О всех созданиях - прекрасных и удивительных

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Приемная полным-полна! Но радость от такой приятной неожиданности сразу угасла, когда я вгляделся в ряды голов. Всего только Диммоки.

Познакомился я с Диммоками как-то вечером, когда меня вызвали к собаке, которая попала под машину. Адрес привел меня в старую часть города, и я медленно ехал вдоль ряда обветшалых домишек, высматривая нужный номер, как вдруг дверь впереди распахнулась, и на мостовую высыпали трое растрепанных ребятишек и отчаянно замахали мне руками.

— Он туточки, мистер! — завопили они хором, едва я вылез из машины, и начали наперебой объяснять: — Бонзо! Его машина стукнула! Мы его домой на руках несли, мистер! — тараторили они.

Они тянули меня за рукава, вцеплялись в пиджак, и уж не знаю, как мне удалось открыть калитку. Когда же я все-таки пошел по дорожке к дому, то поднял глаза и обомлел: все окно изнутри облепили детские мордашки, над которыми махали и стучали по стеклу неугомонные руки.

Едва я переступил порог — дверь вела прямо в жилую комнату, — как на меня налетел живой смерч и утащил в угол, где я увидел своего пациента. Бонзо сидел, выпрямившись, на рваном одеяле — косматый псище неопределенной породы. Судя по его виду, ничего особенно страшного с ним не произошло, но выражение морды у него было самое страдальческое и полное жалости к себе. Вокруг звенели озабоченные голоса, и разобрать хоть что-нибудь в этом общем хоре было невозможно; и я решил прямо заняться осмотром. Ноги, таз, ребра, позвоночник — ни единого перелома. Ни малейших признаков внутренних повреждений. Цвет слизистых здоровый. В конце концов мне удалось обнаружить легкую болезненность в левом плече — и только. Пока я его ощупывал, Бонзо сидел как каменный истукан, но едва я кончил, он рухнул на бок и виновато посмотрел на меня, похлопывая хвостом по одеялу.

— Верзила ты бессовестный, вот кто ты, — сказал я, и хвост задвигался энергичнее.

Я обернулся к толпе и через секунду-другую сумел различить в ней родителей. Мамка прокладывала себе дорогу в первый ряд, а щупленький папка озарял меня улыбкой через скопление голов, оставаясь в арьергарде. После нескольких моих настойчивых просьб гам чуть-чуть утих, и я сказал, обращаясь к миссис Диммок:

— По-видимому, он отделался вполне благополучно. Никаких серьезных повреждений. Наверное, его просто отбросило в сторону и немного оглушило. Возможен и небольшой шок.

Вновь меня ошеломил многоголосый гомон:

— Мистер, а он умрет? Много у него переломано? Вы его лечить будете?

Я сделал Бонзо инъекцию легкого снотворного — под моей рукой он окостенел, являя собой картину трогательнейшей собачьей муки, а взлохмаченные головенки озабоченно смыкались над ним, бесчисленные детские лапки поглаживали и похлопывали его.

Миссис Диммок налила горячей воды в тазик, и, моя руки, я успел оценить на глаз численность обитателей дома. Я насчитал одиннадцать маленьких Диммоков, начиная с подростка лет четырнадцати — пятнадцати и кончая чумазым годовичком, смело ползающим по полу, а, судя по некоторым особенностям в остальном худой фигуры мамки, в недалеком будущем ожидалось новое пополнение. Одеты они были в живописные чужие обноски — штопаные-перештопаные свитерки, заплатанные штанишки, линялые платьица, однако в доме царила атмосфера неуемной жизнерадостности.

И Бонзо оказался здесь не единственным четвероногим: я неверящими глазами уставился еще на одну собаку порядочных размеров и кошку с двумя полувзрослыми котятами, которые появились откуда-то из гущи толпы — казалось бы, и без того нелегко накормить всю эту ораву, а тут еще лишние голодные рты!

Но Диммоков подобные соображения не смущали: они делали, что хотели, и каким-то образом продолжали свое веселое существование. Папка, как я узнал позднее, на живой памяти не проработал ни единого дня. У него «со спиной было неладно», и, как мне показалось, он вел довольно приятную жизнь, с утра прогуливаясь по городу, а вечера тихо коротая за кружкой пива и домино в уютном уголке «Четырех подков».

Видел я его довольно часто — его легко было узнать даже в толпе прохожих, потому что в руке у него всегда была трость, придававшая ему весьма солидный вид, и шел он быстрой энергичной походкой, словно его ждали срочные и важные дела.

Проложив себе путь к двери, я последний раз оглянулся на Бонзо, все еще распростертого на одеяле. Он ответил мне скорбным взглядом.

— По-моему, все должно быть хорошо, — возопил я, перекрывая нарастающий гомон, — но на всякий случай я завтра заеду.

Затормозив на следующее утро перед знакомым домом, я увидел, что Бонзо носится по садику в компании полудесятка детей. Они перекидывались мячиком, и пес с энтузиазмом взвивался в воздух, стараясь его перехватить.

Сомневаться не приходилось: вчерашнее происшествие ничуть ему не повредило. Но едва он заметил, что я открываю калитку, как хвост его обвис и, осев на все четыре лапы, он почти ползком убрался в дом.

Дети встретили меня воплями восторга:

— Мистер, вы его вылечили! Он же совсем здоров, верно? Утром он чуть не обожрался, мистер!

Ручонки со всех сторон вцепились в мой пиджак и потащили меня в комнату. Бонзо сидел, выпрямившись, на одеяле, совсем как накануне, но при моем приближении медленно опрокинулся на бок с мученическим выражением в глазах.

Я со смехом нагнулся к нему:

— Тертая ты личность, Бонзо, но я на твою удочку не попадусь! Кто сейчас в мячик играл?

Я чуть-чуть потрогал ушибленное левое плечо, и дюжий пес, трепеща, закрыл глаза, подчиняясь своей горькой участи. Но тут я выпрямился, и, сообразив, что колоть его не собираются, он вскочил и в два прыжка вылетел в сад.

Диммоки радостно закричали, а потом, как по команде, обернулись и посмотрели на меня с благоговейным уважением. Они свято верили, что я вырвал Бонзо из когтей смерти. Вперед выступил мистер Диммок.

— Вы не откажете прислать мне счет? — произнес он с присущей ему особой солидностью.

Накануне, едва переступив порог, я сразу занес этот вызов в категорию бесплатных и даже не записал его в журнал, но теперь я кивнул с полной серьезностью:

— Непременно, мистер Диммок.

И хотя на протяжении нашего долгого знакомства ни единая банкнота не перешла из рук в руки, он неизменно произносил в заключение моего завершающегося визита:

— Вы не откажете прислать мне счет?

Таково было начало моих длительных и тесных отношений с Диммоками. Они явно прониклись ко мне большой симпатией и старались видеться со мной как можно чаще. Неделю за неделей, месяц за месяцем они приводили и приносили богатое ассорти собак, кошек, волнистых попугайчиков и кроликов, а когда окончательно убедились, что мои услуги бесплатны, заметно увеличили число наших встреч. Если приходил один из них, с ним приходили все. Я тогда упорно старался расширить нашу работу с мелкими животными, и при виде полной приемной сердце у меня радостно екало — лишь для того, чтобы в очередной раз наполниться разочарованием.

Увеличилась и теснота в приемной — они затеяли приводить с собой свою тетку, миссис Паундер, проживавшую в конце той же улицы. Им страшно хотелось показать ей, какой я замечательный. Миссис Паундер, очень грузная дама, в засаленной велюровой шляпке, кое-как державшейся на небрежном пучке волос, видимо, разделяла родовую склонность к многодетности и обычно приводила с собой двух-трех собственных чад.

Именно так обстояло дело в то утро, с которого я начал рассказ. Я обвел внимательным взглядом многочисленное общество, но со всех сторон видел только сияющих Диммоков и Паундеров и обнаружить своего пациента не сумел. Затем, точно по заранее условленному сигналу, они раздвинулись вправо и влево, и я увидел маленькую Нелли Диммок с щеночком на коленях.

Нелли была моей любимицей. Не поймите меня ложно — мне они все нравились. И разочарован я бывал лишь в первую минуту, такой это был симпатичный народ. Мамка и папка неизменно обходительные и бодрые, а дети, при всей их шумливости, всегда вели себя воспитанно. Такие уж это были солнечные, счастливые натуры. Завидев меня на улице, они принимались дружески махать мне, пока я не скрывался из виду. Я их часто встречал — они постоянно шныряли по улицам, подрабатывая по мелочам: разносили молоко, доставляли газеты. А главное, они любили своих собак, кошек и прочих и нежно о них заботились.

Но, как я сказал, Нелли была моей любимицей. Ей было лет девять, и в раннем детстве она перенесла «детский паралич», как тогда говорили. Она заметно хромала и в отличие от своих пышущих здоровьем братьев и сестер выглядела очень хрупкой. Ее тоненькие ножки-спички, казалось, вот-вот переломятся, но худенькое личико обрамляли, падая на плечи, вьющиеся волосы цвета спелой пшеницы, а глаза за стеклами очков в стальной оправе, правда чуть косившие, пленяли ясной и прозрачной голубизной.

— Что у тебя там, Нелли? — спросил я.

— Собачка, — полушепотом ответила она. — Моя собачка.

— Твоя собственная?

Девочка с гордостью кивнула:

— Совсем-совсем моя.

Ряды диммокских и паундерских голов закивали в радостном согласии, а Нелли прижала щеночка к щеке с улыбкой, полной щемящей прелести. У меня от этой улыбки всегда вздрагивало сердце — столько в ней было детской безмятежной доверчивости, таившей еще что-то пронзительно-трогательное. Возможно, из-за ее хромоты.

— Отличный щенок, — сказал я. — Спаниель, верно?

Она погладила шелковистую головку.

— Ага. Кокер. Мистер Браун сказал, что кокер.

Ряды всколыхнулись, пропуская мистера Диммока. Он вежливо кашлянул.

— Самых чистых кровей, мистер Хэрриот, — сказал он. — У мистера Брауна из банка сучка ощенилась, и этого вот он подарил Нелли. — Мистер Диммок сунул трость под мышку, извлек из внутреннего кармана длинный конверт и торжественно вручил мне его. — Тут, значит, его родословная.

Я прочел документ с начала до конца и присвистнул.

— Да уж! Аристократ из аристократов, и имя у него звучное. Дарроуби Тобиас Третий! Великолепно! — Я опустил взгляд на девочку: — А ты как его называешь, Нелли?

— Тоби, — ответила она тихо. — Я его Тоби называю.

Я засмеялся:

— Ну слава Богу! Так что же с Тоби такое? Почему ты его принесла?

Откуда-то поверх голов донесся голос миссис Диммок:

— Тошнит его, мистер Хэрриот. Прямо ничего в нем не задерживается.

— Да, да, представляю. Глистов у него выгоняли?

— Да нет, вроде бы.

— Ну так дадим ему пилюльку — и дело с концом. Но все-таки дай-ка мне его, я посмотрю.

Наши клиенты обычно удовлетворялись тем, что посылали с животным одного своего представителя, но Диммоки, естественно, двинулись за щенком всем скопом. Я шел по коридору, а за мной от стены к стене валила толпа. Смотровая у нас невелика, и я не без опаски следил, как моя многочисленная свита втискивается в нее. Однако всем хватило места, и даже миссис Паундер отвоевала себе необходимое пространство в заднем ряду, хотя ее велюровая шляпка и сбилась на сторону.

Обследование щеночка заняло больше времени, чем обычно, так как мне пришлось пролегать себе путь к термометру, а потом проталкиваться в другом направлении за стетоскопом. Но всему наступает конец.

— У него все нормально, — объявил я. — Так что неприятности только от глистов. Я дам вам пилюлю, пусть примет с самого утра.

Толпа ринулась в коридор, словно на последних минутах футбольного матча, схлынула с крыльца, и очередное нашествие Диммоков завершилось.

Оно тут же вылетело у меня из головы, поскольку ничего особо интересного не произошло. Я мог бы щенка и не осматривать — некоторая кособрюхость говорила сама за себя, — и уж никак не ожидал снова его увидеть в ближайшее время.

Но я ошибся. Неделю спустя приемная вновь оказалась битком набитой, и я опять обследовал Тоби на узкой прогалинке в смотровой. После приема моей пилюли вышло несколько глистов, но рвота не прекратилась, осталась и кособрюхость.

— Вы кормите его понемногу пять раз в день, как я велел? — спросил я на всякий случай.

Посыпались утвердительные возгласы, и я поверил. Своих животных Диммоки опекали не за страх, а за совесть. Нет, причина крылась в другом. Но в чем? Температура нормальная, легкие чистые, ни малейших симптомов при прощупывании живота. Я ничего не понимал и от отчаяния прописал ему противокислотную микстуру. Но откуда же у маленького щенка повышенная кислотность?

Так начался период холодного отчаяния. Две-три недели я тешил себя надеждой, что все само собой образовалось, но затем приемная наводнялась Диммокамн и Лаундерами, и все начиналось сначала.

А Тоби тощал и тощал.

Я перепробовал все: успокаивал желудок, менял диеты, прибегал даже к шарлатанским снадобьям. Диммоков я без конца допрашивал об особенностях рвоты: через сколько времени после еды? Какие промежутки между спазмами? Ответы были самые разные — иногда сразу же, а иногда и через несколько часов. Света нигде не брезжило.

Вероятно, прошло недель восемь — Тоби было уже четыре месяца, когда я вновь с тоской в сердце оглядел собрание Диммоков. Их посещения ввергали меня в черную меланхолию. Ничего хорошего я не ждал и на этот раз, когда открыл дверь приемной и позволил толпе увлечь себя в смотровую. Последним туда втиснулся папка, когда Нелли уже поставила щенка на стол.

На душе у меня стало совсем скверно. Ведь Тоби все-таки рос и теперь представлял собой жуткую карикатуру на кокер-спаниеля: длинный, шелковистые уши свисали с черепа, еле обтянутого шкуркой, бахрома на ногах только подчеркивала их слабость и худобу. А я-то считал Нелли худенькой! Рядом со своим любимцем она выглядела толстушкой. И он был не просто тощим: он все время чуть дрожал, стоя с выгнутой спиной на гладкой поверхности стола, а мордочка его не выражала ничего, кроме тупой покорности судьбе и полной утраты всякого интереса к жизни.

Девочка погладила гармошку ребер, и прозрачные голубые глаза взглянули на меня чуть косо сквозь стекла в стальной оправе. От ее улыбки мне стало физически больно. Она выглядела спокойной. Вероятно, она не отдавала себе отчета во всей тяжести положения, но в любом случае у меня не доставало духа сказать ей, что ее собачка медленно умирает.

Я устало протер глаза.

— А что он ел сегодня?

Нелли ответила сама:

— Немножко хлебца с молочком.

— И давно? — спросил я, но, прежде чем кто-нибудь успел ответить, Тоби вдруг кашлянул, и полупереваренное содержимое его желудка, описав изящную дугу, упало на расстоянии шага от стола.

Я гневно обернулся к миссис Диммок.

— Его всегда тошнит так?

— Почти всегда. Так вот прямо и летит изо рта.

— Почему же вы сразу мне не сказали?

Бедная женщина совершенно растерялась.

— Да… сама не знаю… откуда же мне…

Я поднял ладонь:

— Ничего, миссис Диммок, неважно.

Сам-то я столько времени без толку прописывал бедному щенку то одно, то другое, и ведь за все эти недели ни единый Диммок или Паундер не произнес по моему адресу ни единого слова критики или упрека, так какое же право у меня предъявлять им претензии?

Главное, я теперь наконец-то понял, что с Тоби. Поздновато, но понял!

Если современные мои коллеги, читая это, сочтут, что в поисках диагноза я проявил тупость, редкую и для меня, в свое оправдание скажу одно: даже в весьма немногих руководствах тех дней, вообще упоминавших стеноз привратника (сужение выхода из желудка в двенадцатиперстную кишку), никакого лечения не предлагалось.

Но не может же быть, думал я лихорадочно, чтобы никто в Англии еще не опередил руководства! Должны же быть ветеринары, которые делают такие операции… А если должны, то я одного из них знаю!

Пробившись сквозь толпу, я кинулся по коридору к телефону.

— Гранвилл?

— Джим! — оглушительный вопль неподдельной радости. — Как поживаете, малыш?

— Хорошо, спасибо, а вы?

— Аб-со-лют-но тип-топ, старина. Лучше не бывает.

— Гранвилл, мне бы хотелось привезти к вам четырехмесячного спаниеля. У него стеноз привратника.

— Вот прелесть!

— Боюсь, он совсем истощен. Одни только кости остались.

— Дивно! Дивно!

— И все потому, что я больше месяца не мог разобраться.

— Ну и хорошо!

— А владельцы очень бедны. Боюсь, заплатить они ничего не смогут.

— Расчудесно!

Я нерешительно помолчал.

— Гранвилл… а вы… э… вам уже приходилось оперировать по этому поводу?

— Вчера пять сделал.

— Что-о-о?

Басистый смешок.

— Шучу-шучу, старина, но успокойтесь: делал я такие операции. И не без удовольствия.

— Замечательно! — Я взглянул на часы. — Сейчас половина десятого. Я договорюсь, чтобы Зигфрид подменил меня до конца утреннего приема, и буду у вас около одиннадцати.

Когда я приехал, Гранвилл был на вызове, и я маялся у него в приемной, пока во двор с дорогостоящим нежным урчанием не вкатил «бентли». Из окна я узрел поблескивающую над баранкой еще одну несравненную трубку, а затем и мой коллега в элегантнейшем костюме в узкую полоску, придававшем ему сходство с директором Английского банка, прошествовал к боковой двери.

— Рад вас видеть, Джим! — воскликнул он, стискивая мою руку. Затем, прежде чем снять пиджак, извлек изо рта трубку, оглядел ее с некоторой тревогой, потер желтой тряпочкой и бережно уложил в ящик.

Еще десять минут, и я уже стоял под лампой в операционной, наклонясь над распростертым тельцем Тоби, а Гранвилл — совершенно другой Гранвилл Беннет — с яростной сосредоточенностью работал в брюшке щенка.

— Видите, как расширен желудок? — бормотал он. — Классический симптом. — Зажав пилорический отдел, он нацелил скальпель. — Вот я прохожу серозную оболочку. — Быстрый решительный надрез. — Иссекаю мышечные волокна… глубже… еще глубже… еще чуточку… Ну вот, видите — слизистая оболочка выпятилась в разрез. Так… так… именно. Вот то, что следует получить.

Я прищурился на тоненькую трубочку, заключавшую причину долгих страданий Тоби.

— И это все?

— Все, малыш. — Он отступил от стола с широкой улыбкой. — Препятствие убрано, и можете заключать пари, что эта фитюлька сразу начнет набирать вес.

— Но это же чудо, Гранвилл! Я вам так благодарен…

— Чепуха, Джим, одно сплошное удовольствие. А следующую-то теперь и сами сделаете, а? — Он хохотнул, схватил иглу и с невероятной быстротой сшил брюшные мышцы и кожу.

Несколько минут спустя он был уже в приемной и натягивал пиджак, а потом, набивая трубку, обернулся ко мне:

— У меня есть планчик, как провести конец утра, малыш.

Я отпрянул от него и выставил между нами дрожащую ладонь:

— Э… ну… очень любезно с вашей стороны, Гранвилл, но, право же, я… мне просто необходимо поскорее вернуться… работы невпроворот, знаете ли… я не могу надолго бросать Зигфрида одного… вызовы накапливаются… — Я умолк, почувствовав, что начинаю заикаться.

На лице моего коллеги появилось скорбно-обиженное выражение.

— Я же, сынок, всего только хотел пригласить вас перекусить с нами. Зоя вас ждет.

— А… ах, так! Вы очень добры. Так, значит, мы… мы никуда заезжать не будем?

— Заезжать? — Он надул щеки и развел руками. — Конечно нет. Мне только нужно будет заглянуть по дороге в мою вторую приемную.

— Вторую приемную? Я и не знал.

— Да-да, в двух шагах от моего дома. — Он обнял меня за плечи. — Так поехали, а?

Когда я откинулся на роскошном сиденье «бентли», то радостно подумал, что наконец-то встречусь с Зоей Беннет в своем нормальном состоянии. На этот раз она убедится, что я не горький пропойца. Ближайшие два часа предстали передо мной в самом розовом свете: вкусная еда, и я блистаю остроумием и безупречными манерами, а потом с волшебно исцеленным Тоби — домой в Дарроуби.

Я улыбнулся, представив себе личико Нелли, когда скажу ей, что ее собачка будет теперь есть, расти и играть, как полагается щенку. Я все еще улыбался, когда машина затормозила на окраине деревни, где жил Гранвилл. Я бросил ленивый взгляд на низенькое каменное здание, на окна с частым переплетом, на деревянную вывеску, болтающуюся над входом. Она гласила: «Гостиница «Старый Дуб». Я быстро обернулся к своему спутнику:

— Я думал, мы едем в вашу вторую приемную.

Гранвилл одарил меня детски невинной улыбкой.

— Я так называю это местечко. Оно совсем рядом с домом, и я тут много консультирую. — Он потрепал меня по колену. — Заглянем туда выпить капельку для возбуждения аппетита, а?

— Минуточку! — пробормотал я, вцепляясь в сиденье. — Мне никак нельзя сегодня опоздать. Уж лучше я…

Гранвилл поднял ладонь:

— Джим, малыш, мы тут не задержимся. — Он взглянул на часы. — Ровно двадцать минут первого, а я свято обещал Зое, что мы будем дома к часу. Она затеяла жаркое и йоркширский пудинг, и у меня не хватит духа допустить, чтобы ее пудинг перестоял по моей вине. Гарантирую, мы войдем в дом ровно в час, секунда в секунду.

Я заколебался. Ну что может приключиться со мной за полчаса?

Когда мы вошли в трактир, высокий толстяк, привалившийся к стойке, обернулся и с энтузиазмом потряс руку моего коллеги.

— Альберт! — вскричал Гранвилл. — Знакомьтесь: Джим Хэрриот из Дарроуби. Джим, это Альберт Уэнрайт, хозяин «Фургона и Лошадей» в Мазерли. И еще он в этом году председатель Ассоциации рестораторов, имеющих право торговать спиртным, верно, Альберт?

Толстяк ухмыльнулся и кивнул, а я вдруг ощутил себя карликом между массивными фигурами справа и слева от меня. Точно описать плотное внушительное телосложение Гранвилла я не берусь, но мистер Уэнрайт заплыл жиром, другого слова не найти. Клетчатый пиджак был распахнут, открывая взгляду полосатую рубашку на необъятном животе, переливающемся через пояс брюк. С багрового лица над пестрым галстуком на меня поблескивали веселые глазки, а говорил он утробным басом, удивительно подходившим его комплекции.

Я начал было неторопливо прихлебывать пиво из полупинтовой кружки, которую заказал, но тут передо мной возникла вторая кружка, и, сообразив, что я безнадежно отстал, я перешел на виски с содовой, которое пили Гранвилл с Альбертом. Меня погубило то, что у них обоих, видимо, был открыт счет в этом заведении — они осушали стопки, постукивали по стойке со словами «да, Джек, пожалуйста», и с магической быстротой перед нами возникали новые три стопки. Возможности угостить их в свою очередь мне так и не представилось. И вообще деньги там не фигурировали.

Обстановка была такой тихой и дружеской: Альберт и Гранвилл задушевно беседовали, аккомпанируя разговору еле слышным постукиванием по стойке. Я тщился не отставать от этих двух виртуозов, и мне уже казалось, что оно раздается каждые несколько секунд.

Гранвилл честно сдержал слово. На исходе тридцати минут он бросил взгляд на часы.

— Нам пора, Альберт. Зоя уже ждет нас.

Но когда машина подкатила к дому в точно назначенное время, я с тупым отчаянием осознал, что вновь повторяется прежнее. Внутри у меня забурлило ведьменское варево, посылая душные пары в мой мозг. Чувствовал я себя ужасно и твердо знал, что скоро мне станет еще хуже.

Гранвилл, все такой же свежий и благодушный, выпрыгнул из машины и повел меня в дом.

— Зоя, любовь моя! — прокричал он и обнял появившуюся из кухни жену.

Высвободившись, она подошла ко мне. На ней был цветастый фартучек, который сделал бы ее еще привлекательней, будь это возможно.

— При-вет! — воскликнула она и посмотрела на меня тем же взглядом, какой был свойственен ее мужу — словно встреча с Джеймсом Хэрриотом была невероятным счастьем. — Я так рада, что вы снова нас навестили.

Я ответил идиотской ухмылкой, и она упорхнула на кухню.

Плюхнувшись в кресло, я слушал, как Гранвилл у серванта льет что-то во что-то. Потом он вложил рюмку в мою руку и опустился в другое кресло.

Тут же ему на колени прыгнул до неприличия жирный стаффордширский бультерьер.

— Фебунчик, деточка! — воскликнул он нежно. — Папочка вернулся домой! — Тут он весело погрозил пальцем маленькому йоркшир-терьеру, который примостился у его ног и скалил зубы в восторженнейших ухмылках. — Ку-ку, Виктория ты моя!

К тому времени, когда меня усадили на стол, я был словно во сне: двигался медленно и неуклюже, говорил медленно, комкая слова. Гранвилл наклонился над огромным куском жаркого, энергично поточил нож о вилку и принялся беспощадно кромсать мясо. Он щедрой рукой наложил мне в тарелку фунта два говядины, а затем приступил к йоркширским пудингам. Зоя приготовила не один большой, а десятка два маленьких, круглых, какие предпочитают фермерши — восхитительные золотые куличики с хрустящими бочками. Гранвилл под моим очумелым взором положил на мою тарелку рядом с мясом штук шесть. Затем Зоя протянула мне соусницу, я тупо полил один, потом другой, пока все они не утонули в соусе. Разок я промахнулся и уронил пару-другую капель на скатерть, виновато посмотрел на Зою и хихикнул.

Зоя хихикнула в ответ, и у меня создалось впечатление, что она считает меня безобидным типом, несмотря на мои странности. Просто жутко слабоволен и не способен и часа пробыть трезвым днем или ночью, но в душе человек неплохой.

Обычно мне требовалось несколько дней, чтобы прийти в себя от встречи с Гранвиллом, но к субботе я совсем оправился и, проходя по рыночной площади, увидел шагающую по булыжнику процессию. В первый момент, глядя на это скопление детей и взрослых, я решил было, что младшие классы отправлялись на прогулку в сопровождении родителей, но потом разглядел, что это просто Диммоки и Паундеры идут за покупками.

Увидев меня, они изменили направление, и я утонул в живой волне.

— Да вы на него только поглядите, мистер! Ест почище лошади! Он скоро жиреть начнет, мистер! — наперебой кричали они.

Нелли вела Тоби на поводке, и, нагнувшись, я глазам своим не поверил, так он изменился за считанные дни. Нет, он был еще очень истощен, но выражение безнадежности исчезло с его мордочки, он с любопытством озирался и готов был затеять возню. Теперь, чтобы совсем поправиться, ему требовалось только время.

Его маленькая хозяйка все поглаживала и поглаживала каштановую спинку.

— Ты своей собакой очень гордишься, верно, Нелли? — сказал я, и кроткие косящие глаза обратились на меня.

Она улыбнулась своей трогательной улыбкой:

— Он же совсем мой!