Обострение

Глава 4

— Здравствуй, Мефодьич, — здороваясь со школьным сторожем, Иван Палыч вежливо приподнял шляпу.

Вообще, шапку давно пора бы носить, но, сейчас, «на выход», лучше уж шляпа. И новое пальто, недавно купленное в магазине готового платья за пятнадцать рублей. Чтоб чиновные «крючкотворы-проверяльшики» видели — доктор никакой вины за собой не чувствует и уважение к себе не потерял.

— Анна Львовна на уроках?

— Да, господин дохтур, так. Четвертый урок. Только что начали…

— Спасибо… А городских господ мне где найти?

— Так в приступке расположились. Где я обычно чаи пью, — рассмеялся сторож. — Комнатенка-то небольшая, а и по правде сказать — чулан. Однако ж, с окном, и стол имеется, и круглая печка. Анна Львовна распорядилась еще один стол принести, два стула. Так что сидят, шуршат бумагами. Я им чайку согрел. Не отказались, да послали в трактир за ситным.

— Работают, значит… Ну-ну…

Иван Палыч невесело усмехнулся, и вошел в коридор.

— А, скажите-ка, ребята, кто каких лесных птиц знает? — из приоткрытой двери донесся звонкий голос учительницы. — Ну, ты, Никита!

— Голубь, Анна Львовна! Еще — воробьи.

— Не, это не совсем лесные… Кто там руку тянет? Лешенька! Ты же второй класс — у вас свое задание, забыл? Все задачки решил? Нет? Вот и решай себе… А мы вот, Катеньку спросим… Ну?

— Тетерев, Анна Львовна! Еще рябчик… кукушка еще…

Улыбнувшись, доктор, стараясь не скрипеть половицами, прошел дальше. Вдруг подумалось — вот ведь, война идет, а двух важных чиновников от дела отвлекли, в какую-то дыру с проверкой послали. Конечно, может, они только этим и занимаются. Такое впечатление, что в России-матушке контролерщиков да проверяльщиков куда как больше работников. И у всех жалованье… да неплохое. Поди, не как у Анна Львовны — тридцать пять (с библиотекой) рублей. Да уж, на одного с сошкой — семеро с ложкой…

Что ж…

Вежливо постучав, доктор толкнул дверь:

— День добрый! Андрюшка, мальчишка, прибежал. Сказал — звали.

— Звали, господин Петров, звали… — поправив очки, поднял голову узколицый тип, худой и длинноносый.

Старший ревизор… Как бишь его? Лядов. Кажется, Петр Иваныч… Нет! Петр Фомич…

— Вопросы у нас к вам, господин доктор, имеются. Впрочем, вы уже знаете, — толстяк-помощник, Буров, достав несвежий платок, вытер со лба пот.

— Ну-с… Мы заканчиваем уже, — по-лошадиному передернул плечами Лядов. — Вот и интересуемся… Объяснительную написали?

Расстегнув пальто, доктор вытащил из кармана сложенный вчетверо листок и протянул ревизору:

— Вот. Извольте.

— Ну-ка, ну-ка… поглядим…

Снова поправив очки, Лядов желчно ухмыльнулся.

— Погляд-и-им… Ага…

Быстро прочитав объяснительную, ревизор предал ее коллеге и, склонив голову набок, с прищуром глянул на доктора:

— Вот вы, милейший пишете, что не в курсе. Так?

— Ну, так, — нервно кивнул Иван Палыч. — Там же написано.

Лядов хихикнул:

— Так я и говорю… Вот, пишете свои предположения. Что подпись не ваша, что печать подделана… Силантий Прокофьевич, так?

— В точности! — покивал толстомордый.

— Но, если так… Тогда будьте добры, подтвердите! — последнюю часть фразы ревизор произнес громко, почти что выкрикнул. — Да-да, подтвердите! Если будет, чем… И сроку вам — три дня! Не подтвердите — пойдете под суд. Подтвердите — получите выговор за халатность. Я понятно объясняю?

— Вполне, — усмехнулся Иван Палыч.

Подтвердить… Интересно, как? Обратиться к новому становому, к Лаврентьеву? Тот, кажется, человек неплохой. Может, чем поможет.

— Полицейские расследования затевать не советую, — встав из-за стола, Буров подошел к окну, закрыв свет грузной своей фигурой.

Посмотрел куда-то, высморкался, обернулся:

— Да-да, не советую. С таким делом они возиться не будут. Заволокитят, к бабке не ходи!

К бабке… А к бабке надо бы зайти! К Матрене, травнице, предупредить насчет заразы. Что б «святую воду» из зараженного колодца не брала…

— Вижу, все же задумались, — поднимаясь, Лядов зябко потер руки и снова передернул плечами.

«Словно застоявшийся конь», — неприязненно подумал доктор.

— Ну-с, что ж — здесь мы закончили… — ревизор снял с вешалки пальто. — Идемте, Силантий Прокофьевич…

— Петр Фомич! Так, может, в трактир? Пообедаем.

— В деревенский-то? — распахнув дверь, презрительно прищурился Лядов. — Отравят еще, не дай, Бог! Лучше в станционном буфете перекусим. Или уж потом, в городе… Господин Петров! Нам бы экипаж до станции. У кого можно нанять?

— Так в трактире и спросили бы…

— Опять этот трактир! Ладно… Я пошел, Силантий Прокофьевич. Догоняйте.

— Ага-с…

Торопливо накинув пальто, Буров скользну в дверь и вдруг обернулся на пороге:

— Сударь! Что подпись не ваша — видно, у меня глаз наметанный. Так что ищите в городе эксперта, писаря… лучше из казенного присутствия. А насчет печати — тут ничего сказать не могу. Ну, что ж — бывайте. Да! Вот ваш докУмент — для экспертизы…

От неожиданности Иван Палыч даже забыл поблагодарить. Подпись… печать… писарь из казенного присутствия… Из государственной конторы, в переводе на человеческий язык…

Некогда только ездить! Тиф этот чертов, пациенты… И все же, нужно будет выбраться в город хотя бы на пару-тройку часов… Эх, мотоцикл бы! Не было бы проблем. Кстати, надо бы заглянуть в кузницу. А уж потом — в город. Может, нужна какая деталь?

В кузне летели искры. Кузнец Никодим в кожаном фартуке деловито ковал какую-то непонятную треногу. Слева от входной двери, у рукомойника, тускло поблескивал прислоненный к стеночке мотоциклет. Рядом, на верстаке, лежал разобранный карбюратор, еще — какие-то журналы и небольшая книжечка — «Житие Святаго Николая, епископа Мир-Ликийскаго». Ну да, чему тут еще лежать-то? Уж точно, не сочинениям господина Чернова, социалиста-революционера.

Подойдя к наковальне, доктор громко поздоровался.

— А! Иван Палыч! — обернулся кузнец. Сильные, жилистые руки его лоснились от пота. — Чутко погоди… Посмотри вон, журналы.

«Фотографический листокъ», «Фотографическия новости», «Фотографическое обозрение»…

— Одна-ако! — не сдержав удивления, доктор присвистнул. — Это откуда ж такие?

— Батюшка наш принес. Отец Николай, — утерев пот, пояснил кузнец. — Треногу от фотографического аппарата в починку, и вот — журналы да Житие. Знает, что почитать люблю.

Батюшка — фотограф-любитель? Вот это — да-а… Ну, а почему бы и нет? Хобби есть у многих.

— Про мотоциклетку твою скажу так… — поставив треногу в угол, Никодим вымыл под рукомойником руки. — Езжай-ка ты, Иван Палыч, в город. К Нобелю, на склады. Спросишь там топливный жиклер. Может, и есть у них. А нет, так закажешь!

— Спасибо! Уже бегу… Прямо на станцию.

Подморозило. Налетевший ветер гнал по заснеженному полю поземку. Поежившись, доктор похвалил себя за то, что все-таки надел зимнюю беличью шапку. Не помешало!

По дороге на станцию молодой человек все думал об Аглае. Неужели — она? Нет, быть такого не может, Аглая — девушка честная. Если только ее вокруг пальца не обвели… она уж такая доверчивая. Впрочем, как и многие деревенские.

Иван Палыч успел вовремя. Уже объявили посадку, и к платформе, пыхтя, подошел локомотив, окутанный клубами дыма и пара.

Извозчик домчал доктора до госпиталя за двадцать минут. Пришлось дать лишний пятак — за скорость.

— Благодарствую, барин! Н-но!

Тряхнув густой, белой от инея, бородою, возница подогнал лошадь.

За столом, на посту, сидела старя знакомая — дежурная сестричка.

— Здравствуйте, Юленька! — сняв шапку, молодой человек широко улыбнулся. — Что, господина Гробовского еще не выписали?

— Ой! Иван Палыч! — узнав, обрадовалась девушка. — Как там у вас с тифом? Боретесь?

— Да куда ж нам деваться-то?

— А господина Гробовского только на той неделе выпишут. Я слышала, как доктор говорил.

— Так я пройду, навещу?

Постучав, доктор толкнул дверь. Поручик, все в том же халате, сидел на заправленной койке и читал «Русское знамя». На этот раз не ругался, скорее, наоборот.

— Здравствуйте, Алексей Николаич!

— А! Господин Петров… — Гробовский отвлекся от газеты. — Что-то вы зачастили?

— На этот раз — по делу к вам…

— Тогда в коридорчике постоим, поболтаем.

Кивнув, поручик поднялся на ноги и, оглянувшись на соседей, вышел в коридор следом за Иваном Палычем.

А что терял Иван Палыч, рассказывая все про свое дело с поддельной подписью? Ничего. А Гробовский — человек опытный. Может, чего и подскажет.

Он слушал доктора очень внимательно, иногда задавая вопросы, после чего задумчиво уставился в окно.

— Вот что, любезный… Дам я тебе один адресок. Любопытный господин — гравер и резчик. Мы его привлекаем в качестве эксперта, так что справку дадим… Он вам все скажет, что по поводу вашей бумажки думает. И про подпись, и про печать… Что касаемо вашей санитарки… Мало вериться, что она. Составь-ка список, кто с ней ближе всех? Кто часто общается? Домашние — не исключение…

— Понял, Алексей Николаевич! Спасибо. Выздоравливайте… ну а я побежал.

Гравер жил неподалеку от госпиталя, так что молодой человек с удовольствием прошелся пешком.

Вот и нужная улица, дом — обычная «доходная» шестиэжтажка, что строили богатые купцы.

Третий этаж… А гравер не такой уж и бедный! Просторное парадное, лестницы, лифт…

«А. П. Везенцевъ, мастеръ-граверъ» — гласила висевшая на двери латунная табличка.

Доктор покрутил звонок.

— Иду… иду уже…

Щелкнул замок. Дверь нерешительно приоткрылась.

— Доктор Петров, Иван Павлович, — сняв шапку, церемонно представился гость.

— Доктор? — цепкие светлые глаза внимательно изучали визитера. — А я не больной!

— Ах, забыл… вот!

Иван Палыч протянул записку.

— Ах, вас Алексей Николаевич послал? Так бы сразу и сказали.

Гравер откинул цепочку, распахнув, наконец, дверь. Живенький такой старичок с венчиком седых волос и остроконечной бородкой. Небольшого росточка, юркий и подвижный, как ртуть.

— Вот, сюда проходите, в кабинет… Пальто и шапку — на вешалку, обувь можете не снимать. Присаживайтесь, прошу!

Послушно опустившись в кресло, гость вытащил документ.

Усевшись за широкий стол, Везенцев тут же включил электрическую настольную лампу под зеленым абажуром и, взяв увеличительное стекло, принялся внимательно изучать бумагу.

Потом поднял глаза и, протянув визитеру чистый листок, пододвинул бронзовый письменный прибор с пером, чернильницей и пресс-папье с ручкой в виде позолоченного амурчика:

— Напишите-ка что-нибудь, молодой человек. Все равно, что… И распишитесь.

— «Я свободен, словно птица в небесах», — взяв листок, вслух прочитал гравер. — Это чьи же стихи? Верно, кого-то из новых? Маяковский, Блок? А, впрочем, неважно… Ну, что вам сказать?

Старичок принялся рассматривать слова через лупу.

— Интригующе, весьма интригующе, — пробормотал он, обращаясь скорее к росчеркам, чем к Петрову. — Подпись ваша, вне всяких сомнений, подделана! Заключение я напишу… почерк тоже не ваш… Вот посмотрите, для сравнения, ваш текст: наклон стабильный в пятнадцать градусов вправо, с равномерным нажимом пера, с плавным переходом от утолщённой линии к тонкой. Буква «а» округлой конфигурации, «о» — эллиптическая, — он поднял взгляд, улыбнулся. — Такое ощущение, будто вы перо впервые держите! Как будто до этого писали чем-то другим. Старательность ощущается школьная. Вроде доктор, должны писать много. Ну да ладно. А вот здесь, смотрите, в принесенном документе, наклон больше, и «о» более округлая. Явная имитация.

— Так значит…

— Фальсификация, мой друг. Средней руки фальсификация. Признаюсь, видел я и лучшие образцы. Здесь же, — старичок с сожалением пожал плечами. — На «троечку».

— А что насчет печати?

— Печать тоже подделана. А вот она, смею заметить — весьма искусно! Не опытный взгляд не отличит.

Встав, доктор задернул от выглянувшего вдруг солнца шторы:

— Да, да — искусно! Но по характеру нажима можно сказать, что это не бронза, не плотный каучук… Скорей, дерево. Бук, клен ясень…

— Дерево?

— Ну да. Это самый удобный материал — вырезать можно легко. Здесь же… — старичок кивнул на печать, — видно, что вырезали тонко и точно, очень искусная рука… Но в то же время… — эксперт замялся, принявшись кусать в сомнениях нижнюю губу, — мелкая работа, пальцы должны быть тонкими. Словно бы рука подростка делала…

Кораблик! Кораблик с тонкими мачтами, вырезанными с ювелирной аккуратностью… выточенные из коры паруса, прорезанные узорами, гладкий, как лакированный, корпус… — вдруг припомнил Иван Палыч.

Его как ушатом ледяной воды обдало. Вот так новость! Андрюшка? Неужели — он? Но, зачем? Или кто-то заставил, подкупил… Хм… Нетрудно догадаться — кто!

— Если достанете образец почерка подозреваемого, привозите. Я могу сличить, — прощаясь, напомнил старик.

— Весьма обяжете, любезнейший Аристарх Петрович! Весьма!

И что теперь с Андрюшкой? — уже в поезде размышлял молодой человек. Ну, для начала нужно дождаться результатов экспертизы почерка. И хорошо бы отыскать поддельную печать. Как? Вот вопрос. Верно, придется надавить на парнишку, подключить станового.

Кстати, у Нобеля топливного жиклера не нашлось, пришлось заказывать. Правда, приказчик обнадежил: мол, из Москвы всегда привозят быстро. Эшелоны проходят часто, по пять-шесть составов каждый день.

— У нас с проводниками обычно пересылают-с…

С проводниками… Ну, хоть так.

Едва доктор вошел в больничку, как Аглая тут же бросилась к нему едва ль не с объятиями:

— Ну, Иван Палыч, как? Удачно все?

— Да почти…

— Слава Богу!

— Аглая… — снимая пальто, обернулся доктор. — Андрюшка не приходил еще?

— Уже! — девушка рассмеялась. — На задах снег чистит.

— А позови-ка! Сама потом по палатам пройдись, глянь.

— Ага, Иван Палыч. Я сейчас. Быстро.

Девушка тут же исчезла в дверях.

— Армячок-то накинь! — запоздало выкрикнул доктор. — Эх, егоза… шустра больно!

В дверь заглянул Андрюшка.

— Иван Палыч, звали?

— Звал, звал. Бери стул — садись. Телогрею повесь вон, на вешалку.

— Ага.

— Андрей… Ты ведь у нас грамотный? Писать умеешь?

Главное сейчас было не спугнуть парня, ибо кто бы знал, что он тогда выкинет?

— Ну-у, могу, — усевшись, парника кивнул, светлые глазенки его испуганно забегали… Или просто так показалось? Эх… как бы раньше времени не догадался.

— Вот что, Андрей… Нужно карточки заполнять на больных. Только там надо писать разборчиво и красиво. Самому то мне времени нет совсем, помощник нужен. Вот и посмотрим… Бери-ка бумагу, перо… Да чернильницу-то подвинь поближе — закапаешь! Готов?

— Да!

— Ну, пиши тогда… «Я свободен… словно птица в небесах…». Написал? Молодец. Иди, чисти дальше… Да, Аглае скажи — путь зайдет.

Узнав у санитарки адрес травницы Матрены, доктор вновь надел пальто и шапку. Слава Богу, травница жила недалеко, возле церкви.

Кода Иван Палыч подошел к плетню, старушка как раз возилась во дворе — складывала колотые дровишки в поленницу. Проворная такая старушка, вовсе не ветхая. Да какая там старушка? Поди, и шестидесяти еще нет.

— Матрена? — подойдя ближе, позвал Иван Палыч.

За забором вскинулся, залаял пес. Обычная пегая, с рыжими подпалинами, дворняга. Но большая, зубастая… Такой попадись на зуб!

— Яшко, цыть!

Женщина обернулась… и, бросив дрова, принялась часто-часто креститься.

— Матрена, я ваш доктор!

— Я ведаю, ведаю…

— Мне бы с вами поговорить! Знаете, не берите больше святой воды из колодца у Рябиновки! Вода-то заразная. Там эпидемия, понимаете? Тиф…

— Водица свята, свята…

Махну рукой, травница скрылась в избе. Снова залаял пес.

— Вот и поговорили, — подал плечами доктор. — Что ж, придется еще разок навестить. Может, удачнее сложится.

— Баба Матрена у нас нелюдима, Иван Палыч! — за спиной вдруг послышался звонкий девичий голосок.

Доктор обернулся… и тут же улыбнулся, увидев знакомую девушку — из тех, что помогала Аглае в больнице. Лет пятнадцати, худенькая, но румяная, с круглым курносым лицом. Валенки с галошами, приталенный собачий полушубок — экая модница! Из-под вышитого шерстяного платка — толстая светлая коса с синею лентой.

— Здравствуй, Глафира! Спасибо, что заходишь.

— Ништо-о! А вы, коли к Матрене-травнице, так лучше батюшку нашего попросите, отца Николая, — вдруг посоветовал девчонка. — Он ей скажет, и она вас послушает. А та-ак… Пустое дело! Не любит она чужих… Так-то баба Матрена — хорошая, добрая. А вот другая травница, Марфа, чистая ведьма! Недаром волчий треух носит. Говорят, заговорами-наговорами не брезгует все время у кладбища ходит. Уж сколько отец Николай ей говорил — куда-а там!

«Какой же я чужой?» — хотел было спросить доктор, но, раздумал и, махнув рукой, поспешил к церкви.

Молодой — лет тридцати — мужчина в рясе как раз возился на церковном крыльце — что-то подкрашивал.

— Отец Николай? Здравствуйте.

— И вам не хворать, сын мой, — лицо священника, обрамленное рыжеватой бородою, оказалось вполне симпатичным, серые глаза смотрели доброжелательно и прямо. — Вы же доктор? Слышал про вас… А я здесь недавно… с фронта…

Тут только Иван Палыч заметил, что правая рука священника как-то плоховато двигается. Верно, ранен. Списали.

Как бы начать разговор о травнице?

— Это ваши журналы у кузнеца Никодима?

— А, про фотографии! — улыбнулся батюшка. — Мои. Грешен, балуюсь. А на войне вот, пригодилось. Тоже пришлось снимать… Даже, не поверите, с аэроплана! Господи, что же я… Вы ведь в храм Божий! Пожалуйста, проходите. Желаете свечку поставить?

— Обязательно! Один вопрос… Не знаете такую бабушку Матрену?

— Матрену-травницу? Конечно, знаю, — кивнув, священник потеребил бороду. — Своеобразная женщина, правду сказать. Но, в душе у нее — Христос! Не как у иных… Так у вас к ней какое-то дело?

Доктор честно рассказал обо всем. О тифе, о возможности заражения, о «святой водице»…

Отец Николай выслушал все на полном серьезе:

— Понял вас, Иван Павлович. Обязательно поговорю. Сегодня же. И не только с Матреной.

Конечно же, Артем зашел в церковь. Помолился, уж как умел, поставил свечки. Благостно все вышло, красиво. Даже дьячок, и тот нынче оказался трезвым. Верно, под влиянием батюшки.

Выйдя из церкви, доктор прошел мимо кладбища и тут, на узенькой заснеженной тропке, повстречал неприветливую старуху в старом овчинном полушубке и в волчьей шапке — треухе.

Не про нее ли предупреждала Глафира? Как ее… Марфа, ведьма… Так видел ее уже… Говорят, она и в больничку раньше травы носила. Раньше…

— Проходите, бабушка, — вежливо посторонился Иван Палыч.

Старуха неожиданно остановилась, ожгла доктора злым ненавидящим взглядом.

— Ты-ы-ы! — крючковатый палец устремился прямо в лицо.

Тонкие губы искривились, полетели брызги слюны:

— Ты не наш, не наш… не Иван Палыч! Демон ты! Демон! Я вижу… Демон!