Обострение

Глава 9

Фаэтон, скрипя полозьями, мчался по заснеженной дороге к околице Зарного. Снег хрустел под копытами, ветер хлестал в лицо. Раскрыли, негодяя! Нашли убийцу! Иван Палыч, укутавшись в пальто, сидел рядом с Гробовским. Оба напряженно молчали. Лаврентьев, хмурый, правил лошадьми, то и дело оглядываясь на доктора и приговаривая:

— Сейчас мы его… прижмем, собаку!

— Иван Палыч, не дело это, — в который раз словно пробудившись ото сна пробурчал пристав. — Ты доктор, тебе в больнице быть, склянки свои крутить. А тут — арест, да ещё Митрий, зверь пуганый. Мало ли что? Сидели бы лучше с Аглаей, чай пили. Пойми, за здоровье твое переживаю!

Иван Палыч, поправив несуществующие очки, отмахнулся:

— Алексей Николаич, коли стрельба, вдруг раненые будут. Кто их латать станет? Я врач, моё место там, где кровь. Еду — и точка. Ничего со мной не случится. Тем более сами говорили — он меня хотел убить, значит вроде как мой несостоявшийся убийца получается.

Лаврентьев, сверкнув глазами, хлопнул доктора по плечу:

— Вот это по-нашему, Палыч! Смело! А ты, Алексей Николаич, не ворчи. Доктор дело говорит, втроем возьмем гада. Лишние руки не помешают.

Гробовский только сплюнул в снег.

— Наконец-то! — выскочил из кустов урядник, указал наганом. — Там он!

Хата Митрия, низкая, с покосившейся крышей, притаилась у оврага почти на самом краю села. Тусклый свет керосинки сочился из щелей ставен, а дым из трубы стелился по ветру и пах горелым тряпьём. Фаэтон остановился в стороне, чтоб не спугнуть стрелка. Гробовский, сжав револьвер, кивнул Лаврентьеву. Тот, достав наган, постучал в дверь — глухо, как в гроб.

— Митрий! Открывай, по делу к тебе! — рявкнул пристав.

Тишина. Только ветер завыл, да собака где-то тявкнула. Лаврентьев стукнул ещё, сильнее.

— Открывай! Знаем, что ты там! Да без шуток давай — оружие у нас.

Иван Палыч, стоя за Гробовским, вдруг уловил шорох — едва слышный, как мышь в соломе. Сердце ёкнуло. Он рванул поручика за шинель, отталкивая от двери:

— Ложись!

И тут же грохнул выстрел. Брызнули щепки во все стороны, дверь треснула, пуля просвистела там, где только что стоял Гробовский. Пахнуло порохом. В ту же секунду звякнуло стекло — сзади хаты, будто бутылку разбили.

— Бежит, собака! Через окно! — взревел Гробовский, вскакивая.

Лаврентьев, матерясь, кинулся за угол.

— Уходит, Пётр Николаич!

Митрий, долговязый, в рваном тулупе, мчался к оврагу, сжимая ружьё. Его тень металась по снегу, как загнанный волк.

— Стой, собака! — заорал Гробовский, бросаясь в погоню.

Лаврентьев отстал.

— Уйдёт, гад! Уйдет!

Митрий, добравшись до кромки оврага, обернулся. Глаза дикие.

— Окружай! Брось оружие, Митрий! Брось!

Но тот и не думал. Противник вскинул ружьё, выстрелил наугад. Пуля взвизгнула над ухом доктора, снежная крошка осыпала лицо.

— Ох ты ж!..

— Ложись, Палыч! — крикнул Гробовский, падая в снег.

— Брось оружие! Стрелять буду! Приказываю!

Лаврентьев, не целясь, выстрелил из нагана. Раз, другой. Митрий вскрикнул, выронил ружьё и рухнул, покатившись вниз по склону.

— Попал! Алексей Николаич, заходи слева! Ружье возьми!

Подбежав, они увидели Митрия, скорчившегося в снегу. Кровь, ярко-алая, текла из виска, пропитывая тулуп. Противник не двигался.

Иван Палыч склонился, нащупал пульс. Пальцы дрожали.

— «Удачно» попал, — тихо сказал он, глядя на Лаврентьева. — Точно в голову пуля угодила. Мёртв.

— М-да… — сухо протянул Лаврентьев.

Гробовский, тяжело дыша, сплюнул:

— Чёрт, Пётр Николаич, ты что, целился не умеешь?

Бледный пристав покачал головой:

— По ногам бил… чтоб остановить. С неудобной позиции… Да сам же видел!

— Ладно, — отмахнулся Гробовский. — Чего уж теперь. У него к тому же ружье было, если бы не мы его, то сами могли бы вот так тут лежать. Меня вон едва не убил, — он повернулся к доктору. — Опять Иван Палыч спас.

Потом вновь повернувшись к Лаврентьеву, сказал:

— Будь тут, Пётр Николаич, а мы за следователем, вызвать нужно, оформить все как положено.

Морозный воздух щипал щёки и редкие прохожие Зарного спешили по домам. Холодало. Улица, ведущая от школы к больнице, была пустынна, лишь снежок приятно поскрипывал под сапогами Анны Львовны. Её тёмное пальто колыхалось в такт шагам. Вдалеке лаяла собака, да где-то скрипела телега.

Анна, задумавшись, не заметила, как из-за угла трактирного сарая вынырнул Яким Гвоздиков.

— Анна Львовна, голубушка! — хрипло позвал он, шатаясь.

Пахнуло крепким перегаром.

— Яким? — растерялась девушка.

Тот пьяно улыбнулся. Шапка съехала на лоб, а в руке болталась початая бутылка. Глаза мутные, как болотная вода, жадно оглядели учительницу.

— Он самый! Куды ж вы одна, в эдакой холод, красавица? Погрейтесь со мной!

Анна остановилась, выпрямив спину. Её лицо, обычно мягкое, стало строгим.

— Яким Фомич, вы пьяны, — отчеканила она. — Ступайте домой, не позорьтесь.

Она шагнула в сторону, но Гвоздиков, ухмыляясь, преградил путь.

— Да что вы, царевна Несмеяна? — повысил он голос. — С доктором-то воркуете, а мне, простому, шиш с маслом? Я, между прочим, в трактире не последний человек!

Его громкий дребезжащий голос разнёсся по улице, и из соседнего двора выглянула старуха в платке, неся коромысло. За ней, хихикая, подтянулись двое мальчонок в зипунах, а следом — баба с ребёнком на руках и мужик с топором, шедший с дровяного сарая.

— Яким Фомич, уймитесь. Вам лечиться надо, а не языком молоть.

— Лечиться? Так я не болен!

— От зависимости вашей! Идите домой, проспитесь, вон народ уже собирается. Не позорьтесь.

Гвоздиков, багровея, шагнул ближе.

— А вот дерзить, Анна Львовна, не нужно!

Он собирался сказать что-то еще, явно грубое, но появился Штольц. Ротмистр, несмотря на госпитальную робу под шинелью, выглядел так, будто только что вышел из офицерского собрания: сапоги начищены, волосы прилизаны, улыбка вежливая, но глаза — холодные, как лёд на реке.

— Доброго денька! — начал он, чуть растягивая слова и глядя только на учительницу. — Анна Львовна, все ли в порядке? У вас очень озадаченный вид.

— Да вот некоторые пройти не дают с разговорами своим! — она злобно зыркнула на Якима.

— Господин, разрешите узнать ваше имя отчество? — спросил Штольц у Гвоздикова.

— Яким я, — ответил он, начиная злиться. — Просто Яким.

— Яким, позвольте заметить, что ваш пыл достоин лучшего применения. Дама ясно выразила своё мнение, а вы, вместо того чтобы проявить уважение, уподобляетесь… скажем так, базарному зазывале. В Прибалтике, знаете, таких кавалеров урезонивают без лишних слов, но мы ж в цивилизованной губернии, не так ли?

Зеваки загоготали. Штольц, не повышая голоса, продолжил:

— Или вам доктор нужен, чтоб от хмеля пролечить? Слышал, клизмы прекрасно для этого помогают.

Яким, задохнувшись от злости, открыл было рот, но смешок бабы с ребёнком заставил его попятиться. Зеваки перешёптывались, а мужик с топором сплюнул в снег.

На въезде в село заскрипели полозья. Иван Палыч и Гробовский, закутанные в шинели, подкатили к улице. Гробовский, заметив Якима, нахмурился, его усы шевельнулись, как у кота перед прыжком. Иван Палыч, спрыгнув, поспешил к Анне, оглядывая зевак.

— Анна Львовна, что стряслось? — спросил он, касаясь её локтя.

— Ничего, Иван Палыч, — мягко ответила она, поправляя шарф. — Яким Фомич перебрал, а Фёдор Карлович любезно вмешался.

Она повернулась к Штольцу, чуть улыбнувшись, произнесла:

— Благодарю, ротмистр.

Штольц поклонился, щелкнул каблуками.

— К вашим услугам, Анна Львовна.

Гвоздиков, увидев Ивана Павловича, сразу же скис. Пробормотав «пойду», быстро юркнул за сарай, чуть не споткнувшись.

— Господин Штольц, — начал Иван Павлович, чуть нахмурившись, — а что вы, собственно, на улице делаете? Вы же ведь все-таки пациент еще пока. Вам бы в палате лежать, рану беречь, а не по морозу гулять.

Штольц улыбнулся, сверкнув белыми зубами.

— Иван Палыч, привычка у меня такая — утро и вечер на воздухе проводить. Дышится легче, знаете ли. Тем более в такую прекрасную погоду!

Он развёл руками, будто любуясь пейзажем.

Гробовский, пыхтя впереди, обернулся:

— Это вы про что, ротмистр? Про нашу то погоду так говорите? Погода — дрянь, пасмурно, холодрыга, того и гляди метель начнётся!

— Вполне себе замечательная, — продолжил настаивать Штольц. — Воздух — просто прекрасен!

Доктор, прищурившись, посмотрел на Штольца. Прекрасная погода? Когда снег липнет к сапогам, а нос краснеет? Странный он, этот прибалтиец. Не Рига ли в его прогулках мерещится?

— По мне — так полная дрянь, — махнул рукой Гробовский.

— Каждому своё, Алексей Николаич, — невозмутимо ответил Штольц. — В Лифляндии, бывало, и в бурю гулял. Освежает мысли. А вы господа, — он глянул на Гробовского и доктора, — тоже гуляете?

— Гуляем, — ответил поручик, красноречиво зыркнув на доктора. — Просто гуляем. А теперь вот пора бы уже и зайти в дом — погреться.

Компания свернула к больнице. Гробовский, ускорив шаг, явно спешил внутрь — не столько из-за холода, сколько в надежде перекинуться парой слов с Аглаей. Его усы шевельнулись, выдавая нетерпение.

— Иван Палыч, — тихо сказала Анна, взяв того под ручку, — вы обещали рассказать про свою вакцину. Как дела? Или всё ещё воюете с микробами?

Доктор вздохнул, потирая переносицу.

— Воюю, Анна Львовна, и пока проигрываю. Бактерии, черти полосатые, не растут, как надо. Агар, желатин — всё пробовал, а они дохнут. Словно им чего-то не хватает, капризные, как барышни на балу.

Гробовский, услышав разговор, хмыкнул:

— Может, их самогоном полить, Иван Палыч? Вон Яким как на нем существует, практически цветет и пахнет!

Он рассмеялся, но тут же кашлянул, заметив строгий взгляд Анны.

Штольц, шедший сзади, вдруг подал голос:

— А вы, доктор, не пробовали среду послаще?

— Ну скажете тоже, Штольц! — проворчал Гробовский. — Что им, конфет насыпать в миску?

— Бактерия — это ведь, по сути, что? Живой организм, — продолжил тот развивать свою мысль. — А каждый живой организм любит сладкое.

— Не каждый! — вновь проворчал Гробовский. — Я вот сладкого не ем!

— Потому что вы, Алексей Николаевич, не организм! — улыбнулся Штольц. — Вы — махина, военный! Вас порохом кормить нужно!

— Это верно! — улыбнулся вдруг Гробовский, польщенный такой тонкой лестью. — Порохом — это верно сказано! На нем и вырос!

Иван Палыч же уже не слушал их разговор, он замер, будто его током ударило. Глюкоза! Как он не подумал об этом раньше? Агар с желатином слишком скудный, а тифозные бациллы, видать, привередливые.

— Господин Штольц, — медленно сказал он, — а ведь вы правы. Глюкоза может дело поправить. Только где её взять?

— Известно где — в яблоках! — тут же оживился ротмистр.

— Нет, — покачал голов доктор. — В яблоках, помимо глюкозы, много примесей — калий, натрий, железо, цинк. Но даже не это главное. В фруктах присутствует много органических кислот — яблочная, лимонная, аскорбиновая. Все это агрессивно будет влиять на рост бактерий. Нужна чистая глюкоза. В аптеке у нас разве что йод да спирт. Придётся в город ехать, в губернскую аптеку.

Анна, заинтересовавшись, спросила:

— И что, эта… глюкоза поможет вакцину сделать? Спасёт от тифа?

— Если бактерии вырастут — да, — ответил Иван Павлович, вдруг оживившись. — С вакциной мы карантин снимем, больных меньше станет!

Доктор даже остановился.

— А знаете что? Я прямо сейчас поеду!

— Сейчас⁈ — разом удивились все.

— Иван Палыч, голубчик, ну ты чего? — растерялся Гробовский. — Повремени. Видишь, как неспокойно? Стреляют… — он хотел напомнить про Митрия, но, увидев Анну Львовну, не стал ее тревожить. — Останься.

— Не могу ждать, Алексей Николаевич! Время теряю. Да ты не переживай, я мигом — на мотоцикле сгоняю.

— Да ты совсем сдурел! — Гробовский подошел ближе и зашептал почти в самое ухо: — Неспокойное нынче время! Человека вон убили, который на тебя похож. А ты один разъезжать собрался. Охота идет!

— Алексей Николаевич, пойми, дело важное — вакцина. Не терпит отлагательств. Если сегодня все привезу, успею на ночь поставить новую партию, а к завтра уже видно будет — сработала ли идея. Понимаешь?

— Тогда я с тобой! — ответил Гробовский, с тоской поглядывая на больницу, в которой сидела Аглая.

— Останься, Алексей Николаевич, — сказал доктор. — С гостями лучше поболтаете, с Аглаей…

— Нет. — Отрезал тот. — С тобой поеду — и возражения не принимаются. С Аглаей… еще успеется. Мне тебя защищать нужно.

— Ладно, — нехотя согласился доктор.

И подошел к учительнице.

— Анна Львовна, вы уж извините…

— Иван Павлович, я все понимаю, конечно же езжайте. Жизнь людей очень важны — а вы делает нужное дело. Только прошу, осторожней. И… возвращайтесь скорее.

Её пальцы на миг коснулись его рукава, и лёгкая улыбка, тёплая, сказала всё без слов. Иван Павлович, чувствуя, как сердце стукнуло сильнее, кивнул:

— Обещаю.

Выкатили «Дукс». Гробовский с сомнением осмотрел мотоцикл.

— Выдержит ли двоих?

— Выдержит! Садись, Алексей Николаевич! Да держись крепче! Прокачу с ветерком!

— Можно и без ветерка — наморозился я уже на сегодня, — пробурчал Гробовский, залезая на «Дукс» и надевая кожаные очки, отчего стал похож на совёнка.

Повезло. Домчали до города за час. Там, словно оглашенные, закупили за пол стоимости несколько пакетов с глюкозой, прихватили попутно еще кое-каких лекарств — на всякий случай, в сельской больнице все сгодиться. Немного подумав, Гробовский купил мятных леденцов — для Аглаи. И ленту. Голубую. Тоже для нее же.

— А что, вполне себе не дурно, — оценил вдруг подарок доктор.

— Думаешь? — с сомнением спросил Гробовский. — Лента как лента. Стоит еще — почти трешку!

— Уверен — Аглае понравится!

— Ну раз так… Говоря, дамам такое нравится. Может, и в самом деле приглянется?

Загрузив все в саквояж, двинули обратно.

Мотоцикл «Дукс» ревел, подпрыгивая на ухабах заснеженной дороги. Чёрный дым вырывался из выхлопа, а фара, мигая, выхватывала из сумрака клочья снега. Иван Палыч уверенно правил руль, всматриваясь в даль, а Гробовский, втиснувшись на заднее место — по сути-то — просто на багажник — сжимал одной рукой саквояж, а второй держался за доктора. Колени поручика торчали в разные стороны, и он то и дело ворчал:

— Тесно то как! Позор один!

Потом, немного замолчав, словно раздумывая над чем-то, совсем другим тоном сказал, перекрикивая свист ветра:

— Иван Палыч, надо Сильвестра прижать, да поскорей! Это ж не дело — на тебя охота, как на зайца! От Якима никакого толку! Только, гад, в трактире языком треплет попусту. Нам бы его за жабры взять!

Доктор, морщась от холода, кивнул.

— Алексей Николаич, давеча с отцом Николаем говорил — он поможет. У него фотоаппарат есть, снимки делает. Сказал, можно Сильвестра подловить. Сегодня-завтра в церковь схожу, договоримся, как и где.

— Вот и славно! И у меня душа на месте, не переживать за тебя. Снимем гада на аппарат — и в охранку, под наручники.

Мотоцикл кашлянул, сбавив ход на повороте.

— Скоро село? — увидев знакомые очертания леса, спросил Гробовский.

— Скоро.

За деревьями мелькнула тень, то ли птица, то ли зверь.

— Через лес — и дома…

Мотоцикл резко затормозил, едва не выкинув Гробовского. Тот грязно выругался, спросил:

— Ты чего, рулевой? Призрака увидел — тормозить резко так?

— Уж лучше призрака… — совсем тихо ответил доктор.

И кивнул в сторону леса.

У дороги стоял волк. Серая шерсть, желтые глаза, с интересом разглядывающие людей.

«Тот самый… — вдруг понял Иван Палыч. — Которого я видел, когда в Рябиновку ездил. Точно он!»

— Чёрт, здоровый… Доктор, никаких резких движений, не дергайся… — прошептал Гробовский, очень медленно потянувшись к оружию в кобуре.

— А я и не дер…

Слева хрустнула ветка. Второй волк, поменьше, с серой словно бы опаленной шкурой, вышел из тени, оскалив клыки.

— Еще один… — выдохнул Гробовский.

— И третий…

Справа выглянул тощий, с рваными ушами, припал к земле, готовясь к прыжку. Три пары глаз, не мигая, буравили людей. Лес затих, только ветер протяжно и жалобно завыл, словно предвидя печальную судьбу людей.

— Не стреляй пока, — тихо сказал доктор, чувствуя, как пот холодит спину. — Их слишком много. Не успеешь все положить.

— Знаю, — сквозь зубы процедил тот.

Первый волк шагнул вперёд, гортанно рыча. Его взгляд, почти человеческий, впился в доктора, словно бы вопрошая — узнал?

— Иван Палыч, если рванут — я первого валю, а ты беги, — прохрипел Гробовский, сжимая револьвер.

— А ты? Тебя же загрызут!

Гробовский мотнул головой, усы шевельнулись.

— Не загрызут. Я старый, у меня мясо жёсткое — не прожуют!

— Алексей Николаич…

— Не спорь, Иван Палыч, ты мне жизнь дважды спас. Долг мой, понял? Беги, коли что, а я их задержу. Аглая без тебя не справится, да и Анна твоя… не простит.

Он усмехнулся криво, но в голосе сквозило что-то тёплое, почти братское.

— Аглае только потом скажешь… ну про меня… про мои чувства… что нравится она мне… что нравилась… Или нет, не говори лучше. Ничего не говори. Не нужно.

— Алексей Николаич, завязывай! Сам все скажешь Аглае. Вместе выберемся. Не геройствуй!

— Ладно, — выдохнул поручик. — Хватит лирики. Держись, Палыч! Будем прорываться с боем! — рявкнул Гробовский, вскидывая револьвер. — Расчищаем путь — и рвем вперед! Понял?

— Не смей спрыгивать, понял? Гробовский, я без тебе не вернусь в село!

— Хороший ты человек, доктор. Ладно, попробуем…

Иван Палыч схватил булыжник у колеса.

«Тяжёлый, как ядро».

— Пошли вон, твари! — во все горло заорал доктор, швыряя камень в серого волка. Камень угодил в бок, зверь взвизгнул, отпрянув.

— Прочь! — истошно заверещал Гробовский, начав пальбу.

Грохот разорвал тишину, пороховой дым смешался с морозным паром. Тощий волк, вздрогнув, попятился, но вожак лишь оскалился, не отступая.

— Жми, Палыч!' — рявкнул Гробовский, толкая доктора в спину.

Мотор кашлянул, взревел, и «Дукс», дёрнувшись, рванул вперёд.

Волки, будто ждавшие сигнала, бросились следом. Вожак побежал впереди, его лапы взрыли снег, пасть заклацала так близко, что Иван Палыч почувствовал жар дыхания. Серый волк побежал слева, тощий — справа.

— Держись, Николаич! — крикнул доктор, давая газу машине.

«Дукс» взвизгнул, и расшвыривая грязь, заехал в лес. Гробовский, вцепившись в доктора, обернулся.

— Быстрее, Палыч! На пятки наступают! Ах, мать…

Вожак прыгнул. Пасть клацнула почти у самой руки Гробовского, едва ее не оттяпав.

— Вот ведь гад! — взревел поручик, выстрелив наугад. Пуля оцарапала плечо зверя, тот взвизгнул, но не отстал, лишь замедлился.

Гробовский, матерясь, выстрелил ещё раз. Тощий волк, бежавший справа, рухнул с пробитой лапой, катясь по снегу. Но вожак и серый не сдавались, их вой, полный ярости, заглушил мотор.

— Палыч, патроны кончаются! — прохрипел поручик, лицо его было белее снега.

— Скоро село!

Мотоцикл вырвался на открытую дорогу. Волки, отстав на миг, всё ещё мчались следом, но уже не так резво — видно тоже почуяли поблизости людское поселение.

— Ну что, съели⁈ — радостно закричал Гробовский, когда волки отстали от мотоцикла уже метров на тридцать. — Нас просто так не воз…

Поручик не успел договорить. «Дукс» вдруг ковырнул передним колесом ямку, присыпанную снегом, резко накренился вперед и оба пассажира полетели на землю.