Подстерегай, убивай,

Кости им сокруши,

Света жизни лиши,

Очаги потуши!

Ох, качанье мое,

Сгибанье мое!

Изворотлив будь,

Оборотлив будь…

На гнездо адьараев

Ногой наступи,

Как лохань, его опрокинь,

Вырывай у них из клеток грудных

Сердца и легкие их,

Выломай челюсти им,

Вырви длинные их языки,

Больше их подбрасывай мне —

Бедной, старенькой няньке твоей,

Чтобы не о чем было мне горевать,

Чтобы весело было мне пировать!

Ох, нежданный мой,

Негаданный мой…

Ой и плохо мне,

Суматоха мне!

В преисподней мире,

В подземной тьме

Адьараев искорени,

Дочиста их перебей!

Жирные их спинные мозги,

Многожильные их сердца,

Клубящиеся их языки

Подавай мне за то,

Что качала тебя,

Хоть с голоду подыхала сама,

А не покидала тебя!

Култыхаюсь я,

Задыхаюсь я…

Где вы, жуки, козявки мои?

Вы кишели кишмя,

Торчали торчмя —

И вывелись, извелись…

Эй, лягушки мои,

Растопырки мои…

Тяжко мне,

Душно мне…

Баю-бай моей пятерне… —

Только песню эту

Пропела она,

Мира Верхнего главари

Услыхали, встревожились,

Заговорили

Матёрые богатыри:

— Наконец, видать,

Народился он —

С беспредельной силою исполин!

Не к добру рожденье его!

Взбудоражит он Верхний мир,

Выворотит затворы его,

Собьет засовы с наших ворот!

Разорит он подземный мир,

Истребит он срединный мир,

Он — дерзкий — вывернет три кольца,

Что держат три мира в одной руке.

Непоправимая будет беда,

Вселенная распадется тогда,

Светопреставленье пойдет!

Уродился, как видно,

Задорный и злой

Удалец, озорник, игрун —

Кулут Туйгун Боотур,

Угрожающий небесам и земле —

Хаан Сабыдал Бухатыыр,

Могущий разрушить мир,

Эсэх Харбыыр,

Эркен Баатыр,

Чье подножье — гибель и смерть…

Что будет он рожден, сотворен —

Древнее предсказанье есть.

Неужто этот ребенок рожден?

Не может иначе быть!

Немедля должны мы решить,

Как его нрав укротить. —

Долго думали мудрецы

И надумали, наконец!..

На железной, высокой, крутой,

Содрогающейся мятежной горе,

Не прикрепленной ничем

К краю слоисто белых небес,

Не опирающейся ничем

На светло-белесый мир земной, —

Лишь клубится мгла у подножья ее, —

Вот на этой железной горе,

Кружащейся, как вихрь,

Держащейся кружением своим,

Чародейной силой своей,

На восьмигранном столбе

Блистает дом золотой,

Белеет обширный двор

Охранительницы небес —

Удаганки Айыы Умсуур,

Нюргун Боотура старшей сестры.

Вот на этот двор,

Под ее надзор,

В каменную несокрушимую клеть

Младенца перенесли,

Чародейным арканом его окрутив

О тридцати девяти узлах.

Каменной клети железную дверь

Поставлен был сторожить

Без умолку говорящий

Идол, красною медью блестящий,

С конскую голову величиной.

Чарами удаганки небес

Погруженное в непробудный сон,

Покоилось в темной клети дитя,

Не зная детских игр и забав,

Вырастая в чудесном сне,

Сил набираясь во сне…

Боялись владыки айыы:

Если с Верхнего мира

Ветер дохнет —

Проснется младенец,

Бед натворит.

Из подземного мира

Потянет сквозняк —

Тоже добра не жди.

Если Среднего мира

Воздух густой

Ветром его обдаст —

Не оберешься хлопот.

И еще к нему приставили трех

Исполинов-богатырей.

Верхнюю сторону должен один

От сквозняка затыкать,

Нижнюю сторону должен другой

От сквозняка затыкать,

Третий должен был с боковой стороны

Ветру путь преграждать.

Если в Верхнем мире

Родится беда,

Если в Нижнем мире

Вспыхнет вражда,

Если в Среднем мире земном

Кровопролитье пойдет —

То, коль скажет Чынгыс Хаан,

Прикажет Дьылга Тойон,

Одун Биис повелит, —

Нюргун Боотура освободят,

Чтобы злую силу он укротил,

Чтобы Средний мир

Сохранил, защитил…

Стали думать старейшины рода айыы,

Кого избрать, поселить,

Кого высокой судьбой одарить

В Среднем мире земном

С восходящим солнцем,

С густою травой,

С зеленеющею листвой.

Кто достоин корнем стать на земле

Рода людей

Уранхай-саха?

Чтоб людей породить на земле,

Из улуса солнца,

Из рода айыы

Был избран Саха Саарын Тойон,

А подругой ему дана

Сабыйа Баай Хотун.

Боги их поселили там,

Где, ниже высоких гор

На восток опускается край

Пешеходно-слоистых небес,

Где, как одежды ровдужной край,

Полосами пестрыми окаймлен,

До земли спускается небосклон;

Там, где влажно-росистый угол земли

Загибается вверх, как концы

Свилевато широких лыж.

В светозарной той стороне

Осьмикрайняя, на восьми ободах,

Белая равнина блестит.

Там неувядающая никогда,

Не знающая изморози ледяной,

Зелень буйная шелестит.

Там высокое солнце горит светло,

Никогда не падает снег,

Никогда не бывает зимы.

Лето благодатное там

Вечное изливает тепло.

Опереньем ярким блестя,

Турухтаны порхают там,

Молодые утки с озер

Табунами взлетают там,

Голуби не умолкают там.

Неиссякаемая благодать

Изобильем вздымается там,

Вечный пир кумысный кипит, бурлит.

Девять длинных веревок волосяных

Между коновязей натянуты там

И поставлен кругами зеленый чэчир

Вокруг цветущих полян,

Словно густоветвистый лес.

Как глубокое озеро, выставлен там

Заповедный кумысный чан.

Там в низинах — творожная топь,

До вертлюгов неукрощенным коням,

Из молочной гущи солончаки

До колен ездовым коням.

Синим маревом курится даль,

Жаворонками звенит.

Красуется, светом напоена,

Привольная эта страна.

Посреди земли

Становье-жилье;

Где броды по дну широких рек

Как натянутая тетива,

Где на пастбищах волнами ходит трава,

В средоточии той страны,

На печени золотой

Осьмикрайней, на восьми ободах,

Гладко широкой,

Ясно высокой

Средней земли матерой,

На медном возвышенном месте ее,

На серебряной середине ее,

Над которою никогда

Не веяла никакая беда,

На блистающем пупе земли,

Где ласков полуденный зной,

На высокой хребтине ее,

На вздымающейся груди земляной,

На вздувающемся загривке ее,

На широком затылке ее

Силою исполинов-творцов

Сотворенно построен был

Тринадцатистенный дом

Из цельного серебра,

Полный всяческого добра;

Сверкая кровлею золотой,

На девяносто сажен в длину

Раскинулся этот дом,

На расстояньи дневного пути

Видимый отовсюду кругом;

Чтобы вольно вливался в него поток

Девяноста лучами дарящего свет

Белого солнца дня,

Девяносто окон больших

Прорублено в доме том,

Равного которому нет.

Избранная волей богов,

Предназначенная стать на земле

Корнем племен уранхай-саха,

Прекрасная молодая чета,

Чарами матери Айыысыт

Чадородья жаждой полна,

Страстью созидания

Одухотворена,

Вошла в уготованный ей

Просторный нарядный дом.

Распахнули дверь в высокий покой —

Мехом белым покрытое ложе там,

Собольих мехов одеяло на нем,

Соболья подушка на нем.

Им желанье покоя не даст,

От него не укрыться им.

Из глубины своих недр

Вожделением загорелись они.

Верхние одежды

Пальцами рук

Сбросили мигом с себя.

Исподние одеянья свои

Тыльными сторонами рук

Разметнули, скинули прочь.

Развязались

Нагрудные украшения их,

Распались

Набедренные украшения их,

Бряцая бисером и серебром.

Развязались

Украшенные шитьем

Натазники в бахроме.

Позарившиеся друг на друга бедняжки,

Не помня себя, обнялись,

Пали на ложе из белых мехов,

На ложе из полосатых мехов.

Пламя богини Айыысыт

Их нестерпимо палит.

Шумно, с посвистом, задыхаясь,

Обнюхивали друг друга они.

Пока не иссякла в них сила-мощь,

Ласкали друг друга они.

У бедной женщины молодой,

Встрепенувшейся от любовных утех,

В святилище утробы ее,

Где, как завязь плода в цветке,

Возникая, растет человек,

Мальчик и девочка — близнецы,

Две жизни и две души,

Величиной с головку ковша,

Словно влитые,

На сокровенном дне

Глухой утробы ее

Забились,

Стали расти.

Сабыйа Баай Хотун,

Прародительница племен,

Забрюхатев,

Стала степенно ходить,

Неторопливо стала ходить,

Горделиво стала ходить.

Быстро бремя ее росло,

Быстро время ее пошло —

За первые сутки

Первый месяц,

За вторые сутки

Второй месяц,

За третьи сутки

Третий месяц,

За четвертые сутки

Четвертый месяц.

На пятые сутки,

Как на пятый месяц,

Округлился ее живот,

На шестые сутки она

Двигалась тяжело,

На седьмые сутки

Поблекла лицом,

На восьмые сутки она

Стала недомогать,

На девятые сутки с трудом

Стала бремя свое подымать.

На десятые сутки ей

Сделалось невмоготу тяжело,

Поясницу будто огнем обожгло,

Принялась она охать, стонать,

Первые схватки у ней начались,

Предродовые потуги пошли.

Содрогалась она,

Металась она…

Наступило время на помощь звать

Айыысыт — великую мать.

Плакала, причитала она…

Наступило время молить

Защитницу Иэйэхсит.

Аай-аайбын! Ыый-ыыйбын!

Облегчите боль хоть на час один!

Нестерпима ужасная боль моя…

Не выживу я…

Не выдержу я…

Черноусый мой муж-тойон,

Муженек-дружок!

Здесь — в просторном доме своем

Со священным пылающим очагом,

Народив потомство тебе,

Надеялась, думала я

На благодатной этой земле,

На изобильных угодьях ее

Счастливой хозяйкой стать,

Без числа на широких лугах

Откармливать тучных коров,

Огораживать загоны для них —

Думала я, надеялась я

Долгую жизнь прожить,

Довольство, счастье вкусить…

Да напрасно, видно, надеялась я!

Погасло белое солнце мое,

Серебряный оторвался кружок

С высокой шапки моей.

Ты останешься — я уйду…

О, какая боль внизу живота…

О, нестерпимая боль

В потных моих пахах,

В нижних ребрах моих!

Чем я эту боль отведу?

Все же предуказано нам,

Божественной силой приказано нам

Обосноваться навек

В восьмиободном мире земном…

Нам исчезнуть не суждено,

Нам — высоким, с немеркнущею судьбой,

Еще будет счастье дано…

Выйди из дому поскорей,

Дорогой мой супруг-тойон,

Прямиком иди на восток.

Там, среди равнины, стоят

Три молочно белых холма;

На одном из них

Березка растет

С трепещущею листвой,

С развилкою двойной.

Вырви с корнем березку

И мне принеси.

Нагадала я,

Увидала во сне:

Приметы есть у меня —

Придет к нам счастье! Придет!

Как принесешь березку сюда,

Сучья, ветки у ней обруби,

Вытеши двухразвилистый кол

И выставь передо мной.

В землю вбей двухразвилистый кол,

Сделай зыбку просторную с желобком,

На развилья зыбку повесь. —

Проворно Саха Саарын Тойон

Исполнил просьбу жены:

Вырвал с корнем березку,

Домой принес,

Споро за работу взялся.

Опору для зыбки вытесал он,

Надежно в землю забил,

Стал потом колыбель мастерить,

Корпеть, мудрить,

Тесать, долбить.

Прародительница племен,

Только боль отпустила ее,

Воссела, раскрыла постель

Из полосатых шкур…

В восемь чоронов больших,

Украшенных узорной резьбой,

Из которых пьют кумыс на пирах,

Желтого масла она налила

И с поклоном поставила их

У изголовий восьми

Оронов вдоль стен жилья,

Чтобы защитница Айыысыт,

Радуясь, что ожидают ее,

Что радушно встречают ее,

Благожелательности полна,

Мольбам горячим вняла,

На землю низошла.

Потом прародительница племен

Сабыйа Баай Хотун

Вынесла из кладовой

Свою волочащуюся по земле

Долгополую рысью доху

С оторочкою дорогой,

В которой — пуд серебра.

Нашейные украшения свои,

Драгоценные ожерелья свои,

Подвески, пластинки и филигрань

Бережно разложила она,

Чтобы на солнце сверкали они,

Чтобы радужно заиграли они,

Чтоб улыбались они.

Поклонившись трижды потом на ходу,

Поставила перед собой

Высокую шапку из меха бобра,

Где ость горит

Холодным огнем.

На высокой шапке солнцем блестит

Бляха чеканного серебра;

Радугой переливаясь, на ней

Красуется шитый

Красный узор,

Еще девушкой, в этой шапке она,

Надев ее слегка набекрень,

Ходила — легка, стройна,

Красивую голову свою

Горделиво откинув назад…

Предназначенная в будущем стать

Прародительницей племен,

Стройными десятью

Пальцами белых рук, —

Будто десять горностаев, они

Свисают головками вниз, —

Серебристыми ладонями рук

Поглаживая себя по щекам,

Поглядывая большими глазами

На черные косы свои

В восемь маховых саженей,

Распуская пышные их концы,

Ровными зубами блестя,

Выговаривать слова начала,

Тихо про себя напевать.

Дьээ-бо!

Дьээ-бо!

Дух обступающего меня

Доброго жилья моего,

Под столбом опорным его

Вольно возросший

Дьэдэ Бахсыланы,

Во имя мое, на счастье мое

Плечом толкни,

Широко распахни

Плотно захлопнутую дверь,

Тяжелую дверь свою!..

Осьмиободной, осьмиокружной,

Гладко широкой,

Щедро высокой

Матери изначальной — Земли

Хозяйка с начала времен

С посохом золотым,

Изливающая желтую благодать

Аан Алахчын

Манган Манхалыын,

Заступница дорогая моя,

Бабушка седая моя,

Поспеши придти,

Меня защити!

Прясло тяжелое разбери,

Тугой заплот отвори!..

Если мне суждено

Человеком стать,

Женщиной уранхайской быть,

В радости жить,

Счастье узнать,

То открой передо мной

Крутой перевал,

Где жертвою за меня

Чернеет хвост вороного коня,

Виднеется грива коня!

Обитающая в блаженной стране,

Где блистает невечереющий день,

Где яркое солнце весны,

Как широкого меча полоса,

Где белое солнце зимы,

Как секира-саабылаан

Взлетает, восходя,

Где тихое лето всегда,

Где тучная зелень всегда,

Где растет густой пырей и острец,

Где в неблекнущей высокой траве

Потеряется трехлеток телец,

Где злак луговой

Высотой до бедра

Четырехлетка коня,

Где лужи из крепкого кумыса —

Из перебродившего кумыса

Вскипают, плещут, шипя

Через холку осеннего жеребка —

Бурого стригунка;

Обитающая в высокой стране

Мать Иэйэхсит,

Призываемая женщинами молодыми,

Прославляемая пожилыми,

Защитница Айыысыт,

Помоги!

Настала пора

Расстаться мне с костью моей,

Настала моя пора —

Дитя на свет породить!

Ты до рассвета дня

Скотный мой варок огляди,

Ты до восхода солнца дня

Конный мой загон огляди!

Двухлетнею обернись

Кобылицей небесных полей,

Кобылицей сивенькой обернись

С округлыми мышцами на груди,

Играющими на бегу,

С крепкими бедрами налитыми,

Со стрелками на оплечьях крутых,

С яблоками на широких боках,

С полоской узорчатой на спине,

С отметиной божества

На крепких ребрах твоих,

С крапинами на крыльях ноздрей,

С белой звездой на лбу!

Кобылицей резвою обернись

И ко мне сойди, прибеги

С высокого перевала небес!

Явись,

Покажись наяву!

В виде своем

Войди в мой дом,

Погляди на мою раздольную жизнь,

На обильную благодать!..

Дарующей добро

Дланью меня погладь,

Жизнь принеси,

Защити, спаси!

Склонись надо мной,

Рокочи, заклинай,

Благословляй,

Силу мне дай!

На мягкие колени свои,

На шерстистые колени свои

Положи меня, укачай,

Счастье наворожи!

Сына, горячего нравом,

Грозного богатыря

Дай мне родить!

Дочку-красавицу

Дай мне родить!

В тяжкую пору мою —

Ласково со мной

Человеческой речью заговори!

На ложе моем травяном

В ногах моих посиди,

Угощением не побрезгуй моим,

Благосклонно отведай его!

О, как нестерпимо опять

Схватывает жестокая боль!

Как затрепетала во мне

Крепкая, черная печень моя…

Как сильно забилось в груди

Многожильное сердце мое… —

Так пела, взывала она

К благодатной Айыысыт.

Так причитала, стонала она,

Призывая Иэйэхсит.

Теплый воздух

Повеял с небес,

Закружились клубящиеся облака,

Опустились до самой земли.

И вот, почитаемая везде,

Небесная жизнедарящая мать —

Ньэлэгэлдин Иэйэхсит,

Ньэлбэн Айыысыт,

Белой, как молоко,

Кобылицей оборотясь,

С облака сошла,

Прискакала к урочищу первых людей,

Прянула на дыбы,

Глянула в их золотое жилье,

В их серебряное гнездо.

И поемным лугом она понеслась,

Посолонь кругом она понеслась,

Трижды стойбище обежала кругом,

Трижды фыркнула потом —

Пал на землю стодневный

Палящий зной…

А как трижды звонко

Проржала она —

Выпала на три года окрест

Молочно-белая влага с небес…

Трижды шумно встряхнулась она —

И маревом синим подернулась даль…

На обширном лугу-тюсюльгэ,

Где хозяин готовил пир,

Где молочный омут кипел,

Кобылица небесная, встав на дыбы,

По-журавлиному встав

На задних копытцах своих,

Полморды сунула в полный турсук,

В бурлящий кумысный мех

И большими глотками пить начала,

Булькая и журча.

Потом, глубоко вздохнув,

Подбежала к просторному дому их,

Голову просунув свою

В распахнутое окно.

Трижды фыркнула —

И широкий чан,

Поставленный посреди жилья,

Кумысной влагою

Сам собой

Наполнился до краев.

О протянутую веревку — сэлэ,

К которой привязывают жеребят,

Как будто споткнулась она…

И вдруг — обернулась она

Прекрасной женщиной-госпожой,

Статной нарядной хотун,

В дом горделиво вошла;

Душу мальчика

В виде пернатой стрелы

Скрывая в правой руке,

Душу девочки

В виде ножниц двойных

Скрывая в левой руке,

Поступью неслышной вошла,

По воздуху проплыла

В серебряное людское гнездо,

В просторное золотое гнездо.

Вея миром,

Дыша добром,

К изголовью женщины молодой

Приблизилась она,

Благословение произнесла,

Ворковать, колдовать начала.

Помощь айыы

Призывала она,

Все громче пела, вещала она…

С благословеньем раскрыв

Оборчатые полы одежд

На бедрах Сабыйа Баай Хотун —

Прародительницы племен,

Миротворная Айыысыт

Проворно стянула с нее

Наколенники из рысьих мехов,

Из отборных рысьих мехов,

Раздвинула колени у ней;

Благотворной дланью своей

Стала оглаживать ей живот…

И, кивая в лад головой,

Уранхайской речью людской

Заклинанья петь начала,

Слово тайное произнесла.

Уруй-айхал!

Уруй-мичил!

Ну, так и быть —

Тебе не тужить!..

Счастье сулит вокруг

Сочный зеленый луг…

Эй — это я,

Иэйэхсит,

Защитница твоя —

Крепких детей тебе подарю,

Крепкую радость тебе принесу…

Нарын-наскыл!

Кюэгел-нусхал!

Что ж — так и быть —

В счастьи вам жить!

Это я сама —

Айыысыт

Услыхала тебя,

Пришла,

Удачу тебе принесла.

Погляди вокруг —

Зелен сочный луг…

Вам, дюжим детям моим,

Нарождающимся на свет,

Счастье сулю,

Удачу дарю,

«Уруй-айхал» говорю!

Чтоб тебе на будущие времена

Сильное потомство родить,

Бесчисленно расплодить,

Чтоб на девять веков ты могла

Крепкую коновязь установить,

Чтобы десять грядущих веков

Сыновья твоих сыновей

Вспоминали тебя,

Прославляли тебя, —

Я утробу раскрою твою,

Я колени твои

Снежно-белые распахну,

Плоду твоему

Стезю укажу.

Уух! Дитя мое,

Долгая жизнь тебе!

Уух! Дитя мое!

Уруй-айхал! —

Только молвила эти слова

Добрая Айыысыт,

Бедняжка Сабыйа Баай Хотун,

Вскрикнув, словно степной кулик,

Напряглась из последних сил —

И вдруг из утробы ее,

Из трехслойной матки ее

Выскользнуло дитя,

Донельзя красивый сын,

С восьмилетнего величиной,

С девятилетнего величиной

Выкормыша богатырской семьи,

С упрямой большой головой

В кудрявых серебряных волосах,

Падающих на лопатки его.

Выскользнул сердитый крикун

Из материнских недр,

Порывисто биться стал,

Руками-ногами сучить,

Кричать, реветь, голосить.

Как большая рыба, зимой

Вытащенная из полыньи,

Прыгает, бьется об лед

Плесом и головой,

Так новорожденное диво-дитя,

Неуемно кувыркаясь и вертясь,

Грохнулось об пол жилья.

Каменные восьмислойные балки

Вздымающегося высоко

Громадного дома их

Содрогнулись,

Треснули по углам;

Восемьдесят опорных столбов

Пошутнулись

И сотряслись;

Толстый серебряный потолок

Подпрыгнул на три вершка,

Пол, на диво сплоченный

В семь слоев,

С гулом осел

На восемь вершков.

А ребенок проворно на ноги встал,

Прямиком к дверям побежал.

Тут Саха Саарын Тойон —

Сотворивший сына такого отец,

Смирно сидевший в углу,

В смятении с места вскочил;

Будто поднятый из берлоги своей

Свирепый лесной медведь,

На дитя навалился он.

Проворно на руку намотав

Волосы вьющиеся его,

Будто бьющегося жеребенка —

Лягающегося жеребенка

За гриву крепко схватив,

Сына к себе притянул;

В цельную шкуру коня

Отбивающегося завернул,

Длинным арканом волосяным

Крепко его скрутил.

— Так и надо! Неужто я

Не могу схватить его,

Удержать?

Да неужто дам убежать

Бедному дитятку моему —

Так Саха Саарын Тойон

В возбуждении радостном говорил,

Глазами вокруг себя

Поводя, как пугливый конь,

Удивляясь, что стал отцом,

Радуясь детищу своему.

Поглядел потом на жену

И увидел диво еще:

Девочка невиданной красоты,

С неуемным нравом крутым,

Подпрыгивая на спине,

Лежит у жены в ногах,

Пронзительно крича,

Дескать — я появилась на свет!

Жить хочу,

Расти, цвести!..

Прародительница племен —

Сабыйа Баай Хотун,

В полуобмороке, посинев,

От мук остолбенев,

Дух облегченно перевела…

Просветлело у ней в глазах;

В цепкие ладони свои,

В крепкие ладони свои

Девочку она приняла,

Схватила, приподняла.

Счастье дарящая Иэйэхсит —

Миротворящая Айыысыт,

Величаво голову подымая,

Радостными очами блистая,

К ложу матери подошла,

Стройными десятью

Пальцами белых рук

Со лба Сабыйа Баай Хотун

Отерла, смахнула пот,

Выступивший у корней волос,

И благословенье свое

На прощанье произнесла.

Ну, так и быть! Так и быть!

Яркая зелень вокруг!

На девять веков

Да будет тебе

Радость и торжество —

Уруй-мичил!

На восемь веков

Текущей рекой

Счастливый удел

Да будет тебе.

Айхал-мичил!

Нескудеющая,

На семь веков —

Слава

Да будет тебе!

Ну — так и быть —

Жить — не тужить!

Счастье я обещаю вам,

Добро нагадаю вам:

Будьте крепким корнем

Большой семьи!

Заселите потомством своим

Весь простор срединной земли!

Пусть во веки веков

Ваш огонь горит!

Пусть незыблемое у вас

Вечное довольство царит!

Пусть могучий Одун Хаан

Вам судьбы невалкие определит!

Если ветер холодный на вас дохнет

С верхней северной стороны,

Богатыри айыы

Заступятся за вас.

Если с нижней погибельной стороны

Леденящий ветер дохнет,

Светлые исполины айыы

Вас оградят, защитят…

Вашему сыну-богатырю

Я такое имя дарю:

Владеющий Серо-стальным конем

Кюн Дьирибинэ Бухатыыр —

Пусть отныне зовется он.

Имя вашей дочери

Я дарю:

С блистающе ясным лицом

Прекрасная Туйаарыма Куо —

Пусть отныне зовется она!

Пусть не встретит ваша нога

Никаких задержек в пути!

Пусть не встретит ваша рука

Никаких помех впереди!

Словно яйца в гнезде золотом,

Покойтесь в доме своем!

Прощайте, дети мои,

Да не забывайте меня! —

А потом небесная Айыысыт

Стремительно подошла

К громоздкой двери жилья.

Тяжелую, грузную дверь,

Которую семьдесят семь человек,

Налегая плечами семь суток подряд,

Не смогли бы и приоткрыть,

Настежь распахнула она,

Откинула, как лепесток.

Через громадный толстый порог,

Схожей с четырехтравным быком,

Развалившимся на боку,

Перешагнув легко,

Вновь обернулась она

Кобылицею молодой,

Масти белой, как молоко;

И, мгновение постояв,

Порывисто фыркая, горячась,

Поскакала — и прянула на бегу

На белое облако,

Невдали

Распластавшееся по земле,

И на облаке этом,

Похожем на шкуру

Чалого стригунка

С сизой дымкою на груди,

С белой дымкою на животе,

В Верхний мир

Величаво взмыла она.

По велению светлых айыы

Поселенные на земле,

Посланные в срединный мир

Породить тридцать пять племен —

Саха Саарын Тойон

И Сабыйа Баай Хотун,

Новорожденных своих детей

Крепко под мышки держа,

Вынесли на берег реки.

Все нечистое смыли с них

Водою темных пучин,

Начисто вымыли их

Водою синих пучин.

Прекрасная лучистым лицом

Сабыйа Баай Хотун

Две обильно щедрые

Груди свои,

Набрякшие

От переполнявшего их

Сладкого сока Иэйэхсит,

Вынув из прорехи одежд,

Вывалив бережно их,

Правую грудь с золотистым соском

Сыну разгневанному своему

Вложила в кричащий рот,

А левую,

Туго ее обхватив,

Впихнула

Плачущей дочери в рот.

Голодные

Бедные малыши

Сразу начали

Жадно сосать,

Пока не насытились, наконец,

Вдосталь не напились.

Мальчик — дюжий, сердитый —

Так жадно сосал,

Что у матери бедной его

Отхлынула кровь с ланит,

Похолодела спина,

Почернела кожица у ногтей

Сына опрометью

Оттолкнув,

В сторону отца

Отпихнув,

Сабыйа Баай Хотун

Крутонравную дочку свою,

Вспыльчивую дочку свою,

Чтобы к небу в ведреный день

Голову не вскидывала она,

Чтобы солнцу дня

Не было видна,

Чтобы ей от солнца не почернеть,

Чтобы ей от зноя не захиреть, —

Укутала дочку

В куньи меха,

Укрыла в рысьи меха;

Чтобы ни пыль, ни грязь

Не пристали к ней,

Завернула в собольи меха…

А Саха Саарын Тойон,

Ставший корнем племен уранхай-саха,

Сердитого первенца своего

Силой удерживая в руках,

Раскидывая умом,

Мол, скоро он подрастет,

Озорничать, забавляться начнет,

Наскакивать, пожалуй, пойдет

С копьем на Верхний мир, —

В волчью шкуру его завернул,

В матерую волчуру,

С черными полосками на седине

Широких передних лап.

Думал Саха Саарын Тойон:

Мол, скоро сын подрастет,

Топор боевой возьмет,

Взбудоражит подземный мир, —

В шкуру медведицы он

Сына запеленал,

Крепко перевязал

И глубоко усыпил…

После этого —

Трое суток спустя,

Когда на краю небес,

Поблескивая, как широкий меч,

Белое солнце взошло,

Прародительница племен

Сабыйа Баай Хотун,

Убирая ложе свое,

Травяную подстилку сгребла,

На которой лежала она,

Когда рожала детей.

«Если выбросить

На землю ее,

На росу-туман,

На скотный двор, —

Выродятся потомки мои,

Вырастут злыми дети мои.

И когда неприметно старость придет,

И когда, ослабев, упаду ничком,

Не придет мой сын,

Не поднимет меня,

Не поддержит голову мне.

Старость глубокая подойдет,

Устану, навзничь паду —

Не придет ко мне дочь моя,

Не приподымет голову мне,

Поддерживая затылок рукой,

Не поможет мне,

Не вспомнит меня…»

И величавой походкой своей,

Выгнув спину, выпятив грудь,

От жилья далеко отойдя,

Взобравшись на северный горный склон,

Травяную подстилку свою

Положила она на развильи кривом

Березы раскидисто вековой,

А послед, в котором

Сын и дочь

Угнездившись, в утробе ее росли,

Извергнутый после них,

Она, от всякого глаза таясь,

В глиняный скрыла горшок,

Перетянутый тальником,

И от жилья далеко

Закопала в землю его.

Как вольная кобылица-двухлеток,

Вскормленная на тучных лугах,

Легко ступая,

Пустилась она

К озеру светлых вод,

Незамерзающему никогда.

Сбросив одежды свои,

Бросилась в воду она.

Хлюпаясь, нырять принялась,

Словно дикая утка-нырок;

Водою синих пучин

Все нечистое смыла с себя,

Разгоряченное тело в поту

Начисто отмыла она.

Выбежав из воды

На узкий высокий мыс,

На северном берегу

Стройное, крепкое тело свое

Подставила теплому ветерку,

Солнечным благодатным лучам.

И, обсохнув, накинула на себя,

На золотистые плечи свои,

Легкую доху

Из черно-полосатых лап

Отборных лисьих мехов;

Надев, слегка набекрень,

Высокую, с пером,

Шапку из трех соболей,

Довольная — вернулась она

На привольный, широкий двор,

В просторный, богато украшенный дом,

К священному очагу.

«Если на третий день

Благодарностью не воздам,

Радостью не помяну,

Праздником не провожу

Явившуюся на помощь ко мне

Великую Иэйэхсит,

Давшую благословенье мне

Почитаемую Айыысыт —

Обидится,

Огорчится она,

Разгневается она…

И в далекие будущие времена

В доме моем потомкам моим

Скудно придется жить».

Так подумав,

Сабыйа Баай Хотун

Кликнула клич,

Созвала гостей

Из дальних и ближних селений айыы,

Где солнечные живут племена,

Где прежде жила она…

Двенадцать прославленных красотой

Стройных белолицых девиц,

Горделиво ступающих по земле,

Как стерхи — белые журавли,

Откидываясь немного назад,

Отозвались, явились на пир.

Хозяйка, введя гостей

В почетную урасу,

Разожгла священный огонь.

И все, степенно усевшись в круг,

На толстых белых кошмах

За кумысной чашею круговой,

Поставив перед собой

Всякую изобильную снедь

И желтого масла большую бадью,

Чтоб умилилась Иэйэхсит,

Славословие произнеся,

Шумно, радостно веселясь,

Справили праздник они,

Проводили Айыысыт.

Вот так —

Пристанище обретя

В срединном мире земном,

Размножился этот род.

Тридцать пять проворно-резвых племен

Широко расселились по той земле;

Люди — зоркие,

С лицом впереди,

Чей нос продолговат.

Так возник народ

Уранхай-саха.

Миновал положенный срок —

Первенцы первых людей,

Сотворенно-рожденные дети их

Выравнялись, подросли.

В силу вошел их сын —

Владеющий Серо-стальным,

Неутомимо буйным конем,

Кюн Дьирибинэ-богатырь;

Стрелы и лук — дело его,

Стрельба — забава его.

А дочь — любимица их,

Владеющая Гнедым конем,

Блистающая прекрасным лицом

Красавица Туйаарыма Куо

С девятисаженной косой —

И с ножницами в руках,

И в скачке на резвых конях,

И в плясках, и в играх любых

Проворной, ловкой была.

И время еще прошло…

Заматерел их сын удалой,

Вырос так, что его голова

Доставала нижних ветвей

Лиственницы вековой.

Стройный стан его

В перехвате стал

В пять маховых саженей,

Развернулись широкие плечи его

В шесть маховых саженей.

Сделались голени у него,

Как могучие лиственничные стволы,

Вздулись от мышц

Предплечья его,

Как лиственничные комли.

Солнце он заслоняет спиной,

Ладонью — луну.

На радость матери и отцу

Вырос первенец молодцом,

Стал могучим богатырем.

Как серебряные кольца узды,

Сверкают его зрачки,

Смотрит он в упор,

Как шипом язвит,

Наливаются кровью глаза у него,

Грозно он, нахмурясь, глядит.

Он и часа на месте не посидит,

Распирает сила его,

Потягаться — не с кем ему…

Сухожилия в теле его звенят,

Крепкие суставы хрустят,

То и дело он сам про себя говорит:

— Хоть бы кто нагрянул на нас.

Хоть бы дракой потешился я!..

А неужто до сей поры

Адьарайские племена

Не пронюхали обо мне?

Неужель не слыхали они

Высокого имени моего,

Не завидуют славе моей?

Неутолимая страсть у меня

С нечистью в бой вступить.

Ах, как бы я мечом рассекал

Толстые кожи их!

Я заставил бы корчиться их,

Я бы крепко их обуздал.

Пусть попробуют, нападут —

Я бы их ничком повалил,

Я бы их отхлестал,

Я бы спины им ободрал,

Я, как струны, вытянул бы, шутя,

Становые жилы из тела их!

Верхнего мира абаасы —

Издревле наши враги,

Нижнего мира абаасы —

Шестизубые остроги,

Когда же они

Сюда налетят,

Толстую кожу мою разорвут,

Прольют мою черную кровь,

Ярость мою укротят?! —

Так он вызов на бой посылал

Безмолвствующим небесам,

Буйно шумел, кричал

Бездонным трем пропастям,

Вражду будил,

Беду накликал…

Трое суток прошло,

Только солнце всходить начало

Только нижняя грань

Слоистых небес

Заиграла

Росыпью золотой,

Вдруг свирепый вихрь налетел,

Все вокруг

Неистово закружив,

Леденящий ветер подул,

Могущий силой своей

Медвежью шкуру в клочки разорвать.

Забушевал ураган,

Заклубил летящую пыль…

Стабунились

Белые облака,

Взгромоздились

Черные облака,

Сбились в огромную тучу одну,

Заслонили блестящий небесный свод,

Затмили солнце дня…

Словно дух раздора

Илбис Кыыса

Неистово крича, визжа,

Словно ворон брани

Осол Уола,

Свирепо вопя, кружа,

Сильный западный ветер завыл,

Закрутил,

Сгустил гудящую тьму…

То ли треснуло днище

Подземных бездн,

То ли с треском сломался опорный столб

Девяти небес,

То ли трещиной раздалась

Твердыня средней земли —

Оглушительно раскатился гром,

Молния полоснула во тьме,

День омрачился

Тенью грозы…

В беспечально светлой стране —

На изначальной земле,

Не видавшей инея, снега и льда,

Не знавшей зимы никогда,

Где теплое лето было всегда —

Стужею дохнула метель,

Снеговой буран налетел,

Ледяною крупою

Кипя и свистя,

Ледяными иглами шелестя…

Пополам со снегом буря несла

Гальку речную, красный песок,

Подымая вихри мелких камней,

Подымая вихри крупных камней,

Пастбища завалила она

Грядами брякающих камней…

Осьмикрайняя, о восьми ободах,

Гладко широкая,

Ясно высокая

Изначальная мать-земля

Закачалась на опорах своих,

Заплескалась, словно вода

В берестяном ковше.

Шум, и свист, и гром такие пошли,

Словно треснули, скрежеща,

Железные опоры земли,

Раскололся небесный свод.

Казалось — рушится, грохоча,

Гранитный купол подземных бездн.

Такой был грохот и шум,

Что страх людей охватил.

Кто труслив —

Забился в коровий хлев,

Кто посмелее —

Укрылся в чулан…

Владеющий Серо-стальным конем

Кюн Дьирибинэ-богатырь —

Он-то страха не знал,

Усмехнулся, сказал:

— Нагрянули, вижу я,

Долгожданные гости мои,

Норовящие нам в зятья!

Узнали они, видать,

Высокое имя мое,

Услыхали они, видать,

О доброй славе моей…

С неба ль налетели они

Или вылезли из-под земли?

Позабавимся,

Поиграем теперь,

Повертим, покружим друг друга теперь…

Попыхтят теперь они у меня!

Любого к земле пригну!

Прямо в поле

Прянул из дому он,

Во все стороны поглядел,

Пасмурный озирая простор.

И увидел —

У края средней земли

Под гранью слоистых небес,

У подножья западных гор,

На арангасе большом,

На лабазе, поставленном высоко

На восемьдесят восемь подпор,

Богатырь-исполин лежит на боку.

В восемь сажен, примерно, ростом он,

Шестислойная кольчуга на нем —

Из сплошного железа броня.

Долгополая шуба его

Из облезлых шкур двадцати волов,

Павших от шатуна.

Длинная шея богатыря

Львиной шкурой затянута по кадыку,

На каменной крепкой макушке его

Расплющенная железная шапка,

Как гнездо хотоя-орла,

А поверх ее нахлобучен шлык

Из шкур околевших телят…

Надменно разлегся он на боку.

Безобразная харя его

Стала морщиться, дергаться,

Плюща нос,

Будто силился улыбнуться он.

Из глазницы, узкой, как щель горы,

Красными веками окружен,

Его единственный глаз

Землисто-мутно глядел…

Как подземного мира

Бездонный провал,

Разинув широкий рот,

Высунул он раздвоенный свой

Зелено-синий язык,

Как змею в семь сажен длиной,

Облизнул могучую шею свою,

Выгнутую шею свою…

Огромную голову опустив,

Как пригорюнившийся человек,

Начал без умолку он болтать,

Невнятно, хлюпая, бормотать,

Гмыкая и ворча,

Хихикая, хохоча;

Вдруг загудела земля,

От гула дрогнула даль,

Стоголосым эхом откликнулся лес,

Горы отозвались,

Так забасил он, заговорил

Абаасы-исполин.

Аар-дьаалы!

Ай, испугал!

А я-то с миром пришел

В Айыы Хаана улус,

Где спокойно люди живут

С поводьями за спиной!

А я-то сватать пришел

Дочь Саха Саарын Тойона,

Дочь Сабыйа Баай Хотун,

Ставших матерью и отцом

Под солнцем живущих людей,

Ходящих на двух своих шатких ногах,

У кого лицо впереди.

Сестричку богатыря,

Владеющего Серо-стальным

Неудержимо буйным конем,

Кюн Дьирибинэ-удальца,

Скачущую на иноходце Гнедом,

Блистающую белым лицом

Бедненькую Туйаарыму Куо

Я наметил в жены себе,

Когда ей было три года всего.

Долго ждал я, пока она подрастет,

Изнывал, надеялся я,

Думая — прилечу,

Поцелую в белые щечки ее,

Ми… ми… милую

Невесту мою,

Обнюхаю ее, наконец —

Ню… ню… нюхалочку мою!

Предвкушал я, что лягу с ней,

В неге прижмусь

К драгоценному теплому телу ее,

Лучащемуся сквозь меха одежд!

Думал, надеялся я,

Что ждет она — не дождется меня…

Думал я, что от ожиданья у ней

Одеревенела спина,

Что от долгого ожиданья у ней

Затылок окоченел…

Наконец-то я

Притащился к вам…

Я спешил сюда, я летел,

Я боялся, что Верхнего мира боец,

Трехгранной стрелою

Бьющий стрелец —

Быстроногий Бараанчай

Опередит,

Украдет ее…

И придется мне гоняться за ним,

Драться с ним,

Выбиваться из сил.

Потому-то я к вам спешил,

А быть может — уже опоздал?

Ох, досада…

Ох, горе мое!

Поспешал, беспокоился я,

Как бы не похитил ее

Буура Дохсун-исполин!

Раскатистый гром — под седлом его,

Восемь молний, как плеть, в руке у него…

Грозный детина,

Лихой удалец,

Богатырь — другим не чета —

Неужто опередил меня?

Ухватил невесту мою?

Ох, кручина…

Ох, горе мне…

На вихрящемся с запада на восток

Южном небе — средь верхних абаасы,

Не ужившийся в народе своем

Из-за буйства и воровства,

Улуу Тойона грозного сын

И яростной Куохтуйа Хотун

Уот Усуму Тонг Дуурай,

Летающий не на коне,

А на огненном змее своем,

Знаю — зарился

На сестричку твою!

Я боялся, как бы не выхватил он,

Опасался, как бы не выкрал он

Ее из-под рук моих,

Как бы не вынудил он меня

По росе и снегу бродить

Да впустую следов искать.

Потому спешил, торопился я,

Потому летел я, шею сломя…

Может, он уже одурачил меня?

Уродившийся в грозном веке былом,

Угнездившийся на днище самом

Погибельной пропасти Чёркёчёх,

В обители Крови и Трех Теней,

Тимир Дьигистэй, мой братец лихой,

Смотри, чтобы надо мной

Птичка ма-алая пролететь не могла!

Поставленный в начале времен

Властелином над роковым

Провалом Ап-Салбаныкы,

Старший мой брат-исполин

Алып Хара Аат Могойдоон,

Смотри, чтобы подо мной —

Под нижней моей стороной —

Подрыться и прошмыгнуть не могла

Землеройка — серая мышь!

Владеющий Серо-стальным конем

Кюн Дьирибинэ-богатырь,

Хоть похвальбой раздувался он,

Хоть на бой вызывался он,

Как слыхал я о нем,

Он — еще сосунок,

Тщедушный, хилый с пелен…

Да неужто я не смогу

Подмять его под себя?

А красавицу — сестрицу его —

Беленькую лицом,

Бедненькую Туйаарыму Куо —

Добром отдадут — возьму,

И не отдадут — возьму,

Хыы-хыык!

Гыы-гыык!

Так — издеваясь,

Смехом давясь,

Зияя распяленным ртом,

Как разорванная берестяная лохань,

Огромный абаасы

Возвышался на арангасе своем.

Молча внимал обидным словам

Владеющий Серо-стальным,

Неукротимо буйным конем

Кюн Дьирибинэ-богатырь,

Грозный боец,

Горячий юнец,

Тешащийся отвагой своей…

В теле его закипала кровь,

В темя ему ударяла кровь,

Потемнело от гнева в его глазах.

Как порой осенней

Пороз-олень,

Грузные наклонив рога,

Бросается на врага —

Так у юноши-богатыря,

Словно кривого дерева ствол,

Дюжая изогнулась спина,

Напружилась шея его;

Кудрявые волоса,

На спину падающие волной,

Встали дыбом,

Как дым поднялись,

Задвигались на макушке его;

Вспыхивая серным огнем,

С треском разлетаясь, шипя,

Как из-под кресала с кремня,

Сыпались искры из глаз его,

Будто красного пламени языки

Слетали со скул его…

Страшно он изменился лицом,

Решился на смертный бой.

Так он туго сжал кулаки,

Что затрещали суставы рук,

Как бубен из шкуры коня;

Напряженные сухожилья его

Зазвенели, как десять струн…

Рогатину боевую свою

С широким сверкающим лезвием

Он поставил вверх острием;

Свой длинный тяжелый меч-пальму?

С блестящим, как зеркало, лезвием,

Поставил он вниз острием,

Опираясь на рукоять;

Как высокая земляная гора,

Выгнулся, вздулся он.

Тяжело ногами ступая,

Землю поступью сотрясая,

Прянул он к сыну абаасы,

Прямо под черный носище его,

Под горбатый гнусавый носище его

Сунул кукиш,

Плюнул в лицо;

И соленым, едким словом своим

Стал окатывать, обжигать врага…

Буо-буо!

Вот тебе — вот тебе!

Эй, кривая рожа,

Кровавая пасть,

Голень — ярмо,

Черный плут,

Гораздый на воровство!

Эй, ты, адьарайский сын,

Клочок убегающих туч!

Невидимкин сын,

Колдун кочующих туч!

Я взнуздаю тебя,

Оседлаю тебя,

Брошу навзничь,

Брюхо тебе распорю,

Срок даю —

Последнее слово скажи,

Предсмертное слово твое!

Как могу я тебя поминать,

Коль не буду знать,

Кого я убил,

От какой пуповины ты был рожден?

Как прославлю имя твое,

Коль не буду знать,

Чью толстую кожу я разрубил,

Чью пролил черную кровь,

Чьи кости длинные сокрушил?

Иль гнушаешься биться со мной,

Иль не знаешь — кто я такой?

Я — отпрыск от корня первых людей

На обетованной средней земле,

Сын Саха Саарын Тойона я

И Сабыйа Баай Хотун,

Брат родной

Блистающей светлым лицом,

Прекрасной

Туйаарымы Куо,

Владеющий Серо-стальным

Неукротимо-буйным конем

Кюн Дьирибинэ-богатырь

Вот я сам стою пред тобой,

Готовый шкуру содрать

С широченной твоей спины…

Вот я здесь, снаряженный в бой,

Как с тремя желобками стрела,

Окрыленная с трех сторон

Перьями маховыми орла,

Чтобы бить тебя прямо в лоб! —

Так пропел удалец

И сунул кулак

Прямо под нос абаасы.

Исполин подземных глубин,

Испытанный в черных делах,

Отпрянул судорожно от него,

Перекосился весь,

И, подпрыгивая,

По бедрам захлопал себя,

Сотрясая высь,

Завопил, заорал,

Оскалился, ухмыльнулся потом;

Семисаженным своим языком,

Как синим огнем,

Полыхнул, блеснул…

Воя, крича,

Вопя и мыча,

Распалился,

Заговорил, запел…

Аар-дьаалы! Аарт-татай!

Ой, смех! Ой, горе мне!

Ой, страсть! Ой, диво мне!

Я речей таких не слыхал

От людей айыы…

С поводьями за спиной —

Спокойно жили они.

Ах, голубчик — деточка мой!

От земли не видно его,

А смотри-ка, храбрый какой!

С адьараем-богатырем

Спорит он, стоит перед ним?!

Да стоит щелчок ему дать,

Да стоит один пинок ему дать —

И рассыплется он, как роса,

Рассеется без следа…

Кто на помощь к нему придет?

Кто широкой спиною его заслонит?

Что упрямится,

Чем хвастает он?

Да ведь, если на то пошло —

Я и сам

Достойным отцом сотворен,

Не простою матерью порожден! —

С хвостом, как железная острога,

С клыками, торчащими изо рта,

Прародитель всех адьарайских племен,

Родившийся в облезлой дохе,

Прославленный Арсан Дуолай,

Матерый старец — мой грозный отец!

Породившая племя абаасы,

Появившаяся на свет

С деревянной колодкою на ногах,

Древняя Ала Буурай,

Кривая голень,

Железный клюв —

Вот какая мать у меня!

Уродившийся в кровавые дни,

Угнездившийся в пропасти Чёркёчёх,

Любимый братец есть у меня

По имени Тимир Дьигистэй;

Сотворенный в бедово-мятежный век,

Поселенный в неведомой глубине

Бездонного зева Ап-Салбаныкы,

Чудовищный исполин

Алып Хара Аат Могойдоон —

Это мой старший брат.

Хвост, как черный дым,

Постель — как метель,

Когтистая лапа,

Нос — пешня,

Девушка-диво Куо Чамчай,

Богатырша Кыыс Кыскыйдаан,

Колдунья подземных бездн —

Это старшая сестрица моя!

Ох, досада моя,

Ох, беда…

А не хочешь ли ты узнать

Собственное имя мое?

Под склоном западных бурных небес

Рожденный в древние времена,

Дух великого моря Муус-Кудулу,

Огнереющего, бездонного моря,

Чье дыхание студено

Чья суровая дума грозна,

Исполин Уот Усутаакы —

Вот кто я такой!

Я нагрянул наверняка!..

Красавицу Туйаарыму Куо

Неужель не уступите в жены мне?

Неужель откажете мне —

Родовитому, знатному жениху?

Как стрелу с желобком,

Оперив —

Снарядив,

Как цветочек,

Украсив

И нарядив,

Как олененочка,

Поживей

Приведите невесту ко мне.

Не мучьте такого, как я, молодца —

Не затевайте ссоры со мной…

Не задерживайте удальца,

Или будет бой…

На тебя, как на шурина, я гляжу,

На тебя обиды я не держу,

Как родственника, почитаю тебя,

Не досадую, не сержусь…

А сестру твою

Отдадите — возьму,

И не отдадите — возьму! —

Так он, скаля зубы, пропел,

Безобразно кривясь лицом…

Кюн Дьирибинэ-богатырь

Кинул слово ему:

— Не отдам!

Темный кровавый вор,

Посмотрим, как ты возьмешь! —

Абаасы повторил:

— Если отдадите — возьму

И не отдадите — возьму!

Медлить больше не стали они,

Друг против друга встали они.

Рогатины боевые подняв,

Будто рогами друг друга разя,

Сшибаются два быка, —

Ринулись друг на друга они,

На рогатинах сразились они.

Кованые наконечники их

Рогатин боевых

Изогнулись,

Свернулись в кольцо…

Рогатины боевые свои

Отбросили они,

Да как взялись за мечи,

Да как принялись мечами махать,

Вскрикивая и вопя,

Как поленья, друг друга щепать…

Несокрушима была их броня,

Искрошились у них мечи

По самую рукоять.

Кюн Дьирибинэ-богатырь

Белым своим кулаком

С голову трехлетка быка,

Словно молотом грузным, хватил

Сына подземной тьмы,

Отскочил, увернулся абаасы

От страшного взмаха того,

В полсилы пришелся удар…

Загребистую лапу свою,

Пятипалую лапу туго сжав,

Черным чудовищным кулаком

Величиной со стегно быка,

Он ударил сына айыы,

Шлепнул, как по мокрой земле.

Три дня — три ночи подряд

Кружились, бились они…

Древняя проснулась вражда,

Довременная брань ожила…

Истоптали

Талую землю они,

Искрошили

Мерзлую землю они,

По колено вязли они,

Проваливались по самый вертлюг.

Заколебалась твердыня земли,

Заплескалась, словно вода в ковше,

Накренилась,

Трещинами пошла…

Небывалый поднялся шум,

Необъятный переполох,

Нежданная налетела беда.

Владеющий Серо-стальным

Неукротимым конем,

Кюн Дьирибинэ-богатырь —

Он семь долгих дней и ночей

Увертывался от врага.

Верхняя сила его

Стала ослабевать;

Нижняя сила его

Слабеть начала, сдавать…

Дух свирепого довременного моря,

Бездонного

Муус-Кудулу,

Исполин Уот Усутаакы

Крикнул, дохнул огнем:

— Ах ты, ничтожная тварь!

Недоносок,

Щенок-сосунок!

Долго ты дурачил меня,

Тень твою ловить заставлял!..

Срок проходит

Женитьбы моей,

Срок рожденья

Первенца моего! —

В землю уткнув

Черный свой нос,

Через голову кувыркнулся он,

Натрое

Разорвался, гремя,

И обернулся вдруг

Огненным змеем о трех головах,

О шести когтистых

Лапах кривых;

На серебряный дом людей,

Сверкающий путникам издалека,

На расстояньи дневного пути,

Трехголовый змей налетел,

Левую сторону дома подмял,

Ударом чудовищного хвоста

Восточную сторону развалил;

Прекрасную Туйаарыму Куо,

Которую до сих пор

Укрывали в собольи меха,

Одевали в рысьи меха,

Чтобы пыль не пристала к ней,

Чтоб от солнца не почернела она,

У которой —

сквозь мех дорогих одежд —

Тело просвечивает, лучась,

Сквозь тело тонкие кости видны,

Сквозь кости переливается мозжечок, —

Несчастную дочь айыы

За восьмисаженные

Косы схватив,

Взмыл в высоту трехголовый змей

С кричащей пленницею своей,

С визжащей добычей своей

И падучей звездой

Промелькнул, пропал

За темной гранью земли…

Посланные породить

Тридцать пять племен

На средней земле,

Саха Саарын Тойон

И Сабыйа Баай Хотун,

Обливаясь ручьями слез,

Рыдая, остались одни.

До верхних небес

Долетел их вопль,

Нижний мир всполошился

От крика их.

Из провала подземных бездн

Отродья старухи Ала Буурай,

Выходцы из поддонной страны

Вырвались в Средний мир,

Разграбили, разорили дотла

Селенья детей айыы-аймага,

С поводьями за спиной,

Двуногих,

С лицом впереди…

Погашены их очаги,

Разрушены их дома.

Адьарайские племена

Попрали веленья владык судьбы,

Решения огненного суда…

Как опустили сверху потом,

Как поселили на средней земле,

Словно звонкую стрелу,

Оперив,

Словно копье,

На бой снарядив,

Чтоб улусы солнечные

Защитить,

Чтоб людей от гибели

Оградить;

Как послали

В Средний бедственный мир

Исполина-богатыря,

Которого три мира зовут

Именем таким:

Владеющий Вороным конем,

Стоя рожденным на грани небес,

Стремительный Нюргун Боотур…

Если спросят,

Каков он собой,

Этот избранный богатырь,

Как он — бедный —

С младенчества вырастал,

Как в детстве,

Копье себе мастеря,

Верхнему миру грозил,

Зычно крича, вопя,

Что растопчет его,

Что в обломки его сокрушит;

Как малышом-ползунком,

Еле-еле на четвереньки встав,

Колотушку сделав себе,

Нижнему миру он угрожал,

Что придет, разрушит его,

Обрушит каменный свод;

Как он гулко стучал

О покрышку бездн,

Громом голоса

Оглашая простор

Над перевалами трех дорог,

Мычаньем, как дикий бык,

Наполняя темный подземный мир, —

Обо всем об этом олонхосут

Отдельно песнь поведет.