Вчера было оглашено решение об увольнении меня, Михаила Кольцова, с должности главного редактора журнала «Огонёк». Да, понимаю, что в этом есть такая необходимость, но почему-то нам обоим было сие неприятно. Ладно, Кольцову, а мне-то с этого что? Ан нет, за это время я, скорее всего, тоже как-то окольцовился. В общем, личность Миши оказывает на меня какое-то влияние. И что самое интересное, если бы меня назначили еще куда. Так точно бы звонки повалили, поздравления, приглашения на всякие мероприятия околосветского толка. Вообще, стремление советского бомонда как-то копировать модели поведение старой аристократии бывали частенько слишком неуклюжими и откровенно пародийными. Вот, мой друг, Владимир Маяковский это очень точно отметил…
И вечером
та или иная мразь,
на жену.
за пианином обучающуюся, глядя,
говорит,
от самовара разморясь:
«Товарищ Надя!
К празднику прибавка —
24 тыщи.
Тариф.
Эх, заведу я себе
тихоокеанские галифища,
чтоб из штанов
выглядывать
как коралловый риф!»
А Надя:
«И мне с эмблемами платья.
Без серпа и молота не покажешься в свете!
В чем
сегодня
буду фигурять я
на балу в Реввоенсовете?!»
На стенке Маркс.
Рамочка ала.
На «Известиях» лежа, котенок греется.
А из-под потолочка
верещала
оголтелая канареица.[1]
Это я к тому, что никто, кроме брата Бори мне не звонил, сочувствия не выражал. Ждали и боялись. Все! Ни одна высокохудожественная мразь за сегодня не позвонила! Сдох Охрим, и хер с ним! Боятся, сучата, ох, как боятся! И что там про нашу выдающуюся писательскую интеллигенцию, про их оппозицию режиму? Вранье всё это. Их оппозиционность выражается только в дикой зависти по поводу премий и наград, которые достались конкурентам, а падающую птицу так еще и затопчут, а чего уж там? На всех-то рассчитано не было! Не хватает писателям на кальсоны! Про что это я? Так про известный факт, когда великий пролетарский поэт и писатель Максим Горький никому не известному поэту Мандельштаму прошение одежонку выдать подписал, а вот на теплое белье (пару кальсон) из списка вычеркнул. По всей видимости, талантом Мандельштам до Пешкова не дорос.
А вообще-то во мне все ещё бурлит и шкварчит… Ох и неприятно закончился для меня разговор в кремлевском подвале. А что тут приятного может быть? В общем, взяли меня два товарища, Кунин и Смирнов, в оборот. Объяснили, что их задача обеспечить мою лояльность, причем не допустить, чтобы мои знания попали врагу. А кто у нас враг? Да почти все! Блядство натуральное! В общем, мне выдали ампулу с цианидом, которую я теперича в одежку себе вшил. Ну да ладно, а чтобы я совсем перестал сомневаться, что на крючке, Куня, сволота такая приказал моему сердцу остановиться. И оно, бл… остановилось! Я смотрел на часы, которые были на столе — ровно минуту. Потом закачало. Что я за эту минуту пережил? Да нет, вся жизнь передо мной не пронеслась. Но вот чувство, что тебя держат, как птицу в кулаке, и что ты уже не жив, это было, чувство стыдного, поразительного бессилия. Ага, еще и обмочился… суки! Если бы еще пару минут, то и… ладно, вспоминать не хочется. Вот тебе пряник, Миша — ты живи пока что, живи, но в качестве кнута помни, чуть что не то сделаешь, или предать подумаешь, так сразу же сердечко твое остановится, так что если что, лучше сам ампулку раскуси, мгновенно и не больно… Вот тебе и доверие. В общем, никогда еще не чувствовал себя настолько униженным. Да, понимаю, что это программа, заложенная при гипнозе. Сто процентов. Но ее-то мне не снять. Нет, есть варианты, например, попасть за границей к какому-то специалисту, который сможет эти блоки нейтрализовать. Но почему он же не сможет заложить мне свои установки? Такие специалисты если и есть, то со спецслужбами сотрудничают тесно, по-иному в нашем мире никак.
Ну что там Катаевы, Ильфы да Петровы, учуяли, что хлебное место освободилось? Учуяли! Кольцов сделал «Огонёк» журналом, который читают сотни тысяч! И какой у него тираж! А какой у него тираж? Миша, какой тираж я подписывал у последнего номера «Огонька»? Обиделся, дуется, молчит! Да, в СССР есть система, но нет единого профсоюза или объединения писателей и журналистов. А нужен ли он? Вот в чём вопрос!
Ладно, пройдусь-ка я снова по Патриаршим… Именно тут я должен увидеть своего знакомого. Наша встреча и будет сигналом к тому, что у моих конфидентов все готово для передачи мне денег. Интересно, Артур прав, постараются они еще уменьшить мне гонорар, или нет?
К тому времени, когда должна состояться передача папки с документами, оставалось очень немного времени. И я испытывал серьезный такой мандраж. Не боится смерти только идиот, я же обычный человек, да, меня всего трусило, на свое ежедневное рандеву я вышел, стараясь изобразить совершенное спокойствие. Сегодня был жаркий день и у прудов собралось народу очень и очень, впрочем, это мне совершенно не мешало. Главное, чтобы Аннушка не успела разлить подсолнечное масло. А всё остальное — ерунда.
Тут в толпе я заметил Верочку Рошаль, работницу «Огонька», на удивление, она не стала перебегать от меня на другую дорожку, а широко улыбнулась и пошла навстречу.
— Миша! Как я рада вас видеть! Мы в редакции все были огорчены, что вы нас покинули, что же произошло?
И хотя я понимал, что «все огорчены» — это явная гипербола, но что Верочка искренне мне сочувствовала, было чертовски приятно.
— Верочка, неисповедимы пути карающей длани господней! — с максимально театральным пафосом выдал я в ответ.
Та прыснула.
— Миша, вы просто не умеете быть серьезным…
— Верочка, я серьезный только в день, когда подписываю макет, вы же в курсе. На самом деле это мне врачи подсуропили. Выдумали какой-то там синдром хронической усталости и потребовали временно сбросить нагрузку. Выбора мне не дали. Сказали, если я через три месяца не восстановлюсь, то и с «Крокодила» могу слететь.
— Миша, но это же…
— Ну, и я им так и сказал. Не знаю, только профессор на меня видно зуб наточил… Неврипатолог…
— Ой, Миша, что это, так серьезно?
— Увы мне, увы мне…
Я состроил совершенно покаянную рожу, но тут, скосив глаза на грудь четвертого размера, которую у Верунчика не заметить было невозможно, я напоролся взглядом на сидящего на лавочке человечка, с которым мне и предстояло тут встретиться. Впрочем, это была первая «пристрелка глазами». Я чуть заметно кивнул головой, как будто что-то своим мыслям ответил, в моей руке был кожаный портфель. Это был сигнал того, что я готов к работе. Инициативник с той стороны ничего не сказав поднялся и ушёл. Значит, сегодня надо ждать звонка.
— Верочка, а ты не против утешить одного бывшего руководителя? А то я стал таким мелким и жалким. Противно на себя смотреть со стороны?
— Паяц!
— Итак, молодой человек, зачем я вам понадобился?
Академик Ипатьев говорил на английском с небольшим акцентом, сказывалось, что основными языками, которые он изучал ранее были французский и немецкий. Впрочем, тут, в США, где ему провели успешную операцию, он стал разговаривать на американском варианте английского языка, не испытывая в этом каких-либо затруднений. Талантливый человек талантлив во всем. Сейчас ему предложили должность профессора в Северо-Западном университете Чикаго, кроме того, поступило заманчивое предложение от «Universal Oil Products Company», от которого он не собирался отказываться. Свои первые месяцы в Чикаго он жил в не очень большой, но достаточно уютной гостинице на северной окраине города, подальше от шумного центра. Из Германии он привез небольшие деньги, что позволяло ему, вкупе с гонорарами за несколько новых статей, чувствовать себя более-менее на плаву. Но перспективы новой работы будоражили. Условия ему предоставляли просто великолепные! Так почему же ими не воспользоваться?
— Владимир Николаевич. вы не будете против, если мы перейдем на русский?
— Вот как… Вот как… Так вы оттуда или из Парижа? Я еще в Берлине сказал, что с организацией РОВСа никакого дела иметь не буду и никаких пожертвований от меня не дождётесь!
— Спасибо, товарищ академик, что приняли меня за белогвардейца, но я был и остаюсь на другой стороне баррикад.
— Вот как? И что вам необходимо от меня, товарищ…
— Васильев. Зовите меня товарищ Васильев, Николай Фомич.
— Судя по всему, вы никакой не Васильев, но это не имеет никакого касательства к нашему делу, итак, что вам угодно?
— Владимир Николаевич, вы читали про выступление товарища Сталина, в котором он упоминал и ваше имя?
— В американских газетах нечто такое мелькало, но никаких подробностей.
— Тогда сделаем так. Я оставлю вам несколько писем и вот эту газету с напечатанной статьей, а после чего мы с вами продолжим разговор. Через час, вас устроит?
— Хорошо, только не здесь…
— Буквально в двух шагах от вашей гостиницы есть небольшое уютное кафе, вас там устроит?
— Давайте так, в два часа пополудни, у меня, знаете ли режим, после операции…
— Прекрасно, Владимир Николаевич. Ровно в два часа.
С того времени, как академик Ипатьев объявил о своем решении не возвращаться в СССР, у него дважды были представители советского посольства, сперва в Берлине, а затем уже тут, в США. Оба пытались склонить его к возвращению на Родину. Но возвращаться он не собирался. Слишком был напуган тем валом репрессий, которые захлестнули научный мир, особенно свирепствовал товарищ Куйбышев, у которого с Ипатьевым вообще не сложилось никакого контакта, а, учитывая то, что он был близок к Бухарину, много сделавшему для создания химической промышленности, то вообще возвращение было для него смерти подобно. Но вот этот визит был каким-то другим. Эти два товарища, посольские действовали нагло, нахраписто, было такое впечатление. Что им необходимо было выкричаться, чтобы зафиксировать: визит к нему был, скандал был, ничего не вышло, извините… А тут весьма располагающий к себе молодой человек, напоминающий по манере одеваться банковского клерка средней руки, уверенный в себе, вежливый. Посмотрим, что к чему. И ученый сел за предоставленную ему корреспонденцию.
Человек, который назвался Васильевым, ждал академика Ипатьева там, где они и договорились встретиться. Учёный немного опоздал, он был слишком взволнован полученными сообщениями и долгое время не мог прийти в себя. В его возрасте волноваться было вредно, а еще эти последствия от перенесенного наркоза… За столиком в углу сидел его визави, которому официант только что принёс свежий кофе, впрочем, тот смотрел на этот напиток несколько морщась.
— Извините за опоздание, Николай Фомич!
Академик сел за столик и заказал себе чай и выпечку.
— Ну что вы, Владимир Николаевич. сегодня у меня абсолютно свободный день. Так что не напрягайтесь. Вот кофе у них тут откровенно паршивый. Знаете, привык к более крепкому, а они тут развели хороший напиток большим количеством воды и называют этот непонятно что за напиток кофеём! Н-да уж…
— Наверное, вы жили в Латинской Америке? Там кофе крепчайший. Я как-то любил именно бразильские сорта, сейчас вот не пью, сердечко пошаливает…
— Понимаю, но нет, мне нравится кофе, сваренное по-восточному, есть и крепость, и вкус, и бодрит как-то по-другому. Возможно, потому что там добавляют свои травы, тот же кардамон, например, или корицу. Но мы тут всё-таки не будем отвлекаться на арабику с робустой[2], давайте-ка перейдём к тому делу, что привело меня всё-таки к вам.
— Я вас внимательно слушаю, Николай Фомич.
— Скажу сразу же, нашей стране очень важна ваша работа. Вопрос только в том. что сегодня у нас просто нет возможности выделить вам лабораторию и достаточное финансирование под ваши исследования. К сожалению. Вы сами знаете, мы пока еще очень бедная страна. И наши враги не хотят сделать ее богатой. В тоже время тут вам дают возможность работать на лучшем оборудовании, да и среди студентов вы сможете набрать группу толковых помощников. В общем, у товарища Сталина есть к вам личное просьба.
— Весьма интересно.
— Сначала скажу, для чего всё это нужно. По мнению наших товарищей, в ближайшие десять-двенадцать лет следует ожидать серьезных потрясений, вполне возможно, новой мировой войны, где блок капиталистических государств будет воевать против СССР. Всё, что сейчас происходит в стране надо рассматривать именно как подготовка к этому испытанию. Ибо на кону будет вообще существование СССР как государства и россиян как нации. Вам разрешено работать тут, в США. Что интересует нас? Каталитический крекинг нефти и получение высокооктанового бензина. Я думаю, вам под силу создать такие технологии, которые ваши ученики в СССР смогут улучшить или как-то исправить, чтобы у вас не было проблем. Да, как только у нас будут эти бумаги, вы сможете решать сами — оставаться здесь или вернуться на Родину. Никаких претензий и гонений не будет. Более того, ваши дети вольны выехать к вам, если вы захотите, никто не держит их в стране, и никаких заложников, даже не думайте про это. С другой стороны, они могут оказаться заложниками уже здесь. Так что решать вам, и только вам.
— Простите, а каков гарантии того, что мои дети…
— Слово товарища Сталина вас устроит?
— Конечно… Я даже не могу предположить…
На столике как будто ниоткуда лёг листик бумаги. Ипатьев хорошо знал этот почерк, как и резкий росчерк-подпись в самом конце.
— При возвращении в страну вам дадут лабораторию, которую постараются оснастить на должном уровне. Так что обижены вы не будете.
Ошарашенный ученый поднял глаза на своего собеседника, после чего произнёс:
— Я поражён, это не розыгрыш?
— Нет, что вы. Наоборот, мы заинтересованы в ваших знаниях и связях в научном мире, более того, мы пошли навстречу вам еще и в одном вопросе: ваш сын, Николай, он получил официальное приглашение в СССР, ему гарантирована амнистия как участнику Белого движения, готовы предоставить лабораторию уже сейчас, нас заинтересовали его работы в области фармакологии. Тут решение за ним, если он откажется, есть возможность финансирования его изысканий от одной частной фирмы. Надеюсь, он как-то наладит с вами отношения.
— Так вы в курсе?
— Того резкого письма, что он написал вам? Конечно в курсе. Николай несколько импульсивный товарищ, надеюсь, что научные интересы окажутся для него важнее идеологии.
— Вы знаете, я мог бы попросить время для раздумий… Могу сказать честно, что я решил не возвращаться в Союз только потому, что опасался за свою жизнь и жизнь близких мне людей. Но тут мои коллеги и ученики говорят, что в стране восстанавливается законность, что к людям науки снова стали относиться с большим уважением, практически как при Ленине. Я соглашусь с вашим предложением, не буду брать времени для размышлений. Если я могу еще послужить своей стране, то почему бы и нет… Но я бы хотел…
— В этой газете, на последней странице, четвертое объявление во втором столбике. Реклама строительной фирмы. Напишите на этот адрес письмо с пожеланием узнать цену на строительство небольшого домика в пригороде. К вам появится представитель фирмы, которому можно будет отдать информацию и получить небольшую премию. Всё будет оформлено официально, не переживайте, комар носа не подточит. Этот канал связи только для вас.
— Серьезно? Хорошо.
— И еще, подскажите, кто из ваших учеников в СССР может возглавить направление по получению в промышленных масштабах нитроглицериновых порохов и гексогена?
— Ну, это вопрос в лоб, минуточку, мне надо подумать…