Обещание

Глава 28

– Я умер и попал на небеса?

– Лишь в том случае, если я тоже на небесах. – Джейми запрыгнул на кровать и уселся, поджав под себя ноги. – Ты в Солгрейве.

– Но они заберут меня. – Изриел с опаской посмотрел на дверь. За ней только что скрылась молодая служанка, которая с ложечки поила Изриела бульоном.

– Никто не заберет тебя, Изриел. Сквайр Уэнтуорт уже приходил, но отец вышвырнул его из дома. – А надсмотрщика Миклби забил бы до смерти, если бы тот не дал деру.

Джейми уже дважды назвал лорда Стенмора отцом, и Изриел вспомнил, как его друг совсем недавно утверждал, что всегда будет относиться к графу как к чужому человеку. Но теперь, видимо, понял, что граф добрый и справедливый. Изриел тоже убедился в том, что не все белые люди одинаковы.

– Теперь ты будешь жить в Солгрейве. Я слышал, как Дэниел говорил миссис Трент, что отец хочет выкупить тебя у сквайра и тогда никто из Мелбери-Холл тебя больше пальцем не тронет.

– Я уверен, его сиятельство будет хорошим господином. Мистер Каннингем и преподобный Трембл на все лады расхваливают его. Я из кожи вон вылезу, чтобы угодить ему. Он не пожалеет, что купил такого раба, как я.

– Не раба, Изриел. – Мальчики посмотрели на дверь и увидели лорда Стенмора. – Теперь ты свободен. – Лорд взъерошил Изриелу волосы и опустился в кресло.

– Я не знаю, где родился и кто были мои родители, милорд. Не знаю, что значит быть свободным, – прошептал Изриел.

– Я все это понимаю, Изриел, и очень тебе сочувствую. Перед Господом все люди равны. Ты такой же, как я и Джейми. Никому не дано право считать тебя своей собственностью и жестоко с тобой обращаться. Когда вырастешь, сам решишь, где тебе жить, чем заниматься.

– Но мне негде жить, милорд!

– Будешь жить в Солгрейве, – ответил граф. – И когда осенью Джейми уедет учиться в Итон, ты пойдешь в деревенскую школу.

– Но ведь мне нужно будет отрабатывать свое содержание, милорд, – заметил Изриел.

:– С этим проблем не будет. Дэниел следит, чтобы никто в Солгрейве не ел свой хлеб даром. Но здесь за твой труд тебе будут платить и никто пальцем не тронет. А теперь я пойду. Знаю, что вам хочется побыть наедине.

Когда граф ушел, Джейми повернулся к Изриелу:

– Мне не хочется ехать в Итон, но я не стану упрямиться, раз отец считает это необходимым.

– А я буду ждать твоего возвращения домой. Джейми улыбнулся.

– Как это здорово, правда?

Изриел с трудом сдержал слезы, подумав об остальных рабах в Мелбери-Холл.

Почва уходила у нее из-под ног, лица зрителей были словно в тумане. Но Дженни готова была поклясться, что вели они себя непристойно. Сегодня она выпила лишнего и забыла одну или две, а то и десяток фраз. Но не все ли равно этому сброду в партере? Они так орут и хохочут, что ни единого слова не слышат.

Дженни на ощупь пробиралась в маленькую гримерную, которую делила с другими актрисами. Деревенщина! Подумаешь, она дважды грохнулась на пол, прежде чем произнести первые слова. Разве это повод, чтобы срывать всю пьесу? Толпа в «Ковент-Гарден» с каждым днем становится все развязнее. Не то что в старые добрые времена, когда Дженни играла Офелию, и Розамунду, и леди Макбет в «Друри-Лейн».

– Отошли его ко мне, когда закончите с ним, ладно, Дженни?

– Что?

– Никогда не видела этого. А ты?

– Он сказка, Дженни.

Держась за стену, чтобы не потерять равновесие, Дженни таращилась на трех актрис, выходивших гуськом из гримерной.

– Ну вот, дорогая, комната в твоем полном распоряжении!

Прежде чем скользнуть за дверь, четвертая девушка ей подмигнула.

Боже! Они все еще приходят.

Дженни испытала легкий приступ тошноты при мысли задрать юбки перед очередным поклонником. Но тщеславие взяло верх. Дженни не могла припомнить, когда в последний раз к ней за кулисы наведывался кто-либо с именем и положением. Может, все же стоит взглянуть на него? Она запустила руку в декольте, чтобы поправить грудь, и заметила прореху на лифе. Вероятно, она порвала платье, когда первый раз упала. Надо же, подумала Дженни, ни одна из актрис не сказала ей об этом. Неудивительно, что в партере все надрывались от смеха.

Первым делом она увидела бутылку джина и бокалы, потом цветы и джентльмена.

– Миссис Грин, вы чудо!

С трудом оторвав взгляд от бутылки, Дженни посмотрела на молодого человека. Высокий, симпатичный, моложе тех, что посещали ее в последнее время, гораздо лучше одет. И при шпаге.

– После спектакля пересохло в горле. – Она поднялась, чтобы взять бутылку. – Как вас зовут?

– Николас Спенсер к вашим услугам, мэм.

Она попыталась наполнить бокал. Но он поехал по столу.

– Позвольте мне, миссис Грин.

Николас забрал у нее бутылку и наполнил бокалы. Молодой человек ей понравился, и она была не прочь с ним переспать. Такое желание у нее давно уже не возникало.

– Здесь слишком многолюдно, – проворковала она, беря у него бокал. – Позвольте, я допью, и поедем ко мне. Это рядом.

– Может, вы и мне позволите допить?

Он переложил в сторону гору костюмов, что громоздились кучей на двух стульях, и подставил один из них к туалетному столику, чтобы она могла сесть. Хорошо сосредоточившись, Дженни с первой попытки благополучно попала на сиденье. Сделав еще один длинный глоток, она уставилась на его мускулистые ляжки, когда молодой человек присел рядом.

– Вы любите театр, Николас?

– Люблю, мэм. Правда, меня мало интересует всякая заумная чепуха.

– И часто вы здесь бываете?

– Всякий раз, когда позволяет время. – Он наклонился вперед, и, когда Дженни переместила взгляд на свой бокал, то обнаружила, что он снова наполнен. – Признаться, я предпочитаю пьесы, где главные роли исполняют мои любимые актрисы.

– И много у вас любимых?

– Осмелюсь признаться, мэм, я никого не ценю так высоко, как непревзойденную Дженни Грин.

Глядя в полные восхищения голубые глаза молодого человека, она вспомнила мужчин, дожидавшихся ее после спектакля. Подарки, балы, обожание, зависть соперниц.

– Когда вы впервые увидели меня на сцене? В «Друри-Лейн»? Или в «Хеймаркет»?

– Откровенно говоря, мэм, прежде чем лицезреть вас на сцене, я увидел ваш портрет, – произнес молодой человек после затянувшейся паузы. – И замер от восторга.

Горечь, смешанная с яростью, охватила Дженни. Он восхищался красотой, которой она обладала много лет назад.

– А где, позвольте полюбопытствовать, вы видели этот портрет?

– Впервые я его увидел, когда был мальчиком. В галерее на вилле в Хэмптоне. У друга моего отца, великого актера Дэвида Гаррика.

– Дэвид! – Печаль пронзила ее сердце, и она откинулась на стуле. – Мой красивый, милый, неверный Дэвид.

– Вы, насколько я понимаю, много лет вместе играли.

– Что правда, то правда, – прошептала она. – Это он открыл меня, да будет вам известно. Он был в меня влюблен.

– Ни один мужчина не мог избежать этой участи.

– Да, это так.

– Когда был написан портрет, миссис Грин?

– Дэвид заказал мой портрет сразу после того, как я отдала своего ребенка. В благодарность за то, что я выполнила его желание.

– Вы отдали ребенка Гаррика?

– Нет! Нет! Нет! Я уже была беременна, когда впервые увидела Дэвида. Он играл Ричарда III в «Друри-Лейн». Мы полюбили друг друга с первого взгляда.

– И он попросил вас избавиться от ребенка?

– Нет, все было совсем не так!

– Что вы хотите этим сказать?

– Дэвид старался сделать все как положено ради этого дурака Гилфорда и меня. Отцом ребенка был Гилфорд. Он тоже меня любил, но был женат. Он мне сказал, что обеспечит ребенка. Но, когда мы с Дэвидом полюбили друг друга, я порвала с Гилфордом всякие отношения и отказалась от его помощи. Я не хотела оставлять ребенка, но Дэвид уговорил меня отдать его отцу.

– И вы отдали?

– Разумеется.

– А вам известно, что стало с ребенком? Дженни нахмурилась.

– Не желаю о ней говорить. Спросите лучше обо мне и Дэвиде, о сцене, о театре. Обо всех радостях, что мы испытали вместе, пока он не обманул меня и не женился на этой стерве, венской шлюхе, этой танцовщице.

– Всем хорошо известна эта история, Дженни. Но сомневаюсь, что многие знают что-либо об этой вашей таинственной дочери.

– Никто ничего не знает. Да и кому она нужна? Вы единственный, кто заинтересовался ею. Не считая Хартфелта, или Хартингфорда. Хартингтона – вот кого. Вы его знаете? – спросила Дженни.

– Хартингтона?

– Да. Когда же это было? Он нанял ее, давно это было. Он приходил ко мне, сказал, что сходит по мне с ума. Кажется, мы с ним крутили роман, если мне память не изменяет. И вдруг выясняется, что моя Ребекка работает у него. Ладно, хватит о ней. Сейчас мы поедем ко мне и познакомимся, как полагается.

Сэр Николас поднялся, и по выражению его лица Дженни осознала, что совершенно не интересует его.

– В другой раз, миссис Грин, – сказал он весело. – Вас отвезут домой в моей карете. Вряд ли в столь поздний час удастся найти свободный фиакр.

– В вашей карете? – фыркнула она. – Провалитесь вы со своей наглостью! Я не нуждаюсь в сочувствии какого-то там сосунка!

– Сочувствие тут ни при чем. Я был бы польщен, если бы вы согласились воспользоваться моим экипажем. – Он помог ей подняться со стула. – Миссис Грин, вы самая красивая актриса, когда-либо жившая на земле.

У нее пересохло в горле, и она очень устала. Николас вывел ее из театра и усадил в свой экипаж.

– Вы жалеете о чем-нибудь, Дженни? – спросил он, прежде чем захлопнуть дверцу кареты. – Никогда не раскаивались в том, что отдали дочь?

Дженни вспомнила, что дома ее ждет холодная постель. Но тут перед ее мысленным взором возникла толпа поклонников у ее ног. Восторженные возгласы.

– Нет! – ответила стареющая актриса. – Только круглая дура может променять то, что у меня было, на ребенка.

Небо за окном посветлело. Близился рассвет. Ребекка выскользнула из объятий Стенмора, и он шевельнулся. Полированный пол под ее босыми ногами был прохладным. Завернувшись в одеяло, Ребекка подошла к окну. Луна, отражавшаяся в озере, залила призрачно-белым светом дорогу, ведущую из имения в Сент-Олбанс. При мысли о том, что она скоро покинет эти дорогие ее сердцу края, что расстанется со Стенмором и Джейми, которых любила больше жизни, Ребекку охватило отчаяние.

– Почему ты поднялась?

– Не спится.

Стенмор снял с ее плеч одеяло, и оно упало к их ногам.

– Надо было меня разбудить.

Всю ночь они занимались любовью, но не могли насытиться друг другом. Желание не угасало. Напротив. Разгоралось с новой силой.