Обреченная на корону

ПУТЬ К БАРНЕТУ

Какое спокойствие царило в монастырских стенах! Меня изнурило все перенесенное, и, хотя я понимала, что это просто-напросто передышка, громадным облегчением было оказаться на твердой земле, вдали от сражений, слушать мягкие, негромкие голоса монахинь и звон колоколов, призывающий их к молитве.

Монахини ухаживали за нами заботливо. Король Франции распорядился, чтобы они приютили нас и обеспечили всем необходимым для восстановления сил после недавних испытаний. Однако, думаю, без королевского приказа черницы были б не менее добры.

Первые дни я просто наслаждалась роскошью этого мирного окружения, потом стала задумываться, надолго ли оно.

После похорон мы продолжили плавание. Отец очень злился, что его не пустили в Кале, и винил в этом герцога Бургундского; ему пришлось подавить свой гнев, и он решил по пути вдоль побережья захватывать все увиденные бургундские суда.

В плавании под флагом с зазубренным жезлом по Ла-Маншу мы привыкли к орудийной стрельбе... к шумным выражениям радости при захвате очередного трофея. Уорик, бегущий из своей страны, не допущенный в Кале, отдающийся на милость короля Франции, должен был показать Бургундии, Эдуарду — и Людовику, — что он сила, с которой надо считаться.

На корабле находились три беспомощные женщины, мать, сестра и я, толком не понимающие, что происходит с нами. Казалось, мы лишились дома... лишились всего... и обречены вечно плыть по капризному морю.

Но плаванье наше должно было окончиться. Мы в этом не сомневались. И ощутили громадное облегчение, когда вошли в онфлерскую гавань почетными гостями короля Франции.

Тогда я еще не знала, что время, которое отец провел, пиратствуя, требовалось ему для принятия решений. Честолюбие не позволяло ему легко сдаться. Он сделал ставку на Эдуарда, однако недооценил его и в отчаянии обратился к Кларенсу. Отец был коронатором по природе. Ему хотелось править, но права на престол передаются по наследству, поэтому он не мог стать королем — однако мог возвести на трон короля, который будет его марионеткой.

Теперь ему оставался один путь — союз с Ланкастерами. Для этого требовалось немало поразмыслить. Ланкастеров отец ненавидел. Генрих был полоумным, предстояло иметь дело с его неуступчивой, властной женой. Мог он пойти на такое? Это и приходилось решать во время плавания.

Придя в Онфлер, он принял утвердительное решение.

Может, и хорошо, что я об этом не знала, хотя в любом случае не могла б догадаться, как оно отразится на мне.

Однако по прибытии в гавань все казалось неважным, кроме долгожданной высадки на берег, но для нее требовалось разрешение французского короля, а отцовские трофеи являлись камнем преткновения. Отношения между Людовиком и Бургундией были довольно напряженными, и король Франции не мог принять с почестью того, кто совершил нападение на суда герцога. Поэтому нашему флоту пришлось уплыть, а мы стояли в гавани, дожидаясь милости Людовика.

Узнав о состоянии Изабеллы, Людовик объявил, что женщины больше не должны терпеть невзгод. И распорядился, чтобы нас поселили в монастыре на то время, пока он будет вести переговоры с графом, которые, несомненно, пойдут на пользу обоим.

Таким образом мы получили приют и временное облегчение.

Благодаря уходу монахинь Изабелле стало немного лучше.

Она еще больше похудела и была вынуждена часто отдыхать. Горько оплакивала утрату ребенка и постоянно говорила о нем. Особенно печалило ее, что ребенок был мальчиком. На рождение сына моя сестра возлагала все свои надежды;

— Столько месяцев тягот, а потом... ничего, — жаловалась она.

— У тебя еще будут дети, — утешала я ее.

— Не хотелось бы снова проходить через все это. Но, пожалуй, придется. Рожать детей — долг... особенно когда...

Я знала, что Изабелла видит в Кларенсе будущего короля.

Словно забыла, что мы бежали из Англии, что Эдуард вряд ли уступит трон Георгу. Как она еще не поняла, что муж ее слаб и тщеславен, что отец начинает питать к нему неприязнь и жалеет о былом намерении возвести его на престол? Говорить ей об этом не имело смысла. Моя сестра, разумеется, с этим не согласилась бы, да и не стоило мешать ей жить в мечтаниях, поскольку действительность была слишком мрачной.

Отец постоянно писал матери, всякий раз, когда письма приходили в монастырь, я испытывала беспокойство; думаю, она тоже. В них могло содержаться приказание собрать вещи и уезжать — может быть, снова к морю.

Мне хотелось оставаться на месте. Я любила спокойную жизнь в обители, однако понимала, что вскоре ей должен прийти конец.

Однажды мать, получив письмо от отца, послала за мной. При взгляде на ее лицо меня охватили дурные предчувствия.

— Анна, я должна тебе кое-что сказать.

— Отец...

— Он пишет о тебе.

— Обо мне? С какой стати?

— Потому что дело касается тебя. Я уставилась на нее в изумлении.

— Твой отец провел много времени с французским королем. Людовик странный человек, но они всегда были добрыми друзьями. Их обоих беспокоит дружба Эдуарда с Бургундией, у королей Франции давние разногласия с бургундскими герцогами.

Хорошо зная мать, я поняла, что она оттягивает сообщение касающейся меня новости. Поэтому ощутила нарастающее беспокойство.

— Как тебе известно, — продолжала она, — твой отец жестоко обманулся в Эдуарде.

— Вы имеете в виду королевский брак?

— Он в высшей степени досаден. Главным образом, не потому, что Эдуард женился на неровне, а из-за этих ненасытных Вудвиллов.

— Знаю, — сказала я. — Слышала много раз. Скажите, пожалуйста, что пишет обо мне отец.

— Ты достигла брачного возраста.

Меня охватил страх. Мне подыскали мужа. Француза. Придется жить вдали от дома... от матери, Изабеллы... от Миддлхема. Я всегда боялась этого, и вот на тебе.

— Многие девушки твоего положения уже помолвлены. Я очень радовалась, что могла удерживать тебя при себе.

— Скажите... скажите, кто он...

— Ты поразишься. Твой отец всегда был преданным сторонником Йорков. Но положение вещей изменилось. Произошло много предательств. И он решил встать на сторону короля Генриха. Это, в конце концов, сын покойного Генриха Пятого, законный наследник трона. Прав на престол у него больше, чем у Эдуарда Йоркского. Так вот, у Генриха есть сын...

— Сын Генриха! Принц Эдуард!

— Да. Я слышала, он красивый юноша, примерно на год старше тебя... вы как раз пара. Тебе очень повезло.

Я не верила своим ушам, так как постоянно слышала, что Генрих полоумный, королева Маргарита ведьма, их сын Эдуард скучный, ничего собой не представляющий молодой человек. Переход отца с одной стороны на другую был... слишком уж неожиданным. Как он мог? Мы выросли в убеждении, что Ланкастеры — наши враги, а теперь меня хотят выдать за одного из Ланкастеров.

— Не может быть.

— Дитя мое, это правда. Твой отец хочет снова возвести Генриха на трон и видеть тебя супругой принца Уэльского.

— Не надо... пожалуйста...

Мать обняла меня, и я увидела на ее щеках слезы.

— Мы должны мириться со свой участью, дорогая моя. Для этого и родимся на свет.

— Изабелла вышла замуж по любви.

— Лучше б не выходила, бедняжка. Ты будешь счастлива, моя милая. Просто сперва это немного пугает, поэтому отец решил заранее тебя подготовить.

Слегка пугает! Мне казалось, что окружающий меня мир полностью рушится.

Поговорить я могла только с Изабеллой. Моя сестра лежала на кровати. Выглядела очень красивой с распущенными по подушке волосами, но была бледной и еще очень хрупкой.

— Что случилось? — встревоженно спросила она.

— Только что узнала, что должна выйти замуж.

— Выйти замуж! Наверно, отец заключил какую-то договоренность с королем Франции. Кто твой жених?

— Принц Уэльский.

— Так он же еще ребенок.

— Сын короля Генриха, а не Эдуарда.

Изабелла уставилась на меня в полнейшем изумлении. Я продолжала:

— Отец ведет переговоры об этом, с французским королем.

— При чем здесь французский король?

— Должно быть, он хочет помочь отцу вернуть на трон Генриха.

— Как?

— Наверно, с помощью оружия и денег, предоставленных Людовиком.

— Не... не может быть.

— Тогда с какой стати он собирается выдать дочь за принца Уэльского?

Изабелла подняла голову, подперлась рукой и уставилась на меня.

— А как же Георг?

— Видимо, планы отца переменились.

— Как они могли перемениться?

— Очень просто, если отец с королем Франции решили переменить их.

— Не могу поверить. Отец всегда стоял за Йорков. Как он мог переметнуться к Ланкастерам?

— Потому что поссорился с Йорками. Он больше не может возводить на престол Йорков, поэтому возведет Ланкастера. И мать сказала — Генрих законный король.

— Ерунда.

Я покачала головой:

— Нет, к сожалению.

— Королем должен стать Георг.

Я промолчала, но подумала, что тот план и не мог осуществиться. Как он возник у отца? Неужели капризный Кларенс, думающий только о собственном возвышении, стал бы его марионеткой?

Я понимала подоплеку всего происходящего. Отцу требовалось возвести на трон короля, через которого он мог бы править, а Эдуард показал, что не позволит управлять собой. Однако, если на сей раз отец преуспеет, гордая Маргарита и Генрих станут податливым воском в его руках.

В этом имелся смысл; и я стала неотъемлемой частью отцовских планов.

Почему я чувствовала себя несчастной в бурном море? Там мне было спокойнее, чем в этом тихом монастыре.

Оставалось лишь надеяться, что до свадьбы еще далеко. Мать сочла за благо предупредить меня, а я не могла решить, что лучше: не знать и наслаждаться покоем еще какое-то время или быть готовой к удару судьбы?

Изабелла утешала меня, но, видимо, больше беспокоилась о том, как перемена отцовских планов отразится на Георге. Думала об этом и я. Если отец решил поддерживать Ланкастеров, как тогда быть Кларенсу? Он станет нашим врагом. Допустим ли такой конфликт в семье, ведь Георг, женившись на Изабелле, стал одним из нас.

Мои надежды, что отец не станет выдавать меня за принца, вскоре улетучились. Придя к соглашению, отец стремился его исполнить. Я узнала впоследствии, что задержка объяснялась нежеланием королевы Маргариты идти на союз с ним. Но, видимо, его репутация, могущество, количество подвластных ему людей помешали Маргарите отвергнуть такого союзника, и в конце концов она, скрепя сердце, согласилась принять меня, дочь Уорика, в снохи.

Мать, сестра и я безрадостно ждали развития событий.

Через несколько дней после того, как мать сказала о планах на мое будущее, в монастырь приехал отец. Он хотел увезти семью в Анжер, где мне предстояло заключить официальную помолвку с принцем Уэльским.

Очевидно, мать сказала отцу о моих беспокойствах, потому что он позвал меня к себе. Я со страхом пошла, ожидая властного требования скрыть свое отвращение к предстоящему браку, но разговор пошел в другом тоне.

Отец не был жесток и, думаю, разглядывая меня, размышлял о предстоящем мне тяжком испытании. Честолюбие являлось определяющей силой в его жизни, и ничто не могло встать ему преградой на том пути, куда вела эта страсть; но вместе с тем он мог подумать о тех, кого использовал для достижения собственных целей — особенно если то были члены его семьи.

— Я слышал, дочка, — сказал он, — мать сказала тебе о ждущем тебя блестящем будущем.

— Сказала, что я должна заключить помолвку с сыном короля Генриха.

— Да. Генрих должен вернуться на трон, со временем сын его унаследует. Для тебя это замечательная возможность.

— Мне трудно представить его своим мужем.

— Готов поклясться, тебе трудно представить в этой роли кого бы то ни было.

— Но ведь мы воспитаны в ненависти к Ланкастерам.

Отец раздраженно махнул рукой:

— Для тебя это прекрасная партия. Лучшая, на какую можно надеяться. Ты увидишь своего сына на английском престоле. Разве этого мало?

Я тупо поглядела на него. Он улыбнулся.

— Твоя помолвка состоится очень скоро: Готовься к отъезду отсюда.

Мне хотелось умолять его. Объяснить, что означает подобная перспектива для юной девушки, почти не видевшей мира до последнего времени (когда я познакомилась с некоторыми из худших его сторон), жившей почти все время в Миддлхеме и — в тех редких случаях, когда думала о браке, — представлявшей женихом своего неизменного друга, который наверняка питал к ней какую-то привязанность.

Но как я могла объяснить это сидящему передо мной? Он был моим отцом и по-своему любил меня, однако видел во мне пешку, которую можно переставлять с наибольшей для себя выгодой.

До чего несправедливой, ужасной казалась жизнь. Выходить замуж мне не хотелось... пока что. Хотелось оставаться ребенком. Я видела, что сотворил с Изабеллой брак, а она любила мужа.

Я хотела вернуться в Миддлхем, вести там спокойную жизнь и смутно мечтала о том, как туда приедет Ричард, скажет: «Анна, давай поженимся. Я люблю тебя, ты любишь меня, и мы оба любим Миддлхем. Давай будем жить здесь счастливо до конца наших дней».

До чего глупые мечты! Как я могла надеяться, что отец их поймет? Как могла ждать, что он отвергнет свой важный план ради того, чтобы осчастливить меня и унять мои страхи?

Я ушла от него и стала готовиться к отъезду.

Незадолго до отъезда ко мне пришла мать. По выражению ее лица я решила, что с хорошей новостью. Так и оказалось.

— Свадьба не может состояться, пока не придет разрешение от папы, а это, как ты знаешь, требует времени.

— Тогда зачем уезжать сейчас?

— Нужно заключить помолвку прежде, чем браться за осуществление планов. Видишь ли, этот брак очень важен для твоего отца, а королева Маргарита не особенно его жаждет. Ее надо убедить, что это единственная возможность возвратить трон.

— Она не хочет меня, — сказала я. — И принц Эдуард, видимо, тоже.

— Захотят, когда поймут, что означает этот брак.

— Мне он ненавистен. Сама по себе я никому не нужна. Меня станут лишь терпеть по условиям договора.

— Детка, браки знатных людей очень часто именно такие.

— Не хочу. Не хочу. Мать обняла меня.

— Пока папа даст разрешение, пройдет немало дней, а без него ты не сможешь выйти замуж. Может, этот брак и не состоится.

Я удивленно посмотрела на нее, и она попыталась взять последнее замечание назад. Но в конце концов сказала:

— Король Эдуард, естественно, постарается воспрепятствовать этому союзу. А ты знаешь, что представляют собой папы. Они боятся обидеть власть имущих. Я просто говорю, что, возможно, получить разрешение окажется нелегко.

— Мне придется заключить помолвку?

— Да, придется.

— Будет это означать, что я замужем за принцем?

— В какой-то мере, но брак считается браком лишь после венчания. Следовательно, ты будешь жить под моим попечением, пока действительно не выйдешь замуж.

Должна сказать, на душе у меня стало немного легче. Брак не представлял собой неизбежности. Я пылко надеялась, что разрешения на него папа не даст.

... В тот июньский день мы покидали монастырь с тяжелым сердцем. Изабелла, все еще слабая и оплакивающая утрату ребенка, пребывала в растерянности. Она не стремилась к власти, но хотела великолепия и поклонения, видела себя в мечтах королевой, а теперь эта роль могла достаться мне. Что получать ее у меня не было желания, ничего не значило.

Мне стало любопытно, что поделывает Кларенс. Он не приехал за нами вместе со свитой. Меня потрясло, как спокойно отвернулся от него наш отец. Георгу пообещали, что при новом короле он получит обширные земли, приносящие богатство и определенную власть, а если принц Уэльский и я умрем без наследников, то и трон. Слабое утешение для человека, которому недавно сулили его безо всяких условий.

Бедный Кларенс! Бедная Изабелла! Однако себя мне было жаль гораздо больше.

Первым делом мы поехали в Блуа, где мне предстояло быть представленной будущей грозной свекрови и будущему мужу.

Тамошний замок — один из самых впечатляющих во Франции, но меня охватил ужас, когда мы приближались к этим великолепным стенам из серого камня, украшенным лебедем и стрелой, гербом графов Блуа. Я чувствовала себя так, словно ехала в мрачную тюрьму.

Мать догадывалась о моих страхах и старалась поднять мне настроение. Я заметила, что даже отец озабоченно глядит на меня. И подумала с горечью — все потому, что я важна для его планов. Не женись король Эдуард на Елизавете Вудвилл, этого бы не случилось.

Наступила страшившая меня минута. Я оказалась лицом к лицу с Маргаритой Анжуйской. Она сидела в кресле, похожем на трон, возможно, без нее этого сходства не было бы. Пугающе царственная — высокая, величавая, со следами былой красоты на лице. Суровость его, видимо, объяснялась перенесенными страданиями. Во мне шевельнулась жалость к ней. Какие невзгоды выпали на долю этой гордой женщины! Вышла замуж за жалкого, слабого человека, силилась удержать его на престоле. Думаю, она посвятила всю свою замужнюю жизнь борьбе за его корону, которую мой отец отнял и возложил на голову Эдуарда. Теперь положение вещей изменилось, потому-то я и оказалась там.

Поймав ее взгляд, я поняла, что она ненавидит меня, как, должно быть, и всех, связанных с домом Уориков.

Маргарита холодно протянула мне руку. Я опустилась на колени и взяла ее. Пристальный взгляд королевы придирчиво изучал мою внешность. Я чувствовала, что эти холодные глаза пытаются проникнуть мне в душу.

— Можешь подняться, — наконец сказала она. Я слышала, что, когда отец впервые встретился с ней, она так не хотела принимать его предложения, что заставила ждать приема несколько часов, а потом вынудила простоять на коленях пятнадцать минут. Могу представить, как понравилось это гордому отцу. Однако ради осуществления собственных планов он снес бы многое. Как бы мне хотелось оставаться от них в стороне!

— Сядь рядом, — велела королева Маргарита. — Хочу поговорить с тобой.

Я молча повиновалась.

— Отец сказал тебе об ожидающей тебя великой чести.

— Сказал, что я должна выйти замуж, Ваше Величество.

— За принца Уэльского. Вскоре ты будешь ему представлена. Твой отец и я согласились на этот брак. Тебе очень повезло. Надеюсь, мы вскоре вернемся в Англию, по праву принадлежащую нам. До тех пор ты останешься в невестах. Я сказала твоему отцу, что, пока король Генрих не вернется на престол, никакой свадьбы не будет.

Лучшей вести я и желать не могла. У меня возникла пылкая надежда, что произойдет это не скоро. Корону Эдуард легко не уступит. Ричард окажет ему поддержку. Даже при всем отцовском могуществе отнять престол у Эдуарда будет трудной задачей. А до ее завершения об этом отвратительном браке не может быть и речи!

Королева Маргарита властно хлопнула в ладоши.

— Передай принцу, я хочу его видеть, — сказала она торопливо вошедшей женщине.

Мое сердце часто заколотилось. Маргарите я неприятна. Ей ненавистен этот брак. Она согласилась на него, скрепя сердце, мой отец потребовал от нее эту цену за то, что вернет ее мужу престол. Ради осуществления своей самой заветной мечты стоило подавить неприязнь к роду Уориков. А отец хотел отомстить Эдуарду, хотел возвести на престол свою марионетку. Только как он поладит с подобной женщиной? И, разумеется, желал видеть на троне свою дочь, поэтому мне предстоит служить исполнению его желаний. Я должна выйти за принца, которого в глаза не видела. Должна родить наследников престола, чтобы отец был удовлетворен, чтобы в жилах будущих английских королей текла кровь Уорика.

Никогда я не чувствовала себя такой униженной. Просто пешкой, служащей его честолюбивым устремлениям. Разменной монетой в корыстной сделке.

Передо мной стоял мой жених. Молодой человек среднего роста, довольно симпатичный, с хилым подбородком и вялыми губами. Разглядывал меня он с каким-то блеском в глазах. Мне это не понравилось.

Внезапно я осознала, что сравниваю его с Ричардом, и поняла, что до сей минуты надеялась на возможность нашего брака. Королевский брат и дочь Уорика. Да, этот брак был возможен. Ведь Изабелла напоминала, что я одна из богатейших наследниц в стране.

Стоящий передо мной человек внушал мне страх. Я попыталась вспомнить, что слышала про него, и не смогла. О нем почти никто не говорил, все считали, что его мать навсегда покинула нашу страну. Эдуард Йоркский, по всей видимости, прочно сидел на троне, у него имелись наследники — с какой стати людям было интересоваться сыном Генриха Шестого?

— Это леди Анна Невилл, — сказала королева Маргарита. — Леди Анна, принц Уэльский.

Принц пожал мне руку, и у меня мелькнула мысль — понимает ли он, что я вся сжалась от страха? Возможно, понимал, так как на губах его появилась легкая улыбка.

Мне хотелось закричать: «Я не могу выйти за тебя! Не выйду!» В его улыбке появилась легкая насмешливость, даже жестокость. Я поняла, что напрасно выказала свой испуг.

Анжер — красивый город, стоящий на левом берегу Мена перед его впадением в Луару, но для меня он всегда будет одним из тех мест, которые очень хочется забыть.

Мать старалась успокоить меня уверениями, что помолвка — еще не брак. Королева Маргарита настаивала, чтобы брачная церемония состоялась, лишь когда ее муж утвердится на английском троне. Я постоянно напоминала себе об этом. С другой стороны, обручение было неизбежным и в каком-то смысле равносильным браку.

Мощный, окруженный рвом замок с семнадцатью башнями казался мне тюрьмой. Как часто в те мрачные дни я вспоминала о Миддлхеме! Оказаться бы там... снова маленькой... познакомиться с Ричардом... завязать дружбу, которая, насколько это зависит от меня, продлится до конца жизни!

Но что проку было вспоминать Миддлхем? Я находилась в Анжере, была жертвенным ягненком, отданным на заклание ради честолюбивых устремлений отца.

И вот я предстала перед алтарем. Всем присутствующим пришлось поклясться на реликвии Истинного Креста в вечной верности Генриху Шестому. Затем началась церемония помолвки, и по ходу ее я все время думала: «Мне уже никогда не знать счастья».

Теперь мне предстояло находиться на попечении будущей свекрови до тех пор, пока мы с ее сыном не обвенчаемся. Меня радовало, что до этого должны произойти два события: отец должен отвоевать корону Генриху Шестому, а папа дать разрешение на брак. Я страстно молилась о задержке того и другого.

По случаю помолвки предстояли празднества. Пусть празднуют другие! Я не могла. Обручение еще не брак, твердила я себе, хотя оно было столь же связующим. Разница заключалась лишь в том, что только после брачной церемонии мы могли жить как муж и жена.

Как я радовалась этому! И думала, что, возможно, до брака дело не дойдет. Это было единственным моим утешением.

Теперь мне предстояло жить вместе с королевой Маргаритой. Считалось, что под ее попечением; однако на самом деле я была заложницей. Своим пребыванием там напоминала отцу, что его долг — свергнуть с трона возведенного туда Эдуарда и восстановить на нем Генриха Шестого.

Изабелла уехала к матери. Как мне хотелось оказаться с ними! Здесь я жила среди чужих.

Тем временем отец вместе с Кларенсом отправился в Англию выполнять обещанное.

Французский король милостиво разрешил Маргарите содержать свой маленький двор в Амбуазе, где мне и предстояло жить до выхода замуж.

Я простилась с Изабеллой и матерью, для всех нас это было очень мучительно, но такова уж была воля отца, готовящего вместе с Кларенсом высадку в Англии.

Никогда еще я не чувствовала себя так сиротливо, одиноко. Все привычное исчезло, место доброй, любящей меня матери заняла эта свирепая женщина, ненавидящая, несмотря на мир с моим отцом, все, имеющее к нему отношение.

Амбуаз красив, — возможно, это один из самых красивых городков Франции, и замок его очень впечатляющ. Я содрогнулась, когда мы приблизились к нему. Мне он показался стоящей на скале крепостью. Должно быть, в нем содержалось много арестантов, и я подумала — сколько из них навсегда забыты в темных каменных мешках. Въезжали туда они, видимо, с теми же чувствами, что и я. Мне вспомнилось, что здесь бывал Юлий Цезарь и прославил местные пещеры, так как использовал их для хранения зерна, с тех пор они называются амбарами Цезаря. На грани несчастья в голову всегда лезут нелепые мысли.

Серые зубчатые стены с зеленым мхом выглядели неодолимыми, когда мы въехали в ворота, меня охватил непередаваемый ужас.

Затем потянулись дни, едва ли не самые тягостные в моей жизни. В будущем меня ждали еще тяжелые времена, но тут уж я была готова ко злу и облеклась в защитную оболочку стоицизма. А в то время жизнь, должно быть, у меня была слишком легкой... до того ужасного дня, когда мы отплыли во Францию. Со мной постоянно находились Изабелла и мать. Теперь же, разлученная с ними, я жила во враждебном окружении — заложницей, пока мой отец не исполнит обещанного.

Услышав, что принц Уэльский не едет в Англию, я испугалась, но потом с облегчением узнала, что он не будет жить и вместе с матерью. С благословения Людовика он уезжал набирать солдат, необходимых для победы над Эдуардом. Поначалу я думала, что буду вынуждена терпеть его присутствие, и тревожилась. Поразительно, какую радость могло доставить мне даже самое малейшее облегчение.

Я старалась разузнать как можно больше о будущем муже. Это было нелегко, приближенные королевы Маргариты относились ко мне столь же подозрительно, как и она. Перед ней они испытывали огромный страх, что меня нисколько не удивляло.

Одна история о нем привела меня в ужас, и я сочла, что правильно оценила его характер.

— Принц настоящий воитель, — услышала я от одной из дам, поддавшейся искушению рассказать мне о том эпизоде. — Произошло это после битвы при Сент-Олбансе. В плен попало двое врагов... оба знатные. Их привели к королеве, король был тогда слишком слаб. Гордых джентльменов... йоркистов, сражавшихся против короля и королевы. По желанию ее величества в подобных случаях при ней вместо супруга находился сын, и она обратилась к нему: «Каков будет им приговор?» Принцу тогда было восемь лет, однако мать считала, что ему нужно быстро мужать, и он не доставил ей разочарования. Ответил: «Они заслуживают смерти». — «Какой род казни избрать?» — спросила королева. И как думаете, что ответил принц?

— Не знаю. Скажите.

— Воскликнул: «Отсечение головы!» Вот так! Всего-то восьмилетний. Мать сказала, что раз он вынес приговор, то должен видеть и его исполнение.

— Неужели... принц смотрел?

— Да, миледи. А когда хлынула кровь, заулыбался и захлопал в ладоши.

Я содрогнулась. И такой человек избран мне в мужья!

Вспоминая те дни, не представляю, как пережила их. Мне приходили в голову самые невероятные способы спасения — убежать, пристать к цыганскому табору, отвергнуть всю прежнюю жизнь... лишь бы стать свободной. Меня страшил этот брак. Ежедневно я с трепетом ждала

возвращения принца и вестей о том, что происходит в Англии. Отец должен высадиться. Французский король оказал ему большую помощь; солдаты и деньги у него есть. Сможет он победить Эдуарда? А когда победит? Мне придется выйти за человека, быстро становящегося в моем представлении чудовищем.

Это было невыносимо. Я чувствовала себя беззащитной, сломленной. Поговорить бы с Изабеллой... объяснить матери... попросить отца.

Однако в глубине души сознавала, что не добилась бы этим ничего... разве что утешилась бы самую малость, поделясь своими страхами и горестями.

Я была обречена.

В саду я нашла укромное место, где мало кто появлялся. В толстой стене замка было высечено сиденье. Его прикрывали разросшиеся кусты. Твердо надеясь, что моего уединения никто не нарушит, я часто ходила туда погрустить, задаться вопросом, могу ли как-то избежать уготованной мне участи.

Однажды меня вновь охватило безысходное отчаяние. Отец потерпеть поражения не может. Очень скоро придет весть о его победе, и тогда моя жалкая, горестная жизнь станет... еще хуже.

Это было невыносимо. Я беззвучно заплакала. Сидела неподвижно, не утирая струящихся по щекам слез.

Потом вдруг услышала шорох в кустах и с ужасом увидела приближающуюся королеву.

Она постояла какое-то время, пристально глядя на меня.

— Почему плачешь?

Я не смогла ответить. Лишь закрыла ладонями лицо, сотрясаясь от рыданий всем телом.

Королева молчала. Я догадывалась, что она меня презирает. И, скорее всего, задается вопросами: «Что это за невеста моему сыну? Какая из нее будет королева? Какая мать наследникам английского трона?»

Но тогда меня не заботило, что она обо мне думает. Я просто сидела, закрыв лицо руками и находя легкое утешение в том, что дала выход своему горю.

Вскоре я опустила руки. Королева стояла на месте. И тоном, какого мне еще не доводилось у нее слышать, спросила:

— Что тебя огорчает?

Не успев сдержаться, я выпалила:

— Хочу к матери и сестре. Здесь так непривычно... так далеко от дома.

И тут же устыдилась этих слов. Они прозвучали до смешного по-детски, особенно в присутствии этой женщины, бывшей моим врагом еще до нашей встречи. Она станет издеваться надо мной, презирать меня. «Возможно, сочтет недостойной стать женой своего сына ни за какую цену», — подумала я с проблеском надежды. Однако корона для нее, должно быть, стоила любой цены.

— Сколько тебе лет? — спросила она.

— Четырнадцать. ––Показалось мне, или выражение ее лица слегка помягчело?

— Примерно в этом возрасте я впервые поехала в Англию... чужую страну... к мужу, которого никогда еще не видела, — неторопливо сказала она. — Нас почти всех постигает эта участь.

— Знаю.

Королева, пожав плечами, развела руки.

— Тогда с какой стати так жалеешь себя?

— Мне не легче от того, что это случалось с другими.

— Слезами тут не помочь, — сказала она и ушла.

Как ни странно, это явилось поворотным пунктом в наших отношениях, и впоследствии я стала понемногу узнавать кое-что о Маргарите Анжуйской.

Всего через несколько дней после того случая я оказалась с ней наедине. Она отпустила свою свиту, чтобы поговорить со мной.

Это была странная женщина — целеустремленная, властная. Из нее вышла бы хорошая правительница, но ей недоставало способности привлекать к себе людей, которой Эдуард обладал в избытке. И сильная — не могла смириться с поражением. По иронии судьбы в мужья ей достался Генрих Шестой. Двух более несхожих людей на свете быть не могло. И однако же они по-своему любили друг друга.

Тот первый разговор после сцены в саду вышел несколько сумбурным, но королева сумела показать, что не лишена чувств и относится ко мне не совсем уж черство. Ей были понятны страхи ребенка. В конце концов, мне было всего четырнадцать, и она понимала, что расстаться с матерью и сестрой, спутниками моего детства, оказаться среди тех, кого, сколько помню себя, считала заклятыми врагами своей семьи, — это тяжкое испытание.

Из того разговора я помню только, что она грубовато пыталась меня подбодрить, кажется, главным образом говоря, что и ее постигла та же участь, что сожалеет о моем отношении к столь обычной судьбе, однако понимает мои страхи, поскольку ей самой пришлось их пережить.

После этого я часто бывала вдвоем с ней. Мы обе с беспокойством ждали вестей из Англии и, как было некогда в Миддлхеме, постоянно смотрели, не едут ли к замку гонцы. Больше всего Маргарите хотелось сообщения о победах армии Уорика: оно послужило бы ей сигналом для возвращения вместе с сыном в Англию.

В те дни у меня стало складываться впечатление о том, что произошло до ужасного конфликта, названного войной Алой и Белой розы, повергшего государство в худшее из бедствий — гражданскую войну.

Детство Маргариты, как и мое, было довольно счастливым, хотя ее отец, Рене Анжуйский, в те годы подвергался всевозможным опасностям. Говорила она о нем с поразительной нежностью; и вообще, чем больше я узнавала ее, тем больше удивлялась. Властные манеры, пылкая, страстная натура, жгучая ненависть к врагам заслоняли ее притягательные свойства; она могла любить так же горячо, как и ненавидеть, и я, подмечая проблески этой притягательности, стала менять свое мнение о ней.

— Когда я родилась, — сказала как-то она, — моему отцу принадлежала только провинция Гиз. Потом отец унаследовал Лотарингию, однако на нее претендовал еще один человек. Он победил отца, взял в плен, и я долгое время росла без него. Еще будучи пленником, отец унаследовал Прованс и Анжу. Мать моя была решительной. Отец — слишком мягким. Ему только и хотелось, что жить в мире со всеми. Он любил поэзию и художества.

Говорила Маргарита о нем с какой-то озлобленной нежностью.

— Как, должно быть, он не походил на моего отца, — сказала я.

— На Уорика?! — Лицо ее посуровело. — Этот человек, твой отец, испортил нам жизнь.

Я напрасно упомянула о нем. Больше на эту тему она со мной не заговаривала и, казалось, забыла, что между нами завязалась легкая дружба. Дернуло же меня напомнить ей, что я дочь Уорика.

Я поняла, что больше этого нельзя делать.

Впоследствии я узнала, что ее воспитывала решительная мать. Поскольку Рене находился в плену, матери пришлось ехать в Лотарингию и править там, а Маргариту она отправила в Анжу, к бабушке, Иоланде Арагонской, правительнице этого графства.

— Жили мы, главным образом, в Анжере, — сказала она. — Ты помнишь Анжер?

Я содрогнулась. Разве можно было его забыть?

— Моя бабушка была замечательной. Мать тоже. Иногда мне кажется, что власть должна принадлежать женщинам.

Я насторожилась, и Маргарита глянула на меня с легким сожалением, из чего следовало, что власти мне, по ее мнению, не достанется.

— С матерью и бабушкой мне повезло, — сказала она. — Смерть бабушки явилась для меня тяжелым ударом. Но тогда отец был уже на свободе. Они с матерью приехали в Анжер, и какое-то время мы жили вместе.

— Должно быть, с родителями вам жилось замечательно.— Такие радости долго не длятся. В твоем возрасте я обручилась с королем Англии. Правда, речь о моей помолвке заходила не раз, и я сомневалась, что эта состоится.

— А почему не состоялись другие?

— Потому что отцовское состояние то уменьшалось, то прибывало. Вначале я была очень бедной невестой, но, когда отец унаследовал Лотарингию и Анжу, положение изменилось.

— Из-за таких-то причин нам и приходится заключать помолвки, — с горечью сказала я.

— Разумеется. Дитя мое, посредством браков образуются самые надежные союзы. Имей это в виду. Это наш долг, и мы должны принимать его... для блага своей страны.

— Знаю.

— Поначалу я считала себя очень счастливой, — сказала она. — Вышла замуж за человека с очень мягкой натурой... доброго... может быть, святого. Но добрые люди не всегда становятся хорошими королями, а святые не предназначены для ношения короны. Обычно им недостает воли удерживать ее долго.

— Видимо, им нужно жениться на сильных женщинах.

Маргарита криво улыбнулась.

— Мать и бабушка учили меня полагаться на свои силы. Это лучший из уроков, какой может усвоить женщина.

Она глянула на меня с легкой суровостью, наверняка думая, что женщины, усвоившие его, не дают волю слезам.

По мере того, как я узнавала ту, кому предстояло стать моей свекровью, страх и неприязнь, которые поначалу вызывала она у меня, сменялись восхищением с оттенком привязанности.

Мне нравилось слушать ее рассказы о прошлом, и она как будто находила в них удовольствие. Видимо, ей казалось, что если я узнаю о судьбах других, то не стану так уж беспокоиться о собственной участи. Кроме того, думаю, Маргарита хотела отвлечься... забыть хотя бы на полчаса жгучую необходимость получить добрые вести из-за Ла-Манша.

По рассказам я очень ярко представляла ее отъезд в Англию. Мне она виделась красивой девочкой. Лицо ее хранило следы былой красоты и временами, когда глаза ее мягчели, а губы улыбались, очень мне нравилось.

Перед моим взором явственно вставала та блестящая кавалькада. Этот брак был нужен как англичанам, так и французам.

— Французский король, — рассказывала она, — обнял меня и поцеловал. Потом торжественно передал герцогу Суффолку, приехавшему за мной. Родители мои присутствовали при этом, они проводили нас до Бара, и там я простилась с ними.

— Должно быть, вам было очень грустно. И страшно.

— Грустно, — сказала Маргарита. — Я очень любила родителей, но знала, что с ними необходимо расстаться. Мы приехали в Париж. Люди нас восторженно приветствовали. Им нравятся такие бракосочетания. Можно повеселиться, к тому же есть надежда, что после них в стране наступит мир. Меня окрестили Маленькой Маргариткой. — Она издала иронический смешок. — Маргариткой! В Англии меня так не называют. Для англичан я ненавистная Иезавель. А затем я встретила человека, который... после твоего отца... стал моим злейшим врагом.— Вы говорите о герцоге Йоркском?

— Да. И отчетливо вспоминаю его голову в бумажной короне на городской стене,

Заведя речь об отце Эдуарда, которого вскоре, как она надеялась, сменит на троне ее муж, Маргарита переменилась. Стала мстительной, ненавидящей.

— Герцог был негодяем, правда, тогда я еще не знала этого. А жена его... была еще хуже, чем он. Даже тогда задирала нос.

— Ее прозвали Гордой Сис, — сказала я.

— Сесили, герцогиня Йоркская, несостоявшаяся мать королей, — злобно произнесла Маргарита.

Я могла бы напомнить, что она действительно мать короля. Эдуард правил уже почти десять лет.

— Я тогда не представляла, чего ждать от этой семейки. И от твоего отца. Эта проклятая война... война Алой и Белой розы. Розы должны быть прекрасным украшением. А эти люди предали своего короля и начали войну. Они еще пожалеют об этом. Эдуард отправится по стопам своего отца.

— Расскажите, пожалуйста, что вы испытали, впервые увидя Англию.

Глаза Маргариты затуманились, на губах заиграла улыбка, и лицо чудесным образом помягчело.

— Плавание через Пролив! Я думала, что умру. И такая мысль приходила не только мне. Я решила, что никогда не увижу Англию. И забыла свои страхи перед будущим. Думала: «Это конец. Смерть». Все говорили, что едва мои ноги коснутся суши, болезнь пройдет. Она прошла... кое у кого. У меня нет. Это было ужасно. Мои лицо и тело покрылись пятнами. Я считала себя навеки обезображенной. И думала: «Вот такой меня увидит муж при первой встрече». К внешности своей я относилась очень тщеславно. Я знала, что красива. Красота — Божий дар. Очень ценный. Она дает особые преимущества. Ею восхищаются, к ней относятся приветливо. И я думала, что лишусь ее. Красивые люди знают, какая это ценность, и красивые женщины всеми силами стараются ее сохранить. Представь себе мои чувства — юная девушка лишается красоты.

— Но вы ее не лишились.

— Оказалось, то не оспа. Пятна быстро сошли, и я вновь стала прежней. Не могу передать, каким это было облегчением не только для меня, но и для всех. Мы сошли на берег в Саутхемптоне. Мне сказали, что королевский оруженосец привез приветственное письмо от короля. Приму ли я этого человека? Как я могла не принять королевского оруженосца? Вошел он очень почтительно. Опустился передо мной на колени. Помню, я была еще очень слаба. Сидела в кресле, закутанная пледами.

Это был очень любезный молодой человек с приятным, добрым лицом, держался он в высшей степени застенчиво. Вручил мне письмо. Я сказала, что, когда прочту его, напишу королю. Потом у меня спросили: «Вам понравился оруженосец?» Я ответила, что он показался мне очень скромным и достойным юношей. Тут все рассмеялись. Оказывается, то был сам король.

— Почему он явился к вам таким образом?

— Боялся, что я обезображена оспой, как сказал мне впоследствии, и хотел для начала взглянуть, сильно ли. Подготовиться на тот случай, если будет очень потрясен, и не выдать своих чувств при первой встрече. Да, Генрих очень мягкий, добрый человек, но...

Маргарита долгое время молчала, уставясь в пустоту и, видимо, воскрешая ту историю в памяти.

Потом наконец сказала:

— Увы, по натуре он не король, а другие сражаются ради короны.

Мягкость ее исчезла. Она задумалась о ненавистных ей людях: герцоге Йоркском, его сыне Эдуарде и, главным образом, моем отце. Потом вдруг вспомнила, кто я. Пристально поглядела на меня, хмуря брови.

— Почему я разговариваю с тобой, дочь Уорика? Я ненавижу графа. Больше, чем герцога Йорка. Йорк мертв. Никогда не забуду его головы на стене. Видела когда-нибудь голову без тела?

Я с дрожью отпрянула от нее.

— Когда то голова ненавистного тебе человека, это приятное зрелище. Притом в бумажной короне... это было забавно. Он так жаждал получить нашу корону... корону Генриха... что заслуживал позорной казни с шутовской короной на голове. Вижу, ты отворачиваешься. Я и вправду твердая, жестокая, злобная женщина? Что тебе про меня говорили?

Я молчала, пораженная столь внезапной переменой. Маргарита была необузданной, вспыльчивой, и я не всегда могла ее понять.

И еще однажды она сказала мне:

— Почему я разговариваю с тобой, леди Анна? Ты не понимаешь. Послушай. Разговаривать с ребенком — все равно что с собой. Видимо, дело в этом. Дочь Уорика! Дочь человека, испортившего мне жизнь. О, я совсем забыла. Теперь он мой друг. — Ее охватил смех. — Если б только Генрих был сильным! Выйти бы мне за сильного... Такого, как Уорик. Что за парой были бы мы! Но меня выдали за Генриха. Он ничего не знает о людской злобе. Он чужд злу. Для него оно не существует, потому что сам он лишен зла. Он уклоняется от возмездия своим врагам. Почему я говорю с этой малюткой о том, чего она не может понять?

— Теперь понимаю, — сказала я. — Вы открыли мне глаза на многое.

Маргарита смотрела на меня, но, пожалуй, не видела. Ее мысли блуждали далеко.

Некоторое время спустя она рассказала мне о сцене в Темпле среди роз.

— Там проходило совещание. Речь шла об утрате владений во Франции. Отец Генриха был великим воином. Он шел по этой стране, подавляя французов. Ему покорились Онфлер, Азенкур, Орлеан, Париж. Он стал бы французским королем, если б не умер. Моего Генриха короновали во Франции. И все это было утеряно. Обвинение пало на Сомерсета. Козлы отпущения будут всегда. Однако англичане потерпели поражение благодаря Божьему вмешательству. Направляемая Богом, Жанна д'Арк изгнала их из Франции и сделала несчастного слабого дофина мудрым королем. Но Уорик, твой отец, хотел свергнуть моего Генриха и возвести на трон своего короля. Стремился показать всему миру, что он коронатор. Я говорю о твоем отце. Слышишь, детка?

— Да, — ответила я. — Знаю.

Маргарита глянула на меня и внезапно улыбнулась.

— А ты, его дочь, — кроткое, хрупкое дитя. Жизнь иногда шутит шутки. Король Рене, мой отец, любил покой и поэзию; у него родилась я. Мне больше бы подошло быть дочерью Уорика. Разве это не странная судьба, детка?

— Да, — ответила я. — Очень странная.

— Так вот, они совещались в Темпле. Все знали о вражде между Сомерсетом и твоим отцом. Уорик взвалил на Сомерсета вину за утрату владений во Франции. Это было нелепостью. Уорик винил его, так как знал, что Сомерсет мой сторонник; и тут он принялся за осуществление своих планов. Я уверена, что твоему отцу больше всего на свете хотелось стать королем. Но получить престол он не мог, поэтому вынужден был довольствоваться ролью коронатора. Сомерсет принадлежит к роду Бофортов... является внуком Джона Гентского, сына Эдуарда Третьего. Да, он внебрачный сын Екатерины Суинфорд, но впоследствии Гентский женился на ней; и дети были узаконены. Теперь ты понимаешь, почему Бофорты такой гордый род.

— Да, — сказала я. — Слышала об этом.

— Они заставляют считаться с собой. Сомерсет презирал Уорика. Кем был бы сейчас твой отец, если б не женился на Анне Бичем и не получил через нее титул графа Уорика и земли? Когда человек добивается богатства и могущества таким путем, то ему приходится постоянно лезть из кожи, доказывая, что пришел к величию благодаря собственным усилиям. Возможно, ты слышала, как они прогуливались по саду, очевидно, чтобы слегка поостыть, и Уорик затеял ту известную ссору с Сомерсетом, обвинив его в устремлениях, о которых тот, видимо, даже не помышлял. Сомерсета я знаю хорошо. Говорят, что он мой сторонник. В сущности, ненависть Уорика была обращена на меня.

— Миледи, с какой стати ему ненавидеть вас?

— Граф хотел управлять королем, а я показала, что это моя обязанность. Он ненавидел меня, потому что я была сильной и прекрасно понимала его планы. Вот и нанес удар Сомерсету... моему лучшему другу... но метил в меня. Там, в саду, он обвинил Сомерсета, что тот привел Англию к поражению и позору. Говорил о сведенных на нет блестящих победах королевского отца.

Я содрогнулась. Мне много раз доводилось слышать о том столкновении в розовом саду. Но всегда с иной точки зрения: Сомерсет враг, он отдал земли во Франции, он был орудием этой ведьмы, королевы, — ставшей теперь нашей союзницей.

— Совершенно ясно, почему Уорик поддержал Йорка. Ихсвязывают кровные узы. Он хотел возвести на трон своего короля, так как знал, что я ни за что не позволю ему управлять Генрихом. Тогда, в розовом саду, стало ясно, что Уорик планирует низвержение нашей династии и хочет возвести на трон герцога Йоркского. Сомерсет по внезапному побуждению сорвал красную розу и высоко поднял со словами: «Я поднимаю этот символ дома Ланкастеров, которым буду служить до конца своих дней».

— Да, — сказала я. — А потом мой отец сорвал белую розу и сказал: «Это белая роза Йорков. Пусть каждый сорвет розу по своему выбору. Тогда мы будем знать, кто с нами, а кто против нас».

— А, ты знаешь эту историю. Да и кто в Англии не знает? Так и был брошен жребий. Началась война Алой и Белой розы.

— Мадам, — спросила я, — что с вами? Маргарита бессильно откинулась на спинку кресла, и казалось, вот-вот упадет в обморок. Я встала подле нее на колени, она протянула руку и коснулась моих волос. Для меня это явилось неожиданностью. Маргарита не имела склонности к ласковым жестам.

— Дочь Уорика, — негромко произнесла она. — Почему я так разговариваю с его дочерью?

Несколько минут мы сидели молча, и я поняла, что ко мне она больше не питает ненависти.

Хоть я не могла избавиться от ужасных страхов перед будущим, наши странные отношения с королевой Маргаритой делали мою жизнь сносной. Нас всех интересовало, что происходит. Как идут дела у моего отца? И где, задавалась я вопросом, Изабелла с матерью?

Я часто думала о Ричарде. Что он делает теперь? О чем думает? Он явно твердый сторонник своего брата и, следовательно, злейший враг моего отца. Кто мог этого ожидать? Мой отец был одним из героев его юности. Ричард часто восхищался им и, думаю, ценил его выше всех, не считая Эдуарда. Вспоминает ли он хоть когда-нибудь обо мне?

Казалось невероятным, что все изменилось так внезапно и круто.

Королева Маргарита ждала новостей со все большим нетерпением.

— На долю мне выпало очень много зла, — сказала она. — Иногда боюсь, что в жизни у меня никогда не будет хорошего.

Мысли мои путались. Я должна желать победы отцу, но в таком случае Ричард окажется побежденным. И результатом отцовской победы должен стать ужасающий меня брак.

Шли дни, я все больше и больше думала о предстоящем испытании. При встрече принц мне очень не понравился. К тому же у меня не шло из головы, что он потребовал казней и с явным удовольствием смотрел, как рубят головы.

Это было ужасно.

Да, он был всего-навсего ребенком. Восьмилетним. И его наверняка учили ненавидеть врагов. Но все равно глубокое беспокойство не оставляло меня.

Мне хотелось разузнать о нем побольше. Втянуть королеву в беседу о сыне было нетрудно, так как он служил излюбленной темой ее разговоров. Я все лучше и лучше понимала, до чего печальной, безрадостной была жизнь Маргариты. Сын являлся зеницей ее ока. На сына она возлагала все надежды. Готова была на любую жертву ради него. И чем яростнее ненавидела своих недругов, тем больше любила своего Эдуарда.

Я начинала питать расположение к этой королеве. Правда, трепетала перед ней, и временами свирепость в ее глазах действовала на меня отталкивающе, но, когда она стала довольно откровенна со мной и поведала о своих горестях, я, уразумев, как они подействовали на нее, начала ее оправдывать.

Я ждала все новых и новых встреч с нею; думаю, она со мной тоже.

И вот я втянула ее в разговор о сыне. — Мой сын! — Произнесла она эти слова с чем-то похожим на обожание. — Анна Невилл, ничто на свете не может доставить такую радость, как собственный ребенок у тебя на руках. Переносишь мучительные испытания, а потом слышишь крик ребенка... своего ребенка, который рос в тебе и является частью тебя.

— Да, — сказала я. — Мне это понятно.

— Я думала, что лишена этого счастья. Мой Эдуард родился через восемь лет после бракосочетания.

— И все эти годы вы мечтали о ребенке.

— Всем королям необходимо иметь сыновей. За своего я ежедневно благодарю Бога. Как только он появился на свет, я стала думать о его будущем... о том, что будет хорошо для него. И теперь им горжусь. Он станет Эдуардом Пятым Английским. Увидев корону на его голове, я сочту себя вознагражденной за все страдания.

— У королей, похоже, беспокойная жизнь, — заметила я.

Маргарита одарила меня презрительным взглядом.

— Король должен исполнять свое предназначение; а тех, кто свергает его, надо карать смертью. Как хорошо я помню свою радость. Мне даже не верилось. Конечно, поначалу я надеялась, молилась... но думала, что Генрих не способен зачать ребенка. Ты не можешь представить себе моей радости.

— Кажется, представляю, — сказала я.

— У меня, конечно, существовали враги. Например, Йорк. — Маргарита торжествующе засмеялась. — Вообрази себе чувства Йорка, когда он услышал эту весть. Мой сын преграждал ему путь к трону. Поэтому они стали распускать слухи. Говорили, что ребенок не сын Генриха. Как Генрих мог его зачать? Но ты в своем возрасте этого не поймешь. А меня они ничуть не беспокоили. Я смеялась над ними. Ликовала. Я стала матерью будущего короля. О, какое то было чудесное время!

— Представляю ваши чувства, когда он появился на свет.

— Перед этим стряслось большое несчастье. Месяца за два до рождения ребенка у Генриха появились первые признаки болезни. Это было большое горе, большая тревога. А в то время следовало б радоваться. Мы не знали, что с ним. Выяснилось это позже. Генрих не мог двигаться, Лежал в постели... совершенно утратив память. Так вот и началась его странность. Он не знал, что у него появился сын.

— Несчастный король Генрих.

— Болезнь досталась ему от матери — дочери Карла Безумного. Говорят, она может быть наследственной. Мать избежала ее, но передала сыну.

— Какая жалость.

— В этой болезни корень всех наших бед. Те люди ни за что бы не осмелились... если б Генрих не был...

Произнести слово «безумен» Маргарита не могла. Я коснулась ее руки. Она взяла мою руку и недолго подержала в своей. Меня всегда трогали эти внешние знаки приязни между нами. Маргарита начинала видеть во мне свою будущую сноху, хоть я и принадлежала к ненавистному клану Невиллов.

В этот раз я услышала от нее о Тюдорах.

— Мне хотелось познакомиться с матерью Генриха, — сказала Маргарита. — Она была француженкой, как и я. Женщиной сильной воли, хоть и очень мягкой в обращении. Детство у нее было несчастливым, главным образом из-за сумасшествия отца и распутства матери. Какое-то время она вместе с многочисленными братьями и сестрами жила в крайней бедности. Отец ее тогда страдал повторяющимися приступами безумия. Думаю, когда он приходил в себя и брал бразды правления, картина менялась. Однако несчастные дети бедствовали почти все ранние годы. Потом она вышла за Генриха, великого завоевателя Франции, и казалось, жизнь у нее пошла на лад, затем муж умер, оставив ее с младенцем... моим Генрихом. Генрих часто говорит со мной о матери, всегда с нежностью. Из-за нее он и был так добр к Тюдорам.

— А кто такие Тюдоры?— спросила я.

— О, достойные люди. Всегда поддерживали дом Ланкастеров. А как же иначе? Они единоутробные братья Генриха. Видишь ли, когда Генрих Пятый умер, Екатерину, мать моего Генриха, отстранили от власти. У сына был свой двор — няньки, гувернанткой и прочие, — и его забрали у нее из рук.

— Я считаю, эхо жестоко по отношению к детям.

— У королей и королев есть свои обязанности, но воспитание детей в них не входит. Екатерина сошлась с Оуэном Тюдором. Так Тюдоры и появились. Эта подлинная история о тайной, романтичной любви.

Я жадно слушала ее рассказ о вдовой королеве, которая влюбилась в простого валлийского сквайра и вышла за него замуж... как говорили одни; другие утверждали, что нет; но они жили счастливо в небольшом удалении от двора со своими детьми, покуда об этом не узнал герцог Глостер, брат Генриха Пятого. Он разрушил их счастье. Оуэна Тюдора арестовали по обвинению в измене, а королеву разлучили с детьми и отправили в Бермондсийское аббатство, где она

умерла.

— Какой печальный конец, — сказала я.

— Жизнь часто бывает печальной. Ты еще в этом убедишься.

— А что сталось с Оуэном Тюдором?

— Он бежал из тюрьмы. Генрих был добр к своим единоутробным, и они платили ему преданностью. Верно служили дому Ланкастеров. Оуэна взяли в плен при Мортимер-Кроссе и обезглавили на рыночной площади в Херефорде по приказу человека, называющего себя Эдуардом Четвертым.

— Зачем нужны войны? Почему все не могут быть счастливы?

— Потому что существуют права, за которые надо сражаться.

Маргарита вновь стала свирепой, гневной. Гнев этот был вызван казнью верного Тюдора, и мне вспомнилось невольно ее ликование при рассказе об отрубленной голове герцога Йоркского в бумажной короне. Я отшатнулась от нее. Такими уж были наши отношения. Она то отталкивала меня, то привлекала. Думаю, чувства ее ко мне тоже часто менялись. То она вспоминала, что я член ненавистной ей семьи, то видела во мне несчастную, беспомощную девочку, получающую жестокие удары судьбы — как и сама в моем возрасте.

Война — жуткое, бессмысленное занятие. Ричард не согласился бы со мной, отец тоже. Войны приносят кое-кому богатство и власть, похоже, очень заманчивые для большинства людей.

Однажды, когда я сидела у королевы, послышался приближающийся топот копыт. Мы подскочили и бросились к окну. Двое всадников скакали к замку. Явно издалека.

Королева затаила дыхание, потом, ничего не говоря, поспешила к двери и стала спускаться по лестнице. Я последовала за нею.

Всадники спешились и направились к нам. Неопрятные, запыленные, но я сразу поняла, что привезли они хорошие вести.

— Мадам... миледи. — Они встали на колени перед королевой. –– Одержана победа.

На лице Маргариты отразился восторг. Мой отец добился успеха.

Гонцов повели в замок. Их надо было накормить... но сперва нам хотелось узнать побольше, дабы королева убедилась, что победа несомненна.

— Ваше Величество... миледи... когда граф высадился, то легко захватил Юг. Эдуард, именующий себя королем, подавлял восстание на Севере.

— А что с ним сейчас? — спросила Маргарита.

— Спасается бегством, миледи. Говорят, покинул Англию.

— Полагаю, он больше не вернется туда, — сурово сказала королева.

— Видимо, он держит путь в Голландию.

— А герцог Глостер? — услышала я свой вопрос.

— Герцог Глостер, миледи? — недоуменно переспросил гонец. — Не иначе как со своим братом.

— Самозванец наверняка разгромлен? — спросила королева. — Сомнений в этом нет?

— Нет, миледи. Никаких. Граф проезжал по улицам Лондона вместе с королем Генрихом.

Маргарита стиснула сложенные руки и улыбнулась гонцам.

— Вы проделали долгий путь, мои йомены. Подкрепитесь, отдохните. Потом побеседуете с нами еще.

Вызвав одного из стражников, она велела ему позаботиться о людях, которые приехали очень издалека с добрыми вестями и определенно выбились из сил.

Затем повернулась ко мне:

— Вот и конец ожиданию. Твой отец исполнил, что обещал. И теперь, дитя мое, ты станешь будущей королевой Англии.

Я не могла разделять ее торжество, но от радости она этого не замечала.

Думаю, то была одна из счастливейших минут в ее жизни.

Впоследствии я узнала о случившемся побольше. Эдуарда предал его ревностный сторонник — мой дядя Джон Невилл. Отец часто называл его одним из нескольких предателей рода.

Когда отец восстал против Эдуарда, Джон сохранил верность королю. Сказал, что присягнул ему, не намерен нарушать присягу и не последует за братом — как бы он ни был могуч — в этой попытке заменить Эдуарда Генрихом.

Подобную верность одного из Невиллов следовало бы щедро вознаградить, однако Эдуард отнесся к Джону с пренебрежением и тем самым совершил громадную оплошность. Казалось бы, он должен был высоко оценить верность Джона уже потому, что он Невилл. Но этого не произошло. Джон, удерживая Север для Эдуарда, уже видел себя лордом Севера. А Эдуард отнял у него Нортумберленд, пожаловал это графство Генри Перси и в утешение наградил Джона титулом маркиза Монтегю. Джон, после того как ради служения королю отвернулся от родных, счел его поступок черной неблагодарностью. Это явилось решающим фактором, поворотным пунктом. Поскольку Уорик командовал войсками на Юге, Джону достаточно было обратить свою армию против короля, чтобы захватить Север. Он так и сделал. Армия Эдуарда, видя, что он находится на грани полного поражения, Покинула его. Поэтому королю оставались только бежать из Англии.

Свергнув Эдуарда, мой отец стал возводить на трон Генриха.

Мы прождали очень долго. Теперь настало время возвращаться в Англию. Я очень беспокоилась. У меня из головы не шла мысль о браке с принцем Уэльским.

Королева сказала, что мы должны ехать из Амбуаза в Париж, встретить там ее сына и, не мешкая, составить планы.

Маргарита как будто не замечала моей подавленности. Видимо, думала, что я радуюсь вместе с ней отцовской победе.

Она уже почти смирилась с мыслью, что я стану ее снохой. Мне удалось ей угодить. Наверно, она сочла, что я тихая, непритязательная и буду послушной.

Занимали меня, главным образом, две мысли. Венчаться с Эдуардом мне предстояло в Англии, так что до свадьбы оставалось какое-то время. Я твердила себе, что она будет еще не скоро. Потребуется масса приготовлений. Другая мысль была о Ричарде. Что с ним? Где он сейчас и о чем думает? Долго ли будет оставаться с Эдуардом в Голландии? Они наверняка сделают попытку отвоевать трон.

Я отправилась к гонцам выяснить, знают ли они что-то о Ричарде. Задавать при королеве подобные вопросы было нельзя.

Гонцов я нашла в кухне. Перед каждым из них стояла тарелка с хлебом и мясом.

При моем появлении они поднялись, и я попросила их сесть.

Сказала, что не хочу прерывать их обед, потому что они наверняка проголодались и устали.

— Везя хорошие вести не так устаешь, миледи, — сказал один.

— Да, — поддержал его другой. — С хорошими вестями всегда хорошо принимают.

— Как люди в Англии восприняли эту перемену? — спросила я. — Говорят, они очень любят короля Эдуарда.

— Да, миледи, оно так. Эдуард красавец, женщины от него без ума, и в сердцах у мужчин ему находится местечко. Но военное счастье изменило Эдуарду, он потерпел поражение... и бежал.

— Кто отправился вместе с ним?

— Несколько друзей.

— И, конечно же, его брат, герцог Глостер.

— Да-да, и маленький герцог, само собой. Он не расстается с братом. Эдуард отличный человек. Король до кончиков ногтей.

— А Генрих?

— Это бедняга. С ним обошлись так, будто он и не король. Я видел... сейчас кажется, много воды утекло с тех пор... как его везли через Чин и Корнхилл к Тауэру. Ему привязали ноги к лошади, натыкали в волосы соломы и строили насмешки по пути. С королем так нельзя. Люди все это помнят, но говорят, Генрих злобы не держит. Он добрый человек... поговаривают, чуть ли не святой. Ему б не королем быть, а монахом. Жил бы тогда себе в покое. Сомневаюсь, что он хочет править. Наверно, ему было б лучше, если б на троне оставался Эдуард... только бы с ним обходились по-хорошему.

— Вы считаете, с ним обращались плохо?

— Я видел Генриха перед отъездом сюда... едущего по улицам, снова королем. Епископ и архиепископ, брат графа Уорика, поехали в Тауэр выпустить его. Говорят, он вышел неухоженный, грязный... похожий на тень или на мешок шерсти... и не говорил ни словечка, будто сущий телок. Его принарядили, на голову надели корону и повезли в Вестминстерское аббатство. Сделали королем. Только на короля он не походил, и все люди говорили о короле Эдуарде.

Мои чувства мешались. Я очень жалела королеву и теперь радовалась за нее; но боялась за себя, потому что этот поворот событий приблизил меня к тому, чего я страшилась больше всего на свете.

И в глубине сознания таилась мысль о Ричарде. Я представляла его горечь и гнев при виде того, что брат свергнут с трона. Сердцем я была на стороне Ричарда, но это горе причинил ему мой отец. Нас воспитали в почтении к отцу. Постоянно говорили, что он величайший человек в королевстве. Однако я любила Ричарда, была очарована его братом Эдуардом и хорошо понимала, почему люди любят его и хотят видеть своим королем. Могло ли им понравиться, что его место занял человек, похожий на мешок шерсти и сущего телка?

Что-то мне подсказывало, что нет, и конфликт еще не исчерпан. Гонцы, видимо, думали так же.

Я ушла, потому что больше ничего не могла от них добиться. Их отправили привезти хорошие вести, свою обязанность они исполнили. И, проспав здесь ночь, вернутся в Англию.

А мы?

Королева послала за мной.

— Признаюсь, — сказала она, — мне иногда не верилось, что твой отец сдержит слово. Я не совсем доверяла ему. Но теперь он доказал, что является благородным человеком.

«Так ли? - подумала я. — Он изменил королю, поддержал его соперника. Разве это благородно? И поступил так в погоне за властью, не смог добиться ее через одного короля, теперь пытается через другого». Хоть я плохо разбиралась в положении дел, однако тут поняла, что отец совершил ошибку. Люди ни за что не примут Генриха; и Эдуард не станет сидеть сложа руки.

Маргарита продолжала:

— Прежде всего мы должны возблагодарить Бога за нашу победу, а потом приниматься за наши планы. Как только вернемся в Англию, вы поженитесь. Это я обещала твоему отцу и сдержу слово. А теперь план у меня вот какой. Мы поедем отсюда в Париж. Моему сыну уже наверняка известна эта приятная новость. Он будет там. Оттуда мы отправимся в Англию требовать свою корону. У тебя задумчивый вид, детка. Ты должна радоваться. Для всех нас это счастливый день. Дом Ланкастеров возвратил свои законные права.

Уехали мы не сразу. На другой день в замок приехали гонцы с известием, что французский король едет в Амбуаз к Маргарите. Она, разумеется, вынуждена была остаться и принять его.

До приезда короля прошло больше недели, и все это время в замке готовились к его визиту. Уезжать в такое время было немыслимо.

Приехал Людовик с королевой, Шарлоттой Савойской.

Встретился он с Маргаритой — и со мной — очень дружелюбно, сказал, что очень рад тому, как развиваются события в Англии.

Людовик был странным человеком. Я не доверяла ему. Держался он вовсе не по-королевски: небрежно одевался, не заботился о своей величественности, в поведении и разговоре совершенно не соблюдал условностей. Дружелюбие его сочеталось с какой-то настороженностью, хитростью, и казалось, говорит он совсем не то, что думает.

У меня из головы не шли рассказы о его жестокости, о том, что он превратил замок Лош в страшную тюрьму и держал там своих врагов в подземных каменных мешках, куда бросали людей и забывали о них. Особенно меня поражало, что Людовик регулярно ездил в Лош посмотреть, как заключенные близятся к своему ужасному концу. Поговаривали также, что он сажает людей в клетки и доводит до животного состояния.

Кое-кто может сказать, что всегда найдутся люди, клевещущие на королей и знатных особ, но я верила слухам о Людовике, хотя он всеми силами выказывал дружелюбие Маргарите и добросердечие мне.

У меня вызывала симпатию его супруга Шарлотта, безмятежная беременная женщина. О ней говорили, что она вечно либо рожает, либо готовится к родам, злобно намекали, что Людовик предпочитает общество любовницы, Маргариты де Сассанаж, а с Шарлоттой проводит лишь столько времени, чтобы зачать ей ребенка.

Мне было понятно, как он заслужил прозвище Паук. Однако Шарлотта казалась вполне счастливой и, возможно, так же стремилась избегать его, как он ее.

Людовик был доволен происходящим в Англии и хотел отпраздновать победу. Это казалось вполне резонным, поскольку король Генрих состоял с ним в родстве, к тому же Маргарита была француженкой. Франция, естественно, поддерживала Ланкастеров. Людовик устроил встречу моего отца с Маргаритой и потребовал, чтобы она забыла об их ссоре. Так что это была победа и его, и Маргариты.

Разговаривать с Людовиком было легко. Я слышала, кто-то говорил, что при случайной встрече его можно принять за простолюдина. И действительно, одевался он неряшливо, не в пример другим французским королям, поэтому в разговоре с ним не ощущалось, что перед тобой венценосец. Судя по всему, общество простых людей он предпочитал знати.

— Мне приятно, –– сказал он, — думать о вашем блестящем будущем. Я никого на свете не чту больше вашего отца. С помощью королевы он станет править Англией. Состояние несчастного короля, увы, оставляет желать лучшего. Но при графе Уорике Генрих будет в надежных руках. — Он лукаво улыбнулся, и я усомнилась в его искренности. — Законный король вернется на престол, и в один прекрасный день вы, моя дорогая, станете английской королевой. Это меня радует.

Празднество длилось недолго. Людовик был очень скуп и видеть не мог, как транжирятся деньги.

Он проводил много времени с Маргаритой, и я нисколько не жалела, что он мешает нашим приготовлениям к отъезду в Англию, так как знала, что меня там ждет.

Пробыл он в замке около двух недель — для него это был большой срок. Ему не сиделось на месте, и он много разъезжал по стране.

Принц Эдуард никак не приезжал, а королеве очень хотелось составить вместе с ним кой-какие планы. Она считала, что он в Париже, и, когда король уехал, мы отправились туда.

Кончался ноябрь, погода стояла скверная и сильно замедляла наше продвижение. Нам, естественно, хотелось узнать, что происходит в Англии, и мы постоянно ждали гонцов, но, поскольку близилась зима, а море в это время очень коварно, видимо, добраться до нас им было нелегко.

Когда мы приехали в Париж, Эдуарда там не оказалось, и нам пришлось его дожидаться. К счастью, благодаря нашему доброжелателю, королю Франции, на отсутствие гостеприимства пожаловаться было нельзя. Меня удивляло, что промедление больше не выводит из себя Маргариту. И я пришла к выводу — она хочет, чтобы мой отец навел в стране порядок до нашего возвращения.

Сын ее, очевидно, собирал армию. Видимо, он тоже хотел вернуться в спокойную страну, а не охваченную волнениями и мятежами, вполне способными возникнуть после свержения всеми любимого короля и возведения на престол такого, как Генрих.

Я почти не имела приятия о том, что происходит. Знала, что мать еще во Франции. Изабелла вернулась в Англию вместе с Кларенсом, он последовал туда за нашим отцом. Они все еще были союзниками, но, видимо, не доверяли друг другу. Поначалу Кларенс был убежден, что престол предназначается ему. Мне было любопытно, что творилось у него на душе, когда отец изменил свои планы и решил восстановить на троне Генриха.

Принц Эдуард вскоре приехал в Париж, и мои опасения подтвердились. В пылких мечтах он уже видел себя королем. Ему не верилось, что отец его сможет править. До смерти отца Эдуард вполне мог быть регентом. Вместе с ним скорее всего взяла бы бразды правления грозная мать. Но она до безумия любила его, и он наверняка видел перед собой блестящее будущее. А меня, разумеется, воспринимал как одно из условий сделки. При этой мысли я содрогалась. Надо мной словно бы нависала туча — и вот-вот должен был грянуть гром.

Мы должны были венчаться в Англии, наследнику трона не подобало жениться в чужой стране. Я догадывалась, что, едва мы вернемся, начнутся приготовления к свадьбе. Эта мысль приводила меня в ужас.

Как мог отец так поступить со мной? Но что властолюбцам до тех, кого они используют, если результат для них благоприятен? Надо ж было мне родиться дочерью графа Уорика. Наверно, деревенские девушки гораздо счастливее меня. Я, как никогда, тосковала по дням детства в Миддлхеме.

Эдуард внушал мне страх. Он нежно целовал мне руку, ласково разговаривал со мной и не сводил с меня глаз. Что я видела в них? Легкое пренебрежение. Видимо, я не походила на тех женщин, которых он знал. Какие женщины могли ему нравиться? О его любовных похождениях я не слышала. Возможно, он захаживал в низкопробные таверны и утолял похоть со служанками. Я была маленькой и еще не успела сформироваться как женщина. Волосы у меня были очень красивыми — длинными, светлыми. Уродливой я не была. И меня, и сестру называли красавицами. Правда, так называют всех принцесс и девушек знатного происхождения — особенно когда выдают замуж в корыстных целях. Мне казалось, я ему не по вкусу, он, наверно, предпочел бы развязную, опытную девицу неискушенной девочке.

Однако временами мне чудилась в его глазах тайная страсть, и меня это тревожило. Я жалела, что со мной нет сестры. Был бы рядом кто-нибудь, с кем можно побеседовать... добродушная, способная утешить женщина вроде Анкаретты Твинихо.

Но такой не было, и я чувствовала себя одинокой, испуганной.

Каждое утро я напоминала себе: венчание может состояться только в Англии. И молилась, чтобы нас задержало еще что-нибудь.

Эдуард проводил много времени с матерью. Она сказала мне, что ему нельзя долго оставаться с нами. Он должен ехать в Англию требовать свое наследие. Людовик поддерживает нас, однако добиться у него денег на провиант для войск — задача не из легких. Он крайне скуп и хочет какого-нибудь вознаграждения за свои милости.

Я очень радовалась, когда Эдуард уехал, но теперь нам пришлось уже всерьез готовиться к возвращению в Англию.

Зима не лучшее время для путешествия, но мы тронулись в путь. Шли первые дни марта, и нас постоянно задерживали метели. Мы находили приют в каком-нибудь замке и часто застревали там из-за снежных заносов. Путешествие было долгим, неудобным, однако в начале апреля мы приехали в Онфлер, но, увидев бурное море, не рискнули пуститься в плавание.

По утрам, просыпаясь, я первым делом смотрела в окно. И радовалась, видя взбаламученную массу воды. А ночами, лежа в постели, с удовольствием прислушивалась к завыванию ветра и плеску волн.

«Мы пока что не можем отплыть», — ликующе шептала я себе и старалась изгнать из памяти пренебрежительные и вместе с тем похотливые взгляды Эдуарда.

Когда прибыли гонцы, я догадалась, что у них важные вести, так как они отважились пуститься в плавание.

Я находилась у королевы. Их немедленно проводили к нам.

На сей раз они вошли без улыбок и не спешили выложить свои новости.

— Говорите, с чем приехали, — сурово сказала королева Маргарита. — Я жду.

— Ваше Величество, миледи, Эдуард Йоркский, его брат герцог Глостер, граф Риверс и лорд Гастингс высадились в Рейвенспере и направляются к Йорку.

Королева закрыла глаза. Я подошла к ней и взяла за руку. Она раздраженно высвободилась, недовольная тем, что я видела ее слабость.

— Рейвенспер, — сказала она. — Это где?

— В устье Хамбера.

— На Севере. Эдуард выбрал неудачное место для высадки. Северяне всегда стояли за Уорика. Какие еще у вас вести?

— У него две тысячи солдат — англичан и бургундцев.

— Две тысячи! Что можно сделать с ними?

— Должен сказать Вашему Величеству, что Эдуард подошел к Йорку, и горожане открыли ему ворота.

— Изменники!

— Говорят, он вернулся лишь затем, чтобы потребовать свое герцогство.

— Какая наглость, — негромко произнесла Маргарита.

Но я видела, что эти известия сильно ее потрясли. Она отпустила гонцов и жестом велела мне сесть. Я повиновалась. Неожиданно она взяла меня за руку и крепко ее стиснула. Потом мы сидели молча.

Мы жили, будто во сне. Громадные волны по-прежнему бросали нам вызов помериться с ними силами. Нам оставалось только смотреть в сторону Англии и задаваться вопросом, что там происходит.

Мы знали, что Эдуард Йоркский не станет смотреть сложа руки, как Уорик отнимает у него престол. Он соберет людей, люди его любят. Он выглядит королем, он ведет себя как король, а если и совершает ошибки, то по-королевски. Мне с самого начала было ясно, что люди не захотят Генриха. Возможно, они жалели его, но короли не должны вызывать жалость. Маргариту ненавидели уже за то, что она иностранка, но су

шествовало еще немало поводов восстановить против нее англичан. Им не нужны были ни она, ни ее сын, ни ее муж. Пусть существуют могущественные коронаторы, как мой отец, но королей на тронах почти всегда удерживает народ.

Впоследствии я узнала, что происходило в Англии.

Моему отцу так и не удалось править страной. Людям нужен король, кумир, некто, возвышающийся над ними, обособленный ореолом царственности, которая для них свята. Король должен быть земным богом в золотом венце и пурпурном бархате, которому можно поклоняться.

Когда Эдуард высадился, Кларенс разорвал союз с Уориком и перешел к нему.

Представляю, как он просил о прощении. «Эдуард, мы же братья. Стоит ли нам быть врагами? Меня сбил с толку граф. Я прислушался к дурному совету. Ты мой брат, Эдуард. Я хочу служить тебе. Можешь ты меня простить?» Наверняка его просьба звучала примерно так.

И Эдуард, конечно, простил. Он почти всех прощал за измену. А тут был родной человек.

Интересно, пришло ли Эдуарду в голову, что Кларенс вернулся к нему, так как мой отец возвел на трон Генриха, а не его, Кларенса? Наверное. Но я слышала, он сразу же обнял брата. Как в притче о блудном сыне.

Впоследствии Ричард говорил мне: «Георг всегда был таким. Натворит что-нибудь, а потом просит прощения. И его всегда прощали — что брат, что сестра Маргарита, у которой он был любимчиком. Даже мать бывала к нему снисходительна».

Итак, у отца появился еще один противник. Но мало того. Людям нужен был король, а кого им дал Коронатор? Несчастного, жалкого праведника, полоумного Генриха? Нет, разумеется, Уорик хочет править сам. А он хоть и могущественен, но лишен ореола царственности.

«Что происходит в Англии?» — постоянно думала я, пока мы сидели в Онфлере.

Море слегка успокоилось.

— Нельзя ждать целую вечность, — сказала Маргарита. — В Англии происходят важные события. Я должна быть там. Пора отправляться.

К нам присоединился принц Эдуард. Он получил от Людовика людей и провиант, и мы готовы были пуститься в плавание. До меня дошла весть, что мать хочет вернуться в Англию, и я с облегчением узнала, что она здорова. К сожалению, все проведенные с королевой месяцы я не могла видеться с ней, искать у нее утешения. Но, возвратясь в Англию, увижу ее. И сестру.

Плавание, как и следовало ожидать, оказалось нелёгким, и мы прибыли в Уэймут разбитыми, изможденными.

Там нас ждали печальные вести.

Моего отца не было в живых. Он погиб в бою под Барнетом.