Обсидиановый храм

Эпилог

Миссис Траск быстро прошла по мраморному полу большого приемного зала особняка на Риверсайд-Драйв, держа в руке метелку для пыли. Это был один из тех обманчиво теплых последних ноябрьских дней, которые, казалось, обещали, что скоро неминуемо наступит весна, а не зима. Солнечный свет просачивался сквозь антикварные световые люки, вызолачивая медные крепления шкафов из красного дерева и освещая экспонаты, находящиеся внутри. Миссис Траск давно обнаружила, что многие из этих экспонатов были странными, даже тревожащими, поэтому научилась убирать пыль из шкафа, не изучая их содержимое.

Комната выглядела далеко не так, как она ее застала, когда с радостным сердцем впервые вернулась из Олбани, несмотря на свою глубокую скорбь по поводу смерти мистера Пендергаста: загадочный недуг ее сестры, который поначалу только усиливался, отступил настолько внезапно, что врачи назвали это настоящим чудом. Каково же было ее удивление, когда возвращение домой на Риверсайд, 891 повлекло за собой обнаружение не только опустевшего дома, но и желтой ленты в этой самой комнате, огораживающей место преступления! Быстрый звонок другу мистера Пендергаста лейтенанту д’Агосте, по крайней мере, это исправил: лейтенант пришел на следующее утро и лично проследил за снятием этой ужасной ленты. Он также сообщил ей удивительные и замечательные новости о том, что мистер Пендергаст жив, а в настоящее время он просто – по своему обыкновению – проводил расследование одно из важных дел. Без сомнения, он появится в свое время – скорее рано, чем поздно.

Лейтенант, однако, так и не ответил на некоторые ее вопросы. Где Проктор? И где Констанс? Миссис Траск так и не смогла понять, действительно ли д’Агоста ничего не знал или просто скрывал от нее правду.

Незадолго до того, как она уехала в Олбани, миссис Траск слышала, что Констанс объявила о своем намерении удалиться в жилище, находящееся в подвале… место, в котором она сама никогда не бывала. Но казалось, что в ее отсутствие эти планы изменились. Из комнаты Констанс исчезли чемоданы. Проктор тоже отсутствовал, и казалось, что он уходил в большой спешке: его комната пребывала в беспорядке – нечто необычное для человека, настолько помешанного на аккуратности.

Без сомнения, теперь, когда мистер Пендергаст вернулся, он справится со всем этим. Происходящее было не ее делом – много лет назад агент четко дал понять, что она не должна беспокоиться обо всех бесконечных и странных приездах и отъездах, которые случаются в этом доме.

Миссис Траск прошла из прихожей в библиотеку. Здесь не было веселого ноябрьского солнечного света: как обычно, ставни и шторы были закрыты: большое пространство освещалось только одной лампой Тиффани. Миссис Траск стала суетиться, вытирая пыль и наводя порядок, но фактически комната уже была безупречной – она убирала ее каждый день с тех пор, как вернулась, и эта работа сейчас проделывалась больше по привычке, чем из необходимости.

Разумеется, она привыкла к частому отсутствию мистера Пендергаста, но Констанс и Проктор исчезали крайне редко. Отсутствие всех трех казалось для нее странным. Особняк словно прибавил в размерах, он буквально давил на нее своим одиночеством и всепоглощающей пустотой, из-за которой миссис Траск чувствовала себя довольно неуютно. Каждую ночь, отправляясь спать, она закрывала не только дверь в свои комнаты, но и дверь, ведущую в помещения для слуг.

Она подумывала о том, чтобы позвонить, но поняла, что не знает ни номера мобильного телефона мистера Пендергаста, ни Проктора. У Констанс, конечно же, не было телефона – он ей был не нужен. Действительно, как только они вернутся, ей нужно будет сделать все возможное, чтобы…

В этот момент в парадную дверь тихо постучали.

Миссис Траск замерла. Посетители на Риверсайд 891 являлись редким – почти неслыханным явлением. За исключением недавнего появления лейтенанта д'Агосты, которого она сама просила прийти, домработница могла припомнить только два подобных стука в дверь за последний год. За первым из них последовали весьма тревожные события, а второй спровоцировал неожиданное путешествие мистера Пендергаста и Констанс в Эксмут, которое до недавнего времени, по ее мнению, закончилось трагедией.

Домработница оставалась стоять на месте.

Через несколько секунд стук повторился: настолько громкий, что, казалось, был слышен на весь дом.

Это не мое дело, – сказала она себе, – и открывать двери не входит в мои обязанности.

Тем не менее, что-то подсказывало ей, что в отсутствие кого-либо еще мистер Пендергаст хотел бы, чтобы она это сделала. В конце концов, сейчас стояло яркое солнечное утро… какова была вероятность того, что за дверью окажется разбойник или другой недоброжелатель?

Покинув библиотеку, миссис Траск снова пересекла приемный зал, прошла через длинную узкую столовую и вошла в прихожую. Массивная парадная дверь оказалась прямо перед ней, внешне напоминая зловещий портал: монолитная и без дверного глазка.

Пока миссис Траск стояла в замешательстве, раздался третий стук, от которого она едва не подпрыгнула.

Это было глупо.

Глубоко вздохнув, она отодвинула задвижку, отперла дверь и – с некоторым усилием – открыла ее. А затем она едва успела задушить крик.

Перед ней стоял мужчина, который, казалось, находился на последних стадиях истощения. Его рубашка была вся в пятнах и разорвана на лоскуты, внутренняя поверхность воротника была почти черной, полумесяцы высохшего пота темнели под мышками. Несмотря на ноябрь, на нем не было пиджака. Его брюки были, пожалуй, еще больше порваны, чем рубашка. Низ брюк на одной ноге напрочь отсутствовал, чем выставлял напоказ голую и невероятно грязную ногу. Другая брючина на голени была разрезана или, что, скорее всего, разорвана. Вся одежда с одной стороны тела – на плече и ноге – была сильно покрыта запекшейся кровью. Но больше всего миссис Траск взволновало изможденное и пустое лицо мужчины. Его волосы прилипли к его голове, как тюбетейка. Земля, грязь, кровь и пыль покрывали его тело настолько плотно, что ей было трудно распознать цвет его кожи. Его борода представляла собой запутанное крысиное гнездо и заканчивалась несколькими торчащими клоками. А его глаза напоминали два глубоко посаженных тлеющих уголька – настолько впалые, что попросту терялись в пурпурно-черных впадинах его глазниц.

Она уже схватилась за дверь и собиралась закрыть ее, когда поняла, что призрак, стоящим перед ней, был Проктором.

– Мистер Проктор! Боже мой! – воскликнула она, широко распахивая дверь. – Что с вами случилось?

Он сделал один нетвердый шаг, затем другой, и, в конце концом, рухнул на колени.

Тут же миссис Траск тоже присела рядом с ним, помогая ему снова подняться на ноги. Суда по всему, он исчерпал все свои силы.

– Что случилось? – повторила она, ведя его через столовую. – Где вы были?

– Это долгая история, – его голос звучал тихо, едва громче шепота. – Не могли бы вы помочь мне добраться до моей комнаты? Мне нужно прилечь.

– Конечно. Я принесу вам немного бульона.

– Констанс… – пробормотал он.

– Ее здесь нет. Я не знаю, куда она ушла, но думаю, что лейтенант д'Агоста сможет помочь это выяснить. Вы должны спросить его.

– Я спрошу.

– Но у меня есть замечательные новости. Или может быть, вы уже знаете? Мистер Пендергаст жив. В конце концов, он не утонул. Насколько я поняла, примерно неделю назад он ненадолго вернулся сюда, а затем снова ушел.

На несколько мгновений его потухший взгляд засветился.

– Хорошо. Это хорошо. Завтра я позвоню лейтенанту д'Агосте.

Они уже находились на середине приемного зала, когда Проктор внезапно остановился.

– Миссис, Траск?

– Да?

– Я думаю, что отдохну прямо здесь, если вы не против.

– Но позвольте мне хотя бы довести вас до дивана в библиотеке, где вам будет…

Но она даже не успела договорить, потому что Проктор ослабил хватку и медленно соскользнул на холодный мраморный пол, тут же погрузившись в глубокий обморок.

Одна неделя спустя.

3 декабря

Пендергаст отложил толстый фолиант, который читал – блестящий Дуглас Хофштадтер[203] и его местами заумные «Гёдель, Эшер, Бах» – и взглянул на Констанс Грин. Она сидела напротив него с вытянутыми ногами и со скрещенными лодыжками, лежащими на кожаной скамеечке для ног, попивая чай «Меланж Эдиар»[204] с молоком и сахаром, и смотрела на огонь в камине.

– Ты знаешь, что я только что понял, Констанс? – спросил он.

Она оглянула на него и приподняла брови в немом вопросе.

– В последний раз, когда мы вместе сидели в этой комнате, нас посетил Персиваль Лейк.

– Ты прав. И это, как говорится целая история, – и она вернулась к чаепитию и созерцанию огня.

Миссис Траск и Проктор тихо прошли через дверь библиотеки. Экономка уже давно оправилась от потрясения и была просто рада, что вся семья снова в сборе. Проктор тоже был похож на старую стоическую версию самого себя, и единственным оставшимся признаком, указывающим на перенесенные им испытания, стала небольшая хромота – как он объяснил, результат укуса льва и затяжного перехода почти в двести миль[205] по нехоженой пустыне.

– Простите, сэр, – обратилась миссис Траск к Пендергасту, – но я просто хотела узнать, можем ли мы что-нибудь сделать для вас, прежде чем отправимся ужинать.

– Ничего, спасибо, – сказал Пендергаст. – Если только ты чего-нибудь желаешь, Констанс?

– Нет, мне ничего не надо, спасибо, – последовал ответ.

Миссис Траск улыбнулась, слегка поклонилась и направилась к выходу. Проктор, как всегда, молчаливый, просто кивнул и тоже отправился на кухню вслед за ней. Пендергаст взял книгу и сделал вид, что возобновил чтение, тайком продолжая наблюдать за Констанс.

Она провела последнюю неделю в частной клинике Флориды, восстанавливаясь от ранений, которые получила в схватке с Флавией, и сегодня была ее первая ночь в особняке на Риверсайд-Драйв. На протяжении недели они говорили довольно много. И хотя каждый из них подробно рассказал свою историю о том, как они провели последний месяц, и все затянувшиеся недопонимания были сейчас полностью разъяснены, похоже, Констанс так и не пришла в себя до конца. По правде говоря, она не была похожа на саму себя, насколько мог судить Пендергаст: с тех самых пор как покинула Халсион, она вела себя не так, как обычно. Весь вечер она казалась обеспокоенной и задумчивой: то начинала играть пьесу на клавесине и бросала в самый разгар пассажа, то она брала книгу стихов и читала ее, но за полчаса, так и не переворачивала ни одной страницы.

Наконец, он опустил книгу и обратился к ней:

– Что тебя беспокоит, Констанс?

Она взглянула на него.

– Меня ничто не беспокоит. Я в порядке.

– Подойди. Я знаю, когда ты не в духе. Это из-за того, что я что-то сказал или сделал – или не сделал?

Она покачала головой.

– Мне нет прощения за то, что я оставила тебя беззащитного там, в Эксмуте.

– Ты ничем не могла помочь. Ты сама почти утонула. К тому же, как ты знаешь, мне удалось – как бы это сказать? – развлечься в твое отсутствие.

Пендергаст вздрогнул от воспоминаний. Через минуту Констанс устроилась в кресле.

– Дело в Диогене.

– Что ты имеешь в виду?

– Я не могу перестать думать о нем. Где он сейчас? В каком он настроении? Будет ли он искать добро в этой жизни или окажется рецидивистом?

– Я боюсь, что это покажет только время. Надеюсь, ради нашего же блага, речь пойдет о первом варианте – я дал Говарду Лонгстриту на этот счет свое слово.

Констанс подняла чашку чая, а затем снова поставила ее, так и не притронувшись.

– Я ненавидела его. Он был мне отвратителен. И все же я чувствую, что то, что я сделала с ним, было слишком жестоким – даже для такого, как он. Даже… учитывая то, что он сделал мне. И тебе.

Пендергаст придумал несколько возможных ответов, но решил, что ни один из них не будет приемлемым.

– Ты сделал его таким, каким он стал, – продолжила она тихим голосом, и ее глаза при этом ярко заблестели. – Он рассказал мне о Событии.

– Так и есть, – согласился Пендергаст. – Это была глупая детская ошибка, и я сожалею о ней каждый день. Если бы я знал, чем это кончится, то никогда бы не загнал его в то ужасное устройство.

– И все же это не то, что меня беспокоит. Меня беспокоит, что несмотря ни на что, он пытался выбраться из мрака, в котором провел столько лет. Он создал Халсион. Это был его способ уединиться, отгородиться от всего мира, его безопасное убежище. Кроме того, я думаю, он построил его, чтобы обезопасить весь мир от него самого. Но затем он совершил ошибку – влюбился в меня. А я… меня поглотила жажда мести.

Внезапно она пристально посмотрела прямо в глаза Пендергаста.

– Понимаешь, мы две стороны одной и той же монеты, ты и я. Ты – по крайней мере, частично – превратил Диогена в монстра, которым он был. Я же теперь уничтожила хорошего человека, которым он с таким трудом пытался стать.

– Ты действительно веришь, что он говорил тебе правду? – мягко спросил Пендергаст. – Что он любил тебя? Что он оставил позади израненную и порочную часть своей души?

Констанс глубоко вздохнула.

– Он действительно оставил порочную часть своей души позади – настолько, насколько смог. Я не думаю, что он когда-нибудь сможет освободиться от нее – по крайней мере, полностью. И да: он любил меня. Он исцелил меня, он спас мне жизнь. Он поступил бы так же, даже если б я не согласилась остаться с ним на Халсионе. В те дни, что мы провели вместе… он не говорил бы такие слова, не делал бы подобных вещей, если б он не любил меня очень сильно.

– Я понимаю. – Пендергаст замялся. – И, прости мою грубость, но, что именно… хм… ты с ним сделала?

Констанс все также осталась сидеть в кресле. Несколько мгновений она не отвечала, но когда, наконец, заговорила, то ее голос прозвучал очень тихо:

– Алоизий, надеюсь, ты поймешь, если я попрошу тебя дать мне торжественное обещание никогда, никогда больше об этом не спрашивать.

– Конечно. Прошу простить мою бестактность. Последнее, что я хочу сделать, это вмешиваться в твои дела или каким-то образом огорчать тебя.

– Тогда все забыто.

За исключением того, что фактически это было не правдой. Во всяком случае, Констанс теперь выглядела более обеспокоенной и более возбужденной. Она вернулась к созерцанию огня, и разговор прервался. Только через несколько минут, она снова взглянула на Пендергаста.

– Есть кое-что, о чем Диоген сказал мне незадолго до твоего появления.

– Что именно?

– Он заметил, что мой сын – наш сын, его и мой – нуждается в большем, чем быть предметом почитания и девятнадцатым перевоплощением Ринпоче в отдаленном и тайном монастыре. Он всего лишь ребенок, и ребенок нуждается в родителях, а не в служителях, поклоняющихся ему.

– Ты уже навещала его, – заметил Пендергаст.

– Да. И ты знаешь, что? Монахи даже не сказали мне его религиозное имя. Они сказали, что это секрет, который должен быть известен только посвященным и никогда не упоминаться вслух, – она покачала головой. – Он мой сын, я люблю его… и я даже не знаю этого его имени.

Сейчас она часто и глубоко дышала.

– Я приняла решение остаться с ним.

– Еще один визит?

– Нет. Я буду жить с ним. В монастыре.

Пендергаст отложил книгу.

– Ты имеешь в виду, что покинешь Риверсайд-Драйв?

– Почему бы и нет?

– Потому что… – Пендергаст растерялся, – потому что мы…

Констанс резко поднялась.

– Что значит это «мы», Алоизий?

– Ты мне очень дорога.

– А я… я люблю тебя. Но в тот вечер в гостинице «Капитан Халл» ты ясно дал понять, что не отвечаешь мне взаимностью.

Пендергаст тоже начал вставать, но затем снова откинулся на спинку кресла. Он медленно провел рукой по лбу, и почувствовал, что его пальцы дрожат.

– Я… я тоже люблю тебя, Констанс. Но ты должна понять – я не могу позволить себе любить тебя в подобном смысле этого слова.

– Почему нет?

– Пожалуйста, Констанс…

– Почему нет, ответь ради Бога?

– Потому что это было бы неправильно… неправильно во всех смыслах. Констанс, поверь мне: я мужчина, я чувствую то же, что и ты. Но я твой опекун. Это было бы неправильно…

– Неправильно? – она рассмеялась. – С каких это пор ты заботишься о приличиях?

– Я ничего не могу поделать с тем, как меня воспитали, и с системой ценностей и нравов, которую прививали мне всю мою жизнь. И есть еще разница в возрасте…

– Ты имеешь в виду нашу разницу в возрасте в сто лет?

– Нет. Нет. Ты – молодая женщина, а я…

– Я не молодая женщина. Я женщина, которая уже прожила намного дольше, чем ты когда-либо проживешь. И я пыталась подавить эти потребности, эти желания, которые чувствует каждый человек, но у меня ничего не получилось, – теперь ее голос снова стал спокойным, почти умоляющим. – Разве ты не понимаешь этого, Алоизий?

– Понимаю. Но… – Пендергаст совершенно растерялся и неспособен был выразить свои мысли. – Я не очень хорош в отношениях и боюсь, что если мы… позволим себе то, что ты предлагаешь… что-то может пойти не так. И я больше не буду тем человеком, к которому ты обратишься и которого будешь уважать, как своего опекуна и своего защитника…

Затем последовало долгое молчание.

– Значит, все решено, – спокойно сказала Констанс. – Я не могу здесь больше оставаться. Зная то, что знаю я, сказав друг другу все то, что мы только что сказали, продолжать жить под этой крышей, было бы для меня невыносимо, – она глубоко вздохнула. – До Дели есть рейс «Air France», вылетающий в полночь. Я проверяла сегодня днем. Если ты будешь так добр и дашь соответствующие распоряжения, я хотела бы просить, чтобы Проктор отвез меня в аэропорт JFK[206].

Пендергаст был потрясен.

– Констанс, подожди. Это так неожиданно…

Она быстро перебила его, ее голос задрожал.

– Пожалуйста, просто дай распоряжения. Я только соберу свои вещи.

Час спустя они стояли под козырьком парадного входа, ожидая, пока Проктор подаст машину. На Констанс было надето пальто из шерсти викуньи[207], а ее сумка Hermès Birkin[208] – подарок Пендергаста – висела на плече. Фары осветили фасад здания, и через минуту появился большой «Роллс». Проктор – его лицо представляло собой угрюмую маску – выбрался из машины и погрузил вещи Констанс в багажник, а затем открыл для нее заднюю дверь.

Она повернулась.

– Я так много всего хочу тебе сказать. Но я не буду. До свидания, Алоизий.

У Пендергаста тоже было множество мыслей, которые он хотел бы ей высказать, но в тот момент он просто не нашел слов. Он каким-то образом чувствовал, что его покидает часть его самого – и все же, казалось, что он был бессилен что-либо изменить. Казалось, он сам завел двигатель, который, как только стартовал, больше не мог остановиться.

– Констанс, – обратился он, – разве я ничего не могу сказать или сделать?

– Можешь ли ты любить меня так, как я того желаю? Нуждаться во мне так же, как я нуждаюсь в тебе?

Он промолчал.

– Тогда ты сам ответил на свой же вопрос.

– Констанс… – снова начал Пендергаст. Она приложила палец к его губам, и тут же поцеловала его, после чего, не сказав больше ни слова села в «Роллс».

Проктор закрыл пассажирскую дверь и вернулся за руль. Через мгновение машина плавно тронулась в путь. Пендергаст следовал за ней до конца Риверсайд-Драйв. Он наблюдал за тем, как автомобиль слился с потоком машин, направляющихся на север, и за тем, как свет его габаритов постепенно стал неразличим среди множества других огней.

И пока он смотрел – тихая тень, одетая в черное – начал падать легкий снег, очень быстро покрывший его светлые волосы. Пендергаст стоял так еще очень долго, а тем временем снегопад усилился, и его силуэт стал медленно растворяться в дымке белой зимней ночи.