ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Я затормозил и заглянул в проезд к ферме. У коровника стояла машина Тристана, а сам он внутри за той вон зеленой дверью помогал корове телиться. Ибо студенческие дни Тристана остались позади. Он был теперь дипломированным ветеринаром, и широкий мир исцеления животных распахнул перед ним двери.

Впрочем, ненадолго. Потому что он, как и многие другие, подлежал мобилизации, и призвать его должны были вскоре после меня. Но Тристану будет проще, так как заниматься ему предстояло своим делом. Когда мы с Зигфридом записались добровольцами, ветеринары не требовались армии, и мы пошли в авиацию, потому что только туда брали людей нашей, «подлежащей бронированию» профессии. Но когда настала очередь Тристана, война уже охватила Юго-Восточную Азию, и туда настоятельно требовались ветеринары для лечения лошадей, мулов, рогатого скота, верблюдов.

Такое совпадение словно бы указывало, что боги по обыкновению продолжают ему радеть. Право, я убежден, что боги любят таких людей, как Тристан, — людей, которые не ломаются, а гнутся под ветром обстоятельств, а затем с улыбкой выпрямляются и неизменно смотрят на жизнь с подкупающим оптимизмом. Мы с Зигфридом, рядовые ВВС, долгие мучительные часы проходили строевую подготовку, а капитан Тристан Фарнон отбыл к театру военных действий при всем параде.

Но пока я был рад его помощи. После моего отъезда ему придется справляться одному, если не считать помощника, а когда и он уедет, наша практика до нашего возвращения перейдет к двум вовсе посторонним людям. Думать об этом было как-то странно, но в те дни все представлялось зыбким и преходящим.

Я задумчиво посмотрел на машину Тристана. Ферма принадлежала Марку Даусону, и про отел я узнал от Хелен, когда позвонил ей из деревушки, через которую проезжал. Мне не хотелось вмешиваться, однако меня смущала мысль, справляется ли Тристан. Мистер Даусон был угрюмым молчальником, но у него нашлись бы слова, чтобы поставить на место молодого человека, если бы что-нибудь не заладилось.

С другой стороны, опасения мои могли быть и излишними: с тех пор как Тристан получил диплом, он просто блистал. Фермерам он нравился и тогда, когда время от времени появлялся у них еще студентом, но теперь, когда он начал регулярные объезды, лестные отзывы так и сыпались отовсюду.

«Этот паренек уж работает так работает, вот что я вам скажу! Не жалеет сил». Или: «В жизни не видывал, чтобы человек до того уж всю душу в работу вкладывал, как, значит, он». А один фермер отвел меня в сторону и зашептал: «Кряхтит-то он кряхтит, но уж и старается! Ей-богу, скорее помрет, чем отступится!»

Эта последняя хвала заставила меня призадуматься. Двужильность в добродетели Тристана никогда не входила, и некоторые детали, касавшиеся его самоотверженной стойкости, ставили меня в тупик, пока мне не припомнились кое-какие эпизоды его студенческих дней. Острый ум подсказывал ему, как на собственный лад использовать любую ситуацию, и то, каким образом он тогда вел себя в мелких кризисах ветеринарной практики, внушило мне мысль, что он выработал для себя определенную систему.

Впервые я увидел ее в действии, когда он стоял возле коровы, наблюдая, как я сдаиваю молоко из соска. Без малейшего предупреждения корова повернулась и припечатала жестким раздвоенным копытом его ступню. Коровы устраивают эти штучки часто, а боль такая, что в глазах темнеет: до появления резиновых сапог со стальными носками мне постоянно приходилось смазывать йодом пальцы на ноге, с которых кожа была содрана аккуратными полосками. Когда корова удостаивала меня подобным вниманием, я обычно прыгал на одной ноге и ругался под одобрительный смех фермера и его работников. Тристан, однако, повел себя иначе.

Он охнул, прижал склоненное чело к тазу коровы, затем приоткрыл рот и испустил глухой стон. Мы с работником пораженно на него уставились, а он заковылял по булыжнику, волоча за собой покалеченную ногу. У дальней стены он бессильно прижался лицом к камням, все еще страдальчески постанывая.

Перепугавшись, я кинулся к нему. Разможжены кости! Мысленно я прикидывал, как побыстрее отвезти его в больницу. Но ему незамедлительно стало лучше; а когда мы десять минут спустя вышли из коровника, он шагал бодро, не припадая ни на левую, ни на правую ногу. И я кое-что вспомнил: над ним никто не смеялся, все ему сочувствовали и жалели его.

То же происходило и на других фермах. Его несколько раз слегка брыкнули, он оказался зажатым между двумя коровами и претерпел еще многие неприятности, неотъемлемые от нашей профессии, и каждый раз он устраивал такой же спектакль. И с каким успехом! Фермеры, все до единого, проникались к нему глубочайшим сочувствием, и более того: это создало ему репутацию! Но я был только доволен. Произвести благоприятное впечатление на йоркширского фермера не так-то просто, и, если метод Тристана приносил хорошие плоды, протестовать я не собирался.

Но теперь, глядя на коровник, я невольно улыбнулся. Как-то трудно было представить себе сострадание на хмуром лице мистера Даусона. Мне пришлось кое-что претерпеть у него на ферме, но всякий раз он недвусмысленно показывал, что ему в высшей степени это безразлично.

Подчиняясь внезапному порыву, я подъехал к воротам и вошел в коровник. Тристан, голый по пояс, только что намылил руку и начал вводить ее в могучую рыжую корову, а фермер, не выпуская изо рта трубку, держал хвост. Мой молодой коллега приветственно мне улыбнулся, но мистер Даусон ограничился нетерпеливым кивком.

— Что у тебя тут, Трис?

— Обе ноги согнуты, — ответил он. — И до них добираться и добираться. Ты только погляди, какой у нее длинный таз!

Я прекрасно его понял. Такая неправильность в положении плода особых трудностей не обещала, но только не у длинных коров. Я прислонился к стене. Раз уж я тут, посмотрю, как он справится.

Он напрягся и ввел руку, как мог глубже, но тут бока коровы вздулись в мощной схватке. При любых обстоятельствах удовольствие это маленькое: рука беспомощно защемляется между теленком и тазовыми костями, а тебе остается только зубами скрипеть.

Тристан, однако, скрипом не удовлетворился.

— О-о! Ай! О-о-х! — простонал он, а так как корова не расслабилась, перешел на всхлипывающие вздохи. Когда же давление спало, он несколько секунд не двигался, поникнув головой, словно пережитое истощило все его силы.

Фермер поднес руку к губам, затянулся и продолжал смотреть на Тристана безразличным взглядом. За все годы нашего знакомства я ни разу не видел, чтобы эти суровые глаза и рубленое лицо отразили хоть какое-нибудь чувство. Мне даже казалось: рухни я перед ним мертвым, он и бровью не поведет.

Мой коллега продолжал свои усилия, корова, проникшись духом этой игры, всячески ему противилась. Некоторые животные стоят спокойно и покорно терпят любое копание в их внутренностях, но эта была не из таких. На каждое движение руки внутри себя она отвечала мощной потугой. Со мной это случалось сотни раз, и я почти физически ощущал, как сдавливается кисть, как немеют пальцы.

Тристан выражал свое отношение к происходящему серией душенадрывающих звуков. Репертуар его оказался на диво богатым, и он пробегал целую гамму от долгих протяжных стонов до резких взвизгиваний и почти рыданий.

Сначала мистер Даусон словно ничего не замечал — попыхивал трубкой, поглядывал иногда в открытую дверь коровника, почесывал жесткую щетину на давно не бритом подбородке. Однако мало-помалу его глаза начинали все чаще обращаться на пытаемого перед ним мученика, а вскоре он уже ничего другого вокруг не замечал.

Надо отдать ему справедливость — посмотреть на Тристана стоило, ибо его вокальные упражнения сопровождались теперь поразительнейшей мимикой. Он втягивал и надувал щеки, закатывал глаза, кривил губы — только что ушами не шевелил. И против всякого вероятия, мистер Даусон явно стал поддаваться. По мере того как стоны и гримасы становились все более экзотическими, фермером овладевала тревога, и он сверлил Тристана испуганным взглядом, а его трубка все чаще судорожно вздрагивала. Подобно мне, он, несомненно, ожидал близкой и неминуемой катастрофы. Вот только какой?

Корова, видимо решив пойти ва-банк, начала готовиться к заключительному усилию. Она расставила ноги пошире, утробно фыркнула и поднатужилась. Чем больше выгибалась ее спина, тем шире раскрывался рот Тристана в беззвучном протесте, а затем у него стали вырываться хриплые возгласы. Начинается, заключил я, его коронный номер. Растянутое всхлипывающее «а-а, а-а-а, а-а-а-ах!» повторялось снова и снова во все более высоком регистре, рождая в слушателях непереносимое напряжение. Я от ужаса конвульсивно скрючил пальцы в сапогах, а Тристан, с поразительной точностью выбрав нужное мгновение, изнемогающе взвизгнул.

Вот тут-то мистер Даусон и сломался. Трубка чуть не выпала у него изо рта, он машинально сунул ее в карман и подскочил к страдальцу.

— Как вы, молодой человек? — просипел он.

Мой коллега не ответил, но его лицо застыло в маске агонии.

Фермер сделал новую попытку:

— Чайком вас не попоить?

Тристан словно не услышал, но секунду спустя сомкнул веки и безмолвно кивнул.

Мистер Даусон стремглав выскочил из коровника и через минуты две вернулся с дымящейся кружкой. А потом… я даже головой помотал, чтобы отогнать бредовое видение. Как мне было верить своим глазам? Суровый фермер, нежно поддерживая заскорузлой ладонью поникшую голову молодого ветеринара, заботливо поил его из кружки чаем — глоточек, ну еще глоточек… Тристан, чья рука по-прежнему уходила в недра коровы, продолжал пребывать в полуобмороке, вызванном непереносимой болью, и беспомощно уступал его попечениям.

Вдруг рывком он извлек на свет ножку теленка, еле успел ухватиться за спину коровы и был вознагражден новым долгим глотком чая. Дальше все пошло много легче, и вскоре снаружи оказалась не только вторая нога, но и весь теленок.

Когда малыш закопошился на полу, Тристан рухнул рядом с ним на колени и протянул трепещущую руку к клоку сена, готовясь вытереть новорожденного.

Этого мистер Даусон допустить не мог.

— Джордж! — крикнул он работнику во дворе. — Поди-ка сюда, вытри теленка! — И умоляюще обернулся к Тристану. — Загляните в дом, молодой человек, выпейте рюмочку коньяка, а то вы совсем заморились.

Бред продолжался и на кухне: опять не веря собственным глазам, я следил, как мой коллега мало-помалу возвращает себе здоровье и силы при помощи порядочной рюмки трехзвездного французского «марте-ля».

«Тебя вот никогда коньяком не отпаивают!» — прошипела захлестнувшая меня волной зависть, и я прикинул, не воспользоваться ли мне системой Тристана.

Но и по сей день никак не могу собраться с духом.



Загрузка...