Объективная реальность

Глава четырнадцатая Объединённый фронт

Ровно в полдень в Альтону начали прибывать отряды СА. Сначала их было немного, они концентрировались на площади между железнодорожным вокзалом и мэрией городка. Это были что-то вроде разведки, рассредоточившись по площади ничего опасного они не обнаружили, а единственный полицейский у входа в местные органы власти их как-то не сильно испугал. Примерно через пол часа сюда добрались и основные силы штурмовиков, большая часть которых приехала из Киля. Появились и охранители порядка. Они несколько раз через рупор пытались объявить собравшимся об отсутствии разрешения на их митинг и марш, но этого никого из прибывших не волновало. Дисциплина в рядах СА была налажена более чем, кроме того, боевики были уверены в благожелательном отношении правительства — им про это заблаговременно довело руководство. К трём часа дня на площади собралось порядка семи тысяч человек в форме штурмовиков. Коричневые рубашки затопили площадь древнего городка. Ровно в три часа дня вся толпа нацистов пришла в движение: голова колонны, в которой находилось «боевое охранение» из двух групп штурмовиков (каждая — примерно взвод) направилась в сторону районов Оттенсен и Баренфельд. Немногочисленные полицейские патрули, которые стянулись к старому городу Альтоны вынуждены были отступать под натиском демонстрантов. Силы были слишком не равные.

К четырем часам на тот же железнодорожный вокзал стали прибывать дополнительные силы полиции, но к этому времени колонна нацистов уже подошла к рабочим районам города, где вынужденно притормозила. Тут уже их встречал более внушительный отряд полиции, кроме того, улицы были перекрыты баррикадами, за которыми стояли рабочие с красными повязками на рукавах — это были срочно собранные отряды добровольных помощников полиции, которые возглавлял шериф Альтоны. Кто был этим шерифом? Вы не поверите… Вильгельм Пик, который месяц уже как вернулся в Германию и буквально в субботу был назначен возглавить добровольческие отряды этого городка. Полицейские изо всех сил орали о незаконности демонстрации и требовали от штурмовиков разойтись. Рабочие, вооруженные винтовками и пистолетами внимательно наблюдали за перемещением коричневых, в основном, в эти отряды набирали фронтовиков, которые хорошо знали, с какой стороны нужно держать ружье.

Потолкавшись на месте минут двадцать пять — тридцать, пребывая в нерешительности, боевики СА всё-таки начали прорываться в сторону улицы Грейт-Йоханесс, стремясь сцепиться в драке с горожанами, которые находились за кордонами полицейских и их помощников. Им удалось оттеснить полицейских, но со стороны их противников в ход пошли дубинки, в ответ раздались первые выстрелы: часть штурмовиков пришла на демонстрацию с пистолетами. Они уже привыкли убивать. Всего пару дней назад в Гамбурге были убиты двое рабочих-коммунистов, и двое — социалистов. Они были уверены, что и сейчас им это сойдет с рук, они прорвутся и смогут отметелить этих пролетариев, которых надо ставить на место. Заместитель начальника полиции проорал, что даст приказ на открытие огня. Не помогло. Нацисты перли вперед! Но тут Вильгельм Пик увидел знак полицейского чиновника и скомандовал: Feuer (огонь)! И сделал он это с видимым удовольствием. И даже сделал первый выстрел: вверх! Предупредительный! Но давление толпы нацистов только нарастало, тогда раздался слитный залп. Упали первые раненые и убитые в коричневых рубашках. Толпа боевиков пришла в замешательство, против винтовок их пистолеты были явно слабоваты, они попытались огрызнуться огнем, но тут уже и полицейские, которых становилось с каждой минутой всё больше, начали стрелять, штурмовики попытались рассредоточиться но кордоны правоохранителей, которые теперь уже не церемонились, боевиков оттесняли в сторону железнодорожного вокзала, куда уже были стянуты дополнительные силы полиции. Самых активных и буйных наци тут же арестовывали. К семи часам вечера город был от нацистов очищен. СА потеряли двадцать шесть человек убитыми, более восьмидесяти штурмовиков оказались в больницах с тяжелыми ранениями, около трёхсот обратились потом за медицинской помощью. Арестовано было сто шестнадцать нацистов. Полицейские потеряли одного человека убитыми и двенадцать ранеными. Рабочие отряды — двух убитыми. Двадцать девять погибших — это Кровавое воскресенье оказалось еще более кровавым.

Где в этот день был я? В Альтоне! Это «происшествие» снимали четыре группы операторов и шесть фотографов. А потом была адская гонка! Проявка кинопленки, дублирование ее, монтаж документального фильма. А еще статьи! Я писал на немецком. Мне помогала Мария Остен, которая сама была отличным журналистом и писательницей. Энергичная, талантливая. Кроме того, я же видел, что я ей симпатичен. А она… а что она? Женщина такая маленькая, беззащитная, похожая на нахохлившегося воробышка, блин, Миша… не о том ты думаешь! Не о том! Вот так и надавал себе (Кольцову) щелбанов и занялся делом. Восемнадцатого вся левая пресса вышла с подробными сообщениями о событиях Кровавого воскресенья в Альтоне. Упор делался на факте незаконной демонстрации, которая была остановлена полицией и силами помощи правопорядку. А мы продолжали монтировать фильму. Правая пресса выла о расправе над мирными демонстрантами! Призывали запретить коммунистов, рабочие отряды, разогнать всех и вся, а правительству проявить решительность. Девятнадцатого утром были седланы первые копии нового документального фильма, который стали уже в обед крутить в кинотеатрах Берлина перед сеансами художественных картин. И кино очень чётко показало, кто начал стрелять первым. А начиналось оно с демонстрации неподписанного разрешения на проведение марша. Кстати, этот документ был опубликован в левой прессе. Реакция нацистов последовала незамедлительно. Отто Эггерштедт был объявлен врагом нации и за его голову назначена награда. Гитлер сам орал про это на митинге своей партии в Нюрнберге. Правда, его уже вывезли вместе с семьей в Швецию.

И всё-таки они решились! Утром была поставлена дата под следующим документом:

В девять часов утра в канцелярию министра-президента Пруссии пришло приглашение посетить вместе со своими заместителями канцлера Германии фон Папена. Аудиенцию назначили на десять часов утра. Отто Браун был болен, но, как только ему сообщили о вызове, направился на своё рабочее место. В резиденцию канцлера отправились его заместитель, Генрих Херцифер, министр внутренних дел Пруссии, Карл Северинг, а также Отто Клеппер, ответственный за финансы правительства этой земли. В десять минут одиннадцатого делегация прусского правительства вошла в кабинет канцлера фон Папена, где её ожидала тройка главных заговорщиков: сам канцлер, министр внутренних дел Германии барон фон Гайл и министр вооруженных сил фон Шлейхер. Канцлер торжественно объявил о принятом решении. Ссылался на инцидент в Альтоне и неспособность правительства Пруссии поддерживать порядок в стране. А фон Шлейхер объявил, что отдаст приказ о введении военного положения в Берлине и провинции Бранденбург.

На эту эскападу за всех ответил Карл Северинг. Ему предстояло стать голосом сопротивления, хотя он сам на эту роль не претендовал. В своё время Карл приложил руку к запрету Рот фронта, но сейчас он понял, что сделал в своё время серьезную ошибку. Теперь же он сказал следующее:

— Господа заговорщики! От имени министра-президента Пруссии заявляю решительный протест вашим незаконным действиям. Господин Отто Браун уполномочил меня заявить, что ваши необдуманные действия приведут страну к гражданской войне. Он находится в канцелярии и готов предпринять все необходимые действия для предотвращения антиконституционного переворота. Уполномочен заявить, что полиция Пруссии с девяти часов тридцати минут утра двадцатого июля приведена в боевую готовность. Наше правительство не подчинится вашему давлению, господин канцлер.

— На каком основании? Ваша позиция ничем не обоснована. Господин президент подписал это решение. У вас нет ничего, кроме каких-то жалких потуг сделать вид законности вашего правительства, которое не поддерживает парламент Пруссии. — нервно заметил фон Папен.

— У вашего правительства тоже с законностью и поддержкой в рейхстаге как-то не очень, господин канцлер. Это раз. Два — прошу ознакомиться с решением городского суда Берлина.

И Карл Северинг протянул фон Папену листок с решением суда. Фон Папен прочитал, и это ему не понравилось.

— Бред! — заявил канцлер. — Господа, вы вынуждаете меня арестовать вас прямо здесь, в моей канцелярии по обвинению в восстании и предательстве.

— На вашем месте я бы так не спешил, господин канцлер. Отряды добровольных помощников полиции получили оружие и заняли места по боевому расписанию. Сейчас полиция и отряды добровольцев заканчивают окружение рейсканцелярии, министерства внутренних дел, военного министерства. Если мы не выйдем еще через четверть часа из канцелярии, шериф Берлина Эрнст Тельман имеет приказ мой и начальника полиции Берлина о штурме канцелярии, министерства внутренних дел и военного министерства. Полиция занимает почту, телеграф, вокзалы, министерства взяты под охрану. У меня есть приказ о вашем аресте, господа заговорщики. И он будет выполнен. Если военные части будут подняты по тревоге — гражданская война становится неизбежной. По поводу вашего смехотворного обвинения нашего правительства в невозможности сохранения порядка на основании произошедшего Кровавого воскресенья в Альтоне, то, к сожалению, могу уведомить господина канцлера, что полиция и добровольные помощники правопорядка разогнали несанкционированный митинг нацистов, применив силу. Первые выстрелы были сделаны со стороны боевиков СА. Это зафиксировано при помощи кинохроники и фотоматериалов. Кроме того, у нас взяты свидетельства десятков очевидцев, которые подтверждают правомочность наших действий. При этом у нас есть и показания бывшего начальника полиции Альтоны, Отто Эггерштедта, который свидетельствует, что министр внутренних дел фон Гайл оказывал на него давление с целью разрешения этого марша нацистов в Альтоне. Но как истинный социалист, господин Эггерштедт предпочёл подать в отставку, но не подписал провокационное прошение. Это говорит о том, что ваше правительство, фон Папен, вошло в сговор с Гитлером и его боевиками. Мы требуем вашей немедленной отставки и придаче суду по обвинению в антиконституционном перевороте.

— Мы…

Фон Папен задумался. Он не ожидал столь резкого ответа со стороны прусского правительства, был уверен, что его заигрывания с Гитлером останутся за кадром. Не вышло. И что сейчас делать? Раздался телефонный звонок. Дежурный рейхсканцелярии сообщил о концентрации сил полиции, фактически окружившей здание, в котором сейчас находились заговорщики. Фон Шлейхер вышел в приемную, попытался дозвониться в военное министерство, но связи не было. Телефонные станции были уже под контролем прусского правительства.

— Господин канцлер, время подходит к концу. Мы должны прийти к какому-то решению. Если вы думаете, что мы блефуем, так нет. Дело в том, что в утренних газетах уже есть результаты предварительного расследования Кровавого воскресенья, так же, как и решение Берлинского суда. И сейчас эти газеты раздаются всем берлинцам и отправлены по всей Пруссии. И сегодня же в столице начнут крутить документальный фильм о событиях в Альтоне. Поверьте, нам удалось все снять на кинопленку. И все ваши заигрывания с нацистами тоже всплывут, и немедленно.

Канцлер продолжал колебаться. Ему не хотелось начинать гражданскую войну в столь невыигрышной ситуации. Если бы раньше привести войска в боевое состояние и выдвинуть на места, но город контролировали полицейские силы. Которые по численности не уступали рейхсверу. А если учитывать, что очень быстро были собраны и добровольные отряды помощников шерифа, то… Окончательную точку в колебаниях фон Папена поставил телефонный звонок.

— Франц… что ты там задумал? — он узнал голос президента. Гинденбург говорил достаточно четко, чувствовалось, что он порядком раздражён. — У меня сейчас находятся лидеры социал-демократической партии. Мне кажется, ты заигрался. Я отзываю этот меморандум. Никакого прямого правления в Пруссии! Жду тебя с прошением отставки. Новое правительство возглавит Брюнинг. Ты не оправдал моё доверие.

— Господа, гражданской войны не будет. Моё правительство уходит в отставку.

Сказав это фон Папен опал на стул, показалось, что он стал даже как-то меньше ростом. Его политическая карьера рухнула. Левые смогли победить.