Оборотись!

Глава 2. АНЯ ПЕРЕД ЗЕРКАЛОМ И В НЕБЕСАХ

Рано утром все, кроме меня, уехали на дачу. А мне, как Золушке, надавали заданий. Много чего. Прибрать квартиру, погладить полотенца. И уроки, это само собой.

Выполнив два первых пункта Золушкиной работы, я пообедала и посмотрела по телеку первую половину какого-то фильма. Если можно выбирать, то я лучше почитаю первую часть книги без конца и посмотрю первую половину фильма. Окончание могу придумать и сама. А вот без начала не разберешь, что делается и кто — злодей, а кто — хороший.

Пообедав, я решила прикинуть, к чему лучше надевать найденную драгоценность. На самом деле мне не хотелось делать реферат по физике и решать задачи по математике.

Но вот беда, я расхаживала перед зеркалом, переодевалась то в платье, то в костюм, сочетала и комбинировала, как только можно свою одежду — а цепочка с подвеской была неуместна. Или моя одежда была неуместной для этого, казалось бы, простенького, хоть и дорогого, украшения с остро сверкающим глазом. Нужно было найти что-то этакое-эдакое.

Я задумалась. Что носят с дорогими драгоценностями артистки в кино? Меха! Дорогие меха! Но дорогих мехов у меня не было. Ни норковой шубки, ни леопардовой накидки, ни палантина из полярных лис. Только бабушкина лисья горжетка, очень старая. Не облезлая, но мех потускнел, а лисья морда немного усохла.

Ладно, посмотрим.

Я набросила горжетку на плечи, поправила так, чтобы усохшая морда не была видна. Прошлась перед зеркалом, повернулась, опять прошлась. Потом передвинула птицу по цепочке, чтобы лучше была видна…

…И оказалась на полу.

Сначала просто растерялась. Я решила, что мне стало плохо, и потому я села на пол. Но голова не кружилась, слабости не было. Только рыжий линолеум стал почему-то тёмно-серым. Я приподняла голову, огляделась и подумала: «Это мне снится».

Вокруг меня был настоящий ужас!

Комната напоминала собственный, не очень качественный, черно-белый снимок. Почему-то уменьшенный раза в три. Мебель казалась чуть ли не игрушечной и терялась по углам. Окна выглядели маленькими, словно форточки. Кошмар! Где я? И что это там на линолеуме? Очень странное «что-то».

Я посмотрела вниз.

На полу были лапы. Небольшие. Серые. Собачьи?

Мои!!! Потому что росли из моего тела!!! Теперешнего моего тела — серого и мохнатого!!!

Я опять подняла голову и глянула в зеркало. Не получилось. Зеркало было выше моей головы! Я не доставала даже до его нижнего края!

А встать на ноги, то есть, на задние лапы, получалось с трудом. Намучилась! Кое-как я дотянулась до зеркала. Посмотрела в него, и мне захотелось действительно упасть в обморок.

Из зеркала на меня смотрело моё чёрно-белое лицо в обрамлении головы лисьей горжетки. Как у артистки, которая играет лисью роль. Настороженно торчащие уши на макушке и мохнатые «бакенбарды» на месте человеческих ушей, а посредине лицо.

«У меня бред? — подумала я. — Может быть, в городе началась эпидемия гриппа, я заразилась, и у меня высокая температура?»

Ничего подобного! В горле не саднило, голова не болела. Зато очень хотелось пойти на луг и ловить полевых мышей.

«Наверное, та лиса, из которой сделали горжетку, очень любила их ловить, — подумала я. — Но почему всё чёрно-белое? Горжетка была рыжей! И комната была разноцветной и большой! Неужели лисы так видят мир?»

Я пожалела всех лис. И себя, потому что теперь я тоже была лисой. Хотя и очень странной, с лицом девочки.

А потом я увидела цепочку с подвеской. Странно, цепочка плотно охватывала шею. Уменьшилась вместе со мной? Глазок птицы выглядел сероватым, но продолжал искриться и сиять, как ни в чём ни бывало.

«Может, я всё-таки потеряла сознание, и мне чудятся всякие чудеса? — с надеждой подумала я. — Или во время фильма заснула на диване?»

Изо всех сил попыталась проснуться: укусила себя за мохнатую лапу, стукнулась носом в пол. Никакого результата! Я оставалась лисой, вернее, ожившей горжеткой. Мама! Мамочка! Мне ужасно захотелось заплакать, зарыдать в голос, но я услышала только жалобное поскуливание. И выговорить ничего не могла, потявкала и тут же заткнулась. А слёзы на глазах так и не выступили, наверное, лисы не плачут. Или плачут, но не как люди.

«Но почему, почему? — думала я. — Стояла перед зеркалом и сошла с ума?»

Я все еще не хотела верить своим глазам и ушам.

«Говорят, что сходят с ума от неприятностей или стрессов. Но я же не стрессовала. Я надела горжетку и посмотрела в зеркало. Нет, ещё поправила платиновую птицу с изумрудным глазком — точно-точно!»

И тут меня осенило. Я поняла, что всё это превращение и весь этот кошмар произошёл из-за найденной драгоценности. Я себя ею украсила, а она на меня подействовала таким удивительным образом.

Нужно снять цепочку!

И я стала пытаться это сделать.

Намучилась! Оказалось, что лисицы и горжетки ухватить цепочку своими пальцами не могут. Да и пальцы были — смешно называть. Но зато на них росли крепкие когти. И вот этими-то когтями мне и удалось поддеть цепочку. Не с первого раза, несколько раз когти больно проехались по моей шее. Наконец подцепила, уф-ф-ф. И что? Как стянуть её, если сидит, словно влитая?

Я дёрнула несколько раз, пытаясь разорвать её. Сейчас, разбежалась! Тоненькая на вид, но крепкая, как канат.

Тогда я начала вертеть головой, даже шея заболела. Нет, ничего не получается! А ну, за подвеску потянем, передвинем её по цепочке и…

…Вокруг меня вспыхнул такой фейерверк красок и раздвинулись такие просторы, что я не сразу поняла — та же комната. Её словно растянули до прежних размеров, как резиновую. Мебель опять стала большой. А с моих глаз как будто сняли серые очки.

Обалдевшая и перепуганная я потянулась к зеркалу.

И чуть не ткнулась в него носом. Зеркало было на месте — это я увеличилась в размерах. И у меня опять были не только лицо, но и поцарапанная до крови шея, и, вообще, всё тело Анфисы Крошкиной, глупенькой и неосторожной девчонки!

Я швырнула опасное украшение на стол и долго рассматривала себя в зеркале и ощупывала. На мне не осталось ни клочка лисьей шерсти, рост мой и все размеры ничуть не изменились. Я специально проверила, надевая свою одежду и обувь. И всё-таки было же, было! Несколько минут я была лисой, а мир вокруг превратился в тесную, чёрно-белую картинку.

Несколько минут? Я засомневалась. За окном уже наступили сумерки, и по часам давно вечер! Куда же девалось время? Ведь я начала наряжаться сразу после обеда и фильма, в двенадцать. Ну и ну, ужасное приключение «скушало» несколько часов моей жизни.

Я сердито покосилась на цепочку с подвеской, которая с самым невинным видом лежала на столе рядом с лисьей горжеткой и смотрела на меня своим глазком. На горжетку я не сердилась. Она была ни при чём, оказалась подсобным материалом для превращения меня в лисье существо с человечьим лицом. Но как же это делается?

Я вдруг почувствовала, что если сейчас же, вот прямо сейчас не расскажу кому-нибудь обо всём, то просто… просто не найду себе места! Так и буду бесцельно бродить по квартире, то и дело возвращаясь к столу с цепочкой и горжеткой.

Но кому я могла рассказать? Кто, выслушав меня, не скажет, что я вруша или ненормальная? Папа, мама, бабушка? Они на даче и вернутся завтра утром. Остальные? Я мысленно перебрала всех своих друзей и знакомых. Не та. Не тот. Не поверят, да и не хочу им рассказывать.

«Эврика!» — как сказал знаменитый древний грек Пифагор. Это означает «нашел». Нашла! Нужно рассказать Генке.

Генка смотрит на меня с обожанием, будто Пьеро на Мальвину в сказке «Золотой ключик». Но сейчас я знала точно — Генка будет слушать меня очень серьёзно и с полным доверием.

Я тут же кинулась ему звонить.

Но квартирный телефон Лагутиных не отвечал. А мобильника у Гены не было. Родители купили бы ему, сейчас «трубки» такая же необходимая вещь, как у младенцев — погремушки. Но Гена, он мне сам сказал, наотрез отказался. «Я люблю хотя бы иногда побыть с самим собой, — так он говорит. — Не хочу быть постоянно под колпаком».

Поэтому я переоделась в повседневные мои брючки и блузку и вышла на балкон осмотреть двор. А вдруг Гена где-нибудь поблизости? Но его не было видно.

Зато по детской площадке, направляясь строго на юго-восток, решительно шагал Ричард Фаренгейт. Его котовская милость опять ступил на тропу высокодреволазания. И бедные Лагутины снова будут бродить по микрорайону, пугая прохожих криками.

Я выбежала из квартиры, рысью пронеслась по лестнице, а по двору мчалась уже галопом. Спасибо ещё, что Ричард Фаренгейт, заметив погоню, никогда не убегал. Так и в этот раз. Он остановился, обернулся и посмотрел на меня с обидой и упрёком. Но я подхватила его под откормленный животик и понесла к Лагутиным.

А их не было дома. Оставить его соседям? Вряд ли они согласятся. О его фокусах знали не только в нашем доме, но и в нескольких десятках окрестных домов, мимо которых Лагутины регулярно проходили, выкрикивая его имя.

Пока я думала, кот изо всех сил выворачивал шею и с надеждой глядел мне в лицо. Но эта надежда не оправдалась. Я не отпустила его, а отнесла к нам домой. Увидев нашу дверь, он безнадёжно мяукнул и безвольно повис у меня на руках.

Я оставила его в прихожей и проверила все возможные кошачьи выходы из нашей квартиры на волю: форточки и балконную дверь. Впущенный в комнаты Ричард Фаренгейт обошёл их все, присматриваясь к окнам, но без особой надежды. Он уже бывал у нас и знал мою осторожность. Поэтому вернулся ко мне и пронзительно-выразительно уставился в упор зелеными глазами.

— Не строй из себя индейца Джо или демона, — строго сказала я. — Ничего не получится. — Кто читал «Приключения Тома Сойера» Марка Твена, тот знает, что индеец Джо — жутко опасный человек, и толстенький пушистый кот его изобразить не смог бы. Но он не поддавался и продолжал сверлить меня взглядом.

Чтобы он не задирал нос, я достала из шкафа орлиное перо и скотчем прилепила коту за ухом. Мы с папой выпросили несколько таких перьев у человека, который в зоопарке прибирал клетки с хищными птицами. Ричард Фаренгейт тряхнул головой и в отместку попытался поточить когти о скатерть. Я рассмеялась. И смеялась до тех пор, пока не заметила, что вместе со скатертью на кота быстро сползает коварная драгоценность.

Похолодев от страха, но ещё машинально хихикая, я кинулась к столу.

Уже зная, что поздно.

И сейчас опять произойдет невероятное!

Цепочка наделась Ричарду Фаренгейту точно на шею. И ничего не произошло.

Я шумно выдохнула. Скорее снять её! Нагнулась к коту. Но ему, уже терпевшему перо на голове, цепочка показалась лишней. Он закрутился в моих руках, пытаясь освободиться…

…И в то же мгновение меня в полном смысле этого слова вознесло над полом мощное мохнатое тело. Я сидела на нем верхом. На ком? Гибкую, но мощную шею его обвивала массивная золотая цепь в два пальца толщиной, а затылок был покрыт не мехом, а перьями.

— Кто это? — пробормотала я.

Шея изогнулась, голова повернулась, и на меня уставился злыми глазами большущий орёл. Только вряд ли где-то ещё существовал орёл, во лбу которого красовалась довольная кошачья физиономия. Не бывает орлов с четырьмя большущими кошачьими лапами и с пушистым хвостом. Но так как управлял этим телом Ричард Фаренгейт, то его действия были предсказуемы на год вперёд. Он отвернулся от меня и посмотрел на балконную дверь. Конечно, теперь она казалась ему маленькой и беззащитной.

— Нет! — крикнула я.

Поздно, мы уже неслись к балкону. Я закрыла глаза и уткнулась в меховую спину, чтобы спасти от осколков хотя бы лицо.

И ничего плохого не произошло, а волосы начал трепать ветер. Подняв голову, я ахнула: мы были уже выше крыш.

— Ричард Фаренгейт, — жалобно позвала я. — Домой! Ну, киса!

Но «киса» поднялся ещё выше в ночное небо и помчался вперёд с беззаботностью и безумием мальчишки, дорвавшегося до штурвала самолёта.

Кому-то это приключение показалось бы замечательным!

По искрящемуся от звёзд и сияющему месяцем небу пролетает большой, чудесный оборотень с кошачьим телом, но орлиной головой. И с крыльями, которыми он то и дело мягко взмахивает. А на спине у него сидит прекрасная всадница-амазонка. Она небрежно поглядывает на красоту неба. А также на огни большого города внизу, соревнующиеся с иллюминацией в небе. Ветер треплет роскошные волосы прекрасной всадницы…

В общем, всем всё понятно. В книжках и фильмах такого сколько угодно. Прекрасные героини получают от полётов на волшебных зверюгах массу удовольствия и участвуют в воздушных боях. Они лихо орудуют мечём, копьём и прочими убийственными предметами вплоть до лучевых пистолетов. Я думаю, красотки-всадницы с младенчества общаются с всякими летучими созданиями. И получают ежедневные уроки самого разного военного мастерства. Да, наверное, так и есть.

А теперь представьте себе не какую-то там воительницу, но обыкновенную девчонку, вылетевшую на большущем оборотне-коте-орле из обычного восьмиэтажного крупнопанельного дома! Представили?

«Я сошла с ума», — подумала я.

Потом обиделась на эту мысль. Почему это я должна сходить с ума? Если не сошла с ума после превращений с горжеткой, то мне это больше не грозит.

Зато была другая опасность.

Не знаю, как там в фильмах или книжках, меня же со спины Ричарда Фаренгейта буквально сдувало встречным ветром. Особенно в начале полёта, когда оборотень принялся резвиться и выделывать в воздухе всякие выкрутасы. Я обняла его за шею руками и уткнулась лицом в мех, а ногами так обхватила упитанные бока, что заныли колени. При этом меня ужасно мутило, и к горлу то и дело подкатывал тошнотворный клубок, как в самолёте, когда он попадает в воздушные ямы. А ещё из-за усилий не свалиться я взмокла от пота, но, одновременно, мне становилось всё холоднее и неуютнее.

Вот это, скажу вам, были переживания!

А ведь я совсем не «кисейная барышня», как говорили в старину. Приходилось мне ездить верхом на ослике в зоопарке (как я уже рассказывала), а живой ослик — это вам не игрушечный конь-качалка на полозках. И скакать на лошади я умею. На ипподроме, куда мы иногда ходим с папой, я всегда выбираю знакомую лошадь Карамель, хоть она и с характером. После прогулки вытираю её и чищу стойло. А в небе я летала самолётами и даже на вертолёте.

Но все это было не то!

Лошадь Карамель если и взбрыкивала иногда, то какая там у лошади скорость?

С вертолётом и самолётом тоже ясно: сидишь вместе с другими пассажирами в освещённом салоне, угощаешься напитками, конфетами или бутербродами. Ну, выглянешь в окошко, посмотришь на облака или вид внизу. Да, мешает иногда гул двигателей или болтанка из-за плохой погоды. Но это все ерунда!

А сейчас у меня в ушах свистел ветер, зубы мои стучали от ночной прохлады и в глазах бешеной каруселью вертелись то темнота, то небесные и земные огни. Ну и дела!

— Котик, милый, полетели домой, — опять попросила я. — Ричард Фаренгейт, домой, говорю!

Но «котик» даже не повёл ухом, потому что ушей на его орлиной голове не было. И он продолжал резвиться.

Потом всё-таки кот обратил на мои слова внимание. Повернул орлиную голову и ответил звуком, от которого я вздрогнула. Это было что-то среднее между скрипом больших, поломанных тормозов и гудком поезда. Мяукнул? А кошачья мордочка во лбу сияла блаженством, словно он напился сливок.

И тут до меня дошло-доехало!

Пушистый, маленький Ричард Фаренгейт совсем не был упрямым и глупым хулиганом. Он был настоящим котом-мечтателем. Его тянуло в небеса, он стремился взлететь. Потому и забирался как можно выше на деревья, надеясь на чудо. И теперь, когда это чудо с ним произошло, прервать фантастический ночной полёт и вернуться домой он не желал!

«Ты бы вернулась? — спросила я себя. — Да, но позже, когда соскучилась бы и проголодалась. Одно утешение, что Ричард Фаренгейт обожает своих хозяев и любит покушать. Ладно, потерпим-подождём».

Постепенно я не то чтобы привыкла, просто оборотень наигрался и летел по небу спокойно. Только иногда закладывал широкие повороты или выписывал восьмёрки. Но теперь у меня появился новый повод для беспокойства.

Я заметила в лунном свете, что справа и слева от нас проносились какие-то существа. Птицы? Какие птицы летают ночью так высоко? А были они размером со страуса или больше. Но страусы не летают!

Мне стало жутко не только из-за высоты. И неожиданно для себя я поступила так, как делают дети, когда им страшно. Я громко заорала песенку, которую сочинила мама, играя со мной маленькой:

Ричард Фаренгейт повернул ко мне голову, блеснул орлиным глазом, посверкал кошачьими глазами. И опять «мяукнул», теперь уже громче и протяжнее. А странные создания, которые сопровождали нас, ответили такими жуткими голосами, до того стало страшно, что я заорала песню изо всех сил:

А мне всё подпевали и подпевали невероятные голоса оборотней. С перепугу я пропела песню раз десять, иногда ужасно фальшивя и переставляя куплеты и слова. Оборотни не протестовали, наоборот, их завывания и взрёвывания показывали, что мое исполнение им нравится.

И вот, когда у меня от страха тряслись уже не только поджилки (не знаю, что это такое, но так говорят), а просто зуб на зуб не попадал (и от холода, между прочим, тоже), я вдруг придумала как прекратить этот концерт.

— Котик, кушать, домой, Гена тебя покормит, — хитро сказала я. — Домой, кушать! Кушать, домой! Ричард Фаренгейт кушать хочет, да?

Эти приятные слова всегда производили на кота самое волшебное действие, а несколько раз даже заставляли слезть с дерева. Вот и сейчас он заложил крутой вираж и развернулся.

Я очень надеялась, что к нашему дому.