Обрести силу

7

Остро отточенный наконечник гусиного пера, напоминавший наконечник пера с капавшей с него темной кровью, медленно полз по желтоватому пергаменту. Сидевший на корточках перед небольшим столиком узкоглазый писец, щуря подслеповатые глаза, тщательно выводил затейливые буквицы.

— … милостивому. Двойное горе постигло нас и ввергло каждого из твоих, о Великий, поданных в горькую печаль, — сидевший на возвышении из теплых шкур главнокомандующий негромко диктовал письмо, внимательно смотря на лежавшее рядом с ним тело. — Сначала в неравном бою с проклятыми клятвопреступниками торгами, продавшимися за медный грош, пал мой сын, славный Урякхай. Он первым из своих воинов бросился на врагов, разя подлое племя мечом и посылая в них стрелы.

Сульде на какое-то мгновение опустил голову, скрывая заблестевшие глаза.

— И лишь только когда десять по десять врагов кружили доблестного Урякхая, он пал под ударами их клинков, — писец снова заскрипел пером, покрывая пергамент темными письменами. — Еще большее горе постигло нас в День Черной луны, когда лазутчики короля Роланда, преступившего свое слово, тайно проникли в лагерь и ворвались в шатер досточтимого и славного своей мудростью кади Рейби. Они закололи всех кто был в шатре…

Командующий вновь замолчал. Прекратилось и скрипение пера.

Писец в этот момент старался не поднимать головы, чтобы даже краем глаза не увидеть тело Верховного судьи, накрытого тяжелой темно-синей тканью. Однако, любопытство, густо замешанное на страхе, все же было сильнее его, и он повернул голову.

— Я и все мои воины скорбят по этой потере, о Великий, — Сульде снова начал диктовать, но писцу все таки удалось разглядеть бледно восковое, с заостренные чертами, лицо кади Рейби. — В этот день Великий Шамор лишился одного из твоих верных слуг и столпов Веры…, — Сульде поднес к своему лицу ладони и начал наносить по лбу и щекам мелкие ритуальные раны. — По моему лицу текут не слезу, а кровь, которую сегодня прольют наши враги…, — из мелких ранок начали выступать крошечные рубиновые капельки крови, напоминавшие драгоценные камни.

В этот момент в шатре появился один из телохранителей Сульде и тихо что-то произнес.

— Наступает рассвет, — с каким-то свистящим шепотом выдал командующий, отчего у писца остро заныло под лопаткой. — Закончи послание Великому, как полагается и немедленно отправь его гонцом, — тот сразу густо посыпал пергамент мелом и аккуратно свернул его в деревянный тубус, вместе с которым тут же и исчез из шатра.

После этого Сульде медленно поднялся с возвышения и подошел к мертвому телу. С нескрываемым торжествующим выражением на лице он сплюнул на труп и с довольной улыбкой вышел на улицу.

… Первыми из лагеря словно стрела из туго натянутого лука выскочили всадники. Разномастно одетые, вооруженные кто во что горазд, остатки бывшего отряда, сопровождавшего Урякхая, со всей силы нахлестывали крупы своих коней, стремясь как можно скорее добраться до врага. Подстегивала их в этот момент отнюдь не жажда наживы, а животный, пробиравший до самых поджилок, страх.

Все они были уже приговорены к смерти и над над ними провели все необходимые погребальные ритуалы. Их лица и кисти рук были густо покрыты черным пеплом от сгоревшего камыша, которым в Шаморе окуривали умерших родственников. На шее у каждого в добавок висела деревянная тамга с глубоко выжженным символом «Комат». Именно с него начинается имея верховного демона Каториата, встречавшего в шаморском вероучении умерших перед входом в загробное царство.

Чтобы вновь вернуться в царство живых, каждый из заживо приговоренных к смерти должен был принести к шатру командующего по десять отрубленных голов врага.

Кровожадно улюлюкавшие, пронзительно свистевшие, что-то вопящие, всадники быстро покрыли расстояние, отделявшее оба лагеря друг от друга. Однако, встретили их не тучи стрел и острых копий, а самая что ни на есть обыкновенная ТИШИНА!

Удивленные этим, смертники встали перед массивными бревнами, закрывавшими вход в королевский лагерь, словно вкопанные, первые мгновение не решаясь даже прикоснуться к дереву. Однако, уже вскоре, убедившись что никакой угрозы нет, начали закидывать кошки и разбирать завал.

— Обыщите все здесь! — заорал один из комтуров, первым оказавшийся на той стороне. — Быстрее, быстрее! — он то и дело оглядывался на свой лагерь, который с холма напоминал взбудораженный муравейник. — Найдите, хоть что-нибудь!

Комтур медленно пошел вперед… Лагерь короля Роланда, еще сутки назад заполненный тысячами и тысячами воинов, сейчас был совершенно покинут. По большому полю ветер гонял лишь сухие снежинки, ударяя ими в заснеженные кучи с мусором, опрокинутые повозки, чуть дымящиеся высокие фургоны с размочаленными досками бортов.

— Никого…, — бормотал комтур, протирая свое лицо горстью снега. — Пусто… Сбежали.

Кончиком меча он коснулся какой-то вонючей шкуры, лежавшей у его ног. Поворошил ее. Вылезла какая-то рваная мешковина.

— Что это еще такое? — в черно-серой мешанине что-то сверкнуло. — …, — воин нагнулся. — Серебро…, — ахнул комтур, суетливо начав протирать небольшой серебряный кругляш в своих руках.

Не веря своим глаза, он рассматривал аверс монеты. Чуть гнутый, слегка потертый, с нечетким профилем короля Роланда, серебрушка все своим видом убеждала, что это не сон, а самая настоящая монета. Его колени сами собой подогнулись и комтур, рухнув на колени, начал быстро разгребать мусор.

— О! — и судьба снова улыбнулась ему, послав еще одну сверкающую монетку. — …

Он докопался до плотной мешковины, прошитой толстыми нитками. Бок этого когда-то мешка был словно чем-то распорот.

— Серебро! Падла! Зажилить хотел! — кто-то зло заорал совсем близко от комтура. — Братцы! Крыса среди нас!

Примерно в сорока шагах от него в поваленном на бок высоком фургоне на смерть сцепились две коренастые фигуры. С яростными воплями они катались по изломанным в клочья бортам, молотили друг друга. Наконец, более плотный, оказавшийся верхом на поверженном собрате, принялся со всей силы того мутузить.

— На! На! — с хеканьем вколачивались удары. — А! — вдруг тяжелая стрела со свистом пронзила его грудь и он с хрипом завалился на свою недавнюю жертву. — Хр-р-р…

Испуганно озиравшийся комтур сразу же наткнулся взглядом на медленно входивших в лагерь «бессмертных», один из которых судя по луку в его руках и пустил эту стрелу. Смертник мгновенно сунул найденные серебрешку за пазуху, надеясь, что их удастся сохранить.

Тут же он вскочил с земли, едва заметил высокий бунчук командующего, возвышавшийся над головами бессмертных, и на подгибающих от страха ногах потрусил в ту сторону.

За несколько десятков шагов до двигающейся шеренги высоких крепких багатуров в сплошных черненых доспехах из личной сотни командующего комтур встал на колени и вытянул перед собой руки. Смертник не мог стоять на ногах перед живыми.

— Господин, господин, — быстро заговорил он, когда взгляд хмурящегося Сульдэ остановился на нем. — В лагере уже никого не было, когда мы вошли…, — серое словно вырубленное из камня лицо командующего было совершенно неподвижным; лишь только его глаза сверили коленопреклоненную фигуру… — Они бросили почти все, господин.

Сульдэ поднял голову словно хотел убедиться, что его воин не врал. Вид большого лагеря с десятками брошенных повозок и фургонов, сваленных в беспорядке мешков, наколотых бревен для костров, действительно, убеждал в том, что лагерь покинули в полной спешке.

— Мы нашли зерно для лошадей, муку в мешках, — комтур даже чуть привстал на ногах, тыкая руками в местонахождение этих находок. — Вон там было вино! Много разбитых кувшинов! — воин пытался в глазах командующего уловить хоть какой-то намек на свою дальнейшую судьбу. — И еще много чего…

В этот момент стоявший рядом с Сульдэ полный мужчина, одетый в богатые одежды ольстерского покроя, что-то ему тихо сказал.

— Что еще? — это были первые слова, сказанные им, и что-то комтуру подсказывало, что рассказать нужно ВСЕ.

— Еще здесь было серебро, господин, — из-за пазухи смертник вытащил монеты и осторожно словно они жгли ему руки положил их на снег. — Оно было и в фургоне, — он показал на тот самый злополучный фургон. — Это настоящее серебро, господин.

От увиденных монет толстяк пришел в настоящее возбуждение и вновь начал о чем-то рассказывать Сульдэ, но делал он это с таким жаром, что разговор этот был прекрасно слышен не только им двоим.

— … Теперь вы можете убедиться, — ольстерский перебежчик был откровенно рад, что его слова о королевском обозе с ценностями нашли столь быстрое подтверждение. — Я был с вами абсолютно честен, — и, действительно, глубоко заплывшие жиром глаза аристократа буквально излучали дружелюбие и отвергали всякие мало — мальские сомнения в честности мужчины. — В этом обозе была собрана вся городская казна и большая часть налогов с двух провинций. Мой кузен служил в магистрате и он сам… лично видел, как городская стража грузила ящики с серебряными слитками и мешочки с монетами, — толстяк то и дело показывал рукой на тот самый высокий фургон, внутри и возле которого уже ползало на коленях несколько десятков человек. — А еще… еще, — дикое желание быть полезным новым хозяевам города и, как ему виделось, страны, густо замешанное на жажде наживы, все сильнее подстегивало его. — В обозе были товары городских купцов из Золотой десятки. А Золотая десятка, позвольте вам напомнить, это богатейшие купцы… даже не Кордовы, а Ольстера. Каждый из их числа имеет торговые фактории в Шаморском султанате, империи Регула, а их караваны забредают даже к южному морю, — толстяк жадно облизнул свои губы. — Вы представляете, что может быть в обозе… Это целые рулоны драгоценного торианского шелка, мягкого и шелковистого, как кожа южной красотки, на ощупь, — глаза его при этих словах заблестели похотью. — А какое вино они привозили! Это же не вино! Это напиток богов! — аристократ причмокнул губами, словно уже пригубил этого самого божественного вина. — Я уже не говорю о том, что там могут быть клинки из гномьего метала.

Тут его взгляд словно случайно скользнул на длинный кинжал, который черным матовым блеском выделялся на поясе командующего.

— Говорят, что один из купцов, — толстяк заговорщически прищурил глаза. — Напрямую торгует с самими гномами, которые продают ему не только железки для богатых бездельников, но и настоящее оружие.

Сульдэ неуловимо вздрогнул. Опять всплыли гномы… Перебезчик заметив реакцию, заговорил с еще большим жаром.

— Я тоже сильно удивился, когда услышал об этом, — говоривший доверительно наклонился к шаморцу. — Как это так? Гномы начали продавать свое оружие! Не может быть! — каменная маска на лице Сульдэ окончательно треснула; его пальцы правой руки слезли с рукояти кинжала и с хрустом сжались в кулак. — Но я видел своими собственными глазами. Это были настоящие клинки… И все это может быть в обозе.

В конце этой тирады Сульдэ что-то тихо прошептал. Однако, стоявший рядом тот самый толстяк, кавалер Милон де Олоне, из-за своей жадности одним из первых перешедших на сторону врага, мог бы поклясться чем и кем угодно, что шаморец произнес чье-то имя, до боли напоминавшее имя владыки гномов Кровольда.

Толстяк все еще продолжал что-то бубнить, время от времени взрываясь резкой жестикуляцией, но шаморец его уже не слушал. «… Значит, все-таки это он… Лживая тварь! — Сульдэ все больше и больше убеждался, что владыка Подгорного народа обманывал их, когда клялся в верности новому союзу. — Вот откуда эти проклятые стрелы! — перед его глазами сразу же возникла картина зимней дороги, усыпанная его… его бессмертными. — Кровольд… Хочешь отсидеться за нашей спиной… Нет уж! Нет! — его глаза еще больше сузились, окончательно превращаясь в едва заметные щелки. — Ты еще будешь поднимать свою задницу от трона, а я уже превращу Ольстер в руины… Ну а потом…, — картины горящих сел и городов, сотен порубленных врагов, будоражили его воображение, заставляя сердце биться сильнее и сильнее. — Потом я займусь тобой, коротышка!».

Сульде вдруг резко вскинул руку, заставляя перебежчика вздрогнуть и сразу же замолчать. Тут же насторожились стоявшие вокруг телохранители, но свое внимание командующий обратил на коленопреклонённого комтура.

— Твоя жизнь там, — скрюченный желтый палец ткнулся в снежное марево, окутавшее горизонт. — Где от меня прячется король Роланд. В такую непогоду и с таким большим обозом ты его легко догонишь…, — комтур, не поднимая головы, кивал как заведенный. — Как только найдешь, попробуй задержать его. Даю тебе пять сотен бессмертных из тысячи Борхе… Чтобы покусать королевскую армию тебе этого хватит… Собирай своих мертвецов и иди!

Комтур, уже физически чувствовавший как удавка затягивалась на его шее, вдруг получил новый шанс. Он резко вскочил и, быстро окинув шальными глазами заполнявшийся воинами лагерь, сломя голову побежал в сторону стоявших на коленях смертников.

— Проверить весь лагерь, — негромко, сквозь зубы, буркнул командующий, провожая взглядом комтура, мечущегося между конными смертниками. — Собрать все, что может пригодиться… Выступим, сразу же, как все будет готову, — двое вестовых с притороченными к крупу коней флажками на высоком древке, внимательно его слушали. — Пленника сюда…

Бессмертные тем временем, десяток за десятком, прочесывали лагерь. Словно лесные муравьи, они ворошили сотни шалашей и палаток, разламывали борта повозок и фургонов, копались в земляных кучах.

— Победоносный, — к командующему подвели жеребца, на крупу которого словно в большом мохнатом мешке, висел бледный человек. — …

Сульдэ тронул поводья и подвел коня ближе.

— Видишь? — наклонившись, он смотрел прямо в лицо пленнику. — Это лагерь твоего короля. Вон его шатер, — блуждающий взгляд ольстерца остановился на высоком куполообразном шатре, который находился в самом центре лагеря. — А знаешь где сейчас ваш королек? — при этих словах отчаяние тревога буквально выплеснулось на его лице, что Сульдэ с наслаждением отметил. — При виде моих бессмертных он бежал, как жалкий трус! Как баба! Смотри, смотри! — шаморец тыкал узорчатой камчой в растущие горы мешков с припасами, которые его воины стаскивали со всего лагеря. — Они все бросили… Еще немного и твой брат будет у меня в руках, — Сульдэ энергично тряхнул кулаком перед лицом своего пленника и с ухмылкой задал ему вопрос. — Хочешь знать, что его ждет?

Пленник, красные воспаленные глаза которого с ненавистью и отчаянием сверлили командующего, что-то пытался произнести, но вместо слов из его рта раздавался лишь кашляющий хрип. Он снова и снова пытался говорить.

— У-у! — взвыл шаморец, видя кашляющего кровью столь драгоценного для него пленника пленника. — Лекарь! Эта собака должен жить, — прошипел шаморец, повернувшись к тому, кто держал жеребца за поводья. — День и ночь с него глаз не спускать! Кормить! Поить! Холить и лелеять! И…, — лекарь чуть не вдвое съежился под взглядом Сульдэ. — Если эта падаль сдохнет раньше времени, то ты отправишься следом!

Тут же пленника с суетящимся рядом лекарем куда-то увели.

— По кусочкам… по крошечным кусочкам я буду снимать шкуру этого королька… прямо на его глазах, — шаморец все еще ни как не мог успокоиться, провожая глазами убийцу своего сына. — Эта тварь еще будет ползать в грязи, умоляя подарить ему легкую смерть! Как жалкий червяк…, — бормотал он, еле шевеля губами. — Недостойный, чтобы жить…, — его взгляд уже переместился на мечущихся по лагерю легионеров, стаскивавших оставленное врагом имущество к оставшимся целыми повозкам.

Сотни воинов тащили бесконечные мешки с мукой и сушенными овощами, волокли какие-то здоровенные тюки с тканями, высокие кувшины с вином и маслом, связки тонких прутков-заготовок для стрел, разрубленные мясные туши и т. д. В какой-то момент, от созерцания этой почти идеалистической картины, Сульдэ начала охватывать настоящая ярость. Ему казалось, что король Роланд с каждой секундой и минутой задержки удаляется от них все дальше и дальше. Удары сердца отдавались в его висках нарастающим ритмичным стуком скачущих во тьме всадников Роланда.

— Все…, — тихо выдохнул он и вдруг с силой стегнул своего жеребца камчой, отчего тот с жалобным ржанием прыгнул вперед. — Сигнал к выступлению! — командующий был уже около сигнальщика — полного шаморца, тело которого словно щупальца гигантского кальмара охватывал выдолбленный рог тура. — …

— У-У-У-У-У-У! — несколько секунд, чтобы надрать в легкие воздуха, и над вражеским лагерем заревел низкий вибрирующий звук, от которого у боевых псов на загривке поднималась шерсть, а кони в испуге шарахались прочь. — У-У-У-У-У-У-У! — мощная угрожающая нота набирала все большую и большую мощь, заставляя бессмертных бросать прямо в снег мешки и кувшины и бежать к своей турии. — У-У-У-У-У-У-У!

Десяток за десятком, турия за турией образовывали сотни, которые на глазах выстраивались в полутысячи и тысячи, которые тут же ощетинивались длинными пиками.

— У-У-У-У-У-У! — грызущая сердце командующего ярость осторожно отступала. — У-У-У-У-У-У! — вид тысяч бессмертных, начинавших мерно словно единый организм вышагивать по чуть подмерзшей земле, не мог не радовать глаз настоящего воина. — У-У-У-У-У-У-У!

… Усиливавшаяся на глазах вьюга словно специально бросала в лицо наступавшим шаморцам мокрый снег и крошечные кусочки льда. Длинные теплые плащи из овечьей шерсти, входившие в обязательный комплект зимнего обмундирования легионеров, уже не спасали от пронизывающего ветра; намокнув, они превращались в тяжелый и сковывающий доспех, который с дикой силой тянул тепло из человеческого тела.

— Следы исчезли! — капрал турии, шедшей в передовом дозоре орды, старался перекричать ветер. — Почти все смело, словно метлой… Осмотреться!

Однако не прошло и минуты, как один из легионеров ухитрился что-то рассмотреть в этом снежном крошеве.

— Эй! Все сюда! — узким наконечником копья он коснулся темного полузасыпанного снегом бугра, который при ближайшем рассмотрении оказался мертвым всадником. — Все сюда!

Когда вокруг тела собралась большая часть его турии, шаморец уже успел перевернуть мертвеца.

— Наш…, — комтур убрал с лица остатки широкого шерстяного то ли капюшона, то ли платка, высвобождая часть металлического шлема с характерным плавным изгибов. — А я ведь его знаю…, — лицо мертвеца, густо покрытые серым пеплом, невидящими глазами смотрела в снежное небо. — Корган… Корган Рубака, вот значит где нам пришлось встретиться…

Однако сгрудившихся вокруг него легионеров интересовали отнюдь не его воспоминания, а нечто другое. Почти весь десяток глазел на торчавшие из нагрудного доспеха кончики стрел, которые, пробив металлическую пластину в самой ее толстой части, почти на половину вошли в тело. Их хвосты из сизых перьев мелко дрожали на ветру, словно непрерывно повторяя дребезжащим голосом — «берегись, берегись, берегись».

— Сетех, погляди-ка, — комтур, быстро взглянув на крупного легионера, грязным ногтем подчеркнул совершенно ровное отверстие в металле. — Чисто вошел, как в масло…

Судя по хмурым лицам все прекрасно понимали, что это означало. Тяжелый доспех легионера из толстого металла, который и делал их по-настоящему бессмертными, больше не казался им надежной защитой.

— Господин, там еще один! — из стены снега пригибаясь и укутываясь плащом вылез еще один легионер. — Его утыкали стрелами как кабана… Бог мой! — вдруг он замер, тыкая рукой куда-то в сторону. — Там… Там…

Ветер в очередной раз бросил им в лицо тучу колких льдинок и тут же буквально на какое-то мгновение стих, открывая глазу пространство, заваленное полузасыпанными снегом телами людей и коней. На полсотню шагов вперед лежали скрюченные мертвецы, осыпанные стрелами.

— О, боги…, — взгляд котура скользил по буграм все дальше и дальше, пока, наконец, не уперся во что-то большое и темное. — Все сюда! Мечи из ножен! — смилостивившаяся стихия показала высокую стену из монстрообразных фургонов, стоявших вплотную друг к другу. — Это враг!!!