О чем молчит лед

Глава 1

После войны мир изменился.

Многие не узнавали его, не узнавали себя и своих сородичей.

Мягкий климат резко сменился на суровый, непредсказуемый. Сначала, не переставая лил дождь, потом повалил снег.

Фундаменты строений размыло ливнем, какие-то из домов рухнули, какие-то уцелели, но в них теперь жили по две, а то и пять семей вместе. Уголь и дрова стали великой ценностью и это учитывая, что род жил в урочище. Поход в гости — подвигом, хотя до соседа рукой подать. Но сделай пару шагов под проливным дождем, что льет с неба как водопад и вода ручьями бежит по земле, смывая дерн, мох, размывая почву и сбивая с ног прохожего. К соседнему дому приходишь мокрый до нитки и не думаешь обсохнуть ведь обратно идти опять под дождем и опять мокнуть.

Ливень становился все холоднее и, люди, не раз промокшие, уже почти живущие в воде, начали болеть. Особенно страдали дети и мужчины из пришлых. Первые были слабы перед стихией после потрясения и испытания дорогой и страшными картинами катаклизмов и сражений, что довелось им увидеть. Хрупкая психика не выдерживала, энергетика давала сбой и отлученные от привычного мира, привычной защиты родового эгрегора, материнского поля, они чахли, сдавались на милость влажности и холода, заболевали и быстро сгорали. Мужчины же шли по пути самоуничтожения, как-то внезапно переведя свое биополе на истощающий ритм, приводящий к смерти. Они будто винили себя в произошедшем и пытались исправить ситуацию за счет своей жизни. В жутких погодных условиях, мужчины спасали часть посевов и бродили по округе, надеясь встретить своих, оказать им помощь. И пропадали вовсе, выйдя за бор, то ли заплутав, то ли погибнув под камнями и деревьями, что рушились на землю, то ли еще какая напасть настигала их.

Земля то и дело содрогалась из-за подвижки земной коры и, никто не мог точно сказать что завтра или послезавтра по городищу не пройдет разлом, не вырастит на месте недавних ржаных полей, кормивших весь род, высокая гора или не образуется озеро.

Ждали всего, готовились к худшему. Дошло до того, что по приказу кнежа волхв открыл ратный схрон и раздал родовые мечи, коими ране тешились на празднествах, а ныне всерьез оружием воспринимали. Темень, плотно укрывшая все округ, скрывала немало неприятностей, от которых не спасал ни меч, ни оберег и все же мужи надеялись отстоять род и выстоять, потому ходили с мечами и резами даже по городищу, дозорили не смыкая глаз. И действительно были готовы сражаться, а не бавиться.

Гиблый путь, избранный соколами, серьезно сказывался на настроении лебедиц. Внешнее энергетическое поле крепости, что они поддерживали, истощилось и пропало. Сил женских хватало ровно на поддержку семьи.

Городище обезлюдило, притихло. Каждая семья в страхе и неизвестности сидела дома и молила, чтобы не рухнула крыша, не обвалились стены, не смыло дом вместе с его жителями, не заболел ребенок, не пропал муж и, сын, ушедший к родичам далеко на юг до катастрофы, остался жив, вернулся целым и невредимым.

Как назло, за седмицу до атаки около тридцати сынов и дочерей рода уехали на ежегодную встречу со своими товарищами по Арктуру. Дружеские отношения выпускников высшей школы часто перерастали в любовные и семейные, ведь группы учеников делились по статусу рода, заведомо предугадывая развитие событий. И потому, союзы меж одногруппниками приветствовались. Так лучшие рода обменивались кровью и укрепляли свое будущее.

Отправив детей, родителя обычно ждали хороший вестей от них: о здоровье и делах родственников, о жизни сородичей в других городищах и конечно, о желании сына или дочери заключить союз. После следовали бы пышные гулянья, свадьбы по пять, а то и десять на день, пир вокруг священного огня, зажженного в честь умерших предков, чтобы те разделили радость наравне с живыми…

Но это было раньше.

Теперь же никто не помышлял разжечь священный огонь, не ждал вестей о возможном союзе, ни строил планы на будущее, в котором было место и детям и внукам и правнукам. Теперь никто не знал, что ждет его завтра, будущее из огромного пласта в век и больше, сузилось до одного дня, что пережил и ладно, все живы — и то счастье. Планы не строили — их смывало сплошным водным потоком, льющим с небес, об участи других крепищ не говорили — боялись нарушить неосторожным словом или предположением зыбкость их положения, поэтому же негласно решили не поднимать тему об ушедших детях. Каждый молил о благополучии своих, и других родов. Но былой эгрегор как связь меж вещими родов были разрушены электромагнитным и энергетическим хаосом после массовых взрывов свернувших даже географические полюса, а новый эгрегор на месте нестабильности не мог создаться сам по себе ни за час, ни за седмицу, потому же и связь не налаживалась. Угадывалось что-то в эфире, мелькало то ли тенью былого, то ли зыбкой иллюзией будущего. Вера становилась шаткой и отдавала горечью плохого предчувствия. Каждый понимал — на таком шатком материале ничего не построишь.

С каждым днем на душе становилось все тяжелее и сумрачнее как в лесу. Дни стали похожи на ночи, ночи на вечность. Вечер, затянувшийся на сутки, превратился в ночь и вот уже месяц не уступал место заре.

Ма-Гея варила кашу и смотрела на детей, что встали у оконца, поглядывая в стылую тьму. Трояны ушли в Арктур и судьба их была неизвестна матери. Дочери же хоть и рядом, а душа и за них болит — что ждет пострелок? А младшого Сева, что укутался в плащ и, лежа на постели, сонно поглядывает на сестер?

Быстрее бы в эфире успокоилось, встало на свои места, можно было бы узнать, если не будущее — настоящее хоть ушедших детей, сородичей.

А что гадать и на что сетовать? Делать надо.

Уставилась в варево и силой воли откидывая худые думы, начала строить светлое будущее всех кто пищи вкусит. Дочерям Финне да Дусе ума и крепости, терпения да лада, женихов славных родов, детей гораздых. Мужу Рану терпения да смирения, покоя в сердце. Сыновьям что вдали от родителей — жизни честной, а если и смерти, то в чести. Сородичам крепости и веры, защиты. Будет каша и тризной за здравие и благополучие их, подмогой в беде и пищей остальным, лекарством от смятения души. Главное фундамент будущего заложить и твердо в него верить, и пусть на зыбкой основе — все проходит и это пройдет. Успокоится земля, уляжется шум в эфире и мрак с сердец канет вместе с ночью за окном. Свет будет. Должен быть — никак без него человеку.

‘Вернется все на круги своя — будем жить’.

— Ма, снег пошел, — вздохнула Дуса.

— Что здесь делать? Завалит все, погребет нас. Уходить надо, — заявила Финна.

— Не тебе решать, на то мужи есть, — одернула дочь Ма-Гея.

— Мужи, — скривилась девочка. — В роде Ма-Ры от мужей почитай никого не осталось и ничего, сами справляются.

— Это от кого новости такие слышала? — нахмурилась женщина.

— Отец с Оленем разговаривал — я слышала. Соколы из рода почитай как беда приключилась улетели на подмогу другим родам. Ма-Ра одна за мужа старшину.

— Куда же Бориф делся?

— Не вернулся. Ушел с тремя родичами на посевную, что из урожая спасти, и сгинул. То давно было. А следом посовещавшись мужи прочь двинулись за новостями да в подмогу выжившим. Считай, третью седмицу как их нет.

Ма-Гея задумалась — худо. Если лебедицы без соколов остались — беды жди. Девы в роде Борифа горячи, парням не уступают. Не пропадут — ясно, но кабы пропажу роду не устроили. И почто вести столь задержались?

— Олень тятю в крепище Ма-Ры на подмогу мужей послать сговаривает, — тихо молвил Сев.

Куда? — головой качнула Ма-Гея.

— Не бывать тому. Ма-Ра горда и сильна. Справится. Ежели за помощью не слала столь времени, знать не надобна ей подмога.

— У них девы крепкие, — с долей зависти сказала Финна. — Прошлым летом Митта нашего Тиноха победила.

— Он поддался, — обиженный за брата засопел Сев.

— А вот и нет!

— А вот и да! Воли не бери мужу перечить!

— Ой, глядите, муж нашелся! Ты тятин рез сперва подыми апосля и хвастай!

— А ну, хватит, — оборвала перепалку детей мать. — Малы еще речи такие вести! Смотри у меня Финна, — качнула перстом предостерегая. Горда да задириста девочка, до мужских забав охоча, а до женских дел вовсе интереса нет. В самый раз бы ей соколом родиться, а вот в лебедином теле ходить приходится. Печаль то и ей и родителям. Нет, Ран гордится старшей дочерью, вровень с сынами ставит, только выходит Ма-Гее в подмогу лишь Дуса остается. Та сноровиста и сметлива, но выдюжит ли вместе с матерью не только семью — род от беды беречь?

Финна надулась и исподтишка брату язык показала. Мальчик лишь прищурился недобро, взглядом давая понять — сочтемся, годи, ма отвернется и взгрею.

Ма-Гея вздохнула: никак их лад не берет. Соперники едино слово. С Дусой таких проблем нет — не в руках — в уме ее сила. Смотрит внимательно велиокая, и тем взглядом сильнее воздействует. И усмирит им и подчинит и в разум введет и из разума выведет. Мала еще, а уже видно, что из нее выйдет. Финне же лишь бы за что схватиться да физической силой помериться, язычок острый об кого бы почесать. Ох, не лебедица — соколица.

А с другой стороны, как свыше дадено, так тому и быть.

Было б все как ране, через две седмицы в род Ма-Ры ушла, наравне с молодью тешится, ратное искусство изучать.

— Я помогу мама, — перехватила чан с кашей Дуса, упреждая женщину. — Ты госпадарей встреть. Измотаны дюже, постой и помощь нужны.

Ма-Гея внимательно глянула на младшую дочь и пошла в схрон — кладовую, где травы нужные припасены были. Зарянка, что силы восстанавливает, нечай трава, что печаль гонит, мяты и медуницы щепоть для духа бодрого.

— Надо бы повалуши приготовить, — неслышно подойдя к матери, молвила девочка.

— Хворые? — обернулась женщина.

— Двое. Малыш мертв.

— Давно?

— Не знаю, мама.

— Хорошо. Беги в храм к Волоху, пусть алтарь приготовит. Поможешь мне душу в тело вернуть.

Девочка кивнула и исчезла в тени, словно не было ее. Миг — входная дверь схлопала — улетела дочь.

Господари, вправду Дуса молвила, измождены были. Двое на ногах не стояли — браты рода их поддерживали: Мал да Сват — мужи дюжие, умом белые, делами светлые. Впрочем и болезные Ма-Геи известны были — славные сыны северного крепища Ван да Хоша. Другое дело не признать их — путь, ливень да камнепад зело вымотал, изранил да посек

Ран на жену глянул за спинами господарей и по взгляду счел: готово все, веди их в повалушу.

И лишь на детей шикнула, чтобы от любопытства под ноги не лезли.

Мужчин, придерживая под руки, отнесли наверх, в светлицу, где уже для лечения ран все приготовлено было, повалуши расстелены, огонь в очаге зажжен.

Ван с трудом открыв глаза и увидев хозяйку, попытался ей приветливо улыбнуться да поблагодарить за заботу, но та лишь палец на обескровленные губы положила:

— Молчи сокол. Время благодарности терпит.

И освободив парня от одежды с помощью мужей, быстро осмотрела искалеченное тело, пробежалась нежными легкими пальчиками по краям ран на груди и животе, по отечным, деформированным конечностям. Плох, но выходить быстро получится. Духом сокол крепок, душа в теле держится и уходить не желает. Значит пару дён, и встанет Ван на ноги.

С Хошей хуже дело обстояло. В беспамятстве мужчина сутки не мене был и душа уже блуждала в поисках выхода.

Ма-Гея рукой махнула, приказывая мужчинам уйти, оставив ее наедине с раненными и приподняв веки Хоша, уставилась в пустые, уже стекленеющие зрачки, отдавая приказ его душе и закрывая ей путь прочь от тела. Теплая ладонь женщины легла на грудину и легкими толчками в такт сердечного ритма, восстановила ровное биение сердца. Потом простимулировала точки жизни, втерев целебную мазь в кожу хворого. Лицо Хоша порозовело, ресницы дрогнули.

— Велика ты матушка Магия, — прошептал Ван, поглядывая на нее и удостоился строгого взгляда женщины: молчи, не мешай и сил попусту не трать.

Она начертала знак солнца и жизни на груди Хоша, призывая светлые силы помощи и души ушедших предков для охраны, и укрыла мужчину легким одеялом на пуху, а под голову подушку из трав положила. Теперь спать сокол будет, а предки ему восстановиться помогут да душе до срока тело его покинуть не дадут.

Теперь Ван.

Рука легла на пульс, определяя, что более вред телу причиняет и, женщина дрогнула, встретившись с взглядом парня. В его зрачках и биении крови под пальцами отчетливо привиделось Ма-Геи будущее парня. Ой, судьбина, люта ж ты порой чернобожия!

Но разве ж молвишь о том хворому? И что изменит знание?

Жизнь как узор — плетет его Небесная Мать, дивную картину, одну из множеств составляет. Тут петелька да там стежок, на одном сокол оземь пал, на другой лебедица крылья сломала. Но разве ж значит, что то в общей канве рисунка общей судьбы человечества, планеты?

И не спасти парня от его судьбы, как не спастись самой. Рока крест узорный на поневе что уже выткан и сложен. Дён бы позже — авось бы не дошит был, но в дом Отца да Матери крепища вошел и завязала узелок судьба — кончен рисунок.

Женщина отвела взгляд, помешала отвар в мисе, сговариваясь с водой и травами помощницами: «вы уж крепите, лепите, кости жилочки спожилочки восстановите. Водица-посестрица, травушка-братушка сладьте как было что нанесено отладьте. Хворобу прочь гоните, здоровье телу сокола верните».

Напоила больного и, пробежав по точкам на шее и ключицах, обезболивая и обездвиживая парня, смазала маслом дурмана вывихи да переломы, вправила кости. Парень застонал лишь и глаза прикрыл. Пот на лбу выступил бисером — хороший знак. К утру на поправку пойдет Ван. Накрыла легким полотном да крест начертала на лбу — покой до утра будет.

— Ушла боль, ушла хворь, — дунула в ухо. — Спи соня сонятко, спи сладко да посыпатко до зореньки. Зорька придет все хвори унесет. Спи соня сонятно, спи посыпатко…

Щепоть травы благодарственную в очаг кинула: бережь, а к беде будь что ершь.

Пламя вспыхнуло почти как зрачки Ма-Геи и замерцало россыпью мелких звездочек по светлице, зашептало тихим потрескиванием: сделаю посестра, сбережу.

Женщина поклон отвесила и вышла из комнаты — теперь ее дело в храме ждет, а здесь она без надобности. Кому надо — уже рядом с хворыми, и без нее лучше управятся с болячками.

— С дитем что? — спросила тихо у Рана, что ждал ее у лестницы.

— Утоп, — тот вопросу жены не удивился — Ма Гея рода Вещего, самого Тула дочь.

— Давно?

Мужчина кивнул:

— По утру. Мать под камнями осталась — не вытащили. Мальчику вода сама отдала.

— Имя?

— Арис.

— Пойду.

И взяв плащ, вышла из избы.

Мелкий мокрый снег падал нехотя, лениво смешивался с землей и таял. На подвосходной стороне полыхали заревны, словно спорило солнце с мраком и билось в кровь, и окрашивало небо, вплетая в его глубокую синеву красные всполохи. Гудел бор измученный ненастьем и темнотой. Света просили деревья и травы, но чуяла Ма-Гея не видать им того долгие дни и месяцы.

Стылый воздух готовил лес и его жителей к долгой лютой зиме и не скрывал, что за мелким снежком идет снегопад и укроет всю землю, погребет всю живность, словно саваном накроет.

Женщина прикрыла голову плащом: то ей не отделать, не предотвратить, и побрела к Лебединому храму в центр городища.

Алтарь под пирамидальным куполом был занят — на нем лежало тело мальчика лет десяти и уже во всю старались Волох да Дуса. Жрец держал дитя за голову и пел в унисон ветру, гуляющему под куполом, призывая улетевшую душу, а девичий голос вторил щемящей тоской, навевая печаль. Струйкой дыма вились вокруг мертвого тельца духи щуров, вдыхая аромат призывных трав и, уже искали среди своих душу отрока.

Ма-Гея сбросила плащ у входа и, подойдя к алтарю, наложила руки на грудину и лоб мальчика:

— Вейхо сенми симо, — начала провозглашать, постепенно набирая голосом силу. Огонь в алтарных чашах вспыхнул ярче, сизый дымок замерцал голубым и радужными звездочками рассыпался над телом утопленника.

— Ханто!! — дружно воскликнули все трое, и тело мальчика вздрогнуло. Синеватая молния развезла полумрак и бесшумно ударила ему меж бровей.

Арис закричал и захрипел захлебываясь от вод, что вышли изо рта. Тело скрутило, забило в конвульсиях так, что трое едва удерживали его на алтаре.

— Гора сейки похъёла! — громко читала женщина, глядя в лицо мальчика, не обращая внимания на его судороги. Тело ребенка выгнулось, приподнялось над алтарем и рухнуло под протяжный крик, словно сама душа вскричала, возмутившись своему возвращению.

Арис обмяк, задышал прерывисто и тяжело, затуманенный взгляд скользнул по лицам своих спасителей и остановился на Дусе. Видно сама смерть привиделась ему в тот миг, и он закричал дико как раненный зверь, забился пытаясь сбежать прочь. В тот же миг зрачки затянуло синевой и мальчика свернуло набок неведомой силой.

— Зрением недужен будет, — тихо заметил Волох.

— То небольшая плата за возвращение, — спокойно бросила Ма-Гея и покосилась на побледневшую дочь. — Зря ты у ног встала. И худое не думай — не тебя он видел — жизнь да смерть свою. Зла она будет. Кабы не зря возвернули мы его.

— Кончено дело — теперь и печаль и радость нам с ним поровну делить. Очи — его плата малая. Зрю я мать Гея, каждому из нас платить придет срок.

Женщина согласно кивнула:

— В дом ко мне его не надо. С Дусой им теперь до скончания веку видеться не след.

— Беда будет, — согласился Волох. — Я его к себе возьму да пока спит погляжу чем нам его спасение обернется.

— Возьми, — вздохнула женщина и обняла готовую разрыдаться дочь.

— Дитя еще. Рано ты ее к знаниям приобщаешь.

— Кабы не поздно Брат. Гляди что творится. Когда было, чтобы родич от родича беды ждал? Когда дитя дитя спасало, себя подставляя? Когда было чтоб с господарями черным черно печали во двор вступало? Кончилось, что было Волох, а что будет нам строить и в том дитя али муж розница не время. Побежало времечко как вода по камням. Дачую, воды те черным — черны.

— Правда твоя, — тихо молвил мужчина накрывая вздрагивающего мальчика теплым полотном. — Пропал мир. Бело — черным стало, а что черно в белое обернулось. Остановим ли? Не ведаю.

— Втроем нет. Но печаль нам рано потчевать.

— Полюса места поменяли Мать Гея. То не вернуть и значит, прежнее не воротится. Но Закон и род жить должны. Чтобы не было, а ханы им не будет.

— Кровь в том наша порука.

Дуса во все глаза смотрела на строгие и чуть печальные лица взрослых и понимала, что молвят они не в пустую и не простыми словами — заповедными, кабы не вовсе клятву кладут, роту страшную, вековую. Слышалась ей тайна в голосах, вера и знание. Ощущалось наитием нечто новое, отвагой и печалью овеянное и, привиделись дивные картины, в которых море что кровь, а крови что океан, и птицы по земле бредущие и звери в небесах летящие и люди, что животные и животные, что люди.

— Окунули в грязь бела лебедя, — прошептала, сама не зная что. Ма-Гея сильнее прижала дочь к себе и зажмурилась, пытаясь справиться с материнской болью: ох, дева моя, дева коханная, дитя милованное! Что ж утворила я с тобой, злыдня-мать?

Волох же взгляд отвел и молвил:

— Анжилон сотворю — не подступится. К заре готов будет.

— Эх, Брат Волох, заря-то не ране будущего года придет.

— Позже, — сухо бросил тот и со значением на дитя глянул: не гоже девочку пугать.

Ма-Гея лишь горько улыбнулась: куда уж пугать? Судьбу своротили, а того что хуже быть может?

И обняв Дусу, пошла к выходу.

Волох проводил их задумчивым взглядом и понял — нельзя боле мешкать.