Обсуждение книги Т.И. Ойзермана «Марксизм и утопизм»

И.К. Пантин (доктор философских наук, Институт философии РАН)

Обсуждаемая нами книга написана ученым, всю свою жизнь посвятившим изучению теоретического наследия К. Маркса. Вот почему его новая работа заслуживает всестороннего осмысления и скрупулезного анализа. Она того стоит.

Надо признаться: мы в свое время слишком легко отдали Маркса на растерзание либеральным публицистам, бывшим марксистам, «прозревшим» в связи с реформами, борзописцам из журналистского цеха, считая, что великий мыслитель им «не по зубам», что наветы и клевета забудутся, а идеи основоположника марксизма останутся. Однако такое отношение к сохранению наследия Маркса оказалось ошибочным. Это наследие должно быть, сообразно его же методу, соотнесено с изменившейся действительностью, развитием общественной науки и подвергнуто имманентной духу его учения критике. Поскольку Т.И. Ойзерман делает серьезный шаг в этом направлении, постольку его книга, думаю, вызовет интерес и внимание, а главное, его работа заставит думать ...

Элементы утопии в творчестве Маркса отрицать несерьезно. Его теория появилась в определенных исторических условиях и носит на себе некоторые «родимые пятна» породившей ее эпохи. О чем идет речь? Прежде всего о том, что Маркс осмысливал те тенденции общественного развития, которые выявились в его время и в той форме, в какой они представали перед его и современников мыслительным взором. В своих работах он зафиксировал определенную фазу развития капитализма – анархии безудержного индивидуализма и жестокой эксплуатации рабочей силы. Расточительное производство с огромными потерями, периодическими кризисами, страданиями рабочих, низведенных до роли товара, производство, зависимое от прихотей выгоды и личных критериев, обнищание трудящихся масс и т.д. и т.п. – вот чем была капиталистическая грабительская система на первоначальном этапе своего развития. Маркс зафиксировал все эти явления, и не только зафиксировал, но и приписал им постоянный характер. Как показало последующее развитие, капитализму удалось выйти из казалось бы безвыходного положения. Борьба рабочего класса, социальное законодательство, вмешательство общества и государства, акционирование капитала, наконец, технический прогресс положили конец этим, наиболее тяжелым для трудящихся последствиям капиталистического накопления, по крайней мере в наиболее развитых странах. Возводя прогрессирующее обнищание трудящихся масс и концентрацию капитала в ранг абсолютного закона капиталистического производства, Маркс ограничился лишь одним звеном детерминистской цепи – развитием капиталистического производства на фазе ограниченной его зрелости и отдал дань утопии, имевшей далеко идущие последствия.

Таким образом, несмотря на всю свою интеллектуальную осторожность, на широкий кругозор, Маркс, говоря о неизбежном наступлении социализма, вынужден был экстраполировать существующие тенденции на ближайшее и далекое будущее. Но новую историческую реальность нельзя ухватывать с помощью заданной наперед теории общественной эволюции, какой бы точной она ни казалась. Еще А.И. Герцен подчеркивал всегда неожиданное сочетание «отвлеченного учения с существующими фактами»: «Жизнь осуществляет только ту сторону мысли, которая находит себе почву, да и почва при этом не остается страдательным носителем, а дает свои соки, вносит свои элементы. Новое, возникающее из борьбы утопий и консерватизма, входит в жизнь не так, как его ожидала та или другая сторона; оно является переработанным, иным...» Как и всегда, жизнь оказывается богаче пророчества, даже такого пророчества, какое дал К. Маркс.

И еще одно. Когда надо анализировать не просто объективное направление развития данного общества, а факторы, обусловливающие характер изменений, тогда объективно-предметные (экономические, как у Маркса) зависимости уже не могут рассматриваться в качестве непосредственных причин, определяющих действия людей. На первый план выходят культурные смыслы и значения, политическая деятельность партий и классов, создающая новое соотношение сил, новое равновесие общественных факторов. «Необходимость» должна теперь пониматься не в прежнем сциентистски-онтологическом смысле, а в конкретном, политическом, ориентирующемся на волю определенной силы, но учитывающем и волю других сил. Общественная наука («философия истории») перестает быть теорией, сосредоточенной почти исключительно на выявлении постоянно действующих факторов и законов, а центрирует свое внимание на тех элементах исторического процесса, которые поддаются воздействию тех или иных сил, на культурных смыслах и значениях, господствующих в данном обществе (ими во многом определяется политика), на положение, которое страна занимает по отношению к другим странам и т.д. и т.п. Для объяснения этой реальности требуются новые категории и новый научный аппарат.

К сожалению, в эпоху Маркса идеал научности существенно отличался от нынешнего. Впрочем, «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» (1852 г.) показывает, что Маркс двигался в этом направлении. Однако, выступая против редукции мира морали, культуры, религии к экономическим отношениям, зная о значении традиций, культурных смыслов, политических ориентаций и т.д. и т.п., он все-таки формализует прежде всего фактор материальных производительных сил, изменение способа производства, оставляя в стороне такое измерение общественной эволюции, как самостоятельная и, главное, каждый раз оригинальная роль субъективного фактора в развертывании исторического процесса, не рассматривает теоретические модели, соответствующие этой роли.

Как бы то ни было, автор книги показал (и доказал), что утопический элемент в теории Маркса – это не ошибка, не промах гениального ума, а свойство ищущей мысли, стремления предвидеть будущее. Учение Маркса противоречиво (и это показано в работе Т.И. Ойзермана), но противоречие его теории отражает напряженную работу мысли, которая, «выкручиваясь из противоречий» (выражение самого Маркса), таким способом стремится постигнуть действительность.

Здесь я вплотную подхожу к пункту, в котором у меня начинаются разногласия с Т.И. Ойзерманом. Речь идет об отношении теории Маркса и воззрений В.И. Ленина. По прочтении книги у меня возникают по крайней мере два вопроса. Первый: можно ли политического деятеля, вождя русской социальной революции измерять мерками доктрины, хотя бы и марксистской, универсальной, или критерии оценки здесь должны быть иными – теоретико-политическими?

С точки зрения собственно доктринальной, Г.В. Плеханов несомненно был ближе к Марксу, чем Ленин, шире по философскому, социологическому, историческому кругозору. О Ленине можно сказать, что он отредактировал теорию Маркса в пролетарско-якобинском духе. Плеханов был верен Марксу. Но как политический мыслитель, политический деятель, опиравшийся на марксизм, Ленин стоял выше Плеханова. Дело в том, что в политике критерий оценки мыслителя иной, чем в «чистой» теории. В политике, как отмечал А. Грамши, «социализация» уже открытых истин, превращение их в элемент координации деятельности людей гораздо важнее, значительнее, чем открытие новой истины, остающейся достоянием узких групп интеллигенции. Не Плеханову, а именно Ленину и большевикам удалось создать идеологическое единство между «низами» и «верхами», между «простыми людьми» и интеллигенцией в России, и в этом состоит его огромная заслуга как политического деятеля. Вот почему, оценивая творчество Ленина исключительно по меркам марксистской теории как таковой, автор книги невольно принижает Ленина как политического мыслителя, как вождя революции, коренным образом изменившей историю России. Другое дело, что он не успел превратить прорыв истории в новую норму, в новую повседневность...

И второй вопрос. Почему автор книги считает, что «правда была на стороне Плеханова и его сторонников, меньшевиков, которые осознавали необходимость буржуазно-демократической революции в России, стремились к максимальному расширению демократии и считали принципиально несостоятельной, авантюристической большевистскую установку на осуществление социалистической революции» (с. 454)? Что касается осознания необходимости буржуазно-демократической революции, то водораздел между Плехановым и Лениным проходил отнюдь не здесь. Спор шел о силах и средствах, способных осуществить эту революцию. Плеханов исходил из традиционного (европоцентрического) взгляда на буржуазию как на руководителя буржуазно-демократического переворота. Ленин же, признавая, что на очереди дня стоит переворот буржуазный по своему экономическому содержанию, считал, что в России он невозможен в качестве «буржуазной меры». И когда февральская буржуазная революция обнаружила свою неспособность разрешить аграрный вопрос, т.е. создать условия для появления класса свободных (от крепостничества) крестьян, в России замаячила и вскоре осуществилась перспектива народной, антикапиталистической революции во главе с большевиками. Временное правительство было свергнуто, власть перешла в руки большевиков и левых эсеров.

В чем заключался «авантюризм» Ленина в данном случае? Разве только в том, что он не пятился – в отличие от Плеханова и меньшевиков – от выдвинутых историей задач и считал, ошибочно, но согласно Марксу, пролетарский переворот социалистической революцией, ее началом.

Проблема, думается, в другом – в завершении российской революции, в характере российского «термидора». Как существуют разные прогрессы (разные его типы, степени, формы), так есть и разные «термидоры». Основой «термидора» в России, а вернее, основой «самотермидоризации» российской революции должен был, по мысли Ленина, стать НЭП. Именно с помощью НЭПа предполагалось политический скачок привести в соответствие с наличными экономическими и культурными условиями, покончить с политикой «военного коммунизма». Другое дело, что победил тип «термидора» – назовем его сталинско-тоталитарным – который принес неисчислимые бедствия народу. Но это особый сюжет.

Что касается обсуждаемой книги, то повторяю: она интересна, заставляет думать и спорить.