О Тех, Кто Всегда Рядом!

Глава 12 Заключительная. В которой задуманное свершится

Иштвану еще дважды приходится наведаться в разные храмы Святых Духов для пополнения наших капиталов. И оба раза я хожу с ним — наблюдаю за окрестностями, а попутно восхищаюсь его смелостью и находчивостью. Он даже разнообразит свои воровские уловки: для придания ситуации вида случайности и правдоподобия, Иштван легко отсыпает на жертвенные подносы по нескольку монет прямо из только что украденных кошельков. Священники его за это даже благословляют. Если он продолжит заниматься кражами еще пару недель — пожизненное отпущение грехов ему гарантировано.

Возвращаясь в последний раз из храма и проходя мимо кожевенных мастерских, мы становимся свидетелями того самого ритуала, которого ждет и страшится каждый житель моего мира. Два угрюмых Анку вытягивают из цеха какого-то тощего мужичка и ведут в сторону замка.

— Куда это они его? — спрашивает Иштван.

— Уведут в замок, там сожрут, все как обычно, — объясняю я.

— И что, он даже не попробует сопротивляться? — Иштвану это удивительно, он видит подобное впервые. — Их же в цеху было не меньше пары дюжин! Да просто навалились бы все вместе…

— Мечтатель, — я зло смеюсь, — если бы это было так просто! Я рассказывал тебе, на что способны Анку. Вся цена подобного восстания — смерть этих несчастных подмастерьев. И все. Разве в твоем мире нет такой силы, которая заставляет любого подчиняться безропотно? Король, священники, дворяне? Разве ты сможешь противиться их решениям?

— Так то — король! То — священники! Они хоть не жрут нас!

— Ты в этом уверен?

В глазах Иштвана я вижу непонимание, он чешет затылок:

— Ну да! Отработал на монастырь или там на постройке дороги — и свободен как птица!

— И вас не забирают в армию, не забивают плетьми за пустяки, не травят собаками ради развлечения? — обо всем этом я слышал от школьного учителя, который очень гордился, что с появлением кровососов ничего подобного в нашем мире не осталось.

— Ну, бывает, — соглашается Иштван. — Но ведь не жрут!

— Какая разница мертвому — сожрали его или нет?

Иштван недолго думает и упрямо рубит ладонью воздух:

— И все равно! Я не понимаю, как так можно? Как глупый баран он идет за теми, кто через четверть часа его сожрет! Разве это правильно?

— Неправильно, — соглашаюсь с разгорячившимся приятелем. — Но выбора у него нет. И мы с тобой здесь для того, чтобы больше подобного не было никогда.

— Я готов убивать этих Анку прямо сейчас! Но еще сильнее мне хочется поколотить этих баранов.

Мне удивительно — какое ему дело до каких-то чужих людей? Какая ему разница, чем закончится их жизнь? И я спрашиваю его об этом.

— Ты не понимаешь? О, Господи! Это так просто! Если бы я мог вернуться домой и обладал бы здесь неприкосновенностью — мне было бы наплевать на всех! Но я сделал глупость, не послушав тебя тогда, у маяка. И пошел за тобой не зная, куда меня выведет дорога. И теперь я такой же человек этого мира, как и ты. С такими же шансами оказаться завтра в пузе Анку, как и у тебя! Но я такого конца не хочу! Поэтому буду бороться, поэтому буду помогать высокой госпоже алфур уничтожить эту Морриг!

Я ничего не говорю вслух. Мне стыдно, что я вынужден обманывать своего приятеля и молчать о том, что отличие Хине от Морриг — только в имени и принадлежности к другому Сиду. Вместо откровенного разговора я показываю пальцем на переходящую улицу девчонку и перевожу разговор:

— Посмотри-ка, какая кругленькая пышка!

И Иштван с невысказанной благодарностью отзывается, начиная смаковать стати крастотки — ему, кажется, тоже не очень приятно говорить о своих ошибках.

К исходу второго дня мы переезжаем в уютненькую квартирку с двумя спальнями. Неподалеку от ратуши, на улице Лекарей. Денег теперь хватает — их так никто и не хватился, а ситуация с вожделеющими тела Туату громилами мне не понравилась настолько, что я не решаюсь испытывать судьбу тем же соблазном еще раз. Хорошо Тулл оказался таким сговорчивым, ведь кто другой, движимый приступом похоти, запросто мог на самом деле снести мне башку или переломать руки-ноги. Пусть крыша над головой обойдется немного дороже, но даст нам чувство безопасности — я на это согласен и легко договорюсь со своей природной жадностью.

Иштван не пришел в восторг, когда план с проникновением в логово Морриг с помощью его непревзойденного умения в обращении с луком и стрелами отменяется. И я его отчасти понимаю — ему очень хочется выглядеть героем в глазах Хине, но мне смешно от того, что мой приятель совершенно выпускает из виду, что это именно ее дар позволяет ему хоть чем-то выделяться из толпы предназначенных к закланию жертв.

Еще сильнее его удивляет необходимость выглядеть как кровососы. Ведь, по его устоявшемуся убеждению, все Анку порождены гнусной колдуньей Морриг, а светлая алфур, высокая госпожа Хине-Тепу не должна уподобляться мерзкому отродью дьявола! Он так и говорит: «отродье диявола»! Кто такой этот диявол — я не знаю, а сам Иштван не очень-то сведущ в теологии и объяснить ничего толком не может. Однако из его сбивчивого повествования я заключаю, что неведомый мне диявол — это тот, кого наши священники называют Врагом людей (хотя мне неясно — зачем выдумывать какого-то непонятного Врага, если есть Туату и Анку?), а Хине этого диявола величает Хэль: нечто могущественное, злобное, ненавидящее все вокруг и наделенное такой силой, что способно повелевать жизнью самих Туату и противиться даже воле Святых Духов.

Иштван наотрез отказывается облачаться в одежды «приспешников диявола», сбивчиво тараторит о том, что по смерти ему нипочем не обрести вечного спасения, если сейчас он решится на такое!

И нам приходится приложить немалые усилия, чтобы убедить Иштвана в том, что нет ничего плохого в том, чтобы притвориться Врагом на погибель Врагу. Что это никакой не грех, а один сплошной подвиг, за который ему воздастся. Только когда Хине обещает ему свое благословение, он соглашается.

Он все так же дежурит на площади, ожидая возвращения хозяйки Сида Динт, и даже умудряется приставить к этому делу пару местных недорослей — они ждут прибытия Сиды днем, а Иштван караулит ночью. Они не знают — зачем это нужно и думают, что в карете приедет какая-то особа королевских кровей с эскортом, состоящим сплошь из Анку, но так даже лучше. Чем меньше вопросов — тем лучше. Их услуги стоят недорого, ведь и без нас они целыми днями околачиваются на рынке перед ратушей, ожидая, что кому-то из торговцев понадобятся их руки и ноги — погрузить или разгрузить товары, что-то отнести или принести. По пять оловяшек в день на каждого из наших помощников для тех, кто открыл золотую жилу в местных храмах — вообще не траты.

Морриг возвращается еще через два дня и Хине начинает нас торопить.

Три спокойных вороных конька (один из них под женским седлом) куплены и объезжены. Моего я назвал Храбрецом, Иштван своего по семейной традиции — Конем, а Хине даже не стала искать имя — ей настроения и чувства лошади неинтересны. Задержка только с одеянием — заказ на него приходится разместить у разных портных, чтобы никто из них не догадался, что за одежда получится в конечном итоге.

Маски из тяжелой блестящей ткани я делаю сам, и замечаю за собой странную вещь: мне хочется сделать их красивыми и незабываемыми. Я не ограничиваюсь прорезанными отверстиями для глаз и рта, я трачу силы на всякие выточки-обметки, я умудряюсь сделать на масках носы, подбородки, надбровные дуги и даже наметить уши! По поверхности ткани идет какой-то заморский узор, который должен придать готовому изделию неповторимый вид.

И маски мне удаются на славу — вернувшийся вечером со своего обычного поста Иштван едва не падает в обморок, увидев меня в образе Анку, восседающим на его кровати! Он даже не обращает внимания на цвет моих одежд — настолько его пугает блестящая в свете свечей маска.

— Одон, что ты делаешь! — восклицает он, когда я со смехом стягиваю с лица предмет своей ремесленной гордости. — Если бы я не растерялся, ты бы уже сидел здесь, утыканный стрелами как еж иголками! Вот тогда бы мы посмеялись!

— Примерь, — я бросаю ему свое второе произведение.

И потом почти четверть часа мы дурачимся, пугая друг друга страшными мордами: рычим, скалимся, завываем и размахиваем руками, изображая наложение магических чар, скачем по комнате, награждаем друг друга легкими тумаками и валяемся на полу, дрыгая ногами.

Потом оба вваливаемся в комнату к Хине, сидящей как обычно у окна с прикрытыми ставнями, и хором выспрашиваем у нее «чего хотела бы госпожа от двух верных Анку»? Остроухая недолго остается отстраненной, а потом неожиданно вместе с нами пускается водить хоровод вокруг стола. Это так неожиданно для меня, что я оказываюсь в нашей короткой цепочке последним. Зато Иштван млеет — ему удалось ухватиться за шестипалую лапку предмета своего обожания и, кажется, лучшей награды ему и не нужно.

— Вы оба очень хорошо поработали, — заключает Хине-Тепу, когда мы все успокаиваемся. — Осталось сделать последний шаг.

Действительно, только сейчас ко мне приходит мысль, что вскоре все кончится. Осталось всего каких-то два-три дня перед тем, как я сделаюсь баснословным богачом и займусь ссудами в каком-нибудь крупном, но тихом и спокойном городе, возможно, даже в соседнем королевстве, словом там, где не будут знать мое прошлое. Потом, через годик-другой, когда все наладится, выкопаю наследство Карела, отомщу мерзавцам Корнелию и Симону и займусь подготовкой большого восстания — если будет на то воля Святых Духов. И, наверное, я больше никогда не увижу Хине, мне придется проститься с Иштваном, который наверняка упросит Туату взять его с собой в Сид. Мне становится грустно — с этими двумя… с человеком и алфур, мне пришлось пережить так много, что расставаться вовсе нет никакого желания. Я часто бывал к ним несправедлив и излишне подозрителен, старался держать дистанцию, но все-таки привязался.

Правда, возможен и такой исход, где нас всех порвут на мелкие клочки, но в такой конец совсем не хочется верить, и я отбрасываю его прочь как нечто абсолютно несбыточное.

Видимо, Иштван чувствует что-то похожее, потому что хлюпает носом, порывается что-то сказать, но не находит слов, потом машет рукой и уходит в нашу комнату. Он даже не боится оставить меня с Хине наедине, чего старательно избегал в последние дни, навязывая мне свою компанию в любое время, когда не был занят на посту перед замком.

— Тебе грустно, человек Одон? — впервые в голосе Хине-Тепу слышится мне какое-то участие.

— Не знаю. Наверное. Да, — соглашаюсь я. — Осталось совсем чуть-чуть.

— Ты получишь свою награду. Разве не сделает она тебя счастливым?

— Не знаю. Наверное, — повторяюсь я. — Пока мы с тобой шли сюда, я видел такое… странное, интересное и невообразимое, что теперь мне этого будет не хватать. И я думаю: не продешевил ли я, потребовав у тебя одно лишь золото в оплату услуг?

Она улыбается. Как-то тепло и понимающе.

— Слово тобою, Одон, было сказано. Теперь ты будешь мудрее, когда придется с кем-то договариваться.

— Верно, Хине. Ты, как всегда, права. С тобой не поспоришь.

— Но если хочешь, то потом я могу сделать тебя своим Анку и тогда…

— Нет, Хине. Нет.

Я снимаю с лица маску, смотрюсь в ее пустые глазницы и еще раз говорю:

— Нет, Хине. Я не хочу становиться Анку. Даже твоим. Но если когда-то потом тебе потребуется партнер еще для какого-нибудь дела… Не во вред людям, конечно… То… Рассчитывай на меня. Если я буду к тому времени все еще жив.

Голос мой срывается, я кляну себя за слабодушие, сжимаю маску в кулаке и буквально бегом спешу к Иштвану.

Он делает вид, что спит.

А утром поочередно от трех портных и одного сапожника нам приносят недостающие детали облачения — плащи, сапоги, штаны.

Морриг на месте, план продуман до всех мелочей, которые можно учесть, и мы готовы действовать. Еще пара дней промедления и мы перегорим.

Сложив все в дорожные сумки, мы выезжаем за город, огибаем его полукругом, попутно в укромном месте переодеваемся в имеющиеся костюмы, некоторое время привыкаем к виду друг друга, выслушиваем последние наставления от Хине по поведению настоящих Анку — чтобы не чихнуть в неподходящий момент или не выкинуть еще что-нибудь, для кровососов нехарактерное.

Я перевешиваю свое сокровище — пояс с серебром — под новые одежды, на руке, под черным рукавом закрепляю Эоль-Сегг, так, чтобы при необходимости сорвать ее одним движением, прячу свой тесак, упрятанный в матерчатый чехол, под седло. Иштван делает то же самое со своим луком и клинком.

Я держу в руках наши подорожные и не понимаю — что с ними делать? Предъявлять или нет?

Но Хине-Тепу мне все быстро объясняет.

Оказывается, Анку путешествуют между городами без всяких подорожных. Черные одежды, маска, вороной конь, маска — все это так точно удостоверяет личность кровососа, что ничего иного не требуется. А если с нами будет еще и Туату — то любой путь станет приятной прогулкой.

— Туату вместе с человеком не выглядит как Туату и поэтому у стражи появляются вопросы, — добавляет Хине. — Но теперь для любых Анку — вы — мое сопровождение, а для любой стражи ваши черные одежды — надежная рекомендация моей значимости. Никто из тех, кто занят проверкой путников в этом мире, не спросит нас о наших целях.

И я задумываюсь о том, почему мы с Хине не сделали ничего подобного раньше? Сколько бы трудностей избежали! Должно быть, не было большой необходимости с точки зрения остроухой? Совсем она меня запутала.

— Самое главное, Иштван, — я тоже решаю поучить самого неопытного из нас, — держись так, словно вокруг тебя не люди, а презренные муравьи, вши и тля. И ни один из них, включая любых королей, принцесс, мэров и князей не стоит и ногтя с твоего пальца. Есть лишь одна персона, к чьему мнению ты должен прислушиваться и чьи повеления исполняешь беспрекословно — Хине-Тепу, твоя хозяйка. Мы не знаем языка Анку, но учить его поздно и Хине говорит, что бесполезно — наши глотки не приспособлены к произнесению подобных звуков, поэтому просто молчим или говорим отрывистыми фразами на нашем языке. «Встать», «молчать», «издохнуть» — и никаких длинных фраз!

— Понять твоя, — важно кивает Иштван и сразу заливисто хохочет.

Никогда не видел смеющихся Анку — зрелище настолько непривычное, что хочется закрыть глаза и потрясти головой, чтобы согнать морок, чтобы избавиться от воплотившегося ночного кошмара. Но Иштван быстро успокаивается и вот уже передо мной стоит насквозь реальный кровосос!

— А если кто-то из людей обратится с вопросом — просто помани его за собой указательным пальцем, — даю еще один ценный совет. — И если он после этого захочет что-то знать — я съем твои сапоги!

— И вот еще что, — вспоминает остроухая, — не разговаривайте между собой, если вас кто-то видит. Ни шепотом, ни вполголоса, никак. Это важно. Когда мы все сделаем — поговорите.

Вид у Иштвана слегка ошалевший от обилия требований и условностей, но он упрямо кивает на каждое новое поучение.

Напоследок Хине мажет наши плащи и колеты своей слюной. Я примерно догадываюсь, зачем это нужно, но спросить не решаюсь. А Иштван вообще, кажется, язык проглотил от удивления.

— Выпейте вот это, — Хине протягивает мне прозрачную склянку. — Успокоительное. Если вдруг станет страшно — это средство не позволит вам совершить глупость.

Мы оба поочередно прикладываемся к горлышку. Горькая противная дрянь. Какой-то травяной настой.

Перед тем как забраться в седло, я обнимаю Иштвана и бормочу скомкано:

— Прощай, брат. Это я на всякий случай — если вдруг нас поймают. Поэтому — прощай!

— И ты прощай, Одон. — Иштван сжимает мой локоть. — Ты, конечно, зазнайка и засранец, но мне все равно было приятно иметь с тобой дело.

Мне совсем не интересно его обо мне мнение, я хмыкаю и забираюсь в седло. Пора.

Подъезжаем к воротам, стоящим на дороге в Петар от нового речного порта, и навстречу нам выкатывается разряженный в пух и прах кортеж какого-то городского вельможи. Очень похожий на ту охотничью процессию короля, что встретилась мне у въезда в Вайтру. Распугивая горожан и крестьян, эти веселые благородные мужи хохочут в две дюжины луженых глоток, размахивают плетями и ругаются такими словами, что у любого священника должен бы был произойти сердечный удар. Но к своему удивлению, я замечаю пару коричневых хитонов среди этой беснующейся банды — священникам, похоже, нравится быть в рядах великосветских распутников, среди которых я замечаю и дам. Щечки красоток румяны, ручки изящны, а шляпки похожи на… ни на что они не похожи — настолько невозможны их формы.

То ли очередные охотники, то ли какой-то выезд в загородный дворец — не понять, но настроение у них приподнятое, это заметно.

Впрочем, радуются они все ровно до тех пор, пока передние ряды всадников не оказываются неподалеку от нас и их глаза не натыкаются на наши черные фигуры.

Кортеж на мгновение замирает, успокаивается, слышится легкий шепот-шелест в их рядах:

— Эти, Эти, Эти…

И я даже различаю редкие уточнения:

— Эти с Самой!

Кавалькада поворачивает влево, съезжает с дороги и, огибая нас, выезжает вновь на дорогу. Каждый из господ дворян спешит обнажить голову и склонится в изящном поклоне, не вылезая, впрочем, из седла, перед Хине-Тепу. И я вдруг соображаю, что наши нобили прекрасно понимают, что за фигура сидит в седле перед ними. Нас они игнорируют, словно за спиной Хине-Тепу нет никаких Анку. Значит, разделение кровососов на Анку и Туату, которое я считал своей личной тайной, таковой не является и дворянству все известно? Открытие неожиданно, но я не понимаю, какие из него следуют выводы. Нужно будет узнать точнее.

Постепенно поднятая сотней копыт пыль сдувается ветром в сторону, испуганные крестьяне поднимаются с колен, возобновляется проезд через ворота прибывающих телег.

Хине-Тепу направляет своего конька вдоль выстроившейся линии повозок, и никто не показывает желания отправить ее в конец очереди — ведь следом за загадочной дамой едут два всамделишных Анку, молчаливых и грозных.

Мой взгляд скользит по напряженным лицам крестьян, приказчиков, горожан, и вдруг выхватывает из череды носов, глаз, подбородков знакомые черты. Узнавание длится недолго — это Симон! Тот самый изменник-предатель, мой бывший приказчик, что посмел меня ограбить!

Тяну повод, останавливая Храбреца, молча склоняюсь с седла к настороженному лицу мерзавца, заглядываю ему в самые зрачки.

Ему страшно! Моему бывшему приказчику так страшно, будто сама Смерть обратила на него свой взор. Его трясет, у него мелко дрожит челюсть и слышно легкое клацанье зубов. Стоящие вокруг Симона люди, мне кажется, это его подручные — у них всех на куртках шевроны Корнелия, шарахаются в стороны, будто от прокаженного.

А я выпрямляюсь в седле и маню Симона за собой указательным пальцем. Точно так, как это делают настоящие Анку. Его штаны враз намокают, он шлепается на колени и начинает причитать, заикаясь и повторяясь:

— Ну как же, как же, как же, га-га-га-господин? Доку-ку-мен-н-ты в порядке, в порядке! У меня есть, все есть!

По его щекам катятся слезы, он часто моргает, он шарит обеими руками по груди, где обычно в кожаных трубках на шнурках носятся подорожные.

Мне делается весело, я опять наклоняюсь к ползающему в пыли Симону, он замирает, и я выдыхаю ему в лицо:

— Ошибся. Живи.

Поддаю пятками под бока Храбрецу и он уносит меня вперед — к уехавшим Хине и Иштвану.

Моя маленькая месть почти состоялась, осталось лишь забрать присвоенные им деньги. Теперь в нашем мире будет одной легендой больше. Новая расскажет всем, что и Анку могут ошибаться в своем выборе.

Анку на воротах даже не шевелятся, а стража смущенно отступает с нашего пути. Знал бы раньше, что для безопасного и бесхлопотного путешествия по королевству и за его пределами нужен лишь черный костюм с маской да вороной конь — давно бы обзавелся всем необходимым!

Город сквозь прорезь маски выглядит и слышится совершенно иначе. Улицы замирают, движение на них почти полностью прекращается, головы горожан поворачиваются вслед за нашим перемещением. Даже запахи, кажется мне, отступают куда-то в подворотни, за высокие заборы во дворы. Но за спиной — я еду последним — снова слышен привычный базарный гомон, скрип колес, и еще что-то неразличимое, но насыщенное.

Улица вьется причудливой змеей и с каждым шагом по ней мне становится все тревожнее: одно дело проехать мимо глупых несамостоятельных Анку возле городских ворот и совсем другое лезть в пасть владычице этих мест Морриг.

Перед замком Хине выезжает вперед, а мы с Иштваном пристраиваемся у нее за спиной парой молчаливых истуканов.

Стоящие на посту Анку Динт замирают, один выступает вперед и что-то шипит. Хине-Тепу немного приоткрывает лицо, что-то шипит в ответ и удовлетворенный кровосос открывает нам путь. Мы уже в замке. Даже если захочется передумать — уже не получится. Теперь только до конца.

Один из Анку Морриг топает перед нами — ведет к хозяйке.

На высоком крыльце еще несколько кровососов. Их здесь в одном замке едва ли не больше, чем во всем нашем захолустном Хармане! Клиодна обходилась куда меньшим числом этих убийц.

Поднимаемся по лестнице. Широкая, белая, каменная лестница с большими цветочными горшками. Очень красивая, если бы не уродливые черные фигуры кровососов у перил. Святые Духи! Я никогда в жизни не видел такого количества Анку! Их здесь сотня, не меньше! У целой королевской армии не было бы ни единого шанса, столкнись она ночью с этими воплощениями бесов!

И отовсюду доносится едва различимый сладковатый запах тлеющей плоти. Сначала я думаю, что так пахнут кровососы, но потом замечаю, как по двору зачем-то разбросаны отрубленные руки и ноги. Их немного и вонь еле чувствуется, и все же вид этих обрубков настолько мерзок, что в горле у меня появляется неприятный позыв к рвоте. Я отвожу взгляд и сразу же натыкаюсь на зрачки стоящего неподалеку Анку.

Если бы не чудесный отвар Хине-Тепу, я бы уже упал в обморок. В ногах слабость, в руках — немощь, бреду еле-еле, на одном лишь упрямстве. В голове суетятся мысли о том, что если бы Карел провел меня через такой дворик, наполненный этими тварями, Клиодна и по сию пору коптила бы наше небо. Я бы так сильно напугался, что не смог бы не то что бежать — я бы ползти не смог.

Иштван держится. Он вышагивает прямой, как сосна, смотрит в одну точку перед собой, словно шея отказалась ему повиноваться. Хорошо, когда не знаешь лишнего — оно тебя не страшит.

Распахиваются двери, мы входим во внутреннее помещение. Здесь перед нами открывается огромнейший зал и снова всюду кровососы. Один, два, пять, двенадцать, двадцать. Беглый пересчет дает мне две дюжины. И за спиной сотня. Если хотя бы десять из них не принадлежат Морриг — нам придется туго.

Мы поднимаемся выше, на второй этаж, затем на третий, нас ведут по длинной галерее, где развешаны портреты каких-то древних вельмож, очень темные, на них едва различимы лица. Я замечаю стоящих у стен нескольких людей. Богато одетых, подобострастно улыбающихся. Кто они такие, что делают в этом логове совершенного Зла? Обещаю себе непременно разобраться, если останусь жив после сегодняшнего дня.

Вновь перед нами открываются высокие двери, мы входим в богатую залу, обильно украшенную тяжелыми занавесками, золотом в отделке деталей мебели.

Идущий впереди Анку отступает в сторону и у противоположной стены я вижу рыжую копию Хине-Нуи. Она стоит, сложив длинные руки перед собою на животе, и ласково улыбается соплеменнице.

Хине-Тепу смело шагает вперед и останавливается не доходя до Морриг десятка шагов. Я пристраиваюсь за ее правым плечом, Иштван — за левым.

Морриг не носит маску, как носила ее Клиодна. Морриг смотрит на нас широко распахнутыми глазами янтарного цвета. В них чудится мне неподдельная радость от лицезрения Хине-Тепу. Под тонкой материей платья вздымается высокая грудь — почти незаметно, но очень волнующе. Рыжие волосы, блестящие, слегка вьющиеся, теплой волной опускаются до поясницы. Полупрозрачные крылья тонкого носа трепещут, полные губы слегка натянуты загадочной улыбкой. Она даже красивее Хине-Нуи. Человечнее, что ли, если так можно сказать о Туату.

Мои пальцы очень хотят сжаться в кулак, но я боюсь себя выдать этим случайным жестом. По спине бежит тонкая струйка пота. Иштвану вряд ли легче, но держится он молодцом.

Хине-Тепу что-то произносит на неизвестном мне языке, похожем одновременно на щебет воробьев, свист рассерженной змеи и тявкающий говор южан. Не разобрать ни единого слова — звуки льются непрерывно, без пауз и интонаций.

Морриг в ответ протягивает нашей Туату небольшую чашу, которую до этого, оказывается, прятала в ладонях. Хине-Нуи кланяется и складывает руки на груди. Мне непонятен этот ритуал, я не понимаю ни одного жеста, ни единого слова и я не должен удивляться, если обеим Туату вдруг вздумается встать на головы.

Морриг снова вытягивает руку вперед со стоящей на ладони чашкой, что-то короткое произносит на том же языке и делает несколько шагов навстречу.

И ритуал повторяется — Хине снова произносит длинную речь, в этот раз сопровождая ее мягкими пассами обеими руками, Морриг делает еще несколько шагов навстречу и все так же тянет руку с чашей.

Когда до нее остается совсем небольшое расстояние, я решаю, что ждать больше нечего, выступаю вперед из-за спины Хине-Тепу, из моего рукава тонкой змейкой вылетает Эоль-Сегг! В последний миг я вижу в еще более увеличившихся глазах Морриг узнавание. Она все поняла, но сделать уже ничего не успевает, несмотря на все свои способности.

Эоль-Сегг настигает Туату, сумевшую все же поднять свои шестипалые ладони к лицу, серебристый жгут опоясывает ее горло и сразу распускается тысячью отростков, обвязывающих всю высокую фигуру Туату в светящийся кокон! Он прозрачен и я вижу, как тонкие нити сжимают прекрасное лицо Сиды, я вижу, как выпадает из глазницы янтарный глаз, я вижу, как осыпаются на пол отсеченные тонкие пальцы. Морриг что-то истошно вопит, она орет так, будто ее сжигают живьем, но мне некогда смотреть на нее — пока она не издохла, пора позаботиться о ее выводке кровососов! Я тащу из-под плаща тесак, замечаю краем глаза, как Иштван пускает стрелу в сторону стоявших у дверей Анку — они оба уже несутся к нам!

Сжимаю рукоять тесака обеими руками. Я готов к драке, но последний Анку, остававшийся в зале, получает стрелу в раззявленную пасть и валится с ног, становясь в одно мгновение обгорелым дохляком — пламя вспыхивает лишь на краткий миг и почему-то сразу со всех сторон! Я стремительно оборачиваюсь, но застаю лишь опадающий вниз пепел и маленький серебристый шарик, катящийся по полу.

— Дверь! — кричит Хине-Тепу. — Иштван, закрой и держи дверь! Одон, подними Эоль-Сегг! Она больше неопасна. Торопи…

Она не успевает закончить, как над катящимся шариком, в который превратилась Эоль-Сегг, вдруг открывается окно! Прямо вот так — посреди зала вдруг открывается окно! И в нем я вижу страшную рожу, величиной с хороший арбуз.

На роже два глаза, но оба они расположены вертикально — с одной стороны раздвоенного носа. Зато оба уха — с другой его стороны. Тонкие, едва заметные губы открыты, из острозубого рта течет нитка слюны. С лысеющей башки вниз тянутся жидкие пряди волос, очень похожие на паутину. На подбородке какие-то отвратного вида струпья. Словом, вижу перед собой такое чудовище, что становлюсь очень близок к тому, чтобы потерять рассудок окончательно.

— Нуаду! — с заметным волнением выдыхает Хине-Тепу. — Но как?! Ведь это дорога фоморов!

Я догадываюсь, что она имеет в виду распахнувшееся в воздухе «окно».

Туату из Сида Нуаду что-то рычит, ухватывается руками — шестипалыми и шерстистыми — за края «окна», раздвигает их в стороны и через нижнюю границу переваливается его нога.

Я, видимо, моргаю, потому что в следующий миг вижу, как стремительно, будто жидкое, начинает меняться его лицо и очень быстро на нем не остается ничего ужасного, а потом на пол спрыгивает очень красивый мужчина средних лет с печальными глазами. Он темноволос, поджар, широкоплеч и… думаю, так должен выглядеть наследный принц какого-нибудь сильного королевства.

— Дура, — произносит он первое слово. — Мы и есть фоморы. Кому еще ходить нашими путями, как не нам?

Он чем-то похож на всех Туату, которых мне довелось увидеть, но в то же время гораздо человечнее. Уши не такие острые, как у Хине или Морриг, глаза большие, но не настолько, чтобы удивлять. Пальцев на руках по шесть. Но самое главное — он не женщина! Я уже думал, что все обитатели Сидов — бабы, а размножаются они как червяки — делением, но, оказывается, есть среди них и те, кто носит в штанах… Впрочем, он называет себя фомором. И почему-то предпочитает разговаривать на знакомом мне языке. Туату ли он вообще?

— Так-так-так, — бормочет Нуаду, обходя кругом шарик Эоль-Сегг. — Значит, Хине-Нуи своего добилась. Клиодна и Морриг стерты в этой реальности, путь для Беернис наверх открыт. Эоль-Сегг снова разряжена. И помогли тебе в этом два обычных глупых человечка. Что ж, чего-то подобного я и ожидал. Кто еще мог бы стереть Туату? — он наступает сапогом на блестящий шарик и недолго катает его по полу подошвой. — Что мне с тобой делать, маленькая? Я ведь ставил на вас, теперь могу отблагодарить.

Хине-Тепу что-то ему щебечет, но Нуаду отмахивается:

— Говори по-человечески! Мы здесь не одни. Они шли за тобой и заслужили немного знания. Кроме того, они были очень забавны, — Нуаду поднимает с пола Эоль-Сегг и кладет его в карман расшитого золотом камзола.

Ему безразлична природа этой убийцы Туату.

— Что это у тебя, человек? — он вытягивает руку и срывает с меня пояс. — Серебро! — Нуаду прикусывает монету зубами, морщится. — Не очень-то оно чистое! Больше оно тебе не понадобится, — он бросает мой потайной пояс в «окно». — Так что ты желаешь для себя и своих помощников, Хине-Тепу? Они ведь сильно тебе помогли?

— Да, отец, — соглашается Хине. — Без них все было бы бесполезно. Прими меня в свой Сид, мне пора.

— Верно, — Нуаду встает перед ней, осматривает ее тщательно. — Ты уже созрела и готова понести. Я беру тебя в свой Сид. Сейчас. Ступай.

И только сейчас я замечаю, что «окно» все еще висит в пустоте.

Хине оглядывается:

— Прощай, Одон. Твою награду тебе отдаст моя младшая сестра. Прощай, Иштван. Это было славное дело.

Она пожимает мне руку своей прохладной ладошкой, потом целует Иштвана в лоб и идет прочь.

«Окно» перед ней раздвигается в стороны, она переступает порог и я в ужасе закрываю глаза: маленькая Туату, к которой я так привык, превращается во что-то невообразимое! Такие же щупальца, что я видел, когда Карел боролся с Клиодной, вырастают из головы Хине-Тепу, шея удлиняется многократно, спина рвется и из прорех высовываются еще две лапы. Я готов уже шлепнутся на задницу, как поверхность «окна» покрывается волнующейся рябью и наваждение пропадает: куда-то вдаль идет та самая симпатичная кровососка, к которой я успел привязаться. Смотрю на Иштвана и понимаю, что привиделось не мне одному — он тоже трет глаза кулаками.

— Теперь закончим с вами, — предлагает Нуаду. — Итак?

— Я хочу быть с Хине! — громко заявляет Иштван.

— Что?! — хохочет Нуаду. — Ты в своем уме? Как ты сможешь с нею быть? Ты сдохнешь скоро! Лет тридцать еще и все. Впрочем, если ты так сильно желаешь, я могу тебя сделать Анку Нуаду и ты будешь всегда возле нее.

— Анку? И я буду подчиняться ей? Я стану жрать людей?

— Если захочешь, — подмигивает ему Нуаду.

Иштван как-то съеживается, его голова опускается, на лице написана страшная мука. Он не знает, как ему поступить.

— Впрочем, подумай, если не готов принять решение сейчас. Держи, — Нуаду протягивает Иштвану какой-то лоскут, — надумаешь — просто сожги его и мы снова встретимся.

Туату, который оказался фомором (что за история связывает эти два волшебных племени?), подходит ко мне:

— А ты? Чего хочешь ты?