Очерки прошедших лет

Гибель моей сестры Зины

Жизнь Зины после неудачного замужества складывалась не очень удачно. Она мало выходила, редко бывала в кино, почти не встречалась с подругами (только в большой семье своей задушевной подруги Наты гостила охотно). Дома у нас тоже было невесело: мама много и тяжело работала и постоянно ссорилась с Зиной, считая, что она пассивна и не старается изменить свою жизнь. Чтобы избежать скандалов, Зина периодически переезжала к тете Эсе.

Зине было трудно учиться, но все же она закончила рабфак, и настала пора думать о поступлении в институт. Некоторые ее знакомые девушки решили идти в медицину, но Зину профессия медика пугала: она боялась крови, боли, человеческих страданий. После больших колебаний она поступила в текстильный институт: это был период, когда страна нуждалась в технической интеллигенции.

Я, проводившая время в театральной студии, в театрах и на концертах, постоянно посещавшая библиотеку Исторического музея, презирала маму и Зину за их «темноту». Я была очень трудным подростком, ничего не делала по дому, пользовалась трудами матери и сестры, а себя при этом считала суверенной личностью, приобщенной к миру студентов и ученых. Мама же меня считала просто очень плохой девочкой и осуждала.

С Зиной у нас не было взаимопонимания еще и потому, что в моем представлении она принадлежала к миру взрослых. Редкие наши попытки сблизиться до определенного времени не имели успеха.

Когда Зина окончила институт, ее распределили на работу в город Маршанск. Два года она трудилась там сменным мастером. Работа эта ей была немила. К тому же своего жилья она не имела, снимала угол.

Когда Зина вернулась в Москву, папа устроил ее к себе в лабораторию, где она работала охотно и продуктивно. Дружба ее с папой крепла, дважды они вместе ездили отдыхать — в Сочи и в Кисловодск, и даже у мамы с папой установились нормальные отношения.

В 1935 году папа тяжело заболел, у него оказалась опухоль спинного мозга. Он лежал в госпиталях, долго лечился, но безуспешно: в 1937 году папы не стало. Его раннюю смерть в пятьдесят семь лет мы переживали как огромное горе. Правда, может быть, уйдя из жизни, папа избежал худшей участи: все его коллеги по Внешторгу были репрессированы.

Перед самой войной, когда у нас с Мишей родился Павлик, Зина пришла к нам, предложила свою помощь и сказала: «Если бы ты знала, как мне хочется повозиться с Павликом». Ее голубые глаза наполнились слезами, и я вдруг поняла, как она одинока и как ей тяжело живется. Мы обе расплакались и наконец примирились. Зина взяла Павлика на руки.

В конце лета 1941 года Зина была мобилизована на трудфронт. Работали в колхозе, на уборке овощей — выкапывали картошку, рубили капусту. Работа была тяжелой. Начались дожди, холода, а потом и снег пошел. Затем ее отправили на лесозаготовки.

В письме ко мне в Куйбышев из Москвы Зина написала, что хочет идти на фронт. В январе 1942 года она поступила на шестимесячные курсы медсестер. За учебу взялась с рвением, занималась с большим увлечением всю зиму и весну. Она вспоминала, что не пошла в медицину потому, что боялась крови, боли и грязи. Еще с практики она мне писала: «Теперь у меня остались только жалость и желание помочь». В июне 1942 года она окончила с отличием школу медсестер, а в июле ушла на фронт.

Получив повестку из военкомата, 14 или 15 июля вместе с другими девушками Зина, взяв вещи, села в вагон на Павелецком вокзале где-то на дальних путях. 15, 16, 17 и 18 июля их вагон перемещали с одного пути на другой, перегоняли в Спасский тупик, еще в какие-то места. Девушкам выдали продукты. Назначение в часть они должны были получить позже. В эти дни мама приходила на вокзал и два или три раза видела Зину, передавала ей еду, а Зина писала и передавала маме записки, просила приходить. Из нескольких этих записок от 15,16 и 17 июля видны большое волнение, растерянность Зины и мамы. Они привыкли жить тесно, вместе. Зина подчинялась маме. А теперь надо было подчиняться другим людям и обстоятельствам: судьба уже отсекла дочь от матери, и жизнь ее теперь зависела от неведомых ветров войны. Войны, полной неизвестности и опасностей.

Наконец 19 июля вагон тронулся. Зина с девушками и сопровождающим их фельдшером направляются в Балашов Саратовской области. Там они должны узнать пункт назначения. Дорога утомительная. Вагон больше стоит, чем едет. Проехали станцию Гравское. Питанием обеспечивают. Пока все едут вместе. В Ртищеве ночевали по квартирам. Отдохнули, поспали, пообедали в столовой. В Балашове стояли двое суток.

Зина писала маме, мне и друзьям, когда могла. Часто. Все, что есть, — сорок два послания, отправленных Зиной в те восемь месяцев, которые ей осталось жить, — сохранила мама. Я не хранила написанные мне письма. В основном Зинины письма адресованы маме, но также мне, тете Эсе и подруге Нате. Часть из них я привожу здесь.

С неуверенностью берусь я показать Зинины письма с фронта. Когда я взялась за их чтение, мне пришлось их ксерокопировать. И вот, получив весь текст, я решила попытаться восстановить по нему по возможности последние месяцы жизни Зины. Ее чувства глубоко гуманны и по сути своей патриотичны. Все ее письма полны беспокойством о маме, о ее здоровье и самочувствии, о том, есть ли у мамы продукты, тепло ли в доме. О себе — только: «Не беспокойся». Зина пишет, что у нее интересная работа, она помогает раненым и больным, у нее теплая одежда, она хорошо питается… По-видимому, это было не совсем так. Например, у нее долго не было валенок, хотя наступила зима.

Надо отметить, что Зина строго соблюдала военную тайну, ни разу, кроме пути на фронт, не написала, где они базируются. Так же ни разу она не упоминает и о каких-либо передислокациях или военных действиях. Однако перерывы в письмах и долгое мотание по разным местам отражают, как мне кажется, положение на Украинском фронте летом 1942 года, когда наши войска не могли противостоять организованности и силе гитлеровских армий, большая их часть попала в окружение.

Собрались с силами только в 1943 году. Ликующее «Мы в Харькове!» Зина написала в двух своих последних открытках.

В июле 1942 года Зина послала маме с пути семь записок и открыток. Как выяснится позже, на место назначения она прибыла лишь 3 сентября. Известно только о первом отрезке пути, Зина писала о некоторых местах, которые они проезжали или где останавливались.

В открытке от 24 июля 1942 года Зина сообщает, что до места еще не добралась, предстоит несколько пересадок. Ждут машину. Деньги из дома все истратила: купила молоко, огурцы и помидоры. «Чувствую себя хорошо, но ехать надоело». Эту открытку, которую Зина написала, находясь в селе Анна Воронежской области, ей обещали бросить в Москве. Мы ее получили через три дня.

С этого момента и до 4 сентября 1942 года мы получили только одну открытку от 12 августа. Почерк неровный, открытка написана все еще с дороги. Переезжают с места на место. Устали.

Почему за весь август только одна открытка? Трудно представить, чтобы Зина не писала! В более поздних письмах она об этом периоде уже не сообщает. До сих пор мы не знаем, где располагался их медпункт или госпиталь. По-видимому, из-за постоянной переброски войск не было определенного места расположения и у медицинской службы.

В это время — июль и август 1942 года — на Украинском фронте шла большая подготовка наших сил к контрудару с намереньем пробиться на юг. Вот что писал об этом маршал К.С.Москаленко в 1950 году: «К лету 1942 года немецкие войска начали готовиться к наступлению. Войска и вооружение готовились к решительным боям в направлении Курск-Белгород-Харьков. Однако, несмотря на громадные потери с обеих сторон, наши войска потерпели поражение и собрались с силами только к большому сражению весной 1943 г.». А в наши дни безымянный автор «Живого журнала» пишет об операции 1942 года следующее: «Обычно принято отмечать даты победные.

В Харьковской операции нашим до победы, казалось, не хватило всего лишь чуть-чуть: и силы Красной Армии были сосредоточены здесь немалые, и командовали ими люди, чьи имена в истории Великой Отечественной стали легендарными, и велико было всеобщее стремление наконец переломить ход войны, начать освобождение захваченных фашистами территорий. Но немцы еще были очень сильны. Они превосходили советские войска по тактике, мобильности, боевому опыту, что в конечном счете и определило исход этого сражения. Еще впереди были Сталинградская и Курская битвы, надломившие военную мощь вермахта. Пока же наше поражение под Харьковом только ускорило продвижение фашистских войск в глубь страны.

Как любая военная неудача, Харьковская операция была сопряжена с огромными жертвами, трагическими последствиями для сотен тысяч человеческих судеб и, конечно же, со своими тайнами».

Одна из личных тайн — гибель моей сестры Зины.

…Наконец дошло письмо от 4 сентября, первое письмо уже с места назначения. Зина пишет маме, мне и подруге. Пишет несколько страниц, сидя за столом. Два письма почти аналогичны по содержанию: маме и Нате. Сообщает номер полевой почты. Сохранилось восемь сентябрьских писем.

В сентябре же Зина отправляет маме несколько переводов — на 200, 150 и 100 рублей. Она недавно получила деньги. Пишет с удовлетворением о работе. Чувствуется уже какая-то уверенность.

Как я уже говорила, к первому месту назначения Зина прибыла 3 сентября. Днем еще очень тепло. Живут на хуторе, довольно близко от передовой. Рядом речка, стирают, моются. Кто похрабрей — купаются. Пока работы не очень много. Есть молоко, картошка. Колхозники доброжелательны.

Зина интересуется, каков урожай на даче у маминого друга Данилы Максимовича. (Мама помогает ему, и они вместе посадили картошку и кое-что из овощей.) Зина велит маме продать что-нибудь из вещей, пока нет аттестата. В письме ко мне расспрашивает о Павлике.

Затем в открытке от 8 сентября пишет, что ночью прохладно, жалеет, что нет одеяла. Просит прислать шерстяную теплую юбку — старая разорвалась.

Следующие три письма подробные и собранные. Два — маме и одно, более доверительное, Нате. Работает в прифронтовом госпитале — есть врачи, фельдшеры, младший персонал. Зина пока санинструктор. Работой довольна.

Раненые и больные солдаты. Работать интересно и не очень трудно, но отойти ни на минуту нельзя. Пишет ночью, так как дежурит в штабе. Утром ходит помыться и постирать на речку. Еще тепло, и вода теплая. Зиной на работе довольны, и в ее письме уже ощущается уверенность в своей квалификации и нужности. Нату спрашивает о ее делах и общих знакомых. Вспоминает о Горбунове, который, по-видимому, Зину интересует. Просит, чтобы он написал. Просит Нату зайти к маме — очень о ней беспокоится.

Сохранился еще кусок письма, без даты и начала. В нем Зина отвечает на письмо мамы об урожае на даче у Данилы Максимовича. Зина очень огорчена, что мама получила всего полмешка картошки. Еще раз просит маму продать все, что можно, и купить жиры и другие продукты. О ней просит не беспокоиться: она в тепле, и питание достаточное.

Зина пишет маме, что получила шапку, гимнастерку, брюки. Нужны юбка, трико (по дороге украли). Сообщает, что работает в стационаре старшей медсестрой, получила звание старшего сержанта. Теперь есть младшая медсестра в помощь. Сообщает, что легче послать посылку через завод или учреждение Данилы Максимовича.

В октябре она высылает маме справку и три перевода.

Не знаю почему, но совершенно нет писем или записей о моем приезде в октябре на несколько дней в Москву. Поселилась я тогда у мамы. Печурку растапливали не часто, так как газ был и можно было готовить. Я сходила в университет и узнала, что если я приеду, то смогу продолжить учиться. Однако я задумалась о том, как будет с Павликиным и моим пропитанием. В Куйбышеве нас хорошо кормили. Более того, я поступила учиться в местный институт на второй курс. Этот мой приезд в Москву совпал с пребыванием там семьи Шостаковичей. Они часто бывали в Москве и очень помогали моей маме, снабдили ее талонами на обеды в гостинице «Москва».

В письмах, пришедших от Зины в октябре, она сообщает, что получила письма от всех нас (от мамы, меня и Наты). «Писать раньше не было возможности». Надеется, что я смогу взять маму в Куйбышев на холодное время. Просит, чтобы мама обязательно поставила железную печурку — ее легче протопить. Пишет, что она в тепле, сыта и находится в лучших условиях, чем мама. Есть теплое белье, шерстяная кофта и носки. «Надеюсь скоро получить ватные брюки и шерстяные носки, главное — валенки. Если можно, купи теплую шапку-ушанку. А, может, сошьешь сама? Если можешь, пришли к празднику красного вина. Если возможно, купи мне старые сапоги. Здесь можно эти голенища соединить с моими ботинками…» Просит узнать о ее подругах, зайти к ним. Сообщает, что теперь часто справляется без врача, так как набралась опыта.

В письме от 13 октября: «Работы много, но работать не трудно. Врачи и фельдшера учат». Отношения очень хорошие — ей доверяют. «Мы, как можем, помогаем бойцам выздороветь и вернуться на фронт бить немцев. А ты, Ната, если есть возможность, радуйся жизни…»

В день рождения Зины, 11 ноября, я написала ей письмо и отправила ей картинку, намалеванную Павликом. Не очень часто мы отмечали этот день, но в письме я напомнила Зине один такой праздник в ее молодые годы. Тогда, в память их жизни в Америке, мы устроили «сюрпрайз-парти». Собрались с мамой и Зиниными подругами, наготовили вкусного и подарочки и неожиданно для нее (она, может быть, забыла?) приехали к тете Эсе, у которой она тогда жила. Было очень приятно и весело, как часто случается при неподготовленном празднике.

Ноябрь.

«11 ноября.

Дорогая мамочка!

Пять дней я отсутствовала в санроте. Была я выбрана в комиссию по приему подарков для медработников. Подарки из Воронежской области. Я попала в праздники на разбор подарков. 6 и 7 работали двое суток — день и ночь. 8-го тоже привезли подарки, и потому только сегодня закончили раздачу. Ночевала у председателя сельпо — очень хорошие гостеприимные люди. Впервые за все время побыла, вернее, ночевала в домашней обстановке. Подарки из Куйбышева распределили только фронтовикам. Мы здесь считаемся как бы тыловиками.

Получила я в подарок столовую ложку, зубной порошок, конверт, конфету одну и курицу. Приехала в свою часть и окунулась в нормальную работу. Подкралась зима. Я одета тепло, т. ч. не беспокойся. Я должна получить теплое белье, а главное валенки. Тогда совсем будет хорошо. Получила от тебя теплую рубашку, кофточку, 2 пары трико. Мыло — кусок хозяйственного и кусок туалетного, нитки, расческу и зеркальце…»

В моем дневнике вспоминаю о Зинином дне рождения. Пишу о получении от Зины письма: она работой и обстановкой довольна. Пишет о враче, который очень многому ее научил. Мы с мамой надеемся, что вдруг это какие-то более теплые отношения…

Еще одно письмо мне. По-видимому, единственное «левое». Короткое, без подписи, но написано ее почерком. Пишет мне, что хотя положение серьезное, но Красная Армия бьет врага. Пишет о своем друге — враче, которого любит, и он ее тоже. Она надеется в будущем соединить с ним жизнь. Пока она не сообщает об этом маме…

Зима. Декабрь.

«10 дек.

Давно не получаю писем. В стационаре работаю одна. Совершенно нет времени. Ты спрашиваешь, как я провожу время отдыха. Но у меня такового нет. Друзья есть, но времени проводить с ними нет. Когда разобьем врага, а я думаю, что это сбудется в недалеком будущем, и тогда вернусь домой и буду отдыхать и гулять. Ты за меня не беспокойся. Я здорова, чувствую себя хорошо. Теплое обмундирование получила, в том числе и валенки. Пиши чаще…»

В тот же день открытка подруге Нате. Пишет, что времени писать нет совершенно. Сейчас ночь. Однако радуется письмам от мамы и сестры. Много вопросов о муже Наты, о зяте и племяннице. Очень просит писать.

Следующее письмо от 20 декабря на воинском письме-бланке:

«Дорогая мамуся, с Новым годом, желаю тебе всех благ. Уверена, что в следующий Новый год будем встречать вместе. Хоть ты далеко от меня, но ты всегда в моих мыслях. Каждый день читаем с большой радостью об успехах нашей Красной Армии. Недалек тот час, когда разобьем врага и будем жить в мирной обстановке. Мамуся, давно тебе не писала, но ты не беспокойся. Я чувствую себя хорошо. Послала тебе перевод на 300 рублей. Есть ли письма от тети? Пришли мне ее адрес. Если она в состоянии, то ей надо решиться и ехать. Хотя, конечно, в Москве теперь неважно — холод и пр., но она не будет одинока и заброшена. Ты пишешь, что тебе тяжело с Фаней. Я знаю, какой тяжелый у нее характер. Приходится тебе терпеть. Я надеюсь, что Флорочка сможет ненадолго забрать тебя к себе и ты повидаешь Павлика. Так хочется его увидеть. Едет ли Флора к Мише и надолго ли? Мама, я теперь нахожусь в новом месте, близко от передовой линии. Работаю с очень хорошим врачом. Оказываем срочную необходимую помощь. А затем эвакуируем в тыловые госпитали. Работой я очень довольна. Я все лучше и быстрей могу помочь раненому. Хотя здесь более опасно, но находиться здесь интересно… Привет родным и знакомым. Крепко целую. Твоя дочь Зина».

Есть письмо мне от 23 ноября, которое перескажу, так как трудно разобрать. Основное беспокойство за тетю, тяжело болевшую брюшным тифом. Тетя написала ей, что хочет вернуться в Москву, просит моей помощи. Зина пишет о посылке тете и маме денег. Сообщает о работе в стационаре. Условия работы и жизни лучше.

Довольно большое письмо от 28 декабря 1942 года.

«Дорогая мамуся!

Послала тебе на днях открытку. Извини, что задержалась со справкой. Но обстоятельства были такие, что возможности не было. Сейчас я нахожусь на новом месте, 1,5 км от передовой. Приходится слышать ружейные, пулеметные и минометные выстрелы. Но зато очень интересно работать и жить. У меня увеличивается опыт, и я эффективней могу помочь реально. У меня очень много новых знакомых. Из девушек я здесь только одна. Местных жителей совсем нет. Они эвакуированы. Работы сейчас у меня иногда меньше. Могу уделить немного времени себе. Мама, юбка, которую ты мне прислала, совсем разорвалась. Ее носить нельзя, и я теперь опять осталась без юбки, а в брюках не хочется все время ходить. Мама, пошли мне небольшую посылку. Главное, что мне нужно, это юбка. Ведь есть же шерстяной материал на юбку — сшей мне и пришли. Теплым обмундированием я обеспечена. Одета я тепло. Пришли мне, если достанешь, гребенку на голову. Расческу не надо. Черные нитки, катушку, пару иголок постарайся достать в военном магазине на Кузнецком, военные обозначения — треугольники [нарисован треугольник], а то у меня на гимнастерке есть, а на шинели нет. Нужно мне 12 треугольников, но если можно, то купи 50. Постарайся достать белые воротнички целлулоидовые. Может, на рынке можно купить. Хорошо, если бы купила один кусок хозяйственного мыла и один туалетного и одеколон. Вот все, что нужно. Если не принимают посылки индивидуальные, то постарайся отослать через инструментальный завод (бывший РАКОМЗА). Мама, как ты питаешься? — наверное, неважно. Флора привезла с собой продуктов. И Нина Васильевна [Шостакович] дала тебе талоны на обеды в гостинице. Тетя написала, что она поправилась и решила остаться на зиму в [нрзб. — Казахстан?]. Она получила мой перевод и просит не посылать ей, но я все равно буду посылать каждый месяц тебе 50 руб. и тете 50. Я не получила от тебя письма о приезде Флоры. Поехала ли она с Павликом к Мише в Свердловск? Не беспокойся. Я чувствую себя хорошо. Целую. Зина».

Перечитывая последнее письмо, я ощущаю ее значительное возмужание. И тон, и более реальное описание событий военной жизни. Серьезная просьба о посылке, серьезно о необходимости юбки. Чувствуется даже некоторая обида на маму: второй раз юбка сшита из гнилого материала и сразу порвалась. Зина знала, что отрез новой шерсти есть. Но тут сыграла роль мамина экономность: по-видимому, у нее была надежда сшить новую юбку к Зининому возвращению с войны.

Остались две последних весточки от Зины. Это открытки, написанные в феврале 1943 года. Из январских писем ничего не сохранилось. В моем дневнике только радость при получении ее открытки. Открытки сохранились у мамы.

12 февраля 1943 года. Открытка мне в Куйбышев. На открытке картинка — девочка постарше держит меньшую сестренку, которая опускает в почтовый ящик письмо на фронт. Подпись: «Новогодний привет героическим защитникам Родины!»

На другой стороне открытки: «С Новым годом, наш любимый защитник. В Новом году крепче бей проклятого врага. Приближай час победы над немецким захватчиком!».

«Дорогая Флорочка!

Представь себе радость. Нахожусь в Харькове. Наши войска освободили жителей Харькова от немецко-фашистских гадов. С какой радостью нас встречали! Везде, где останавливались в селах, городах, принимали нас очень гостеприимно. Будем двигаться дальше. Надеюсь, что скоро увидимся. Целую крепко тебя и Павлика. Привет Мише.

Зина».

Штемпель Куйбышева от 18 февраля.

Открытка маме от 17 февраля. На открытке — идущие в атаку бойцы на фоне знамени с портретом Ленина. Надпись: «Пусть осенит вас знамя великого Ленина» И. Сталин.

Сверху: «Новогодний привет героическим защитникам Родины!»

«17. 2. 43

Дорогая мамуся!

Давно тебе не писала, так как была в пути. Наши войска наступают. Двигаемся все вперед и вперед. Сейчас нахожусь в Харькове. Здорова. Не беспокойся. Привет соседям. Целую. Зина.»

Получив от Зины такие оптимистичные открытки, мы ждали следующих, однако, насколько я помню, было еще отступление от Харькова, и как видится сейчас, Зина погибла в этот период арьергардных боев. Через месяц после получения последних открыток мама написала в часть, сообщив, что писем от Зины нет и она просит начальника части сообщить, где ее дочь.

Первый ответ был получен на открытке с адресом мамы, написанным Зининой рукой. Не знаю, как это получилось, но ответ следующий:

Ответ на наши запросы от 6 июля 43 года.

Слева: «НКО СССР. Управление кадров»

Есть еще несколько бумаг — не перепечатываю сейчас — от 1964 и 1974 годов.

Сохранилась открытка от медсестры Маши Комоловой.

«… июня 43 г

Тов. Ясиновская

Очень прошу Вас сообщить, где находится Ваша дочь Зина и ее адрес. Я с Зиной училась на курсах медсестер. И вместе поехали на фронт в разные части. И вот скоро будет год, как я о ней ничего не знаю. Очень жаль, все мои попытки узнать о ней были напрасны. Я решила просить Вас, чтобы Вы сообщили о ней…»

Пришло письмо от Харкевича — врача, с которым Зина работала.

«Уважаемая тов. Ясиновская! Получив Вашу открытку от 2.5.43 г., спешу Вам ответить. Ваша дочь Зина, как я Вам уже писал, отстала от части… и в данный момент, конечно, ее адрес нам неизвестен. И узнать его невозможно. Так же, как и наш ей. Я уверен, что она жива и здорова. Т. ч. Вы не волнуйтесь за нее. Письма ходят очень медленно, т. ч. Вы не отчаивайтесь. Зина мне была большим другом и помощником. Я тоже жду от нее вестей. Если что узнаю, немедленно сообщу Вам. Я так понимаю Вас. При первой возможности буду у Вас.

Харкевич».

Мы с мамой предполагали, что это о нем Зина писала в письме ко мне. Однажды он зашел к маме и сообщил, что он с группой раненых передвигался отдельно от Зины, которая сопровождала других раненых. Было отступление, и они двигались порознь. Больше он ее не видел.

Он еще раз сказал, что Зина была его близким другом, но ничего более не прибавил. Я даже не узнала от мамы его имени и отчества. Он принес маме какие-то продукты. Мама была так взволнована, что больше ничего не могла спросить о Зине. Он только сказал, что она стала прекрасной хирургической медсестрой, и, конечно, если бы выжила, то это стало бы ее профессией…

Неизвестно, как прожила Зина последние дни и часы. Маме в марте приснился мистический сон, что Зина кричит из окна горящего дома: «Мама! Мама!». Я внушала маме, что, возможно, Зина жива и находится в плену. Однако сама я в это не верила и понимала, что ее больше нет на свете. Так окончилась недолгая жизнь доброй, простой, прекрасной девушки. Она была счастливой в детстве и совсем коротко, незадолго до смерти, когда помогала раненым солдатам и полюбила….