О женщинах

Сьюзен Сонтаг. Третий мир женщин (1973)

Сначала — несколько абзацев, нечто вроде пролога в ответ на более общий вопрос, который вы мне не задали: на какой стадии сейчас находится борьба за освобождение женщин?

На протяжении тысячелетий практически каждый в мире считал, будто в человеческой «природе» заложено, что одни люди находятся на более высокой ступени (и потому должны быть хозяевами), а другие — на более низкой ступени (и потому должны быть рабами). Только полторы сотни лет назад правящие классы начали подозревать, что рабство не так уж «естественно» и что безропотная покорность и культурная недоразвитость рабов может объясняться как раз тем фактом, что они рабы, что их воспитали рабами — а не тем, что они как-то продемонстрировали свою пригодность исключительно на роль рабов.

Поддержка освобождения женщин сейчас находится примерно на той стадии, на которой находилась поддержка освобождения рабов два века назад. Как и на протяжении тысячелетий беспрекословного принятия рабства, многовековое угнетение женщин держится на убеждении, что нашему виду «по природе» свойственно неравенство, и подавляющее большинство населения планеты — как мужчины, так и женщины — продолжают верить, что у женщин иная «природа», чем у мужчин, и что эти «естественные» различия делают женщин второстепенными.

Образованные люди в урбанизированных странах, особенно те, что называют себя либералами или социалистами, часто отрицают, что различия ставят женщин на ступень ниже мужчин. Если женщины отличаются от мужчин, говорят они, это не делает их не равными им. Этот аргумент так же лицемерен, как аргумент о «равенстве порознь», некогда использованный для оправдания легальной сегрегации в школах. Ведь суть этих якобы врожденных различий между мужчинами и женщинами подразумевает шкалу ценностей, на которой качества, приписываемые женщинам, явно менее почетны, чем «мужские» качества. «Мужественность» ассоциируется с компетентностью, автономностью, самоконтролем, амбициями, смелостью, независимостью, рациональностью; «женственность» — с некомпетентностью, беспомощностью, иррациональностью, пассивностью, несоревновательностью, мягкостью. Из женщин растят второсортных взрослых, а то, что обычно лелеют как типично «женственное» поведение, — просто-напросто детские, услужливые, слабые, незрелые повадки. Неудивительно, что мужчины отказываются видеть в женщинах равных себе. Vive la différence[1], ничего не скажешь!

Если не ожидать от женщины честности, пунктуальности, профессионального умения обращаться с техникой, экономности, силы или готовности к физическому риску, то женщины, которым что-то из этого свойственно, сразу становятся исключениями. Каждое поколение порождает несколько женщин чистого гения (или безудержной эксцентричности), которые завоевывают особый статус. Однако историческая заметность сестер Чынг, Жанны д’Арк, Святой Терезы, мадемуазель де Мопен, Джордж Элиот, Луизы Мишель, Гарриет Табмен, Изабель Эберхард, Марии Кюри, Розы Люксембург, Амелии Эрхарт и прочих из этой небольшой группы негласно объясняется именно наличием у них качеств, женщинам обычно не свойственных. Этим женщинам приписывают «маскулинную» энергию, ум, упрямство и смелость. Примеры необычайно талантливых и действительно независимых женщин никак не влияют на принятое представление о женщине как низшем существе — не более чем обнаружение интеллектуально одаренных рабов (и особая к ним благосклонность) заставляло образованных римских рабовладельцев задуматься о естественности рабства: аргумент о «природе» не опровергнуть. Отдельные жизни, которые не подтверждают аргумент, всегда будут восприниматься как исключения, не подрывающие стереотипы.

Исторически, а точнее доисторически, угнетение женщин сформировалось, вероятнее всего, из-за определенных практических мер, призванных обезопасить их особую биологическую задачу: деторождение. Все замысловатые формы угнетения женщин — психологические, политические, экономические, культурные — уходят корнями к биологическому разделению труда. Но тот факт, что женщины могут рожать детей, а мужчины — нет, едва ли доказывает, что мужчины и женщины фундаментально различаются. Скорее, он демонстрирует, какое тонкое основание у этой якобы «природной» разницы, вследствие которой женскую репродуктивную физиологию приравнивают к жизненному призванию с соответствующими узкими нормами характера и темперамента. Но даже эта физиологическая «природа» — не незыблемый факт с неизменными последствиями. Она тоже — часть истории, и эволюционирует вместе с историей. Если вся разница между женщинами и мужчинами держится только на том факте, что женщины заняты рождением потомства, то условия, в которых это призвание реализуется, претерпели колоссальные изменения: если «природа» и создала предпосылки для порабощения женщин, то история теперь создает объективные условия для их социального и психологического освобождения. Важность этой физиологической разницы между женщинами и мужчинами уходит в прошлое.

Промышленная революция обеспечила материальную базу для переосмысления рабства; после изобретения машин, более продуктивных и эффективных, чем бесплатный труд, стало логичным освободить людей от юридического принуждения к работе. Теперь же «экологический перелом» (увеличенная продолжительность жизни, плюс демографический взрыв, плюс истощение природных ресурсов) сделал не только возможным, но абсолютно необходимым избавление женщин от всех биологических обязанностей, кроме самых минимальных. Когда репродуктивный стандарт для женщин сократится до двух, одной или нуля беременностей (учитывая, что сейчас, впервые за всю историю, почти все дети доживают до взрослого возраста), вся якобы рациональная подоплека для репрессивного определения женщин как услужливых, домашних, воспитывающих детей существ схлопывается. Как промышленная революция заставила людей переосмыслить «естественность» рабства, так новая экологическая эра, в которую планета вошла в середине ХХ века, позволяет людям иначе взглянуть на до сих пор саморазумеющуюся «феминность» женщин. «Феминность» женщин и «маскулинность» мужчин — нравственно несостоятельные и исторически устаревшие концепции. Освобождение женщин мне видится такой же исторической необходимостью, как отмена рабства, — и, как отмена рабства, оно кажется безнадежной затеей ровно до тех пор, пока не восторжествует; а в своих психологических и исторических последствиях оно, может, даже более значительно, чем отмена рабства.

Однако каким бы анахроничным ни было угнетение женщин, его не победить без тяжелой борьбы, борьбы, воистину заслуживающей эпитета «революционная». Эта революция должна быть одновременно радикальной и консервативной. Консервативной в том смысле, что она потребует отказа от идеологии бесконечного роста (постоянного увеличения производительности труда и потребления; необузданной каннибализации окружающей среды) — идеологии, которую с равным энтузиазмом разделяют и страны, называющие себя капиталистическими, и те, что стремятся к коммунизму. Радикальной она будет в том смысле, что пошатнет и перекроит в корне авторитарные нравственные привычки, свойственные как капиталистическим, так и коммунистическим странам. Освобождение женщин — самая радикальная часть этого нового революционного процесса.

В противовес общепринятому современному представлению о революции, мое мнение таково: то, что раньше называли «женским вопросом», не только существует, но существует независимо от общей повестки политических радикалов. Маркс, Энгельс, Троцкий, Люксембург и Грамши считали угнетение женщин не отдельной проблемой, но частью классовой борьбы, которая решится с наступлением социализма. Я с этим не согласна. На деле ни одно правительство, которое стремится следовать заветам Маркса, не изменило положение женщин. Напротив, все коммунистические страны удовлетворились чисто либеральными нововведениями — вроде упрощенного доступа к образованию, работе и разводам, — но сохранили подавляющую монополию политической власти у мужчин и никак не изменили динамику угнетения, свойственную приватным отношениям полов. Однако эта явная неспособность стран, где к власти пришли левореволюционные правительства, «радикально» изменить жизнь женщин не удивительна. Ни в одном из назидательных заявлений главных теоретиков революции пролетариата о равноправии женщин не была действительно охвачена сложная суть проблемы. Марксисты не смогли оценить реальные масштабы сексизма, так же как не смогли, стремясь победить империализм, понять, насколько глубоко коренится расизм.

Теперь к вашим вопросам.

Сейчас часто говорят, что освобождение женщин невозможно без освобождения мужчин. Это клише имеет смысл, до определенной степени. У мужчин и женщин одна общая конечная цель: достичь истинной автономности, что означает быть частью общества, которое построено не на изоляции и подавлении личности, и не испытывать ущемления от него. Но это клише и опасно — тем, что не подразумевает конкретных стадий в процессе освобождения женщин. Как и многие правдивые клише, оно разоружает мысль и усмиряет ярость. Оно поощряет пассивный и исключительно реформистский взгляд на проблему. (Так, под ловким слоганом «Освобождение женщин равно освобождению мужчин» шведское правительство приняло в высшей степени поверхностный комплекс мер по обеспечению равноправия женщин внутри системы развитого либерального капитализма.)

Вне всякого сомнения, каждый человек в этом несовершенном мире нуждается в освобождении — как рабы, так и господа, как угнетенные, так и угнетатели. Но формирование справедливого общества — и борьба за него — не могут иметь единого, универсального сценария. Освобождение тайского крестьянина — не то же самое, что освобождение белого заводского рабочего в Детройте. Угнетение женщин в корне обусловлено иными факторами, нежели угнетение мужчин.

Как бы логично ни звучала идея, что освобождение мужчин и освобождение женщин — две части обоюдного процесса, на самом деле это просто неправда. Как бы мужчины психологически ни страдали от сексистских стереотипов, эти стереотипы дают им бесспорные привилегии. Мужчинам доступен более широкий спектр поведения, чем женщинам, и они обладают куда большей мобильностью в этом мире. (Просто подумайте о том, что в большинстве мест «в мире», куда женщина могла бы отправиться одна, она рискует стать жертвой агрессии или сексуального насилия. По сути, женщина находится в безопасности только «дома» или если ее защищает мужчина.) На этом самом базовом уровне, когда у тебя просто нет необходимости постоянно думать о своей физической безопасности, мужчинам всегда проще, чем женщинам. Мужчин (и женщин) угнетают другие мужчины. Но всех женщин угнетают все мужчины.

Это клише о том, что с освобождением женщин наступит освобождение мужчин, бесстыдно обходит стороной суровую реальность мужского доминирования — как будто существующее положение вещей никто специально не устраивал, никому оно не нужно и никто от него не выигрывает. А ведь истинно как раз обратное. Доминирование мужчин над женщинами дает выгоду мужчинам; освобождение женщин нанесет ущерб мужским привилегиям. Возможно, после этого наступит счастливое освобождение мужчин от изнурительной обязанности быть «маскулинными». Но позволить угнетателям избавиться от своих психологических тягот — это уже другая, весьма второстепенная задача. Освободить угнетенных — вот задача первой важности. Ни разу за всю историю мира требования угнетенных и угнетателей не сочетались друг с другом идеально. Не будет так и в этот раз.

Все женщины живут в условиях «империализма», в котором мужчины — это колонизаторы, а женщины — коренные жители. В так называемых странах третьего мира зависимость женщин от мужчин носит тиранический, чудовищно колониальный характер. В экономически развитых странах (как капиталистических, так и коммунистических) положение женщин можно назвать неоколониальным: сегрегация женщин либерализована; к ним применяют меньше физического насилия; мужчины передали им часть своей власти, и их доминирование теперь не настолько явно институционализировано. Но во всех странах сохраняется всё тот же базовый дисбаланс между женщинами и мужчинами как «низшими» и «высшими», бессильными и власть имущими, культурно недоразвитыми и культурно привилегированными.

Любая серьезная программа по освобождению женщин должна начинаться с понимания, освобождение — это не только про равноправие (та самая «либеральная» идея). Это про власть. Нельзя освободить женщин, не уменьшая власть мужчин. Их освобождение означает не только изменения в сознании и социальных структурах, в результате которых к женщинам перейдет часть власти, монополизированной мужчинами. Сама природа власти должна трансформироваться, поскольку на протяжении истории власть определялась сексистскими понятиями — ее ассоциировали с нормативной, якобы врожденной мужской склонностью к агрессии и физическому насилию, с обычаями и привилегиями исключительно мужских группировок в военном деле, правительствах, религии, спорте и торговле. До тех пор пока не изменятся определения того, что такое власть и кто ей обладает, мы будем заниматься умиротворением, а не освобождением. Существующая власть откупается от угрожающего ей недовольства поверхностными переменами. Оптимизация нестабильных или чрезмерно репрессивных режимов — например, когда старые империи сменяют колониальную форму эксплуатации на неоколониальную — в действительности только способствует возрождению прежних форм доминирования.

Идея, что женщины с мужчинами должны выступить единым фронтом для борьбы за обоюдное освобождение, игнорирует реальность соотношения сил, определяющую все диалоги между полами. В задачу женщин не может входить освобождение мужчин, пока они не освободили самих себя, а это означает, что им придется зайти на территорию враждебности, не умасливая никого в этот конкретный момент мечтой о примирении. Женщины должны изменить себя, должны изменить друг друга, не переживая о том, как это скажется на мужчинах. Сознание женщин изменится только тогда, когда они начнут думать о себе и забудут о том, что хорошо для их мужчин. Считать, что этих перемен можно достичь в сотрудничестве с мужчинами, — значит преуменьшать (и обесценивать) глубину и широту женской борьбы.

Если изменятся женщины, мужчины тоже вынуждены будут меняться. Но эти перемены в мужчинах не произойдут без существенного сопротивления. Ни один правящий класс еще не отказывался от своих привилегий без сражения. Сама структура общества построена на мужском превосходстве, и мужчины не уступят свои преимущества просто потому, что это гуманно или справедливо. Мужчины могут идти на уступки, нехотя предоставляя женщинам больше «гражданских прав». Сейчас в большинстве стран женщины могут голосовать, посещать высшие учебные заведения и получать профессиональное образование. В ближайшие двадцать лет им станут платить столько же, сколько мужчинам, и дадут полноценный контроль над своим телом (обеспечив доступ к контрацептивам и легализовав аборты). Но эти уступки, какими бы желанными они ни казались, не способны пошатнуть фундамент мышления, определяющего женщин как второсортных граждан, и не затронут в корне мужские привилегии.

Радикальные, в противовес либеральным, перемены в статусе женщин призваны уничтожить таинственную концепцию «природы». Женщинам необходимо положить конец всем стереотипам, как положительным, так и отрицательным, о людях любой половой принадлежности. Недостаточно переписывать законы, дискриминирующие женщин в определенных ситуациях (во всём, что касается голосований, заключения контрактов, доступа к образованию и найму). Формы работы, сексуальные устои, идея семьи должны претерпеть изменения; даже сам язык, в котором испокон веков замурованы предубеждения против женщин, не может остаться прежним. Ведь каждый раз, когда мы говорим, мы закрепляем превосходство (активность) мужчин и неполноценность (пассивность) женщин. «Грамматически корректно» предполагать, что любое исполнительное лицо, действующая личность — это мужчина. Грамматика, верховное орудие сексистской промывки мозгов, скрывает само существование женщин — за исключением особых случаев. Мы обязаны говорить «он», когда некто может быть любого пола, слово «men» буквально означает и «мужчины», и вообще «люди». (Так, фраза «men in dark times» — строчка из стихотворения Брехта и название книги Ханны Арендт — означает «люди в темные времена». Из десяти человек, о которых Арендт пишет в своем выдающемся, благородном труде, две — женщины. Одна из них, Исак Динесен, взяла мужской псевдоним, а другая, Роза Люксембург, в неловкой формулировке на обложке книги, была «the manliest of them all!»[2]) Местоимение, которое мы используем вместо слов «студент», «рабочий», «гражданин», «художник», «госслужащий», «спортсмен», «промышленник», — всегда «он». Естественно, язык не является источником предрассудка, приравнивающего «мужчин» к «человечеству» и ассоциирующего большинство человеческих видов деятельности исключительно с мужчинами. Язык просто-напросто выражает сексистский порядок, превалирующий на протяжении истории.

Благодаря женскому движению, сексизм в грамматике уже начал ощущаться как нечто оскорбительное для не стесняющегося высказывать свое мнение меньшинства женщин. Повышение чувствительности людей к сексизму в языке — а только в недавнем прошлом большинство людей стало распознавать в языке (и искусстве) расистские клише — это важная задача. Людям необходимо открыть глаза на глубочайшую мизогинию во всех видах человеческих взаимодействий, не только в законах, но и мелочах повседневной жизни, в формах вежливости и условностях (одежде, жестах и так далее), которые разносят на два разных полюса половую идентичность людей, и в потоке образов (в искусстве, новостях и рекламе), которые подпитывают сексистские стереотипы. Мышление людей можно изменить, только когда женщины освободятся от своей «природы» и начнут создавать и населять иную историю.

Сам вопрос, на мой взгляд, обнажает глубинную слабость концепции «освобождения». Без конкретики «освобождение женщин» — это пустая задача, которая размывает фокус и ослабляет энергию борьбы женщин. Мне не кажется, что экономическое и сексуальное освобождение отличны друг от друга. Однако предположим, что их следует или хотя бы возможно рассматривать по отдельности. В отсутствие ясности, от чего и зачем освобождать женщин, не имеет смысла спрашивать, насколько важны эти два аспекта освобождения.

Понятие «экономического освобождения» может служить ширмой для реальных проблем. Доступность широкого ряда достойно оплачиваемых занятий за пределами дома — определенно важнейшее, необсуждаемое требование. Причина психологической и культурной недоразвитости женщин заключается в том, что в большинстве своем они не обеспечивают себя сами — ни в буквальном (экономическом), ни в метафорическом (психологическом, культурном) смысле. Но едва ли достаточно дать им возможность зарабатывать деньги, сделав доступными больше профессий и открыв больше учреждений для бесплатного присмотра за маленькими детьми. Работа должна быть не просто опцией, альтернативой для всё еще более распространенной (и нормативной) «карьеры» домохозяйки и матери. Должно стать принятым, что большинство женщин имеет работу, имеет финансовую независимость (в браке или вне его) в той же мере, в какой мужчины. Без работы женщинам никогда не разбить цепи зависимости, приковывающие их к мужчинам, — это минимальное условие для их становления как взрослых людей. Только если замужняя женщина работает и ее работа не менее ценна, чем работа ее мужа, у нее будет реальная власть над своей жизнью, а значит, и власть менять свою жизнь. Пресловутое искусство психологического воздействия и примирения, которым славятся женщины — лесть, шарм, выпрашивание, обворожительность, слезы, — это унизительная замена реальному влиянию и автономности.

И всё же просто возможность работать едва ли означает «освобождение» женщины. Огромное количество женщин уже работает, но из них лишь малая часть зарабатывает достаточно для экономической независимости; большинство работающих женщин остается точно так же зависимо от мужчин, как и прежде. Причина в том, что наемный труд построен на сексистских условностях. Сексистское разделение труда подтверждает и укрепляет колониальный статус женщин. Женщины не получают выгоду от участия в современном труде на тех же условиях, что мужчины. Они играют вспомогательную, второстепенную роль в экономике. То, что они делают «в мире», обычно воспроизводит их образ «домашних» существ, то есть обслуги и воспитательниц; их считаются непригодными для больших исполнительных обязанностей. Нельзя говорить об экономическом освобождении женщин, до тех пор пока они не имеют возможности заниматься всей той же деятельностью, что и мужчины, на тех же условиях (в смысле как заработной платы, так и требований и рисков), — таким образом отказываясь от прерогатив дурочек, маленьких девочек или служанок. Их экономическое освобождение необходимо не только для психологического и морального благополучия отдельных женщин. До тех пор пока они не станут важной частью экономики не только в качестве трудового резерва, но и в силу того, что многие из них обладают основными профессиональными и исполнительными навыками, женщины не смогут обладать политической властью, а именно контролировать институции и влиять на общественные перемены в ближайшие десятилетия. Еще раз: освобождение — значит власть или же не значит ничего существенного.

Понятие «сексуального освобождения» видится мне еще более туманным. Многовековой двойной стандарт, который приписывает женщинам меньше сексуальной энергии и желаний, чем мужчинам (и наказывает за поведение, простительное для мужчин), очевидно призван держать женщину на своем месте. Но требовать, чтобы женщины имели те же привилегии в сексуальных экспериментах, что и мужчины, недостаточно, поскольку сама концепция сексуальности является инструментом угнетения. Большинство сексуальных связей служат отражением системы взглядов, подавляющих женщин и наделяющих мужчин привилегиями. Просто снять ограничения с сексуальной экспрессивности женщины — это пустая победа, если сексуальность, которую она теперь свободна исследовать, остается той же самой сексуальностью, которая объективирует женщин. Нравы нового городского капиталистического общества в последнее время становятся, по всеобщему признанию, более «свободными» и меньше наказывают женщин за сексуальную активность вне уз моногамного брака. Но эта более «свободная» сексуальность воплощает ложную идею свободы, а именно право каждого человека — в течение короткого времени — эксплуатировать и дегуманизировать другого.

Без изменения в нормах сексуальности освобождение женщин — это бессмысленная задача. Секс сам по себе не освобождает женщин. Как и большее количество секса.

Вопрос состоит в следующем: какую сексуальность будут исследовать освобожденные женщины? Единственная сексуальная этика, освободительная для женщин, — это та, что ставит под сомнение главенство генитальной гетеросексуальности. Свободное от угнетения общество, где женщины в объективном и субъективном смысле полностью равны мужчинам, — это непременно андрогинное общество. Почему? Поскольку единственное другое действенное условие для окончания угнетения женщин — это если мужчины и женщины решат существовать порознь, что невозможно. Разделение остается потенциальным способом решения проблемы угнетения «цветных» народов людьми белой расы. В теории разные расы, происходящие из разных частей планеты, могли бы договориться и снова жить по отдельности (при строгом условии, что их обычаи и нравы будут защищаться от любого вмешательства культурного или экономического империализма). Но мужчины и женщины всегда неизбежно будут сосуществовать. Если разделение не может никак стать ответом на сексизм — как оно могло бы быть ответом на расизм, — то защищать нравственные и эстетические «традиции» каждого пола (чтобы сохранить некое подобие «культурного плюрализма») и атаковать «культурный империализм» в виде единого стандарта интеллектуального превосходства или рациональности (таким образом ревалидируя неведомую и презираемую «женскую культуру») — ошибочная тактика в борьбе за освобождение женщин.

Целью борьбы должно быть не сохранение различий между полами, но их развенчание. Создать нерепрессивные отношения между мужчинами и женщинами — значит максимально стереть традиционные границы между полами, снизить между мужчинами и женщинами напряжение, порожденное их «инаковостью». Как все замечают, в последние годы среди молодежи есть бойкая тенденция к сближению и даже смешению привычных норм в одежде, прическах, жестах, вкусах. Однако этот шаг к деполяризации полов, частично реквизированный в капиталистических формах потребления как просто «стиль» (в коммерческих целях унисекс-бутиков), не будет иметь политических последствий, если не проникнет на более глубокий уровень.

Более основательная деполяризация полов должна произойти на рабочих местах и, в еще большей степени, в самих отношениях между полами. По мере уменьшения «инаковости» отчасти снизится энергия сексуального влечения между полами. Женщины и мужчины, несомненно, продолжат заниматься сексом и вступать в отношения. Но женщины и мужчины перестанут видеть друг друга как в первую очередь сексуальных партнеров. В нерепрессивном, несексистском обществе сексуальность в некотором смысле будет играть более важную роль, чем сейчас, — поскольку она будет более рассеянна. Гомосексуальность будет восприниматься настолько же нормальной и достойной уважения, как гетеросексуальность; и то и другое будет расти из естественной человеческой бисексуальности. (Эксклюзивная гомосексуальность — которая в людях воспитывается, как и эксклюзивная гетеросексуальность, — станет куда менее распространенной в несексистском обществе, чем сейчас.) Но в иных аспектах сексуальность в таком обществе станет менее важной — потому что люди перестанут истерически хвататься за сексуальные связи, видя в них заменитель истинной свободе и многим другим удовольствиям (близости, насыщенности эмоций, чувству общности, святотатству), которым современное общество не дает выхода.

На данный момент я вижу мало связи между классовой борьбой и борьбой за освобождение женщин. Две цели современной левореволюционной политики — свержение одного класса другим в рамках одной нации и освобождение колонизированных народов от империалистского контроля — в целом не имеют никакого отношения к освобождению женщин. Женщины — это не класс и не нация. Политически радикально настроенные женщины вполне могут желать участвовать в повстанческих движениях, а не ограничивать свою энергию, как они это видят, борьбой женщин. Но в таком случае они должны понимать, что всё, что такая многозадачная революционная политика (вроде политики парламентских партий) предлагает женщинам, — это победы в виде реформ и обещаний формального равноправия.

Борьба на каком уровне первостепенна? Я не знаю, как здесь может быть единое мнение. Важность обеих различается в разных странах и в разные исторические моменты, а внутри одной страны зависит от расы и социального класса человека. Не вызывает сомнений, что во Вьетнаме освобождение женщин на данный момент второстепенно по сравнению с борьбой за национальное освобождение. В более богатых же странах освобождение женщин — куда более актуальная проблема, как сама по себе, так и как инструмент радикализации населения в других формах борьбы. (Например, осознание природы угнетения женщин помогает людям лучше понять природу империализма. И наоборот.)

На мой взгляд, в отношении между борьбой женщин и тем, что марксистские революционные движения называют главной борьбой, а именно классовой, важно следующее. Освобождение женщин требует культурной революции, направленной против образа мыслей и стереотипов, вполне способных пережить реорганизацию экономических отношений, к которой стремится классовая борьба. В теории положение женщин мало чем изменится в результате перестройки классовых отношений. Маркс и Энгельс, будучи гуманистами, наследниками Просвещения, порицали угнетение женщин при капитализме. Но традиционный «феминизм» Маркса и его последователей не связан логически с марксистским анализом. (Как и аляповатый «антифеминизм» Фрейда, смею утверждать, логически не связан с основными идеями теории психоанализа.) Социализм не приведет автоматически к освобождению женщин. Тем не менее только в обществе, называющем себя социалистическим — за неимением лучшего термина, — было бы возможно изобрести и узаконить уклад жизни, при котором женщины были бы свободны. Таким образом, при том что борьба за социализм и вопрос свободы женщин едва ли идентичны, воинствующие феминистки имеют резонную заинтересованность в победе революционного социалистического движения. И есть все основания быть с ним солидарными, пускай и не в открытую, — как у них есть причина воевать против правореволюционных (или фашистских) движений, которые всегда ратуют за мужское превосходство и подчиненное положение женщин.

Нет. Факт, что «работа по дому», которая считается женским занятием, — это физический труд и, в отличие от работы «в мире», не оплачивается, не помещает женщин в отдельный экономический класс. Женщин, как и мужчин, нельзя считать отдельным классом. Как и мужчины, женщины составляют половину членов каждого класса. Жены, сестры и дочери богатых мужчин участвуют в угнетении бедных; из-за членства в классе — а не из-за своего пола — меньшинство женщин угнетает других женщин. Если уж нужен ярлык, то женщин можно назвать кастой. Но это только аналогия. Нет точного термина, который можно было бы позаимствовать из иного вокабуляра социального анализа. Предположение, что женщины составляют класс, имеет не больше смысла, чем называть черных людей отдельным классом. Человеческий вид разделен на два пола (с отношениями по типу кастовых на основании половой принадлежности) и на множество рас (с отношениями по типу кастовых на основании преимущественно цвета кожи). Угнетение одного класса другим — это только один вид угнетения. Структуры, построенные вокруг существования двух полов, как и вокруг множества рас, невозможно привести к одному знаменателю со структурами, построенными вокруг существования разных социальных классов, — хотя, конечно же, разные виды угнетения могут пересекаться и часто это делают.

Я чувствую в этом вопросе благоговейную надежду на то, что в угнетении женщин можно обвинить какую-то конкретную форму общества, конкретное классовое устройство. Но этого сделать нельзя. Как социализм — в том виде, в каком он существует сейчас, — очевидно не стал решением, так и капитализм не является однозначным виновником. С женщинами всегда обращались как с низшими существами, они всегда имели маргинальный статус и в политике, и в культуре. Угнетение женщин — самый фундаментальный тип репрессий в организованных обществах. Это самый древний тип угнетения, предшествовавший любому угнетению на основе класса, касты или расы. Это самая примитивная форма иерархии.

По этой причине я не вижу, как «патриархальное угнетение» (ваш термин) можно считать каким-либо противоречием, главным или второстепенным. Напротив, структура этого общества построена именно на патриархальном угнетении, развенчание которого потребует пересмотра самых глубинных привычек в дружбе и любви, концепции работы, способности к ведению войны (которую особенно лелеят в сексистских обществах) и механизмах власти. Сама природа власти в организованных обществах основана на сексистских моделях поведения. Власть определяется в терминах мачизма и ими подкрепляется.

В современном индустриальном обществе, несомненно, есть много противоречащих структур и идеологий, но борьба за освобождение женщин, на мой взгляд, не может достичь успеха, если будет сосредоточена на обострении уже существующих противоречий; эксплуатировать противоречие с целью выбить с позиций глубоко укоренившиеся структуры — это только часть задачи. Женское движение должно нанести критический удар по самой природе государства — тысячелетней тирании патриархата, на основе которой незаметно сформировалась исключительно современная тирания фашистского государства.

Я осмелюсь утверждать, что фашизм — это не какая-то политическая аберрация, ставшая наиболее вероятной в Европе в промежутке между двумя мировыми войнами, но нормальное состояние современного государства, состояние, к которому стремятся все правительства промышленно развитых стран. Фашизм, иными словами, — это естественное развитие ценностей патриархального государства, примененных к условиям (и противоречиям) «массовых» обществ ХХ века. Вирджиния Вулф была абсолютно права, когда в конце 1930-х в выдающемся трактате Три гинеи написала, что борьба за освобождение женщин — это борьба против фашизма.

Как бы ни изолировал женщину оплачиваемый труд, он всегда дает ей свободу, пускай хотя бы от домашнего хозяйства и паразитизма. Но посвящение себя работе — это, конечно, только первый шаг. Женщины не станут автономными, до тех пор пока они не участвуют в работе общества на полностью равных условиях. Женщины должны вырваться из изоляции в своих рабочих гетто — из профессий, которые продолжают эксплуатировать воспитанную в них склонность к услужливости, одновременных поддержке и паразитизму, непредприимчивости. Для женщины уйти из дома «в мир» и работу редко значит полностью посвятить себя «миру», а именно достижениям; чаще всего это просто способ заработать деньги, увеличить семейный доход. Женщины занимают очень мало корпоративных или политических постов и составляют только крошечную долю занятых в либеральных профессиях (не считая преподавания). За пределами коммунистических стран женщинам буквально закрыт доступ к профессиям, требующим экспертного, близкого обращения с техникой и серьезных нагрузок или связанным с физической опасностью и непредсказуемостью или где они могли бы напрямую конкурировать с мужчинами, а не служить им поддержкой. Помимо более низкой оплаты, большинство работ, доступных для женщин, имеет низкой потолок карьерного продвижения и почти не дает выхода для их нормального желания проявлять активность и принимать решения. В результате этих предубеждений практически все выдающиеся достижения женщин в капиталистических странах совершаются на неоплачиваемой основе, ведь редкие женщины могут противостоять волне неодобрения, когда они отклоняются от стереотипов о «женственной» покладистости и непоследовательности. (По этой причине называть женщину «амбициозной», «сильной» или «интеллектуалкой» считается уничижительным; за агрессивное поведение, нормальное или похвальное для мужчины, ее могут назвать «стервой».)

Учитывая, что почти все специальности в современных обществах изолируют человека, меня поражает двойная изоляция, от которой страдают женщины, ведь им отказывают даже в тех ограниченных удовольствиях, которые мужчины могут получать от своей работы. Вступая в мир оплачиваемого труда в его современной форме, женщины могут многое для себя приобрести. Они могут получить навыки, которые помогут им лучше заботиться о самих себе и самоорганизовываться. Они получат доступ к важной арене борьбы, в каждой сфере труда, в каждой профессии, где смогут выдвигать требования для своего освобождения.

Эти требования должны быть шире, чем просто «равноправие», которого реально достичь между отдельно взятыми людьми в доступных для женщин областях работы. Что гораздо важнее одинаковой оплаты труда (хотя это минимальное «либеральное» требование всё еще не выполнено ни в одной стране мира, даже в Китае), так это разрушение стереотипов о полах в корне организации труда. Женщины должны становиться хирургами, агрономами, юристами, механиками, солдатами, электриками, астронавтами, управляющими фабрик, дирижерами, звукорежиссерами, шахматистами, строителями, пилотами — причем в весьма больших количествах, для того чтобы это перестало вызывать удивление. (Когда женщины становятся большинством в профессии, в прошлом монополизированной мужчинами, как, например, врачи в СССР, — это тоже мало помогает справиться со стереотипами. В результате ранее «мужская» роль врача теперь стала «женской».)

До тех пор пока существует половая сегрегация на рабочих местах, большинство людей — как женщин, так и мужчин — продолжит искать этому рациональные объяснения, вроде того что женщины физически слабее, менее способны к логическому мышлению и контролю эмоций. По мере ослабления этой системы женщины будут становиться более компетентными. Когда их присутствие в труднодоступных для них сейчас профессиях станет само собой разумеющимся, а не «дозволительным», тогда же появится большое число способных к этим профессиям женщин.

Когда работа полностью перестанет быть сегрегированной по половому признаку, женщины станут готовы к совместному с их коллегами-мужчинами пересмотру фундаментальных основ труда в том виде, в каком они существуют сейчас. Бюрократическое устройство труда в современном обществе требует более демократических и децентрализованных путей планирования и принятия решений. Что самое важное, необходимо подвергнуть сомнению идеал «продуктивности» (и потребления). Экономика процветающих стран построена на разделении функций по половому признаку: мужчин определяют как «производителей» и экспертов по обращению с инструментами, тогда как женщин (и подростков) определяют в первую очередь как «потребителей». Если не стереть эту разницу, полный допуск женщин к работе, которую сейчас выполняют мужчины, лишь увеличит в два раза численность армии психологически изолированных «производителей», трудящихся во имя экологически самоубийственной кампании по производству бесконечного количества товаров (и отходов).

Неизбежное однажды переосмысление труда могло бы уже начаться среди современных элит, и тогда женщины обнаружили бы, что мужчины уже приняли за них самые важные решения. Новые структуры труда, которые должны будут появиться в ближайшие два десятилетия (призванные, в том числе, сильно уменьшить количество разнообразной работы), могут оставить нетронутой систему сексизма, а женщин — заключенными в роли тунеядствующих, менее компетентных помощниц. Этого можно избежать, только если женщины вторгнутся в мир труда прямо сейчас, как бы труд ни «изолировал» их, с воинственным феминистическим настроем.

Всегда приятно слышать, что какая-то политическая организация поддерживает движение женщин — особенно если это организация вроде «Черных пантер», ранее скандально известная своим вопиющим сексизмом. Но я не испытываю оптимизма по поводу долгосрочного эффекта такой поддержки. Подобный союз со стороны выглядит более естественным, чем в реальности. Революционные движения обычно в самом деле дают представительство женщинам как действующим лицам в истории и молниеносно, кардинально подрывают сексистские стереотипы. Подумайте, как проявили себя женщины (когда им это «позволили» сделать) в Парижской коммуне, во время Октябрьской революции, во французском и итальянском сопротивлении во время Второй мировой, в борьбе за создание государства Израиль, во время Кубинской революции, за тридцатилетнюю борьбу за свободу Вьетнама, в палестинском партизанском движении, в городских партизанских движениях в Латинской Америке — в сравнении с тем, что этим женщинам позволялось (на что они считались способными) в каждом из этих обществ до начала вооруженной борьбы. Но это представительство временное. Когда борьба закончена, победой или поражением, женщин неизменно быстро демобилизуют и возвращают к их традиционным, пассивным, неисторическим ролям. (Позже историки и идеологи будут игнорировать или замалчивать их участие — как, например, во Франции, где поразительным образом сегодня обходят абсолютным молчанием огромное число воительниц и мучениц Сопротивления. Если об их подвигах и говорят, то только подразумевая, что руководили ими мужчины, как, например, в недавно вышедшем чрезвычайно сексистском китайском фильме Красный женский отряд, якобы призванном почтить и восхвалить женщин-солдаток в армии Мао в 1930-х годах.)

Для политических радикалов не составляет труда разделаться с сексистскими стереотипам, пускай на время, когда дело доходит до мятежа, «народной войны», партизанской борьбы или подпольного сопротивления иностранной оккупации. В ситуациях, когда речь еще не идет о вооруженных действиях, в радикальных политических организациях с женщинами обращаются совсем иначе. Несмотря на частые заявления о своих феминистских «взглядах», во внутренней жизни практически всех радикальных организаций, находятся они у власти или нет, — от официальных коммунистических партий до новых левых и полуанархических группировок, существующих с 1960-х, — всевозможные сексистские «обычаи» безропотно допускаются и оправдываются.

Как следствие, современная волна феминизма родилась в крупнейшей радикальной студенческой организации в США в 1960-х из болезненного осознания женщин, что к ним относятся как к второсортным членам. Женщин никогда не воспринимали всерьез на собраниях; именно женщин всегда просили (когда они не вызывались сами) вести протоколы и посылали на кухню за кофе. На демонстрациях их товарищи-мужчины часто благородно защищали их от полицейского насилия, но никогда не включали в ряды руководства. Вне всякого сомнения, уровень этого добродушного сексизма в радикальных организациях снизился, по крайней мере в Америке, именно благодаря протесту женщин. Они начинали изолированным меньшинством, объектом насмешек, но вывели на новый уровень сознательность многих женщин. Это движение, начавшись в Америке, теперь запоздало распространяется в Западной Европе, хоть и в более ограниченном, сдержанном виде. В 1970-е у женщин, стремящихся освободить себя и других женщин, среди радикально настроенных мужчин сторонников больше, чем когда-либо. Но недостаточно работать только в существующих радикальных организациях. На данный момент это даже не главное условие.

Полагаю, что сейчас и в ближайшем будущем главенствующая роль должна достаться женским движениям. Как бы много мужчин-радикалов их ни поддерживало (а их, в самом деле, не так уж много), женщины должны взять на себя основную часть борьбы. Женщины должны объединяться в группы в каждом классе, в каждом роде деятельности, в каждом сообществе, чтобы поддерживать и вдохновлять борьбу на самых разных уровнях и развивать женское самосознание. (Например, создавать исключительно женские профессиональные коллективы — из врачей, лечащих только женщин, юристов и бухгалтеров, работающих только с женщинами, — а также женские рок-группы, фермы, киносъемочные группы, малые бизнесы и так далее.) В политическом смысле женщины не будут иметь решительного голоса, пока не организуют группы под женским лидерством, — так же как черные люди не имели реальной политической силы, пока их представляли смешанные организации, что на практике означало руководство высокообразованных белых либералов с благими намерениями. Одна из целей политических мер — просвещать тех, кто осуществляет эти политические меры. При нынешнем состоянии политической неграмотности женщин работа с мужчинами (пускай сочувствующими) замедляет процесс политического взросления женщин.

В первую очередь женщины должны научиться говорить друг с другом. Как и черные (и другие колонизированные группы), женщины не имеют навыка организации, часто не уважают друг друга и не воспринимают всерьез. Они привыкли к мужскому лидерству, поддержке, одобрению. Тем более важно, чтобы они сами научились политической организации и попытались достучаться до других женщин. Их ошибки тогда по крайней мере будут их ошибками.

Говоря шире: сторонники того, чтобы женщины боролись за свое освобождение рука об руку с мужчинами, по сути отрицают реалии угнетения женщин. Такая тактика приводит к тому, что вся борьба от лица женщин будет умеренной и, в конечном счете, реквизированной в других целях. Этим заранее исключается возможность чего-либо «радикального», каких-либо фундаментальных перемен в сознании женщин. Совместные с мужчинами действия неизбежно ограничивают свободу женщин мыслить «радикально». Единственный способ для женщин на глубоком уровне изменить свое мышление — это организовываться отдельно. Сознание меняется только в результате противостояния, в ситуациях, когда примирение невозможно.

Таким образом, определенной деятельностью смогут заниматься — или вообще захотят — только группы, полностью состоящие из женщин. Лишь тогда их тактики будут разнообразными и в необходимой мере «экстремальными». Женщины должны продвигать свои интересы в политике, выходить на демонстрации и марши. Брать уроки карате. Свистеть мужчинам на улице, совершать налеты на салоны красоты, пикетировать против производителей сексистских игрушек, массово переходить в воинствующий лесбианизм, заведовать собственными психиатрическими клиниками и абортариями, проводить феминистские психологические консультации при разводах, создавать центры отказа от косметики, брать фамилии матерей, портить унижающие женщин рекламные плакаты, срывать общественные мероприятия песнями в честь невидимых жен знаменитостей и политиков-мужчин, агитировать женщин не брать алименты и не хихикать, подавать иски о защите чести и достоинства против многотиражных «женских журналов», устраивать телефонную травлю мужчин-психиатров, вступающих в сексуальные связи со своими пациентками, устраивать конкурсы красоты среди мужчин, выдвигать кандидаток-феминисток на все общественные посты. Пускай ни одно из этих отдельно взятых действий не обязательно, «экстремальные» меры ценны сами по себе, потому что помогают женщинам повысить собственную осознанность. И как бы много людей ни говорило, что подобная риторика шокирует или вызывает отторжение, она действительно оказывает положительное влияние на безмолвствующее большинство. Даже если эти действия совершаются небольшой группой людей, их партизанская борьба заставляет миллионы начать защищать свои ранее едва ли сознательные сексистские установки, прививая им мысль, что эти установки не сами собой разумеющиеся. (Я не исключаю пользу и настоящих партизанских силовых действий.)

Воинствующие группы должны, не боясь соответствовать сексистским клише (например, что женщины — существа эмоциональные, не способные к бесстрастной, объективной оценке), бросить все силы на реальный подрыв стереотипов о женственности. Типичный способ закрепления политической пассивности женщин — слова о том, что для авторитетности и достижения результата им нужно вести себя «с достоинством», не нарушать декорум, использовать свое обаяние. Женщинам следует выразить свое презрение к подобным угрозам, замаскированным под доброжелательные советы. Женщины смогут добиться в политике куда большего, если будут грубыми, громкими и — по сексистским стандартам — «непривлекательными». За это их будут высмеивать, но им нужно не просто относиться к этому стоически — им нужно к этому стремиться. Только когда их действия назовут «смехотворными», а требования — «чрезмерными» и «неадекватными», женщины будут знать, что они на правильном пути.

Важна разница не между краткосрочными и долгосрочными целями, а, как я уже говорила, между целями реформистскими (либеральными) и радикальными. Начиная с суфражистского движения, женщины в основном преследовали реформистские цели.

Пример разницы. Требовать, чтобы женский труд оплачивался равно мужскому, — это реформистская цель; требовать, чтобы женщины имели доступ ко всем родам занятий и профессиям, без исключений, — радикальная цель. Требование равной оплаты труда не ставит под удар систему стереотипирования по половому признаку. Когда женщине платят те же деньги, что за эту же работу получает мужчина, создается лишь формальная разновидность равенства. Когда примерно половину занятых в любой области будут составлять женщины, когда все виды работы и общественной деятельности станут доступны обоим полам, только тогда прекратится стереотипирование по половому признаку — и никак не раньше.

Еще раз подчеркнув эту разницу, я не хочу сказать, что реформистские победы совершенно не имеют значения. Бороться за них исключительно важно, так как даже эти требования большинством воспринимаются как «слишком радикальные». Большая часть реформистских требований еще далека от воплощения. В медленном продвижении в эту сторону определенно лидирующие позиции занимают коммунистические страны. Следом за ними, хоть и с большим отставанием по уровню «либеральной» просвещенности общественных порядков, идут капиталистические страны с протестантским прошлым, в частности Швеция, Дания, Голландия, США, Канада и Новая Зеландия. Далеко за ними в хвосте — страны с католическим культурным фундаментом, такие как Франция, Италия, Испания, Португалия, Мексика и страны Центральной и Южной Америки, где замужние женщины не могут покупать и продавать собственность без письменного разрешения от мужей и где право на развод, не говоря уже о легальных абортах, всё еще остается предметом жесточайших дебатов. А еще дальше Латинских стран едва виднеются страны мусульманской культуры, где женщины до сих пор подвергаются немыслимо строгой социальной сегрегации, экономической эксплуатации и контролю сексуальной жизни…

Несмотря на то, с какой разной скоростью улучшается положение женщин в разных культурах, я полагаю, что к концу века большинство реформистских требований будут удовлетворены почти во всех странах. Но важно понимать, что тогда борьба только начнется. Выполнение этих требований никак не изменит репрессивное, патерналистское мышление, которое делает из женщин второсортных граждан. Женщины должны почувствовать и научиться выражать свою злость.

Женщины должны начать выдвигать жесткие требования — сначала к себе, затем к мужчинам. Для начала они могут отмечать свой статус полноценного взрослого символическими поступками, например не брать фамилию мужа. Они могут отучить себя от рабской озабоченности внешностью, которой они выражают согласие на собственную объективацию. (Отрекаясь от косметики и утешительных увещеваний салонов красоты, они символически откажутся от нарциссизма и тщеславия, которые оскорбительным образом считаются нормой для женщин.) Они могут противиться ритуалам мужской галантности, нарочито подчеркивающим их низший статус под видом ухаживания. Женщины должны предлагать мужчинам поджечь сигарету, понести чемодан и поменять спущенное колесо. Даже мелкие поступки, игнорирующие предписанные женщинам «феминные» роли, имеют значение и помогают менять умы и женщин, и мужчин. Они — необходимое начало для серьезного осмысления женщинами институциональной основы для своего освобождения. Это мышление должно зародиться одновременно с возникновением экспериментальных организаций, созданных женщинами для женщин, — жилищных коммун, рабочих коллективов, школ, детских садов, клиник, — которые воплотят в себе солидарность женщин, рост их политической осознанности и практические стратегии избавления от системы сексистского стереотипирования.

Освобождение женщин имеет политический смысл и в краткосрочной, и в долгосрочной перспективе. Изменение статуса женщины не только представляет собой изолированную политическую цель, но готовит почву (и становится частью) радикальных перемен в мышлении и структуре общества, которые в моем понимании составляют революционный социализм. И я не просто хочу сказать, что освобождение женщин не должно дожидаться установления такого социализма. Оно вообще не может ждать.

Я считаю, что социализм не может победить без предшествующих тому крупных побед феминизма. Освобождение женщин — обязательная подготовительная часть построения справедливого общества, а не наоборот, как утверждают марксисты. Если это будет происходить в обратном порядке, скорее всего, женщины обнаружат, что их освобождение было пустым обещанием. Если трансформации общества по плану революционного социализма не будет предшествовать воинствующее независимое движение женщин, то просто гегемония одной морально-этической системы угнетения женщин сменится другой.

Определенно, современная «нуклеарная семья» призвана угнетать женщин. Мало утешительного могут предложить и другие модели семьи, существовавшие в прошлом и существующие сегодня за пределами обществ «европейского» типа. Практически все формы семьи ставят женщин в зависимое положение от мужчин — их место «в стенах дома», в то время как вся общественная власть оказывается в руках мужчин, которые организуют состоящие только из мужчин группы за пределами семьи. В хронологии нашей жизни семья становится первой и психологически непреложной школой сексизма. Из-за того как по-разному обращаются с мальчиками и девочками (одевают, разговаривают, хвалят, наказывают), девочкам с малых лет прививают нормы зависимости и нарциссизма. Вырастая, дети имеют разные ожидания от самих себя, сформированные на основе образов матери и отца, их фундаментально отличных друг от друга областей ответственности в семейной жизни.

Семья — это институт, построенный на эксплуатации женщин как постоянных обитателей домашнего пространства. Поэтому работа для женщины означает хотя бы частичное освобождение от угнетения. Если женщина получает деньги за труд, любой труд, она перестает быть исключительно семейным созданием. Ее всё еще могут эксплуатировать в семье, теперь уже на полставки — оставляя при этом обязанности практически полной занятости. Женщины, которые обрели свободу выходить «в мир», но всё еще ответственны за покупки, готовку, уборку и детей, просто удваивают свою загруженность. Это участь практически всех замужних женщин как в капиталистических, так и в коммунистических странах. (Двойной груз на плечах женщин особенно тяжел в Советском Союзе, при большем количестве доступных профессий, чем, скажем, в США, при только зарождающемся обществе потребления и при почти полном отсутствии «сферы услуг».) Даже если жена занимает не менее почетную должность и физически устает не меньше мужа, когда они приходят домой, для мужа — и обычно для жены тоже — кажется естественным, что он будет отдыхать, а она будет готовить ужин и убираться после. Подобная эксплуатация будет сохраняться даже при увеличении числа работающих женщин, поскольку их работа никак не меняет представления об их «женской» роли.

Большинство карьер, доступных женщинам, считается подходящим для их «женских» склонностей, и поэтому большинство мужчин и женщин не видит противоречия между «женской работой» и традиционно «женскими» талантами (помогать, воспитывать, готовить), которые им положено применять у себя дома. Только когда много женщин будет работать в самых разных сферах труда, для мужа уже не будет само собой разумеющимся то, что жена выполняет всю или почти всю работу по дому. Эти на первый взгляд два разных требования идут рука об руку: чтобы спектр доступного трудоустройства не определялся половой принадлежностью и чтобы мужчины полноценно участвовали в традиционно «женском» труде по поддержанию домашнего хозяйства. Мужчины ощущают эти требования как неудобные и опасные, но в наше время первое требование как будто их смущает меньше, чем второе, — в доказательство того, насколько грамматика семейной жизни (как и самого языка) — мощный и долговечный оплот сексистских предрассудков.

В семейном укладе, где женщина не будет угнетена, мужчина должен принимать участие во всех домашних занятиях. (А для женщины будет нормальным посвящать значительное время своим «внешним» обязательствам, не имеющим отношения к семье.) Но решение не сводится к изменению степени вовлеченности мужчины до идеального разделения всех функций и обязанностей пополам. Само ведение домашнего хозяйства следует переосмыслить. Семья не должна быть изолированной молекулой, чьи занятия принадлежат только ей и никому больше. Многие домашние задачи можно решать более эффективными и приятными способами в коммунальном пространстве — как в обществах до Нового времени. Нет никакой действительной пользы от того, что каждая семья будет иметь (если сможет себе позволить) собственную няню или домработницу — то есть женщину, нанятую частично или полностью выполнять неоплачиваемую, неофициальную роль жены как служанки. По тому же принципу нет никаких причин (кроме эгоизма и страха) каждой семье иметь собственную стиральную машину, автомобиль, посудомоечную машину, телевизор и так далее. По мере исчезновения человеческих (чаще женских) частных услуг помощи по дому — за исключением чрезвычайно богатых семей — и перехода стран от досовременной экономики к индустриализации и потребительству получают широкое распространение механические решения для дома. Большинство новых механических помощников и услуг, приобретение которых для пользования «индивидуальных» семей — основной догмат веры общества потребления, вполне могут быть общей собственностью групп семей, таким образом сокращая лишний труд, ограничивая соперничество и стяжательство, уменьшая отходы. Демократизация семейных обязанностей — один из необходимых шагов к изменению угнетающих определений ролей жены и мужа, матери и отца. Она же поспособствует разрушению стен, которые современные индустриальные общества возводят между крошечными семьями, губительно угнетая психику их членов.

Современная «нуклеарная семья» — катастрофа и с психологической, и с нравственной точки зрения. Это тюрьма сексуального угнетения, игровое поле морального лицемерия, музей собственничества, завод по производству вины и школа эгоизма. И всё же, несмотря на ужасную цену, которую ее члены платят тревогой и деструктивным грузом затаенных чувств, современная семья может быть источником положительного опыта. В частности, как отмечает Джулиет Митчелл, сегодня в капиталистическом обществе семья зачастую — единственное место, где всё еще разрешено что-то, напоминающее близкие человеческие отношения (в которых есть теплота, доверие, диалог, равенство, верность, спонтанность, сексуальное удовольствие, радость). Неслучайно, что один из слоганов капиталистического общества, общества, которое способствует максимальной изоляции в работе и всех социальных связях, — это святость семьи. (Под семьей подразумевается, хоть этого и не говорят открыто, исключительно патриархальная «нуклеарная» семья.) Семейная жизнь — это пережиток тех самых «человеческих» ценностей, которые индустриальное городское общество разрушает, но всё же в каком-то виде умудряется сохранить.

Чтобы выжить, а точнее, выжать из своих граждан максимальную продуктивность и стремление к потреблению, капитализм (и его кузен — коммунизм по советскому образцу) должен обеспечить ограниченное существование ценностей человеческой близости. Поэтому он награждает эти ценности привилегированным или защищенным статусом института семьи, который не представляет опасности ни в экономическом, ни в политическом смысле. В этом идеологический секрет самой формы современной нуклеарной семьи: единица семьи слишком малочисленна, слишком урезана, слишком ограничена своим жилым пространством (обычно это трех- или четырехкомнатная квартира в городе), чтобы быть жизнеспособной экономической единицей или иметь политическую связь с источниками власти. В начале Нового времени дом потерял свою древнюю роль алтаря и места ритуалов; религиозные функции полностью монополизировали «церкви», в действиях которых члены семьи участвуют как отдельные индивидуумы, вне своего дома. В конце XVIII века семью вынудили передать право образовывать (или не образовывать) своих детей централизованному государству и его «публичным школам», которые дети из каждой семьи по закону обязаны посещать как индивидуумы. Нуклеарная семья, также известная как классическая, — это бесполезная семья, идеальное изобретение городского индустриального общества. Ее функция именно в этом: быть бесполезной, быть убежищем. Лишившись всех экономических, религиозных и образовательных функций, семья существует исключительно как источник эмоциональной теплоты в этом холодном мире.

Возвеличивание семьи — это не просто откровенное лицемерие; оно обнаруживает важное структурное противоречие в идеологии и устройстве капиталистического общества. Идеологическая функция современной семьи — манипулятивная, а точнее, самоманипулятивная. Это не значит, что всё, происходящее в семейной жизни, — полная фикция. В основу нуклеарной семьи заложены искренние ценности. Если бы не эта убогая форма семейной жизни, распространенная сегодня, люди жили бы еще более изолированно друг от друга. Но эта стратегия не сможет работать вечно. Противоречие между ценностями, которые призвана хранить семья, и ценностями, пропагандируемыми массовым индустриальным обществом, в конце концов неразрешимо. Семья всё хуже и хуже справляется с возложенной на нее задачей — задачей, которая оправдывает существование семьи в ее современной форме. Функция семьи как этической кунсткамеры вырождается в индустриальном обществе; даже в ней «человеческие» ценности постепенно тают. Массовое индустриальное общество хранит ценности близости в безопасном месте, в институте по определению аполитичном. Но безопасных мест нет. «Внешний» мир становится настолько едким, что отравляет семью, заражает ее болезнью общества, которое проникает внутрь с хором голосов из телевизора в каждой гостиной.

Клишейный призыв «ликвидировать» семью из-за ее авторитарной природы весьма поверхностен. Грех семьи на протяжении истории был не в авторитаризме, но в том, что авторитет как таковой зиждется на собственничестве. Мужья «владеют» женами; родители «владеют» детьми. (Это только одна из похожих черт между статусом женщины и статусом ребенка. Представители мужского пола по определению взрослые, несут за себя физическую ответственность и по этой причине галантно высаживают с тонущего корабля «сначала женщин и детей». В Испании замужняя женщина не имеет права устроиться на работу, открыть счет в банке, оформить паспорт или подписать контракт без письменного разрешения от мужа — прямо как ребенок. Женщины, как дети, по сути имеют статус несовершеннолетних; они — на попечении своих мужей, так же как дети — на попечении родителей.) Даже современная нуклеарная семья в своей либерализованной форме в Северной Европе и Северной Америке всё еще держится, хотя уже не настолько открыто, на отношении к женщинам и детям как к собственности.

Мишенью должна стать семья, построенная на владении: к людям нельзя относиться как к собственности, к взрослым нельзя относиться как к детям. Однако некоторые разновидности власти имеют право на существование внутри семьи. Вопрос в том, что это за власть, а это зависит от того, в чем ее легитимность. Изменение семьи, необходимое для эмансипации женщин, означает вычеркивание из всех форм внутрисемейных отношений главной легитимной силы, а именно власти мужчины над женщиной. Хотя семья — это та институция, в которой зародилось угнетение женщин, избавление от угнетения не будет означать конец семьи. Как и не исчезнет из несексистской семьи всякая разумная власть. Когда внутреннее устройство семьи больше не будет диктовать иерархия на основе пола, останется некое подобие иерархии на основе возраста. Несексистская семья не будет совершенно неструктурированной, но она будет открытой.

Именно по той причине, что семья — это уникальная институция (единственная институция, которую современное общество настойчиво называет «частной»), реконструкция семьи — весьма деликатный проект, менее поддающийся долгосрочному планированию по сравнению с другими институтами. (Например, куда более очевидно, что делать со школами, чтобы побороть в них сексизм и авторитарные порядки.) Реконструкция семьи должна стать частью построения новых, но всё еще небольших форм сообществ. Здесь особенно может помочь женское движение, если в контексте сегодняшнего общества оно создаст альтернативные институты, которые лягут в основу развития новых практик группового сосуществования.

В любом случае с семьей ничего нельзя сделать в приказном порядке. Вне всякого сомнения, какая-то форма семейной жизни продолжит существовать. Что необходимо, так это не уничтожение семьи, но отказ от противопоставления (особенно глубоко укоренившегося в капиталистических странах) между «домом» и «внешним миром». Это противопоставление тлетворно. Оно угнетающе действует на женщин (и детей) и душит чувство общности, сестринского и братского, на котором может быть построено новое общество.

Легализация абортов — это реформистское требование, как и ликвидация стигмы на незамужних матерях и так называемых незаконнорожденных детях, а также открытие бесплатных детских садов для детей работающих матерей, и потому оно неоднозначно. История показывает, что женскую ярость, направленную только на требование реформ, слишком легко усмирить (как случилось с движением суфражисток в Англии и Америке, когда женщинам-таки дали право голоса после Первой мировой). Подобные реформы обычно притупляют и затем резко распыляют энергию борьбы. Можно даже сказать, что они идут на пользу репрессивным системам, добиваясь от них лишь послаблений. Вопреки горячим ожиданиям, особенно в Латинской Америке, более вероятно, что получение права на аборт — как и права на развод, покупку дешевых и легальных контрацептивов — будет только способствовать сохранению текущей системы брака и семьи. Подобные реформы в действительности укрепляют власть мужчин, опосредованно поощряя сексуальную распущенность и эксплуатацию женщин, что в этом обществе считается нормальным.

Но реформы в этой области отвечают насущным нуждам сотен миллионов женщин — всех, кому не досталось богатства и привилегий. Улучшение их положения способно привести и к другим требованиям, при наличии теоретической подкованности женского движения. Ценность борьбы за реформы такого малого, неоднозначного политического веса во многом зависит от географии. Как правило, чем тяжелее предстоит борьба, тем с большей вероятностью она будет политизирована. Так, в Италии или Аргентине кампания за легализацию контрацептивов и абортов имеет в большей степени политический характер, чем в Норвегии или Австралии. Само по себе право на аборт не относится напрямую к политике, несмотря на крайнюю необходимость в нем с гуманистической и экологической точки зрения. Значительность оно приобретает вкупе с требованиями и действиями, нацеленными на мобилизацию и просвещение большого числа женщин, которые еще не задумались о своем угнетении. В статусе женщин ничего не изменится, если они добьются только какого-то одного права. Тот факт, что развод фактически невозможен в Испании, но при этом его легко получить в Мексике, не значит, что положение женщин в Мексике значительно лучше положения женщин в Испании. Но борьба хотя бы за это право может стать важным шагом в подготовке к более основательным действиям.

Я бы не назвала себя эмансипированной женщиной. Так просто всё не бывает. Но я всегда была феминисткой.

Когда мне было пять лет, я мечтала, что стану биохимиком и получу Нобелевскую премию. (Я тогда только прочитала биографию мадам Кюри.) В десять лет я променяла химию на медицину. В пятнадцать я уже знала, что стану писателем. Что я хочу сказать: мне никогда не приходило в голову, что мне могут не дать заниматься всеми этими вещами «в мире», потому что я родилась женщиной. Возможно, причиной тому мое хворое детство, проведенное за книгами и в химической лаборатории в пустом гараже, жизнь в глубокой провинции США в семье настолько не полноценной, что я назвала бы ее «субнуклеарной». Я странным образом не знала даже о существовании такого барьера. Когда в пятнадцать лет я поступила в университет и покинула дом, а затем попробовала работать в разных сферах, мои отношения с мужчинами в профессиональной среде всегда складывались, за редкими исключениями, самым дружеским и безмятежным образом. Так я и продолжала жить, не осознавая проблемы. Я даже не поняла, что я феминистка, — настолько непопулярным явлением это было в то время, — когда в семнадцать лет я вышла замуж и не стала менять фамилию; таким же «личным» проявлением принципиальности я считала тот факт, что при разводе с мужем семь лет спустя я с негодованием отказалась от автоматической попытки моего адвоката подать на алименты, хотя я была без гроша за душой, без дома, без работы на тот момент и с шестилетним ребенком на руках.

Время от времени я замечала, что люди говорят, как, должно быть, трудно быть одновременно независимой и женщиной; меня это всегда удивляло — и иногда раздражало, потому что эти люди казались мне недалекими. Для меня проблемы не существовало — не считая зависти и неприязни, которые я периодически чувствовала от других женщин, образованных, безработных, привязанных к дому жен моих коллег. Я понимала, что я — исключение, но мне не казалось сложным стать исключением; поэтому я принимала свои привилегии как должное. Теперь я вижу всё иначе.

Мой случай — не редкость. Не слишком парадоксальным образом положение «эмансипированной» женщины в либеральном обществе, где большинство женщин не эмансипированы, может быть до постыдного легким. При определенном таланте и блаженной или просто упрямой незакомплексованности можно избежать (как было со мной) первоначальных препятствий и насмешек, с которыми чаще всего приходится сталкиваться женщинам, желающим автономности. Такой женщине будет казаться не сложным жить независимой жизнью; вероятно, она даже получит некоторые профессиональные преимущества от того, что она женщина, — например, она будет заметной. Ее благополучие сродни благополучию нескольких черных людей в либеральном, но всё еще расистском обществе. Любой либеральной группе (политической, профессиональной или творческой) нужна своя женщина «для галочки».

Чему я научилась за последние пять лет — с помощью женского движения — это воспринимать собственный опыт с определенной политической перспективы. Мое личное благополучие здесь ни при чем. Что оно доказывает? Ничего. Любая «эмансипированная» женщина, которая принимает свое привилегированное положение за данность, участвует в угнетении других женщин. Именно в этом я обвиняю подавляющее большинство женщин, работающих в сфере искусства и науки, занятых в либеральных профессиях и политике.

Меня часто поражает уровень мизогинии многих успешных женщин. С какой готовностью они обзывают других женщин глупыми, скучными, поверхностными или занудными и говорят, что предпочитают компанию мужчин. Как и большинство мужчин, которые относятся к женщинам свысока и по сути презирают их, большинство «эмансипированных» женщин не любит и не уважает других женщин. Если они не боятся их как соперниц в сексуальном плане, то боятся как конкуренток в профессии и стремятся закрепить свой особый статус женщины, допущенной в преимущественно мужской мир профессиональной деятельности. Многие женщины, которых можно было бы назвать «эмансипированными», на самом деле бесстыдно ведут себя, как дядя Том, заискивая перед своими коллегами-мужчинами, вместе с ними принижая других, менее успешных женщин, умалчивая о трудностях, с которыми им самим пришлось столкнуться из-за своего пола. Своим поведением они как будто хотят сказать, что любая женщина могла бы достичь того же, если бы приложила достаточно усилий, что возведенные мужчинами барьеры на самом деле легко преодолимы, что женщины сами не дают себе двигаться вперед. А это попросту неправда.

Первая обязанность «эмансипированной» женщины — это жить самой полной, свободной, неординарной жизнью, какой только сможет. Вторая ее обязанность — это солидарность с другими женщинами. Она вполне может жить, работать и заниматься любовью с мужчинами. Но у нее нет права делать вид, что ее положение проще, надежнее или менее требующее от нее компромиссов, чем в действительности. Она не должна покупать хорошие отношения с мужчинами ценой предательства своих сестер.